@темы: фото

Название: Зовите меня Лис
Автор: sillvercatдля fandom Divnozerie 2022
Бета: Olven
Размер: миди, 5300 слов
Пейринг/Персонажи: Алехандро/Маржана, Василиса, Лютомил, Диего де ла Вега
Категория: джен, гет
Жанр: мистика, приключения
Рейтинг: R
Краткое содержание: Лютомил хочет извести Лютогора и переселяет его душу в тело Алехандро Мурьеты, в Калифорнию 19 века... и наоборот. Таким образом юный Алехандро оказывается в Кощеевом царстве.
Примечание: кроссовер с фильмом «Маска Зорро» (1998); сиквел к командному миди высокого рейтинга 2021 года «Зовите меня Зорро»
Предупреждение: частичный ООС персонажей, стилизация
Ссылка: тут.

— Хоакин! — кричал Алехандро старшему брату, но сам не слышал этих криков, которые раздирали ему пересохшее горло.

Двое бежали по каменистой дороге, раскалённой добела безжалостным палящим солнцем, — дороге, по обеим сторонам которой шелестели казавшиеся бесконечными кукурузные поля. Алехандро никак не мог взять в толк, почему им не кинуться прямо в эти шуршащие золотистые заросли и не укрыться там.

Спина Хоакина в пропитанной потом драной рубахе маячила прямо перед ним. А позади… позади раздавался треск ружейных выстрелов и топот конских копыт. Солдаты в синих мундирах! Кавалеристы из форта! Под предводительством проклятого капитана, палача и убийцы!

Святые угодники и сама Богоматерь сегодня позабыли о братьях Мурьета.

Хоакин обернулся на бегу, его смуглое лицо было перекошено яростью и страхом.

— Алехандро! Да шевелись же ты! Они убьют нас!

Тому уже было всё равно. Он хватал ртом горячий, плывущий маревом воздух и не мог вдохнуть полной грудью. Под рёбрами будто нож торчал.

— Я… не… мо… гу… — прохрипел он, в отчаянии понимая, что брат его не слышит. Но тот замедлил бег и схватил его за руку. Пальцы жёсткие, в глазах — такое же отчаяние.

— У меня только… один патрон!

Это были последние слова, услышанные Алехандро в его мире. Белая каменистая земля раскалённой сковородой перевернулась и плашмя ударила его — так сильно, что он кулем свалился навзничь, теряя сознание.

Треска выстрела он уже не услышал. Не услышал ничего.

* * *

Теперь не он звал брата, а кто-то звал его самого, немилосердно тряся за плечи. Звал, но выкликал не его имя — чужое. Голос был женским, полным тревоги.

— Лютогор! Очнись! Да что с тобою? Ты не спишь, мне ли не знать!

Алехандро со стоном разлепил веки. Всё плыло и качалось перед ним в туманном мареве, но это не было марево накалённой солнцем калифорнийской дороги, по которой он только что бежал с Хоакином, торопясь скрыться от смерти. Он лежал в траве. В траве, качающейся на ветру, зелёной, с просверками голубых и жёлтых цветов.

— Откуда? — недоуменно прохрипел Алехандро. Тут на лицо и на грудь ему тонкой струйкой полилась холодная вода. Он окончательно пришёл в себя и рывком сел, отфыркиваясь и мотая головой, как норовистый жеребёнок. Да что ж такое?! И где Хоакин?

Лицо, возникшее перед ним из сумрака, — уже наступил вечер? когда? — действительно было женским и очень красивым. Настолько, что Алехандро вытаращил глаза. Подобных ей раскрасивых девиц ему близко видеть не доводилось. Сеньоры, приезжавшие в раззолоченных каретах из порта, были не в счёт — они надменно щурились при виде такого босяка, как он, и могли лишь бросить ему медяк, если он спешил распахнуть перед ними дверцу их кареты.

У незнакомки, требовательно уставившейся на него, было чистое, сияющее скуластое лицо, вишнёвые глаза с поволокой в длинных чёрных ресницах и волосы что твоё вороново крыло — аж в синеву, блестящие, но короткие, до плеч. И на ней не было платья — Алехандро потрясённо ахнул, заметив это. Она носила мужские штаны ниже колен, шёлковую рубаху да длинный жилет, отороченный мехом. И всё это — тёмное, как ночь!

Она и сама была ночью — тёмной, загадочной, пугающей. А уж когда разлепила пухлые, красиво очерченные малиновые губы и между ними блеснул ряд острых, будто иголки, белых зубов, Алехандро и вовсе обомлел.

Ведьма? Дьяволица? Он уже в аду? О Иисусе сладчайший, Пречистая Матерь Божия, он и в самом деле умер, был застрелен солдатами из форта! Но, разумеется, попал не в сияющие райские чертоги, смешно было бы даже на это надеяться!

— Свят-свят-свят… — прошептал он онемевшими губами, продолжая таращиться на незнакомку, и даже попытался отползти в сторону.

Тут она твёрдой, совсем не женской рукой ухватила его за ворот затрещавшей рубахи и безжалостно встряхнула, так что голова мотнулась. Ещё немного — и оплеуху влепит, понял он.

— Да очнись же ты! — зашипела странная девица ему в лицо. — Али забыл, что мы с тобою тут встретиться намеревались, как из Дивнозёрья ты вернёшься?!

— Я? — пролепетал Алехандро, часто моргая. — С тобой?

Девица всплеснула руками и картинно подбоченилась, продолжая, однако, сидеть рядом с ним на траве.

— Ты, ты, Лютогор, Кощеев сын, со мной, марой Маржаной! Ума ты лишился, что ли, княжич?!

Алехандро сглотнул. А потом решительно заявил:

— Да. Лишился.

Он сказал чистую правду.

Чёрные брови этой мары Маржаны (кто бы ещё объяснил ему, что она такое) сошлись на переносице, а скуластое лицо стало мрачней грозовой тучи.

— Это всё братец твой клятый, Лютомил, — после недолгого раздумья заявила она. — То-то я видела, каким развесёлым он от стены замковой вернулся. Не иначе как заклятье какое над тобой сотворил, паскудник. Такое, что памяти лишает. Ну ладно, — она с сожалением вздохнула, — не до свиданий тебе тогда, понимаю. Пошли. В Невестину башню к матери тебя провожу. Василиса поможет.

Она поднялась одним плавным текучим движением и протянула руку Алехандро, продолжающему сидеть сиднем и ошалело таращиться на неё.

— Братец? К матери? — только и смог выдавить он.

Его единственный брат, Хоакин Мурьета, только что кричал ему, что у него остался один патрон — в его старом револьвере. Их мать, Катарина Мурьета, семь лет назад умерла от болезни, которую доктор в форту назвал грудной лихорадкой, — оставив их сиротами. Отца же они и вовсе не помнили, сгинул в море. Алехандро прибился к миссии при монастыре, где его учили латинским словам молитв, а также нещадно пороли за шалости и неприлежание. И монастырские грядки он пропалывал, и полы во всех жилых помещениях скрёб, и за скотом убирал. К любой работе был привычен. Только один из монахов, брат Бартоломео, был к нему по-настоящему добр. Он занимался гончарным делом в особой мастерской, изготовлял горшки и всякую утварь на продажу и позволял монастырскому служке сколько угодно лепить из глины фигурки людей и зверей.

— Всё, хватит, — мара Маржана решительно вздёрнула Алехандро на ноги, и в самом деле едва не порвав на нём рубаху, которой он тоже не узнавал, — расшитую по рукавам алыми буквицами. А на шее у него висел уже не крест, а странный амулет из сшитых крепкою нитью между собой кусочков дерева.

«Оберег. Это оберег», — пронеслось вдруг у него в голове, будто подсказал кто, и он крепко сжал его в горсти.

— Обожди за оберег матушкин хвататься, мало ли с кем нам придётся встретиться, — с досадой, как ему показалось, бросила Маржана. — А я тебе не опасна, княжич.

Если бы Алехандро мог хоть что-то во всём этом понимать!

Но он послушно кивнул и зашагал вослед девице, заспешившей по утоптанной приметной тропе, невольно любуясь её статной гибкой фигурой, обтянутой мужской справою. Но никакие штаны не могли скрыть пленительного изгиба её бёдер. Неужто она и впрямь пришла сюда на свидание с ним? Быть такого не могло.

Ещё Алехандро заметил у неё на боку изогнутый клинок в ножнах — поболе ножа, но помене сабли — и покрутил головой. Она сама была как клинок — острая, резкая, смертельно опасная. Но, как только что сказала, опасная не для него.

Ну а для него — какая она была?

— Погоди, — позвал он вдруг охрипшим голосом. — Постой… Маржана.

Слова сами слетали у него с языка. И руки сами вскинулись, поймав девушку за плечи — крутые, округлые под рубахой и жилетом с оторочкой.

Та остановилась, усмешливо глядя на него из-под длинных ресниц. Пропела лукаво:

— Ну-у? Неужто решился?

Алехандро только кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Сердце у него всякий раз замирало, когда он видел её улыбку с хищно оскаленными острыми зубами за яркими губами. Нечисть она или ещё кто — он не хотел думать об этом. Только не сейчас, когда она вдруг подалась к нему, обхватила руками ответно, обвилась змеёю — гибкая, сильная. Её чёрные волосы мазнули его по скуле, пышная грудь прильнула к его груди, к часто забившемуся сердцу.

Пожалуй, ради того, чтобы встретиться с такой красавицей, стоило умереть, решил он, зачарованно глядя, как она неспешно снимает с себя жилет и рубашку, сбрасывает наземь, торжествующе поводит плечами под его жадным взглядом — так, чтобы упругие груди колыхнулись.

Потом она так же неспешно опустилась прямо в траву, ещё хранящую немного дневного зноя, — на Маржане оставались штаны, подвязанные ниже колен серебряными вязками, да чёрные сапожки.

— Иди же сюда, что ты там застыл, как каменный? — позвала она с гортанным смешком, вольготно раскидываясь на траве.

Одна часть его тела точно окаменела, вздёрнулась, натянув ткань шаровар. Маржана заметила это, засмеялась ещё пуще. Вскинулась, потянула на себя, одной рукой завозилась с завязками своих штанов, а второй принялась щупать Алехандро прямо сквозь одежду.

Зарычав, он оттолкнул её бесстыжую руку, сам развязал и сдёрнул с себя штаны. Забыл про сапоги, жалобно заругался, путаясь во всём этом. Маржана смеялась неутихающе, грудь её колыхалась, и тогда Алехандро наконец улёгся рядом с нею, упоенно оглаживая и тиская обеими руками.

Перестав смеяться, она тоже стянула с себя штаны до колен, повернулась к нему круглым крепким задом — как зверица, ждущая зверя. Ноздри ему защекотал пряный аромат её желания — и он навалился на неё, вминая в траву.

Да, зверица ли, дьяволица ли, она была слаще и желаннее всех женщин, которых ему доводилось пробовать. И он с нею стал зверем, горяча и покусывая её сзади за гибкую шею, упиваясь её стонами и вскриками.

* * *

— ...Ох, и хорош ты, оказывается, младший княжич, ох, хорош. Но нам пора идти, — вымолвила мара, едва отдышавшись, и снова будто облила Алехандро ледяной водой, как давеча на поляне. — Задержались мы сильно, Лютогор, а ну как твой отец искать тебя начнёт?

В глазах её уже не было смешинок, они стали тревожными и глубокими.

Алехандро со вздохом поднялся, отыскивая в траве свою разбросанную одежду. На шее у него оставался оберег, а так он был гол, как Адам в день творения. Забыв обо всём, он изумлённо провёл ладонями по бокам. Это было чужое тело. Чужое! Он не узнавал его! На нём не было ни рубцов, ни шрамов — от кнута, ножа, пуль.

Маржана, уже полностью одетая, встревоженно поспешила к нему.

— Что, что с тобой, Лютогор?

— Я ничего не помню, — честно ответил он, поднимая на неё потрясённые глаза. — Даже себя.

— Но меня же ты вспомнил, — сказала она решительно. — Значит, всё вспомнишь.

Он не стал спорить и вновь покорно пошёл за нею — теперь уже к явственно возвышающейся впереди тёмной громаде замка за крепостными зубчатыми стенами.

Уже совсем стемнело, и Маржана, обождав, пока Алехандро поравняется с нею, взяла его за локоть крепкой рукой.

— Чей это замок? — выдохнул он, благодарный за помощь. Замок стоял на высокой насыпи, куда было карабкаться и карабкаться, а он вновь совершенно лишился сил.

Маржана досадливо цокнула языком:

— Так Кощея же, отца твоего. Владеет он всем нашим Навьим княжеством. Чародей он великий, и ты таким же будешь, Лютогор. Не печалься, — повторила она успокаивающе, хотя непонятно было, кого она больше успокаивает — его или себя, — матушка тебя исцелит, вот увидишь.

— Я? Чародеем стану? — ахнул Алехандро, на миг замерев, но Маржана вновь потянула его за собой.

— Ты, ты, не болтай, ступай за мною след в след и делай, что я говорю, если уж позабыл, что все ходы-выходы тут змейки-кощейки да огнепёски охраняют так, что птица не пролетит, паук не проползёт без оберега и слов заветных.

Огнепёски? Змейки-кощейки? Это что ещё за невидаль такая?

Голова у Алехандро шла кругом, вопросы так и рвались с губ, но он прикусил язык. Испуг и любопытство обуревали его, когда он запрокидывал голову, глядя на величавые, темнеющие над ним, закрывающие собою небо стены.

А ещё он чувствовал холод. Лютый, пронизывающий до костей. Ровно и не они сейчас с Маржаной на поляне в обнимку нагие лежали!

Заметив, что Алехандро бьёт крупная дрожь, Маржана пояснила как само собой разумеющееся:

— Холод — тоже чтоб ворогам сюда не подобраться. В замке-то тепло, — она лукаво улыбнулась, приободряя его. — Что, на поляне-то возле дивнозёрского вяза теплее было?

Алехандро, стараясь не стучать зубами, утвердительно кивнул и прохрипел:

— Ещё как…

Рука Маржаны, показавшаяся ему вдруг ледяной, обняла его за плечи, вишнёвые глаза близко заглянули в лицо, и Алехандро выпалил, не удержавшись:

— Кто такие мары?

Шёлковые ресницы девушки затрепетали и опустились на миг.

— Ты и этого не помнишь, — с сожалением произнесла она, покачав головой. — Воительницы мы Кощеевы, отца твоего стражницы. И твои, значит, княжич. Всё, молчи, — властно оборвала она его, едва он открыл рот. — Сейчас лучше молчи, раз ничего не помнишь.

И Алехандро снова ничего не запомнил. Маленькая неприметная калитка в замковой стене скрипнула, пропуская их между двумя крепостными стенами. И сразу вспыхнули пламенем глаза огромного пса, направившегося прямо к ним. Из разверстой пасти его капала слюна, казалось, прожигавшая камни. Алехандро обмер, но Маржана спокойно шагала вперёд, и пёс, шумно вобрав ноздрями воздух, потрусил мимо. За ним — второй. Дальше во тьме яркими огнями пылали алые злые глаза — ещё и ещё. Что же это за жуть такая?

Маржана тем временем подошла к узкой каменной лестнице, крутые ступени которой вели наверх, на вторую замковую стену. Алехандро зачарованно запрокинул голову: меж вздымающихся в небо острых, как осколки, башен робко светлел тонкий серп месяца, то и дело исчезающий среди чёрных, будто предгрозовых туч.

Сердце Алехандро снова замерло. Как сумеет он выжить здесь, даже с помощью мары?

Они успели вскарабкаться на стену и даже пройти несколько шагов, когда путь им преградил тонкий тёмный силуэт и звонкий голос издевательски произнёс:

— Всё-таки вернулся, значит? А почто это девица тебя за ручку водит, братец?

Глаза Алехандро успели привыкнуть к темноте, да тут ещё и из узкого окна башни, возле которой они застыли, как вкопанные, упал луч мерцающего света.

Человек, остановивший их, был ростом пониже Алехандро и Маржаны, но наглостью явно превосходил обоих. Блеснули раскосые тёмные глаза, иссиня-черные, как у Маржаны, волосы крылом упали на высокий лоб, а когда вопрошающий недобро усмехнулся, стало видно, что зубы у него не такие, как у мары, а обычные человечьи, только мелкие и выдающиеся вперёд, что не красило его в остальном правильного лица.

Алехандро растерянно заморгал, не зная, что ответить, потому что и не ведал, кто перед ним. Опять помогла Маржана, сказав, хоть и со всей видимой почтительностью, но резко:

— Я не девица, я мара-воительница, княжич Лютомил.

Княжич? Это и есть тот его брат, который против него козни строил? Алехандро так и ахнул. А потом не выдержал, проговорил в полном изумлении:

— Княжич Лютомил? Но ведь это же девица!

— Какая ещё девица, ты не в своём уме, — пробормотала Маржана, с тревогой глянув на него. — Это твой старший брат, наследник Кощеев.

Алехандро протестующе замотал головой.

Он пытался сказать то, что увидел сразу же, едва глянул на преградившего им дорогу человека: княжич Лютомил был девицей, самой настоящей, то есть приходился ему, коли уж и его назвали сыном Кощеевым, вовсе не братом, а сестрой!

Алехандро не так хорошо разбирался в женщинах, как солдаты и офицеры форта или как Хоакин, изрядно познавший трактирных служанок и портовых шлюшек. Самому Алехандро тоже доводилось испробовать от их прелестей, но он ещё с тех детских времён, когда лепил из глины в мастерской монаха Бартоломео, понял разницу в мужских и женских лицах и фигурах, различающихся не только исконным естеством.

В Маржане и Лютомиле, пусть те и были в мужской справе, он сразу признал безусловно женское, девичье. Хотя бы очертания лба, скул, подбородка, манеру ходить и говорить, поправлять волосы. Больше того, они были похожи — мара и этот «брат»! Почему же никто вокруг этакого не замечал? Может быть, потому что облик Лютомила был всем привычен с младенчества, а Алехандро его узрел впервые в жизни?

Лютомил не позволил ему договорить — вскрикнул тонким резким голосом, как охотящийся коршун, и крик этот рассёк тишину ночи, будто плеть, вмиг очутившаяся в его руке. Плеть-семихвостка, Алехандро отлично знал, что это такое: воистину орудия мучений одинаковы во всех мирах.

Маржана же, не владевшая, видимо, правом сопротивляться княжичу, принялась быстро отступать, таща за собою совершенно очумевшего Алехандро. Видит Бог, всего этого он не ожидал!

— В Невестину башню, — шепнула ему на ухо Маржана. — Вон туда, по стене! Быстрее!

И они побежали. Прямо среди зубцов крепостной стены, рискуя ежеминутно сорваться вниз, на каменные плиты двора. А княжич всё гнался за ними, что-то выкрикивая — истинный коршун, но Алехандро и Маржана оказались проворнее.

Вдруг воздух перед ними будто сгустился. Девушка, запыхавшись, выговорила какие-то слова — заклятие, понял помертвевший Алехандро.

Они стояли перед решёткой, за которой была заветная дверь. А на решётке — целый скрут двухголовых красноглазых змей: черных, алых, бурых, ржавых, полосатых.

Змеи зашипели, поднимаясь на хвосты. Хоть Лютомил и остался позади, видимо, нарочно отстав, теперь им грозила новая нешуточная опасность.

Маржана ткнула Алехандро в бок — пребольно.

— У тебя же в кармане окарина! Играй!

Что это ещё такое?! Алехандро был в полном отчаянии, но повиновался. Рука его будто сама собой нырнула в карман штанов — и да, там оказалась дудочка. Простая пастушья свирель, он сам играл на такой, когда пас монастырское козье стадо. Едва только он поднёс её к непослушным губам и извлёк из глубины первый звук, как змеи, насторожившиеся было и изготовившиеся к броску, утихли. Ещё чуть — и они улеглись на камни, повисли на решётке безжизненными плетьми.

— Спят, — облегчённо прошептала Маржана. — Играй же!

И Алехандро играл, хотя у него опять будто замёрзло горло и губы, играл, пока Маржана тащила его вовнутрь башни, которую назвала Невестиной.

— Василиса! — тревожно и вместе с тем торжествующе окликнула она, едва за ними опустилась решётка со змеями. — Вот твой сын. Я привела его, но он не в себе. Да перестань же ты! — прошипела она, как настоящая змея, и снова ткнула локтем в бок Алехандро, продолжавшего играть.

Окарина словно прилипла к его губам, в голове не осталось ни единой мысли. Он даже не сумел опустить руку с намертво зажатой в ней свирелью, пока Маржана не толкнула его ещё раз и не вырвала у него окарину. Только тогда он безвольно уронил руки, уставившись на очень красивую и очень молодую, как ему показалось, женщину, спешащую к ним из глубины тёмного коридора со странным светильником в руках, заливающим всё вокруг голубоватым сиянием.

— Лис! Сынок! — вскрикнула та, поставив светильник прямо на пол и поспешно подходя к нему, пока Маржана взахлёб рассказывала:

— Лютомилка убить нас хотел, исхлестать плетью отравленной да в ров столкнуть. Это он у младшего княжича заклятием всю память отшиб, больше некому. Не помнит ничего и никого Лютогор. Ты уж присмотри за ним, Василиса. Исцели его!

— Лис! — повторила женщина, заглядывая ему в глаза.

«Лис?» — оторопело подумал Алехандро, у которого совершенно помутилось в голове. Он уже не знал, чего ждать. Эта женщина, прибежавшая сюда с побледневшим от тревоги лицом, была его матерью? Но она казалась ему ровесницей! Как же может такое быть?

Алехандро покачнулся и предпочёл погрузиться во тьму беспамятства, чтобы хоть немного отдохнуть от того непонятного и страшного, что сейчас окружало его. Он смутно ощутил, как его с причитаниями обхватывают две пары рук, опускают на мягкую постель, разувают. И — темнота.

* * *

Женский голос выводил мелодию почти без слов, но, когда в неё вплетались слова — совсем детские, простые, — Алехандро будто снова оказывался под крышей своей сейчас разрушенной лачуги. Но его родная мать, Катарина, не пела ему таких песен.

— Люли-люли-люленьки,
Прилетели гуленьки,
Стали гули ворковать,
Моё дитятко качать…

На глаза у Алехандро навернулись непрошеные слёзы, и он беззвучно заплакал. По своей собственной матери, оставшейся лежать в могиле неизвестно где, и по этой женщине, лишившейся сына, в теле которого он, Алехандро, очутился по чьей-то злой воле.

Сквозь пелену слёз он уставился на поющую женщину. Та склонила голову над шитьём. Длинная каштановая коса спадала ей на грудь, точёные черты лица были так прекрасны, что Алехандро немедля захотелось вылепить её портрет, как делал он это в мастерской монаха Бартоломео.

Она — видимо, ощутив его взгляд — с тревогой вскинула глаза, синие-синие.

— Сынок! — Она вмиг оказалась у его постели. — Ты узнаёшь меня?

Алехандро хотел было соврать ради её спокойствия, но только отрицательно помотал головой на подушке.

— Маржана сказывала — ты мать мне, — сипло отозвался он.

— Василиса я, жена Кощея, князя навьего, а тебе мать, — в тихом голосе её прозвучала печаль, и Алехандро остро пожалел, что не соврал. Её пальцы ласково перебирали ему волосы. — Не бойся, Лисёнок мой, ты поправишься. Всё вспомнишь. Травами отпою тебя целебными, заклятья верные наложу. Вспомнишь, — уверенно повторила она.

Но Алехандро-то точно знал, что этого не случится. Чужим и чуждым был этот мир для него. Но в чьём теле он оказался?

— Почему ты зовёшь меня Лисом, а мара — Лютогором? — спросил он, отпив тёплого взвару из кружки, которую Василиса поднесла к его пересохшим губам.

— Потому что нам с тобою не нравится имя, что тебе дал твой отец, — просто ответила она, поправляя на нём узорчатое одеяло. — И ещё потому, что ты умеешь в лиса перекидываться.

— Что-о? — Алехандро разинул рот от изумления. — Кто… я?

— Ты и того не помнишь? — Василиса с сожалением покачала головой. Каштановые прядки выбились из её косы и окружили прекрасное лицо сияющим ореолом. — Но ты же вспомнил Маржану?

Под её пытливым взглядом Алехандро вспыхнул до корней волос, заёрзал под одеялом: слишком ярким было воспоминание о том, что случилось на волшебной поляне между ним и марой.

— Потому что она мне рассказала, — глухо пробормотал он, пряча глаза. — Теперь расскажи ты, прошу тебя. Кто мой отец?

Он приподнялся на локтях, любопытство снова взыграло в нём, несмотря на отчаянное положение.

— Твой отец… — Василиса глубоко вздохнула, её глаза затуманились, — могущественный чародей, владетель Нави, где мы все живём и где стоит этот замок. В сокровищнице его всяких диковин полно, а охраняют его от врагов чары волшебные да полчища навьего люда. Звери страшные, жить и нежить. И ещё отец твой бессмертен.

— Как это? — снова ахнул Алехандро. Сердце его дрогнуло, застучало часто.

Может быть, этот Кощей — сам Сатана?

Василиса повела округлым плечом. Он лишь сейчас заметил, что на ней такая же одежда, как на Маржане и Лютомиле: длинный кафтан, шаровары, только не чёрные, а золотистые с красным отливом. Запястья унизаны браслетами со множеством самоцветных каменьев, на гибкой шее — ожерелье жемчужное.

— Никто не знает, отчего так, он свою тайну свято хранит. Только он вечен, всегда жил и будет, пока эту тайну никто не прознал. Злодей он, — снова протяжно вздохнула Василиса, — душегуб лютый. Забрал он меня из Дивнозёрья, из моей родной деревни, сделал своей женой и запер в этой башне, чтобы я снова к людям убежать не смогла. Смертному человеку одолеть его заклятья не под силу.

— А я… как же? Я же смог выйти? И вернуться? — вырвалось у Алехандро.

Положим, выходил-то отсюда не он, а тот, настоящий Лютогор, прозванный Лисом.

— В тебе его кровь, — строго пояснила Василиса, снова приглаживая ему волосы, и под её ласковой рукой он так и замлел. — Брат твой Лютомил — тот целиком из Нави, мать его, Алатана, здешнего народа. Он только по отцу тебе брат, раньше тебя родился. Ненавидит же он тебя и меня воистину люто.

— Почему? — вскинулся Алехандро и прикусил язык, чтобы с губ его не сорвалось: «Да Лютомил вовсе не брат мне, а сестра». Какое-то внутреннее чутьё удерживало его от такого признания.

— Мать его и дядька Ардан желают, чтобы только он Кощеевым наследником был, — пожала плечами Василиса. — Извести тебя хотели, когда ты ещё несмышлёнышем в люльке лежал, змеек-кощеек тебе в неё подбрасывали. Ты носи мой оберег, не снимая, и с окариной волшебной не расставайся, — спохватилась она. — Её мне чародей Весьмир много лет назад подарил. Вот она, под подушкой у тебя. Не забывай о ней, когда из моих покоев выходишь, — настойчиво повторила Василиса.

Алехандро кивнул, опускаясь на постель, и облизнул губы. Ему опять хотелось уйти в сон, скрыться, хотя бы так убежать от окружающего неизвестного и пугающего мира. И ещё он втайне надеялся, что, проснувшись, окажется там, откуда попал сюда — пусть даже на каменистой белой дороге, рядом со своим настоящим братом.

Рядом с Хоакином.

Василиса, видя, что он закрыл глаза, потрогала его лоб прохладной ладонью и отошла неслышно. Зато потом снова зазвучала её печальная и кроткая песня:

— Люли-люли-люленьки,
Прилетели гуленьки,
Стали гули ворковать,
Моё дитятко качать…

* * *

В постели, ставшей ему укрытием, Алехандро провёл три дня, всё время делая вид, что спит. Но, закрывая глаза, он лихорадочно размышлял. Он понимал, что, не являясь тем, за кого его тут все принимали, не зная никакого чародейства, очень быстро погибнет. Достаточно было этому Кощею, которого все здесь называли его отцом, прийти в Невестину башню — и он тут же выведет Алехандро на чистую воду. И бежать ему было решительно некуда. Здесь, по крайней мере, он был под защитой матери и Маржаны.

Господь всемогущий, его защищали женщины, будто малое дитя. Стыд-то какой!

Маржана заходила к нему трижды на протяжении этих дней, но он успешно притворялся спящим. Он почти ничего не ел, пил только свежий взвар из кружки, стоящей на столике у постели, и думал, думал, думал…

Как спастись? Он искал, но не находил выхода.

На четвёртый день в окно его спальни кто-то постучал. Настойчиво, мерно, негромко. Даже не «тук-тук-тук», а «тюк-тюк-тюк». Алехандро замер под одеялом, но стук не прекращался. Василисы рядом с ним сейчас не было, она, как сама объяснила, направилась в свой сад набрать свежих целебных трав.

С захолонувшим сердцем Алехандро сполз с постели и подошёл к окну. Распахнул ставни.

Там, снаружи, на карнизе сидела махонькая серая птичка. Таких он прежде не видывал. Она смотрела глазками-бусинками прямо в глаза Алехандро и стучала, стучала, стучала острым клювиком в стекло. Постучит — посмотрит. Снова и снова.

Что опять за чудеса?

Обомлев, Алехандро открыл окно. В башне и вокруг неё стояла тишина, всё было залито тёплым солнечным светом.

Птичка вспорхнула с карниза и перелетела на столик у его кровати. Присела, распустила крылышки и вдруг заговорила человеческим, высоким и резким голосом. Алехандро тотчас узнал его, хотя слышал лишь однажды. Это был голос Лютомила!

— Ежели ты, Лис, из-под мамкиной юбки вылезешь и спустишься нынче, как стемнеет, в Василисин сад, можем с тобою там встретиться. Нужно нам поговорить… братец.

Раздался ехидный смешок, и голос смолк. А птичка склонила головку набок, будто вопрошая, не повторить ли?

Алехандро собрался с духом и выпалил:

— Скажи: да. Да, я приду. Сегодня вечером, как стемнеет, в Василисин сад.

Он и сам не знал, удастся ли ему это, и только проводил взглядом вспорхнувшую волшебную птичку, снова резво вылетевшую в окно.

Потом тяжело опустился на кровать и спрятал лицо в ладонях. Сердце гулко билось, будто подсказывая ему: вот единственная возможность вернуться домой. Стать самим собою.

Или же Лютомил просто хочет убить его? Выдать Кощею на расправу?

Пусть так, обречённо решил Алехандро. Пусть будет, что будет. Он смертельно устал притворяться.

Лис. Лютогор. Он им не был и не хотел быть! Не Кощеев он сын, не оборотень и не чародей вовсе. Простой крестьянский парень, умеющий делать только такие же простые вещи. Пасти коз, пахать землю, растить сад, лепить из глины. Стрелять, если потребуется. Но сам, а не с помощью колдовства.

Ему легко удалось убедить Василису, что он хочет прогуляться по заповедному саду. Посмотреть на цветы и травы, подышать вечерней прохладой. Она очень обрадовалась, всё-таки он столько времени пролежал в постели, и даже не предлагала погулять с ним вместе, чего он втайне опасался. Но нет, она только напомнила про окарину — мол, мало ли что.

Он послушно кивнул, засовывая свирель в карман шаровар.

Василисин сад был истинным раем, пришло в голову Алехандро, едва он спустился с каменного крылечка и ступил на песчаную дорожку, вьющуюся среди деревьев. Многих растений он не знал, а некоторые росли и в монастырском саду, например, яблони и белоягодник.

Быстро темнело. В комнатах Невестиной башни зажглись огни, но вскоре — по мере того, как Алехандро удалялся прочь — скрылись за деревьями. Наконец он дошёл до высоченной каменной стены, достигающей, кажется, самых небес.

Он совершенно не помнил дороги, по которой его сюда привела Маржана.

Внезапно чья-то рука легко коснулась его плеча и тут же отдёрнулась, над ухом раздался знакомый язвительный смешок. Вздрогнув, Алехандро обернулся. Перед ним стоял Лютомил — весь в чёрном, как тогда, при первой их встрече на крепостной стене, только перепоясанный багровым, как запёкшаяся кровь, кушаком.

— Я бы несколько раз мог тебя сейчас убить, ты, раззява, — торжествующе проговорил он, горделиво сверкнув тёмными глазами. — Ты не наш. Ты не из Нави. Ты не Кощеев сын. Ты — человек.

Алехандро внезапно разозлился. Тоже мне, оскорбление! Он хотел было выпалить: «А ты — девица», — но что-то удержало его. Наверное, мысль о том, как больно и горько живётся в постоянной лжи самому Лютомилу.

Плохо жить, когда все окружающие считают тебя не тем, кто ты есть.

Лютомил, наверное, мгновенно понял, что Алехандро собирался сказать, потому что опустил голову и набычился. Но тут же снова вызывающе вздёрнул острый подбородок.

— Я забросил тебя в это тело, а Лис теперь там, где был ты. Может, его там уже убили, — он злорадно хохотнул. — Там же дикое место. Даже не Дивнозёрье.

Алехандро прислушался к себе, а потом сказал с невесть откуда взявшейся уверенностью:

— Нет, он жив. Он там.

Воцарилось молчание. Лютомил стоял, косясь на него и покусывая ставшие пунцовыми губы. Наконец, словно решившись, выпалил:

— Я уже почти такой же великий чародей, как мой отец. Тебе никогда им не стать! Никогда!

Алехандро, не споря, кивнул. Его и не прельщала такая участь.

— Вот и возвращайся к таким, как ты, чер… — он запнулся и скривился, невесть с чего решив проглотить оскорбление. — К людям. Туда, откуда пришёл. Я могу это сделать.

И выжидательно умолк, в упор уставившись на Алехандро.

Тот коротко выдохнул и сдержанно произнёс:

— Я тебя об этом умолять не буду. Тебе ведь точно так же хочется, чтобы я отсюда убрался и не проболтался про тебя.

Это была сущая правда, понял он по изменившемуся взгляду Лютомила.

— Почему ты меня не выдал? — тихо спросил вдруг тот, сжимая и разжимая кулаки.

Алехандро подумал и честно ответил:

— Я никогда не ловил зверей капканами. Это нечестно.

Лютомил закатил глаза, будто выражая своё презрение к его глупости, потом бухнул:

— Вот и дурак. Человек, что с тебя взять. Идём. Или ты с мамочкой хочешь сначала попрощаться? Или с девкой своей?

Он снова презрительно покривил губы.

«Почему ты злой-то такой?» — едва не вырвалось у Алехандро, но он опять сдержался и проронил:

— Я им чужой. А они хотят своего Лиса. Идём.

Он опять сказал сущую правду. Василиса и Маржана принимали его за того, кем он не был. И любили — того. Своего Лиса-Лютогора. Алехандро же был сиротой, монастырским служкой, разбойником, но не волшебником, не чародеем, не сыном Кощеевым.

Лютомил сдвинул красивые, вразлёт, брови, будто хотел добавить что-то ещё, но потом поджал губы и повелительно кивнул прямо на стену:

— Туда, — он победно хмыкнул. — Боишься? Прямо в неё. Давай же, иди. Тьфу ты…

Его тонкие пальцы вдруг ухватили опешившего Алехандро за руку, а стена расступилась перед ними так, словно была не из камня, а из воздуха. Лицо Алехандро обожгло горячим ветром… и оказалось, что они уже стоят снаружи замка, высящегося в отдалении мрачной тёмной громадой.

Теперь на них повеяло холодом, промозглым и страшным. Но Лютомил, не отпуская руки Алехандро, что-то выкрикнул— и вот они уже очутились на заветной поляне, где совсем недавно Алехандро лежал вместе с марой.

Теперь всё это казалось ему сном… а может, им как раз и было?

— Вяз, — коротко промолвил Лютомил, пихнув Алехандро в спину, прямо к огромному корявому дереву. — Лезь в дупло да побыстрее. А то тебя и меня в замке хватиться могут, шум поднимут. Ни к чему это, — он зло и отчаянно ухмыльнулся. — А знаешь, я бы с тобой ушёл, если б мог.

— Так пошли, — моргнув от неожиданности, отозвался Алехандро.

Этот человек не переставал его изумлять. Эта бешеная девица… или кем она там была. И вправду словно коршун или рысь.

Лютомил оскалился:

— Знаешь, а ведь на самом деле я не ручаюсь за то, куда ты попадёшь.

Последнее, что услышал Алехандро в мире Нави, был его резкий лающий смех, похожий на кашель.

* * *

Очнулся он от ведра холодной воды, выплеснутой ему на грудь и в лицо. Он ошалело подскочил и сел, отфыркиваясь.

Ни Лютомила, ни Василисы, ни Маржаны рядом с ним не было. Но не было и Хоакина, и солдат из форта!

Он сидел в центре какого-то круга, выложенного белыми камнями на сером полу. Просторная и гулкая зала. Наверху, в большом окне, синело небо, на котором колкими искрами загорались первые звёзды. А прямо над Алехандро стоял старик в кожаном колете, обтягивающем мощную широкую грудь. Совершенно седой старик с молодыми чёрными глазами.

— Ты согласился учиться у меня, Алехандро Мурьета, чтобы отомстить за смерть своего брата капитану и коменданту форта! Но сделаешь ты это только тогда, когда будешь готов, — голос его загремел, отдаваясь под сводами так, будто они находились где-то в соборе. — Что же ты разлёгся тут, словно от небольшого падения у тебя улетучился последний разум? Чем скорее ты усвоишь мою науку, тем скорее заменишь меня под именем легендарного Зорро!

Зорро?! Господь всемогущий… Похоже, что он попал из огня да в полымя…

Значит, Хоакин, его брат, всё-таки погиб. Что же, этот старик только что сказал ему, что он должен делать… и сделает.

Алехандро сглотнул вставший в горле солёный ком и нащупал в кармане маленькую глиняную свирель. Окарину. Она была с ним! Она не исчезла!

Он надеялся, что в том, оставленном им мире, Василиса найдёт для Лиса другую.

Он поспешно схватился за грудь под рубахой. А вот Василисиного оберега на нём уже не было. Зато был другой — тот, что всегда висел на шее у его брата Хоакина, с переплетением серебряных кругов. И привычный медный крестильный крестик.

Алехандро посмотрел на подбоченившегося старика, сморгнул, снова улёгся — прямо в лужу разлитой по полу воды — и заявил:

— Тогда я, пожалуй, перед этим всем ещё немного полежу.

КОНЕЦ

@темы: фики, ФБ-22

@темы: фото

@темы: фото

@темы: видео

@темы: фото

Название: Незнакомка
Автор: sillvercat для fandom Americas 2022
Бета: Xenya-m
Канон: О. Генри «Пока ждёт автомобиль»
Размер: драббл, 925 слов
Персонажи: молодой человек, незнакомка, шофёр
Категория: гет
Жанр: драма, юмор
Рейтинг: PG
Краткое содержание: Молодой человек подкарауливает в парке прелестную незнакомку.
Примечание: время действия — начало XX века.
Предупреждения: стилизация под канон
Ссылка: тут

— Вы можете присесть, если хотите. Уже темнеет. Я, пожалуй, могу отложить чтение ради разговора с вами, — непринуждённо, но с достоинством произнесла девушка в сером платье, чьё лицо под вуалеткой обращало на себя внимание тонкостью черт, достойных кисти великих живописцев. Для молодого человека, вот уже третий вечер подряд приходившего к маленькому пруду с утками, рядом с которым на скамейке тихо сидела она, слова эти прозвучали райской музыкой.

Он присел на край скамьи с невольной робостью, стараясь, как и она, держаться непринуждённо, но из-за его смущения эта непринуждённость грозила обернуться развязностью. Что и произошло, когда после банального замечания о погоде (с начала месяца ни единой дождинки) он проговорил, слегка растягивая слова:

— Известно ли вам, детка, что я не свожу с вашей прелестной персоны глаз вот уже третий вечер?

Девушка внимательно оглядела его (дешёвый, но аккуратно отглаженный, чистый коричневый костюм с бутоньеркой в петлице, галстук в тон, поношенные, но начищенные туфли), кивнула — не ему, а каким-то своим мыслям — и с прежним спокойствием ответила:

— Я не давала вам повода называть меня деткой, не так ли? Просто пригласила вас присесть. Я сочла вас порядочным человеком. Что ж, если я ошиблась… — и она сделала движение, выдававшее намерение подняться и уйти.

Под строгим взглядом её серых глаз молодой человек смешался, сперва промямлив что-то не совсем внятное вроде «м-м-м», а затем выдавил:

— Прошу прощения, леди, я забылся… м-м-м… непозволительно забылся. Умоляю, не уходите, вы хотели поболтать… вот я, весь к вашим услугам.

Эта пылкая речь немного смягчила целомудренную Минерву. Помедлив, она снова кивнула, на сей раз этот снисходительный кивок был адресован именно ему, отчего молодой человек расцвёл и сбивчиво продолжил:

— Благодарю вас. В вас есть нечто королевское, не сочтите за дерзость моё замечание. Позвольте представиться, моя фамилия Хоумстэкер.

В его взгляде смешались смятение и робость.

— Я не могу назвать вам свою фамилию, — ответила она после паузы, — ибо принадлежу к одной из тех семей высшего общества, о которых столь часто пишут досужие журналисты. Могу только сказать, что я устала от светских обязанностей до такой степени, что хочу пообщаться с человеком… иного круга.

Свои учтивые слова она сопроводила улыбкой, при виде которой молодой человек, казалось, готов был воспарить к облакам, темнеющим на фоне вечернего неба. Он кашлянул и с прежней церемонностью произнёс:

— Помилуйте, но что может быть интересного во мне? Я простой, самый обычный человек.

— Вот-вот, именно с таким человеком мне и хочется поговорить! — с живостью вскричала она. — Светские персоны, все эти джентльмены с родословными, как у породистых скакунов… всё это такая скука. Родители прочат мне в женихи немецкого князя и английского маркиза, но оба они напыщенны и невыносимо скучны. Первый довольно груб и может говорить только о дуэлях и лошадях, а второй — о псовой охоте. И это всё, мистер Стекенхоум.

— Хоумстэкер. Я ничего подобного знать не знаю, — признался молодой человек.

— Кем вы работаете? — с любопытством осведомилась девушка.

— Я простой клерк в одном из банков, живу в меблирашках, то есть, простите, в меблированных комнатах. Но, конечно, у меня есть некие честолюбивые мечты.

— Вы надеетесь на получение наследства, возможно? — снисходительно осведомилась его собеседница, скрестив на коленях руки, обтянутые шёлковыми перчатками.

Молодой человек покачал головой:

— Увы, нет. Но я и не намерен трудиться за банковской конторкой сорок лет кряду, чтобы в конце концов сойти в могилу помощником управляющего. Нет. Скорее я отправлюсь в Калифорнию или на Аляску, где, как пишут газеты, найдены золотоносные жилы.

— Это опасно, — с беспокойством отметила его собеседница.

— Пускай! — с горячностью выпалил он. — Зато это дело, достойное настоящего мужчины.

— Я, пожалуй, вам завидую, мистер Хоумпаркер, — вздохнула девушка, поднимаясь с места. — Вы свободны, не связаны никакими узами и условностями, вольны делать что заблагорассудится. Я же зачастую ощущаю себя птицей в золочёной клетке… к слову, о золоте.

Её пленительная улыбка и вправду была полна неизъяснимой грусти.

— Хоумстэкер. Моя фамилия Хоумстэкер. Я надеюсь снова увидеть вас здесь! — пылко вскричал молодой человек. — Вы придёте, не правда ли? Завтра?

— Возможно, — всё с той же мягкой грустной улыбкой ответила незнакомка, протягивая ему руку для пожатия. — Если меня не повезёт кататься на яхте маркиз или князь.

Она вдруг уронила книгу — скромный синий томик, зажатый под локтем.

— Какая я неловкая, — попеняла она сама себе, на несколько упоительных мгновений оказавшись совсем близко к молодому человеку, поспешившему поднять книгу и подать ей. — Благодарю. Меня ждёт мой шофёр. Вы, должно быть, видели мой автомобиль на выходе из парка.

— Белый с красными колёсами? — живо уточнил он.

Она царственно кивнула.

— Всего вам доброго, мистер Хоумстэкер. Прошу вас, не ходите за мной. Вы, должно быть, не знаете, но на таких автомобилях, как мой, стоят монограммы владельцев. Я же хочу сохранить своё инкогнито.

На сей раз она верно произнесла его фамилию.

Но он не прислушался к её просьбе, а, подождав минуту или две, последовал за нею, старательно прячась за деревьями. Это не стоило ему большого труда, ведь уже почти совсем стемнело, хотя в парке начали зажигаться газовые фонари.

И именно при свете такого фонаря он заметил, что она проверяет, не идёт ли кто за ней, с помощью проворно извлечённого из маленькой сумочки карманного зеркальца.

Он замер. Постояв ещё с минуту, снова побежал за нею, уже не скрываясь. Но всё, что он увидел — это как мелькнуло в толпе её серое платье и шляпка, пока она скрывалась за углом, где была стоянка кэбов.

— Проклятие! — с упавшим сердцем произнёс он, разворачиваясь на каблуках и подходя к белому автомобилю с красными колёсами, прилежно дожидавшемуся его.

Опускаясь на заднее сиденье, обитое крокодиловой кожей, он вдруг снова замер, а потом судорожно ощупал свои карманы. Чертыхнулся и так же молниеносно задрал рукав. Ни золотых швейцарских часов, ни туго набитого бумажника с монограммой.

Разумеется, она больше не придёт.

Он поймал вопросительный взгляд шофёра, с глубоким выдохом откинулся на сиденье и небрежно бросил:

— В клуб, Анри.

Название: Пленник краснокожих
Автор: sillvercat для fandom Americas 2022
Бета: Xenya-m
Канон: спойлер!О. Генри «Вождь краснокожих»
Размер: драббл, 190 слов
Персонажи: Вождь, Сэм, Билли
Категория: джен
Жанр: стёб
Рейтинг: PG
Предупреждения: стилизация под канон, упоминание насилия
Ссылка: тут

Святые мученики, пречистая, пресветлая Матерь Божия! За что мне всё это? Как я мог так попасться? А всё потому, что польстился на деньги, на презренный металл. На чужие деньги. Я знал, я чувствовал, что расплата наступит, но голос алчности заглушил голос совести, и вот она, расплата!

Она близка, она грядёт.

Вождь поклялся, что с меня снимут скальп на рассвете. Позорная, мерзостная кончина! О моя бедная покойная матушка, думала ли она, что её сыночка, её Билли, которого она с такой нежностью нянчила и обучала священному Писанию, постигнет такая горькая участь?!

Нет, не думала.

Но от судьбы не уйдёшь, и мой друг и напарник Сэм разделит её со мною. Вождь клянётся, что тот будет изжарен на костре, как только взойдёт солнце.

Этот рассвет станет нашим последним рассветом. Будь ты проклят, Вождь.

* * *

P.S. Дописано рукою Сэма Мередита: Билл сам заплатил Эбенезеру Дорсету, чтобы тот забрал от нас своего сыночка. Двести пятьдесят долларов. Но писать он теперь нескоро сможет, ибо не шевелит ни рукой, ни ногой после того, как вместе со мной добежал до канадской границы. Право, я бы согласился скорее иметь дело с боевым отрядом настоящих краснокожих, чем с одним этим мальчишкой.

Название: Как Сонк женился
Автор: sillvercat для fandom Americas 2022
Бета: Xenya-m
Канон: Каттнер Г., Мур К. «Прохвессор накрылся» и другие истории про семейство Хогбенов
Размер: мини, 1377 слов
Персонажи: Сонк Хогбен, мамуля, папуля, дедуля, дядя Лес, профессов Гэлбрейт, его сын Уолт, шериф Эбернати, Марта, Джоанна, крошка Сэм
Категория: гет
Жанр: AU, юмор, фантастика
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: «Благословляю, Сонк, — решительно сказал дедуля. — Пора вам, счастливые плоды моих чресел, сотворить свои собственные плоды...»
Примечание: рассказы о Хогбенах можно прочитать здесь
Предупреждения: стилизация под канон: POV Сонка
Ссылка: тут

«Две святыни пронесли мы сквозь века — нашу тайну и честь Хогбенов!»
(Г. Каттнер, К. Мур «Прохвессор накрылся»)

Пайпер — такое место в горах Кентукки, где никогда ничего не случается. Кроме нас, Хогбенов, само собой.

Мы в Новый Свет на «Мейфлауэре» приплыли, не помню, в каком году, но можно в книжке посмотреть. Крошку Сэма тогда мамуля только-только, лет за сто до этого, родила, и их обоих здорово укачало. Можно было бы у профа спросить, в каком это было году, проф лучше книжки всё знал, но проф в прошлом августе возьми да помри в своей бутылке, где мы его держали после того, как он махоньким сделался. Да и то, он весь уже седой стал, очень худой и дряхлый. Дедуля наш по сравнению с ним молодец и прямо живчик, несмотря на свои без малого восемь сотен, или сколько там ему уже набежало, лет.

Это же всё отчего получилось: дедулин дед, как проф всегда говорил, попал под направленную радиацию как раз по ту пору, когда всемирный потоп был. Вот, а мы, значит, Хогбены, — результат генной мутации, это я опять за профом повторяю, само собой. Потому мы и умеем невидимыми становиться и летать без крыльев или всяких там самолётов, сами по себе. Не все, только я, дядя Лес и папуля, крошка Сэм ещё слишком маленький, лежит себе полёживает в своей цистерне и питается электричеством, а дедуле этого и не надо. Он у себя в мезонине наверху живёт и никогда не спускается вниз. Зачем ему, он с каждым из нас может мысленно в наших головах беседовать. Проф объяснял, что это называется «телепатия». Он много разных заумных слов говорил. По первости меня это раздражало сильно, потом я привык, и мне даже интересно стало, так что я начал понимать, про что он толкует.

Мамуля сильно по профу плакала, убивалась, всё себя корила, что она, мол, плохо за ним смотрела. А я её утешал, что проф у нас как сыр в масле катался, ни в чём отказу не имел, хотел вот изучать нас — так и изучал добрых лет сорок, пока в бутылке у нас на столе сидел. Самому мне профа тоже было очень жалко, а дядя Лес с папулей улетели в горы и принялись его поминать кукурузным самогоном, да так напоминались, что мы их две недели найти не могли, они же ещё и невидимыми сделались.

Дедуля тоже шибко кручинился. Я так понимаю, старики ревностно друг за другом следят, не болеет ли кто из них, не помер ли. А проф к тому же ещё с дедулей приятельствовал, если это можно так назвать. Профу страсть как дедулины рассказы были интересны, он их даже записывать умудрялся. Как, спросите? Ну как: мамуля нарезала ему квадратиков бумажных, таких крохотных, а писал он на них, процарапывая буквы самой тонкой мамулиной иглой. Потом надо было только сфотографировать их и на компьютере обработать. Это нам уже не проф объяснил, а сынок его, который в наш дом под Пайпером приехал.

Откуда у профа сынок, спросите, ведь тот сроду семьи не имел, потому его никто все эти годы и не искал. А вот, про сынка своего он и сам не знал, вернее, догадывался и перед смертью взял с меня слово, что я через шерифа Эбернати постараюсь его найти и показать ему отцову, то есть профа, могилку. Вернее, найти сперва ту девчонку, что проф в своё время обрюхатил. Звали её Дороти Мэнсфилд, и жила она в Канзасе, что мы шерифу и пересказали, когда профа, значит, похоронили. Честь по чести, кстати, с надгробной мраморной плитой, которую нам из самого Франкфорта, из столицы штата то есть, на заказ доставили.

Вот его сынок, значит, и прикатил через три недели после того, как шериф Эбернати его отыскал. Звали его Уолтер Гэлбрайт, Уолт то есть. Внешне он очень был на профа похож, высокий, дородный, только в очках. Я как его увидал в дверях, так малость перетрухнул: а ну как и его тоже придётся в бутылку закатывать.

Но нет, он оказался куда как приятнее, чем проф в его возрасте, не стал нам заявлять, что комиссию из Нью-Йорка вызовет, чтоб нас тут всех, значит, обследовать, и полицией тоже не стал угрожать. Работал он вовсе не профессором никаким, а автомехаником, машины чинил, значит. А про то, как и где проф умер, так это ему до нас шериф Эбернати разъяснил. Нет, что вы, про бутылку ни-ни. Он ему сказал, что его отец, мол, сделался самым натуральным отшельником, жил в горах и изучал местные достопримечательности, и здешних жителей в том числе. Легенды и предания, мол, всякие записывал.

Могилу его мы Уолту показали, а как же. И запись в церковной книге, это уж пастор и шериф расстарались. Как им было нам, Хогбенам, навстречу не пойти, мы же ещё отцов и дедов их знали. А почему мы не меняемся вовсе, пока их прародители стареют и умирают, — о том они нас не спрашивали никогда. Я так полагаю, что спрашивать такое — себе дороже. Мы — Хогбены, и этим они себе всё объяснили.

Короче, этот Уолт ни о чём особо нас расспрашивать не стал, очки только всё время поправлял, пока слушал. Да и то сказать, он отца своего, профа то есть, никогда не встречал. Знал только то, что мама его ему рассказывала. Мама его тоже не так давно умерла, вот и остался он сиротой.

Наша мамуля, как про это услышала, крепко Уолта обняла и запричитала, как мы его отца все любили, он с нами, мол, был не разлей вода. И то правда, ни словом она не солгала.

Так что когда Уолт собрался уезжать и спросил, не осталось ли после его отца каких-нибудь бумаг, она сразу возьми и вынеси ему ту малюпусенькую книжечку, что мы из бумажных квадратиков, на которых он писал, сделали. Уолт, конечно, ещё больше удивился, но мамуля объяснила, мол, профу нравилось именно так писать. Уолт помолчал, похмыкал, очки снял и пообещал, что он с помощью компьютера постарается эту книгу расшифровать.

С тем и уехал.

Если вы думаете, что он напустил на нас толпу яйцеголовых учёных или пронырливых журналюг, то ошибаетесь. Лучше. Или хуже — это уж как рассудить.

Через две недели, кажись, после того, как Уолт отъехал, заявились к нам две прехорошенькие девчонки в шортах и в этих, как их, топиках. Одна в синем, другая — в красном. И обе со здоровенными баулами в руках. Обе вылезли из арендованного чёрного бьюика, и как такая колымага по нашей глухомани пролезла, ума не приложу.

— Привет, — говорит та, что в красном топике. — Меня Марта зовут, я младшая сестра Уолта Гэлбрейта. Сводная. А это моя подруга Джоанна.

— Привет, — говорит Джоанна и улыбается, и обе мне свои ладошки для приветствия, значит, тянут, а сами смотрят на меня как на бисквитный торт с виноградом поверху, буквально облизываются.

Я даже струхнул малость.

Марта эта не стала вокруг да около ходить, всё как на духу выложила, потому что знала, что дедуля всё равно все её мысли, даже самые тайные, прочтёт. Как узнала, хотите вы спросить? А очень просто.

Уолт же всё-таки расшифровал всё то, что проф в своим записках из бутылки написал. Что из этого он счёл легендами и преданиями, как шериф объяснял, а что правдой, бог весть. Только там всё было расписано: и что дедуля умеет мысли читать и до потопа родился, и что у крошки Сэма две головы, и что папуля умеет кукурузную самогонку из любой ёмкости прямо себе в кровь переправлять, и, наконец, что я умею летать и всякие хитромудрые штуковины из подручных материалов мастерить.

Вот выложила Марта это всё и смотрит на меня эдак умоляюще. Я аж закраснелся. Никак не мог понять, к чему она клонит. И тут в голове у меня дедуля нарисовался.

— Святые мученики, — говорит, а голос у него такой умильный, какой был бы у кота, опустоши он в одного целую крынку отборной сметаны. — Сдаётся мне, сия барышня втюрилась в тебя, Сонк. И то, пора тебе уже, наверное, обзавестись парой и начать детишек плодить.

— Чего-о? — так и оторопел я, и даже взмок. Плечами повёл, потому как промеж лопаток испарина выступила. И девицы знай всё пялятся на меня, как на чудо какое. У одной глазёнки серые, у второй, у Марты то есть, карие.

— Благословляю, Сонк, — решительно сказал дедуля. — Пора вам, счастливые плоды моих чресел, сотворить свои собственные плоды.

Ну что тут ещё добавить? Через неделю мы с дядей Лесом стали женатыми людьми. Лес женился на Джоанне, а я на Марте. Потому как она первая на меня глаз положила.

А я и не возражал. Вот ничуточки. Нам же, Хогбенам, что надо? Пронести свои гены через века, как проф бы сказал.

Мудрый всё-таки был человек, хоть и не Хогбен.

Название: Первая брачная ночь Сонка Хогбена
Автор: sillvercat для fandom Americas 2022
Бета: Xenya-m
Канон: Каттнер Г., Мур К. «Прохвессор накрылся» и другие истории про семейство Хогбенов
Размер: драббл, 986 слов
Пейринг/Персонажи: Сонк Хогбен/Марта, мамуля, папуля, дедуля, дядя Лес, Джоанна, крошка Сэм, судья Клип, другие жители Пайпера
Категория: гет
Жанр: мистика, флафф, романтика, юмор
Рейтинг: R
Краткое содержание: Сонк очень боится своей первой брачной ночи...
Примечание: сиквел к командному мини низкого рейтинга «Как Сонк женился»; написано по заявкам читателей под выкладкой)
Предупреждения: кинк — первый раз
Ссылка: тут

Нам, семье Хогбенов то есть, много разных испытаний пришлось перенести, пока мы по миру странствовали без малого тысячу лет, а с малым и того дольше. Вот папуля — тот крушение Атлантиды помнит, а про дедулю — так я вообще помолчу. Так что грешно мне, Сонку Хогбену, было бы посрамить их славные деяния, струхнуть и в лес убежать перед самой своей первой брачной ночью.

Такими мыслями я себя и поддерживал, крепился изо всех сил, поглядывая на Марту, на свою невесту то есть, а теперь жену — после того, как судья Клири нас в свою книгу регистрации браков записал да поздравил. И все кругом орали, нас поздравляя, то есть весь городок Пайпер, штат Кентукки, от грудных младенцев до дряхлых стариков, таких как мистер Джонсон, к примеру, который к мэрии на своей инвалидной коляске с моторчиком прикатил.

И мамуля с папулей тоже здесь были, а как же. Мамуля плакала-разливалась от радости, что твоё наводнение, папуля вроде как крепился, только носом шмыгал. Дедуля пошумливал у меня в голове, как это он обычно делает, не спускаясь из своего мезонина, ну а малыш Сэм лежал себе смирнёхонько в цистерне, сопел да пузыри пускал. И дядя Лес со своей наречённой Джоанной тоже были тут, Лес — в новом чёрном костюме с неразглаженными складками, смирный, что твой ягнёнок, а Джоанна — та сияла, ровно серебряный доллар, их свадьба через неделю после нашей была назначена.

А моя Марта — та прямо вся светилась солнышком, так что на неё больно было смотреть, я и не смотрел, так только, исподтишка, а дедуля у меня в голове ещё ехидно эдак спросил, старый хрыч:

— Ты не окосеешь ли, Сонк?

Но на самом деле он за меня переживал, я же слышал его тревогу. Да и то, я рот боялся раскрыть, чтобы зубы не запостукивали, только выдавил из себя «Да» на вопрос судьи Клири, мол, клянусь ли я оберегать свою жену в горе и в радости, в болезни и здравии.

Так что я и не помню, как мы с ней в моей комнатке очутились, на втором этаже, пока все остальные рассаживались за столами внизу, папуля с дядей Лесом уже по первому стаканчику пропустили, вот же я им завидовал-то. Напиться бы, думал я тоскливо, чтобы всё поскорее закончилось и наступило утро. А тут ещё и дедуля провозгласил важно у меня в голове: «Ну, Сонк, я ухожу, ибо негоже мне тут с вами находиться, сие должно быть тайной великой». И наступила тишина.

Я стоял столбом у постели, которую мамуля любовно заправила, сверху накрыв её атласным одеялом, и таращился на Марту. Красивая она была, страсть. Не в шортах и красном топике, в каких к нам приехала, а в белоснежном шёлковом платье до самых щиколоток. На ногах — белые же туфельки, на руках — кружевные перчатки, а в волосах — роза, тоже белоснежная. И всё это предназначалось мне, мужлану неотёсанному, несчастному мутанту, как проф про меня говорил.

Я прямо на колени готов был рухнуть перед нею, а она на меня из-под ресниц полуопущенных лукаво посмотрела и принялась стаскивать свои перчатки, аккуратно так, пальчик за пальчиком. И вот эти перчатки кружевные были первой вещицей, что она медленно сняла, всё же остальное слетело с неё, как пожухлая листва с деревца в самую бурю.

А уж у меня внутри такая буря поднялась, что и не передать, когда я увидел, что Марта осталась в одних только белых туфельках, кружевных чулках и махоньких трусиках. Я такие видал на манекенах в магазине Нелл Парриш, когда мимо проходил и украдкой пялился, потом ещё судья Клири эти манекены велел ей с витрины убрать от греха. А тут Марта стояла передо мною, как сам грех, только раскраснелась вся и руки было к груди прижала, но потом опустила и посмотрела совсем беспомощно. Видно, ей тоже нелегко это далось: раздеваться перед чурбаном, который застыл дурак дураком, рот разиня, и слова ласкового из себя выдавить не может.

А уж сиськи у неё такие были, что и не описать. Небольшие, тёпленькие что твои птички, и как раз мне по руке оказались, когда я осмелел настолько, что лапы свои к этакой красоте протянул.

Марта глаза закрыла и мне навстречу подалась, а я принялся пальцами очень осторожно её сиськи поглаживать, так что соски у неё очень скоро заторчали и в ладони мне упёрлись.

— Не хочешь раздеться, Сонк? — шёпотом спросила она, не открывая глаз, а когда всё-таки открыла, взгляд её был растерянным и требовательным, как будто она и хотела этого, и боялась. Ну что, я тоже мигом с себя свои жениховские одёжки скинул. Стесняться мне было особо нечего, потому что я как раз помылся накануне свадьбы — мамуля меня в душевую загнала и пригрозила, что самолично придёт проверить, насколько хорошо я отдраил «те самые» места, как будто мне опять четыре года было и я сам помыться толком не умел.

И когда Марта тоже подняла руку и несмело так меня коснулась своей узкой ладошкой, глаза у меня сами захлопнулись и даже зажмурились. Потому что она давай водить пальчиками по моей груди и животу, подбираясь к низу, а «то самое» у меня уже налилось и вздёрнулось, что твой флаг на мэрии в День независимости.

Подхватил я Марту на руки, и мы оба рухнули на кровать, прямо на атласное покрывало, и ну возиться и барахтаться, будто щенки какие. Смех нас разобрал, и мы сразу перестали бояться того, что должно было между нами сейчас произойти. И это я вам расписывать не буду, потому как дедуля правильно сказал: «сие должно быть тайной великой». Скажу только, что я к Марте приладился так шибко и бережно, словно всю жизнь с нею вот так лежал да любился.

«Муж и жена есть плоть едина», это правильно.

А дальше было то, чему бы я ни в жизнь не поверил. Марта, жена моя, встала, как была, нагая, подошла к окну и протянула мне руку. Лицо у неё сияло, как луна, из-за гор выглядывавшая. И я последовал за нею, как котёнок за кошкой, послушно, пока мы выбирались на край крыши, голые, словно Адам и Ева в час грехопадения.

И тогда Марта протянула руки к луне и взлетела.

Видите ли, она умела это всегда. Только никому прежде не говорила.

Моя жена, Марта Эмили Хогбен.

Название: Душной бразильской ночью
Автор: sillvercat для fandom Americas 2022
Бета: Xenya-m
Канон: телесериал «Рабыня Изаура»
Размер: драббл, 190 слов
Пейринг/Персонажи: Леонсио Алмейда/Роза, упоминается Изаура
Категория: гет
Жанр: драма, PWP, пропущенная сцена, юст
Рейтинг: R
Ссылка: тут

— Изаура! — взахлёб кричит молодой сеньор Леонсио Алмейда, раскинувшись на влажных простынях. — Изаура! Изау-ра-а!

Любовь всей его жизни, его страсть и мука, бежит ему навстречу по садовой дорожке среди цветущих лиловых и розовых гортензий, подол её скромного золотистого платья развевается на ветру, тёмные пряди волос выбились из причёски.

— Леонсио! — слышит он её ликующий крик.

— Изаура-а-а!

…— Опять упился в стельку, скотина, — шипит негритянка Роза, придавленная к постели нелёгоньким телом молодого хозяина. В комнате стоит удушливый запах перегара. — Тьфу ты пропасть.

Она со вздохом разводит бёдра, когда Леонсио, так и не придя в себя, вслепую шарит рукой между её ног, запутываясь в курчавой жёсткой поросли. — На, на, получи. Как есть дурак помешанный. Изаура, Изаура… Немочь бледная!

Она умолкает и прикусывает губу, изо всех сил трудясь навстречу Леонсио, чьи движения в глубине её скользкого от пота тела становятся всё резче. Наконец, в последний раз выдохнув счастливое: «Изаура!» — Леонсио падает Розе на грудь и тут же засыпает мёртвым сном.

Роза, выждав несколько минут, сердито его отпихивает и отодвигается на другой край постели.

Чёрт бы побрал их обоих. Но, может быть, удастся выклянчить у этого фанфарона пару побрякушек. Он, в общем-то, не скупой.

Хоть и идиот.

Название: Пощадивший
Автор: sillvercat для fandom Americas 2022
Бета: Xenya-m
Канон: «Зорро» (1957)
Размер: мини, 1377 слов
Пейринг/Персонажи: Зорро, капитан Монастарио, апачи
Категория: джен, подразумевается преслэш
Жанр: приключения, лавхейт
Рейтинг: R
Краткое содержание: Зорро в очередной раз отпускает Монастарио восвояси, но почему?
Примечание: насписано по заявке с Инсайда
Предупреждения: насилие, смерть второстепенных персонажей, упоминание пыток
Ссылка: тут

Когда капитан Монастарио очнулся, то в то же мгновение понял, что не стоило этого делать. Ему вспомнился надтреснутый голос старого падре Сильвестра, размеренно читавший Писание: «И тогда оставшиеся в живых позавидуют мёртвым».

Мёртвые лежали вокруг него. Весь его небольшой отряд, четверо кавалеристов из форта. Их залитые кровью лица были почти до неузнаваемости искажены гримасами ужаса и боли, а непокрытые головы представляли собой какое-то месиво из разодранной плоти и остатков волос. Вглядевшись в это страшное зрелище широко раскрытыми глазами, Монастарио содрогнулся, и его едва не стошнило, когда он понял, что здесь произошло. Апачи скальпировали его солдат, и некоторых, возможно, ещё живыми. Он снова уронил голову на нагретые солнцем камни, судорожно сглатывая.

Проклятые апачи.

Проклятый Зорро, спознавшийся с этими дикарями!

Тот и не скрывался, спокойно восседал на своём вороном жеребце, пока апачи вырезали отряд капитана. Это Монастарио ещё помнил: неподвижный силуэт в чёрном плаще и маске, он ясно разглядел его за миг до того, как индейская палица обрушилась ему на затылок и весь мир заволокло багровым туманом.

О, почему, почему он остался в живых, почему не лежал мёртвым рядом со своими растерзанными кавалеристами?!

Что-то хрустнуло, и капитан, едва повернув голову, успел увидеть пару поношенных мокасин, расшитых цветными бусинами, на месте некоторых из них торчали белёсые жилки. Он тупо подумал: вот же какие мелочи замечаешь перед смертью… и тут же его грубо вздёрнули вверх несколько пар крепких рук. Апачи поволокли Монастарио, как оленью тушу, вниз по склону ущелья, пока его спина с размаху не упёрлась в корявый древесный ствол. Он невольно вскрикнул от боли. Индейцы гортанно рассмеялись, безжалостно прикручивая раненого к дереву жёсткими сыромятными ремнями. Перед глазами у него всё плыло, и в такую жару он чувствовал, что его пробивает озноб от леденящего душу ужаса: он понял, что сейчас тут произойдёт. Что эти дикари сотворят с ним.

Он не раз и не два видел, как апачи разделывались с пленными солдатами, которых люто ненавидели. Видел скорчившиеся обугленные трупы, точно так же примотанные к низкорослым деревьям в поймах ручьёв. Некоторых из этих несчастных индейцы не только оскальпировали, но и оскопили, и капитан понимал, за что: кавалеристы не гнушались насиловать индианок, и вот их причиндалы оказывались у них на шеях, аккуратно примотанные шнурками, как некие чудовищные амулеты. А сами пленники, должно быть, умирали от болевого шока и потери крови, не дождавшись костра.

Монастарио горячо взмолился небесам о том, чтобы апачи его сожгли. Просто сожгли.

Вдруг гортанные голоса смолкли, и индейцы расступились. Сквозь багровую пелену боли Монастарио вгляделся в приблизившегося к нему человека. Ненависть вернула ему силы, и он гордо выпрямился, насколько это позволили врезавшиеся в тело ремённые путы.

— Как вы посмели заманить мой отряд в лапы этим дикарям? — прохрипел он, свирепо уставившись прямо в глаза своего врага, блестевшие в прорезях чёрной маски. — Вы… цивилизованный человек!

— Вам ли говорить о цивилизации, — отрезал Зорро. — Вы прекрасно знаете, что ваши солдаты творят в селениях апачей. За это они и расплачиваются. Расплатитесь и вы, капитан. Надеюсь, вы поведёте себя как мужчина и не опозорите своё звание.

Он издевательски отсалютовал побледневшему Монастарио двумя пальцами и повернулся, чтобы уйти. Мелкие камушки захрустели у него под каблуками, а капитан скрипнул зубами, обуреваемый желанием изрыгать в спину уходящему врагу самые гнусные площадные ругательства. Сын грязной суки! Зорро не мог победить Монастарио в честном бою, он решил прикончить его руками дикарей!

О том, сколько раз он самолично расставлял легендарному разбойнику самые подлые ловушки, Монастарио предпочёл не вспоминать. Хотя перед смертью как раз и следовало бы вспомнить об этих и о многих других своих грехах и покаяться в них.

Пленник каяться не желал. Из-под полуприкрытых век он внимательно следил за своими мучителями. Зорро, к его удивлению, вскочил в седло вороного и скрылся за ближайшим утёсом. А ведь Монастарио как раз и страшился того, что разбойник останется здесь, чтобы присутствовать при казни и насладиться зрелищем лютых мук, выпавших на долю старинного врага. Что ж, капитан хотя бы его злорадства будет лишён перед смертью, хвала Пречистой.

Он слегка расслабился, насколько это позволяли путы, которые хоть и врезались в тело, но зато поддерживали его в вертикальном положении. Солнце пекло немилосердно. А проклятые апачи, похоже, никуда не спешили. Смеясь и переговариваясь, они развели костёр, но не под пятками пленника, как тот ожидал, а совсем рядом с умиротворяюще журчавшим ручейком, наломав для этого хворосту. Молодой тощий парень, почти голый, в одной только кожаной набедренной повязке, шлёпал по мелководью, выуживая оттуда рыбу с помощью остроги. Видимо, дикари собирались запечь эту жалкую добычу в золе.

Монастарио сглотнул. Жажда давно терзала его, теперь к ней прибавился ещё и голод. А краснокожие негодяи нанизали пойманных рыбёшек на тонкие прутики и принялись вертеть надо костром. Запах жареной рыбы защекотал капитану ноздри. Чёрт бы побрал этих бездельников! Они уморят его так или эдак!

Капитан тоскливо выругался, едва ворочая коснеющим языком. Солнце начало довольно резво клониться к закату, а он всё висел в своих клятых путах. Без капли воды, без крошки еды, и от палящих лучей его прикрывали только ветки ласково шуршащего над ним карагача, с которым он слился теснее, чем когда-либо с женщиной.

— Эй вы! — крикнул он апачам, и они наконец соизволили лениво обернуться на его каркающий оклик. — Чего вы ждёте?

Мерзавцы, однако, не удостоили его ответом. Набив себе животы рыбой и ячменными лепёшками, извлечёнными из домотканых мешков, они выкурили по трубке и развалились прямо у костра, не переставая переговариваться, будто стая сорок. Наконец наступила тишина — они ещё и уснули, безмятежные, как младенцы! Караулить остался только юный апач, который наловил остальным рыбы. Увидев, что тот делает, Монастарио едва не заплакал от досады. Маленький негодяй пристально изучал отражение своей смуглой остроносой физиономии в карманном зеркальце, видимо, украденном у какой-то поселянки. А потом разложил на костлявых коленках кучу разных баночек и мешочков и принялся эту самую физиономию сосредоточенно раскрашивать — по своему разумению, превращаясь в совершеннейшее пугало.

Монастарио крепко задумался — не попросить ли засранца дать ему хоть немного еды и питья, но гордо решил не унижаться.

Всё равно ему предстояло умирать — лучше делать это с пустым желудком.

Он ещё немного полюбовался на занятие краснокожего наглеца, потом веки его сами собой смежились, и он уснул таким же беспробудным сном, что и разлёгшиеся на речной гальке апачи.

Очнулся он, когда уже совсем стемнело, и не сразу сообразил, где находится. Ремни и корявый ствол карагача тут же напомнили ему об этом. Он снова уныло выругался и сам не узнал собственного голоса. Потом проморгался и из последних сил вгляделся в темноту перед собою.

У погасшего костерка виднелся всего один силуэт.

Высокого широкоплечего человека. Вернее, обречённо подумал Монастарио, высокого широкоплечего гада. А где же апачи?

— Пришли в себя, капитан? — светским тоном осведомился гад, легко поднялся и так же легко, в пару шагов, оказался рядом с пленником. В запёкшиеся губы Монастарио ткнулось мокрое горлышко фляжки, в пересохшее горло полилась живительная влага.

Вода! Вода!

Монастарио глотал, зажмурившись от наслаждения. Когда фляга опустела, он рефлекторно сглотнул ещё несколько раз, разлепил зудевшие веки и воззрился на своего врага, находившегося так близко, что можно было ощутить тепло, исходящее от его сильного тела. С наступлением ночи, как это обычно бывает в горах, дневной зной сменился пронзительным холодом.

— А где ваши апачи? — угрюмо поинтересовался капитан.

— Соскучились? — вопросом на вопрос весело откликнулся Зорро. И уже серьёзно проговорил, так же внимательно глядя на Монастарио, как и тот — на него: — Они отдохнули и ушли, как я с ними и договаривался. Видите ли, я охранял их бивак. Ну и заодно, — он перевёл взгляд на свои ладони, — похоронил трупы ваших солдат, чтобы они не стали добычей грифов.

Монастарио не мог вымолвить ни слова, только смотрел на него во все глаза.

— Вы… не убьёте меня? — наконец прохрипел он.

— Стоило бы, — спокойно произнёс Зорро и достал из-за голенища нож. У капитана захватило дух, но он тут же почувствовал, как спадает с него перерезанные путы; движение ножа было настолько стремительным, что он не успел за ним уследить.

А Зорро моментально отступил на несколько шагов, наблюдая, как Монастарио, пошатываясь и хватаясь за ствол дерева, с которым так долго не расставался, разминает затёкшие ноги.

— Я вас не пощадил бы, — сквозь зубы процедил капитан, чувствуя, как к щекам приливает пламя стыда и гнева.

— Да и на здоровье, — легко отозвался Зорро, окончательно скрываясь в темноте. Из-за утёса донеслось заливистое ржание его жеребца. — Только поймайте сначала.

— Какого чёрта вы пощадили меня?! — проорал вслед Монастарио и натужно закашлялся.

— Вы меня забавляете, капитан, как я могу расстаться с вами? — был ответ. — Счастливо вам добраться до форта!

И до взбешенного Монастарио долетел ехидный смешок.

Лучше бы не спрашивал.

Название: Ягуар
Автор: sillvercat для fandom Americas 2022
Бета: Xenya-m
Канон: история Америки
Размер: драббл, 440 слов
Пейринг/Персонажи: индеец, конкистадоры, собаки
Категория: джен
Жанр: историческая драма, мистика
Рейтинг: R
Краткое содержание: Испанцы загнали в ловушку молодого израненного индейца.
Предупреждения: насилие, смерть персонажей, в том числе животных
Ссылка: тут

Наджар тяжело дышал, будто загнанный охотниками зверь, тесно прильнув к толстому стволу дерева лулуйа, и его кровь, текущая из многочисленных ран, смешивалась с древесным соком. Гром-палки бородатых бледнокожих богов, пришедших из-за моря, ранили и дерево, и Наджара.

Наджар должен был благодарить Отца Небо за то, что тот позволил ему прожить под своей благословенной сенью двадцать три весны. Он не задохнулся при рождении, обвитый пуповиной, не сгорел в пламени гнилой лихорадки, приносимой ветром с южных болот, его не выбрали для жертвоприношения жрецы племени, опрокинув его на спину на жертвенный камень и занеся над его сердцем острый обсидиановый нож. Но из-за моря явились бородатые белокожие боги со своими гром-палками. Они убивали людей из племени Наджара с такой же лёгкостью, с какой охотник убивает зверя в чаще. Краснокожие люди были для них просто зверьми без души и разума.

Наджит глубоко вздохнул и закрыл глаза. У него закончились стрелы, и он безнадёжно сжимал в руках бесполезный лук. Ему нечем было защититься от бородатых белокожих богов, у него не было даже ножа. А их собаки, огромные чёрные псы с короткой шерстью, ронявшие на землю капли слюны из полураскрытых пастей, вот-вот появятся на этой поляне, и тогда ему грозит бесславная гибель от их клыков.

Что он мог сделать? Он ещё сильнее прижался к стволу дерева лулуйа, словно хотел слиться с ним, и запрокинул голову, высматривая среди зелёных ветвей Отца Небо. Кровь сочилась из его ран, капая на землю. Он отчаянно хотел жить… или отомстить.

Чёрные псы с лаем выскочили на поляну, за ними шли белокожие бородатые боги с гром-палками в руках.

Но от дерева лулуйа к ним обернулся вовсе не загнанный ими молодой дикарь, а огромный ягуар, яростно оскаливший острые изогнутые клыки. С ужасающим воем он ринулся прямо на собак, и испанцы не успели поднять мушкеты. Когти-кинжалы полосовали всех без разбора, отчаянный визг и испуганные крики стояли над поляной, враз превратившейся в пристанище смерти.

Опомнившись, испанцы отступили, пока ягуар расправлялся с их собаками, выпуская наружу внутренности, и только, оказавшись на краю поляны, взяли мушкеты наизготовку. Залп — и пятнистый зверь покатился по земле.

Осторожно ступая, предводитель испанцев приблизился к неподвижной туше. Откуда взялся зверь? Осенив себя крестным знамением, он свирепо пнул его ногой в высоком сапоге. Это исчадие ада убило его любимого пса Кано, и лицо испанца исказилось яростью. А потом — изумлением и болью, когда убитый ягуар, чья грудная клетка была разворочена выстрелом так, что наружу торчали обломки белеющих рёбер, вдруг выбросил вверх огромную лапу, вцепившись испанцу в пах. Тот завыл громче ягуара, рухнув на землю рядом с ним. Кровь хлынула потоком, и через минуту предводитель застывшего в ужасе отряда уже хрипел в агонии.

А сверху на залитую кровью поляну спокойно взирал своим синим взором Отец Небо.

Название: Пациент
Автор: sillvercat для fandom Americas 2022
Бета: Xenya-m
Канон: фильм «Ульзана» (ГДР, 1974)
Размер: драббл, 835 слов
Персонажи: доктор Санчес, его экономка, посетители
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Глубокой ночью доктор Санчес разбужен неожиданными посетителями...
Предупреждения: упоминание насилия
Примечание: время действия: конец XIX века
Ссылка: тут

Доктор Санчес, единственный врач в городишке Санта-Ана, притулившемся у подножия красных гор, просыпается ночью от стука в дверь. Но вставать он не торопится. У него есть экономка Мария, старая и страшная, как смертный грех, но отличная хозяйка и кухарка. Вот пускай она, кряхтя, сползёт со своей лежанки на кухне и подойдёт к двери, чтобы выяснить, кого это принесло в дом доктора далеко за полночь.

А тот тем временем ещё сколько-нибудь понежится в тёплой постели под слоем толстых одеял — ночи стоят холодные, хотя и кажется, что днём на раскалённых камнях пустыни можно яичницу жарить.

Сквозь навалившуюся вновь дремоту он сонно слушает, как Мария через дверь сварливо с кем-то препирается. Пресвятая Матерь Божия! У кого-то несварение желудка? Скрутил приступ подагры? Пожалуй, стоит подняться и одеться, вдруг это какой-то важный чин, к примеру падре Антонио или владелец скобяной лавки Бенито.

Бедняки не обращаются к доктору Санчесу за помощью — знают, что берёт он с пациентов дорого и благотворительностью не занимается, пусть даже к его порогу приносят ребёнка, задыхающегося от дифтерийных плёнок в горле. «Повадишь одного из этих нищих — обречён лечить их всех, они не отвяжутся, так и будут ныть и канючить», — раздражённо думает доктор Санчес, отыскивая вязаные чулки и войлочные комнатные туфли, стаскивая с лысины ночной колпак.

Вовремя — Мария нетерпеливо колотит в дверь его спальни. Голос её звучит испуганно:

— Господин доктор! Пришли какие-то люди, похоже, что пастухи, говорят, их товарищ серьёзно ранен.

— Пастухи? — рука доктора, протянутая к халату, повисает в воздухе. — Ты с ума сошла? Пусть убираются к дьяволу.

— Они сказали, что заплатят, господин доктор, — невнятно бормочет старуха, — сказали, что заплатят… золотом.

Золото? Хм… Это меняет дело. Хотя, возможно, эти mendigos, эти нищие, просто врут, считая, что сейчас они проникнут сюда и разжалобят его. Вот уж дудки. Но на всякий случай стоит взять с собой ружьё.

Тут, на границе, все вооружены, кроме, пожалуй, священника. Здесь можно встретить бандитов всех мастей, даже проклятых апачей, которые грабят поселения белых и, словно тени, исчезают по другую сторону Рио-Гранде. Правительству следует прислать сюда побольше солдат для расправы над этими дикарями, рассеянно думает доктор.

Он наконец входит в кабинет, демонстративно зевая. Видит посетителей. Да, это пастухи в своих полосатых серапе, накинутых на плечи. Стоят молча, черноволосые головы непокрыты, лица каменно-бесстрастны. Стадо, просто бессловесное стадо. Такое же, как те, что они пасут.

Прямо на полу лежит кто-то, тоже завёрнутый в серапе — человек не шевелится, не стонет. Возможно, он уже умер, это было бы большим облегчением для доктора Санчеса.

— Где плата? — резко спрашивает он, останавливаясь перед пастухами. Один из них выступает вперёд, откидывает угол одеяла, прикрывающий морщинистое лицо, обтянутое кожей цвета бронзы. Это глубокий старик, его редкие волосы белее снега, но запавшие глаза смотрят остро и молодо. Он безмолвно протягивает тощую руку — на его ладони лежит самородок, тяжёлый даже на вид. Доктор Санчес берёт его дрожащими пальцами. Рука старика холодна, как лёд.

Золото. Это действительно золото, о Пресвятая Матерь Божия! Санчес прячет самородок в карман халата и наклоняется к завёрнутому в одеяла раненому. Но, когда он отбрасывает толстую ткань, глаза у него лезут на лоб.

Стройное мускулистое тело, почти нагое, кожа такого же бронзового цвета, как кожа старика, но этот человек молод, очень молод. Чёрные волосы в беспорядке рассыпались, не стянутые головной повязкой, на шее какой-то дикарски амулет, правая сторона груди обмотана грубой тряпицей.

Апач!

Доктор отшатывается, задохнувшись. Пальцы его трясутся, когда он нащупывает в кармане самородок и суёт обратно старику.

— Убирайтесь, — шипит он. — Убирайтесь сию же минуту. Вон! Я не лечу апачей.

Но старик властно, словно имеет на это право, отталкивает протянутую руку доктора и вдруг произносит очень медленно, чётко выговаривая каждое слово, низким гортанным голосом:

— Умрёт вождь — умрёт город.

Он на миг оборачивается к двери, обводя рукой пространство вокруг себя. Словно очерчивает круг.

Весь этот город. Вся Санта-Ана. От священника до неродившегося младенца в чреве матери. От старухи Марии до солдат из гарнизона.

Доктор судорожно сглатывает. Яснее сказать невозможно.

Ружьё? Чем оно ему поможет? Перед ним – воины, он не сумеет даже вскинуть оружие, не то что выстрелить.

Он снова опускает самородок в карман, снимает с крючка клеёнчатый фартук, который всегда надевает во время операций. Разворачивается к складному столу и начинает перебирать инструменты на подносе. Звяканье стали больно отдаётся в ушах.

— Положите его на левый бок, — отрывисто говорит он, но, не выдержав, всё-таки обращается прямо к старику: — Вы не понимаете! Я не Господь Бог! Я не всемогущ! Что, если этот ваш вождь всё-таки умрёт? — голос его падает до шёпота, он смотрит на старика умоляюще.

Улыбка вдруг проступает на бронзовом, изборождённом морщинами лице. Страшная медленная улыбка. Старик не отвечает ничего, но доктор понимает, что это сейчас сам Господь Бог стоит перед ним. И всё в его воле.

Санчес снова поворачивается к столу, куда уже водрузили раненого, и убирает заскорузлую от крови тряпицу с его груди. Посеревшая кожа, края раны воспалены. Выходного отверстия нет. Пульс слабый, но ровный. Необходимо вынуть пулю. У этого индейца, их вождя, молодой и крепкий организм. Он выдержит операцию. Он не умрёт. Не умрёт!

Острые глаза старика наблюдают из-под набрякших век за каждым движением доктора. Он — словно сама эта бронзовая земля, приходит вдруг тому в голову. Словно эта пустыня. Беспощаден и вечен.

Доктор Санчес моет руки карболовым мылом, берёт скальпель и делает первый разрез.

* * *

Утром индейцы увозят своего вождя в горы. Он так и не пришёл в сознание, но всё ещё жив.

Доктор стоит на крыльце, провожая их взглядом и машинально вертя в кармане золотой самородок.

Он надеется, что ему больше никогда не придётся лечить апачей.

Название: Самми и Салли
Автор: sillvercat для fandom Americas 2022
Бета: Xenya-m
Канон: ориджинал
Размер: мини, 1576 слов
Персонажи: Самми, Салли, её мама и папа
Категория: джен
Жанр: драма, мистика
Рейтинг: PG
Краткое содержание: Салли никому не может рассказать, что Самми — её лучшая подруга — живёт в яме под старым дровяным сараем.
Примечание: время действия: конец 60-х
Ссылка: тут

Она говорила, как-то странно пришепётывая и растягивая слова, Салли часто её не понимала, но зачарованно слушала.

Когда Салли несмело спросила, сколько ей лет, та принялась задумчиво отгибать грязные пальцы, пока не растопырила их все. И два на другой руке. Семь.

— Мне тоже, — радостно выпалила Салли. — Я скоро пойду в школу, а ты?

Самми покачала курчавой головой и энергично почесала щиколотку босой пяткой другой ноги.

Самми. Её звали Самми, чернокожую девочку, вылезшую из-под старого дровяного сарая. Мама объяснила Салли, что дровяным он называется потому, что тут когда-то хранили дрова для растопки. Но он уже много лет пустует. Откуда же там взялась Самми?

Самми, которая велела Салли никому про неё не рассказывать, особенно маме с папой, не то она перестанет приходить.

Она сказала:

— Принеси мне свою куклу.

И Салли принесла, она готова была отдать Самми всех своих кукол с домиком в придачу. У неё никогда ещё не было подружки лучше. Самми всё умела: строить на ручье за домом запруду из сучьев и глины, засовывать в муравейник очищенные от коры веточки, а потом слизывать с них кисленькое. Она даже умела разводить костёр, просто протягивала руку — и огонь принимался плясать у неё под пальцами. Крохотный огонёк, но он потом разгорался, и можно было жарить на костре маршмеллоу, которые тоже приносила из дому Салли, она специально просила маму купить его в универсаме, но никогда не говорила ей про Самми, нет-нет!

По утрам, быстро позавтракав и сообщив маме, что будет гулять за домом, Салли подбегала к старому дровяному сараю, тихонько свистела три раза: «Фиу-фиу-фиу» — и, затаив дыхание, смотрела, как Самми вылезает из ямы под стеной. Сперва показывалась курчавая смоляная макушка, потом в края ямы вцеплялись две смуглые тонкие руки, потом показывались плечи под грубой серой рубашкой, а потом — вся Самми.

Свистеть «фиу-фиу-фиу» её тоже научила Самми, она сказала, что так свистит чёрный дрозд. Салли потом посмотрела на этого дрозда в «Энциклопедии птиц», которую подарил ей папа. Она потихоньку вынесла книгу из дому, хоть та и была тяжеленная, с множеством красивых картинок, и они с Самми сидели на пригорке за домом, разложив книгу на коленях. Самми так и не научилась выговаривать её длинное название, она говорила: «Птичья циклопедь», и Салли невольно прыскала со смеху. Она боялась, что Самми обидится, но та не обижалась.

Салли нашла Самми на третий день после переезда в этот округ штата Джорджия. Папе достался в наследство дом и участок земли вокруг него, вот они всей семьёй и решили переехать на Юг, а раньше жили в штате Делавэр в доме поменьше, чем этот. Папа опасался, что не сумеет найти тут работу, но нашёл и теперь каждый день ездил в город на своём зелёном «кадди», а мама с Салли оставались дома. Салли много гуляла одна, хоть мама сперва волновалась за неё и не хотела отпускать, но соседи заверили, что здесь тихое спокойное место, ни о каких диких зверях не может быть и речи, все люди друг друга знают, а дом находится в стороне от оживлённых трасс.

Салли пряталась за домом в заброшенном саду и воображала, что она — заколдованная принцесса, и должен прискакать рыцарь, чтобы её спасти. Она с любопытством заглянула в сарай — там было вовсе неинтересно: темно и очень пыльно, валялись какие-то палки, охапки сена. Папа сказал, что оборудует себе здесь гараж, но никак не мог собраться. Салли звонко чихнула несколько раз кряду и выскочила наружу, в нерешительности застыв у входа и размышляя, куда б ещё пойти. Тут-то незнакомый голос и спросил её:

— Ты кто такая?

Голос был детский, пришепётывающий, воинственный. Салли оробела, но послушно ответила:

— Это теперь наш дом, мы будем здесь жить. Мы переехали. А ты кто?

В ответ послышалось сосредоточенное пыхтение, и Салли увидела, что земля под стеной сарая будто провалилась. Там была яма, и из этой ямы показалась голова — кудрявая и черноволосая, потом кулачки, упершиеся в края ямы, потом плечи под серой ночнушкой.

Салли сперва решила, что это ночнушка, но Самми потом объяснила, что это её платье. Под этим платьем ничего не было, даже трусиков, Салли поняла это, когда однажды прямо при ней Самми присела на обочину тропинки, чтобы пописать. И ноги её были босы, со сбитыми ногтями и загрубевшими подошвами.

Салли робко предложила принести Самми какое-нибудь своё платье, трусики и сандалии, но Самми фыркнула:

— Ещё чего! Мне не надо.

Но куклу она взяла, как и цветные карандаши, и маленький альбом для рисования. Утащила к себе в яму.

— У тебя там дом? Ты живёшь одна? — с любопытством спросила Салли, и Самми важно кивнула. А потом сказала:

— Но туда могу попасть только я. Ты не сможешь, и никто не сможет.

Салли огорчилась, потому что она хотела сходить в гости к Самми, узнать, каково это — жить под сараем.

Может быть, Самми могла это всё проделывать, потому что она была чернокожая, да, наверное, так и было. И в гости к Салли она тоже не хотела приходить, тогда она и сказала, что мама и папа Салли не должны ничего о ней узнать, иначе они больше не смогут видеться. Никогда.

Впрочем, однажды мама всё-таки наткнулась на Самми и Салли. Они сидели вместе на пригорке и читали «Птичью циклопедь», вернее, это Салли читала, а Самми только водила по картинкам грязным, в заусенцах, пальцем. Картинки не пачкались. Салли принимала это как должное, это было просто ещё одно из умений Самми. Салли подняла глаза от книги и ахнула, увидев, что мама подходит к ним, но Самми схватила её за руку и прошипела:

— Тс-с-с!

Чёрные глаза её заговорщически сверкали.

И мама только рассеянно произнесла, проходя мимо с зонтиком от солнца и раскладным шезлонгом:

— Читаешь? Молодец.

— Она тебя не заметила, — растерянно проговорила Салли, когда мамина соломенная круглая шляпка скрылась из виду. — Почему?

— Им не дано, — загадочно отозвалась Самми и тут же добавила: — Но рассказывать про меня всё равно нельзя, потому что они решат, что ты просто больная. Поняла?

Салли закивала.

Конечно, она никому про Самми не скажет. Конечно! Ведь тогда мама и папа запретят ей выходить из дому и гулять с Самми, они решат, что она сумасшедшая, если видит чернокожую девочку, которую они сами не видят.

Каждое утро в хорошую погоду Салли бежала прямиком к старому сараю, а если вдруг — это бывало редко, но всё же — шёл дождь и потому мама не выпускала её из дома, она скучала и ничем не могла заниматься, ни читать, ни рисовать, ни смотреть детские шоу по телевизору, хотя мама ей как раз это разрешала, чтобы не было скучно.

Когда дождь прекращался, Салли мчалась к сараю, не боясь замочить ноги и подол платья. И свистела «фиу-фиу-фиу», и ждала-ждала-ждала, когда в яме под стеной покажется кудрявая макушка, два огромных ярких глаза и щербатая улыбка. У Салли тоже выпадали зубы, но потом росли сызнова, а у Самми на месте выпавших зубов другие не росли. И когда Салли однажды спросила, почему так, та лишь загадочно ответила, тряхнув кудряшками:

— Я всегда должна быть в одной поре.

Салли не поняла про «пору», но переспрашивать постеснялась.

Так один летний день сменялся другим, и всё было хорошо, но однажды папа пришёл домой с таинственной улыбкой и объявил Салли, что она скоро поедет в скаутский лагерь в местечке Бо-Спрингс, там будет много интересного. Другие дети и развивающие игры.

— Но я не хочу, — пролепетала Салли в испуге, она и представить не могла, как будет там целых две недели без Самми! Но, конечно, никто не стал её слушать, родители решили, что она капризничает, потому что боится одна уезжать из дому.

— Но ты же уже взрослая девочка, ты скоро пойдёшь в школу, — укоризненно сказал папа, и Салли пришлось поехать.

В лагере она действительно очень скучала и ни с кем близко не подружилась, хотя другие девочки и даже мальчишки зауважали её за то, что она так много знала о жизни в лесу. Но она никому не могла рассказать, что всему этому её научила Самми, чернокожая девочка, которая вылезает из ямы под сараем у них на заднем дворе и которую не может видеть никто, кроме Салли.

А потом она вернулась домой и увидела страшное.

Старого сарая у дома больше не было. Не было, и всё. Папа в её отсутствие нанял строителей, которые, как он растерянно объяснил, видя её отчаяние и слёзы, снесли «эту развалину» и поставили на её месте блестящий гараж, который служил и мастерской.

В ужасе Салли облазила весь гараж внутри и снаружи. Но ямы, откуда к ней вылезала Самми, больше не было. Не было ничего. Совсем ничего. Салли свистела «фиу-фиу-фиу» и обливалась слезами, пока встревоженная мама на руках не отнесла её домой и не уложила в кровать.

Там она забылась глухим, без сновидений, сном, а когда очнулась и села на постели, старинные часы над кроватью показывали полночь. В гостиной работал телевизор, но его бормотание перемежалось разговором родителей.

На цыпочках, босиком, Салли подкралась к двери, приотворила её и принялась слушать.

Папа сказал:

— Не волнуйся так дорогая, в лагере ею все были довольны, никто её не обижал, я же тебе говорил.

Невнятный шёпот мамы, и снова папа:

— Глупости какие. Любила играть возле этого сарая? Значит, теперь пусть играет возле гаража, какая ей разница? Я куплю ей самокат или надувной бассейн. Да, думаю, за гаражом можно поставить бассейн.

Снова сбивчивое бормотание мамы.

— Боже, дорогая, — раздражённо сказал папа, — ты сама понимаешь, что эту развалюху необходимо было снести, и по какой причине. Ты же знаешь, что мы там нашли под полом. Кости. Детские кости, — он подчеркнул первое слово. — Хорошо, что Салли тут не было, когда экскаватор их выкопал. Подумать только, могила рядом с домом! Полицейский эксперт сказал, кстати, что кости довольно древние, около ста лет. Похоже, ребёнка похоронили здесь ещё во времена рабовладения. В общем, сарай — не место для игр.

— Да, — надломленно согласилась мама, а Салли на деревянных ногах вернулась в постель, свернулась калачиком под одеялом и натянула угол на голову.

Она поняла, что Самми больше никогда не придёт.

@темы: фики, американские тексты, ФБ-22, индейцы

Название: Сосновские зарисовки
Автор: sillvercat для fandom Mystic & Horror 2022
Бета: Xenya-m
Размер: мини, 2177 слов
Пейринг/Персонажи: фавн Стефано, русалки, водяной Киря, Лёха, дед Матвей, тётка Симоновна, незнакомка
Категория: джен, гет
Жанр: фэнтези, повседневность, юмор
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Фавн Стефано привык жить в Сосновке и окучивать дачниц... но однажды натыкается на настоящую богиню.
Примечание: Возможен цикл.
Написано по заявке с Инсайда про повседневно живущую рядом с людьми «нечисть».
Предупреждение: диалектизмы, сленг
Ссылка на ФБ-22: тут

Стефано сидел на краю речного обрыва и залихватски болтал ногами, выуживая одну за другой черешни из пластикового кулька, лежавшего у него на коленях в бейсболке. Черешней на их станции с немудрёным названием Сосновка торговали проводники идущих с юга скорых и пассажирских поездов. Каждая черешенка была круглобокой, крупной и тугой, по цвету — точь-в-точь как глаза Стефано. Он сунул в рот сразу три ягоды, пожевал и зажмурился от удовольствия, а потом в очередной раз выплюнул косточки за край обрыва. Красота!

— Стёпка! Ты бы хоть в разные стороны плевал, что ли, — раздался позади него чей-то надтреснутый сварливый голос, и Стефано, даже не оборачиваясь, немедля узнал деда Матвея, отставного милицейского капитана, который вечно всех учил жить: своих детей и внуков, приезжих дачников и, конечно, Стефано. Тот лишь вздохнул, покоряясь судьбе.

— Понимаешь же, что всё, что ты в землю кинешь, взойдёт и укоренится, — продолжал бурчать дед, крепкий высокий старикан с подстриженными ёжиком седыми волосами, одетый по-молодёжному, то есть в джинсы и футболку, как и Стефано. — На хрена нам на этом берегу столько черешни? Всё равно она мелкая будет и кислая. Солнца тут у нас не хватает, Стёпка, сам знаешь.

Стефано снова вздохнул. Он знал. Под его смуглой щедрой рукой в Сосновке и правда росло решительно всё, вопрос был только в том, каким это «всё» вырастало.

— Ладно, ладно, — пробубнил он. — Понял. Буду плевать веером. Хочешь ягодку? Бери, — он протянул деду бейсболку, и тот подцепил из кулька черешню за тонкий хвостик, сунул в рот, почмокал. И снова заворчал, ничем его, старого пердуна, нельзя было улестить, он, небось, когда в милиции служил, и взяток-то не брал:

— Кепку надень, а то ещё кто из дачников увидит рога твои и в обморок хлопнется. Слышь, Стёпка?

— Да какие дачники, они уже все обвыклись, — вяло возразил Стефано, вытащив, впрочем, кулёк из бейсболки и нахлобучив её на короткие рожки, озорно торчавшие из копны его буйных смоляных кудрей. — Ой!

С его правой ноги от всех этих телодвижений сорвалась кроссовка и закувыркалась по склону обрыва, которому в ближайшее время предстояло стать черешневым садом. Вместо человеческой ступни на свет божий выглянуло мохнатое стройное копыто. Стефано сокрушённо покрутил головой и ринулся вниз, за потерянной обувкой, не выпуская из рук кулька.

— Вот тебе и ой! Новые понаехали! — назидательно продолжал тем временем дед, свесившись с обрыва. — К Симоновне заселились. В городе небось такого, как ты, не видывали, там у них кто, домовые, кикиморы, упыри и прочие городские нечистики. Здесь, в лесах, соответственно, лешие и водяные. Все знакомые. А тебя за чертяку примут, на лбу же у тебя не написано, что ты этот… вафн.

— Фавн! — Стефано запрокинул голову, с упрёком глядя на деда. Тот прекрасно знал, как назывался его народ, но продолжал нарочно перевирать.

— Ладно, фавн, — нехотя согласился дед и отступил. — Эмигрант, итиху мать. Никто тебя тут увидеть не ожидает, короче. Потому и прошу — поаккуратнее.

Стефано присел на камушек и обулся, уже не слушая дедов гундёж. Его «рибоки» были набиты газетами и пупырчатой плёнкой для виду — чтобы копыта ловчее в них умещались. Он потуже затянул шнурки. Новые дачники, значит. Может быть, среди них какая-нибудь красивая цаца имеется? Стефано весело засвистел, прижмуривая глаза на сверкающую озёрную гладь, и тут же ему на плечи из кустов орешника спорхнула пара малиновок, а из травы, фыркая, к кроссовкам выкатился бурый толстый ёж.

* * *

Между тем дед Матвей, сосредоточенно размышляя в том же направлении, что и Стефано, то есть что представляют из себя новые понаехавшие, степенно спустился с обрыва по тропке и прошёл к пристани, к своей лодке-казанке, повозился там, обустраиваюсь, и наконец завёл мотор. Его ждала любимая заводь и несколько часов тихой рыбной ловли.

Однако не тут-то было. Едва он причалил к собственноручно сколоченным там на берегу крохотным мосткам, как немедля обнаружил на них трёх почти что обнажённых краль в узеньких разноцветных бикини, при виде которых он только крякнул. Над заводью стоял воистину русалочий хохот, тем более что две загорелые девицы болтали в прозрачной воде стройными длинными ножками, а третья — покрытым голубоватой чешуёй хвостом.

— Дядя Мотя! Дядя Мотя! — наперебой загалдели они при виде пришвартовавшейся казанки, и Матвей сердито покраснел.

— Цыть, дурёхи! — крикнул он, когда треск мотора и девичий гвалт оборвались. — Какая я вам Мотя? Товарищ капитан, вот я кто, как будто вы не знаете.

Сказано это было совершенно зря, потому что галдёж начался с удвоенной силой, а рыженькая Верка, внучка бабки Филиппихи, ещё и запела своим серебристым контральто, благодаря которому год назад заняла первое место в краевом конкурсе «Голос»:

— Капитан, капитан, улыбнитесь, ведь улыбка — это флаг корабля…

— Бля, — простонал Матвей, хватаясь за голову. Ясно было, что рыбалка на сегодня накрылась медным тазом.

Но тут, на его счастье, заводь взбурлила, вода всплеснулась, окатывая сырой песок стремительной волной, и из глубин показались: внушительный загорелый торс, расписанный синими татушками типа «Люби меня, как я тебя» и якорями, седовласая растрёпанная голова и могучие ручищи, тоже все в наколках. Матвей выдохнул с облегчением. Старинный друган пришёл к нему на помощь. Точнее, приплыл.

Девки мгновенно умолкли, а Киря, вернее, Кирилл Ефимович, водяной «хозяин», пригладил широкой ладонью мокрые волосы, отжал бороду и гаркнул:

— Здорово, кэп!

— Здравия желаю, браток, — солидно отозвался Матвей, продолжая покачиваться в своей казанке, в борта которой била поднятая водяным волна. — Как живёшь-можешь?

— Не жалуюсь, — прогудел Киря, с прищуром разглядывая девиц. — Перед грозой суставы только крутит, падла.

Матвей сочувственно поцокал языком, такая беда и с ним периодически приключалась, хоть он и не сидел постоянно по шею в холодной воде, как Киря.

— Ай, ладно, — махнул лапищей тот. — Рыбалкой, штоль, прибыл побаловаться, кэп?

— Да вот, хотелось бы… — дипломатично отозвался Матвей, косясь на заметно приунывших девиц, избравших ту же заводь для своих солнечных ванн.

Водяной снова подёргал себя за бороду и облокотился на борт казанки:

— Давай новое место тебе покажу. Рыбное — страсть. Жалко дурёх прогонять.

— Спасибо, дядя Киря, — защебетали приободрившиеся дурёхи, а лодка едва не перевернулась, когда великан подтянулся и плюхнулся на сидушку, обдав Матвея веером брызг. Свой могучий хвост с плавниками-лопастями он застенчиво спрятал под эту самую сидушку.

— Светка, — окликнул он русалку, каковая и в самом деле приходилась ему двоюродной племянницей. — До ночи тут не болтаетесь, а то мало ли, вдруг городские тоже захотят порыбачить. — И, дождавшись послушного лепета «Да, дядя Киря», он величественно кивнул Матвею — запускай мотор, мол.

— Они небось только городских и ждут здесь! — крикнул Матвей, едва лодка пересекла заводь и снова пошла по течению.

Но водяной усмехнулся в усы и смолчал. Девки-то были уже совершеннолетние, в самом соку. Пусть их побалуются, коли охота. Но острастить охальниц было его прямой обязанностью.

* * *

Стефано, надвинув бейсболку на лоб, бодро пылил по центральной улице Сосновки, почему-то носившей имя пролетарского писателя Максима Горького, хотя Горький тут сроду не бывал. Зато бывал на родине Стефано.

Свернув в проулок между деревянным зелёным забором слева и блескучим металлическим справа, Стефано приблизился к цели своего визита — обитому свежим сайдингом дому тётки Симоновны, половину которого она сдавала приезжим. Сосновка вообще являлась излюбленным местом дачного отдыха горожан: через железнодорожную станцию ходят поезда и электрички, рядом с посёлком — озеро, блага цивилизации в виде спутникового ТВ и сотовых операторов имеются, плюс дары садов и огородов… что ещё надо? По мнению Стефано, не хватало только свежего общения — для него и для понаехавших, возможно, молодых и хорошеньких дачниц. Всех поселковых он уже успел узнать с самой что ни на есть наилучшей стороны. Как и те — его. Обоюдно, в общем.

Он расслабленно оперся лопатками на фонарный столб — ещё одно благо от местной администрации, освещены теперь были даже проулки, — уткнулся в свой мобильник и принялся терпеливо ждать, когда же приезжие распакуют вещи и вылезут на солнышко. Всё, что творилось во дворе, засыпанном прозрачной каменной крошкой, ему было преотлично видно через более низкую, чем забор, калитку. Тётка Симоновна, прилежно срезавшая овощи и зелень в огороде, Стефано, конечно, заметила, но не шуганула, а, наоборот, приветливо ему кивнула. Она преотлично знала, кому обязана роскошным урожаем на своих грядках. С появлением Стефано в Сосновке из земли всё так и пёрло. А ведь он сошёл с поезда практически наугад. Просто поманила его маячившая за станцией деревенька.

Ничто под этим солнцем и этой луной не случается зря и просто так, глубокомысленно подумал Стефано… и тут сердце у него ёкнуло: с деревянного скрипучего крыльца, легко переступая красными сабо, спускалась новая дачница.

На ней был развевающийся сарафан того же цвета, что и сабо, соломенная шляпа с широкими полями, затенявшими правильное породистое лицо с надменно сжатым ртом и миндалевидными тёмными глазами. Пшеничного цвета волосы были собраны на затылке, из-под шляпы выбивались кокетливые прядки на висках. На вид ей можно было дать лет двадцать пять — двадцать семь.

Стефано немедля сделал охотничью стойку — внутренне, конечно, внешне оставаясь таким же расслабленным. Женщина была как раз того типа, что нравился ему больше всего: холёная, знающая себе цену и разбиравшаяся в плотских радостях, чего нельзя было сказать о неопытных, хоть и спелых малолетках, за слишком тесное общение с которыми можно было от их папаш и по хребту огрести. Он и огребал, редко, правда, но метко.

На плече у женщины висела сумка из белой плетёной соломки. Она явно не собиралась усаживаться в шезлонг, заботливо расставленный для неё тёткой Симоновной под раскидистой грушей. Нет, она не спеша огляделась и так же не спеша направилась к калитке — то есть прямиком к Стефано.

— Ирина Леонидовна, вы в магазин? — приветливо окликнула тётка постоялицу, и та на ходу царственно кивнула в знак согласия. — Так вон местный мальчик может вас проводить.

Симоновна явно собиралась рассчитаться со Стефано и за урожай будущего года.

Он сунул мобильник в карман джинсов и улыбнулся вышедшей за калитку дачнице — не искательно улыбнулся и не снисходительно, просто приветливо. И тут же получил в ответ такую же лёгкую улыбку, ни к чему не обязывающую.

— Здравствуйте, — проговорил Стефано.

— Добрый день. Вы можете меня не провожать, просто укажите направление.

Указать ей направление? О да, он бы показал, ещё какое! Он едва не прыснул.

Тёмные глаза взглянули на него в упор, и под этим взглядом Стефано враз растерял всю свою смешливость и пыл. Эта дачница… эта Ирина Леонидовна словно просветила его взглядом насквозь. За один миг! Просветила и вынесла решение.

— Почему ты не носишь венка, фавн? — продолжала она глубоким бархатным голосом. Тёмные глаза её откровенно смеялись. — И где твоя свирель?

— Кто ты? — взмолился Стефано, проглотив слюну, а женщина ещё раз неторопливо оглядела его от скрытых под бейсболкой — но не от этого взгляда! — молодых рожек до обутых в «рибоки» копыт.

— Со временем, возможно, ты это узнаешь, — загадочно ответила она. — Скажу пока только, что мы с тобой одной крови, фавн. Итак, где же здесь магазин?

Ещё раз судорожно сглотнув, Стефано указал в сторону яркой вывески за поворотом, которую она отлично видела и сама. Улыбнувшись уголком пунцовых губ, женщина легко провела тёплыми тонкими пальцами по его щеке и чуть причмокнула, будто смакуя это прикосновение, от которого внутри у него всё запылало.

И пошла — полетела — вдоль по пыльной улице своим невесомым шагом, и ни одна собака не посмела тявкнуть на неё из-за створки ворот.

— Церера? — пролепетал Стефано онемевшими губами, продолжая стоять столбом, хотя ноги у него дрожали и подкашивались.

Но она услышала и на ходу, смеясь и полуоборачиваясь к нему, качнула головой.

— Дерзай, мальчик, — обронила она через плечо. — Дерзай.

* * *

Дерзать Стефано пока что не посмел. Вечером того же солнечного долгого дня он сидел на корточках возле мангала в просторном дворе егеря Лёхи и время от времени меланхолично переворачивал шампуры с нанизанными на них кусками телятины и четвертинками луковиц.

О том, как он на сей раз влип, егерю он уже доложил — уныло, но с неизменной ухмылкой. Падать духом фавн не привык.

— Ну, никаких таких богинь у нас тут сроду не водилось, — рассудительно заметил Лёха, невысокий, но богатырски сложённый, с выпуклой широкой грудью, слегка кривоногий, будто бы сызмальства привык сидеть в седле. Он и сидел, только в седле «Ямахи» — сейчас его байк смирно стоял в проёме гаража, видневшегося за домом.

— Может, она того… — продолжал Лёха, задумчиво склоняя набок русую растрёпанную голову и почёсывая заросшую щетиной щёку. — Цену себе набивает, строит из себя? Видела красивого пацана, ну и…

— Я не пацан, — пробубнил Стефано. — И она сразу сказала, кто я такой. Понимаешь? Как будто узнала. Или знала, что я тут.

Лёха кашлянул и утешающе похлопал гостя по плечу.

— Ты, главное, не дрейфь. Хочешь, я потом схожу, посмотрю сам на эту твою… Ираиду Леонидовну.

— Ирину, — автоматически поправил фавн.

— Ну Ирину. Толку от меня будет мало, я с богинями сроду не водился, всё с нашими местными водяницами да древесницами, но посмотреть мне дюже любопытно. Как думаешь, поймёт она, кто я такой? Я же не вашей крови.

— И правда прикольно было бы, — хмыкнул Стефано, распрямляясь. — Сходи, и я к тебе прицеплюсь, подожду, чего ты скажешь. Всё, жарёха готова, давай поедим да пойдём.

Невзирая ни на какие любовные или окололюбовные сложности, хорошая еда была для фавна что солнечные лучи для его подопечных растений.

…Та, о ком они толковали — дачница, назвавшаяся Ириной Леонидовной, — стояла возле раскрытого окна, рассеянно глядя на летающих повсюду светлячков. На её полных губах играла задумчивая полуулыбка. Она слышала каждое произнесённое двумя собеседниками слово так, словно стояла в шаге, а не в километре от них.

Её фавн — Стефано — был смешным. Так же, как и второй фавн — этот Лёха.

— Лё-ша, — нараспев произнесла она и тихонько рассмеялась, будто колокольчик прозвенел.

Леший.

Как же всё это будет забавно. Славно. Несмотря на пролетевшие над нею тысячелетия, богиня Диана, богиня лесов, не утратила вкуса к жизни. Обычной человеческой жизни и человеческим же радостям.

И вкуса к охоте.

Она потянулась всем своим округлым стройным телом и прикрыла раму. Комары налетят.

@темы: фэнтези, фики, ФБ-22

@темы: приколы, кошачье