Название: Томкэт и Майки
Автор: sillvercat для fandom Rodents 2023
Бета: Xenya-m
Размер: драббл, 716 слов
Пейринг/Персонажи: Томкэт, остальные крысы, Майки, его хозяйка, другие коты
Категория: джен, броманс
Жанр: драма, юмор
Рейтинг: PG
Краткое содержание: Томкэт был граварём молодых портовых крыс, и вот однажды ему довелось выручить из беды... кого?
Ссылка: тут

Томкэт, главарь портовых крыс, звался как истребитель-перехватчик и чуточку как кот, потому что в тебе, если ты настоящий боец, должно быть что-то и от самого твоего непримиримого и злейшего врага.

Рос он в непрерывных драках с портовыми котами и со своими сверстниками-крысаками, а потом и с теми сородичами, что постарше, — не потому, что он так уж рвался властвовать над портовым сбродом, а потому что ему просто нравилось драться. Нравилось побеждать. И он побеждал, потому что был отчаянным и бесстрашным.

И тогда вокруг него собрался весь крысиный молодняк, хотя пожилые крысаки уныло ворчали: вот, мол, совсем безбашенная молодёжь пошла, ничего и никого не боятся, а ведь без страха в порту не выжить, не уцелеть. Но Томкэт только смеялся над такими попрёками и говорил: пускай, мол, меня боятся. И действительно, Томкэта и его бойцов боялись даже видавшие виды портовые псы, не то что коты.

И вот однажды Томкэт один обходил свою вотчину — портовые склады, где в громадных ангарах громоздились до самой крыши штабеля мешков и ящиков. Вдруг он насторожился, бурая короткая шерсть на его загривке встала дыбом — из-за ближайшего штабеля доносилось утробное кошачье ворчание, иногда взвивавшееся до пронзительного визга.

По-хорошему, Томкэту следовало бы развернуться и убраться подобру-поздорову, ибо котов, судя по голосам, было там не меньше трёх, а то и больше. В крайнем случае, если ему так уж приспичило, он мог созвать свою ораву и вместе с нею навалять пришельцам. Ведь это была территория крыс! Но Томкэт отступать не привык, и потом, надо же было выяснить, с кем это там разбираются коты! Не с одним ли из его бойцов?!

Томкэт решительно заглянул за угол… и шерсть его вздыбилась ещё сильней. Действительно, у ящиков с консервами три здоровенных кота: рыжий, полосатый и чёрный пытались плющить какого-то неизвестного Томкэту зверя.

— Крыс-с-са! Ты крыс-са! — с ненавистью шипел чёрный, наступая на чужака.

Слегка обескураженный Томкэт вгляделся в неведомого зверя, прижавшегося тощим задом к ящику и оскалившего клыки. Что сразу понравилось Томкэту: парень не сдавался, не пытался смыться, а храбро защищался, хотя клыки у него были совсем маленькие по сравнению с клыками остальных котов, и когти на вскинутой тонкой лапе — чуть ли не вдвое меньше. Крысой он точно не был.

Но Томкэт мог понять нападавших: пришелец не пах котом, а выглядел, как кот, но полностью облезший от какой-то неведомой болезни, либо прилетевший с другой планеты (Томкэт любил фантастику): серая морщинистая шкура без единой шерстинки, голый тонкий хвост, огромные жёлтые глаза, сверкавшие на безусой морде.

Он не был Томкэту своим, этот чужак. Но не бросать же его было на растерзание котам! И вожак свистнул свою банду.

Сражение было коротким, но яростным, и три кота: чёрный, рыжий и полосатый, позорно воя и похабно огрызаясь, отступили от десятка крысаков и со всех лап помчались к плавучему дебаркадеру, на котором обитали.

Томкэт же, тяжело дышавший, весь в кровавых царапинах, воинственно развернулся к пришельцу, которого непонятно почему бросился защищать. Тот так и стоял, вжавшись в ящик, и пялился на Томкэта своими блестящими глазищами. Как и банда Томкэта, привыкшая во всём доверять вожаку. Но это же ни в какие ворота не лезло! Кого они спасли?! И Томкэт вполне свою банду понимал.

Он грозно приступил к неизвестному, который вновь обречённо вскинул когтистую лапу, и вопросил:

— Ты кто такой? Как тебя зовут? И как ты сюда попал?

Он даже не рассчитывал на ответ, но зверь лишь прижал свои большие, вовсе не крысиные уши к голой голове и прошептал:

— Я Майки. Я сфинкс. И я заблудился.

— Из Египта, что ли? — подумав, проявил эрудицию Томкэт. — С корабля сбежал?

— Может, и из Египта, не знаю, мы плыли на яхте, — печально отозвался пришелец, опуская лапу и расправляя уши, оказавшиеся просто громадными! — Это моя хозяйка говорила, что я сфинкс… а так я просто вышел прогуляться.

Уши его опустились, он выглядел совсем маленьким и несчастным. Даже есть его было жалко.

— И что? Прогулялся?.. Ладно, пошли, проводим тебя, — с королевской величавостью распорядился Томкэт. — Помнишь, как твоя яхта называется?

Так вот и получилось, что в вечернюю закатную пору вдоль пристани пронеслась крысиная стая, сопровождавшая к яхте «Блэк Стар» заблудившегося сфинкса Майки.

Его хозяйка не успела завизжать, как крысаки растворились в сумерках. А Майки взбежал по сходням, получив свою порцию упрёков, объятий, радостного воркования и печёночного паштета. Но, засыпая в своей корзиночке, одетый в голубую попонку, Майки почему-то видел во сне лихого крысака Томкэта, покрытого шрамами, с сощуренными весёлыми глазами на острой морде и голым, как у него самого, хвостом.

Название: Про Данилу-царевича
Автор: sillvercat для fandom Rodents 2023
Бета: Xenya-m
Размер: драббл, 507 слов
Пейринг/Персонажи: Данила-царевич, его отец и братья, тварь болотная, ведьма
Категория: гет
Жанр: сказка
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Старые сказки иногда совсем по-другому заканчиваются...
Предупреждение: стилизация, стёб; одно слово небогоугодное
Ссылка: тут

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь, и было у него три сына. Младшего звали Данила-царевич.

Все они сызмальства знали о судьбе Ивана-царевича и Царевны-лягушки, которая в Василису Премудрую превратилась.

«Что ж, обычаи надо блюсти, авось и моим детям волшебная планида выпадет», — так рассудил царь и кликнул сыновей к себе в горницу. Явились те, стоят, переглядываются: все статные, румяные, кровь с молоком, настоящие богатыри.

Говорит им царь:

— Дети мои милые, сыночки разлюбезные, вы се выросли, пора вам и о невестах подумать! Возьмите по стреле, натяните свои тугие луки и пустите стрелы в разные стороны. Где стрела упадёт — там и сватайтесь.

— Наконец-то! — простонали богатыри в один голос и, не дожидаясь новых отцовских речей, помчались за луками и стрелами.

Выскочили они на широкий отцовский двор, натянули свои тугие луки и выпустили стрелы. Взвились стрелы в воздух

И всё вышло как по писаному. Упала стрела старшего брата на боярский двор, и подняла ее боярская дочь.

Пустил стрелу средний брат — запела стрела, полетела к богатому купцу во двор. Подняла ее купеческая дочь.

Пустил стрелу Данила-царевич — полетела его стрела прямо в топкое болото, да там сгинула.

Старшие братья как пошли искать свои стрелы, сразу их нашли. Первый — в боярском тереме. «Блядь, я так и знал», — обречённо подумал он, но делать нечего, забрал боярскую дочь, посадил на коня и повёз в царские хоромы. Благо, что была та красавица писаная.

Второй брат забрал себе купчиху, полнотелую, белолицую да чернобровую. А Данила-царевич пошёл искать свою стрелу с замирающим от предвкушения сердцем. Понял он, что сказка начинает сбываться.

Два дня бродил он по топкому болоту в поисках своей стрелы и лягушки-квакушки. Бродил, бродил, полные чоботы болотной жижи набрал. Глядь, а на травяной кочке прямо перед ним сидит зверюга невиданная! На вид крыса крысой, только здоровенная да мохнатая, передние лапы как руки человечьи, и держит она в этих лапах его стрелу с разноцветным оперением!

Ахнул Данила-царевич и тоже плюхнулся на кочку, потому что резвые ноги его уже не держали, а тут этакая напасть!

— Кто ты, тварь болотная? — спрашивает с тоскою.

Ничего не ответила ему тварь болотная, бессловесная да мокрая, прыгнула с кочки, нырнула в зелёную тину и поплыла к хатке, из хвороста и камыша сложенной. Воткнула туда стрелу и гордо посмотрела на Данилу блестящими глазками-бусинками.

Понял Данила, что шанс его заполучить Царевну-лягушку безвозвратно утерян, выхватил из своего колчана новую стрелу, чтобы паршивую зверюгу покарать. Но не поднялась у него рука спустить стрелу с певучей тетивы, когда он услыхал, что в хатке возятся и пищат малые детёныши, а тварь болотная вовсе не спряталась, а только мордочку острую своими руками-лапками прикрыла.

Плюнул Данила-царевич, изломал с досады стрелу об колено и побрёл через топи куда глаза глядят. Не домой же возвращаться с бессловесной, вовсе не волшебной тварью, когда братья его молодых жён будут ласкать-миловать да над ним насмехаться.

Только решил он с горя в трясине болотной утопиться, как видит — стоит посреди неё избушка, частоколом обнесённая. На красной черепичной крыше — петушок-флюгер золочёный. Жила в той избушке чернокудрая ведьма-раскрасавица, она-то Данилу приветила и приголубила, остался тот с нею жить-поживать и детишек наживать.

Зверюгу же неведомую, что стрелу подобрала, назвала ведьма ондатрою.

Название: Как поспорил Братец Дикобраз с Братцем Черепахой
Автор: fandom Rodents 2023
Бета: Xenya-m
Размер: драббл, 579 слов
Персонажи: Братец Дикобраз, Братец Черепаха, Братец Волк, Братец Медведь, Братец Кугуар, Братец Орёл
Категория: джен
Жанр: сказка
Рейтинг: PG
Краткое содержание: Братец Дикобраз и Братец Черепаха были соседями и очень любили спорить.
Предупреждение: стилизация
Ссылка: тут

Повстречался как-то на тропинке Братец Дикобраз с Братцем Черепахой. Оба страсть как любили спорить друг с другом. Вот Братец Черепаха и говорит:

— А что, Братец Дикобраз, как считаешь, кто из нас двоих сможет лучше от Братца Волка, Братца Медведя и Братца Кугуара защититься?

Усмехнулся хитро Братец Дикобраз, встряхнул своей чёрно-белой колючей шубой так, что иголки — каждая в локоть длиной — громко затрещали, и отвечает:

— Что ж, давай-ка проверим. Давненько мы с тобой не спорили, сосед.

— Давай! — живо согласился Братец Черепаха, а сам думает: куда тебе против меня. Панцирь его костяной был как самый прочный камень или бронзовый щит, разгрызть его никаким зубам было не под силу. Спрячет внутрь Братец Черепаха лапы и голову, и ни Братец Волк, ни Братец Медведь, ни Братец Кугуар не смогут вытащить его оттуда.

Вышло так, что Братец Волк как раз бежал по той тропе, на которой спорили друзья. Увидали они его. Вмиг Братец Черепаха вобрал под панцирь и голову, и когтистые лапы, и даже крохотный хвостик. Сидит тихо в своей броне и думает: как же там Братец Дикобраз? Слышит он, снова затрещал тот своими иглами. Не утерпел Братец Черепаха, голову из-под панциря высунул и увидел, как Братец Волк отступает, поджав хвост-полено, прочь от Братца Дикобраза. И на ходу бормочет:

— Нет уж, нет уж, я до сих пор помню вкус твоих иголок!

Повернулся и наутёк.

«Хм», — думает Братец Черепаха. Только решил он совсем голову наружу высунуть, чтобы спросить у Братца Дикобраза, когда это тот с Братцем Волком повстречался, глядь — а по тропе, переваливаясь, бредёт Братец Медведь. Огромный, чёрный, как скала. Снова втянул поспешно голову Братец Черепаха, думает с беспокойством: «Глупый спор мы затеяли. Вон какие у Братца Медведя когти, погибнет ни за что ни про что Братец Дикобраз!» Жаль ему стало друга, решил он высунуться и крикнуть что было сил: «Беги! Беги»! Так и сделал. И услышал громкий топот, но то не Братец Дикобраз убегал, то по тропе во все лопатки улепётывал Братец Медведь, огромный и чёрный, как скала! Улепётывал и приговаривал:

— Нет уж, нет уж, я твои иглы в своём носу три дня носил, кое-как вытащил.

Братец Черепаха в очередной раз удивиться не успел, глядь — бежит по тропе Братец Кугуар, могучий, гибкий, песочная шкура под солнцем переливается, сильные лапы мягко ступают. Братец Черепаха снова под панцирь свой нырнул, но успел услышать, как брызнули из-под лап Братца Кугуара мелкие камушки и песок, когда тот на бегу остановился. Остановился и проворчал, будто гром зарокотал:

— — Нет уж, нет уж, от твоих иголок я едва не охромел, две луны охотиться не мог, чуть с голоду не помер. Пусть другой дурень пробует тебя схватить, а меня увольте.

Повернулся он — и был таков.

Понял Братец Черепаха, что проигрывает он спор со своим другом, только собрался ему про то сказать, как вдруг слышит над собою хлопанье крыльев. Вывернул он голову, поглядел вверх — а это Братец Орёл!

Испугался тут Братец Черепаха так сильно, что и не передать словами. Потому что только Братец Орёл и мог с ним разделаться. Схватит когтистыми могучими лапами, унесёт под самые небеса, а потом швырнёт на землю, чтобы панцирь расколоть. Понял Братец Черепаха, что смерть его пришла, лежит, как камень, глаза зажмурив, бежать-то ему некуда.

Только слышит он, Братец Дикобраз Братцу Орлу Кричит, да так грозно:

— Друга моего не трогай!

Поднял он все свои иглы, выставил вверх, зафыркал, иглами зашелестел.

Улетел Братец Орёл так быстро, что даже ветер поднялся.

Засмеялся тут Братец Дикобраз и повернулся к Братцу Черепахе со словами:

— Ну что, чья взяла?

Признал его победу Братец Черепаха, поблагодарил от всей души, и пошли они вдвоём пить мятный джулеп.

Название: Барондюки
Автор: sillvercat для fandom Rodents 2023
Бета: Xenya-m
Канон: ориджинал
Размер: мини, 1012 слов
Пейринг/Персонажи: Люся и Таня, их мама, бурундуки, другие животные
Категория: джен
Жанр: повседневность, юмор
Рейтинг: PG
Краткое содержание: Мама Тани и Люси постоянно приносила домой подобранных животных.
Примечание: время действия — 1991 год
Ссылка: тут

— Дети… у нас вот, — придя с работы, сказала мама Люсе и Тане как-то виновато, поставила на пол тяжёлую сумку с тетрадями учеников. И извлекла из-за спины пятилитровую банку из-под венгерского овощного ассорти с завязанным марлей горлышком.

На дне банки лежали какие-то скомканные тряпки, а из тряпок высовывались то полосатые спинки, то маленькие головки с черными любопытными бусинками глаз.

— Ой! — взвизгнула Таня и запрыгала, хлопая в ладоши. — Барондюки!

— Бурундуки, — хором поправили её мама и Люся.

— И я говорю, барондюки, — слегка обиделась Таня, которая в свои шесть лет готовилась пойти в первый класс, но некоторые слова всё ещё выговаривала неправильно. — Мамочка, мамочка, откуда они взялись? Они теперь будут у нас жить?! Вот здорово! Они красивые!

— В школу подкинули, — объяснила мама, поставив банку на пол рядом с сумкой и разматывая на шее вязаный шарф. — В раздевалку. Фух, устала. Да, они немножко поживут у нас, а потом, когда потеплеет, мы их выпустим в тайгу.

— Им неудобно в банке, — пробормотала Люся, глядя, как за стеклом полосатые зверушки вновь проворно зарываются в тряпьё.

В отличие от младшей сестрёнки, она не хлопала в ладоши, не прыгала и не радовалась. Она точно знала, кому предстоит ухаживать за новыми животными, как и за старыми. Ей, кому же ещё, ведь Таня была маленькая, а мама с утра до позднего вечера работала.

В прихожую тем временем при виде пришедшей хозяйки и принесённых ею новых жильцов выскочили Тоша — маленькая кудлатая дворняжка, которую маме в своё время всучили на рынке как болонку, Макс — величественный серый котяра, подобранный мамой на дачах, и Василиса — изящная чёрно-белая кошечка, подброшенная зимой в подъезд. Заслышав гомон и возню в прихожей, на кухне в своих клетках тоже завозились и загомонили зелёный волнистый попугай Кеша, канарейка Света и чечётки с красными хохолками — Муся и Дуся. Все птицы перекочевали в дом от знакомых (те либо уезжали, либо переезжали) да так и остались.

Это ещё ничего! В доме поочерёдно перебывали в качестве постояльцев длинный жёлтый полоз, свирепая драчливая сова с кисточками на ушах, хромой голубь и даже карась, которого мама купила на рынке в замороженном виде и не смогла зажарить, когда он вдруг оттаял и стал бить хвостом. Все вышеперечисленные в конце концов, вылечившись и отдохнув, отправлялись в свою естественную среду обитания, то есть в тайгу, окружавшую город, либо во двор, как голубь, либо в озеро Мылки, как карась.

Вспомнив про них про всех, Люся вздохнула. Она любила читать Даррелла и Бианки, но всегда мрачно ухмылялась, слушая, как одноклассница жалуются: мама или папа, мол, не разрешают им завести котёночка. Котёночка! Пожили бы они с совой! С совой, которая восседала на шкафу, как индейский тотем, и при виде людей топырила перья и крылья и начинала страшно клекотать.

— Я знаю, знаю, — торопливо проговорила мама, косясь на насупленную старшую дочь. — Мы их поселим в Гошину клетку. Я её сейчас ещё раз хорошенько помою, она на балконе.

Гошей звали того голубя, который отправился жить во двор. Кстати, он всё ещё был там, Таня с Люсей выносили ему остатки хлеба и подсолнечные семечки. Ему и его сородичам, хотя старушки-соседки сетовали, что голуби гадят, не надо их кормить.

Полосатые юркие зверьки, когда их аккуратно вытряхнули в новое обиталище — клетку с проволочными прутьями, подстилкой из опилок, кормушкой, куда мама насыпала семечек, и поилкой, — сперва взволнованно забегали туда-сюда. А потом кинулись в угол, где для них было оставлено тряпьё из банки, зарылись в него и притихли.

— Назовём их… м-м-м… — мама задумалась.

— Чип и Гаечка, — восторженно предложила Таня.

Все согласились, взгромоздили клетку с новыми обитателями на шкаф, подальше от котов, и отправились ужинать.

Люся мысленно пожелала, чтобы Чип и Гаечка не вздумали обзавестись потомством. Она очень хорошо помнила, как Тоша, за которой в своё время недосмотрели, дважды щенилась, и как потом её приплод, пока его не раздали, с восторгом раздирал в клочья её тетрадки, обивку стульев и подушки. Убирать всё это приходилось, конечно, ей. Правда, с учителями из-за отсутствия домашек объяснялась всё-таки мама, она ведь работала завучем в той же школе, да ещё и преподавала. Русский и литературу.

Когда Таня и Люся наконец улеглись спать в своей комнате, Люся пересказала Тане легенду о том, откуда взялись в тайге полосатые бурундуки. Память у неё была отличная, сказку эту в сборнике дальневосточных легенд и преданий она читала не так давно.

— Тогда медведь провёл своими когтями по спинке бурундука, и там появились чёрные полоски, — сонно закончила она и поплотнее закуталась в одеяло, прислушиваясь к шороху в коридоре. Да, там явственно кто-то шуршал.

— Барондюкам, наверно, больно было, — озабоченно сказала Таня.

— Бурундукам, — педантично поправила Люся. — Это же сказка. На самом деле… ну… они, наверное, раньше были белками, а полоски появились в результате эволюции. Спи уже. У меня завтра контрошка по химии.

— Тогда откуда полоски? — не унималась Таня. — Зачем барондюкам полоски?

— Бурундукам. А тиграм зачем? — резонно поинтересовалась Люся. — Так легче в тайге маскироваться.

Ей всё равно упорно казалось, что в коридоре что-то шуршит, но неохота было вставать.

Утром бурундуков в клетке не было. Не было, и всё тут.

— Съели! — в ужасе закричала Таня, указывая пальцем на Василису и Макса. Коты немедля сделали оскорблённые лица.

— Нет, они бы туда не добрались, — решительно возразила мама, достав со шкафа клетку и внимательно её осмотрев. — Просто бурундуки убежали. Протиснулись между прутьями, наверное.

Люся вздохнула не без облегчения, пока мама снова мыла клетку и выдворяла её на балкон.

Но примерно через месяц Чип и Гаечка обнаружились в одёжном шкафу, на полке для обуви. Выяснилось это, когда мама решила обновить купленные осенью на распродаже голубые югославские «лодочки». Наступил май, лужи подсохли, и можно было доставать демисезонную, а то и летнюю обувь.

Но от обуви благодаря стараниям бурундуков мало что осталось. В первую очередь — от югославских «лодочек».

— Сожрали! — потрясённо охнула мама, вытаскивая на свет божий изгрызенные до каблуков туфли. — Как?!

В глубине шкафа мелькнули полосатые спинки. Бурундуки юркнули под полку и там притаились.

— Сто двадцать рублей, — продолжала сокрушаться мама. — А они из них гнездо построили! Почему мы за месяц ни разу их не заметили? Ни мы, ни Макс с Василисой? Ни Тошка! Никто!

— У них же полоски, — взахлёб закричала Таня. — Они маскируются!

— Откройте балкон, — с новым вздохом распорядилась мама. — Пусть бегут уже. Придётся в зимних ботах теперь ходить, пока зарплату не дадут.

Но Чип и Гаечка исчезли не раньше, чем сгрызли Танины лыжные ботинки.

Пускай. Они всё равно стали ей малы.

Название: Мышкетёр
Автор: sillvercat для fandom Rodents 2023
Бета: Xenya-m
Канон: А. Дюма «Три мушкетёра»
Размер: миди, 4404 слова
Пейринг/Персонажи: Гастон, д’Артаньян, другие мушкетёры, Констанция Бонасье, миледи Винтер, граф де Рошфор
Категория: гет
Жанр: AU, приключения, романс
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Что было бы, если бы вместе с д’Артаньяном в Париж отправился храбрый гасконский мышонок...
Примечание: стихи Михаила Светлова
Предупреждение: стилизация; частично издевательство над сюжетом, частично его пересказ; смерть персонажа
Ссылка: тут

1.
«Трусов плодила
Наша планета,
Всё же ей выпала честь, —
Есть мушкетёры,
Есть мушкетёры,
Есть мушкетёры,
Есть!»

В первый понедельник апреля 1625 года на улицах городка Менг, что неподалёку от Орлеана, появился молодой человек в старомодном камзоле и берете с пером, сидевший верхом на жёлтом мерине с облезлым хвостом. Всё его имущество состояло из этого коня, старой отцовской шпаги, пятнадцати экю, рецепта матушкиного целебного бальзама и письма к господину де Тревилю, капитану королевских мушкетёров. Письмо это было написано его отцом старому боевому товарищу с просьбой определить сына на военную службу.

Д’Артаньян — так звали этого юного гасконца — не знал, что вместе со всем вышеупомянутым вывез из родного Тарба ещё кое-что. Вернее, кое-кого. В его седельной сумке, крепко вцепившись лапками в поношенное рыжее сукно, сидел маленький бурый мышонок по имени Гастон.

Гастону исполнилось всего несколько месяцев от роду, и по человеческим меркам он был почти что сверстником юного дворянина, в чью сумку забрался. Как и д’Артаньян, он страстно хотел увидеть Париж! Париж! Это же столица Франции! Там наверняка самые вкусные объедки и самые пылкие мышки, мечтательно думал он.

А ещё Гастон мечтал о подвигах и славе. Совершить бы что-нибудь такое, чтобы его запомнили! Он не знал, что абсолютно о том же самом мечтает и юный д’Артаньян.

Собственно, мышонок почти не знал д’Артаньяна и опасался его, как опасался бы любого человека, к которому оказался бы в столь тесной близости. Седельная сумка, Боже правый! Гастон слышал ритмичный скрип седла и подпруг, слышал, как юнец-гасконец радостно кричит попадающимся на его пути хорошеньким поселянкам: «Доброго вам дня, сударыни!» — а потом перешучивается с ними, крутя воображаемый ус. Юноша был так молод, что и усы у него толком не росли, но весьма хорош собой по меркам встречавшихся ему девушек: высок, гибок, отменно сложен, черноволос и кудряв, с весёлой белозубой улыбкой.

Не смея сильно высовываться наружу, Гастон прогрыз в сумке небольшую дырочку и наблюдал за всем происходящим с огромным интересом, втягивая носиком пьянящий весенний воздух с разлитым в нём ароматом цветущих вишнёвых деревьев. Ещё он время от времени нырял на дно своего убежища в поисках хлебных крошек, которых там завалялось немало.

Путешествие мышонка, таким образом, протекало довольно приятно — как и молодого гасконца, не подозревавшего о существовании попутчика, — пока оба не въехали в захолустный Менг с его кривыми узкими улочками, где повсюду валялись груды отбросов.

Правду сказать, Гастон не прочь был бы припасть к этим отбросам: хлебными крошками сыт не будешь, и у него давно подвело живот. Поэтому, как только д’Артаньян спешился возле постоялого двора, мышонок выпрыгнул из сумки и был таков. Нет, убегать от гасконца он не собирался — вот только подкрепиться и вернуться.

Но едва он утолил первый, самый сильный голод очистками картофеля и шпината, как услышал позади себя наглый голос:

— Эй ты, деревенщина! Откуда ты тут взялся?

Обернувшись, Гастон увидел трёх довольно откормленных серых мышат, таращившихся на него из канавы, на краю которой он пировал. По своей натуре Гастон был сдержанным и даже деликатным, но вместе с тем прекрасно понимал, что его провинциальную вежливость здесь сочтут за трусость. Поэтому он подбоченился, подобрал с земли крепкий прутик и заявил, глядя в глаза заговорившему с ним мышонку, самому толстому из всех:

— Вы невежа, сударь! Я проездом из Гаскони, мы с хозяином направляемся в Париж. Моё имя — Гастон, к вашим услугам.

Толстяк немного оторопел, покосился на прутик, который так уверенно сжимал Гастон, и осведомился чуть тише, но с прежним ехидством:

— Хозяином? Хозяином, ха! А это не твоего хозяина там колошматят?

Ахнув, Гастон порывисто обернулся, отбросил прутик и скачками устремился к постоялому двору, где действительно происходило нешуточное побоище. Несколько простолюдинов охаживали палками, каминными щипцами и кулаками безуспешно старавшегося отбиться от них юного гасконца. А сбоку стоял и тонко усмехался высокий зловещего вида незнакомец в чёрном камзоле и плаще — настоящий ворон!

Гастон на несколько мгновений обмер, не зная, как поступить. Если бы он ринулся в схватку, мужланы просто затоптали бы его своими сапожищами. Но когда д’Артаньян упал, сражённый ударом палки по голове, Гастон не выдержал и побежал к нему, исполненный ужаса.

Простолюдины опомнились и опустили палки. Из дверей трактира выбежала дородная трактирщица в белом переднике.

— Ах ты господи! С ума вы сошли, что ли! Да он же совсем ребёнок! Несите его сей же час в дом! — вскричала она.

Против «ребёнка» д’Артаньян не возражал, ибо лишился чувств, и его перенесли в хозяйскую комнату, куда тенью проскользнул и Гастон.

Мышонок спрятался под кроватью раненого. Сердце его отчаянно билось. Он слышал всё, что творилось в комнате: как трактирщик пытался выставить юношу вон, как тот заметил в окно унизившего его незнакомца в чёрном и кинулся за ним, стремясь снова вызвать на дуэль.

Воистину, люди живут очень суматошной, шумной и кипучей жизнью, завистливо думал Гастон, проскочив на подоконник и наблюдая из-за занавесок, как зловещий незнакомец в чёрном беседует с белокурой, томного вида молодой женщиной, сидевшей в карете. Он называл её «миледи». Но тут с лестницы сбежал д’Артаньян, карета с грохотом укатила, а незнакомец ускакал.

— Трус! Подлец! Самозванный дворянин! — в гневе кричал гасконец ему вслед. Он ещё не знал, что негодяй похитил из его вещей отцовское письмо, адресованное де Тревилю, капитану мушкетёров.

Гастон тоже был безутешен, узнав об этом. Он корил себя за то, что не кинулся на подлеца в чёрном, когда тот творил своё чёрное дело. Но Гастон его запомнил, а как же!

А ещё он понял, что люди кардинала Ришелье, которым служил негодяй в чёрном, — самые отъявленные мерзавцы. А вот королевские мушкетёры, в чьи ряды собирался вступить молодой гасконец, — храбрые и благородные.

Когда спустя день, отлежавшись в постели и намазав раны целебным матушкиным бальзамом, д’Артаньян снова пустился в путь, мышонок опять оказался в его седельной сумке. Он опечалился, когда при въезде в Париж молодой гасконец продал своего коня редкой жёлто-оранжевой масти. Право, мышонок успел уже привыкнуть к этому добродушному старику, на чьей спине так славно было покачиваться, любуясь сквозь прогрызенную дырочку весенними полями! Но Гастон понимал и резоны д’Артаньяна: мерин был деревенским одром, а юноше к тому же нужны были деньги.

Итак, д’Артаньян вступил в Париж пешком, с узелком белья и Гастоном в сумке. Он долго бродил по улицам, зачарованно глядя на весёлых, расторопных и остроязыких парижан: оборванных мальчишек, красивых цветочниц с букетами фиалок и крокусов, на королевских гвардейцев в форме и толстых булочников. А из сумки на всё это великолепие с таким же восторгом таращился Гастон.

Наконец гасконцу удалось подыскать себе мансарду на улице Могильщиков — это всё, на что хватило его скудных средств. Первый этаж того же дома занимал некий господин Бонасье с женой, которым судьба предназначала сыграть важную роль в жизни д’Артаньяна и Гастона. Но они об этом ещё не подозревали.

Закончив обшивать свой камзол галуном, споротым матерью с отцовского обмундирования, д’Артаньян уснул сном праведника на расшатанной узкой койке. А под койкой, поужинав коркой сыра, так же безмятежно свернулся клубочком Гастон.

2.
«Другу на помощь,
Вызволить друга
Из кабалы, из тюрьмы, —
Шпагой клянёмся,
Шпагой клянёмся,
Шпагой клянёмся
Мы!»

Гасконский мышонок очень быстро стал истинным парижанином, разузнав всё о ближайшим помойках, местопребывании соседских кошек и даже подружившись с Планше, простолюдином, которого д’Артаньян нанял себе прислуживать. Добродушный слуга неплохо готовил разную снедь, когда было из чего, а завидев мышонка, выглянувшего из-под кровати, бросал ему объедки.

Гастон не сошёлся близко с другими мышами, зато стал совсем ручным. А из разговоров д’Артаньяна с Планше и тремя друзьями, приходившими к гасконцу в гости, — Атосом, Портосом и Арамисом — он узнал самые захватывающие вещи не только о мушкетёрах, но даже о самых знатных особах, живущих в Лувре! То есть о короле Франции Людовике XIII, о его венценосной супруге Анне Австрийской и о грозном кардинале Ришелье.

Мушкетёры утверждали, что кардинал стремится оговорить королеву перед королём, приписывая ей роман с англичанином, герцогом Бекингэмским, якобы тайно прибывшим в Париж на свидание с королевой. Всё это было так интересно, что у Гастона голова шла кругом, и он ещё больше укреплялся во мнении, что люди кардинала подлы и бесчестны, а королевские мушкетёры, в ряды которых так стремился вступить д’Артаньян, противостоят им по праву. Мышонок тоже страстно желал стать защитником справедливости.

Скоро ему представился такой случай. Всё началось с того, что на первом этаже дома, под мансардой д’Артаньяна, произошло нечто странное. Сперва в тюрьму увели самого хозяина дома, галантерейщика Бонасье, отчаянно вопившего, что он невиновен, что его жена невиновна, что она служит королеве и что её похитили. Мышонок и д’Артаньян навострили уши. А когда четверо людей в чёрных камзолах — полицейских, как понял Гастон, — остались в хозяйской спальне в засаде, д’Артаньян многозначительно поднял палец вверх и сказал:

— Мышеловка!

О, как же это отвратительное слово было знакомо Гастону! Он весь задрожал, вспомнив, как погибали его сородичи, польстившиеся на вкусную приманку и придавленные безжалостными железными челюстями страшной штуковины. Неужели люди устраивают такие же ловушки друг для друга?!

Но вскоре Гастон понял, в чём дело. Сыщики, засев в квартире подозреваемого Бонасье, арестовывали и увозили прочь всех, кто приходил в гости к злосчастному галантерейщику или его жене. Это они и именовали мышеловкой. А поскольку на второй этаж вела отдельная лестница, гости самого д’Артаньяна не пострадали.

Д’Артаньян тем временем разобрал полы своей мансарды, аккуратно отодвинув доски половиц, и таким образом получил возможность не только слышать, но и видеть всё, что творилось внизу. Гастон тоже с большим любопытством поглядывал в щели между балками. Людская мышеловка оказалась совсем другой, но от этого не менее зловещей. Ведь, как понимал Гастон, люди, попавшие в тайную полицию господина кардинала, оттуда не возвращались. Их тщательно обыскивали, грубо допрашивали и увозили прочь в чёрной карете с наглухо опущенными шторами.

Так прошло несколько дней. Д’Артаньяну порой некогда было даже перекусить, так он был увлечён своим наблюдательным пунктом. И вдруг внизу в очередной раз хлопнула входная дверь. Полицейские насторожились, припал к половицам и молодой гасконец. Его рука невольно легла на эфес шпаги.

На первом этаже раздались лёгкие шаги, потом женский голос отчаянно вскрикнул. Послышался шум борьбы и возмущённые возгласы.

— Что вы творите? Как вы смеете?! — наконец закричала молодая женщина, безуспешно пытаясь вырваться из рук державших её полицейских. — Я же говорю вам, что живу здесь, что я служу камеристкой у нашей королевы Анны! Меня похитили, и вот я наконец вернулась домой!

Голос её оборвался. Мышонок, весь трепеща, припал к своей наблюдательной щели и с негодованием увидел, что люди кардинала грубо хватают женщину в скромном, но изящном платье, с разметавшимися по плечам тёмными локонами. Затыкают ей рот, заворачивают в покрывало и собираются уносить в карету!

Д’Артаньян, как и Гастон, задрожал от гнева. Он молниеносно вскочил с пола и одним прыжком очутился на подоконнике своей мансарды.

— О сударь, сударь! Вы же убьётесь! — с тревогой вскричал верный Планше.

Но д’Артаньян только досадливо отмахнулся.

— Сейчас я тоже попаду в мышеловку, и горе тем котам, которые вознамерятся поймать такую мышь, — воинственно заявил он и прыгнул вниз, придерживая шпагу. Спустя несколько минут раздался стук дверного молотка, послышались шаги, и юный гасконец ворвался в распахнувшуюся дверь, как ураган.

Гастон не сумел остаться в стороне. Ведь он тоже был настоящим гасконцем! Замирая от ужаса и восторга, он кинулся в щель между половицами и благополучно приземлился внизу… прямо на голову одному из полицейских, который опешил от такого сюрприза, тем самым подставившись под удар кулака д’Артаньяна. Бедолага отлетел в сторону, шмякнувшись о стену, а вместе с ним и Гастон, который, по счастью, не пострадал, в отличие от полицейского.

Несколько минут спустя всё было кончено. Сыщики, как стая ворон, повылетали прочь, за дверь, оставив на поле брани перевёрнутые кресла и стулья, лоскуты одежды и обрывки плащей. Соседи по всему кварталу захлопнули ставни, вдоволь налюбовавшись видом посрамлённых полицейских.

Тяжело дыша, д’Артаньян повернулся к спасённой им даме, и Гастон тоже уставился на неё во все глаза.

Госпожа Бонасье без сил полулежала в кресле, растрёпанная, в измятом платье, но всё равно необыкновенно красивая, это мог оценить даже Гастон, сравнивший её с другими людьми и женщинами. Она открыла голубые, как небо, глаза и с тревогой заглянула в лицо д’Артаньяну, который почтительно ей поклонился.

— О, благодарю вас, сударь, благодарю, — горячо воскликнула она мелодичным голосом, который показался музыкой не только д’Артаньяну, но и Гастону. — Эти негодяи снова собирались похитить меня!

Гастон был совершенно очарован. Пока д’Артаньян расспрашивал госпожу Бонасье, которая позволила ему называть себя просто Констанцией, о её злоключениях, мышонок твёрдо решил, что будет верным паладином этой прекрасной дамы, пока жив.

Он, конечно, сам не читал рыцарских романов, но матушка д’Артаньяна была большой их любительницей и по вечерам часто читала вслух мужу и сыну, пока мышонок слушал. К чести юного д’Артаньяна надобно упомянуть, что он никогда не засыпал под это чтение, как обычно делал его батюшка, который даже похрапывал при этом.

Итак, наш Гастон всей своей пылкой душой возжелал стать преданным рыцарем Констанции Бонасье и немедля доказал ей это.

Он вылез из-под сломанного стула, куда забрался, чтобы не мешать, и поклонился, подражая д’Артаньяну. Увидев эдакое, госпожа Бонасье всплеснула руками и засмеялась — словно колокольчик прозвенел.

— Что за прелестный мышонок! Он ваш? Он ручной? — спросила она д’Артаньяна.

Прелестный! Прелестный! Она так и сказала! Если бы Гастон мог краснеть, он бы зарделся от смущения и восторга. Если бы у него были крылья, он бы воспарил к небесам.

— Мой слуга Планше, должно быть, научил его, — удивлённо заметил д’Артаньян, не подозревавший за ручным мышонком своего слуги таких талантов.

— Как его зовут? — продолжала допытываться Констанция, на что гасконец только пожал плечами. Тогда она сказала: — Я бы назвала его... м-м-м... Гастон.

При этих словах Гастон вторично воспарил к небесам. Она угадала! Воистину, между ними было неизъяснимое родство душ!

— Пойдёмте, я провожу вас пока что в дом моего друга Атоса, — обеспокоенно предложил тем временем д’Артаньян. — Вам нельзя здесь больше оставаться, ведь эти негодяи-сыщики могут вернуться в любой момент, а ваш муж находится в тюрьме.

— Но не скомпрометирует ли меня пребывание в доме вашего друга? — с беспокойством прошептала Констанция, подняв на пылкого гасконца умоляющий взор.

— Сам он отсутствует, — горячо заверил её д’Артаньян, подав молодой женщине плащ, в который та поспешно закуталась, скрывая беспорядок в одежде, и оба покинули дом, к крайнему разочарованию Гастона.

Бежать за юной парой по улице средь бела дня он не рискнул, но втайне надеялся, что Констанция сюда ещё вернётся, раз дом принадлежал её мужу.

Именно это и произошло, но при каких тревожных обстоятельствах!

Злосчастный галантерейщик Бонасье, как выяснилось, стал агентом кардинала Ришелье, который вынудил его шпионить за собственной женой — камеристкой королевы. Это стало совершенно ясным, когда ни о чём не подозревающая взволнованная Констанция прибежала домой из покоев её величества, чтобы попросить мужа об услуге. Королева, совершенно лишённая друзей и поддержки, обратилась к своей камеристке с просьбой через мужа передать письмо уехавшему в Англию герцогу Бекингэмскому.

— Но что же такое в этом письме? — осведомился хитрый галантерейщик, немедля навострив уши.

Констанция, заподозрив неладное — она-то хорошо знала нрав своего лживого и скупого мужа, — тут же начала отнекиваться, мол, ничего особенного, речь идёт о неких драгоценностях. Но Бонасье уже поспешил с доносом к кардиналу.

Констанция, как и слышавший весь разговор Гастон, пребывала в смятении. Но Гастон, выйдя из-за резного дубового шкафа, где укрывался от взгляда галантерейщика, поспешил вверх по лестнице в мансарду д’Артаньяна, показывая молодой женщине, к кому ей следует на самом деле обратиться за помощью.

Так она и сделала. И пока юный гасконец с помощью своих друзей улаживал сердечные дела Анны Австрийской, спасая от королевского гнева её и её преданную камеристку, Гастон утешал своим присутствием пребывавшую в невероятной тревоге Констанцию. Теперь, если та отправлялась прочь из дома, который ей опротивел, она брала с собой Гастона в маленькой птичьей клетке. А тот и рад был этакому повороту событий. Он стал единственным мышонком во Франции, которому стало известно обо всех перипетиях интриги с алмазными подвесками, подаренными герцогу Бекингэмскому Анной Австрийской, — подвесками, которые д’Артаньян привёз обратно из самой Англии и вручил их Констанции. С подвесками, которые сияли на платье королевы во время Мерлезонского балета в Лувре.

И когда для Констанции и д’Артаньяна наступил чёрный день, Гастон тоже был с ними.

3.
«Смерть подойдет к нам,
Смерть погрозит нам
Острой косою своей, —
Мы улыбнёмся,
Мы улыбнёмся,
Мы улыбнёмся
Ей!»

Этот чёрный день вовсе не должен был стать таковым. Напротив! Вечером этого дня должно было произойти первое настоящее любовное свидание д’Артаньяна и Констанции, свидание наедине в уютном гнёздышке, каким для юной пары должен был стать павильон в Сен-Клу.

Констанция взяла туда с собой и Гастона в его клетке.

— Что ж, я грешу — и знаю это, — грустно сказала она мышонку, который, как всегда, сочувственно внимал ей из-за прутьев клетки. За эти дни он стал ей настоящим другом, наперсником и поверенным всех её тайн. — Я ведь замужняя женщина, и грех прелюбодеяния — смертный грех. Но Бог свидетель, как же мне хочется любви, я ведь не любила никогда, и меня не любили. Родители выдали меня замуж по своему решению. Ты осуждаешь меня?

Она так взглянула на Гастона, словно тот был её духовником. Мышь! Видимо, и сама это поняв, Констанция с прежней грустью, но и с улыбкой покачала головой.

Вскоре благодаря её стараниям маленький павильон стал похож на волшебный фонарь: его ярко освещали три светильника, а на столе, застеленном белоснежной скатертью, ожидал изысканный ужин, вино и фрукты.

Но Констанции, которая тихо сидела, всё приготовив в ожидании возлюбленного, не суждено было его дождаться. Она только и успела, что выпустить Гастона из клетки, чтобы тот показал ей все свои забавные трюки. К тому времени он научился не только раскланиваться, но и толкать носом маленький орешек, а также кружиться на месте — Констанция считала, что он танцует.

Но Гастон не успел позабавить её своими фокусами, ибо в этот миг чей-то низкий голос прямо у окна комнаты произнёс:

— Это она!

Констанция пронзительно вскрикнула, а в окне появился мужской силуэт. Она кинулась было к двери, но и там уже стояли двое мужчин в тёмных плащах и низко надвинутых шляпах. Они завернули отчаянно отбивавшуюся молодую женщину в одеяло, сдёрнутое с постели, и унесли.

Конечно же, Гастон ничем не мог помочь своей даме. Но он бросился за похитителями со всех своих маленьких лапок. Сердце его бешено стучало, выскакивая из груди, но он успел запрыгнуть на запятки кареты, увозившей Констанцию вместе со злодеями неведомо куда. Никто его не заметил.

4.
«Скажем мы смерти
Вежливо очень,
Скажем такую речь:
— Нам ещё рано,
Нам ещё рано,
Нам ещё рано
Лечь!»

Долгие-долгие месяцы после этого Гастон ничего не знал о д’Артаньяне, как и сама Констанция, которую перевозили из одной тюрьмы в другую, пока с помощью королевы Анны ей не удалось укрыться в гостеприимных стенах монастыря кармелиток в Бетюне. Что она сумела узнать, так это то, что её супруга сразил апоплексический удар.

Всякий раз, когда Констанция попадала в какое-нибудь новое место, она представляла там своего мышонка, а он прикладывал все силы, чтоб развеселить будущих тюремщиков своей дамы и таким образом облегчить её печальную участь. И всякий раз это ему удавалось: воистину, ничто так не располагает к себе людей, как доставляемые им веселье и смех. И Гастон без устали демонстрировал все свои старые трюки, прибавляя к ним новые и новые. Он бы уже вполне мог выступать в цирке, если бы туда попал.

Монастырь кармелиток стал последним по счёту прибежищем Констанции. Несомненно, королева Анна Австрийская могла бы поспособствовать бегству преданной камеристки в Испанию или Англию. Но Констанция верила и надеялась, что д’Артаньян рано или поздно разыщет её, и жила надеждой на эту встречу, не желая покидать родину.

Тем временем молодой гасконец совершил немало блистательных подвигов вместе со своими друзьями — Атосом, Портосом и Арамисом, сражаясь с людьми кардинала. Но был среди поступков д’Артаньяна один весьма неблаговидный, за который даже Гастон не преминул бы его укорить и которого он всегда стыдился, с раскаянием думая о Констанции. Поступок этот, однако, можно было бы извинить его крайней молодостью и пылкостью нрава, но сам он, к чести для себя, таких оправданий не искал.

Итак, пытаясь распутать интриги кардинала Ришелье, мушкетёры ввязались в дуэль с находившимися во Франции англичанами, и один из них, лорд Винтер, пощаженный д’Артаньяном, восхитился благородством юного гасконца, предложил ему дружбу и ввёл к себе в дом. Там юноша познакомился с прекрасной, словно утренняя заря, женщиной, представленной ему как миледи Винтер, вдовой покойного брата лорда Винтера.

Д’Артаньян немедля узнал в красавице ту молодую белокурую даму, которую однажды увидел в карете на постоялом дворе в Менге беседующей с незнакомцем в чёрном. Теперь-то он точно знал имя этого незнакомца — то был ставший его злейшим врагом граф де Рошфор, один из приближённых кардинала. Следовательно, думал д’Артаньян, прекрасная англичанка тоже является шпионкой Ришелье и, следя за нею, он наверняка выведает какие-нибудь тайны его высокопреосвященства. Теша себя этой мыслью, молодой гасконец тем не менее был обуян грехом самой обычной похоти, ибо миледи, действительно будучи шпионкой кардинала, пыталась обольстить его с той же целью, что и он — её.

Как далека была буря грешных страстей от той почти что целомудренной любви, которую гасконец питал к своей исчезнувшей Констанции! Но ураган этой страсти захватил его и понёс, хотя д’Артаньян совершенно не доверял миледи и, более того, опасался её, как опасался бы ядовитой змеи. И недаром. В одну из пылких ночей он увидел на белоснежном круглом плече любовницы полустёртое клеймо — королевскую лилию, которой во Франции клеймили падших женщин и других преступниц. Молодой гасконец и до этого прискорбного события был врагом миледи, а теперь, после того, как он проник в её тайну, она поклялась его уничтожить, что с её возможностями и ловкостью было не так уж и неосуществимо.

И ещё ей удалось по приказу Ришелье убить чужими руками даже первого министра Англии — герцога Бегингэмского. Что уж говорить о простом мушкетёре! Но пока д’Артаньяну, как и его друзьям, удавалось не только благополучно избегать мести этой разъярённой злопамятной тигрицы, но и идти по её следам.

Уничтожив Бегингэма, миледи в почтовой карете прибыла в Бетюн, где в монастыре кармелиток ей снова предстояла встреча с Рошфором, привезшим ей последние инструкции от кардинала.

Первым, кто это увидел, был Гастон.

Храбрый и верный мышонок, строго говоря, уже вступил в старческий возраст. Ведь мыши, по сравнению с людьми, живут очень недолго, не более трёх лет. Так вот, Гастону уже пошёл четвёртый год, усики его и частично шерсть поседели, он двигался гораздо медленнее, мучимый подагрой, лишь чёрные глазки-бусинки не утратили весёлого и лукавого блеска. И он был так же любопытен и храбр, как и в дни своей юности.

Поскольку ему позволялось свободно разгуливать по всему монастырю и монастырскому саду — это разрешение дала сама добрая мать-настоятельница, очарованная его трюками, — Гастон увидел, как всадник в чёрном камзоле и плаще спешит к только что прибывшей в карете белокурой гостье. Гастон на миг подумал, что зрение ему отказывает, ведь именно за этой парой он когда-то следил с подоконника трактира в Менге! Они! Это были именно они! Мышонок изо всех сил напряг слух, ставший уже не таким острым.

Человек в чёрном, стоя рядом с белокурой красавицей и сосредоточенно хмурясь, повторял за нею:

— Итак, вот что я должен передать его высокопреосвященству. Бекингэм убит или тяжело ранен... ваш разговор с кардиналом подслушан четырьмя мушкетерами... д′Артаньяна и Атоса необходимо заключить в Бастилию... а мне — послать вам как можно скорее карету... предоставить моего лакея в ваше распоряжение, изобразив вас жертвой кардинала, чтобы у настоятельницы не возникло никаких подозрений... Встречаемся в Армантьере на берегу Лиса. Так?

— Право же, у вас отличная память, шевалье, — похвалила его миледи, улыбаясь, и при виде этой улыбки Гастон весь задрожал и кинулся к своей госпоже, чтобы предупредить её об опасности.

Увы ему! Ведь он был всего лишь бессловесной мышью, лишённой дара человеческой речи! Тщетно он попискивал, протестуя, когда Констанция собственной рукой заперла его в клетке, чтобы без помех побеседовать с миледи, которая тоже выдавала себя за жертву кардинала и к которой добрая Констанция прониклась необычайным доверием.

Напрасно Гастон тряс прутья своей тюрьмы, бегал взад и вперёд, пытаясь привлечь внимание хозяйки и яростно толкая висевший в клетке для его забав серебряный колокольчик. Констанция лишь поднимала брови, рассеянно спрашивала: «Что с тобою, мой друг, у тебя что-нибудь болит?» — и снова возвращалась к разговору с очаровавшей её гостьей. Она уже полгода была послушницей монастыря и истосковалась по новостям придворной жизни, которыми щедро делилась с нею миледи, стараясь расположить Констанцию к себе. Что ж, это вполне ей удалось. В отчаянии Гастон услышал, как его госпожа с радостью рассказывает гостье, что с часу на час ожидает прибытия в монастырь д’Артаньяна с друзьями, ведь миледи представилась ей другом мушкетёров!

Внезапно Гастон сообразил, что ему надо делать, чтобы очутиться на свободе. Он принялся осторожно расшатывать дверцу клетки, чтобы её засов выскочил из пазов. На это ушли почти все его слабые силы.

Между тем гостья подбежала к окну, заслышав топот лошадиных копыт, и с тревогой воскликнула, обернувшись к Констанции:

— Гвардейцы кардинала! Дитя моё, они скачут сюда за вами! Это вовсе не мушкетёры, вас обманули!

— Ах! — в ужасе выдохнула Констанция, побледнела и опустилась на ковёр, сражённая отчаянием.

— Бежим вместе! — вскричала миледи и, видя, что молодая женщина тщетно силится подняться, подбежала к столу с остатками ужина. Она схватила рюмку с недопитым красным вином — и потрясённый Гастон увидел, как она высыпала в рюмку содержимое оправы своего драгоценного перстня. Крохотное зёрнышко, похожее на зёрнышко граната, тут же опустилось на дно и растворилось в вине.

Миледи же подскочила к пытавшейся встать Констанции, властно поднося к её бледным губам злосчастную рюмку с вином.

Тут наконец Гастону удалось расшатать засов настолько, что дверца клетки распахнулась. И тогда с яростным воинственным писком мышонок атаковал миледи, с разбегу впившись острыми зубами в её обтянутую шёлковым чулком щиколотку.

Пронзительно вскрикнув от боли и неожиданности, миледи выронила рюмку, и красное вино расплескалось по подолу Констанции, которой наконец удалось подняться.

Миледи повернулась к ней, пылая злобой, её красивое лицо исказилось до неузнаваемости.

— Ваша мерзкая мышь! — процедила она.

Глаза её метали молнии, лицо стало ликом Медузы Горгоны, и Констанция, оторопев от такой метаморфозы, произошедшей с её учтивой и благочестивой гостьей, испуганно попятилась.

Если бы у миледи оказался нож или пистолет, она немедленно пустила бы его в ход против возлюбленной ненавистного д’Артаньяна. Но оружия у неё не было, а в коридоре за дверью тем временем раздался топот нескольких пар ног и гул взволнованных голосов. Стало ясно, что это приближаются мушкетёры, которых миледи безуспешно пыталась выдать за гвардейцев кардинала. Поэтому она выместила свою ненависть на мышонке, сорвавшем все её планы.

Ногой, обутой в тяжёлую дорожную туфлю, она ударила Гастона, а потом с размаху опустила каблук на хрупкое тельце. Мышонок умер, не издав ни звука. Зато отчаянно и гневно закричала Констанция, к которой разом вернулись силы. Схватив со стола недопитую бутылку, она без колебаний запустила её в миледи. Удар был таким внезапным и сильным, что злодейка не устояла на ногах и, отлетев в сторону, попала прямиком в объятия Атоса, как раз в этот миг распахнувшего дверь кельи.

Так что, покуда граф де ля Фер тащил прочь свою неверную и преступную супругу, связав ей руки шёлковым шейным платком, расстроенный д’Артаньян печально топтался за спиной у возлюбленной. Констанция вовсе не обращала на него внимания, она горько плакала над Гастоном, своим рыцарем, своим паладином, до конца оставшимся верным любви к ней.

Что можно к этому добавить? Разве только что д’Артаньян оставил военную службу, так никогда не став первым маршалом Франции, и уехал вместе с Констанцией в родной Тарб. Можно было бы для пущей важности прибавить, что своего первенца они назвали Гастоном в честь погребённого на монастырском кладбище мышонка, но нет. У них рождались только девочки — шесть дочерей-красавиц.

А про участь миледи можно сказать словами великого француза: «Как известно, большим преступникам предназначен в жизни определённый путь, на котором они преодолевают все препятствия и избавляются от всех опасностей вплоть до того часа, когда по воле провидения, уставшего от их злодеяний, наступает конец их беззаконному благополучию…»

Оставим же её злосчастную участь в тайне и засим позволим себе откланяться в надежде, что вы запомните маленького отважного Гастона, мышонка из Тарба.

@темы: фики, ФБ-23

@темы: фото, кошачье, зверики

@темы: видео

Название: Женщина на стене
Автор: sillvercat для fandom Russian original 2023
Бета: Xenya-m
Канон: ориджинал
Размер: миди, 4238 слов
Пейринг/Персонажи: Игнат Сёмин (Сёма), Фёдор Иванов (Гризли), Толян Охрименко (Рыжий) и другие жители таёжного города К.
Категория: джен, упоминается гет
Жанр: детектив, мистика, драма, повседневность, немного хоррора, немного юмора
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Таёжный город К. — совершенно фантастическое место: там менты цитируют классиков, а под городом обитает таинственное и лютое Нечто, охотящееся за людьми.
Примечание: Время действия — начало 90-х. События наводнения 2013 года перенесены туда волей автора.
Упоминаются события, произошедшие в сюжете мини команды Захолустья-2020 «Пёс на стене» и миди команды Русориджей-2022 «Ладонь на стене»; каждая часть может читаться отдельно; разрешение на продолжение получено.
Предупреждение: немного ненормативной лексики, упоминание насилия, смерть второстепенных персонажей
Ссыока: тут

Нечто огромное, непостижимое и лютое, что таилось под таёжным городом К., стоявшим на берегу самой широкой на этом краю материка реки, знало, что игра с людьми закончилась вничью. Но только её текущая сессия.

Оно посылало людям знаки, это его забавляло. И они сумели его знаки разгадать. Что ж, их торжеству следовало положить конец.

Нечто потеряло интерес к этим червякам, хотя люди, разгадавшие его игру, встречались ему уже дважды… и остались живы. И даже в своём уме.

Да, ему всё-таки предстояло заняться ими.

В третий раз.

Нельзя же оставлять дела недоделанными.

* * *

Опер Ленинского райотдела (так и оставшегося Ленинским, хотя в связи с изменениями политики партии и последующим исчезновением самой партии по городу прокатилась волна переименований) Игнат Сёмин по прозвищу Сёма возвращался в родной город из первой в жизни заграничной поездки. Ездил он, само собой, в Китай. Куда ж ещё?

В Китай ездили все, кто хотел прибарахлиться или просто заработать на фарце. Фарца — так говорили в Совке. Сейчас говорили — бизнес.

Ещё говорили — бартер. По бартеру авиазавод менял у китайцев самолёты на тушёнку «Великая стена», на соевое мясо и собачьи шубы. Но зато никто в городе с голоду не помер и не замёрз. Сёма так и относился к этому всему — «но зато». Философски относился, как выражался его закадычный друган, второй опер их райотдела Толян Охрименко по кличке Рыжий.

Из Суньки, то есть из китайского приграничного города Суйфэньхэ, Сёма вёз всего-навсего нутриевую шубу для своей подружки Светки, несколько псевдозолотых псевдо-«Ролексов» для себя и на подарки коллегам, горсть таких же копеечных пейджеров, две кожаные куртки… ну и всё. Ещё позырил на китайскую жизнь (прикольно) и пожрал китайской еды (вкусно).

Зато другие «руссо туристо, облико морале», как говорилось в старом фильме, затаривались в Суньке так, что Сёма не мог вспоминать об этом без хохота. Он прямо предвкушал, как будет описывать Рыжему, Гризли и другим операм увиденную на таможне тётку в красном шёлковом абажуре на голове, который она выдавала за шляпу, или дядьку с примотанным к спине скейтбордом, натянувшего сверху синий дождевик.

А ещё там надрывались мелкие пацаны и измотанные бабы, так называемые «помогайки», везущие для своих хозяев, оплативших проезд, пятидесятикилограммовые полосатые баулы, набитые до отказа шмотьём. Сёма помогал «помогайкам» перетаскивать эти баулы и охреневал — какая всё-таки жопа стала твориться в стране.

Но поделать с этим он ничего не мог. Ему оставалось только быть философом.

И сейчас, отрешённо глядя на мелькавшую снаружи тайгу через окно автобуса, везущего его домой из столицы края, он припоминал самые яркие моменты своей поездки и радовался уже тому, как будет рассказывать про это ребятам за чаем в кабинетике Гризли.

Но, едва поднявшись на крыльцо родимого райотдела, он столкнулся с выходившими ему навстречу Толяном и Гризли. Да какое там выходившими — выбегавшими, чтобы устремиться к столь же резво подкатившему «бобику» с водилой Эдиком за рулём.

— Чего случилось-то? — выдохнул Сёма, перестав радостно улыбаться и устремившись вслед за ними.

— Мокруха, — коротко ответил подчинённому Гризли, глянув на него исподлобья своими хмурыми, воистину медвежьими глазками. — Поехали, в машине расскажу.

Пока «бобик» трясся через район на окраину, Гризли всё так же хмуро спросил:

— Как съездил-то??

— Нормально, — рассеянно ответил Сёма, вертя на руке браслет часов. — Вот, котлы вам всем купил, потом подарю. Часы то есть, — спохватился он, зная, что Гризли не любил, когда подчинённые ботали по фене. — Так что за мокруха?

Гризли перевёл тяжёлый взгляд на Толяна, который в управлении считался самым «балалаистым», и тот, помявшись, послушно заговорил:

— Тётка пропала неделю назад, седьмого. Ты как раз отъехал. Ну как тётка, ей двадцать пять, ребёнок грудной, муж, работала до декрета на заводе в конструкторском. Проживала по улице Молодогвардейской, семьдесят пять, квартира двенадцать. Пошла вечером гулять собакой и не вернулась. То есть собака вернулась, а она нет. Собака пришла без поводка, только в ошейнике, и зачморённая какая-то. Скулила, муж сказал. Муж подхватился, побежал искать, тёща его, мамаша потерпевшей, с ребёнком дома осталась.

— Погоди, — прервал его Сёма. — Какой породы собака?

Почему-то ему показалось это важным — после той истории с домом тридцать четыре по улице Таёжной, где на стене был процарапан силуэт огромной собаки, а потом в этом же подъезде бойцовый пёс загрыз человека.

— Какой-то сеттер, — проинформировал Гризли, остро глянув на него. Он тоже прекрасно помнил эту паршивую историю.

Сёма кивнул и продолжил допытываться:

— А чего они сразу так взъюжались-то? Ну, встретила, допустим, дамочка подружку, пошла с ней винца попить. А собаку просто упустила, та убежала, да и всё. А они сразу искать помчались. Почему?

Что-то тут казалось ему странным с самого начала. Не вязалось одно с другим.

— Потому что гражданка Митрохина, — скучным голосом проинформировал Гризли, — состояла на учёте в психдиспансере по поводу соответствующего прогрессирующего заболевания и дважды совершала попытку суицида. Так что врач прописал ей прогулки. В том числе. Прогулки, свежий воздух, препараты разные, такой вот… боекомплект.

— Твою ж, — только и вымолвил Сёма. — Логики не вижу всё равно. Почему тогда родичи с ней не ходили? Вот вам и пожалуйста, результат. Долбоебизм какой-то. Ладно, дальше.

— Дальше, не найдя её, муж написал заяву в милицию. Нам то есть, — сообщил Гризли очевидное. — Начали искать, потому как психушница на учёте, положенного срока ждать не стали. Мужа аж колошматило всего, всё твердил, мол, чую, что всё плохо, всё плохо.

— Всё и оказалось плохо, — ввернул Толян. — Вот, как ни крути, а бывает же это самое… ну, предчувствие.

— Не нашли, короче, — Гризли поморщился: он, как всем было известно, всякой потусторонщины на дух не переносил. — Подключили добровольцев. Проверили несколько версий. В том числе и по домашним поработали. Мало ли что, сам понимаешь

Сёма опять меланхолично кивнул. Он понимал. На его памяти бывали поганые случаи, когда домашние заявляли о пропаже любимого родственника, благополучно того укокошив и прикопав на дачах.

— В общем, ищут пожарные, ищет милиция, — закончил Гризли, потирая лоб. — Как в воду канула гражданка Митрохина. И вот, пожалуйста, нам по телефону звонит гражданин Горяинов, тоже прогуливавший собачку сегодня утром, и сообщает, что…

— Нашёл труп, — мрачно догадался Сёма.

— Гражданки Митрохиной, повесившейся на собачьем поводке неподалеку от набережной. В лесочке, — уточнил Гризли.

Сёма тяжело вздохнул. Знали они этот лесочек. Справа — заброшенный памятник комсомольцам-добровольцам, внизу — Амур-батюшка. И только сильно поодаль — жилые кварталы и драматический театр. Какой умник вздумал строить театр на таком отшибе и как люди туда добирались вообще — вот что занимало Сёму. Сам он никогда театралом не был.

— Фишка в том, — проронил Гризли, когда «бобик» затормозил, прибыв на место происшествия, — что мы тут сто раз всё прошерстили. И добровольцы тоже. Не было здесь её ни неделю назад, ни три дня назад, ни вчера. Смекаешь?

Сёма смекал.

— Экспертизу надо на предмет изнасилования, — бесстрастным голосом предложил он очевидное.

— Эксперты уже на месте, — ответил Гризли, кивнув на синюю «тойоту» экспертов. — Работают.

Эксперты, то есть вездесущий Вася Савельев и молоденькая стажёрка Таечка Оганесян, уже разбирались, сосредоточенно шаря вокруг надломленного молодого деревца. Санитары невозмутимо грузили в «скорую» носилки, накрытые простынёй.

— Твою ж… — снова пробормотал Сёма, провожая взглядом эти носилки. Ему вдруг показалось, что из-под простыни торчит тонкая бледная рука, и его даже передёрнуло. Хотя именно что показалось, да и трупов за свою милицейскую карьеру он повидал немало, тем более раскромсанных совершенно безобразно. А вот поди ж ты.

Он снова вздрогнул. Из-под простыни действительно что-то вывалилось, санитар быстро подобрал и сунул обратно туфлю. Самую обычную стоптанную бежевую китайскую туфлю.

— Дитё без матери такое малое осталось, — вздохнул рядом с Сёмой Гризли, тоже наблюдавший эту картину.

Дверцы «скорой» захлопнулись, и она покатила прочь.

— Значится, так, — начальник любил эту присказку Глеба Жеглова. — Я тоже считаю, что девку держали где-то, а сюда просто вынесли. Давай работать по этой версии и ждать заключения от Васи.

— Угу, — промычал Сёма, не присоединяясь к общей толпе. Какая-то ещё неоформившаяся мысль бродила у него в голове и наконец созрела. — Федор Иваныч, — выпалил он, обращаясь к начальнику, — пусть там не топчутся. Отгони всех. Экспертов тоже, тем более что потерпевшую уже увезли. Давай приведём собаку.

— Это где ты у нас в райотделе служебных собак видел, они сто лет как не на довольствии, — поднял тёмные брови Гризли. — Надо из края вызывать.

— Да не нашу собаку, — нетерпеливо перебил Сёма. Он прекрасно знал, что ставку кинолога сократили уже на излёте перестройки. — Её собаку. То есть потерпевшей Митрохиной.

— Молоток. Может сработать, — после короткой паузы бросил Гризли. — Хотя это никакое не доказательство будет, но зато нам самим какие-нибудь зацепки даст. Тогда я к семье, отвезу их в морг для опознания и заберу собаку.

Сёма с величайшим облегчением выдохнул. Он ненавидел ездить в семьи потерпевших, как и любой из ментов, и был безмерно благодарен Гризли за то, что тот взял эту треклятую миссию на себя.

Гризли, видимо, прочитал благодарность в его глазах, неловко похлопал его по плечу и уехал с Эдиком.

Сёма с Толяном встали в оцепление возле поломанного деревца. С Амура дул резкий леденящий ветер, великая река мерно несла мимо них свинцовые волны, как и сотню лет назад. На островах через протоку желтели облетавшие кусты. У пристани колыхался дебаркадер.
— Вот и лето прошло, будто и не бывало, — вполголоса продекламировал нахохлившийся Толян и поднял воротник куртки.

— Лишь бы родственники сюда не заявились, — невпопад, а может, очень даже впопад буркнул Сёма. — А то выясним мы что-нибудь, ага.

Но родственники не заявились. Гризли вылез из подкатившего «бобика» мрачнее тучи, вывел оттуда на поводке скулившего чёрно-белого длинноухого пса и скупо сообщил, что мужа они отвезли на опознание в морг, а мать сидит с ребёнком, которого некуда девать. Собаку отдала без вопросов. Пребывает в ступоре, пьёт лекарства, только возня с младенцем и спасает.

— Ладно, давайте попробуем что-нибудь сделать, — Гризли тоскливо покрутил головой и аккуратно подвёл собаку к сломанному деревцу. — Ищи, Тайшет, — велел он. — Давай, ищи, откуда хозяйка твоя пришла.

Пёс опять заскулил, поджав куцый обрубок хвоста. Сёму снова пробрал озноб, но уже не от леденящего ветра.

Женщина в невменяемом состоянии, неделю где-то скрывавшаяся, чтобы потом повеситься в лесочке.

Её осиротевшая семья.

Её осиротевшая собака.

И они сами, тщетно пытающиеся сделать то, на что нужны были другие специалисты. Сёма снова вспомнил Тони Хиггинса, инспектора из Скотланд-Ярда, работавшего с ними по обмену в мае. Тот уверял, что и в Англии долбоебизма хватает. И помог им раскрутить печальное происшествие со священником, отцом Александром, в которого вселялась какая-то неведомая тварь из-под процарапанной у него на стене подъезда ладони. Гризли не верил в существование твари, а вот Сёма верил. Он лично, дежуря тогда в злополучном подъезде, слышал её тихий, леденящий душу смех.

Почему ему вдруг вспомнился не Тони с его забавным акцентом и серьёзным взглядом, а именно отец Александр, беспомощно распростёртый на постели в больничной палате? С перевязанным горлом.

А, наверное, потому, что он тоже пытался покончить с собой, перерезав себе горло ножницами по наущению твари.

Сёма так глубоко задумался, уйдя в эти воспоминания, что не заметил, как собака, покрутившись возле деревца и то и дело поскуливая, потянула куда-то Гризли.

— Опа! — оживился Толян, поглядев на Сёму с уважением. — Сработало. Может, что и выгорит. Сейчас посмотрим, к какому дому она нас приведёт.

Но собака привела их к драмтеатру.

* * *

Драмтеатр, место расположения которого всегда так изумляло Сёму, был весьма монументальным зданием с достаточно экстравагантной для своего времени архитектурой — этакий футуристический куб. Некогда его стены были белоснежными, сейчас скорее грязно-белыми, и именно к ним направлялись опера, ведомые Тайшетом.

Площадь вокруг очага культуры тоже была достаточно загаженной, повсюду валялись окурки и сухие листья. Хлипкие деревца, как и в покинутом операми лесочке, не приживались, росли плохо, болели и засыхали, тогда их снова подсаживали. Всё это было очень странным, ведь вокруг города царила вековая тайга. Будто бы что-то высасывало силы именно из посаженных людьми деревьев.

— Собака, не гони, — вполголоса сказал Толян, который органически не мог не комментировать происходящее вокруг. — Это же театр.

— А почему не предположить, что потерпевшая была в театре? — возразил Сёма, сам в это не веривший. Но надо же было что-то сказать.

— Неделю? — пробурчал Гризли. — И никто её там не заметил? Играла тень отца Гамлета, не иначе, — он угрюмо покривился.

— Почему играла? — пожал плечами Сёма. — Допустим, покончила с собой, её кто-то обнаружил и, чтобы не привлекать к себе внимания, потихоньку вынес в лесок и там оставил.

— Неделю, Сёма, алё, — Толян повертел пальцем у виска. — В театре неделю лежал труп?

— Эксперты определят точное время смерти, — перебил его Гризли, — но по предварительным данным, Вася сказал, смерть наступила не более двенадцати часов назад. Хватку ты в своём Китае подрастерял, Сёма, время смерти — это первое, что надо у экспертов спрашивать, прежде чем предположения строить. Ты, Охрименко, тоже хорош.

Сёма почесал в затылке. Гризли был кругом прав. Вот он-то всё успел: с экспертами поговорить, родных известить, собаку привезти. Только, увы, с собакой вышла осечка.

— Ладно, давайте доставим пса домой, — бодро изрёк Толян. — Ясно же, что она с ним просто здесь гуляла, Молодогвардейская — через два квартала.

— Погодите-ка, — охрипшим вдруг голосом произнёс Сёма. — Это вон там на стене — что такое?

Пёс, которого тщетно пытался увести Гризли, уселся как раз у стены. И там, на этой стене, в полуденных лучах очень ясно стала видна процарапанная чем-то острым детская картинка. Ручки, ножки, огуречик — получился человечек. Только человечек этот висел на нарисованной же виселице. Но, отчего у Сёмы волосы на затылке буквально зашевелились: на человечке была прорисована юбка, а рядом с виселицей — туфля. Одна. Вторая была так же схематично изображена на ноге человечка.

— Так, это что ещё за ёбань? — процедил Гризли.

— Не могу знать, — бесцветным голосом откликнулся Сёма, — но тут точно нужен эксперт с фотоаппаратом. Наверняка в театре есть какой-нибудь вахтёр, а от него можно звякнуть к нам в ментовку. Чтобы Вася приехал.

Вахтёром оказался суетливый лысоватый человек неопределённого возраста, допустивший их до телефона, когда Гризли предъявил ему свои «корочки», и всё время боязливо косившийся на собаку. Тайшет же смирно сидел у самого входа и, в свою очередь, боязливо поглядывал по сторонам.

— Сейчас Вася на своей тачке подъедет, — буднично известил Гризли, положив трубку, и повернулся к вахтёру. — Ничего странного или подозрительного здесь не замечали?

— Сегодня? — вытаращил блеклые глаза вахтёр.

— Сегодня, вчера, неделю назад, — уточнил Гризли, внимательно глядя на него. — Вот мы только что труп пропавшей женщины нашли в лесу неподалёку от вас, а это, значится, собачка ейная, — он указал на Тайшета. — Почему-то привела нас сюда. Так что скажете? Кстати, представьтесь-ка.

Вахтёр неожиданно побелел как полотно, схватился за сердце и осел на стуле.

— Твою ж… — уже привычно простонал Сёма, берясь за телефон, чтобы набрать «03».

* * *

— Этот самый Ложкин Иван Матвеевич, пятьдесят пятого гэрэ, отсидел восемь лет по сто тридцать первой, — сообщил Гризли, входя в свой кабинет, где уже было накурено так, что хоть топор вешай. — Короче, дело мы, считай, раскрыли, и всё благодаря тебе, Сёма, — он одобрительно похлопал опера по плечу. — Молоток. Отлично с собакой сообразил. Извини, что я на тебя тогда наехал насчёт Китая. Нюх у тебя, как у… как у этого Тайшета.

— Так ведь Ложкин-то признательных показаний не дал. Ну, отсидел он за изнасилование, и что? — вяло пробубнил Сёма.

На душе у него было вовсе не радостно, а совсем наоборот. Чему радоваться-то…

Ну, дело действительно раскрыли за два часа. И что? Девчонку-то не вернёшь. Сын сиротой остался. Да и выйти на подозреваемого случайно удалось: собака просто пришла на место, где гуляла с хозяйкой, а они трое просто увидели какую-то херню на стене и просто зашли в театр позвонить. Могли бы и не зайти. Хотя нет, дошли бы и до театра рано или поздно. И до паскудного Ложкина. Но тут он, скорее всего, решил, что собака потерпевшей его опознала.

Херня на стене, однако, не выходила у Сёмы из головы. Вася так и не успел её сфотографировать. Не до того было, они сразу направились обыскивать каморку вахтёра — очередное нарушение, — взяв ордер задним числом.

— Ложкин в больнице, — веско напомнил Гризли, усаживаясь за свой стол. — Под охраной. Врач говорит — сердце слабое, предынфарктное состояние, все дела. Но вещдоки у него в каморке мы собрали плюс экспертизу ДНК в край отправим, пусть пришлют результаты. Так что расколется паскуда, никуда не денется.

— Если не помрёт, — ляпнул Сёма. На душе у него становилось всё муторнее и муторнее.

— А помрёт — туда и дорога козлу, с ним уже всё ясно, — Гризли припечатал ладонью крякнувший стол. — Изложи лучше версию, покумекаю, как её начальству покруче подать.

— Ну, предположительно, — заунывно затянул Толян, переглянувшись с Сёмой, отдавшим напарнику пальму первенства, — Митрохина, будучи несколько не в себе от, опять же предположительно, выписанных ей сильнодействующих… как их там… антидепрессантов, во, — он заглянул в бумажку, которую держал в руке, — пришла с собакой к драмтеатру. Собаку отпустила, а сама вошла в каптёрку к Ложкину, опять же пребывая в полубессознательном состоянии. Либо он увидел её снаружи и сам привёл к себе, что более вероятно. Экспертиза показала следы неоднократных половых сношений, а в крови потерпевшей — алкоголь. В общем, старый мудак держал её у себя, поил, трахал и радовался. Это то, что практически установлено. Дальнейшее пока можно только предполагать. Потерпевшая могла повеситься сама, очнувшись и обнаружив, что происходит. Мог её прикончить и сам Ложкин. Так или иначе, именно он отнёс её ночью в лесок, что доказывают следы на месте преступления: на его ботинках обнаружена почва и сосновые иглы из этого самого леска. Короче, колоть его не переколоть, но, в общем и целом, картина ясна. Светит вышка, если обнаружится, что убил всё-таки он.

— Тогда смысл ему колоться вообще, — пробормотал Сёма, которому вдруг отчаянно захотелось выпить.

Гризли, в очередной раз внимательно посмотрев на него, выразительно крякнул, поднялся, отпер сейф и достал оттуда бутылку дагестанского коньяка. Толян, снова оживившись, потёр ладони и предложил сбегать вниз, к ларьку, за шаурмой, которую там бойко вертели две симпатичные среднеазиатские девахи.

— Чего смурной-то? — напрямик спросил Гризли Сёму после того, как все тяпнули по первой и налили по второй. — Давай, сам колись. Девку жалко, спору нет, но есть что-то ещё?

От проницательного взгляда его медвежьих глазок трудно было хоть что-то утаить.

— Есть, — кивнул Сёма, отставив стопку. — Картинка на стене.

Толян застонал и начал было: «Да что ты гонишь», но приумолк под пронзительным взором Гризли.

— Продолжай, — бесстрастно обронил тот.

И Сёма продолжил:

— Эта картинка — будто детская игра, я в такую в первом классе играл. Развивает этот, как его, тезаурус, — щегольнул он заумным словцом. — Кто-то загадывает слово, лучше подлиннее и поуматнее. Называет первую и последнюю буквы. А второй должен угадать другие буквы и само слово. Если не угадывает — попадает на виселицу.

— Точно, точно, — подхватил Толян, которого сразу развезло, голубые глаза заблестели. Он перевернул свой клочок бумажки и схематично изобразил на нём повешенного человечка. — Сперва саму виселицу рисуешь. Потом…

— Достаточно, я понял, — сдержанно прервал его Гризли. — И?.. — он снова посмотрел на насупившегося Сёму.

— Кто это рисовал? — выпалил тот. — Сама девчонка? Ложкин этот сраный? И когда? Вы же видели туфлю.

— Да видел я, видел, — проворчал враз помрачневший старший опер. — Ты мне мою стройную версию для начальства не рушь.

— Да не рушу я! — горячо возразил Сёма и навернул вторую стопку. Коньяк ухнул в желудок и одновременно ударил в голову. Мир вспыхнул и поплыл, стало хорошо. Тепло, блаженно. Думать и говорить не хотелось, тем более обо всякой херне, но он всё-таки сказал: — Это послание для нас. Точно знаю. Это та тварюга, что науськала собаку и вселилась в попа. Зуб даю. Но вы, конечно, эдакого начальству не докладывайте, Фёдор Иваныч.

— Да уж, не буду, — тяжело уронил тот, продолжая сверлить взглядом своего лучшего сотрудника. — Ладно, давай дождёмся показаний Ложкина. Тебе бы Тони, нашего инспектора, сюда, он бы живо твою теорию поддержал, а мы что? Мы атеисты.

Толян зашлёпал было губами, явно намереваясь что-то вставить, но удержался. Было чревато.

— Расскажи лучше в подробностях, чего ты из Суньки привёз, — велел Гризли, наливая всем по третьей. — Светке своей — шубу, как собирался? Отблагодарила она тебя?

Сёма натужно усмехнулся и наконец полез в карман, чтобы вывалить на полированный стол китайские псевдо-«Ролексы». Настало время вручения подарков. Он это больше всего любил. Праздник к нам приходит, ёпта.

* * *

Расползлись они по хатам, как водится, на такси и поздней ночью. Сёма к осчастливленной Светке не поехал, незачем ей было в таком непотребном виде его лицезреть. Спал, не раздеваясь, у себя на холостяцком незастеленном диване. Утром долго стоял под душем, пил воду прямо из-под крана.

А прибыв наконец в райотдел, с тоской узнал, что подозреваемый Ложкин Иван Матвеевич, пятьдесят пятого гэрэ, ночью умер в больнице.

Всё.

Дело, можно сказать, закрыто.

И им теперь никогда было не узнать, кто же нацарапал на стене драмтеатра виселицу и женщину в сброшенной туфле. Кто играл с нею в эти игры. И с ними! С ними!

Сёма был и правда готов звонить Энтони Хиггинсу, вот только бы знать куда.

— И отец Александр здесь или нет, неизвестно, — беспомощно пробормотал он себе под нос, отрешённо разглядывая начальственный кабинет: стены в относительно свежих обоях, потрет Дзержинского над столом. — Да понимаю я всё! — вдруг вспыхнул он, поймав острый взгляд Гризли, такой же острый, как у портрета. — Но что нам делать, Фёдор Иваныч, если такая херня будет повторяться? Если эта… эта тварь найдёт кого-то ещё, как нашла Митрохину и Ложкина?!

— Ты считаешь, она их нашла? — напряжённо спросил Гризли, внезапно не пославший взбесившегося подчинённого туда, куда солнце не заглядывает.

Сёма убито кивнул. Сердце у него бухало где-то в горле, он то и дело судорожно сглатывал.

— Иди уже, — махнув рукой, посоветовал Гризли. — Иди домой, Игнат, ты сегодня не работник. Разучилась пить молодёжь, эх, вы…

Сёма хотел было с горя сморозить что-нибудь едкое, но поглядел на сумрачную физиономию Гризли и промолчал. Атеистическое начальство тоже переживало.

Ну и чего тут успорять?

Раздолбай Толян вообще на работу не вышел. И правда, разучилась пить молодёжь

* * *

Ноги сами понесли опера к драмтеатру. Он ещё немного постоял там на углу, рассматривая настенный рисунок. Человечек. Виселица. Туфля, процарапанная детальнее всего.

Да, это нарисовал кто-то, кто раньше нарисовал на другой стене собаку, а потом — ещё на одной стене — ладонь. И один человек погиб, когда у этой стены с рисунком взбесился бойцовый стафф, а молодой священник сам чуть было не убил себя, поняв, что в него вселилась какая-то тварь.

Ладонь на стене, шлепки ладоней по полу и тихий издевательский смех…

Сёма тогда сам это слышал.

Его опять пробил озноб.

— Дядя, вы чего там смотрите? — раздался позади него удивлённый мальчишечий голос, и, обернувшись, Сёма увидел пацана лет семи, в полосатом свитерке и шортах, на новомодном скейте. Точно такой, он помнил, вывозил из Китая мужик, приторочив его к спине. Возможно, даже батя этого пацана.

— Ничего, кати себе, — отрубил Сёма, но парнишка не уходил. Поковырял асфальт носком грязной кроссовки и пробурчал:

— Стоят тут, на стенах рисуют, а нам нельзя.

— Погоди, — Сёма наклонился к нему. — Я ничего не рисую, ты что. Я просто смотрю. А ты видел, кто рисовал?

Пацан кивнул:

— Тётя.

— Какая… тётя? — осторожно спросил Сёма.

— Красивая, — звонко ответил пацан. — Она тут с собакой своей гуляла, с ирландским сеттером, чёрно-белым, у меня есть энциклопедия «Твоя собака», я там такую видел. Она вот тут его усадила, а сама рисовала. Это такая игра, я знаю.

— Рисовала или царапала на стене? — быстро уточнил Сёма. Это было важно.

Пацан сосредоточенно нахмурился.

— Она точно рисовала. Фломастером. А кто потом по ним процарапал, не знаю. Не я. И она разговаривала с кем-то. Тихо так разговаривала, хотя тут никого не было. Я не слышал, что она говорила.

— Когда это было? — выпалил Сёма.

Пацан пожал острыми плечами.

— Недавно. Потом я её уже не видел.

— Слушай, я из милиции, — решительно проговорил Сёма, вытаскивая из кармана куртки блокнот и шариковую ручку. — Скажи свой адрес и как тебя зовут. На всякий случай. Может, это и не понадобится.

— Вы что, эту тётю в тюрьму посадите за то, что она нарисовала? — ахнул пацан и попятился. А потом быстро вскочил на свой скейт и покатил прочь.

Сёма беспомощно гаркнул вслед: «Стой!» — но за мальчишкой не погнался. Его показания действительно не понадобятся, дело закрыто. Да и что такого рассказал пацан? Невменяемая женщина играла в «виселицу» с кем-то невидимым?

Бред, вот что на это скажет Гризли. Бред.

Он захлопнул блокнот и отправился по уже проторенному пути в хозмаг. Купить шпаклёвку, белую краску и кисть.

Он мог сделать хотя бы это. Пускай на стене театра будет белое пятно. Ему насрать.

«Аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко ты со мною еси: жезл твой и палица твоя, та мя утешиста…» — вспомнил он отца Александра, механически, как робот, водя кистью по стене.

Вот она, его палица.

— Не убоюся зла, — с силой повторил он вслух и оглянулся.

Ему показалось, что свинцово-серые воды Амура плещутся совсем рядом, хотя набережная была метрах в ста от драмтеатра. Набережная, дебаркадер, речвокзал.

Река дышала, она жила, гневно смотрела. Тяжело ворочалась в своём русле, неся свинцовые волны к океану, как и сто лет назад.

Сёма как-то вдруг сразу успокоился. Бросил кисть в ведёрко с краской, решив оставить и его, и банку шпатлёвки возле стены. Его новые китайские джинсы были в белых брызгах, руки заляпаны до самых локтей.

Он решил, что непременно отыщет отца Александра.

* * *

А спустя несколько дней вода в Амуре начала подниматься.

* * *

— По данным метеорологов, причиной наводнения стали интенсивные ливневые дожди, охватившие верховья Амура. Максимальный уровень реки достиг 911 сантиметров. Критический — 650 сантиметров, могу отметить. Были затоплены оба городских района, промышленные предприятия, драматический театр и краеведческий музей. Из половины жилых застроек, особенно из частного сектора, жителей пришлось эвакуировать в пункты временного размещения. Объявлен режим чрезвычайной ситуации.

Одним духом выпалив заученное, глава администрации на телеэкране нервно поправил очки.

— Я слышала от местных жителей, что существует некая легенда — что однажды Амур за что-то разгневается и разольётся от сопок до сопок, — бодро прострекотала московская телеведущая в белой блузочке с чёрным бантиком у горла, придававшим ей вид дореволюционной курсистки.

— Это всё чепуха, что вы, — явно сдерживаясь, отрезал глава администрации. — Суеверная чепуха. Ситуация под контролем.

* * *

Нечто огромное, непостижимое и лютое, что таилось под таёжным городом К., стоявшим на берегу самой широкой на этом краю материка реки, решило, что пора уходить, пока не поздно. Против него ополчилась сама эта река, тайга, вся эта земля, изгонявшая его прочь.

Такой силе оно не могло противостоять. Сила была куда более древней. Чистой. Всесильной.

«Чтоб вам всем утонуть», — яростно и беспомощно подумало оно, исчезая.

* * *

«К ликвидации последствий наводнения были привлечены свыше 300 тысяч человек (включая военнослужащих восточного военного округа). Они участвовали в эвакуации людей, строительстве дамб, доставке продуктов питания в затопленные районы, а также организовали понтонную переправу. Всего из опасных зон было эвакуировано более 32 тысяч человек, в том числе свыше 10 тысяч детей».

@темы: фики, Русреал, ФБ-23

Название: Зеленоградск, мурлыкающий и мяукающий
Автор: sillvercat для fandom Cats 2023
Бета: Xenya-m
Форма: фандомная статья + фоторепортаж
Размер: драббл, 304 слова, 16 фотографий
Персонажи: коты
Категория: джен
Жанр: статья
Рейтинг: G
Краткое содержание: Как курортный город на Балтике превратился в кошачий.

Каждый приличный курортный город должен себя как-то по-особому позиционировать, чтобы отличаться от других в благом для бюджета деле привлечения туристов. Зеленоградск, изначально прозывавшийся Кранц, морской курорт, расположенный на побережье Балтики в Калининградской области, сделал самый беспроигрышный ход. Он объявил себя городом кошек.

Всё в этом городе, где проживает всего 16 с половиной тысяч жителей, подточено под хвостатых, мурлыкающих, пушистых и не очень четвероногих любимцев. Обоснуем для такого позиционирования стала городская легенда о том, что в средние века (а Зеленоградск-Кранц был основан аж в 1252 году) именно кошки спасли город от нашествия крыс, а следовательно, от чумы. Кроме того, всем известный сказочник Эрнст Теодор Амадей Гофман, написавший «Житейские воззрения кота Мурра», родился не так далеко отсюда, в Кенигсберге (ныне Калининград). В общем, местные власти сочли всё это достаточным обоснованием для придания городу статуса «кошачьего» и принялись за дело. Из городского бюджета и пожертвований меценатов были выделены средства на волшебное преображение.

Расписные стены домов.

Знаменитая скульптуры «Курортница» — девушка с чемоданом и котиком на нём, снимающая «селфи».

Крышка канализационного люка.

Светофор со светящимися котиками.

Дорожный знак.

Ограда местного кафе.

Объявление на газоне.

Автомат по продаже кошачьего корма на центральной улице — Курортном проспекте.

Котодомики — лучшее место для проживания котиков.

Не все жители Зеленоградска довольны таким «брендированием» родного города — некоторым кажется, что администрация в погоне за вниманием туристов перегибает палку. Тем не менее обитающих на улицах города котов не так уж и много, не то что в южных городах. И все эти коты и кошки выглядят ухоженными, упитанными, здоровыми и доверчиво относятся к людям, стремящимся их погладить. Практически отсутствует специфический запах нестерилизованных котов. И за всё время экскурсии нам встретился всего один маленький котёнок. Так что да, следует признать, что администрация действительно следит за порядком. Там есть даже специальная должность куратора кошек — или «котошефа», — обеспечивающего уход за городскими животными.

Посмотрите на этих счастливых, разомлевших на солнце мурлык и улыбнитесь.

Название: Кошачья Башня
Автор: sillvercat для fandom Cats 2023
Бета: Xenya-m
Форма: фандомная статья + фоторепортаж
Размер: драббл, 240 слова, 16 фотографий
Персонажи: коты и кошки
Категория: джен
Жанр: статья
Рейтинг: G
Краткое содержание: Как старинная водонапорная башня стала приютом для четырёх с половиной тысяч кошек.
Примечание: использованы сведения и схема здания, содержащиеся на официальном сайте коллекции.

Высокие водонапорные башни издавна стали достопримечательностью старинных городов. В Зеленоградске Калининградской области, называемом ранее Кранцем, водонапорная башня высотой почти в сорок метров также была достопримечательностью и своеобразной «визиткой» этого маленького города. Башня уцелела дахе в войну. Но в двухтысячных её видный отовсюду купол, (там находился огромный накопительный бак для воды) пришёл в полную негодность и начал представлять угрозу для окружающих.

Но — ура! — знаменитую башню, пришедшую в упадок, выкупили у городских властей меценаты-кошколюбы для размещения своей арт-коллекции. Так прекрасное архитектурное сооружение получило вторую жизнь — исключительно благодаря кошкам!

Нынешняя реконструкция Башни велась шесть с лишним лет, с с 2006 по 2012 год. Были бережно сохранены все исторические элементы здания: входная группа, боковые русты, ковка, остатки лепных украшений. Старинная кирпичная кладка была тщательно законсервирована от дальнейшего разрушения.

Реконструированная Башня получила имя Муррариум. Муррариум был торжественно открыт в сентябре 2012 года. Здесь содержится более четырёх с половиной экземпляров коллекции — статуэток и изображений самых разных представителей семейства кошачьих.

Предлагаем вам совершить экскурсию по Муррариуму, как совершили её мы.

Лестница — о-очень крутая и кажущаяся бесконечной — этаж за этажом знакомит нас с разместившейся в витринах и на стенах коллекцией.

Вниз гости Муррариума спускаются на лифте.

Отдельные витрины и самые интересные экземпляры коллекции.

Есть здесь и живой талисман Муррариума, рыжий и упитанный Семён.

На высоте двадцати четырёх метров от земли, в зоне бывшего накопительного водяного бака, расположена круговая смотровая площадка, откуда открывается прекрасный вид на город и окрестности. Вы тоже можете им полюбоваться!

Бонус: клип авторства Муррариума.

@темы: фото, кошачье, ФБ-23

Название: Хранитель Книги
Автор: sillvercat для fandom Orcs 2023
Бета: Xenya-m
Канон: ориджинал
Размер: миди, около 10000 слов
Пейринг/Персонажи: Гхурх, Ллуэллин, братья Гхурха, другие орки и эльфы, Книга
Категория: джен
Жанр: modern!AU, драма, экшн, юмор, броманс
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Эльф Ллуэллин неожиданно обнаруживает в себе способности к давно утраченной эльфами древней магии и в подвале дома своего покойного деда находит таинственную Книгу. За ним охотятся его же соплеменники из экстремистской организации «Власть Светлых», а помогает ему, наоборот, орк Гхурх Моррин со своими братьями.
Примечания: В этой реальности орки — правящая каста, эльфы — маргиналы.
Сиквел к командным текстам прошлого года «Эльфийская магия» и «Орочья магия»
Предупреждение: насилие, обсценная лексика, сленг, стёб, немного политики
Ссылка: тут.

Побег

Гхурх легко прошёл паспортный контроль и таможенный досмотр перед рейсом на Гелион. Вещей у него с собой было немного, все они легко уместились в небольшой элегантной кожаной сумке, пошитой на заказ. Он сроду не гонялся за одеждой модных брендов, за исключением нескольких деловых костюмов для бизнес-переговоров, но считал, что аксессуары и обувь должны быть наилучшими. Возможно, такие привычки были отголосками боевого прошлого орков: воин мог ходить хоть в лохмотьях, но амуницию, сапоги и оружие выбирал придирчиво, покупал втридорога и ухаживал потом за всем этим, как за любимым конём.

Касательно коней у Гхурха были те же первобытные, как дразнились его братцы, убеждения. Конь, то есть автомобиль или флайер, должен быть прежде всего надёжным. Красота — потом. И точка.

Он спокойно стоял на движущемся полотне дорожки, мимо которого то и дело проскакивали разные нетерпеливцы. Гхурх с усмешкой за ними наблюдал. Ну куда торопиться, если в конце концов все они должны были оказаться в одном самолёте. Нет же, мчатся как ошпаренные. Нервная система совсем ни к чёрту. А ведь среди нетерпеливцев были и орки, не только люди. Да уж, сытость цивилизации пагубно повлияла даже на его сородичей. В давние времена те невозмутимо висели на пыточных столбах, позволяя себе лишь в качестве самовыражения поливать своих палачей отборной бранью.

Наконец дорожка перебазировала Гхурха, как и десяток других пассажиров бизнес-класса, в чрево самолёта, а хорошенькая белокурая стюардесса-эльфийка с заученной приветливой улыбкой указала на обозначенное в посадочном талоне место. Чтобы не терять даром времени, он сунул в ухо наушник, устраиваясь поудобнее и проглядывая рекламный журнал.

Он предпочитал, чтобы все органы его чувств были заняты делом.

Бодрый баритон в наушнике возвестил:

— Вы слушаете радиостанцию «Око Света». Наши источники сообщают, что пострадавший при столкновении с полицией пятнадцатилетний перворождённый Феррел Сейлас, который накануне был выписан из муниципального госпиталя в коматозном состоянии, пришёл в себя. По словам его родных, он ничего не помнит о случившемся. После проведённого обследования его состояние признано удовлетворительным. Таким образом, полицейские, ранее обвинённые в превышении служебных полномочий в отношении этого подростка, подвергнутся лишь дисциплинарному взысканию и временному понижению по службе.

«Но это ничему не научит подонков», — угрюмо подумал Гхурх, выдёргивая наушник. Отвратительные гладкие фразы диктора напоминали приторные обсосанные леденцы и вызывали зубную боль.

Что на самом деле спасло мальчишку, получившего полицейской дубинкой по голове, так это чудо.

Чудо в лице магика-эльфа Ллуэллина Элгота.

Который сам по себе был чудом — с его зелёными льдистыми глазами, кривой усмешкой и изящным тонким телом в росписи цветов и листьев.

Гхурх в замешательстве кашлянул и поспешно погрузился в деловые бумаги, извлечённые из сумки. Хорошо, что в бизнес-классе самолёта кресла стояли по одному в ряду. Никаких соседей, ни с кем не надо поддерживать вымученных светских бесед.

С кем он бы хотел сейчас поговорить, так это с Ллуэллином, остроязыким и злым, как жгучий перец. Отчаянным и беззащитным. Вором и магиком.

Гхурх поймал себя на том, что невидяще таращится в свои бумаги, и раздражённо поерошил волосы на макушке широкой смуглой ладонью. Ллуэллину пора было убираться из его башки.

Пока что он не мог сделать для него больше, чем уже сделал.

* * *

Ллуэллин Элгот, а по новым документам вовсе даже Тавиор Кенгорн, стоял перед обшарпанным столом оперуполномоченного Мая Савиана, как тот не очень внятно ему представился. Стоял, надеясь, что у него на лице не написана тоска и безнадёга. Что ему удаётся выразить то, что он совсем не испытывал: ощущение собственной невиновности вкупе с лёгкой примесью страха и любопытства. Мол, интересно, чего вы прицепились ко мне, но лучше бы всё-таки отцепились, а? Я же законопослушный гражданин, ничего такого-эдакого за мной не числится.

Ллуэллину требовалось скрыть от проницательного взора оперуполномоченного Савиана, прах его побери, слишком многое.

Во-первых, то, что лежащие на столе документы на имя… как его там… Тавиора Кенгорна были фальшивыми.

Во-вторых, то, что ксиву эту заказал для него у ксивщиков через своего информатора не кто иной, как Гхурх Моррин, богатый орк, успешный бизнесмен, владелец корпорации «Стройки Моррина», столп общества и всё такое прочее.

В-третьих, то, что он, Ллуэллин, познакомился с Гхурхом Моррином в его собственном особняке по улице Платановой, когда попытался его обнести в отсутствие хозяев. Вернее, это наводчик его подвёл, заверив, что хозяева, мол, отсутствуют. Поразъехались по заграницам. На самом деле дома не было только Гхурха, который, однако, заявился чуть позже, пока его младшие братишки, двое рослых кабаняк, вертели и тыркали пойманного ими Ллуэллина как хотели. Спасибо, не жарили. Ллуэллину удалось заболтать Гхурха, оглоушить его выплеском древней магии и свалить.

Да, главное, что требовалось Ллуэллину скрыть от полицейских, — собственные магические способности, которых, как было общепризнано, и вовсе не осталось у перворождённых в этом мире, где после тысячелетней давности разгрома Светлых Сил господствовали орки.
То, что на службе в полиции в чине оперуполномоченного оказался этот эльф, Май Савиан, было всего лишь следствием политики толерантности, громогласно провозглашённой нынешней правящей элитой. Раньше ни один эльф не мог бы подняться выше должности патрульного в родном гетто на задворках.

Ллуэллин незаметно сглотнул и переступил с ноги на ногу. Потом кашлянул и скучным голосом осведомился:

— А что не так-то, господин оперуполномоченный? На каком основании меня задержали?

Опер поднял голубые раскосые глаза и не менее скучающим тоном отозвался:

— Сам как думаешь?

О, эта замечательная тактика была Ллуэллину знакома — заставить психовать и юлить в надежде, что задержанный сам себя оговорит. Ага, держи карман шире, господин опер, я тебе туда дензнаков накидаю. Впрочем, как раз этого, возможно, и добивался Савиан.

Несмотря на юность, Ллуэллин был калачом тёртым, хотя, к своему счастью, в полицейские картотеки никогда не попадал. Единственным, кто ухитрился его ошеломить, был громадина-орк Гхурх Моррин. Которого он оглушил магическим ударом и сбежал, а тот его разыскал, но не для того, чтобы отомстить, а для того, чтобы предложить свою помощь. Сумасшедший медведь.

Его личный собственный волшебный медведь, отчаливший сейчас за бугор.

Ллуэллину предстояло выкручиваться одному. И кое-что облегчало ему эту задачу — новый пустой мобильник, например, с новой же симкой, на покупке которого настоял предусмотрительный Гхурх. Номер Маэля — своего единственного друга — Ллуэллин и так знал назубок. А остальные ему были без надобности. Так что из отобранного мобильника копы всё равно ни хрена бы не выкрутили.

— Я без понятия, — ответил он полицейскому со всей возможной честностью, глядя прямо в глаза без малейших признаков агрессии. Хотя дешёвые металлопластиковые наручники впивались плохо обработанными краями в его запястья, а заведённые за спину руки изрядно затекли.

Опер ещё некоторое время сверлил его пронзительным взором, а потом снова уставился на его документы, лежавшие перед ним на столе аккуратной кучкой: паспорт, страховое свидетельство, медполис, кредитка. И постучал по ним кончиком дешёвой пластиковой ручки:

— Видите ли, господин Кен-горн, — это имя он произнёс раздельно, нехорошо ухмыляясь, — мы на днях задержали ксивщика, который делал эти документы.

Ллуэллин опять выдержал его цепкий взгляд, не мигая, хотя сердце его ухнуло вниз. Ещё не хватало! Такого поворота ни Гхурх, ни он сам не предусматривали.

— Он запел у нас, как канарейка на жёрдочке, причём не отходя от станка, — вкрадчиво продолжал Савиан, незаметно поднявшись со стула и одним неуловимым текучим движением переместившись за спину Ллуэллина. — Поскольку матрицы тех фальшивок, что он делал последними, так и зависли в его оборудовании, нам осталось только их извлечь и проследить, не всплывут ли они где-нибудь. И вот они всплыли, представляешь? Всплыли, когда ты, щенок, решил приобрести билетик на поезд до Бонгарта. К сожалению, ксивщик выдал нам только промежуточного заказчика, а главный заказчик остался неизвестным. Это был ты? Или какой-нибудь твой дружок? Что ты забыл в Бонгарте? Отвечай, сучонок!

Он неожиданно и больно дёрнул Ллуэллина за цепочку наручников, и тот стиснул зубы, удерживаясь от вскрика. Сука, вот же сука, а ещё из перворождённых. Ллуэллин раньше с эльфами, оказавшимися хоть на какой-то вершинке власти, дела не имел, хотя подозревал, что те будут ещё хуже орков. Так и вышло.

Но ему оставалось лишь дальше изображать оскорблённую невинность. Ни в какой Бонгарт он вообще не собирался. Просто купил туда билет, после чего его и замели, видать, данные фальшивого паспорта сразу попали в полицейскую поисковую систему. Нужна же была Ллуэллину вовсе Кандерога, железнодорожная станция, находившаяся перед Бонгартом. Именно в Кандероге он собирался потихоньку соскочить с поезда.

— Не понимаю, про что вы толкуете, господин оперуполномоченный, — процедил он, переведя дух. — Паспорт мне выдали в казённой управе нашего ок…

Он не договорил, потому что сапог мудилы Савиана саданул его под колени. Ллуэллин на эти самые колени и рухнул, на сей раз не удержавшись от стона и смачного ругательства, за что получил ещё и удар кулаком по затылку — несильный, но чувствительный. Савиан явно не собирался пока что его калечить, так, баловался.

— За что? — возмущённо прохрипел Ллуэллин, продышавшись. Да, пора было начать возмущаться. Пусть грёбаный опер ещё поговорит, что-нибудь расскажет — тот явно был из породы уёбков, которые упиваются звуками собственного голоса.

— За ложь, любезный Кенгорн, исключительно за ложь, — насмешливо пропел у него надо головой Савиан. — Неужели ты думаешь, что мы не подняли архивы той управы, которую ты только что всуе упомянул. Некий Тавиор Кенгорн там действительно значится, но вот незадача: бедолага скончался во младенчестве, как это часто бывает с ребятишками из трущоб, и похоронен на общественном кладбище…

Дальше его трёп вообще слушать не стоило. Всё было ясно. Вместо этого Ллуэллин прислушался к себе. Он не применял магию с тех пор, как вылечил покалеченного полицейскими пацана на окраине Шогвосса. И сейчас с нарастающим восторгом и яростным весельем чувствовал, как внутри разгорается знакомый и ослепительный белый свет. Вздымается неудержимая, неостановимая волна.

Обжигающая древняя магия.

Он невольно закрыл глаза, вновь для виду беспомощно дёрнув скованными за спиной руками. Проклятие, ведь этот злосчастный Савиан на самом деле знать не знал, с кем нечаянно связался!

Но Ллуэллин сейчас не мог лишить его сознания магическим ударом, как сделал это когда-то с Гхурхом. Что он, спрашивается, предпримет, если останется закованным в наручники посреди кабинета в этом занюханном полицейском участке? Допустим, от толчка магии и наручники упадут с него, будто осенние жухлые листья. Допустим, хотя он представления не имел, как это проделать. Но ему надо было ещё миновать будку на входе — с металлоискателем, с цепкими любопытными взглядами других мудаков-полицейских?

На самом деле он только-только начал учиться управлять заложенной в нём силой — и применял её пока что всего несколько раз. Для целительства. И лишь однажды — чтобы оглушить Гхурха.

Который потом всё равно его поймал, встретив на улице удирающим от экстремистов Власти Светлых — тем тоже не терпелось заполучить в сети своей организации чуть ли не единственного уцелевшего магика, по крайней мере в Шогвоссе точно единственного. Тогда-то Гхурх и привёз его — не в свой шикарный особняк, а в уединённую квартиру в богатом квартале, где накормил, напоил и спать уложил, клятый медведь. Волшебный медведь.

И объявил, что, мол, ничего ему, Гхурху, от Ллуэллина не нужно. Что он всегда будет помогать Ллуэллину бескорыстно, то есть даром. Потому что Ллуэллин, видите ли, чудо.

Сделал ему документы и отпустил. А сам улетел на неделю в Гелион.

И теперь его чуду предстояло поднатужиться, чтобы не сдохнуть в камере под толпой других сидельцев.

Именно про это как раз толковал сволочной опер, когда Ллуэллин снова к нему прислушался.

— Смотри, красава, я тоже перворождённый, как видишь, и не хочу для тебя ещё больших неприятностей. Но мне, как ни прискорбно, придётся их для тебя организовать, — вкрадчивый голос его упал до полушёпота, — если будешь нарываться и дальше. Такому красавчику, как ты, с этой серёжкой в ушке и росписью на шкурке, в любой камере о-очень обрадуются. У нас тут какого только сброда нету. Полуорки, полуэльфы, ну и чистокровные люди-человеки, само собой. Все — отъявленные бандюги, пробу ставить негде. Камеры, увы, перенаселены, до пятнадцати уродов туда набивается. То-то им будет веселье, то-то раздолье, когда ты где-нибудь станешь шестнадцатым. А?

Ллуэллин невольно содрогнулся, а по губам Савиана скользнула почти мечтательная усмешка. Обрисованная картина его явно возбуждала, и Ллуэллин почувствовал вспышку омерзения. Вот же дерьмо.

Надо было действовать, пока не поздно.

Он глубоко вздохнул и испуганно забормотал, будто со стороны слыша свой жалкий скулёж:

— Не надо, что вы, господин оперуполномоченный… не делайте этого, не берите греха на душу. Я расскажу, я всё расскажу… Спрашивайте.

— Вот так бы и давно, — удовлетворённо проговорил Савиан, легко вздёргивая его на ноги и возвращаясь к своему столу. Присев за него, он извлёк из ящика разлинованный лист бумаги, очевидно, готовясь писать протокол, а Ллуэллин тем временем взахлёб продолжал:

— Видите ли, господин оперуполномоченный, мне, конечно, стыдно в эдаком признаваться, но я нахожусь на содержании у одного богатея… он-то и заказал для меня эти документы.

Это прозвучало вполне правдоподобно, поскольку и являлось почти что правдой.

— Кто это? — отрывисто спросил Савиан. — Имя, фамилия, род занятий, место жительства? И твоё настоящее имя?

Он занёс свою ручку над разлинованными листками, и тут Ллуэллин выпалил:

— Выпишите мне пропуск, господин оперуполномоченный. Ну!

Удар магии, рассчитанный Ллуэллином наугад, сработал как надо, к его величайшему облегчению. Будто бы он, закованный в наручники, всё же сумел влепить кулаком в челюсть ненавистному оперу. А сукин сын Савиан вскинул на него расширившиеся голубые глаза, пару раз хлопнул ресницами в полном недоумении, потом медленно, очень медленно извлёк из ящика стола ещё одну бумажонку — маленькую, розовую. И что-то накарябал на ней, едва не высунув язык от усердия и заглядывая в лежащую перед ним ксиву Ллуэллина.

— Готово, — пробормотал он, послушно проделав всё это.

Сработало! О Эру, действительно сработало!

Но Ллуэллин не позволил себе радоваться. Сюда в любой момент мог войти кто угодно, и он бы совершенно не знал, что с этим «кем угодно» делать. Не складировать же ему тут полицейских пачками! Поэтому он ещё раз несильно подтолкнул Савиана со словами:

— Давай, сними с меня браслеты. Быстрее!

Тот встал из-за стола уже совсем не таким плавным движением, как раньше. Теперь он двигался рывками, словно кукла на ниточках, суетливо доставая из кармана отмычку. Старался угодить, падла. Ллуэллин с удовольствием угостил бы его парой пинков. Но вместо этого сурово приказал, ткнув высвободившейся из хватки металлопластика рукой в сторону узкого дивана с засаленной обивкой, притулившегося в углу кабинета:

— Спать ложись. Ты устал.

Деревянными шагами прошествовав к своему крайне неудобному ложу, Савиан рухнул на него, поджал под себя ноги и мигом захрапел.

О Эру всемогущий…

Ллуэллин мгновенно сгрёб со стола свои документы, розовый пропуск и лист протокола. Осторожно выглянул за дверь — там никого не было — и припустил по прокуренному коридору, расчерченному полосами света из грязных, с разводами, окон. Он надеялся, что правильно помнит, где тут выход.

* * *

Ллуэллин осознал, что ему снова неимоверно повезло, когда на негнущихся ногах, но с лёгкой улыбкой субъекта, которому нечего и некого бояться, миновал дежурного полицейского-орка на входе. Тот, правда, мельком глянув на розовую бумажку пропуска, оказавшуюся у него перед носом, проворчал:

— И чего этот белобрысый, Май этот, всё мудрит… Туда-сюда какого-то сопливого эльфёнка таскает, бумагу переводит. Где бы ни работать, только бы не работать.

«Моралист хренов», — подумал Ллуэллин, еле удержавшись от нервного смешка.

Но на улице, где уже начал накрапывать мелкий дождик, ему расхотелось смеяться и ликовать. Он прошагал два квартала, стремясь побыстрее отдалиться от полицейского участка и затеряться в толпе. Ладно, затерялся. Но что дальше-то?

Он никак не мог навести копов и сраных революционеров из «Власти Светлых», что шли по его следу, на Маэля. На своего единственного друга. Обращаться к нему за помощью было нельзя. Просто нельзя, и всё, хотя сам Маэль, узнай он об этом, по башке бы ему настучал, к бабке не ходи.

Успел ли грёбаный опер занести куда-то его данные? Вспомнит ли тот вообще, что произошло?.. Ллуэллин понятия об этом не имел, но из предосторожности в ближайшем же банкомате опустошил банковскую карту и рассовал по карманам наличность. Карточка, по крайней мере, пока не была заблокирована, и на том спасибо. Поколебавшись, он незаметно опустил её в ближайший мусорный бак — чтобы не напали на след. Но что ему было делать с паспортом и другими своими бумагами, если треклятый ксивщик с ними засветился? Старые документы Гхурх у Ллуэллина забрал, и это, с одной стороны, было хорошо — после того, как в полиции его вывернули наизнанку. А с другой стороны, получалось, что он теперь и билет-то на поезд не мог купить. Пешком ему до Кандероги пердохать, что ли?

«Ну ты и дурень, — изрёк у него в башке ехидный внутренний голос. — Пешком-то зачем? Автостопом».

Это тоже было рискованно, но куда деваться!

Рюкзак с кое-какими пожитками, привезёнными Гхурхом с его съёмной хаты, остался в привокзальной камере хранения. Всё тот же внутренний голос предложил на него забить — а ничего другого и не оставалось. Приблизительно прикинув дальнейший путь, Ллуэллин подгрёб поближе к автобусной остановке, высматривая на схеме маршрутов загородные. Стоял, стараясь слиться с фонарным столбом, к которому прислонился, и поглубже натянул на голову капюшон тонкой серой ветровки.

Если бы старая магия могла сделать его вовсе невидимым, он молил бы об этом Эру, пока не охрип.

Но вот прямо сейчас Эру явно его оставил, потому что рядом у обочины плавно затормозил здоровенный вишнёвый «ярви», из которого высунулась лохматая орочья башка, и смуглая скуластая физиономия расплылась в торжествующей ухмылке:

— Садись, заебались за тобой гоняться. Садись, говорю, тут нельзя останавливаться!

Ллуэллин подавил желание кинуться прочь и, едва волоча ставшие ватными ноги, побрёл к машине, из которой торчали уже две одинаково кудлатые башки — братцев Гхурха, прах их побери, похожих на старшенького, как горошины из стручка. Только более молодые, отвязные и мелкие горошины.

Ну как мелкие… Каждый из них был на голову выше Ллуэллина и раза в полтора шире в плечах. Кабаняки хреновы.

Бегать от этих здоровенных придурков, в общем, было бессмысленно.

Проскользнув на заднее сиденье, Ллуэллин снова прислушался к себе и слегка приободрился. Магия не переполняла его, готовясь выплеснуться, но оставалась внутри. Словно спокойное озерцо после недавно налетевшей и схлынувшей бури. Он не знал, сможет ли одолеть сразу обоих, если до этого дойдёт. Просто надеялся, что не дойдёт.

Сидя на краешке обитого тёмным велюром сиденья, он сверлил взглядом их курчавые затылки, пока тот братец-акробатец, что сидел рядом с водилой, не обернулся к нему, снова сверкнув белым оскалом:

— Чо зыришь? Не боись, мелочь, не обидим.

И заржал.

Ллуэллин ожидал какой-нибудь глумливой похабной подначки, учитывая, как они оба измывались над ним в братнином доме, но парень — звали его, кажется, Мхурх, тот, что тогда получил по роже от старшего, — продолжал вполне миролюбиво:

— Братан велел за тобой присматривать, вот мы и присматриваем. Так что выкладывай, чего надо.

Ллуэллин подозрительно уставился ему в лицо. Что ж, похоже, им можно было верить. Он осторожно проговорил:

— Вообще-то мне надо в Кандерогу. Отвезёте?

— Не вопрос, — легко отозвался водила, прибавляя скорость, и Ллуэллина вжало в спинку сиденья. Он заёрзал, устраиваясь поудобнее, и нерешительно спросил:

— А закурить есть?

— Не вопрос, — откликнулся на сей раз младший, вынимая из «бардачка» пачку «Монкальма», позолоченную зажигалку и передавая всё это Ллуэллину. Вот за что тот был несказанно признателен. Его-то сигареты остались в грёбаном участке.

— Вы как меня нашли? — не вытерпел он.

Учитывая, что он изо всех сил старался замаскироваться, это было даже обидно.

Братцы переглянулись, и средний, Пхурх — о Эру, что за имена были у этой троицы! — наконец степенно объяснил, небрежно придерживая баранку руля ребром левой ладони:

— У Гхурха повсюду связи. Один человечек позвонил и напел, что ксива твоя засветилась у оперов как фальшивая и те тебя уже заграбастали. Старшой нас вызвонил, мы — в тачку и сюда. К участку этому вонючему.

Насчёт вонючести участка Ллуэллин был с ним целиком и полностью согласен. Все служившие там тоже были те ещё вонючки.

— Ну, мы припарковались на углу, через улицу, сидели и гадали, как тебя оттуда вытащить, обсуждали диспозицию, короче, — важно продолжал Пхурх, почти не глядя на шоссе, по которому они неслись с немаленькой вообще-то скоростью, деревья и рекламные щиты по обеим сторонам так и мелькали.

— Осторожнее, — буркнул Ллуэллин, и Пхурх не преминул съязвить:

— Тебе-то чего бояться, ты же бессмертный.

Но скорость этот придурок всё-таки сбросил.

— А что, какие были варианты для… для вытаскивания? — осведомился Ллуэллин после паузы. Он представления не имел, что могло взбрести этим двум раздолбаям в их раздолбайские головы.

Пхурх покосился на него весёлым тёмным глазом, а ответил Мхурх:

— Ну, в багажнике есть парочка светошумовых гранат…

Ллуэллин поперхнулся, и оба с готовностью захохотали.

— Шутка, — с прежней важностью объявил Пхурх. — Мы бы подождали, не выпустят ли тебя, и если нет, то тот человечек, что братану помогает, заявился бы. Он вообще-то из прокуратуры, так что ему тебя отдали бы. А он — нам. Не безвозмездно, само собой. И тут зырим — ты идёшь. Ну, и мы потихоньку за тобой. Так они чего, отпустили тебя, правда, что ли?

— Н-не совсем, — пробормотал Ллуэллин, покусывая губы.

— Ты их замагичил! — разинул рот Мхурх, уставившись на эльфа с нешуточным уважением. — Крутняк! Вырубил кого, что ли?

«Замагичил» — было хорошим словцом. Младшие Моррины, хоть и долбоклюи, всё же сильно походили на старшего брата.

— Не совсем, — повторил Ллуэллин. — Там был оперуполномоченный, ну, который меня допрашивал… так я его… немного подтолкнул. Он сперва мне пропуск выписал, а потом… просто заснул. На диване.

— Ого! — протянул Мхурх с прежним почтением. — Ты и с нами так сможешь?

Глядя в его округлившиеся карие глаза, Ллуэллин невольно прыснул, и тогда младшенький тоже неуверенно заулыбался. Прах его дери, Ллуэллин начинал испытывать к этим лосям безотчётную симпатию!

Хотя почему «безотчётную»? Он понимал, что просто видит в них Гхурха.

— Я не знаю, — честно признался он, хотя из соображений осторожности следовало бы твёрдо заверить эту резвую парочку оглоедов в своей полной над ними магической власти, а то мало ли... Но он сказал чистую правду: — Я толком пока не знаю, на что я способен. Не знаю, что делали старые магики, чтобы правильно управлять… ну… — он покрутил рукой в воздухе, — всем этим.

Средний кивнул, как бы принимая такой расклад, и задал новый вопрос, уже не имеющий отношения к магическим возможностям Ллуэллина:

— А зачем тебе в Кандерогу?

Ллуэллин снова на миг прикусил губу, но потом всё-таки решился и бухнул:

— Там дедов дом стоит. В лесу.

Лес ждал их. Лес, дом эльфов.

Хранитель Книги

Дедов дом до сих пор снился Ллуэллину. Хотя какой уж там дом — сейчас он понимал, что это просто лачуга, хижина, крытая дранкой, с нависающими над самой головой почерневшими балками потолка, с самолепной печуркой в углу, нещадно дымившей. Но в детстве эта хижина казалась ему чем-то волшебным. Приютом тех древних сказочных существ, что умели понимать язык деревьев, зверей и птиц.

Прямо за хижиной высилась огромная сосна, по стволу которой сновали юркие белки, сбрасывавшие шишки на голову маленького Ллуэллина. Тот пыхтел и злился, тщетно пытаясь вскарабкаться наверх по смолистому толстому стволу. Дед посмеивался над ним и говорил рассудительно: «Ну ты же не белка…» Потом Ллуэллин научился перебираться на корявые ветви из чердачного окна и, к удивлению и испугу деда, действительно начал путешествовать среди сосновой хвои, ловко цепляясь за сучья. Теперь он уже со смехом сыпал сверху на седую голову деда мелкие веточки и чешуйки шишек, а тот беззлобно ругался и грозил выпороть.

Хорошее было время. Лучшее время в его жизни.

Ллуэллин не знал, цел ли этот дом, приют его детства, куда он приезжал из города каждое лето, а после смерти родителей прожил там два с половиной года.

Кандерога была железнодорожной станцией, вокруг которой вполне естественно образовался посёлок. Население его — эльфы, полуэльфы и люди — работали на этой самой железной дороге, в лесные предгорья ходили по грибы и ягоды. Кто-нибудь из них вполне мог занять дедову хибару. Или спалить — просто так, из злого озорства. Ллуэллин, после смерти всех своих родных очутившийся в городском приюте и пробывший там до шестнадцати, про злое озорство понимал всё.

Его внезапно разморило от плавного хода машины, пожирающей пространство миля за милей. Братцы Гхурха перестали болтать и тоже притихли. Поэтому Ллуэллин даже не заметил, как Пхурх затормозил напротив заправки, оказавшейся ещё и местным техсервисом. Очнулся он, когда тот легонько коснулся его плеча своей лапищей и тут же её отдёрнул, будто обжегшись, со словами:

— Теперь куда? Вон станция, а шоссе дальше пошло, в Бонгарт.

— М-м… — промычал Ллуэллин, уставившись в окно и спросонок не узнавая местности.

Вдали вздымались отроги Серых гор, поросшие хвойным редколесьем и кустарниками, совсем рядом с лентой шоссе виднелись железнодорожные пути и небольшой старый вокзал, а за ним — россыпь домишек, среди которых величаво высились два особняка весьма прихотливой постройки. «Начальника станции и какого-нибудь местного торгаша, не иначе», — с ходу определил Ллуэллин.

Он не был здесь пять лет, а с тех пор многое изменилось. Но искать каких-то знакомых деда он не собирался. Незаметно попасть в дедов дом — вот что ему было нужно. Он ещё раз поглядел в любопытные физиономии братьев и тяжело вздохнул. Ага, станешь с таким сопровождением незаметным, как же.

«Раньше надо было про это думать», — злорадно сообщил ему внутренний голос и был, разумеется, прав.

— Проблемы? — немедля поинтересовался навостривший уши Мхурх, которого так и подмывало назвать Мурхом, до того он походил на весёлого жестокого кота-подростка. Ллуэллин понимал: не подоспей тогда в свой особняк старшенький, оба этих красавчика заиграли бы его до полусмерти, а то и до смерти. Легко. Но сейчас они были, как ни странно, на его стороне. Причём безо всяких вопросов.

Ллуэллин ещё раз вздохнул и объяснил:

— Мне надо попасть в дедов дом так, чтобы меня никто не заметил и не догадался, что я там живу. Если бы я один был, думаю, справился бы. Но с вами — никак.

Это было понятно: даже кассирша на автозаправке бросала из своей будочки в сторону вишнёвого «ярви» любопытные взгляды. А уж когда оттуда вывалятся два весёлых братца-орка, громогласных и суперски прикинутых…

Стоп! В мозгу Ллуэллина молниеносно созрел некий план, пусть пока и нечётко оформленный.

— Тебе вообще стоило у старшого на хате остаться, — с сожалением заявил тем временем Пхурх, и его будто вырубленная из камня рожа ещё сильнее омрачилась, когда Ллуэллин отрицательно замотал головой. — Гордый, — хмуро констатировал он. — Ладно, так что теперь?

Они смотрели... нет, взирали на него как на старшего, и Ллуэллин не удержался от улыбки.

— Если сможете отвлечь на себя внимание — хоть чем, — негромко сказал он, — я незаметно выскочу и дёрну в закат. Только туда вон, к техсервису, подъезжайте.

Двор станции техобслуживания был загромождён тачками разной степени убитости, и добраться до забора под их прикрытием, а потом раствориться в подлеске казалось Ллуэллину делом плёвым.

Пхурх поразмыслил, задумчиво уставившись в сторону техсервиса, где неспешно прохаживались, что-то жуя на ходу, два полуэльфа-механика в замурзанных синих комбинезонах, и деловито кивнул:

— Сделаем. Но… это… — он как-то замялся, будто застеснявшись. — С Гхурхом поговорить не хочешь? У тебя же теперь мобилы нет.

Он вытащил из кармана смартфон и вопросительно уставился на Ллуэллина. О Эру всемогущий, да братцы Гхурха вбили себе в головы какие-то романтические бредни!

Ллуэллин почувствовал, что краснеет.

— Ни к чему, — строптиво пробурчал он, отводя взгляд. — Сами потом ему всё расскажете. И это… спасибо.

— Не за что. Свои ведь, — рассудительно заметил Пхурх на полном серьёзе, и Ллуэллин едва не застонал. Точно, братцы оказались сраными романтиками, вот дела-то.

Тем временем Мхурх выдернул у себя из-под ног какой-то фирменный пакет.

— Выпивон и закусон, — объявил он торжественно, пихая пакет Ллуэллину. — Забирай. Найдёшь там чего жрать-то, в доме у деда своего? — вдруг озаботился он.

Заботливый, надо же!

— Найду, — решительно заявил Ллуэллин, прикидывая, что у деда был не только маленький садик с огородом, но и погреб в сенях. Что там могло уцелеть за пять лет, Эру знал. Но терять Ллуэллину было уже нечего.

Он мельком заглянул в пакет и ухмыльнулся. Бутылка дорогущего вискаря, здоровенный копчёный окорок и целый блок «Монкальма». Класс! Он показал просиявшему Мхурху большой палец и взялся за ручку дверцы, пока «ярви» делал разворот, подкатывая к воротам техсервиса. Ллуэллин сполз с сиденья вниз и там притаился, благо худосочная комплекция позволяла.

Братцы не подвели, разыграли всё как по нотам. Сперва из машины вывалился Мхурх и возмущённо заорал, обращаясь к оставшемуся на водительском месте Пхурху:

— Слушай, ты, косорукий! Ты вообще водить умеешь?! Ты что с нашей ласточкой сотворил?! Она ж новая, а скрипит, как старый рыдван! — Он упёрся ручищами в капот над правым крылом и несколько раз надавил, будто делая непрямой массаж сердца. Послышался жалобный скрип. — И какого хера её дёргать так стало на ходу, может, объяснишь мне?! Трясётся, как эпилептик. Ты понимаешь, что мне ехать дальше с тобой тупо страшно! Мы ж наебнёмся прям посреди дороги!

— М-м… скрипит… ходовка полетела, да? — виновато осведомился Пхурх, покидая «рыдван». — А дерготня… э-э… карбюратор?

— Ты долбоёб?! Или только прикидываешься?! Какой в жопу карбюратор?! Ты в каком веке живёшь?! Ты под капот вообще заглядывал?! Или только газ-тормоз давишь — и рад, да?! Карбюраторные модели разве что в музее остались… ну и в деревнях. Да, к слову о деревнях: где в этой дыре мы детали будем искать? Их же заказывать придется и ждать хер знает сколько времени! Шаровые, сайлентблоки… Я в душе не ебу, что там ещё могло наебнуться.

Ллуэллин поразился тому, что братцы сыпали не только матерщиной, но и сложными техническими терминами, в которых он сам нихрена не шарил. И искренне восхитился.

— Дык вот же… техсервис. Пусть глянут хотя бы, мож, там поправимо, — расстроенно забормотал тем временем Пхурх, почёсывая лохматый загривок. — Мож, подшаманят чего, люфты уберут… на холодной сварке, глядишь, и дотянем... Эй, кенты!

Кенты перестали жевать и торопливо приковыляли к приехавшим, привлечённые шумом. Один из них полез под капот со словами:

— Дерготня, говорите?.. Сильная? И стук, и скрип?

— Да! Аж весь корпус трясётся!

— Хм… а есть такое ощущение, будто она газует сама?

Пхурх просиял:

— Да! Педаль газа прям из-под ноги вниз уходит! Особенно когда на подъём идем!

— Ну так ясное дело. Гляньте-ка! У вас подушки двигателя обе порваны! Хотя странно, конечно. Износ небольшой. Небось по плохим дорогам гоняли?

— Ещё как… — пробубнил Пхурх.

— Опа! — второй мастер сунулся под днище — И защита картера погнута. Точно в яму влетели! И конкретно так, на скорости. Повезло, что сам картер не пробило, а только поджало. Иначе масло бы вытекло — и двигателю каюк. Ладно, бывает хуже, но реже. Подушки поменяем, защиту выправим. И ходовку глянем заодно, и электрику, и…

— Эй! Что-то вы разогнались, смотрю! Вы, кенты, того… лишнего-то не загибайте. А то мы вас тут сами загнём, мало не покажется!

Ллуэллин и рад был бы дослушать эти увлекательные диалоги, но ему было некогда — он ужом выскользнул из «ярви», на карачках закатился за высившиеся в двух шагах скорбные руины серого «хогсвагена» и под их прикрытием устремился к забору. Прощай, техсервис, прощайте, братцы Моррин! На самом деле он бы с удовольствием уговорил булькавший в пакете вискарь вместе с ними.

Но сейчас было не до того.

* * *

Оказывается, Ллуэллин хорошо помнил дорогу к дедовой хижине. Несмотря на прошедшие пять лет. Несмотря на подступавшую вечернюю мглу. Ноги сами несли его от одного распадка к другому, к ручейку, весело звенящему по оврагу. Ему казалось, что этих пяти лет и не было. Не было затхлой палаты в кандерогской больничке, куда положили деда после того, как он нашёл его на полу в кухне, неподвижного, каменно-холодного. Грузчики со станции, куда Ллуэллин в ужасе прибежал, отнесли деда в эту больничку на самодельных носилках… и с продавленной койки тот больше не встал. И не сказал ни одного внятного слова.

Только на второй день, перед самой кончиной, он вдруг приподнялся на локте, ухватив сидевшего у постели внука за запястье неожиданно крепкой рукой, и пробормотал коснеющим языком:

— Возвращайся. Не забывай, кто ты есть. Исполни… свой долг.

Ллуэллин никак не мог понять, о чём тогда толковал дед… покуда не ощутил в себе силу древнего дара. Выходит, старик знал. Всё знал.

«Исполни свой долг».

Теперь Ллуэллин наконец возвращался.

Остановившись под старой сосной, он огляделся. Сердце билось редко и гулко, он едва переводил дух.

Что-то зашуршало в ветвях у него над головой. Он вскинул глаза — точно, белка! Сердито цокая — мол, кого это тут принесло, жили-жили, ни о чём не тужили, — она метнулась вверх по стволу и пропала из виду. Невольно улыбнувшись, Ллуэллин завернул за угол. Две скрипучие ступеньки крыльца, толстые доски, крест-накрест прибитые поперёк двери. Ллуэллин не представлял, кто же это сделал. Наверное, кто-то из друзей деда. Или парни-грузчики с железки. Он понятия не имел, что происходило в дедовом доме после того, как пожилая крепкая тётка-орчанка в полицейской форме увезла его отсюда в городской социальный приют в Шогвоссе.

Он постоял несколько минут, тупо глядя на заколоченную дверь, пока наконец не сообразил, что дед всегда держал свои инструменты в сарае, и среди них точно был топор. Тогда, при жизни деда, был. Навряд ли инструменты уцелели. Повторяя себе это, чтобы сильно не обольщаться, Ллуэллин направился к небольшому дощатому сараю в углу огорода.

Дверь в сарай не была заколочена, просто припёрта черенком от лопаты. Из открывшегося проёма пахнуло затхлостью и прелью. Пять лет не шутка. Ллуэллин тряхнул головой, переступая порог, и настороженно осмотрелся.

Всё было не просто в порядке — в идеальном порядке, словно дед накануне занимался тут уборкой в ожидании приезда внука. Верстак. Ящики с инструментами. Ломик и топор, прислоненные к стене. И даже керосиновая лампа на перевёрнутом жестяном ведре у входа, а рядом с ней — трёхгаллоновая бутыль с керосином, лишь на четверть початая. На полке — здоровенный коробок со спичками. Ллуэллин чиркнул одной для пробы. Спички не отсырели. Чудеса!

В доме чудеса продолжались. Ллуэллин отодрал забивавшие проём доски и вошёл внутрь. И был вынужден прислониться плечом к косяку — его буквально под дых ударило осознание, что здесь ничего не изменилось.

Не пахло прелью, как в сарае. Царил знакомый тонкий аромат сухих трав, связанных в пучки и развешенных в сенях и в кухне. Домотканые половики аккуратно скатаны к стенам, обнажив крашеные половицы. Осторожно ступая по ним, он прошёл до кухни, керосиновая лампа в его руке чуть раскачивалась, бросая на стены жёлтые блики. В кухне царил такой же идеальный порядок, как и в сараюшке: утварь расставлена по шкафчикам, в углу притулилась самодельная печь, рядом с ней — ящик с брикетами угля, поодаль — жестяной рукомойник с ведром под ним.

Дед словно бы просто вышел на минутку. Вот-вот он вернётся, размахивая пучком выдранной на грядке моркови, и ворчливо поинтересуется, почему бы Луэллину не растопить печку, если он вообще собирается поесть супа на обед.

Всё так же осторожно ступая, Ллуэллин прошёл в маленький коридорчик, отделяющий кухню от спальни деда. За плотно закрытой дверью всё было знакомо: аккуратно застеленная толстым клетчатым пледом кровать, на тумбочке рядом — небольшая стопка книг и журналов с торчащими из них разноцветными закладками. Дед любил отмечать те места в прочитанном, которые ему особенно понравились. Лёгкий запах лекарств. Политическая карта мира на стене.

Ллуэллин сглотнул. Глаза жгло, дышать стало тяжело и больно.

Наверху, в мансарде была последняя комната — его собственная спальня. Поднявшись по скрипучей лестничке, он снова опёрся о притолоку, замерев в дверях. Это было его гнездо, его убежище, его пиратский бриг, его космический корабль, на котором он путешествовал среди звёзд. Узкий диванчик, где ему уже приходилось поджимать ноги, чтобы уместиться, — дед озабоченно заговаривал о покупке нового, но денег вечно не хватало, жили-то на одну его пенсию да на опекунские гроши, выплачиваемые государством. Книги, учебники, фотография отца и матери в рамке на книжной полке — ничего из этого ему не позволили взять с собой в приют, только документы. Модели парусных и космических кораблей, которые он старательно выклеивал и выпиливал. Всё пыльное, но целое.

Ллуэллин сделал шаг-другой, провёл пальцем по крылу шаттла под гордым названием «Звёздный». Плюхнулся на свой диванчик, сглатывая горячий ком в горле и зарываясь пальцами в волосы. Крепко потёр затылок. Потом глянул на валявшийся у порога туго набитый пакет — гостинцы от братцев Морринов, — который он сюда машинально притащил. Похоже, наступило время употребить их по назначению.

Так он и сделал: даже не удосужившись спуститься в кухню, отгрызал куски от запечённого окорока, запивал виски прямо из горлышка фирменной бутылки. Ужас.

Но от души отлегло.

«Поросёнок», — прозвучал у него в ушах уже не собственный внутренний ехидный голос, а ласковый и насмешливый старческий.

— Ну, поросёнок, — вслух согласился Ллуэллин. — А ты почему мне ничего не рассказал, а? Считал, что малой я ещё для этого, что ли? А сам взял и помер. Так нечестно! — он всхлипнул. — Дед! Де-ед!

Но дед молчал.

Кем он был на самом деле? Никаких магических способностей Ллуэллин за ним не замечал, так же как и за собственными родителями. Но отчего-то дед в больнице произнёс эти странные слова: «Помни, кто ты есть. Исполни свой долг». Значит, он всё-таки знал, точно знал. Откуда?

Голова Ллуэллина мягко кружилась вместе со стенами комнаты. Будто он в самом деле очутился где-то в глубоком космосе, и теперь его шаттл готовился развернуться и лечь на новый курс. Вместе с ним.

Новый курс.

Сквозь пыльное стекло на тёмном небе виднелись звезды. Или ему только казалось, что он их видит.

А потом он упал и уснул.

* * *

Пробуждение было не из самых приятных. Из самых неприятных, если точнее. Солнечный свет резал покрасневшие глаза, голова трещала и раскалывалась. На остатки окорока он не мог без отвращения взглянуть, поэтому, кое-как поднявшись, спустился и вынес их за дверь, под крыльцо. Пускай ежи да вороны пируют. Полупустую бутылку вискаря он загнал в угол кухни и снова стремглав бросился наружу, в кусты — облегчиться. На отшибе призывно высился дощатый нужник, но туда Ллуэллин явно бы не добежал.

Потом он отыскал плотно задвинутый тяжёлой деревянной крышкой колодец. Забросил туда стоявшее рядом на цепи у ворота ведро, ополоснул его, снова забросил и наконец принялся пить, жадно припав в холодному краю. В воде плавали мошки и травинки, но она была свежей и чистой.

Будто кто-то специально оберегал этот дом и всё, что было вокруг него, терпеливо дожидаясь возвращения Ллуэллина.

Кто? Дед? Какие-то древние маги, подарившие ему способности, о которых он вовсе не просил? Лично Эру всемогущий?

Ллуэллин криво усмехнулся, вылил остатки воды из ведра себе на голову и вернулся в дом. Если он был намерен здесь обосноваться, следовало произвести полную инвентаризацию имущества. Растопка. Еда. Одежда. Возможно, оружие. Вот что надо было попросить у братцев Морринов, дурак же он… Про светошумовые гранаты в багажнике те, разумеется, врали, но ствол у них вполне мог быть, или же они знали место, где достать хотя бы пугач-травматик.

«Зачем тебе оружие, ты сам — оружие», — строго проговорил дед у него в голове.

— Вот утешил, спасибо. Сказал бы что доброе лучше, — с тоской пробормотал Ллуэллин. Он как раз стоял в сенцах над крышкой погреба, прикрытой куском старого истрёпанного ковра. Не дождавшись никакого отклика, он в очередной раз вздохнул и взялся за впаянное в крышку кольцо. Долго пыхтеть ему не пришлось — крышка легко откинулась, открыв тёмный квадратный лаз и ведущую туда деревянную лестничку из пяти ступенек.

По этим ступенькам он и спустился, неся с собою керосинку. При её довольно-таки чахлом свете он обнаружил, что в погребе нет ничего особенного. На деревянной полке в рядок стояло с десяток банок — он повертел одну в руке и обнаружил, что это консервированная фасоль. А ещё тут обнаружились банки с огурцами, помидорами и прочими овощами. Крышки ни на одной не были вздуты, содержимое не заплесневело и не пошло пузырями. Отлично. Плюс огород с репой, морквой и картошкой. Раньше он частенько подумывал заделаться вегетарианцем, так вот, явно наступило время для этого.

Ллуэллин невольно фыркнул. Ладно, чтобы пересидеть тут пару летних месяцев, разобраться в себе и, возможно, что-то выяснить о прошлом своей семьи, действительно наступило время. Единственное, что его слегка напрягало, — это отсутствие электричества. Насколько он помнил, они с дедом всегда пользовались керосинками.

Он шагнул поближе к противоположной от полок с соленьями стене, поднимая лампу перед собой. И вздрогнул.

На уровне его глаз в стене на миг явственно обозначилась дверца. Небольшая, как дверца сейфа. Уж этих-то он повидал изрядно, обнося богатые дома. Сейф? У деда в погребе? Да не смешите!

Но Ллуэллину стало не до смеха. Он даже вспотел, поставив лампу на пол и начав методично ощупывать стену чуткими пальцами. Каждую трещину и выбоинку. Он понятия не имел, каков механизм запора и не почудилась ли ему дверца вообще. Но нет — её контуры ощущались под пальцами совершенно явственно. Но как её открыть?! В ней не было самого главного — замочной скважины!

Следующие три дня прошли для Ллуэллина одинаково. Он подымался с зарёй, ел, что придётся, рассеянно подумывая: а неплохо было бы попробовать удить рыбу в ручье за домом, иначе на заячьем рационе уши у него станут ещё длиннее. Но вместо этого он спускался в погреб и стоял около клятой стены.

Он уже сбил с неё штукатурку и обнаружил, что дверца — металлическая. В зазоры между нею и стеной невозможно было вставить даже лезвие ножа, они были почти невидимы, не толще волоска. Ллуэллин то ругался, то молился Эру, то призывал деда, то пинал стену… пока у него не подводило живот с голодухи. Поев, он возвращался в погреб, снова и снова водя пальцами по стене и напряжённо размышляя, какого типа мог быть замок, учитывая, что в доме отсутствовало электричество, а любая батарейка за пять лет отдала бы концы. Снова магия? Походило на то.

Озарение пришло внезапно: не иначе как дед или Эру наконец смилостивились над ним, видя его мучения. Он уже напрочь стесал подушечки пальцев, водя ими по шершавой стене, а тут ещё проехался посильнее, и кожа лопнула, закровила. Ллуэллин зашипел, но, вместо того чтобы отпрянуть, неожиданно для самого себя шлёпнул обеими пятернями по дверце, будто впечатывая их в неё. Прижал.

Ладони сразу будто огнём загорелись, а дверца — Ллуэллин не поверил своим глазам — с тихим скрежетом повернулась на невидимых шарнирах, открывая чёрный провал.

— Т-твою… я… о Эру… дедушка… — потрясённо забормотал Ллуэллин, опуская окровавленные ладони.

«Всех собрал», — ехидно сказал дед.

Ллуэллин попятился и схватил с пола закачавшуюся керосинку.

Тёмный провал не был ходом в иные миры, не содержал никаких золотых слитков или ещё чего-нибудь драгоценного.

Там лежала книга. Одна-единственная книга.

Ллуэллин поставил лампу обратно и потянулся к ней задрожавшей рукой, ежесекундно ожидая, что дверца сейчас развернётся и отхватит ему по локоть его дерзновенную конечность. Но нет. Он неловко потащил книгу к себе. Была она размером с допотопный семейный фотоальбом и весила как стопка кирпичей — Ллуэллин понял, почему, когда разглядел переплёт. Он мог бы поклясться, что перед ним обтянутые кожей доски. Застёжки же на нём были позеленевшей от времени бронзой.

— Нихера ж себе, — прошептал Ллуэллин пересохшими губами, прижимая к себе эту увесистую громадину.

«А что, не ругаться нельзя?» — проворчал дед у него в голове.

— Сказал бы лучше, что это такое! — взмолился Ллуэллин, но никакого отклика, ясен пень, не получил. Деду явно больше нравилось внука поучать, чем объяснять ему, что, собственно, происходит.

Решив, что обратно книжищу он класть не будет — мало ли что, вдруг «сейф» больше не откроется, — Ллуэллин вынес её наверх, протопал в кухню и аккуратно водрузил на стол. Потом, спохватившись, метнулся обратно в погреб, чтобы забрать лампу. Ему сейчас только пожара не хватало! Уходя, он толкнул дверцу, и та послушно повернулась, плотно захлопнувшись и снова став почти неразличимой в темноте.

Вернувшись на кухню, Ллуэллин тщательно вымыл руки под чахлой струйкой воды из умывальника. Он и так наверняка залапал книжищу своей кровякой.

Книжища лежала и ждала, когда он её откроет.

— При… вет, — брякнул Ллуэллин. — Я Ллуэллин Элгот, внук Райлафа Элгота.

Оставалось только спросить: «А ты кто?» — и это стало бы вершиной маразма. Вместо этого Ллуэллин потянулся к книге, подцепил дрожащими пальцами одну бронзовую застёжку, вторую, третью. Они распахивались с тихим клацаньем, обнажая золочёный обрез.

Ллуэллин вновь помянул всемогущего Эру всуе и откинул верхнюю крышку, тут иначе никак нельзя было сказать — именно крышку, тёмно-зелёную, с каким-то почти стёршимся узором из листьев. И онемел, поняв, что перед ним не книга! Вернее, не привычная печатная книга. Тонкая, почти папиросная, но очень прочная бумага её страниц была исписана рунами, выведенными просто рукой. Живой рукой. И таких страниц в книге были тысячи!

Выпав из столбняка, Ллуэллин безнадёжно пробормотал:

— Понял. Я должен всё это прочитать, прежде чем стану настоящим магиком? Тогда ясно, почему их так мало.

Ехидный дедов смешок был ему ответом.

— Очень информативно, — съязвил Ллуэллин. — Сам-то так магиком и не стал, не осилил?

«Я Хранитель», — прозвучал дедов голос, удаляясь.

Хранитель, значит…

Ллуэллин благоговейно закрыл книгу и закрепил застёжки на переплёте — благоговейно, ибо перед ним было не просто сокровище, стоившее хрен знает сколько в дензнаках или золоте. Перед ним была святыня его народа. Древняя, невообразимо древняя святыня.

Но почему она отозвалась именно на зов крови? Его крови?

Он прижал книгу к себе и понёс в свою комнату. Снова хватать и лапать её там он не стал. К чему? Он же не знал ни одной древней руны. Здесь должны были разбираться те, кто знал. Тем не менее святотатство он всё-таки совершил: приподнял продавленную раму дивана и засунул книгу под обивку между брусьями. В свои четырнадцать он держал там номера порножурналов, которые ему удавалось втихаря от деда купить в городе, когда он туда выбирался. Книга легла в тайник так, словно всегда там была. Уместилась идеально. От неё исходило совершенно живое тепло. Ллуэллин рухнул на диван, чувствуя всепоглощающую усталость, и свернулся калачиком. Книга согревала ему бок.

— Откуда она у тебя, дед? — сонно вопросил он, но ответа, разумеется, не получил.

* * *

А на следующий день его нехило огрели по башке.

Произошло это так: Ллуэллин проспал всю ночь, рядом с книгой, безмятежно и крепко, как младенец. Проснувшись, он ещё какое-то время блаженно лежал, глядя, как солнце пробивается сквозь пыльные занавески, и вспоминая вчерашнее. Книга была здесь, рядом, он чувствовал её, как… как чувствовал бы тёплое плечо дорогого и бесконечно любимого человека. Или орка.

Ллуэллин хмыкнул, изумляясь своему безумию, и скатился с дивана. Его вдруг наполнила весёлая бурлящая энергия. Он решил, что быстренько перекусит своей заячьей едой и начнёт наконец делать в доме полную уборку. Натаскает воды из колодца и начнёт!

Он поглядел на свои ладони — кожа на них снова была гладкой. Чудеса, к которым он уже почти привык.

Через два часа — в связи с отсутствием электронных девайсов он наугад завёл старые дедовы механические ходики на кухне — дом начал преображаться, благодарно заблестел чистыми половицами. Ллуэллин в очередной раз вылил грязную воду на грядки с капустой, заросшие до не могу, уныло подумал, что прополка огорода станет его завтрашним, а также послезавтрашним и далее занятием, и резво припустил к колодцу — за чистой водой.

Последнее, что он услышал, — шорох в кустах боярышника, мимо которых пробегал, после чего мир завертелся и пропал в багряно-чёрной вспышке боли.

Ему показалось, что глаза он открыл сразу же, но обнаружил себя сидящим на собственной кухне со связанными за спиной руками, да ещё для верности примотанными к спинке стула. Прямо перед ним маячили две отвратительно знакомые эльфячьи рожи. Хоть он видел их тогда около своей съёмной хаты в вечерней тьме, но запомнил хорошо, тем более что у одного из них рожу рассекал приметный шрам.

Революционеры хуевы из «Власти Светлых», кто ж ещё.

— Очухался? — заботливо осведомился тот, что со шрамом.

Ллуэллин в ответ покрыл их обоих по матушке так витиевато, как только сумел. Дед в его голове не возражал, пришельцы же обиделись и запыхтели, но бить не стали, видать, сочли ниже собственного достоинства бить связанного, хоть и языкатого соплеменника.

— Как нашли? — мрачно поинтересовался Ллуэллин, отдышавшись.

Они переглянулись, сперва промолчав, но потом парень со шрамом, очевидно главный, смилостивился:

— Подняли твой приютский архив, там же указано, откуда ты прибыл. Решили проверить — а вдруг ты и правда тут. И ты тут! — он злорадно осклабился, сучара.

— Ладно, допустим, и дальше что? — задал Ллуэллин следующий вопрос.

Ему надо было вызнать всё, чтобы определиться с дальнейшими действиями. Неужели эти наивные тупари всерьёз считали, что могут так вот запросто взять и схватить магика? Ллуэллин не переставал этому удивляться. Или они думали, что удар по голове решил все проблемы?

— Пойдёшь с нами, — отрубил старший, а второй, более мелкий и субтильный, с рыжеватыми растрёпанными волосами, боязливо на Ллуэллина покосился. Всё-таки, наверное, переживал. Или просто чуял недоброе.

— Если наше руководство хочет, чтобы ты нашёлся, значит, ты найдёшься, — заносчиво добавил старший.

Внезапно Ллуэллину всё это надоело. Просто до зелёных чертей, вот как. Он понятия не имел, что делать дальше с этими великими революционерами, но слушать их больше не хотел. И сидеть прикрученным к стулу — тоже.

— Развяжи, — спокойно велел он старшему, одновременно подтолкнув его горячим крепким ударом магии и мгновенно обратив эту силу к меньшому. — Давайте, давайте, развязывайте, умники.

Получилось! «Умники», двигаясь, как автоматы — а такими все, видимо, становились, когда магический толчок Ллуэллина отключал их собственный разум, — поспешили к пленнику и принялись сосредоточенно, мешая друг другу, отвязывать его от стула. Ллуэллин вскочил и, глядя «революционерам» в их затуманенные глаза, повелительно скомандовал:

— Спать!

Он никак не ожидал, что они вмиг грохнутся на пол со всей дури, причём друг на друга, но, почесав здоровенную болючую шишку на собственном затылке, решил их не жалеть. Они-то с ним не церемонились.

Обойдя их, мирно сопевших на груде половиков, он направился на крыльцо — покурить и подумать, потому как было о чём.

Но не успел.

Дверь внезапно распахнулась, и Ллуэллин едва не налетел на выросшего на пороге громадного орка. Громадного, как медведь. Лобастого, свирепого, грозно оскалившегося, как медведь.

Это и был его собственный медведь.

Гхурх.

— Ну что за дела, взял и сам их уложил, не дал мне тебя спасти, — проворчал он, мгновенно оценив обстановку и опустив пистолет. А потом сгрёб дёрнувшегося Ллуэллина в охапку и притиснул к широкой выпуклой груди.

От него пахло свежей зеленью, а в косматой гриве запутались сосновые иголки. Он был горячим, как печка. Огромным и… уютным. Ллуэллин трепыхнулся было, но потом сдался и уткнулся лбом ему в плечо.

— Я устал, — пробормотал он, и орк неловко погладил его по голове огромной ладонью. Ллуэллин немедленно добавил: — Убирать тут устал, так что ты вовремя пришёл.

— Засранец, — хмыкнул Гхурх, неохотно разжимая свои медвежьи объятия и выпуская его, встрёпанного и напрягшегося. Огляделся по-звериному чутко, даже ноздри, кажется, раздулись. Кивнул на безмятежно храпящих на полу «светлых»:

— Надолго ты их… того… уговорил?

— Понятия не имею, — честно признался Ллуэллин. — Придётся выяснять опытным путём.

Он старался говорить спокойно, но в душе у него всё так и пело. Скакало и ликовало.

Пришёл его медведь!

— Ладно, — неожиданно просто вымолвил Гхурх, сбрасывая пиджак и начиная закатывать рукава светлой рубашки. — Чистота — залог здоровья. А ты давай рассказывай. Это дедов дом?

— Сначала скажи, как ты сюда вообще попал, — потребовал Ллуэллин, оглядываясь в поисках ведра, но потом сообразил, что оно так и осталось валяться на тропинке у колодца.

— Ребята сказали, где тебя высадили, — пожал могучими плечами Гхурх.

— Далеко же от шоссе, — продолжал удивляться Ллуэллин, но тут этот медведь удивил его ещё больше, преспокойно заявив:

— У меня флайер. Я его тут неподалёку на полянке посадил. Не отвлекайся, рассказывай давай.

И Ллуэллин наконец рассказал ему всё о себе — столько он никому другому в жизни не рассказывал. Даже Маэлю.

Про раннее детство в гетто Шогвосса, про то, как отец примкнул к «Власти Светлых» и погиб, а мать не пережила его смерти. Про то, как жил здесь у деда, взявшего над ним опекунство. Про то, как умер и дед. Про приют и ежечасную борьбу за себя в этом гадюшнике. Про то, как наконец остался один, предоставленный сам себе, и начал промышлять грабежом чужих богатых хат. И про то, как однажды почувствовал в себе неведомую раньше силу.

— А потом… ну, ты… и всё такое, — неловко пробормотал он, начиная уже стесняться своей откровенности. Можно подумать, все эти подробности его злосчастной жизни были богатею и столпу общества Гхурху Моррину интересны! Но, выходит, были.

— А дед тебе про твои такие вот способности ничего не рассказывал? — прогудел Гхурх, небрежно закатывая под стол обмякшие тела продолжавших дрыхнуть эльфов.

— Н-нет, — пробормотал Ллуэллин, всё это время ломавший голову над тем, как теперь быть с Книгой. Уже стало ясно, что в этом доме, раз уж его местонахождение обозначено в архивах, ему оставаться нельзя. Единственный выход — отправиться прочь с Гхурхом. Но… Книга! Не оставлять же её!

Гхурх, почувствовав его замешательство, вопросительно приподнял тёмные брови:

— Что?

И Ллуэллин решился.

— Пошли, кое-что покажу, — выпалил он. — Пошли. Брось ты это ведро.

Они вернулись в его комнату, где уже раньше прошлись шваброй и тряпками, а Гхурх снял пыльные занавески с окна и вымыл стёкла. Для такого богача он на редкость умело управлялся с уборкой. И ещё он расспросил Ллуэллина про все модели кораблей на полках и про любимые книжки. И рассказал про свои собственные и про то, как сам учился ездить верхом, когда ему было пять и отец привёз его в гости в родное предгорное селение, а Ллуэллин рассказал, как лазил по сосне подобно белке.

Они вернулись, и Ллуэллин отодвинул диван от стены и открыл свой тайник. Книга спокойно лежала там и ждала. От неё, казалось, исходил свет.

— О-о… — потрясённо выдохнул Гхурх, уставившись на неё. Потом повернул голову и посмотрел на Ллуэллина: — Можно?

Похоже было, что он не решается коснуться Книги, и Ллуэллин оторопело кивнул.

Гхурх осторожно опустил Книгу на маленький стол Ллуэллина, и она сразу заняла его целиком… и вообще воцарилась в комнате. Орк бережно, едва касаясь, провёл большой ладонью по переплёту, потрогал бронзовые застёжки. И снова негромко спросил:

— Можно?

Ллуэллин вдруг осознал, в чём дело. Гхурх был из тех, кто сокрушил его народ и правил им тысячу лет. Он считал, что не смеет касаться святыни этого порабощённого народа.

Ллуэллин растерянно кивнул, и Гхурх раскрыл Книгу, снова выдохнув ошеломлённое:

— О-о…

А потом тихо спросил:

— Ты разбираешься в этом… в этих письменах?

Как бы ни хотелось Ллуэллину храбро и гордо брякнуть «Да!», он отрицательно мотнул головой. И наконец объяснил:

— Когда дед умирал… в больнице, он только сказал, мол, возвращайся, помни, кто ты, и исполни свой долг. Тогда я совсем не понял, про что он толкует. А сейчас я думаю, что он знал… — Про то, что дед то и дело разговаривает с ним у него в голове, он решил не упоминать, чтобы Гхурх не счёл его совершенно уж тронутым. — У деда не было таких способностей… но я должен был унаследовать их от кого-то, и это всё, наверное, предсказано тут… — он подбородком указал на Книгу. — А дед был её Хранителем.

Он наконец перевёл дух. И вдруг понял, для чего они с Гхурхом мыли и вычищали всё в этом доме, который он всё равно собирался оставить. Это был не просто дедов дом, это был приют для Книги. Она пребывала тут, пускай они и намеревались её забрать. И ещё кое-что он сообразил, немедля поделившись этой мыслью с Гхурхом:

— Тут всё нетронутым осталось, никто не влез сюда, ничего не сломал, не спалил. Книга охраняет свой дом.

Гхурх взглянул на него из-под нависших бровей:

— Почему дед ничего тебе о ней не говорил? Считал, что ты ещё не дорос? Но ведь мало что могло случиться… и случилось же.

Ллуэллин сосредоточенно нахмурился:

— Так или иначе я должен был её найти. Потому и приехал сюда, получается. Хотя понимал, что это… ну. Нерационально.

— Прибери её пока, — решительно заявил Гхурх. — Пойдём чего-нибудь сожрём и определимся, как быть дальше. У тебя в кухне под столом два этих недоделка валяются, что за тобой охотились. Не забывай.

— Да уж помню, — проворчал Ллуэллин. И спохватился: — У меня особо-то и нечего жрать. Фасоль, морковка, картоха. Кукуруза ещё.

— Не боись, — ухмыльнулся орк. — Ты что, не видел рюкзак? Я его у порога сбросил. Ты чутка схуднул на своей картохе, пора поправить дело.

В кухне Ллуэллин с волчьим аппетитом умял всё выложенное Гхурхом на стол: запечённую белорыбицу в фольге, сыр трёх сортов, тушёные с бараниной цуккини и мясную нарезку. Гхурх, явно обнесший какой-то ресторан из дорогих, ел мало и только посмеивался. От вина Ллуэллин отказался, и орк даже не стал откупоривать бутылку.

Наконец Ллуэллин покосился под стол. Ему не мешало насыщаться молчаливое присутствие спящих «недоделков», но с ними действительно надо было что-то решать.

— Наелся? — осведомился Гхурх, деловито собирая мусор в опустевший пластиковый пакет. — Давай буди их. Позабавимся. Кстати, во-он тот мелкий, — он легонько ткнул рыжеволосого в бок носком начищенного ботинка, — девка. Я её пощупал, когда… складировал.

Его ухмылка была совершенно безмятежной.

— В смысле — позабавимся? — пробормотал несколько оторопевший Ллуэллин.

— В прямом, — ещё шире ухмыльнулся Гхурх. — Связать их, может?

Ллуэллин подумал и уверенно заявил:

— Не надо. Они не рыпнутся.

Откуда-то он точно это знал. Выдохнув, он прислушался к себе и подтолкнул магическим тычком спящих эльфов.

Пробудились они не сразу, а сперва потянулись, заворочались, что-то забормотали, не открывая глаз. И только когда открыли, махом всё вспомнили, видать, и попытались вскочить, соответственно звезданувшись башками о столешницу. Красота! Гхурх заржал во всю глотку со словами: «Я так и знал!» Эльфы выбрались наконец наружу, непонимающе уставившись на него, потом на Ллуэллина, который тоже зафыркал, потом друг на друга. Пытались взять в толк, что же тут происходит.

Кстати, младший из них действительно был девчонкой, теперь Ллуэллин удивлялся, как сам не заметил этого раньше: была она куда мельче и изящней старшего со шрамом, а под её клетчатой рубашкой явственно круглились сиськи. Храбрая дурёха.

Ллуэллин не успел и рта раскрыть, как Гхурх немедля приступил к делу. Именно это изощрённое измывательство, как сообразил Ллуэллин, орк и называл «позабавимся».

— Давайте, молитесь уже, что ли, светлявые, — прогудел он своим грубым басом, вынимая из-за пояса пистолет; блеснул воронёный ствол. — Не хотелось вас спящими кончать. А так-то вы на хрен нам не сдались. Мороки только с вами. Зато теперь капуста в огороде знатная вырастет.

Эльфы снова переглянулись, сильно побледнев. Заёрзали.

— А если мы пообещаем больше этого… вашего… не трогать? — парень кивнул на Ллуэллина.

— А ты бы сам в такое поверил? — ласково осведомился Гхурх. — Не-ет, ребятки, только в ямку бух. Кстати, вспомнил, зачем мы ещё вас разбудили — влом нам было самим ямку копать. Вы уж постарайтесь поглубже, не поленитесь. Лопаты в сарае, так что пошли. Давайте, давайте, пошевеливайтесь, — он взмахнул стволом. — Раньше сядете, раньше… э-э… выйдете. На тот свет. В Валинор этот ваш или ещё куда.

У Ллуэллина у самого по спине прошёл мороз, и он даже губу прикусил, что уж говорить о «революционерах». Те стали уже не просто бледными, а даже какими-то зеленоватыми.

— Да вы чего? — отчаянно забормотал парень. — За что? Мы же его… этого… магика… убивать не хотели!

— Ага, только держать где-нибудь в подвале на цепи, как собачонку, и манать по мере своих героических надобностей, — отрезал Гхурх, кровожадно прищурившись. — Хватит без толку трындеть, пошли уже за лопатами.

— Пусть он нам лучше тогда память выжжет, — севшим голосом продолжал торговаться парень. Быть захороненным в капусте ему точно не хотелось.

— Я не знаю, умею ли, — решил наконец вмешаться в действо Ллуэллин. — Если попробую, вы с большой вероятностью просто крышами съедете, да и всё. — Он устало посмотрел на парня и укоризненно — на Гхурха. — Хватит их шугать. Позабавился, и хорош.

— Добрый ты, — пробурчал тот, ещё раз взвесив в ладони пистолет, и с демонстративной неохотой сунул его в карман. — Тогда пусть чапают до станции пешедралом, а мы… полетим уже.

— Полетим? — пролепетала девчонка. Глаза её были жёлто-зелёными, как у кошки, испуганными и недоверчивыми.

Гхурх небрежно отмахнулся от неё, подымаясь с места. Но потом всё же обернулся и проговорил с печальным сожалением:

— Вы, олухи малолетние, в войну всё хотите поиграться? В революцию? На верхушку свою посмотрите повнимательнее. Вашу «Власть Светлых» наши правоохранцы создавали — специально, чтоб таких идиотов, как вы, отслеживать да собирать. Спокойно! — рявкнул он, легко хватая кинувшуюся на него с кулачками девчонку и разворачивая её к себе спиной. Та зло шипела — точь-в-точь кошка — и пыталась его лягнуть. — Хватит, говорю! — прикрикнул он, встряхнув её. — Если бы у кого-нибудь из вас ума побольше было, вы бы и сами это всё сообразили. Тактика древняя, как мир, — он шлёпнул девчонку по заднице, направляя обратно к соратнику. — Вы бы хоть помозговали, с чего ваши вожди живы-здоровы, а вокруг них вся средняя и мелкая шелупонь как косой выкошена — кто убит, кто на каторге. Нет же, всё новые и новые прёте под светлые знамёна, как намазано вам там. Кровью — да, намазано.

— Мой отец тоже погиб, — глухо промолвил Ллуэллин и поёжился. В словах орка была ужасающая грубая правда.

Оба эльфа застыли, сжав кулаки и кусая губы.

— А делать-то что? — с мольбой и ненавистью вырвалось у парня. Он смотрел сузившимися от напряжения глазами то на Гхурха, то на Ллуэллина.

Гхурх с прежним сожалением развёл руками:

— Я почём знаю. И так плохо, и эдак нехорошо. С вами, эльфами, обходятся как с дерьмом, и хочется вам мести, справедливости, победы и так далее, это понятно. Но вы всего этого, взрывая поезда и самолёты, точно не добьётесь.

— А как добьёмся? — процедил парень, продолжая сверлить его свирепым взглядом. — Вы с нами, что ли, орочьё, добровольно властью поделитесь?

— Чтоб ты был в курсе, пацан, — мягко произнёс орк, — мы давно уже поделились. Только не с тобой лично, не с ребятами из гетто вроде него, — он мотнул головой в сторону Ллуэллина, — а с верхушкой вашей, повторюсь. Чердак ваш давно прогнил и потёк. А вся ваша молодая братия из гетто — просто козлы отпущения. Взрывайте чаще, будете козлами в кубе.

— Да отстань ты от них, — взмолился Ллуэллин, но Гхурх не унимался:

— Я вам не судья… и не пророк. — Он вдруг протянул руку и легко коснулся плеча Ллуэллина. — Может, такие, как вот он, как-то всю эту паскудную ситуацию переломят. Ему многое дано… и другие такие же у вас найдутся.

— И Книга не зря нашлась, — выпалил Ллуэллин. Неожиданно он понял, что не может больше это скрывать. Его сородичи должны были узнать про Книгу — и точка. Пусть даже такие долбанутые, как эти двое.

— Какая книга? — непонимающе пробормотала девчонка, часто моргая пушистыми ресницами.

«Сделай это», — с силой сказал дед у него в голове.

О Эру всемогущий…

— Сейчас принесу, — сумрачно вымолвил Ллуэллин, а Гхурх, в очередной раз безнадёжно махнув ручищей, опустился обратно на стул.

* * *

Парня звали Велас, а девчонку — Аркуэль. И, глядя, как они взирают на Книгу, которую он принёс вниз, бережно завернув в покрывало, Ллуэллин понял, что должен наконец показать, где и как он её нашёл.

В погреб они спустились все вместе. Гхурх включил фонарик на мобильнике, и яркий луч заплясал по покрытой извёсткой стене.

— Вот, — неловко выдавил Ллуэллин, обводя пальцем едва заметные контуры дверцы.

— Как открыл-то? — негромко спросил Гхурх, и Ллуэллин зачем-то выставил ладони перед собой.

— Вот… — повторил он. — Ободрался, кровь потекла… вот так вот приложил, — он повертел руками перед дверцей. — И открылось. Оно… само, в общем.

Он обернулся, недоумевая, почему его спутники молчат. И обалдел — они все смотрели не на дверцу, а на него. У девчонки был такой вид, будто она вот-вот грохнется если не в обморок, то на колени.

— Вы чего? — перепугался Ллуэллин, а Гхурх, кашлянув, ответил за всех:

— Мы-то? Мы ничего. Вот мозгуем, куда тебя запрятать вместе с Книгой этой, в какую сокровищницу. Ты вообще понимаешь, что ты такое есть?

Ллуэллин выпал из столбняка, свирепо дёрнул плечом и жалобно простонал:

— Отвали! Спятил ты, что ли?

— Да нас всех тут через тысячу лет вспомнят только потому, что мы рядом с тобой были, — продолжал измываться Гхурх. Ллуэллин открыл было рот, чтобы обложить его отборным матом, но встретился с ним глазами — и понял, что нет, тот не измывался. Он и в самом деле так думал!

Вот радость-то... Ллуэллин не возгордился, а перепугался ещё сильней. Но делать было нечего.

«Взялся за гуж», — изрёк дед у него в голове. Будь это наяву, Ллуэллин взвыл бы, что он никакого такого «гужа» не просил, но тут он только стиснул зубы.

Гуськом они вернулись в кухню и полукругом встали у стола, уставившись на Книгу, выглядывающую из-под покрывала. Вид у той был какой-то довольный и лукавый. Ллуэллин не удивился бы, услышав, что и она с ним заговорила. Совсем не удивился бы.

Он перевёл глаза на Гхурха:

— Что теперь делать?

— А ты сам что чувствуешь? — вопросом на вопрос ответил тот, и Ллуэллин мгновенно вспомнил усыплённого им оперуполномоченного Савиана с его «сам-то как думаешь?».

Он прислушался к себе — так напряжённо, что даже глаза прикрыл. В кухне воцарилась абсолютная тишина — муха не летала. Наконец он открыл глаза и сказал, теперь глядя только на Книгу:

— Здесь мы всё запрём, может, кто из местных поселится — так на здоровье, — он будто воочию увидел, как дед одобрительно кивает. — В Шогвосс вернёмся. Надо найти тех, кто понимает… кто разбирается в письменах. А я… — он поднял глаза на Веласа и Аркуэль, — пойду с вами, посмотреть надо на вашу… верхушку. Кто там гнилой, а кто течёт, — он криво усмехнулся.

Гхурх раскрыл было рот, явно собираясь запротестовать, но тяжко вздохнул и закрыл.

— Если вдруг что не так пойдёт, — негромко сказал ему Велас, — то мы-то на что?

— Смотрю, ты оброс апостолами, — с вымученным смешком заявил Гхурх Ллуэллину, и тот наконец сделал то, что давно собирался — прицельно лягнул его в лодыжку. Орк только хмыкнул и сурово продолжал, обращаясь уже к Веласу: — Контакты свои мне оставите все, какие есть. А Книга? — он вновь повернулся к Луэллину. — Её-то куда сейчас? Пока разбирающихся ищем?

— Да, Книга как же? — звонко вступила Аркуэль.

— Ну как, — Ллуэллин повёл плечом, удивляясь вопросу. Всё же было так ясно и понятно. Он прямо посмотрел в тёмные глубокие глаза Гхурха. — Забирай. Ты теперь новый Хранитель.

* * *

Флайер Гхурха миновал опушку леса, и впереди заблестела лента реки, плавно несущей свои воды к далёкому морю. Ллуэллин, не отрываясь, смотрел вниз. Книга спокойно лежала у него на коленях, рядом стоял рюкзак с теми немногочисленными дорогими ему вещами, которые он отыскал в дедовом доме.

Велас неловко коснулся его руки и попросил, кивая на Книгу:

— А дай подержать.

Гхурх на миг обернулся к ним со своего пилотского кресла. Глаза его лукаво блеснули.

— Коль я теперь Хранитель, меня спрашивай, — прогудел он, и Ллуэллин улыбнулся, бережно передавая эльфам Книгу.

«Всё правильно делаешь», — похвалил дед у него в голове.

— Да знаю уж, — прошептал Ллуэллин.

@темы: фики, ФБ-23, фантастика

Название: Ёшкин кот
Автор: sillvercat для fandom Cats 2023
Бета: Xenya-m
Канон: ориджинал
Размер: драббл, 358 слов
Персонажи: Андрей/Оксана, котёнок
Категория: джен, гет
Жанр: повседневность, драма, юмор
Рейтинг: PG
Краткое содержание: Андрею кажется, что у него сломалась машина.
Ссылка: тут.

— У меня тосол что-то очень быстро уходит в последнее время, — мрачно сообщил Андрей, выруливая на федеральную трассу.

Темнело, навигатор о пробках не сообщал. Оксана поправила волосы, рассеянно глянув в зеркало. У Андрея всегда что-нибудь да не ладилось с машиной. Говорила же, в кредит надо было брать — новую, из салона, не подержанную.

Сквозь ровный шум мотора ей вдруг послышался какой-то посторонний звук. Она встрепенулась, коснулась локтя Андрея:

— Слышишь? Мотор.

— Что такое? — забеспокоился тот.

Он даже скорость сбросил, хотя они торопились до ночи оказаться дома, и по трассе можно было гнать под сотню.

— Показалось, — Оксана перевела дух. — Как будто мяуканье.

— Откуда тут мяуканье? — буркнул Андрей, облегчённо выдохнув.

Мимо ровными квадратами летели темнеющие поля. Кукурузные и пшеничные. И правда, кому здесь мяукать…

Но звук повторился — какой-то жалобный скрип.

— Ёшкин кот, говорил же на СТО-шке, что тосол доливать в систему заманался уже — по два раза на дню! — сердито пробормотал Андрей, сворачивая к обочине. — Вот не дай бог это прокладка ГБЦ пропускает — движок же клинанёт нафиг. Встанем посреди поля… Сейчас гляну, может, хоть эвакуатор вызывать не придётся, это же пятёру как с куста! И попробуй ещё моториста найди потом толкового, чтобы поправить беду.

Он потянул рычажок, морально подготавливая себя к самому худшему.

Но под капотом действительно оказался ёшкин кот.

Маленький, замурзанный, когда-то ярко-рыжий, он сидел среди горячих страшных механизмов, которые только что оглушительно грохотали вокруг него, и в инфернальном ужасе разевал розовый ротик.

— Господи! — Оксана схватила его и прижала к груди, к светлой блузке, несмотря на то, что котёнок был грязнее грязного. — Откуда?!

— Наверно, когда мы у кафешки останавливались, он и залез, — предположил Андрей, деловито светя в чрево машины фонариком. — Везучий. Как его тут в труху не растёрло, не понимаю.

— Не говори так, — взмолилась Оксана, передёрнувшись. — У меня воображение… живое.

— Ну, воображение живое, и он живой, — засмеялся Андрей. — Что, повернём обратно к кафешке, высадим?

Глаза у него стали хитрющими — он заранее знал ответ.

— Вот ещё! — твёрдо заявила Оксана, продолжая прижимать дрожащего котёнка к груди. — Он теперь наш… и не спорь.

Андрей поднял обе руки кверху, как бы сдаваясь:

— Интересно, зоомагазины ещё работают? Корм же нужен… и этот, как его, лоток. Или он со страху на неделю вперёд обгадился?..

Котёнка назвали Тосол. Сокращённо — Тосик.

Название: Надёжные лапы
Автор: sillvercat для fandom Cats 2023
Бета: Xenya-m
Канон: спойлер!Ш. Перро «Кот в сапогах»
Размер: драббл, 168 слов
Персонажи: старик
Категория: джен
Жанр: сказка, AU
Рейтинг: PG
Краткое содержание: Старик знал: жить ему оставалось недолго, и надо было успеть отдать последние распоряжения. Даже не так — одно, самое главное.
Ссылка: тут.

Старик кашлял долго и надсадно, уже почти и не замечая этого. Он знал: жить ему оставалось недолго, и надо было успеть отдать последние распоряжения. Даже не так — одно, самое главное.

— Меньшой будет недоволен, но не станет спорить, — пробормотал он, силясь улыбнуться. — Он покладистый, в мать. Сам знаешь.

Собеседник знал.

— В суд никто из них не пойдёт, судейские-то последнее отберут. Старшенький просто заберёт себе своё, ну так ведь он и первый наследник, — задыхаясь, продолжал старик. — Средний… ну, он всегда был ни рыба ни мясо, но я за него не беспокоюсь. Найдёт девицу на выданье, женится, он парень пригожий. А вот меньшой… ох, меньшой… — Он умолк, кое-как утёр со лба проступившую испарину. — Прошу, позаботься о нём, как обо мне заботился. Кроме тебя ведь некому больше. Не богатства хочу для него, просто чтобы счастлив был. Чтобы никто его не обидел.

Старик откинулся на подушки, едва дыша.

— Не беспокойся, хозяин, всё сделаю, — тихо вымолвил кот, и старик из последних сил улыбнулся. Теперь он мог уйти спокойно. Меньшой оставался в надёжных руках.

Вернее, в лапах.

Название: Тигроловы
Автор: sillvercat для fandom Cats 2023
Бета: Xenya-m
Канон: В. Сысоев «Тигролов»
Размер: драббл, 528 слов
Персонажи: звероловы, тигрица, тигрята, экскурсовод, публика
Категория: джен
Жанр: драма, приключения
Рейтинг: PG-13
Примечание: Картина Я. Куриленко и Г. Зорина «Тигроловы» экспонируется в Музее изобразительного искусства Комсомольска-на-Амуре. История её написания — подлинная.
Предупреждение: смерть тигрицы
Краткое содержание: Московичи хотят увидеть дальневосточную тигриную охоту…
Ссылка: тут.

— Значицца так, — неспешно проговорил Иван Палыч, пытаясь казаться спокойным, хотя охотничий азарт уже закипал у него в крови, как и у рвущихся со сворок лаек. — Повторим ещё раз: Прохор вяжет правую переднюю лапу, Авдей — левую переднюю. На вашу долю приходятся задние лапы, — он пронзительно взглянул на приезжих — писателя и фотокора. Мужики вроде были здоровые, но тигр есть тигр. — Намордник надеваю я.

Намордником он называл своеобразный чёрный брезентовый мешок с прочными завязками, долженствующий прикрыть всю морду зверя, главным образом — глаза. Лишённый зрения, тигр обычно сразу притихал.

Иван Палыч знал, что одного удара мощной когтистой лапы достаточно, чтобы выпустить кишки собаке, оскальпировать человека. Все его ребята были к делу привычные, как и псы — злые, притравленные специально на тигров. Он не раз ходил с ними в тайгу и без добычи никогда не возвращался.

Но вот эти приезжие, городские…

Иван Палыч снова наклонился к свежим следам огромных лап на тропе.

— След в след идут, — вымолвил он, разгибаясь. — Мать и два тигрёнка летошних. Отбиваем в сторону одного из тигрят, какой первым попадётся, вяжем его.

Но всё пошло не так. От оглушительного рёва разъярённой тигрицы у людей заложило уши, а собаки попятились. Мать первой выскочила навстречу своре, прикрывая отход тигрят.

— Вяжем её, она небольшая! — крикнул Иван Палыч. — Всё равно не даст нам котят словить.

«Котята», как принято было называть их у охотников, хотя каждый весил пудов по пять, большими скачками, прижав уши, убегали прочь.

Тигрица снова взревела, и рёв этот громом разлетелся по заснеженной тайге. Закачался кедровник, с веток полетели хлопья снега.

Иван Палыч пригнулся, направляясь навстречу зверю. В одной руке у него была рогатина, в другой — шест с надетым на него собственным пиджаком. Он надеялся, что тигрица, учуяв запах человека, вцепится в пиджак и располосует его. Отвлечётся.

Собаки разрывались от лая, припадая к земле.

Всё шло, казалось бы, удачно, строго по плану старого зверолова. Каждый из бригады вязал когтистую лапу, крепко её сжав, сам Иван Палыч оседлал зверя, железной рукой схватив тигрицу за шкирку так, что её раскосые жёлтые глаза налились кровью.

Вдруг та перестала сопротивляться и разом обмякла…

— Молодцы, ребята, справились, довязывайте её… — облегчённо кивнул Иван Палыч и осекся, внимательно вглядываясь в покрытую пеной морду тигрицы. Сердце у него ёкнуло и заныло.

* * *

— Перед вами — картина Якова Куриленко и Григория Зорина, — звонко и заученно произнесла девушка-экскурсовод, останавливаясь с указкой возле впечатляющего двухметрового полотна. — Она называется «Тигроловы». Художники запечатлели момент, когда бригада звероловов под руководством известного следопыта Ивана Богачёва вяжет тигрицу.

— Ничего себе, — завороженно выдохнул из небольшой толпы зрителей молодой парень с бородкой. — Вяжет! Мы, когда коту своему укол ставим, и то его втроём держим, а тут… — он даже поёжился.

По толпе прокатился смешок.

— К сожалению, — без улыбки сказала девушка, — тигрица не пережила этой поимки. Она умерла прямо в руках у звероловов.

— Как?! — потрясённо выдохнул парень.

— Сердце не выдержало, — буднично пояснила девушка.

* * *

Тигрята убегали прочь, их полосатые гибкие тела мелькали среди деревьев. Звероловы застыли, как громом поражённые, медленно выпрямившись. Иван Палыч снял шапку, с болью глядя на мёртвую тигрицу, и остальные последовали его примеру.

— Может, тигрят догоним? — негромко проговорил московский фотокор, толкая старика локтем. Тот молча наклонился и принялся собирать снаряжение.

— Уйдут же, — настаивал приезжий.

— Пускай уходят, — решительно сказал тигролов.

Название: Белая рысь
Автор: sillvercat для fandom Cats 2023
Бета: Xenya-m
Канон: ориджинал
Размер: драббл, 560 слов
Персонажи: Никифор Канчуга, лайка Сигдэ, заготовитель, рысь
Категория: джен
Жанр: повседневность, драма, юмор
Рейтинг: G
Краткое содержание: В тайге обнаруживаются следы редчайшей белой рыси…
Ссылка: тут.

Никифор Канчуга среди удэге самым удачливым и метким охотником слыл, белку бил из ружья в глаз, не портя шкурку. Заготконтора нахвалиться на него не могла, и государство не только деньгами, но и почётными грамотами его отмечало. Председатель сельсовета руку уважительно при встрече пожимал. Купил себе Никифор быструю лодку-казанку, ружьё новое, полированный сервант в избу, как у заготовителя.

Однажды заготовитель позвал Никифора в контору и говорит ему:

— Из самой Москвы нам письмо пришло, из Академии наук, — он выразительно поднял палец вверх, потом полез в ящик стола, где у него важные бумаги хранились, достал картонную папку с завязочками, а из неё — листок с гербом. И прочитал с того листка: — «Просим оказать содействие в приобретении шкуры белой рыси — альбиноса, если таковая появится», — и опустил листок, глянул на Никифора пронзительно сквозь круглые очки, в этих очках он точь-в-точь на сову походил. — Так что можешь ты, Никифор Канчуга, прославиться на весь Союз, коли такую редкостную рысь добудешь. И наша заготконтора тебя деньгами не обидит, и председатель торжественное собрание соберёт. А в самой Москве, в музее, где чучело рыси поставят, будет табличка с твоим именем: так, мол, и так, славный охотник-удэге Никифор Канчуга, победитель социалистического соревнования 1962 года, добыл ценную рысь-альбиноса во славу советской науки.

И он снова многозначительно воздел кверху указательный палец.

Никифор же только кивнул, поворачиваясь к порогу. Попусту болтать языком, как заготовитель или председатель сельсовета, он не любил, и торжественные собрания были для него что нож острый.

— Есть ли у тебя такая рысь на примете? — крикнул ему вслед заготовитель, но Никифор лишь головой покачал.

Рысей на охотничьей тропе он видел немало, но все они были обычного рысьего окраса — рыжевато-палевого с тёмными пятнами. Белой рыси в тайге не выжить — издали её всякая дичь заметит, спрячется. Так размышлял Никифор, шагая по тропе, а впереди него верная бурая лайка бежала по кличке Сигдэ.

Жил Никифор после смерти жены бобылём, детей у них не осталось, и Сигдэ была его семьёй, а тайга — настоящим домом, куда возвращаться радостно было. Много пушнины он на своей тропе добыл, мороз и снег ему не помеха. Видел он и следы рысей, но всякий раз когда зверь среди деревьев мелькал, то обычной рысью оказывался, чья шкура ценилась куда меньше, чем мех соболя, выдры или куницы. И Никифор ружьё опускал.

Заготовитель «Союзпушнины», встречая его, всё про белую рысь спрашивал. И председатель сельсовета про неё же толковал. Отмалчивался Никифор, улыбался.

И вот однажды на рассвете увидал он чудесное — белую рысь. Так и замер Никифор, лайку Сигдэ за ошейник подхватив, чтобы та не залаяла, не ринулась вперёд, чуда не спугнула.

Розовым и золотым стволы деревьев отсвечивали, и в этом свете серебристо-белый зверь будто плыл по хрусткому насту. Чернели только пятнышки на его боках да кисточки на ушах, а глаза отливали таким же розовым светом, что и лучи восходящего солнца.

Стоял Никифор как громом поражённый, широко глаза раскрыв, а лайка Сигдэ тут тихонько заскулила, мол, хозяин, уходит же добыча!

Но рысь, заслышав лайку, и ухом не повела с тёмной кисточкой на нём; величаво она вышагивала, важно, как хозяйка здешних мест, и Никифор не посмел ни ружья с плеча сдёрнуть, ни пуститься ей вслед.

Не мог он лишить свою тайгу такого чуда. Не нужно ему было ещё одно новое ружьё, или большой ковёр на всю стену, или переливчатый хрусталь в полированном серванте. И почётная грамота от заготконторы тоже была ему не нужна.

Повернул Никифор назад и ушёл прочь из охотничьих угодий белой рыси. Московская Академия наук как-нибудь без неё обойдётся.

Название: Дядя Слава
Автор: sillvercat для fandom Cats 2023
Бета: Xenya-m
Канон: ориджинал
Размер: драббл, 693 слова
Персонажи: дядя Слава, другие жильцы дома, котёнок
Категория: джен
Жанр: драма, повседневность, юмор
Рейтинг: PG
Примечание: описан реальный случай
Предупреждение: одно матерное слово
Краткое содержание: Дядя Слава всегда строго следит за порядком во дворе.
Ссылка: тут.

Дядю Славу весь дом не то, что ненавидел, как того чёрного кота из старой песни, но… скажем так, не шибко-то любил. Дядя Слава был педантом и фанатичным приверженцем закона и порядка. А также чистоты и спокойствия. Поэтому его не шибко любили все поочерёдно.

Малолетние студенты колледжа, забегающие в промежутках между парами в магазин на углу дома — за то, что дядя Слава выговаривал им за галдёж и отдельно — за матерщину, мелькавшую в этом галдеже. А также за то, что требует подбирать нечаянно упавшие упаковки из-под чипсов и относить в урну.

Председательша домового ТСЖ Люда — за то, что дядя Слава требует строгой отчётности за каждый изымаемый у жильцов рубль, посещая для этого все коллективные собрания. После таких собраний Люда возвращалась домой совершенно измученная и без голоса.

Остальные жильцы — за то, что дядя Слава с регулярностью и настырностью первых большевиков выводит их на субботники и воскресники, запрещает кормить во дворе голубей и бродячих котов, дабы не множились следы жизнедеятельности упомянутых. А также, как возмущённо выражались молодые мамаши, затыкает рты их детям, играющим на детской площадке. И не только их детям, но и горячим кавказским парням, разворачивающим свои тачки на пятачке у дома под лихую музыку, рвущуюся из открытых окон авто. Дядю Славу они побаивались: он был под два метра ростом и занимался боксом в молодости.

Словом, дядя Слава в одно лицо заменял родному двору и дому добровольную народную дружину советских времён, которая, конечно, иногда бывала полезной, но, в общем и целом, неимоверно докучала.

И вот однажды, на майские праздники, когда большинство жильцов в своих квартирах отсутствовало, мирно ковыряясь в загородных огородах, во дворе дома начало раздаваться надсадное мяуканье. Раздавалось оно несколько дней подряд, и никто не мог сообразить, откуда оно исходит. Подвал? Помойка? Но, выглянув на минутку из окон, оставшиеся жильцы раздражённо решали, мол, поорёт кот и перестанет, и захлопывали окна.

Тут со своей дачи вернулся обиходивший её бодрый дядя Слава.

Кот к тому времени охрип и мяукал редко и безнадёжно. Но дядя Слава его услышал.

Он обошёл двор, сосредоточенно хмурясь, почесал в затылке и наконец задрал голову.

Да, действительно, кот, а вернее, маленький чёрный котёнок, сидел на дереве. На самой макушке, цепляясь когтями за ветки.

Дядя Слава подошёл к дереву и покыскыскал, понимая, впрочем, что это бесполезно. Котёнок пребывал в состоянии тоскливого ступора, и если он до сих пор не спустился от голода, никакое кыскысканье его не сманит. Так и будет сидеть, пока не ослабеет совсем, не упадёт и не разобьётся. Дерево было высоким.

«Непорядок», — со вздохом подумал дядя Слава и принялся звонить в МЧС, чтобы узнать, что спасатели котов с деревьев не снимают. Разве что платно.

Услышав это, дядя Слава вторично почесал в затылке и пошёл в гараж за стремянкой. Ствол дерева внизу был совершенно голым и скользким, дядя Слава Тарзаном себя не ощущал, поэтому решил воспользоваться хоть какими-то подручными средствами.

К тому времени, как он деловито установил у подножия дерева стремянку, вокруг собралась небольшая толпишка жильцов, состоявшая в основном из детей и пенсионеров. Все они наперебой рвались держать стремянку и помогать дяде Славе советами.

— Вы где раньше были? — укорил их дядя Слава, взбираясь на стремянку, которой хватило ровно до середины узловатого ствола. — Он у вас тут небось третий день, как я уехал, орёт.

Все помолчали, потупившись. Дядя Слава, кряхтя, поплевал на ладони, пару раз для проформы безнадёжно кыскыскнул и полез на самую прочную на вид ветку. Гадкий котишка, как он и ожидал, принялся карабкаться ещё выше. Но дядя Слава оказался проворнее: он преодолел ещё две ветки, выбросил вверх руку с предусмотрительно зажатой в ней вязаной шапкой и накрыл кота.

Кот задушенно мявкнул, решив, видимо, что вот она, смерть, и пришла.

— Дурак, — резюмировал дядя Слава, принимаясь осторожно спускаться вниз. Кот в шапке, кажется, почти ничего не весил.

Тут нога у дяди Славы соскользнула, он неловко развернулся, пытаясь ухватиться за ствол и грохнулся на стремянку, а та, покачнувшись, на землю.

— Блядь, — выдохнул дядя Слава, сидя на земле и ощупывая ногу. — Извините.

— Ничего, ничего, — за всех отозвалась охнувшая председательша Люда. — Ты герой.

— Я просто порядок люблю и тишину, — счёл нужным пояснить дядя Слава. — Вызывайте «скорую», что ли. Я, кажется, ногу сломал.

Кот тем временем выпростался из шапки и порскнул под ближайшую машину. Дядя Слава проводил его задумчивым взглядом.

— Покормите кто-нибудь этого дурака, — распорядился он. — Голодный же.

Название: Для чего нужны коты
Автор: sillvercat для fandom Cats 2023
Бета: Xenya-m
Канон: ориджинал
Размер: мини, 1190 слов
Персонажи: Мария Сергеевна, её мама, Тёма, Васька, коллеги
Категория: джен
Жанр: повседневность, драма, юмор
Рейтинг: PG
Краткое содержание: Для чего нужны коты.
Ссылка: тут.

Когда женщина, забрав трёхлетнего сына, уходит от вполне благополучного в глазах окружающих мужа, опять же в глазах этих самых окружающих она выглядит, мягко говоря, дурочкой. Если не полной идиоткой.

Ну, попивает муж, а какой мужик не попивает? Ну, придя с работы, предпочитает до полуночи резаться в «танчики», опять же полируя это дело пивом, и что? Зато у него дом и машина, а ты только из декрета, у тебя ничего нет, кроме сына. По дому не помогает? Так пили его получше, ты ведь жена; как говорится, на первый год жена милка, на второй — пилка, а на третий год — лесопильный завод. Не хочешь быть лесопильным заводом? Твои проблемы. Что? Любовь закончилась? Какая любовь, ты о чём?

Идиотка и есть.

Короче, решительный поступок Марии Сергеевны окружающим был совершенно непонятен. Практически всем, начиная с собственной мамы, живущей в другом городе, под чей кров Мария Сергеевна и вернулась — как в детстве, отрочестве и юности поселившись на диванчике за платяным шкафом. Только теперь вместе с сыном.

Комната в пятнадцать метров была разгорожена этим шкафом, сколько Мария Сергеевна себя помнила. И в её углу всегда висела большая географическая карта животного мира планеты Земля с весёлыми жирафами, львами и зубрами. Сыну Тёме карта очень понравилась, он подолгу стоял на диване и водил по ней пальчиком — от зубра к киту, потом к тукану с огромным клювом, потом к пингвину на противоположном конце карты, в Антарктиде.

Именно в Антарктиду Мария Сергеевна и хотела бы убежать, прижимая к себе сына. Подальше от пересудов учительниц-коллег и маминых укоряющих взоров.

Мама тоже была учительницей. Развод Марии Сергеевны она с нею не обсуждала, у них вообще не было принято что-либо обсуждать, тем более с эмоциями, которые не поощрялись, потому что были неконструктивны. Перед разводом Мария Сергеевна позвонила маме и спросила: «Можно, я к тебе вернусь?» — на что та коротко ответила: «Ты же здесь родилась».

Это и было разрешение.

А больше мама ни о чём не спрашивала.

Сын Тёма вёл себя образцово: не болел, не ревел в садике, куда Мария Сергеевна отдала его, обречённо ожидая именно болезней и рёва. И в садике на него не жаловались: мальчик шумный, то есть нормальный. Любознательный, уравновешенный, кушает хорошо, слушается воспитательниц. Что ещё надо? Но дома Тёма будто развязывался, сбрасывая с себя детсадовские правила: носился, громко топая, выкрикивал выученные в садике стихи, катал по полу игрушечный самосвал и прыгал на диване — удивительно, как тот ещё не развалился. Мама, разумеется, всего этого не одобряла, но, будучи учительницей, холодно говорила только: «Почитай ему уже». Или сама со вздохом бралась за книжку.

Именно так воспитывалась и Мария Сергеевна — чтением, благо читать научилась уже в возрасте Тёмы, и всё её детство прошло в отгороженном шкафом углу, за книгами, чаще всего слишком взрослыми вроде «Повести о настоящем человеке», и географической картой животного мира планеты Земля.

Но Тёма был совсем другим: любопытным, шумным, громким. Эмоциональным.

Понятно, что мама была недовольна.

А ещё у мамы был кот. В детстве Марии Сергеевны никаких котов в семье не водилось в принципе. Но, когда она вышла замуж и переехала в другой город к мужу, мама почему-то завела кота. Вернее, тогда это был котёнок от соседской кошки, как поняла Мария Сергеевна. Полосатый, самый обыкновенный мордатый дворовой Васька, но мама, похоже, любила его куда больше Марии Сергеевны и даже больше внука.

Ваське разрешалось спать на кухонном столе. Разрешалось драть когтями мамино кресло-кровать и диванчик Марии Сергеевны. Удивительно, как это он ещё не продрал географическую карту животного мира планеты Земля, наверное просто пока не доставал до неё.

От Васьки летела шерсть, сколько ни мети, ни бегай с тряпкой. Отчистить шерсть с костюма или свитера можно было, только вооружившись специальным роликом. Из своего лотка он тащил на пушистых штанах опилки. И ещё кот надул в любимые розовые тапочки-зайчики Марии Сергеевны сразу после её приезда. Хоть Васька и был кастрирован, тапочки пришлось выбросить.

«Это он тебя проверяет», — со слабой улыбкой сказала мама. Вот спасибо-то!

Но Тёма полюбил этого паршивого кота, эту шерстяную тварь, как его про себя называла Мария Сергеевна. Он брал его в постель — шерсть, шерсть! Что-то шёпотом рассказывал ему в мохнатое ухо — антисанитария! Целовал в нос — глисты!

Как ни странно, мама всё это безобразие одобряла, поэтому терпела и Мария Сергеевна. Но именно что терпела, тягостно недоумевая, как можно искренне любить такое мешающее жить животное. Была б на то её воля, кот немедленно отправился бы туда, где ему самое место — на дворовую помойку. Но Мария Сергеевна находилась не у себя дома, и это обстоятельство, пожалуй, угнетало её больше всего.

У неё и её ребёнка не было собственного дома. То место, где она сейчас жила, было маминым домом, где всё было обустроено по-маминому. В годы замужества дом принадлежал, естественно, мужу и свекрови, которая жила с ними.

У Марии же Сергеевны своего дома в обозримом будущем не предвиделось. Ипотека? Помилуйте, какая ипотека на её-то зарплату?!

Хотя некоторые банки звонили и предлагали ей и ипотеку, и кредиты, когда она оформила зарплатную карту. Видимо, её номер попал в какую-то загадочную «базу». Мария Сергеевна поневоле начала задумываться: а вдруг она действительно потянет ипотеку? Возьмёт побольше часов в школе, классное руководство, какие-то кружки и факультативы? Но боже мой! Ведь это двадцать пять лет! Двадцать пять лет, как на службе в царской армии! И свободных денег тогда и вовсе не будет, хотя Мария Сергеевна с детства была приучена мамой жёстко экономить, ведь папа умер, когда она училась только в седьмом классе.

Однажды она вернулась из школы и легла на свой диванчик за шкафом, совершенно раздавленная этими мыслями, бесконечно крутившимися у неё в голове. Тёма был в садике, мама ушла репетиторствовать. Она по сию пору подрабатывала, учеников у неё было много, русский язык востребован, особенно с учётом ЕГЭ. Мария Сергеевна часто жалела, что стала географом. Кому сейчас нужна география? И кому нужна она сама?

Подумав так, она неожиданно для себя тяжело и горько, почти беззвучно зарыдала, чего не могла позволить себе со времени развода. Всегда рядом кто-то был. Тёма. Мама. Коллеги. Мария Сергеевна не могла выглядеть в их глазах эмоциональной дурой, сломавшей жизнь себе и ребёнку, каковой и являлась.

Она лежала и рыдала, обняв подушку, рыдала взахлёб, когда ей в шею ткнулось что-то тёплое. Она с трудом разлепила распухшие веки — конечно, это был кот. Васька. Он вспрыгнул на диван и теперь жался к ней, серьёзно заглядывая в глаза. Мария Сергеевна собиралась отпихнуть его, но вместо этого обняла обеими руками и зарыдала ещё пуще.

Кот терпел. Он был мягкий и тёплый. Бархатный. Потом он замурлыкал. Затарахтел так, как будто у него внутри был встроен маленький моторчик. Мария Сергеевна вытерла нос углом простыни. Боже, она ведь даже не заправила постель утром, когда убегала в школу, волоча за собой Тёму. Теперь всё здесь было в Васькиной шерсти.

— Насрать! — громко сказала Мария Сергеевна и прыснула. Такие слова тоже не поощрялись мамой. Никогда. Но ведь мама придёт нескоро.

Мария Сергеевна встала, умылась, заправила постель и вышла на балкон, сопровождаемая Васькой. Надо было полить цветы, растущие у мамы в ящиках. Портулак, кажется. Пеларгония, фуксия и цикламен. Васька, как ни странно, их не ел и не раскапывал.

На балконе было свежо и уже по-летнему тепло. Май, как-никак. На детской площадке играли дети, с визгом носясь друг за другом. Надо начать водить туда Тёму.

— Вася, — позвала Мария Сергеевна, с надеждой посмотрев на кота. С какой-то странной надеждой. — Вася. Скажи мне, что всё будет хорошо.

— Мурк, — подтвердил Васька.

@темы: кошачье, фики, ФБ-23

Название: Как Натаху продали цыганам
Цикл: Про Натаху
Автор: sillvercat для fandom Russian original 2023
Бета: Xenya-m
Размер: драббл, 470 слов
Пейринг/Персонажи: Натаха, её мама, тётка Зина, цыгане
Категория: джен
Жанр: юмор, повседневность, драма
Рейтинг: PG
Краткое содержание: «Когда Натахе было пять, тётка Зина продала её проезжим цыганам за две бутылки водки, то есть за семь с небольшим рублей...»
Примечание: время действия — конец 80-х; история услышана непосредственно от героини
Предупреждение: сленг; названия населённых пунктов, упоминаемых в тексте, являются рандомными
Ссылка: тут

Когда Натахе было пять, тётка Зина продала её проезжим цыганам за две бутылки водки, то есть за семь с небольшим рублей.

Не то чтобы тётка дёшево ценила племянницу или считала, что у сестры детей и так чересчур много (семеро), просто она знала, что Натаха удерёт из табора в ближайшем селе, вот и всё. И вернётся домой.

А две бутылки водки лишними не бывают.

Натаха выросла в Тайге. В посёлке Тайга и в настоящей тайге, посёлок этот окружавшей. Окрестные тропки она знала наизусть, привыкла набивать живот ягодами и черемшой. Поэтому добежать по тайге до Тайги ей было легче лёгкого. Тётка Зина за неё не волновалась.

Вот зачем цыгане Натаху купили, оставалось неясным. Будто бы у них не было своих собственных детей, таких же горластых, босоногих, вертлявых, чернявых и смуглых.

Наверное, они сочли, что дети лишними не бывают.

Но Натаха решила не возвращаться. Дома было слишком маятно, всегда хотелось есть, мелкие орали, а отчим Герман вечно Натаху гонял, особенно по пьяни. И ещё мамка накануне выпорола её за то, что не уследила за гусями, и те перелезли в соседский огород, потравив там молодую капусту.

«Нипочём не вернусь, — мстительно думала Натаха, подпрыгивая в коляске мотоцикла вместе с тремя такими же чумазыми цыганятами. — Сами своих гусей пасите, ага, ага».

Во рту у неё сладко мусолился подаренный цыганами леденец, на коленях бодро орала «Спидола»: «Всё могут короли!». Когда мотоцикл нырял под горку, сигнал пропадал вместе с королями, но потом приёмник снова принимался орать.

«Спидола» принадлежала мотоциклисту Роману. Тот оглядывался на Натаху, сверкая черносливовыми глазами из-под кудрей и золотыми зубами. По обочине дороги трусили вороные и чалые цыганские лошадки. У них были лохматые чёлки, такие же, как у самой Натахи. Нет, возвращаться она не собиралась.

На ночь цыгане встали табором в соседнем селе, попросившись у председателя сельсовета пустить детей и баб под крышу старого сарая. Тот разрешил. Натаха уже начала засыпать на колком одеяле под толстой попоной, рядом всё с теми же цыганятами, которых звали Мишка, Светка и почему-то Зефа. Они почёсывались сквозь сон, почёсываться начала и Натаха. Но ей всё равно было хорошо и тепло.

Неожиданно в глаза ударил луч карманного фонарика, и она зажмурилась. В дверях сарая воздвиглась мамка, заплаканная, но грозная, уперев руки в крутые бока.

Цыгане зашумели.

— Мама, — пропищала Натаха, выпрастываясь из попоны. Она поняла, что соскучилась.

Обратно домой Натаха возвращалась на заднем сиденье председателева «запора».

Тётка Зина несколько дней не показывалась на улице — рука у мамки была тяжелая, сестриной физиономии она не пощадила, фонарей наставила таких, что хоть перед клубом вешай для освещения.

Вшей у Натахи выводили керосином. Волосы пришлось остричь под корень, но она не шибко горевала, отросли они быстро. А когда пришло время идти в школу и мамка повязала Натахе бантики, в классе её сразу прозвали Каркушей. Да и то, по телику «Спокойной ночи, малыши» все видели, Каркуша и есть. Натаха даже гордилась первым в своей жизни погонялом.

Название: Как Натаха бодяжила брагу
Цикл: Про Натаху
Автор: sillvercat для fandom Russian original 2023
Бета: Xenya-m
Размер: мини, 1230 слов
Пейринг/Персонажи: Натаха, тётка Зина, тётка Катя, Иван Петрович и другие
Категория: джен
Жанр: юмор, повседневность, драма
Рейтинг: PG
Краткое содержание: «Когда Натахе было шесть, мамка отослала её почти на всё лето к другой своей сестре, тётке Кате, в соседний посёлок Марусино...»
Примечание: время действия — конец 80-х; история услышана непосредственно от героини
Предупреждение: сленг; названия населённых пунктов, упоминаемых в тексте, являются рандомными
Ссылка: тут

Когда Натахе было шесть, мамка отослала её почти на всё лето к другой своей сестре, тётке Кате, в соседний посёлок Марусино. Натаха не возражала, ей у тётки Кати нравилось. Та позволяла сколько угодно смотреть телевизор, вертя антенну за рога. Пускай даже перед этим следовало прополоть и протяпать огород. Натаха это умела, делов-то, тьфу и растереть.

И потом, Марусино было совсем не таким, как их Тайга. Больше и интереснее. Три магазина, один назывался «ко-мис-сион-ный», и там в витринах стояли пыльные чучела глухаря, лисы и волка. А внутри — начищенные до золотого блеска самовары, расписные китайские веера, тоже пыльные, фарфоровые статуэтки тёток в пышных платьях, толстых ангелочков и много чего ещё. Всё это продавалось, но никто не покупал. Зато можно было смотреть.

А ещё здесь утром и вечером с лесопилки и обратно ходили строем угрюмые мужики в чёрных робах. «Зэки. Тут рядом ИТК, — непонятно объяснила тётка Катя и строго добавила: — Ты к ним не подходи, слышишь? Они за убивство сидят и за другие грехи».

— За убивство, — зачарованно повторила Натаха. Это было ещё интереснее. И потом, почему «сидят»? Они же ходят!

За колонной мужиков в робах всегда шагали охранники, тоже в робах, только в зелёных. Солдаты. Но их было мало, и однажды, улучив момент, бежавшая за колонной по обочине Натаха подскочила к крайнему в ряду мужику и подёргала его за рукав.

— Дядь, а дядь! — торопливо выпалила она полушёпотом, настороженно озираясь. — Вы, что ли, в тюрьме? А почему вы тогда на лесопилку ходите?

— По лесу гуляем, — отозвался кто-то из шедших рядом, и все негромко хохотнули, глядя на Натаху с какой-то непонятной затаенной тоской. Сердце у неё ёкнуло.

— Работаем мы, — вздохнул дядька, к которому она обращалась. — Тебя как звать-то, пичуга?

— Наталия Игоревна, — прошептала Натаха, и мужики опять хохотнули.

— А меня Иван Петрович, — дядька порылся в кармане, не сбавляя шага, и протянул Натахе в большой заскорузлой ладони маленькую птичку, вырезанную из дерева. Свистульку!

Натаха так и ахнула.

— Спасибо! — пылко выдохнула она.

— Ты только никому не показывай, а то тебя дома наругают, — грустно сказал Иван Петрович. — Ну давай, беги отсюда. Вон конвой смотрит.

Натаха вчистила по дороге так, что пятки засверкали, сжимая в руке птичку. Ей тоже отчего-то было грустно.

Перед сном она долго ворочалась на кровати, раздумывая, чем бы таким отдарить Ивана Петровича за птичку. Она вдруг поняла, почему ей грустно: жалко стало этих мужиков, которые должны были только работать и, наверное, никогда больше не видеть своих детей. У них же были дети! А у Натахи не было отца. Вернее, она его не знала. Зато сменилось два отчима. Первый — его она тоже не знала — наградил её старшими братьями и сёстрами, второй — младшими, близнецами. А сама она торчала как раз посередине этой цепочки, нагулянная невесть от кого, как часто причитала бабушка: «На заработки она ездила! Вот и заработала!» Мамка же каменно отмалчивалась и раздражённо отмахивалась в ответ на Натахины осторожные расспросы: «Какой тебе ещё папа? Вон Герман твой папа!»

Щас, ага. Будто бы Натаха совсем мелкая и ничего не понимает, не слышит бабкиных причитаний, не помнит, что Герман объявился у них в доме, когда ей было три. Подарил лупоглазую гэдээровскую куклу, с которой Натахе всё равно не разрешили играть, и она долго ревела, а кукла до сих пор сидела в серванте за стеклом, растопырив пухлые ноги.

Натаха вдруг подскочила на постели от озарившей её догадки. Она поняла, что будет лучшим подарком для Ивана Петровича. Она знала, что больше всего любят поселковые мужики, втихаря от своих жён навещавшие по вечерам дом тётки Кати.

Брагу, вот что!

Тётка Катя ставила лучшую в Марусино брагу. Натаха слышала, как тётке про это ласково и убеждённо толковали вечерние гости, бережно пряча за пазухи бутылки с мутной вонючей жидкостью.

— Лёгкая рука у тебя, Катюш, — вот что они говорили, суя тётке мятые трёшки и рубли. Та только посмеивалась, принимая похвалу как должное.

Бутыли с брагой стояли у тётки Кати в кладовой. Тётка осторожничала. Конечно, и участковый Фёдорыч её брагой не брезговал при случае, но бережёного Бог бережёт. Кто-нибудь из райкома прикатит, даст отмашку — и пиши пропало, штраф, товарищеский суд. А то и не товарищеский.

Дождавшись, когда тётка Катя умотала куда-то по делам с кошёлкой, Натаха осторожно проникла в тёмную глубину кладовки, где стояли три здоровенные бутыли с брагой разной степени зрелости, а в углу под щелястой полкой — пустые чистые поллитровки. Натаха сама собирала их для тётки Кати по селу, когда та просила.

Нацедить полную бутылку браги из огромной бутыли оказалось делом затруднительным, но Натаха помнила, как это делала тётка, и ухитрилась ничего не разбить и не разлить. Она припрятала поллитровку в сенях, а взамен отцеженной браги бухнула в большую бутыль ровно столько же воды. Не какой-нибудь, а кипячёной из чайника.

К вечеру Натаха засела в кустах у обочины, дожидаясь, когда зэки побредут с работы. Она сразу увидала Ивана Петровича, так же потихоньку, как и в прошлый раз, догнала его и вытащила из-под накинутой на платье кофтёнки бутылку с брагой. Тот с полувзгляда понял, что это, расцвел, на ходу сделал такое движение, будто хотел Натаху обнять, но опустил руку.

— Спасибо, пичуга ты моя, — горячо выдохнул он, принимая подарок. — Если ещё принесёшь, я тебе таких штук понаделаю, что хоть в музей отдать.

— А каких? — с любопытством спросила Натаха.

— Всяких! Вот мужики соврать не дадут!

Мужики по обе стороны от него истово закивали.

Так у Натахи появились резные гребешки, бусы, браслеты, свистульки, просто какие-то зверюшки. Всё это добро она прятала, как белка орехи, в свой привезённый из дома баульчик, стоявший под кроватью.

Наступил август, и за Натахой приехала тётка Зина, чтобы отвезти её домой, в Тайгу. Увидев раздутые бока баульчика, она только крякнула. Натахе не терпелось похвастаться своими подвигами, но она героически дотерпела до станции, где всё и рассказала. Она знала, что тётка Зина её похвалит, и не ошиблась — та даже подскочила от радости, всплеснув худыми руками. И тут же на вокзале всё и продала, выложив на клеёнку у привокзального киоска «Союзпечать».

Выручку она прибрала, наказав ничего не говорить мамке, а племяннице купила книжку-раскраску и пачку настоящих болгарских фломастеров. И разрешила оставить себе птичку-свистульку.

Натаха долго вспоминала Ивана Петровича и грустила, думая, как он там без неё. Она надеялась, что увидит его, если выпросится у мамки снова съездить к тётке Кате на Новый год. Зимой же лесопилка тоже работает. Она круглый год работает.

Но вышло всё не так, как надеялась Натаха. С самого порога, едва они с тёткой Зиной, снова набившейся в провожатые, скинули шубы и валенки, тётка Катя развернула племянницу к себе за руку и знатно отходила по заднице — не чем-нибудь, а веником, стоявшим в сенях для того, чтобы сметать с обуви снег. Натаха стерпела, с упавшим сердцем понимая, что всё вскрылось. И это подтверждали истошные крики тётки Кати:

— Ты это наделала, больше некому! Забодяжила мне брагу! Мужики теперь говорят: Катька, мол, брагу негодную толкает! Отвечай, кому давала брагу! Не сама же пила!

Ещё не хватало!

Пришлось признаваться. Хлюпая носом, Натаха жалостно рассказала, как носила бутылки зэкам в обмен на резные игрушки. Тётка Катя схватилась за голову:

— Вот же оторва! Нет уж, Зинка, Новый год пройдёт, вези её обратно матери, мне такой оторвы тут не нужно, мне за ней смотреть некогда, а она эвон что вытворяет!

Тётка Зина усиленно моргала Натахе обоими глазами, прося, чтобы та не выдавала её собственного участия в этой истории. Натаха же ещё пуще залилась слезами, поняв, что никогда больше не увидит доброго Ивана Петровича.

Но птичку-свистульку она хранила долго.

Название: Как Натаха помогала беглым
Цикл: Про Натаху
Автор: sillvercat для fandom Russian original 2023
Бета: Xenya-m
Размер: мини, 2030 слов
Пейринг/Персонажи: Натаха, её мама, тётка Зина, отчим, дядья и другие
Категория: джен
Жанр: юмор, повседневность, драма
Рейтинг: PG
Краткое содержание: «Когда Натахе было семь, перед самой школой, она сидела на задах огорода и дожидалась, когда отчим Герман уйдёт из дому...»
Примечание: время действия — конец 80-х; история услышана непосредственно от героини
Предупреждение: сленг; названия населённых пунктов, упоминаемых в тексте, являются рандомными
Ссылка: тут

Когда Натахе было семь, перед самой школой, она сидела на задах огорода и дожидалась, когда отчим Герман уйдёт из дому. Сталкиваться с ним ей не хотелось, он всегда находил, к чему придраться. А мамка ушла на работу в коровник.

Со стороны хлебопекарни доносился щекочущий ноздри запах свежих булок. У Натахи заурчало в животе. Ей срочно захотелось туда сбегать и поклянчить у пекарей «некондицию». Натаху они знали и всегда давали ей неудавшиеся, сгоревшие или разломанные булочки. Та исправно таскала их младшим и набивала живот сама.

В этот раз ей тоже дали булочек в здоровенном коричневом бумажном пакете. Откусывая на бегу куски от одной из них и прижимая пакет с оставшимися к груди, Натаха отправилась домой. Настроение у неё сразу улучшилось. Она внимательно глядела под ноги, чтобы не споткнуться и не уронить пакет, и поэтому не сразу заметила двух хоронившихся за кустами ежевики мужиков.

Нет, парней. Нет, мужиков. Натаха опустила пакет, внимательно вглядываясь в них — для парней они всё-таки были старые. Обросшие щетиной.

На обоих красовались какие-то обноски, и вообще выглядели они измождёнными и настороженными, будто бродячие псы. Бомжи со станции, на юга едут, решила Натаха.

— Чего встала, проходи давай, — набычившись, буркнул один из них. Штанина на левой ноге у него задралась, и Натаха увидела, что нога ниже колена там обмотана какими-то побуревшими тряпками.

— Не пугай девчонку, — вполголоса произнёс второй, чернявый, помладше, дёрнув его за рукав.

Натаха и не пугалась вовсе, с чего он взял. Она ещё немного потопталась на месте и выпалила:

— Дяди, хотите булочек?

Она и сама не знала, почему спросила. Ей показалось, что чужаки страшно голодны. Так оно и оказалось, они проглотили булочки едва ли не на лету и едва ли не вместе с пакетом, именно как бродячие псы. Натаха поняла, что придётся ещё раз идти в пекарню.

Обратно к кустам она вернулась уже с двумя буханками хлеба. Чужаки тут же смолотили одну, а Натаха продолжала стоять и смотреть на них. Что-то в них было странное.

— Спасибо тебе, правда, — хрипло сказал чернявый. — Но ты всё-таки иди.

— У вас кровь, — вместо ответа вымолвила Натаха, указывая пальцем на ногу старшего. Тот что-то невнятно проворчал и отвернулся.

Сверху, из низко нависших грифельно-серых туч, закрапал мелкий противный дождик, и старший зябко передёрнул худыми плечами под своей драной телогрейкой. Его начало трясти, у него даже зубы застучали, и на высоком, с залысинами, лбу проступила испарина.

Натаха понятия не имела, кто эти люди, но им явно было плохо и больно.

— Пойдёмте со мной. У нас за домом сеновал, — безапелляционно сказала она, неосознанно копируя мамку, которая, приняв решение, доводила его до сведения окружающих в ультимативной форме. — Пойдёмте, пересидите дождь, а я принесу ещё еды. И чаю. И бинтов. У вас же кровь, — повторила она очевидное.

— Я на гвоздь наступил, — буркнул старший, хотя Натаха не спрашивала его ни о чём. Но могла бы спросить — какой гвоздь ниже колена-то?

Она лишь кивнула и повела пришельцев по тропинке к сеновалу.

Сеновал у них был обустроен знатно: внизу стойла, сейчас пустовавшие, а наверху — самая настоящая комната с сеном, одеялами, низким столом и скамейками. Там младшие дядья Натахи, непутящие, как их называла мамка, Глеб, Олег и Борис, любили отдыхать. То есть пить бражку и играть в подкидного. Мамка не возражала, только предупредила: «Спалите мне сеновал, всем мудя оторву». Они знали, что так и будет. Оторвёт. Поэтому на сеновале даже не курили, спускались во двор.

Указав пришлым на лестницу, ведущую наверх, Натаха сочла своим долгом озабоченно предупредить:

— Только не курите там.

— У нас нечего, — усмехнулся чернявый. Хромой молчал, по-птичьи поджимая больную ногу и опираясь на его плечо. Ему, наверное, было очень больно. Следовало торопиться.

Глянув, как чернявый втаскивает товарища наверх, Натаха снова одобрительно кивнула и очертя голову дунула к соседке тётке Марье. Все знали, что у той всегда водились бинты и йод, потому что она до пенсии работала фельдшерицей на станции и сумела натаскать изрядный запас казённых лекарств.

— Тёть Марь, — закричала Натаха на бегу, влетая в сени. — Там мамка руку порезала, дай, чем забинтовать! И йоду!

Тётка Марья всполошилась, кряхтя, оторвалась от пасьянса, раскинутого на столе, и достала аптечку. Целый жестяной ящик с красным крестом на боку.

— А сумеешь забинтовать-то, — засомневалась она, уже сунув Натахе в руки два хрустящих пакета стерильных бинтов с торчащими сбоку нитками и бутылёк йода. — А то давай я.

— Не-не-не, — зачастила Натаха, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. — Там ничего, там… так.

Тётка Марья высоко подняла брови, но настаивать не стала, вернулась к пасьянсу, который явно не сходился, иначе бы как пить дать увязалась за Натахой.

Зато за ней увязался её внук Колька, толстый и веснушчатый, всё рвавшийся с Натахой дружить. Так-то он был пацан неплохой. Добрый, только квелый и совершенно не умел драться. Но сейчас Колька этот ей был не нужен. Ещё его не хватало!

— Пошёл в жопу, — процедила Натаха и даже ногой на него притопнула. — Не ходи за мной, ты… жирдяй!

Колька растерянно заморгал, кажется, собираясь зареветь. Такой лютой обиды от Натахи он не ожидал. Той даже жалко его стало, но она решила, что потом с ним помирится. Колька был незлопамятный и отходчивый.

Натаха вихрем пролетела по огородным задам, вскарабкалась по лестнице, ведущей на верх сеновала, и увидела, что оба чужака сидят на сене, закутавшись в одеяла. Правильно!

Они глянули на неё запавшими, лихорадочно блестевшими глазами.

— Вот, — сообщила Натаха, суя бинты и йод в руки чернявому. — Я пойду ещё чего-нибудь принесу. Управитесь без меня?

Они ошарашенно переглянулись, а потом хромой вдруг прыснул и уткнулся в рукав телогрейки.

— Ты как моя мамка, — сквозь кашель вымолвил он. — Управимся, постараемся.

Мамки все одинаковые, сделала вывод Натаха, прокрадываясь в собственный дом с чёрного хода. Там было темно и тихо. Отчим наконец-то ушёл, заведя, наверное, мелких к собственной сестре, раз Натаха не явилась смотреть за ними. Так что вечером её ждала взбучка, но это было неважно. Совсем неважно.

Она постояла перед буфетом, размышляя, чего бы незаметно унести. На плите высился ещё не остывший после ухода отчима чайник. Она взяла его, обмотав ручку тряпицей. В кошёлку отправились две алюминиевые кружки, заварка, шмат сала и банка мёду. Пускай мамка думает, что это отчим всё съел.

Натахе повезло, её прогулок с чайником к сеновалу и обратно никто из любопытных соседей не заметил.

Ночью снова шёл дождь, и, свернувшись калачиком под одеялом, она сонно радовалась, что пришельцам теперь хорошо и не мокро. Тепло. Утром, когда все уйдут на работу, можно будет ещё чего-нибудь им отнести.

Утром те выглядели куда бодрее и наперебой благодарили Натаху, притащившую на сей раз ковригу ржаного хлеба и оставшиеся на сковороде картофельные драники. Они наконец спросили, как Натаху зовут, и представились сами. Тот, что с больной ногой, оказался дядей Юрой, а второй, чернявый, просто Цыганом. Он так и сказал: зови, мол, Цыган.

— Так у нас собаку зовут, — строго возразила Натаха, и оба хрипло засмеялись.

Натаха хотела спросить что-то ещё, но тут мамка начала кликать её со двора, вернувшись с дойки, и она кубарем слетела вниз по лестнице. Мамка приставила её к огороду, а сама побежала в магазин, малые-то всё ещё гостевали у сестры отчима. Натаха нехотя принялась таскаться с жестяной лейкой вдоль грядок, поглядывая на сеновал.

И вдруг прямо за их воротами раздался треск мотоцикла. Натаха даже присела от ужаса. Это заявились «непутящие» дядья, Глеб, Борис и Олег, с явным намерением отдохнуть на сеновале так, как они это любили, за подкидным и бражкой. Нашли время!

Сердце у Натахи захолонуло. Надо было действовать, и быстро. Отвлечь чем-то дядьёв, чтобы те сразу не полезли на сеновал. Натаха откуда-то знала, что чужаков нельзя показывать никому — и не только оттого, что её заругают.

Она метнулась к пристройке, где отчим, она знала, держал инструменты, а потом — мышью к любимому «Уралу» дядьёв. И совесть её не мучила, когда она ковыряла отточенным шилом покрышку мотоцикла. Ничего, починят. Резина на «Урале» была толстенная, Натаха попыхтела, но справилась.

Дядья меж тем умывались у рукомойника, гогоча и брызгаясь друг в дружку водой. Как дети малые. Глеб заорал, увидев высунувшуюся из-за мотоцикла Натаху:

— Здорова, корова! — это у него юмор был такой, на «корову» тощая пигалица Натаха никак не походила. — Пожрать мамка не оставила?

То, что мамка оставляла, ушло на сеновал, хмуро подумала Натаха, набрала полную грудь воздуха и заорала почище Глеба:

— А вы как доехали-то? Гляньте, у вас же колесо спустило!

— Как спустило? — офонарели дядья. — Когда?

Пока они, уныло матюкаясь, латали покрышку, Натаха мигом очутилась на сеновале. Пришельцы, заслышав возню во дворе, уже маячили возле лестницы, Натаха видела их бледные встревоженные лица.

— Спускайтесь, уходите дворами! — скомандовала она. — Еду-то и лекарства взяли? Смотрите!

— Ох, будет кому-то жена-командирша, — невольно хохотнул Цыган, спускаясь и помогая слезть уже довольно споро передвигавшемуся дяде Юре. — Взяли, взяли, не боись. И прибрали там всё.

На ходу он чмокнул Натаху в макушку. Та насупилась. Жена, вот сказанул. Не будет у неё никакого мужа, нахрена он приснился, детей только делать да бухать, вон как отчим.

— Идите уже, — строптиво буркнула она вслед выскользнувшим с сеновала чужакам. И полезла наверх проверить, что там и как.

Конечно, эти умники бросили под сеном ком окровавленных ссохшихся бинтов. Покачав головой, Натаха сунула его в карман кофтёнки и резво выскочила навстречу заходившим на сеновал дядьям:

— Я тут всё прибрала, поднимайтесь.

— Вот же молодчага, — похвалил Олег, выгружая из «сидора» банку браги и банку солёных помидоров. — Давай ещё из кухни чего принеси, что ли.

Так что появившейся мамке исчезновение со сковороды драников удалось списать на прожорливых дядьёв.

А дальше… дальше Натаха выдала себя сама. Правда, этого, по счастью, никто не заметил, кроме мамки.

Когда все собрались в кухне за ужином вместе с изрядно прихорошевшими дядьями, прителепалась ещё и тётка Зина с новостями.

— Народ бает, двое беглых из ИТК в наши края направились. И статьи у них какие-то разбойные, — тётка округлила глаза.

— Как же это они ухитрились сбечь? — поинтересовалась мамка, подставляя сестре табурет.

— Ну вот как-то… — неопределённо отозвалась та, поведя плечом. — Участковый говорил, стрелял в них конвой, но те всё равно утекли. С собаками ищут. Так что если увидим кого чужого, надо сразу к участковому бечь.

Выпалив всё это, она сноровисто принялась за свежие драники.

А Натаха возьми и брякни, подумав про дядю Юру:

— Как же это он с простреленной ногой шёл? — она спохватилась и закусила губу под внимательным взглядом мамки.

Среди поднявшегося гама её оплошности больше никто не заметил, и она глупо понадеялась, что мамка за своими обычными делами — вечерняя дойка, малые, вернувшийся отчим — обо всём забудет. Не тут-то было.

— Никуда не уходи, поможешь мне кур кормить, — велела мамка, едва Натаха выскочила из-за стола, намереваясь смыться на улицу.

Та поплелась за ней на негнущихся ногах, тоскливо глядя в крепкую мамкину спину.

— Видела ты, что ли, тех? — негромко спросила мамка, засыпав курам комбикорм. Куры торопливо клевали из кормушки, заполошно кудахтали, хлопали крыльями. Дурёхи.

Натаха убито кивнула, глядя себе под ноги.

— Для них бинты брала у тётки Марьи? — продолжала мамка допрос.

Натаха снова кивнула и горячо выпалила:

— Они хорошие.

— Дура! — в сердцах процедила мамка, и у Натахи зазвенело в ушах от подзатыльника. — А кабы они тебя зарезали? И всех нас!

Натаха задохнулась.

— Нет! Они хорошие, — упрямо пробормотала она, смаргивая слёзы. — Они бы не стали.

— И в кого ты у меня жалостливая такая, — пробормотала мамка с глубоким вздохом. — Точно не в меня.

— Они сказали, что я кому-то буду жена-командирша, — припомнила Натаха. Про то, что она испортила дядьям мотоцикл, она решила не сознаваться, понимая, что тут подзатыльником не отделалась бы.

Мамка вдруг присела на корточки и крепко обняла Натаху. И зашептала, уткнувшись лбом в её лоб:

— Не смей так больше никогда. Другие — они могут быть совсем нехорошие. И сделают с тобой… что угодно.

— К участковому бечь, что ли? — басом спросила Натаха, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не зареветь. Она чувствовала, что мамка права, но то, что говорила тётка Зина, было… неправильно.

— Просто беги от них. Мне можешь сказать, я решу, что делать, — тяжело ответила мамка, продолжая крепко обнимать Натаху. Она, наверное, сильно за неё испугалась, а Натаха-то думала, что мамка теперь только мелких любит, близнят Ваньку с Гришкой. Оказывается, нет.

Она в очередной раз собралась с духом и спросила:

— Мам… а кто мой папка?

Та отстранилась и сурово сжала губы. Потом поднялась и пошла прочь, к дому.

— Ма-ам! — со слезами крикнула Натаха ей вслед.

— Я не знаю, где он, — отрезала та на ходу, не оборачиваясь.

Натаха опять осталась ни с чем. Она ведь спрашивала не «где», а «кто». Ну хоть про Германа своего мамка не стала толковать, и то ладно.

На столбе перед клубом надрывался репродуктор:

— Шел я и в ночь, и средь белого дня, близ городов озираяся зорко. Хлебом кормили крестьянки меня, парни снабжали махоркой…

Название: Как Натаха нашла волчонка и совёнка
Цикл: Про Натаху
Автор: sillvercat для fandom Russian original 2023
Бета: Xenya-m
Размер: мини, 3073 слова
Пейринг/Персонажи: Натаха, ее мама и бабушка, Вовка, Ромка, Даня, учителя, участковый и другие
Категория: джен
Жанр: юмор, повседневность, драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: «Когда Натахе было четырнадцать, ей предложили участвовать в верном деле...»
Примечание: время действия — конец 80-х; история услышана непосредственно от героини
Предупреждение: сленг; немного ненормативной лексики; названия населённых пунктов, упоминаемых в тексте, являются рандомными
Ссылка: тут

Когда Натахе было четырнадцать, бабушка забрала её жить к себе. С отчимом Германом Натаха уже начала чуть ли не драться, огрызаться матом — уж точно, и требовала от мамки его прогнать. Тогда-то мамка и призвала на помощь бабушку, дождавшись, пока Герман уйдёт в ночную смену на «железку».

Притаившись в тёмном коридорчике у печки и глотая слёзы, Натаха угрюмо подслушивала, как в кухне мамка сердито говорит бабушке, брякая посудой:

— Мне мужик в доме нужен, Гришке с Ванькой — отец. Куда я его прогоню, он муж мне.

— А она тебе дочь, — тяжело обронила бабушка.

— А то я не знаю, — вспыхнула мамка. — А жить-то как? На неё и в школе все жалуются. Учителям прекословит. Форму нормальную носить не хочет. Новую, новую ведь я купила — нет, ни в какую, так и шибается в штанах, будто шкет какой. Курит. Пионерский галстук в сапог спрятала! Теперь её и в комсомол не примут.

— Да ты что! — ахнула бабушка.

Натаха хотела выскочить и объяснить, что она не из неуважения к пионерскому галстуку это сделала, а совсем даже наоборот. Переростки Тоха и Витёк вечно гоготали над тем, как галстук болтается у Натахи на шее. Будто ошейник на псине, орали они и ржали. Если бы Натаха была в правильной школьной форме, то есть в коричневом платьице с плиссированной юбочкой, а не в штанах и чёрном свитере, галстук бы смотрелся, как скажут через два десятка лет, «органично». Тогда Натаха не знала таких слов, а просто прятала галстук за голенищем сапога, выходя из школы. Но клятое коричневое платьице с плиссированной юбочкой она всё равно не хотела носить ни в какую. Хоть убейте.

Она сглотнула, прижавшись к тёплому, ещё не остывшему боку печки, и вслушалась снова.

— Зато она у тебя не шалава какая. В подоле не принесёт, как Митрохиных дочка, — твёрдо заявила бабушка, подумав немного, и Натаха снова едва не выскочила из-за печки. В подоле! Ещё чего! Катька Митрохина просто дура, с седьмого класса позволяла пацанам таскать себя по сеновалам, корова! Все пацаны, с которыми Натаха водилась, крепко-накрепко усвоили, что она — такой же пацан, рука у неё тяжёлая и драться она умеет не хуже них. А то и лучше, потому что отчаюга, как с уважением сказал про неё рыжий Вовка Бес, то есть Бескудников, которому она как-то от души надавала по щам.

— Экзамены же скоро, — озабоченно продолжала мамка. — Восьмой класс. А она заявила, что из-за Германа домой и приходить не хочет, вот и шибается по чужим огородам вместо того, чтоб готовиться… Совести нет! Делать-то мне что, мам?

Она явственно шмыгнула носом, как маленькая, её суровая крепкая мамка, и у Натахи больно заныло сердце. Она покаянно подумала, что совести у неё и правда нет: мамка в своём коровнике совхозном упахивается, с малыми возюкается, а тут Герман этот пакостный с Натахой лается. Она сама чуть не заревела, подумав так.

— К себе её возьму, — немного помолчав, решительно сказала бабушка. — Пускай девка восьмилетку закончит, а там поглядим. Работать, может, пойдёт, вон хоть на хлебозавод. Или проводницей. Или в ПТУ какое поступит. Наталия? — таково было полное имя Натахи, записанное в свидетельстве о рождении, где вместо имени отца стоял позорный прочерк. — Выдь сюда, хватит там уши греть да носом шмурыгать.

Так Натаха перешла под крыло бабушки, которой честно поклялась экзамены сдать как полагается, готовиться к ним по-человечески и дурака не валять, пока не получит «корочку» за восьмилетку. Слово своё она честно старалась сдержать, зубрила формулы ненавистной «матеши», но прокололась на экзамене по выбору, хотя выбрала как раз любимый предмет — физкультуру.

Предстояло бежать кросс, и Натаха в новом синем спортивном костюме, ещё не пузырящемся на коленках, специально купленном поднатужившейся мамкой ради такого случая, улетела прочь от физрука с секундомером. Дальше и случился казус: вдоль школьного стадиона весело трусил на своей соловой Рыжке совхозный скотник дядя Вася, и Натаха, недолго думая, его догнала и забралась позади него, Рыжке на круп. Дядя Вася был не в курсе, что Натаха сдаёт экзамен. Решил, так просто бегает. В общем, когда она, благодарно помахав им с Рыжкой, обогнула школу и вернулась к крыльцу, там уже стоял не только физрук с секундомером, но и завучиха Дарья Пална, у которой с Натахой как раз и вышли тёрки из-за пионерского галстука в сапоге. И даже директор Витаминыч, то есть Фёдор Вениаминович, стоял, негодующе сверкая на Натаху очками. И все они в один голос заявили, что экзамен она не сдала. Оказывается, её подвиг они увидели в окно учительской и выскочили к физруку, этого-то Натаха не учла.

Теперь ей предстояла пересдача физры в августе, и с горя она опять отправилась шибаться по чужим огородам и к «железке» — пялиться на грохотавшие мимо скорые поезда. Пожалуй, она и впрямь была бы не прочь стать проводницей, чтобы повидать другие, большие и настоящие города, может быть, даже самую Москву! И ещё она исправно ходила на речку удить рыбу, выклянчив снасти у дядьёв, к этому времени отслуживших армию, женившихся и вообще взявшихся за ум, как одобрительно говорила про них мамка.

На речке Натаху в один распрекрасный день и застал всё тот же битый ею рыжий Вовка Бескудников с двумя незнакомыми взрослыми парнями. Один — белёсый, будто выцветший, остроносый и щуплый. Второй — смуглый, всклокоченный, зыркавший из-под спутанных вихров тёмными, как вар, узкими глазами.

Оба были чуть старше Вовки, которому в этом году сравнялось пятнадцать, и воззрились они на Натаху с каким-то странным интересом. Та даже внутренне поёжилась, но виду не показала, сдержанно проронила «привет» и «чего надо?».

— Слышь, деньга нужна? — вместо ответного приветствия, помявшись, выпалил Бес. — Только чтоб никому не болтать. Надёжных поцыков ищем. Для верного дела.

Словами про «надежных поцыков» он Натаху и купил сразу и с потрохами, даже безотносительно денег, которые тоже были ой как нужны. Она ярко представила, как гордо выложит на стол перед мамкой пачку десятирублёвок с профилем Ленина, чтобы доказать, что она не никчемная, не пропащая и вообще взялась за ум. Дядья вон непутящие взялись — и она тоже.

— А чего делать-то надо? — настороженно поинтересовалась Натаха. И тогда Бес и оба старших парня, перебивая друг друга и оглядываясь по сторонам, негромко и жарко объяснили ей про «верное дело».

Щуплого белёсого звали Даня, темноглазого — Роман, и они намеревались пройти с «чёсом» на дрезине по узкоколейке от Тайги вглубь тайги. По ночам. Обнося встречающиеся на пути магазины в крохотных местных посёлках.

— Никто не догадается, — возбуждённо выпалил Бес. — Мы же сразу дальше покатим. До конца ветки. А потом дрезину бросим и обратно пешедралом! Там же можно тыщи взять! Ты понимаешь? Тыщи!

Он даже вскочил, размахивая руками и будто пританцовывая.

От этих самых «тыщ» у Натахи захватило дух и восторженно ухнуло сердце. Мамка в своём коровнике зарабатывала едва ли больше сотни, бабушкина пенсия составляла восемьдесят четыре рубля пятьдесят копеек. Натаха знала это точно, потому что помогала ей расписываться в ведомости, когда приходила почтальонша тётя Зоя. Сколько получал Герман, Натаха никогда не интересовалась, пропивал он наверняка столько же, сколько получал. А за «тыщи» можно было даже купить машину. «Москвич»! Она слышала, как дядья толковали, будто новый «Москвич-412» стоит четыре тысячи девятьсот рублей. Вряд ли парни дадут ей столько, но вдруг хватит на старый! Подержанный!

Всё это махом промелькнуло у Натахи в голове.

— За две-то ночи управимся? — только и спросила она. На две ночи она вполне могла выскользнуть из-под присмотра родни, заявив бабушке, что соскучилась и побудет дома. Мамка решит, что она, как всегда, у бабушки, а та, разделявшая Натахину неприязнь к Герману, проверять не заявится.

Парни переглянулись.

— Управимся, — уверенно сообщил Роман.

— Я вам точно нужна? — продолжала допытываться Натаха. Тыщи тыщами, а самое главное надо было выяснить заранее. И решить, связываться ли.

— Пригодишься, — так же уверенно заявил Роман, в очередной раз взглянув на Вовку и Даню. — Бес говорил, ты безбашенная. Представляться умеешь. И своих не сдашь.

Натаха оторопело покосилась на Вовку, а тот, кажется, даже покраснел конопатыми скулами и оттопыренными ушами.

Пожалуй, у них могло бы и выгореть их дикое предприятие, не будь они такими обалдуями. Но в первом же посёлке, куда примчалась краденая дрезина, их ждал сюрприз. В магазин они попали легко, перекусив кусачками провода сигнализации и сбив висячий замок ломиком. Но вот потом…

— Блядь! — только и выдохнул Даня, запустив руки в зелёный железный ящик, с которого они так же легко сорвали запоры. — Стойте!

Но Роман с Вовкой успели сделать то же самое и теперь немо таращились на свои пальцы, залитые чёрной краской.

— Меченные мы… — убито прохрипел наконец Роман.

«Немеченной» осталась одна Натаха.

Деньги они всё-таки выгребли, пересчитали — в ящике с выручкой лежали почти две «тыщи» — и снова полетели по рельсам узкоколейки, поочерёдно качая перемазанными руками рычаги дрезины. Вовка уныло матерился, Натаха помалкивала. Размышляла, как быть, и грызла шоколадку «Алёнка». Стопки этих «Алёнок» они затолкали в походный мешок вместе с кучей плавленых сырков «Дружба» и вафель «Артек». Чего-нибудь повкуснее вроде колбасы или сарделек в магазинчике не нашлось. «Разобрали всё, суки», — пробурчал Даня и загрузил рюкзак «Жигулёвским» пивом. Теперь они с Ромкой мрачно сосали его каждый из своей бутылки.

До второго посёлка — Коптево — они добрались к рассвету. Там они были аккуратнее, и к их активам добавились ещё девятьсот рублей выручки, лежавшей прямо в кассе, несколько кругов «Краковской» колбасы и бутылка водки. Натаха неодобрительно на неё покосилась, но смолчала. Тем более что пацаны сперва всё-таки попытались оттереть водкой ладони и пальцы — без толку.

Добравшись до следующего селения — Белогурихи — парни допили пиво в кустах за узкоколейкой, догнались водкой, закусили колбасой и завалились спать там же, где и пили. Уже рассвело.

Единственно, что они успели — утащить с дороги и спрятать дрезину. Между собой, перед тем, как забыться пьяным сном, они толковали: мол, местные менты нипочём сразу не догадаются, что налётчики прибыли на дрезине. Вот только бы блядскую краску оттереть.

Натаха неодобрительно поглядела на них, громко храпящих, тяжело вздохнула и вылезла из кустов. Через Белогуриху пролегала ещё и автомобильная дорога, и на этом следовало сыграть. «Представляться», как выразился Вовка, её не надо было учить. Размахивая руками, предусмотрительно вымазанными во взятой из дрезины солярке, Натаха заскочила в первый же попавшийся гараж — распахнутый настежь. Два потрёпанных мужика ковырялись там в недрах таких же потрёпанных «Жигулей».

— Дядечки, а дайте растворителя! — заблажила она, жалобно глядя на озадаченных мужиков. — Мы тут на дороге заглохли, пока возились — перечухались все! Ну пожа-алуйста!

С полбутылкой растворителя «646» Натаха выскользнула из гаража и дунула в кусты. Она прикинула, что если оставшиеся позади дядьки чего и заподозрят — так только то, что Натаха этот самый шестьсот сорок шестой вынюхает, плеснув его в пакет. Некоторые тупые малолетки у них в Тайге так и делали, Натаха — никогда. Мозги пронюхаешь ведь.

Околицами Белогурихи Натаха вернулась к лежбищу своих подельников. Доела колбасу и вафли, рискнула глотнуть пива из недопитой бутылки, сморщилась, улеглась на траву и задремала сама.

Ей снилось, что они вчетвером снова мчат по рельсам узкоколейки — только уже не на дрезине, а на новеньком вишнёвом «Москвиче-412». Ветер трепал ей волосы, будто тёплой ласковой рукой, задорно свистел в ушах. Натаха смеялась от счастья. Она ехала к мамке за рулём своей машины! Хотя никакой «Москвич» она сроду не водила, только трактор дядьки Степаныча, который давал ей порулить, если сильно попросит.

Вовка растолкал её, и она порывисто села, озираясь и спросонок не понимая, где она и что происходит. Темнело. Парни были хмуры, похмельны, мрачно прикладывались к пиву, но оживились, когда Натаха гордо извлекла из кустов бутылку с шестьсот сорок шестым:

— Во!

С растворителем дело пошло лучше. Они извели Ромкину майку, подрав её на тряпьё, но краску с рук кое-как оттёрли. Это всех сразу приободрило.

— Теперь живём! Молодец ты! — изрёк Ромка, похлопав Натаху по плечу.

— Я же говорил! — поддакнул Бес, который сиял так, будто приходился Натахе братаном. Та с деланной досадой закатила глаза, но на самом деле их похвалы были ей очень приятны. Она и не догадывалась, что пользуется таким авторитетом у местных пацанов. Дома за её изобретательность ей нещадно влетало. Ничего, ничего, скоро и вся родня узнает, какая Натаха предприимчивая и добычливая!

Сон про «Москвич» всё ещё грел ей душу.

Когда вовсе стемнело, незадолго до полуночи, они вылезли из кустов и отправились на поиски магазина. У скрипучего крыльца Даня достал из-за пазухи ломик, но вот беда — замка на двери не оказалось, она была заперта изнутри на засов. Пока парни хлопали глазами, пытаясь сообразить, в чём дело, дверь распахнулась, и на пороге воздвигся дедок сторож — в тельняшке, кальсонах почему-то в валенках и с берданкой в руках. Видимо, заслышал их невнятную возню и насторожился.

— Ах ты, етить вашу в душу за ногу мать! — зычно рявкнул он и вскинул берданку.

— Бежим! — пронзительно завизжала Натаха и рванула к узкоколейке, волоча за собой оцепеневшего от ужаса Беса. Не могла же она его бросить. Рядом трещали кусты, по которым, как лоси, ломились Ромка и Даня.

Внезапно Даня споткнулся на бегу и взвыл не своим голосом. Этот дикий вой почти слился с ударом выстрела. Сторож гнался за ними, шмальнул в Даню и попал! Натаха, поняв это, так и обмерла. Но парень продолжал орать и материться, держась за задницу. Скорости передвижения он при этом не сбавлял, напротив, помчался даже быстрее прочих.

«Соль!» — догадалась Натаха. Дробовик старика был заряжен крупной солью.

Доскакав, как табун раненых кабанов, до окраины посёлка, в котором всполошились, кажется, все собаки, они остановились у ручья, протекавшего по дну оврага. Там Даня, не стесняясь Натахи, содрал с себя штаны, плюхнулся задом в весело журчавшую воду и принялся там хлюпать, пытаясь промыть полученные ранения. Он продолжал материться и всхлипывать. Остальные сочувственно молчали.

— Облаву могут устроить, — мрачно вымолвил наконец Ромка.

— Хуй им, — прокряхтел Даня. — Надо дальше катить, да побыстрее.

Разумеется, не назад же по узкоколейке было им возвращаться, сквозь два уже обнесённых посёлка. Но далеко они не уехали. На рассвете прямо над их головами раздался стрёкот вертолетных лопастей. А потом и сам вертолёт выплыл из-за деревьев — узкая хищная стрекоза.

— Твою мать, — процедил простоявший всю дорогу на карачках Даня. — Шухер начался.

Дрезину пришлось бросить и, как и было обговорено заранее, уходить обратно прямо по тайге, благо и Натаха, и Вовка окрестные места знали неплохо. Парни же сообщили, что оторвутся от них и выйдут на дорогу ближе к посёлку Сосновка. Авось пронесёт.

Перед тем, как расстаться, они честно поделили добычу, рассортировав мелкие и крупные купюры, кое-где измазанные краской. Ромке и Дане по восемьсот рублей как организаторам, Натахе и Вовке — по шестьсот пятьдесят.

— Бери себе больше, — хмуро сказала Натаха, с состраданием глядя на кривившегося от боли и хромавшего Даню. — Ты же раненый.

— А ты краску помогла отмыть, — буркнул тот. — Ладно, бывайте, поцыки. Если что, мы друг дружку не знаем.

Они исчезли в тайге, а Натаха с Вовкой, прибрав полученные деньги, трусцой устремились в направлении родного посёлка. У Натахи на душе скребли кошки — она предчувствовала недоброе. Сверху то и дело слышался стрёкот вертолётных винтов, и тогда они прятались под деревьями. «Может, всё и обойдётся», — утешала себя Натаха. И наличие шестьсот пятидесяти рублей очень даже грело.

Во время одной из таких попрятушек она, запыхавшаяся, исцарапанная и грязная, услышала из-под колючек ежевики что-то, похожее на скулёж. Она приподняла ветки и заглянула под них. В ответ на неё перепуганно взглянули два блестящих глаза. Это был рыжий большеголовый щенок, невесть как очутившийся здесь, вдали от людей.

— Малыш, малыш, — позвала Натаха, и он снова заскулил. И даже вильнул хвостом.

— Это волк! — страшным шёпотом выпалил Вовка, и Натаха презрительно покосилась на него:

— Сам ты волк! Не видишь, хвостом виляет.

Правду сказать, на волка замученный и боязливо ёжившийся Бескудников никак не походил, скорее на вот этого, вымазанного в каком-то дерьме, щенка. Да и она сама была не лучше.

Натаха скормила щенку сырок «Дружба», упихала его себе под куртку и решительно поднялась на ноги.

— Двигаем, — кратко распорядилась она и первой шагнула вперёд. Вовка ещё немного постоял, кажется, даже покачиваясь из стороны в сторону, но побрёл следом, ускоряя шаги.

Вертолёт ещё раз мелькнул у них над головами, но они уже не обращали на него внимания. К вечеру, хоть умри, нужно было вернуться домой, и Натаха лихорадочно придумывала, что бы такое получше родне соврать.

Во время очередного привала под разлапистой сосной, честно разделив со щенком остатки «Дружбы», Натаха снова услышала возню в кустах. Оживившийся и взбодрившийся щенок сразу полез туда, Натаха — следом. Под колкими ветками сидел и сонно жмурился, иногда с шипением разевая клюв, пушистый серый совёнок.

Вовка тоже зашипел, разинув клюв, когда увидел, что Натаха деловито заталкивает совёнка под куртку:

— Чокнулась ты, что ли. Натуралистка хренова!

— Они маленькие, — отрезала Натаха. — Пропадут же.

Этакой компанией, как в песне «Тра-та-та, тра-та-та, мы везём с собой кота, чижика, собаку…» и далее по тексту, они и вышли из тайги на окраину Тайги. Натаха с Вовкой уже едва волочили ноги, совёнок смирно сидел у Натахи за пазухой, только щенок, которого Натаха окрестила Рексом, был бодр и весел, помахивал хвостом и гордо взирал на поселковых собак, попадавшихся навстречу.

— Я к бабушке, — проинформировала Натаха Беса.

— Деньгу-то припрячь, — коротко посоветовал тот.

Но Натаха ничего не успела сделать, потому что, едва она огородами прокралась к чёрному ходу на кухню, бабушка сама вышла ей навстречу. И не одна. С нею была мамка, вездесущая тётка Зина и участковый дядя Слава. То есть старший лейтенант Напасников.

Все они молча стояли и смотрели на Натаху.

— Я… вот, — пролепетала она, доставая из-за пазухи совёнка. — Нашла. И это… Рекса ещё. Это Рекс.

Щенок, уже усвоивший свою кличку, шлёпнулся на толстенький огузок и весело тявкнул.

Участковый снял фуражку и потёр покрасневший лоб.

— Кто ещё с тобой был? — устало осведомился он. Тётка Зина, мама и бабушка, как ни странно, каменно молчали. Лица у них были бледные и какие-то измождённые.

— Ни-никого, — севшим полушёпотом заверила участкового Натаха и закашлялась.

— Она малолетняя! — высоким, непохожим на свой голосом заявила мамка.

— Малолетняя дура! Весь район на уши поставили! — гаркнул участковый, и тогда Натаха всё-таки заревела, как ни крепилась.

Совёнка забрал себе соседский Колька, очень Натахе сочувствовавший. Рекс воцарился у бабушки под крыльцом, там ему понравилось больше, чем в старой щелястой будке. Бабушка не позволила мамке выдрать дочь как сидорову козу и опять оставила Натаху у себя.

Состоялся суд, на котором Даню и Ромку, как шестнадцатилетних, приговорили к пяти годам колонии каждого. Вовку определили в спецшколу. Натаха, как самая младшая, отделалась постановкой на учёт во всех мыслимых и немыслимых местах. Но она даже сдала экзамен по физкультуре и получила «корочку» об окончании восьмилетки. Бабушка везде ходила с нею, даже за руку держала. Натаха стоически терпела.

Пацанов ей было очень жалко. «Вся жизнь прахом», — как выразилась бабушка.

— Я хотела «Москвич», — шепотом призналась ей Натаха. Но бабушка сурово промолчала, поджав губы.

А потом, так же за руку, повела её не куда-нибудь, а к гадалке. Карты на судьбу раскинуть, как она выразилась. Натаха опять не протестовала — ей тоже было интересно.

Гадалка оказалась из оседлых цыганок, звали её Лиля. Лилия, наверное. Красиво. Но сама она была некрасивая: очень толстая, поперёк себя шире, дочерна смуглая, в накинутой на круглые плечи цветастой шали и подобранными под такой же цветастый платок смоляными блестящими волосами. Глаза у неё были тёмные и глубокие, и Натаха оцепенела под взглядом этих глаз.

Потом Лиля поглядела на Натахины исцарапанные ладони. Раскинула замусоленные карты на бархатной вишнёвой скатерти перед собою. Ещё раз поглядела на Натаху и изрекла басом:

— Если в тюрьму не сядет твоя внучка, артисткой будет.

Но Натаха стала ветеринаром.

@темы: твор4ество, фики, Русреал, ФБ-23

@темы: фото

Что у нас тут??

Настоящий африканский хэндмейд

Перевод мюзикла «Три мушкетёра»

Боевые ежи, совы и тараканы

Аналитика

Шикарные украшения, психические куколки и взбесившиеся чебуреки

Перевод канона про капитана Фьючерса

Котоангелы, пиявица и бляха-муха

Самосшитые кожаные чехол на сотик, серьга и наручь

Котик и психологиня

Жучок из МИ-6

Куклы всякие-разные и римская мозаика

Жабий царь с огнепёсками

Ну и бонусом — безбашенная команда Наруто, в которой я числюсь... Лисом, очевидно)

@темы: ФБ-23