@темы: фото

@темы: фото, кошачье, зверики

@темы: фото, зверики

@темы: фото

@темы: фото, зверики

@темы: фото, кошачье

@темы: фото, Туапсе

@темы: фото

Название: Свирепунчик
Цикл: Случаи из ветеринарной практики
Автор: sillvercat для WTF Canidae: dogs, wolves, foxes, etc 2024
Бета: Xenya-m
Канон: ориджинал
Размер: мини, 1057 слов
Персонажи: Тотошка, его хозяйка, её сын, ветеринар, соседи, дворник, другие собаки, их хозяева
Категория: джен
Рейтинг: PG
Жанр: повседневность, юмор
Краткое содержание: Тотошка был грозой своего двора.
Примечание: Написано по заявке с Инсайда: расскажите об эпизодах из ветеринарной практики.
Автор не является ветеринаром, эпизод прочитан в дневнике ветеринара Ksan, на который автор подписан и всем рекомендует.
Ссылка: тут

«Кто строитель, кто водитель, кто вообще рыбак.
Ну, а я большой любитель маленьких собак…»
(Из песни)

Пёс по кличке Тотошка, урождённый Тото Арчибальд Белиссимо Третий, а по факту — единственный и неповторимый, был грозой своего двора. Не из-за размеров, а по причине крайне злобного и сварливого нрава. Можно сказать, лютого.

Если бы Тотошка был ростом полтора метра в холке, из него вышел бы великолепный бойцовый пёс. Но он весь целиком мог бы уместиться в перевёрнутой бейсболке.

Соседям казалось, что его свирепый лай звенит во дворе днём и ночью, но это, конечно, только казалось. Хозяйка Тотошки, Ангелина Михайловна, женщина неопределённого возраста, нежно называла его «свирепунчик ты мой», но справиться с ним не могла, хотя почти два года пыталась это сделать, скорбно демонстрируя соседям покусанные руки. Той-терьера не выдрессируешь, как ротвейлера, виновато объясняла она.

Да, Тотошка был той-терьером, причём очень даже породистым, знатным, с родословной, восходившей ко дворам австрийских королевских особ, как хвасталась хозяйка, явно кривя против истины.

Выглядел он соответствующим образом: маленький, чёрненький, с рыжими подпалинами на бархатной шкурке в местах, определённых стандартом породы, с большими ушами, тонкими длинными лапками и тёмными глазами-бусинами навыкате. В общем, красив и кавалер хоть куда, но… характер! Характерец.

В конце концов хозяйка устала всем это объяснять, махнула рукой и кое-как приучила Тотошку оправляться на пелёнку.

Но она всё равно не хотела лишать собачку променада на свежем воздухе, поэтому во дворе Тотошка всё-таки появлялся, сея страх и ужас.

Дворник Семёныч, седобородый опрятный старикан родом с Кубани, обитавший в пристройке у магазина, именовал его не иначе как Тютюн — дескать, тварюшка едкая и ядовитая, будто табак. А ещё он называл сварливую псинку так — Троцкий. Потому что Тотошка любил, забравшись в детскую песочницу, становиться передними лапками на пластиковый бортик и тявкать оттуда безостановочно, будто произнося речь с трибуны.

Дети к тому времени, понятное дело, из песочницы осторожно удалялись вместе с родителями. Аудиторией вредного «Троцкого» никто служить не хотел.

Но и на старуху, как известно, бывает проруха, нашлась управа и на Тотошку, даже дважды.

В первом случае «Троцкий» почти не пострадал, пострадало лишь его уязвленное самолюбие, которое и без того было несколько кривоватым, как у клиентуры психотерапевтических тренингов.

Чрез двор проходил здоровенный посторонний овчар без намордника. Это, бесспорно, было ошибкой хозяина, шествовавшего с ним на поводке. И хозяин, и овчар были одинаково вальяжны, степенны и очень удивились, когда Тотошка, выпрыгнув из песочницы, с визгливым лаем ринулся на чужака. Чужак, раз в тридцать, наверное, превышавший размерами нападающего, даже присел на свои мускулистые косматые ляжки в полном недоумении.

Но он не успел и гавкнуть, только пасть раскрыл. Спустя несколько секунд, когда Тотошка налетел на него крохотной чёрной молнией (запыхавшаяся хозяйка мчалась позади, безуспешно пытаясь увещевать резвого питомца), овчар закрыл пасть с уже торчавшим из неё Тотошкой.

Ангелина Михайловна ахнула и онемела, в нелепом полуприседе растопырив колени и локти, будто делала «ку». Хозяин овчара тоже ахнул и онемел. Онемело всё живое вокруг, кроме Тотошки, который продолжал заходиться гневным, хоть и сильно приглушённым лаем.

— Фу! — отмерев, гаркнул хозяин овчару. Тот осторожно наклонил лобастую башку и выплюнул «Троцкого» на землю. Ангелина Михайловна немедля схватила его, обслюнявленного, со слипшейся шёрсткой, и горячо прижала к груди.

— Почему он у вас не в наморднике?! — вскричала она гневно.

Хозяин овчара почесал в затылке и честно признал:

— Моя промашка, согласен. А ваша зверюга почему не на поводке?

— Троцкий, ох и Троцкий! — прокомментировал дворник Семёныч, выглядывая на шум из своей пристройки.

Все вокруг них захохотали. Во дворе к тому времени собралось немало народу.

Ангелина Михайловна залилась сердитым румянцем и поспешила к подъезду, неся своего вырывающегося свирепунчика. Тотошка хотел продолжить битву до победы.

«Сим победиши», как говорилось в славные богатырские времена.

Второе происшествие с Тотошкой закончилось куда более плачевно — ветеринарной клиникой и хирургической операцией, про которую ветеринар даже рассказала в своём сетевом дневнике, собрав ахи и охи в комментариях.

Ангелина Михайловна, заплаканная и как-то сразу постаревшая, примчалась в клинику на такси, бережно прижимая к необъятной груди завёрнутого в куртку Тотошку.

— Помогите! — прорыдала она, врываясь, как буря, в приёмный покой. — Его большая собака почти что съела!

На этот раз большая собака мелкого надоеду действительно не пощадила. Она ухватила Тотошку за спинку стальными клыками и немного пожевала. Пострадала не только спина, но и часть попки.

— Господи, вся собака — на один укус, — вздохнула ветеринар, раскладывая инструменты.

Тут Тотошка взлаял из-под куртки и вцепился сперва в державшие его дрожащие хозяйкины руки, а потом в руку санитара. Весь залитый кровью и корчащийся от боли, боевого нрава он не растерял.

— Берсерк, — определила ветеринар с уважением.

Это было что-то новенькое для Тотошки. Он уже прозывался свирепунчиком и Троцким, теперь стал берсерком.

Его удерживали в четыре, вновь мгновенно покусанные, руки, и успокоился он только после введения наркоза.

Возиться с ним пришлось долго.

Ветеринар, вымотанная донельзя, стянула наконец с рук перчатки, а с лица маску, подняла усталый взгляд на Ангелину Михайловну:

— Настрадался, малыш! У него и спинка, и бока прокушены. Кожа оторвана от подкожной клетчатки и поэтому образовались довольно большие полости под шкуркой, плюс гематомы. Рёбра, к счастью, целы. Под наркозом раны были максимально обработаны, полости промыты, рваные края ран мы ушили, поставили дренаж. Сейчас я вам препараты выпишу. Обезболивающее, антибиотики…

«Душераздирающее зрелище, кошмар», — словами ослика Иа мрачно отреагировал по ватсапу сын Ангелины Михайловны, когда мать, рыдая, послала ему фотографию Тотошки, бездыханно распластанного в боксе.

Сын приехал в клинику и увёз Ангелину Михайловну домой, заявив: «Всё равно ты ничем помочь не сможешь, даже если будешь тут безвылазно сидеть. Мешать только».

К утру Тотошка прочухался и снова превратился в берсерка, кидаясь на ветеринара, когда та пришла ставить ему укол и менять капельницу.

— Да что ж такое, — пробормотала она и отчиталась по телефону взволнованной хозяйке о состоянии сварливого пациента.

Через полчаса Ангелина Михайловна уже стояла у дверей клиники. Она так и не уснула до самого рассвета, пила пустырник и молилась за здоровье свирепунчика.

Свирепунчик, он же Троцкий, он же берсерк, с триумфом приехал домой. Ангелина Михайловна божилась, что сама будет промывать раны и менять пластыри. Целый мешок таковых был немедля закуплен в аптеке на углу. Там уже все знали про Тотошку и очень переживали.

Да что там аптекари, дворник Семёныч — и тот переживал и кряхтел, открывая перед Ангелиной Михайловной тяжёлую дверь подъезда, когда та вносила туда Тотошку.

Через неделю Тотошка вернулся в ветеринарную клинику, где ему сняли швы, ловко уворачиваясь от мелких, но опасных зубов. Теперь берсерку оставалось только обрасти шерстью там, где она была сбрита перед операцией.

— Ничему-то жизнь не учит, — посетовала ветеринар, провожая грозного пациента.

— Так ведь она и людей не учит, — вздохнула Ангелина Михайловна.

— Р-рав! — подтвердил Тотошка.

Название: Валенок
Цикл: Случаи из ветеринарной практики
Автор: sillvercat для WTF Canidae: dogs, wolves, foxes, etc 2024
Бета: Xenya-m
Канон: ориджинал
Размер: драббл, 570 слов
Персонажи: Снежок, его хозяйка, её дочь, ветеринары
Категория: джен
Рейтинг: PG
Жанр: повседневность, юмор
Краткое содержание: Снежок не любил причёсываться.
Примечание: Написано по заявке с Инсайда от Ариадна89: расскажите об эпизодах из ветеринарной практики.
Автор не является ветеринаром, эпизод прочитан в дневнике ветеринара Ksan, на который автор подписан и всем рекомендует.
Ссылка: тут
Иллюстрация: Воин_Света*

Снежка гордо именовали болонкой. На самом деле он был, конечно же, «дворник», то есть помесь болонки с кем-то ещё, но хозяйке хотелось считать его именно болонкой, весёлым комком длинной пушистой шерсти.

Хозяйка, Валентина Марковна, была уже очень немолода. Грузная и подслеповатая, Снежка она завела «для моциона», как важно поясняла соседкам, купив его на Птичьем рынке.

Ел Снежок хорошо, гулял исправно, а вот причёсываться не любил. Всякий раз, когда Валентина Марковна бралась за купленную в зоомагазине расчёску, он куда-то испарялся. Приходилось искать его, звать, укорять. Валентина Марковна, кряхтя, заглядывала под кухонный стол, обувную стойку в коридоре, под диван, где чаще всего и оказывался хитрый Снежок. Вытаскивала его, визжащего и огрызающегося. Кому такое понравится? Да никому. Валентина Марковна перестала вычёсывать Снежка, и тот вздохнул с облегчением.

Шли дни. Потом месяцы. Шерсть у Снежка свалялась и превратилась в плотную броню. Почти в скафандр. Снежок отчаянно «чухался», как называла это Валентина Марковна. Она стала прогонять его вон из любимого кресла, подозревая, что у собачки завелись блохи. Снежок обижался и скучнел.

И ещё у него начала болеть левая задняя лапа. Свалявшаяся шерсть перетянула её плотной перемычкой, и Снежок стал прихрамывать.

Летом в гости наконец приехала живущая очень далеко, во Владикавказе, дочь Валентины Марковны Таня. После взаимных объятий, поцелуев, болтовни и раздачи «южных» подарков — чурчхелы и вяленой хурмы — она увидела робко вылезшего из-под кресла Снежка да так и ахнула:

— Мама! Что это за валенок?

Снежок на «валенок» не обиделся. Он слабо завилял хвостом и повздыхал, когда Таня стала гладить его по голове. И даже не пытался забиться под диван, когда на свет божий явилась щётка.

Щёткой, впрочем, Таня пользоваться не стала. Она заявила, что Снежок — весь один сплошной колтун, и на следующий же день записала его на приём к ветеринару, а Валентину Марковну — в офтальмологический кабинет.

Когда Таня вызвала такси и привезла Снежка в ветеринарную клинику, тот сначала очень испугался. За порогом резко пахло чем-то странным, будто из хозяйкиной аптечки. И другими собаками и кошками тоже пахло. Но светловолосая женщина в зелёном халате ласково заговорила со Снежком и почесала его за ухом.

— Постричь надо, — озабоченно сказала Таня. — И лапка вот у него. Он хромает почему-то. Вы извините, это мамина собачка, а мама плохо видит. Недосмотрела.

— Всё поправимо. Сделаем причёску под ноль, как новобранцу, — весело сказала ветеринар. А потом — очень тихо — своему напарнику, молодому человеку в таком же зелёном халате: — Подозрение на некроз тканей. Давай его на смотровой стол, Вася. И надень ему воротничок.

На Снежка надели прозрачный воротник и укололи чем-то острым.

И он заснул.

Когда он проснулся, было холодно. Вот прямо очень-очень. Но больная лапа уже не болела. Пришла доктор в зелёном халате и укутала Снежка одеялом. И он опять заснул. И не слышал, как Таня, стоя над ним, тревожно спрашивает:

— Но ведь этого… некроза не оказалось?

— Несколько мокнущих участков. Всё обработали, — успокоила её доктор.

Валентина Марковна вернувшегося домой Снежка не узнала. Он действительно стал «новобранцем», шерсть осталась только кисточками на ушах и хвосте.

Ей тоже назначили операцию — по удалению катаракты, и Таня уверяла её, что ничего страшного в ней нет:

— Посмотри на Снежка, молодцом же!

— Ну ты сравнила! — невольно рассмеялась Валентина Марковна. — Меня же не стричь будут!

Через месяц они бодро гуляли во дворе — Валентина Марковна в новых очках с затемнёнными стёклами и обросший короткой пушистой шерстью Снежок. Он снова весело скакал и прыгал, забыв, что так долго был валенком.

Ему теперь нравилось причёсываться, и он сам нёс Валентине Марковне в зубах когда-то ненавистную, а теперь любимую щётку.

Название: Волк и щенок
Автор: sillvercat для WTF Canidae: dogs, wolves, foxes, etc 2024
Бета: Xenya-m
Канон: ориджинал
Размер: мини, 1013 слов
Персонажи: волк, щенок, индейцы
Категория: джен
Рейтинг: PG
Жанр: историческая зарисовка, драма, юмор
Краткое содержание: Волк был очень стар.
Примечание: подражание Э. Сетон-Томпсону
Предупреждение: антропоморфизм
Ссылка: тут
Иллюстрация: Алькатраз

Волк устал.

Он разменял второй десяток лет: для дикой, привольной и жестокой жизни в покрытых лесом предгорьях это было очень много. По крайней мере, свою подругу, волчицу, с которой бок о бок бегал по равнине, загонял оленей и любился в оврагах, он потерял. Их волчата — которых насчиталось бы не меньше пяти выводков, если бы волк умел считать, — частью тоже погибли, как их мать, частью расселились по равнине и холмам.

Да, волк устал так долго жить.

Шерсть на его впалых боках свалялась, в ней застряли колючки, которые ему лень было выкусывать. На морде появились обильные седые волоски, клыки изрядно сточились, хотя челюсти остались мощными, как зубья капкана.

С капканом он был знаком очень близко. После этого знакомства он чуть припадал на правую переднюю лапу, нывшую перед непогодой, хотя страшные стальные жвала прошлись по ней лишь вскользь, раздробив крайний палец.

Волк был не понаслышке знаком не только с капканом, но и со стрелами, и с ружьями людей. Последних на своём веку он повидал не меньше, чем сородичей-волков или оленей и кроликов, на которых охотился.

Люди были очень разные, со светлой, смуглой или совсем чёрной кожей. Жили в своих селениях они тоже по-разному. Люди со смуглой кожей носили на себе оленьи шкуры, а из шкур бизонов делали высокие остроконечные палатки. Люди с белой кожей рубили в предгорьях деревья, чтобы построить из них дома. Они враждовали со смуглокожими людьми, те и другие убивали друг друга, как убивают на охоте зверей.

Люди, так же как волки, рождали детёнышей, и от этого их становилось всё больше. Они заполонили равнины и холмы. Повсюду раздавался свист их стрел и гром их ружей.

Они причиняли боль, были жестоки и убивали зазря, а не ради пропитания. Волк привык держаться от них подальше. Но их собак он ненавидел — они были шумными и безжалостными, как их хозяева, нападали стаями и не щадили никого. Волк тоже не знал пощады, если ему удавалось встретить в горах отбившегося от людей пса.

Но щенка он пощадил.

Щенок был совсем мал — круглый, толстый, светло-рыжей масти, с короткими лапками и торчащим вверх хвостиком. Волк услыхал его отчаянный плач, выйдя на ночную охоту. Сердце его дрогнуло.

Очевидно, щенок потерялся и заблудился, когда люди со смуглой кожей проходили холмами, меняя место, где стояли раньше их остроконечные палатки из бизоньих шкур, на другое, более изобильное. На прежнем месте их лошади съели всю траву, волк не раз видел такое. Люди везли на лошадях свёрнутые палатки и своих стариков, собаки волокли сложенные особым образом шесты, где тоже громоздились тюки и свёртки. Гадко было на это смотреть. Ни один из волков, вольных охотников равнин, не позволил бы проделать с собой такое.

Детёныши людей несли щенят, прижимая их к себе. Наверняка заблудившийся щенок вырвался и удрал от своего маленького хозяина. А теперь жалобно плакал в темноте. Безмозглый, он не понимал, что этим плачем привлечёт к себе внимание койота или лисицы.

Или волка.

Волк не спеша спустился по склону оврага, со дна которого раздавался этот глупый скулёж. В отблесках лунного света он отчётливо увидел рыжего щенка, который запрокинул головёнку к тёмным тучам и самозабвенно вопил.

Волк насмешливо фыркнул, и, услышав это фырканье, щенок, как бы он не был занят своим горем, замолчал и насторожил уши. Всё же не такой дурачок, каким кажется, мысленно похвалил его волк и подошёл поближе, осторожно ступая по камням.

Он резонно ожидал, что щенок подожмёт куцый хвостишко и пустится наутёк. Догнать его и придушить волку не составило бы ни малейшего труда. Но вместо этого щенок в полном восторге ринулся ему навстречу, взвизгивая и поскуливая. Он запутался между передних лап присевшего от неожиданности волка и упал на спинку, зажмурившись и подставляя толстое голое пузцо.

Да что же это такое, уныло подумал волк, наклоняясь, чтобы обнюхать дурачка. Дурачок взвизгнул громче и облизал ему нос тёплым языком. Позор.

Волк с отвращением взял дурачка за пушистый загривок и понёс наверх, к своему логову. Тот не сопротивлялся и не визжал, бессильно висел, видимо, отдавшись на волю судьбы.

То есть волка.

Всю ночь щенок проспал, зарывшись в волчью шерсть. Он стонал и подёргивал во сне лапками, очевидно, всё ещё переживая свои попытки найти людскую стаю.

Утром волк оставил его в логове, сонного и тёплого, и отправился за кроликом. Надо же было, в конце концов, поесть самому и накормить этого глупыша, доставшегося ему так внезапно.

Щенку никогда не стать волчонком, волк это знал. Знал и то, что ему придётся защищать его от своих соплеменников, а также от лис и койотов, если щенок останется с ним. Все звери в горах ненавидели собак.

Но ему не пришлось этого делать, потому что глупого щенка разыскала его хозяйка.

Волк только и успел, что обучить его расправляться с тушкой кролика, оторвав для него самые мягкие и вкусные кусочки. Непонятно было, почему этому не научила щенка мать. Или сами люди кормили его? Наевшись до отвала, тот принялся играть с волчьим хвостом, подкрадываясь к нему будто из засады, набрасываясь и теребя. Волк терпел, лишь иногда придавливая не в меру разыгравшегося дурачка своей тяжёлой лапой. Тот вёл себя как его собственные волчата когда-то.

Детей воспитывать нелегко.

После полудня волк уловил доносившийся с равнины шум, людские встревоженные голоса и лошадиное ржание. Он сразу смекнул, в чём дело, и сердце у него упало.

Люди вернулись за своим потерявшимся питомцем.

Щенок тоже это понял. Он подскочил, радостно взвизгнул и что было духу пустился вниз по звериной тропке, ведущей к равнине. Он даже не оглянулся на волка. Он спешил к своим хозяевам.

Надо было его съесть.

Притаившись в тени бересклета, волк с затаенной тоской и завистью наблюдал, как высокий человек в оленьих шкурах, с чёрными волосами, заплетёнными в две косы, ссадил с коня маленькую девочку, тоже с длинными косами и чёрными глазами. Та, спотыкаясь и плача, побежала навстречу весело тявкающему щенку и схватила его на руки. Тот, вертя хвостиком, лизал её смуглые щёки так же радостно, как накануне лизал морду волка.

— Зи Шунка, Зи Шунка, — повторяла девочка.

Этот Зи Шунка вырастет и станет врагом, угрюмо думал волк. Они снова встретятся в лесу, загоняя оленя. И рыжий щенок, став взрослым псом, старого волка не пощадит, не вспомнит, как тот вытащил его из оврага, позволил спать, прижавшись к своему боку, и научил, как надо есть кролика.

Но вдруг... вдруг он всё-таки вспомнит?

Название: Как появились собаки
Автор: sillvercat для WTF Canidae: dogs, wolves, foxes, etc 2024
Бета: Xenya-m
Канон: ориджинал
Размер: мини, 1049 слов
Персонажи: Ух, Ых, волчица, волчата
Категория: джен
Рейтинг: PG
Жанр: сказка
Краткое содержание: Ух не стал убивать раненую волчицу.
Примечание: цитата взята из дневника Ksan: «10 редких интересных фактов о собаках»
Предупреждение: подражание Ж. Рони-старшему
Ссылка: тут
Иллюстрация: Воин_Света*

«Дружелюбие и верность, отличающие собак от волков, являются последствием мутации гена, который, в случае с человеком, вызывает синдром Уильямса.
Собаки и волки — не прямые родственники. Это две ветви развития вида волков, не похожего на современный, который исчез тысячи лет назад…»

— Ва! — сказал Ых, указывая мускулистой, в шрамах, рукой под кусты, где притаился раненый зверь. — Ва!

Ух, вождь степного племени Быстроногих, и сам прежде собрата его заметил.

Там был волк. Вернее, степная волчица, с косматой буро-жёлтой шерстью, слипшейся от крови, лежала и скалила острые зубы в бессильной ярости. Из её горла вырывалось глухое свирепое рычание.

— Арх! — отозвался Ух и вскинул копьё, намереваясь пригвоздить волчицу к земле. Но отчего-то заколебался.

Его сердце не знало жалости, но он был лучшим охотником и воином племени Быстроногих на этой равнине не только из-за своей храбрости и жестокости. Но и потому, что умел лучше других оценивать обстановку и просчитывать последствия. Недаром племя выбрало его своим вождём

Он стоял и глядел в янтарные злые глаза раненой волчицы. Она только что спасла ему жизнь, как сделал бы это Ых, — бесстрашно ринулась на загнанного оленя, уже готового поддеть человека своими острыми рогами, и вцепилась ему в ляжку. Только потом подоспел запыхавшийся Ых. Вдвоём они свалили оленя, сняли с него шкуру, разделали тушу кремневыми ножами и наконец вспомнили про волчицу.

Они прошли по кровавому следу изувеченной волчицы и отыскали её в кустах, куда она забилась в тщетной попытке затаиться от людей.

Ух понимал, что волчица приняла на себя удар, предназначенный ему. И она была на сносях, с тяжело округлившимся брюхом. Но всё равно кинулась на оленя. Она была храброй, как воин.

Вождь повернулся к Ыху, поскрёб пятернёй свою косматую гриву, пребывая в затруднении. Как выразить то, что чувствует, как объяснить, что хочет сделать? Не получалось. Он лишь махнул рукой, погрозил Ыху кулаком в надежде, что тот расценит это как приказ не убивать волчицу, и поспешил к тому месту, где они оставили оленью тушу.

Там уже собирались степные шакалы, привлечённые запахом свежей крови. Ух разогнал их, орудуя копьём как палицей, снова достал нож и отрезал несколько кусков мяса. Потом точно так же, с помощью ножа, выломал пару оленьих рёбер. Уложил оставшуюся оленину в кожаные мешки для припасов и направился обратно к зарослям кустарника.

Ых с изумлением наблюдал, как вождь, присев на корточки, протягивает волчице кусок мяса. Та, однако, не приняла подношение, продолжая бессильно скалить зубы и рычать. Тогда Ух древком копья подсунул мясо поближе к раненому звере и поднялся, ответив вызывающим взглядом на изумлённый взгляд Ыха.

Ух всё равно не смог бы объяснить ему, почему поступил именно так. Любой другой на его месте добил бы волчицу.

Они подхватили мешки с припасами и направились к становищу Быстроногих.

Ух был доволен. Много мяса, племя будет сытым. И ему удалось уцелеть в опасной переделке. Пещерный олень был неистов в гневе, люди боялись его острых рогов и тяжёлых копыт. Волчица помогла Уху, а тот в ответ не стал убивать её, а оставил ей еды.

Он размышлял обо всём этом, и странное тепло наполняло его угрюмую душу.

Племя радостно встретило удачливых охотников с хорошей добычей. Горели костры, жарилось мясо. Кости и шкура оленя тоже пошли в дело. Женщины монотонно, без слов, пели, очищая огромную шкуру костяными скребками.

Закат сменился рассветом и новым закатом. На рассвете следующего дня Ух в одиночку отправился к кустам, где накануне они с Ыхом оставили раненую волчицу. Он и сам не знал, зачем это делает. Возможно, та уже давно ушла куда-то или умерла.

Но её лёжка всё ещё была там, и волчица выжила. Однако теперь возле её брюха копошились и пищали волчата.

Она подняла голову, поглядела на Уха и привычно оскалилась, а тот ухмыльнулся в ответ. Вытащил из заплечного мешка кусок вяленой оленины и протянул волчице. Та смотрела то на человека, то на мясо.

Ух знал, что рискует. Это было не очень-то разумно. Она могла одним броском вцепиться ему в руку — или сразу в глотку.

Волчата возились и тонко пищали, волчица неотрывно смотрела на Уха. Потом вскинулась и выхватила кусок у него из рук.

Ух снова облегчённо ухмыльнулся. Теперь надо было её напоить. Он огляделся по сторонам и прислушался. Чуткий слух охотника уловил близкое журчание ручейка. Рассудив, что волчица доберётся туда и сама, ненадолго оставив детёнышей, он ещё раз поглядел на неё — раненый бок явно подживал, очевидно, она старательно его зализывала.

— Угрх! — прорычал Ух одобрительно. — Угрх!

Волчица рыкнула в ответ, но не зло, а будто соглашаясь.

Вождь исправно навещал её раз в несколько дней, принося ей еду и наблюдая, как растут её волчата. Когда те подросли достаточно, чтобы вылезти из логова, которое она для них устроила, Ух решил, что настало время приучить их к себе. Он садился на землю, положив рядом вкусные кусочки съестного, чтобы волчица и волчата могли подойти за ними и схватить. Они так и делали, лишь сперва осторожничая. В конце концов они совсем привыкли к Уху, к его облику, запаху, звукам его голоса. Разрешили ему касаться себя и гладить по голове, трепать по спине и холке — но только волчата, а не их мать. Та не дозволяла себя трогать, угрожающе ворча.

Однажды он взял с собой своего старшего сына Руха. Мальчишка был ещё мал, но смышлён и силён. Глаза у него так и загорелись при виде играющих в траве волчат. Да и волчица отнеслась к Руху более снисходительно, видимо, понимая, что перед ней — такой же детёныш, как и её собственные.

Вскоре Ух и Рух безбоязненно брали волчат на руки и валялись вместе с ними на траве. Волчица им не мешала, но к себе по-прежнему не подпускала.

Наконец Ух решил, что настало время привести зверей в становище. Он поднял на руки одного из волчат и знаком велел Руху сделать то же самое. Они медленно пошли по направлению к лагерю, а волчица и остальные волчата последовали за ними.

Так прирученные волки Уха появились в племени Быстроногих. Волчица по-прежнему сторонилась людей, но волчата безо всякой боязни заходили в их круглые хижины, покрытые оленьими шкурами, а когда наступало время отправляться на охоту, всегда сопровождали людей.

Три подросших волчонка погибли во время таких опасных охот, но волчица принесла ещё четыре выводка. Она уходила спариваться в степь, но всегда возвращалась к людским кострам. Все её волчата выжили и тоже начали приносить потомство.

Ух состарился, спина его сгорбилась, волосы побелели, как снег, острые слух и зрение начали отказывать ему. Рух занял место отца, став вождём Быстроногих, которых отныне все в степи называли Волчьим племенем и приходили к ним за ручными волчатами.

Так на земле появились собаки.

Название: В теле зверя
Автор: sillvercat для WTF Canidae: dogs, wolves, foxes, etc 2024
Бета: Xenya-m
Канон: шотландские легенды
Размер: мини, 2023 слова
Персонажи: пёс, волки, люди, вулвер
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Жанр: драма, повседневность
Краткое содержание: Повседневная жизнь оборотня.
Примечание: про вулверов
Ссылка: тут

Пёс знал, как он выглядит. Ведь он не раз смотрел на себя, на своё отражение в воде маленького озерца, пруда, колодца или простой лужи — словом, смотрел в любую воду, где могла отразиться его косматая чёрная голова со стоящими торчком большими ушами, мощная грудь и крепкие лапы. Он предполагал, что среди его предков были и волки, но в основном — овчарки, которые испокон веку пасли овец и коз в поросших вереском шотландских предгорьях.

Самому ему не раз приходилось пасти скот: собирать разбежавшихся, рассыпавшихся среди бурых и серых валунов овец, которые тоже походили на маленькие каменные валуны. Напугать этих дурочек могло что угодно — но чаще всего это был либо шум мотора маленького спортивного самолёта, перевозившего груз между селениями, либо звук горного обвала, которые в этих местах были нередки.

Псу не раз приходилось укрываться от таких обвалов, забившись под выступ гранитного утёса, где его не могли достать сыпавшиеся сверху камни. Но овцам, если только они не забредали далеко от своих зелёных пастбищ, ничто не угрожало. Пёс мог с лёгкостью догнать любую из них: приглушённо ворча и легко покусывая беглянку за задние ноги, он принуждал строптивицу вернуться к своим сородичам.

* * *

Волки, к счастью, появлялись здесь редко. Пёс понимал, что люди считают, будто серые разбойники и вовсе исчезли из этих мест с десяток лет тому назад. Но он-то точно знал, что это не так.

Возможно, эти свирепые, быстрые и почти неразличимые во тьме, как тени, хищники являлись сюда откуда-то из глубины веков, просачиваясь сквозь завесу времени. Пёс всегда представлял её себе как колышущуюся серую занавесь, походившую то ли на паутину, то ли на прохудившееся от старости одеяло, каким пастухи завешивают вход в свою хижину. Так или иначе, но волки иногда возникали на склоне горы совсем рядом с пасущимися овцами. Тогда псу приходилось вступать с ними в схватку. Почти всегда — лишь в схватку характеров. Поднявшаяся дыбом на загривке чёрная косматая шерсть, грозно оскаленные изогнутые клыки длиной в пару дюймов — даже такая демонстрация силы отпугивала волков, и те, ворча, нехотя отступали, пятились туда, откуда пришли.

Но пару раз случалось и так, что они пытались наброситься на пса, посчитав, что смогут его одолеть. Ведь они всегда появлялись стаей, а пёс был один. Но он раз от разу обращал их в бегство, сбивая нападавших наземь широкой мощной грудью и расшвыривая в стороны. Их клыки скользили по его жёсткой шерсти, почти не причиняя вреда. А потом они понимали, что не могут победить пса, и уходили прочь, ворча и огрызаясь, пока овцы смирно стояли, сбившись в дрожавшую от страха мохнатую груду и жалобно блея.

Пёс презирал овец, но его обязанностью было их защищать.

* * *

Только однажды вожак волчьей стаи серьёзно поранил его, располосовав клыками шею, опасно близко к яремной вене, к биению крови и жизни. Пёс стряхнул и отогнал его, чувствуя, как кровь сочится из рваной раны и, насквозь пропитывая шерсть, капает на землю. Он опасался, что остальные волки, а было их три, заметив его рану и поняв её серьёзность, накинутся на него все вместе. Тогда у пса оставалось немного шансов их одолеть. Но они, как это обычно бывало, отступили, утробно ворча. Пёс чувствовал охвативший их страх. Когда серые тени растаяли в ущелье, откуда появились, он устало подумал, как уже не раз до этого, знают ли они, кто он на самом деле такой. Он почти не сомневался, что они знали. Как сам он догадывался о том, что они приходят из-за завесы времени.

Пёс дождался окончательного ухода волков и спустился к ручью, журчавшему в лощине за пастбищем. Он чувствовал, как кровь капает в воду, когда забрёл туда и застыл, опустив голову. Он не мог зализать рану, даже сильно изогнувшись, та располагалась слишком высоко, близко к голове. Тогда он встряхнулся и лёг прямо в чудесную, холодную, спасительную воду, глядя, как его кровь расплывается в ней бурыми лентами. Потом встал и снова встряхнулся. Кровь больше не текла. Он мог бы легко исцелить рану, перекинувшись, но ему хотелось ещё немного побыть в своём истинном обличье перед тем, как вернуться домой, к сестре.

Сестра знала об этом истинном обличье, но по существовавшему между ними с самого раннего детства молчаливому уговору они никогда это не обсуждали. После смерти всех родных каждый из них стал единственной защитой для другого.

* * *

Больше всего пёс любил рассветы — когда солнце осторожно, будто опасаясь чего-то, высовывало свой сияющий краешек из-за гребней гор. Просвечивая насквозь собравшийся поутру туман, заливая всё вокруг радостным горячим сиянием, развеивая ночные тени и прогоняя скопившиеся страхи.

Пёс ничего не боялся, но он чувствовал страхи других: людские, собиравшиеся под соломенными крышами пастушьих хижин, и овечьи — смутные, дрожавшие на ветру, как паутина. Овцы сами не знали, чего или кого они боялись, их страхи были всего лишь предчувствием неминуемой боли и смерти, какими и должны были обрываться их короткие ленивые жизни. Страхи людей были совсем иными: они предопределялись собственным злом или злом других людей, о котором становилось известно. Псу мерещилось, что этими злыми страхами пропитывается насквозь и потому чернеет солома на крышах людских жилищ. Хотя на самом деле она чернела от торфяного дыма — ведь во многих домах не было дымоходов, и дым слоями поднимался к потолочным балкам, к концу зимы пропитывая солому насквозь.

* * *

В своём истинном обличье пёс не любил ночевать под крышей и всегда старался этого избежать, даже зимой, когда ему приходилось то и дело скусывать ледышки, намерзавшие между пальцами сильных лап. То, что он любил на самом деле, любил по-настоящему, — бежать по склонам холмов навстречу подымавшемуся из-за гор солнцу, чьи лучи превращали белёсый плотный туман в розовое и золотое сияние, рассеивая его по ущельям. Навстречу дул яростный холодный ветер, ерошивший псу его лохматую шерсть, и в такие минуты пёс бывал истинно счастлив.

Ему нравилось даже то, что туман мельчайшей водяной пылью оседает у него на шерсти, увлажняя её. Ведь стоило ему подняться повыше, выйдя из тени гранитных скал, как шерсть быстро высыхала.

* * *

Надолго загнать пса под крышу могли только проливные дожди, приходившие поздней осенью. Их несли внутри себя лиловые разбухшие тучи, и эти дожди могли лить, казалось, до бесконечности, унылые и затяжные, как гудение волынки.

Пёс слышал пение волынок на людских праздниках, когда люди собирались вместе в чьём-нибудь просторном дворе. Ему тогда перепадало немного вкусных костей и других объедков со стола, если он решал к нему приблизиться. Но чаще всего он снисходительно лежал в тени, позволяя собакам клянчить и льстиво вертеться у ног людей.

Он слышал, как люди иной раз спрашивают, подталкивая друг друга локтями и указывая на него, чей, мол, это пёс. Они высказывали разные предположения, звучавшие для пса одно забавнее другого. Иногда кто-нибудь из них пытался подманить его лакомством, набросить ему на шею ремень или верёвку и увести за собой. Но он никогда не позволял им этого, а чуть приоткрывшиеся в грозном оскале клыки и вздыбившаяся шерсть на загривке мигом отбивали у смельчака желание завладеть им.

Однажды кто-то из людей попытался его отравить. Это был, видимо, один из раздосадованных дурней, пытавшихся прибрать пса к рукам. Там, где он обычно лежал, скрываясь от любопытных глаз, вдруг очутился кусок аппетитно пахнущей варёной баранины. Пёс не сразу разглядел, что в мясе были проделаны дырочки очень тонким и узким лезвием ножа. Но зато он сразу учуял незнакомый, едва различимый запах, примешивавшийся ядовитой струйкой к запаху съестного. Он понятия не имел, как поступить с этой отравой — нельзя же было оставлять её тут, ведь её могли схватить, съесть и от этого погибнуть деревенские собаки или коты. Пёс лапой спихнул отравленный кусок в овраг, прикопал там, а потом щедро помочился сверху. Он надеялся, что этого будет достаточно, и не ошибся — он не слышал, чтобы какая-нибудь из сельских собак раскопала отраву и приняла мучительную смерть. Нет, к счастью, такого не произошло.

Но человека, сотворившего это, он гонял бы по полю, как кролика, кусая его за ноги, будто непослушную овцу, и разрывая на нём одежду, пока тот не рухнул бы, прося пощады.

Это было бы только справедливо, и пёс решил, что, если кто-то попробует отравить его ещё раз, он именно так и поступит, выследив негодяя.

* * *

Бывало и такое, что псу приходилось лечить себя не от ран или яда, а от желудочных хворей. Он брезговал мертвечиной и никогда не касался трупов птиц или зверей, но время от времени боли в желудке давали о себе знать. Тогда он искал особые травы, которые могли бы ему помочь, интуитивно обнаруживая места, где они растут. Такие травы пахли остро и тонко, будто призывая его. Измученное настрадавшееся тело получало долгожданный покой, а потом — и прилив свежих сил. Пёс не знал, откуда ему известно, что именно эти травы исцелят его — тело знало это само.

Тело, сильное, гибкое, крепкое, пружинистое тело зверя.

* * *

Иногда в груди пса рождался утробный вой. Случалось это обычно в полнолуние, когда круглое светило выплывало на небо подобно огромной сырной головке. Подобно круглому фарфоровому блюду, старинному блюду прабабушки, хранившемуся дома в резном буфете из тёмного морёного дуба. Подобно гигантскому жёлтому яблоку, вызревшему умопомрачительно далеко от холодных здешних предгорий, на землях близ тёплых южных морей. Когда он смотрел на эту луну — сыр, яблоко, блюдо, — глаза его сами собою закрывались, зажмуривались, мохнатая шея вытягивалась вверх, он словно весь устремлялся туда, в небо, где сияние круглого бледно-жёлтого светила затмевало алмазный острый свет тысяч звёзд. В горле у него сам собою рождался клокочущий звук, то ли низкий стон боли или удовольствия, то ли свирепое жестокое рычание хищника, обнаружившего добычу. Постепенно звук этот, страшный, странный, ни с чем не сравнимый, перерастал в вой, вибрировавший у него в глотке, в груди, в животе, во всём теле, вибрировавший в холодном ночном воздухе. Вой этот будто ножом пронзал все окрестные долины, эхом отдаваясь в горных ущельях и лощинах. И люди в своих домах, заслышав его, невольно ёжились под своими колючими одеялами, плотно кутаясь в них, укрываясь с головой, словно маленькие дети, которые боятся вулверов, человекоподобных существ с волчьими головами, но с телами как у людей.

* * *

Однажды пёс встретил вулвера в одном из ущелий. Сперва он не поверил собственным глазам, он всегда считал, что басни про вулверов сочиняют люди. Но вот один из них очутился перед ним. Вовсе не грозный, не устрашающий, а жалкий: голый, дрожащий от холода, покрытый лишь редкой, длинной и светлой шерстью, не защищавшей его в это время ранних заморозков. Вулвер прижал к лобастой голове острые волчьи уши и заскулил, умоляюще глядя на пса. Его руки и ноги были непропорционально длинными по сравнению с человеческими, морда — совершенно волчья, вытянутая, с раскосыми жёлтыми глазами. Пёс не чувствовал исходившей от этого существа угрозы. Когда вулвер повернулся, чтобы бежать прочь, он заметил, что у того нет хвоста, тощие ляжки жалко подрагивали. Пёс коротко взлаял, и вулвер боязливо замер там, где стоял, обернувшись через плечо. Тогда он вынес ему из своего логова припрятанный там кусок вяленой козлятины, положил его на покрытую изморозью жёлтую траву и ушёл. Когда он оглянулся, то увидел, как вулвер хватает руками приношение и жадно впивается в него клыками. Пёс удовлетворённо вздохнул и побежал дальше.

Больше вулвер не приходил.

* * *

Острый пряный запах палой листвы будил в душе и в теле пса такое же чувство, что по весне — запах талого снега, ручьями сбегавшего с предгорий. Чувство сродни неутолённому голоду, такое же болезненное и непреодолимое, которое требовалось немедленно удовлетворить. Куском мяса, куском плоти. Плоти другого существа, только живого, горячего, ожидающего и призывающего его. Самки в течке, которых он встречал, волчицы и псицы, действительно призывали и ждали его — напрасно. Он всегда позорно бежал от них, пытаясь бешеным бегом среди горных отрогов хоть как-то утихомирить эту дикую тягу, выворачивающую его наизнанку. Он бежал так до тех пор, пока не падал без сил, и шершавые подушечки его лап бывали стёрты в кровь. Он слизывал эту кровь, и её медный вкус долго стоял в его пасти, из которой прерывистыми толчками вырывалось горячее дыхание. Словно вкус пойманной и разорванной в клочья добычи. Он хотел, он желал, но ему не с кем было спариться, и одиночество, ледяное, как луна, придавливало его к земле, на которой ему выпало родиться и нести это бремя.

Но пёс не отчаивался. Он надеялся — надеялся на то, что кто-то близкий всё-таки найдётся и для него: не зверь, но человек.

Найдётся тот, кто разделит с ним бремя его одиночества, приняв его таким, каким он уродился и жил среди этих зелёных холмов и холодных заснеженных предгорий. Тот, кто обнимет его так крепко, как любящие люди обнимают друг друга, и скажет ему на ухо, что больше никогда — никогда, никогда! — никуда его не отпустит.

@темы: фики, Русреал, ЗФБ-24

@темы: фото, Туапсе