@темы: фото, кошачье

@темы: фото

@темы: фото, кошачье

@темы: фото

Название: Чужие тайны
Автор: sillvercat для fandom Old adventure books 2024
Бета: Shiae Hagall Serpent
Цикл: Орки и эльфы
Канон: А. Дюма «Три мушкетёра»
Размер: миди, 4330 слов
Пейринг/Персонажи: д'Артаньян, Китти, Атос, Портос, Арамис, миледи Винтер, упоминается Констанция Бонасье
Категория: гет
Жанр: фэнтези-AU, юмор, драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Д'Артаньян проникает в тайну Атоса и миледи.
Примечание: Мир, где д'Артаньян — эльф, а его друзья — орки; сиквел к текстам зимней команды Дюма «Письмо с рекомендацией» и «Аудиенция»; разрешение автора на продолжение получено.
Гравюра художника Мориса Лелуара, 1894 г.
Предупреждение: стилизация, местами стёб и сленг; упоминаются насилие и канонная казнь героини
Ссылка: тут

Юный эльф Дар Таньян, принадлежащий к древнему гасконскому роду, никогда не размышлял о том, с какой женщиной ему связать свою судьбу. Он даже не представлял, будет она эльфийкой или орчанкой. Он был ещё слишком молод, чтобы вообще думать о женитьбе.

Точно такого же мнения придерживался его отец, почтенный седовласый эльф с гордой выправкой, воевавший с испанцами ещё при покойном короле. Хотя в знатных семьях Гаскони было принято, как и повсюду в те времена, сговаривать между собою сыновей и дочерей разных родов, юный Дар тем не менее оказался свободен от уз помолвки.

Возможно, его отец прекрасно помнил самого себя в восемнадцатилетнем возрасте, возможно, в сердце его таилась некая загадочная любовная история, оставившая отпечаток на всей его жизни… но Дар никогда не спрашивал об этом, вовсю пользуясь дарованной ему свободой.

Сколько холщовых и даже шёлковых юбок он задрал на сеновалах, на кухнях и в богато обставленных гостиных, пока престарелый супруг знатной дамы безмятежно храпел наверху в спальне, знать не зная, чем занимается внизу его благоверная с пылким нахальным мальчишкой-соседом!

Тем не менее Дар Таньян относился к женщинам с уважением, приличествующим его положению и воспитанию. И хотя он беззастенчиво пользовался маленькими женскими слабостями соседок, кухарок, садовниц, крестьянок, но всегда отдавал так же щедро, как и брал, силой к соитию никого не склонял и неукоснительно следовал грубоватому совету старого конюха-орка Пьера: «Вовремя вынимай».

Таким образом, к моменту своего отъезда в столицу он ухитрился не наплодить бастардов. Да и пылкое его сердце осталось не задетым стрелою Амура, хотя слезинки закапали из многих прекрасных глаз при известии о грядущем расставании с молодым повесой. Лихой, живой и весёлый нрав Дар Таньяна, плутовская горбоносая физиономия с едва пробивающимися над верхней губой усиками и обаятельная улыбка могли покорить сердце любой женщины. Однако оставленные им в Тарбе красавицы никогда ни на что серьёзное с его стороны не рассчитывали и даже ни на что не надеялись, кроме мимолётного обоюдного удовольствия.

Но на полпути в Париж, на постоялом дворе некоего городка, именуемого Менг, Дар Таньян впервые увидел женщину, которой суждено было глубоко задеть его сердце и стать олицетворением сил зла в его судьбе.

То была прелестная молодая белокурая эльфийка, сидевшая в карете, уже готовой отъехать. Взгляд её красивых глаз на несколько мгновений задержался на лице юного гасконца, имевшего несчастье повздорить с её спутником — высоким мрачным господином в тёмном камзоле. Этот внимательный взор прозрачно-голубых глаз с чёрными точками зрачков показался ему похожим на завораживающий страшный взор Медузы Горгоны, и юноша невольно содрогнулся от безотчётного ужаса. Однако кучер тут же хлестнул лошадей, и карета загромыхала по мостовой, оставив Дар Таньяна в центре схватки со слугами трактирщика, подстрекаемыми наглым незнакомцем.

Дальнейшие события в жизни Дар Таньяна развернулись столь стремительно, что сравнить их можно было даже не с лошадиным галопом, а с неистовым полётом хищной птицы — ястреба или пустельги, — заметившей добычу. Но каковы же были его изумление и смятение, когда он снова встретил белокурую эльфийку из Менга, узнал её имя — миледи Винтер — и был приглашён к ней в дом. Правда, случилось это уже после того, как ему пришлось драться на дуэли с её братом, лордом Винтером.

* * *

— На самом деле он брат её покойного мужа. Она вдова, — оживлённо рассказывал Дар Таньян Атосу, одному из трёх своих друзей-мушкетёров, сидя за столом в его по-спартански обставленной квартире на улице Феру, в двух шагах от Люксембурга. — Винтер представил нас друг другу после того, как мы с ним помирились.

— Одним словом, вы теперь столь же страстно влюблены в эту миледи Винтер, как ранее были влюблены в исчезнувшую теперь невесть где Констанцию Бонасье, — прервал его Атос со свойственной ему прямолинейностью.

— Ха! — вмешался находившийся тут же Портос. — По одной даме наш ловелас романтически вздыхает, — он отвесил в сторону вспыхнувшего Дара шутовской поклон, — а этой самой миледи ему хочется просто впердолить, что весьма понятно.

Дар Таньян не просто покраснел, а побагровел, как свёкла. По чести говоря, ему следовало бы вызвать Портоса на дуэль за грубость. Но, во-первых, он уже привык к бесцеремонности орков-мушкетёров, раз уж вступил в их ряды, во-вторых, понимал справедливость этого суждения, ну а в-третьих, оценил явную деликатность друга по отношению к Констанции.

Прекрасную орчанку, камеристку королевы и жену галантерейщика Бонасье, в чьём доме он снимал комнату, он действительно полюбил со всем нерастраченным пылом первого романтического чувства. Когда её похитили слуги герцога Ришелье, он остался безутешен и вместе с друзьями не прекращал бесплодных пока что поисков.

— О, Портос, вам известно слово «ловелас», — ёрнически вскинул тонкие брови Арамис, сидевший здесь же и потягивавший из бокала бургундское. — Право, не ожидал.

— Он внимательно читает ваши стихи, друг мой, — пришёл Атос на помощь смутившемуся Портосу.

Тот же заявил, что ему необходимо срочно заняться своей экипировкой, и откланялся. Его примеру вскоре последовал и Арамис, которому слуга принёс раздушенную записку на розовой бумаге.

Атос с улыбкой проводил взглядом обоих и повернулся к замершему у стола гасконцу. Дар Таньян с некоторым трепетом поднял на него глаза, понимая, что сейчас услышит справедливую отповедь за легкомыслие. Атос всегда был для него образцом благородства. Но тот не стал порицать юного эльфа, а негромко сказал:

— Позвольте поведать вам одну историю, мой друг. Она, правда, заканчивается не очень хорошо, но эта история — о любви, желании, верности и мести. Один мой друг, богатый граф, родом из тех же мест, что и я, — но не я, запомните это! — влюбился, будучи совсем молодым, в некую шестнадцатилетнюю эльфийку, прекрасную, как сама любовь. У неё был кипучий ум, не женский ум, ум поэта, она не просто нравилась, она опьяняла. Граф являлся полновластным хозяином тех мест и легко мог соблазнить её или взять силой и сделать своей любовницей. Никто не стал бы за неё заступаться. К несчастью, граф был честным человеком и женился на ней. Глупец, болван, осёл!

— Почему же, раз он любил её? — нерешительно возразил Дар, смотревший на Атоса во все глаза и слушавший во все уши. Эта история уже вызвала у него трепет, хотя ничего особенного в ней пока не происходило.

Ответная усмешка Атоса скорее походила на оскал.

— Когда я сказал «к несчастью», это не было пустым словом, мой друг, — мрачно объявил он, подливая в свой бокал ещё бургундского. — Граф во всём доверял своей супруге, и, казалось, она отвечала ему взаимностью. Но как-то раз во время охоты лошадь графини понесла, и молодая женщина, не удержавшись в седле, упала наземь и лишилась чувств. Граф поспешил на помощь и, для того, чтобы облегчить ей дыхание, разорвал на ней платье и корсет. Угадайте, что он увидел у неё на плече?

Прищур Атоса был воистину сатанинским. По спине Дара пробежали мурашки.

— Татуировку? — брякнул он, невольно поёжившись.

Атос ошарашенно заморгал и кашлянул:

— Кхм. Почти угадали. Клеймо! Королевскую лилию. Графиня была заклеймена королевским палачом! Ангел оказался демоном! Вавилонской блудницей!

Он залпом осушил свой бокал и, поставив его на стол, пронзительно уставился на юного эльфа, ожидая бурной реакции на столь драматический поворот событий.

Дар Таньян на миг раскрыл рот, потом закрыл и наконец осведомился с живейшим интересом:

— Послушайте, Атос, но ведь они не первый день были женаты. Граф и его супруга. Как он умудрился раньше не разглядеть эту лилию? Слепой он был, что ли? Или он никогда не видел свою жену гол… эм… то бишь обнажённой? Прошу прощения за бестактные вопросы, — тут же повинился он, заметив, как выпучил глаза поперхнувшийся Атос.

Впервые на своей памяти Дар обнаружил, что всегда бесстрастный, как гранитная скала, мушкетёр заливается краской, словно юнец.

— Откуда я знаю, — сварливо проворчал Атос, отводя глаза. — Вероятно, он был… м-м… слишком целомудренным и… м-м… думал, что оскорбит супругу излишним вниманием к её прелестям… или… м-м… ещё что-нибудь думал.

Дар собрался было ляпнуть, что много думать в постели вредно, но вовремя прикусил язык.

— Что же случилось дальше? — спохватился он.

Атос снова кашлянул в явном замешательстве и деревянным голосом провозгласил:

— Как я уже упомянул, граф был полновластным хозяином на своей земле и имел право судить и казнить своих подданных как ему угодно. Он совершенно разорвал платье на графине, связал ей руки за спиной и повесил её на дереве.

Если он вновь ждал бурной реакции Дара, то она последовала незамедлительно.

— С ума он сбрендил, что ли, ваш граф? За что же?! — вскричал эльф, широко распахнув недоумевающие глаза.

Атос был вторично ошеломлён.

— Как это — «за что»? — ответил он сердито. — Эта… змея, несмотря на свою молодость, была гулящей женщиной, шлюхой, воровкой, словом, совершила преступление, за что и была заклеймена. Скрыла всё от законного супруга, который дал ей своё достойное имя и разделил с нею свои богатства.

— Но ведь он её ни о чём даже не спросил, не так ли? — парировал Дар Таньян, не задумываясь. — Не дал никакой возможности оправдаться и объясниться. Спорим, он повесил её, пока она ещё была без сознания, только чтобы не разговаривать с нею. Беззащитную женщину! Если она преступница, Атос, то он, клянусь честью, ничем не лучше неё. И вы называете это любовью?

Его тёмные глаза пылали, кулаки сжимались, голос прерывался от возмущения.

— Когда это я говорил о любви? — проворчал Атос, допивая бургундское прямо из горлышка бутылки, чтобы не утруждаться.

— Как же, вы ведь сами сказали с самого начала, что ваша история — о любви, желании, верности и мести, — процитировал Дар. — На мой взгляд, здесь было только последнее, а именно — месть. Довольно мелочная, между прочим. И ещё: ведь граф мог просто взять и выгнать из дома супругу или отдать её в монастырь, если посчитал себя обманутым. Почему он не поступил именно так?

— Молоды вы ещё судить людей, сударь, — рявкнул Атос, припечатав кулаком столешницу, и Дар Таньян немедля остыл.

— Прошу прощения, — виновато пробормотал он, вскакивая из-за стола и ища взглядом свою шляпу. — Я действительно не имел права так отзываться о вашем друге, тем более что я его совсем не знаю. Я пойду, Атос, мне тоже давно пора позаботиться о своей экипировке.

И он почти выбежал вон из комнаты, по пути натолкнувшись на молчаливого слугу Атоса по имени Гримо, принесшего хозяину новую бутылку вина.

— Мальчишка! — буркнул Атос, откупоривая её. — Ты знаешь его, и очень даже хорошо.

Он упёрся локтями в стол и запустил пальцы в волосы, простонав едва слышно:

— Анна!

* * *

Итак, молодой гасконец, которого раз за разом приглашали в роскошный особняк миледи Винтер, от этих приглашений не отказывался. Слово «впердолить», так неучтиво вырвавшееся у Портоса, стояло у него в ушах. Он мог понять, чем его привлекает эта женщина, хотя до интимного общения с ней доходить не собирался. Но что сама она искала в нём, являлось для него загадкой. Будь он чуть более самонадеянным, предположил бы, что она просто втюрилась в него и хочет его, как оставленные им в Тарбе садовницы, горничные и знатные дамы. Но он отдавал себе отчёт, какие благородные и влиятельные гости вслед за ним посещают миледи Винтер, и самокритично признавал, что против них у него нет ни единого шанса. Таким образом, он вёл с миледи учтивые беседы, читал ей на память стихи Арамиса и те баллады, что выучил ещё на родине, продолжал гадать, что ей от него потребовалось… и однажды вечером столкнулся в узком коридорчике с горничной миледи по имени Китти.

Китти была орчанкой, как и его возлюбленная Констанция, что сразу безотчётно расположило Дара к прехорошенькой смуглой брюнетке с лукавыми глазами и белозубой улыбкой. Она стреляла этими глазами, будто из арбалета. При встрече с молодым гвардейцем она задела его плечом и выронила стопу белья, которое несла в руках, ойкнув при этом. Дар галантно кинулся помогать девушке собирать оброненное и был вознаграждён целым каскадом новых прикосновений, как бы нечаянных. Тут уже сомнений быть не могло — девушка его хотела. Но всё, что он мог ей дать — пылкий поцелуй, на который она так же бурно ответила.

Дар наконец отстранился от неё и поглядел в тёмно-вишнёвые яркие глаза.

— Вы влюблены в мою госпожу? — прошептала Китти, облизнув распухшие губы — сладкие, как мёд, в чём он только что убедился.

— Нет, — честно ответил гасконец, и девушка выдохнула с облегчением. Однако он тут же прибавил с той же прямотой: — Но я люблю женщину, в похищении которой, как мне кажется, замешана твоя госпожа.

— А почему вы тогда целуетесь со мною? — грозно прищурилась Китти, и Дару впервые пришло в голову, что, когда он чистосердечно расскажет Констанции обо всём, что происходило с ним в её отсутствие (а он знал, что не сможет этого утаить), его ждёт нешуточная трёпка.

Он усмехнулся и снова честно ответил:

— Как живой мужчина может устоять перед такой красотой? — И немедля прибавил: — Но это просто поцелуй… и пускай потом моя дама отвесит мне тумаков за него. Она тоже орчанка.

Китти внимательно посмотрела на него. Было ясно, что она далеко не глупа и, более того, только что оценила эльфа как человека, а не как предмет воздыханий и источник удовольствия.

— Так вы ходите сюда, чтобы разведать, что произошло с вашей дамой? — спросила она почти сурово. — Её имя, сударь?

Поколебавшись, Дар Таньян ответил:

— Констанция Бонасье. Её похитили из того места, где у нас должно было состояться первое свидание — из павильона Сен-Клу.

Китти понимающе усмехнулась уголками губ:

— Хм. Выходит, вы даже не попробовали на вкус эту женщину, сударь. Но свято уверены, что влюблены?

Дар Таньян вспыхнул до ушей. Он бы вызвал на дуэль любого из мушкетёров за такие слова о его возлюбленной. Но тут он ответил просто:

— А разве дело только в постели?

— О, — Китти снова округлила пухлые губки, но в вишнёвых глазах промелькнуло нечто, похожее на уважение. — Господь всеблагой, да вы, сударь, рассуждаете как проповедник. Что ж, воля ваша, я извиняюсь, если задела ваши чувства. Но если вы уже и так готовитесь получать колотушки от своей дамы, то… — она не договорила, притиснув Дара к стене всем своим крепким телом, и снова впилась пылким поцелуем в его удивлённо раскрывшийся рот.

Надо отметить, он этому не слишком сопротивлялся.

— Я выясню что-нибудь про вашу Констанцию Бонасье, — пообещала ему Китти, нехотя отстранившись и снова проворно подбирая с пола рассыпанное бельё. — Бог мой, я всё измяла и изваляла. Мне пора, сударь.

— Спасибо! — горячо выдохнул Дар ей вослед.

* * *

Ещё через два дня, будучи снова приглашён в особняк миледи Винтер, молодой гвардеец не успел даже дойти до маленькой гостиной, где красавица-эльфийка обычно его принимала. Китти, перехватив его на лестнице, без слов поманила за собой в боковой коридор, где они встречались раньше. Незаметно улыбнувшись, Дар последовал за нею. Он воображал, будто орчанка снова пристанет к нему с поцелуями, и даже предвкушал этот момент. Честно признаться, он не раз за прошедшие со времени их свидания ночи вспоминал пышное тело Китти и постыдно ёрзал в своей одинокой постели.

Но Китти, без церемоний схватив его за руку и почти дотащив до просто обставленной маленькой комнатки (он предположил, что она именно там и обитает), оставила его одного. А сама с возгласом: «Я здесь, миледи!» — побежала на серебряный мелодичный звон колокольчика, раздавшийся из-за другой двери. Дар Таньян понял, что там располагалась спальня прекрасной хозяйки, и замер, затаив дыхание и весь обратившись в слух.

Дверь за Китти закрылась, и до него донёсся резкий голос леди Винтер, совсем не похожий на приятный мелодичный тон, каким она обычно разговаривала с гостями.

— Куда ты запропастилась? — набросилась она на служанку. — Сейчас явится этот молодой гасконский осёл, а я ещё не причёсана.

«Ого», — только и подумал молодой гасконский осёл, прильнув к дверной щели. Ему был виден подол голубого платья расхаживавшей по спальне женщины.

— Простите, миледи, — смиренно отозвалась орчанка, берясь, очевидно, за головную щётку, — мне кажется, что этому пылкому гвардейцу совершенно всё равно, причёсаны вы или нет.

Миледи насмешливо фыркнула, опускаясь в кресло:

— Твоя правда. Он будет пялиться на меня, как озабоченный баран, даже если бы я вышла к нему растрёпанной и в рубище. Господь всемогущий, какой же он всё-таки идиот. Держал в руках жизнь моего деверя на дуэли и не убил его. Никогда ему этого не прощу.

«Ого», — вторично подумал обескураженный Дар Таньян.

Некоторое время он видел лишь равномерные взмахи рук Китти.

— Он совершенно вами очарован, мадам, — спустя несколько минут проговорила та.

Снова раздражённое и вместе с тем удовлетворённое фырканье.

— Он совсем позабыл о маленькой камеристке королевы, в которую якобы был влюблён и которую приказал похитить Ришелье у него из-под носа. Вообрази, они даже не переспали, вот что оказалось пикантнее всего. Эта галантерейщица Бонасье сидела смирно, как овца, и ждала его, а вместо него явились кардинальские гвардейцы! — у миледи вырвался новый злорадный смешок.

Вся кровь бросилась Дару в лицо, и он крепко сжал губы.

— Вы никогда не упоминали об этом, мадам, — неловко пробормотала Китти. — А что потом случилось с этой женщиной? Она умерла? Убита?

Дар Таньян вовсе перестал дышать.

— Было бы о чём говорить, — с досадой бросила миледи. — Рошфор упоминал, что кардинал-де переправил её в какой-то монастырь, кажется, бетюнский монастырь кармелиток, чтобы замаливала грех прелюбодеяния. Она всё-таки мужняя жена, а связалась с этим мальчишкой, который помогал ей в интригах королевы.

— Но вы же сами только что сказали, мадам, что они не успели переспать, — возразила Китти, видимо не удержавшись, и на сей раз Дар услышал звук пощёчины.

— Не дерзи! Ты что-то стала слишком разговорчива, милочка, — отчеканила миледи.

Зашуршали юбки.

— Простите, мадам, — смиренно повинилась Китти, склоняя голову.

— Спустись вниз, этот болван наверняка уже явился. Ему всегда не терпится, — приказала миледи. — Проводи его в голубую гостиную, как обычно, и вели Жану подать туда анжуйское вино и какие-нибудь фрукты.

— Да, мадам.

Быстрые шаги, и влетевшая в комнату Китти схватила эльфа за руку, чтобы снова потащить за собой. Её левая щека ярко рдела.

Дар Таньян на цыпочках поспешил за нею и, только когда они выскользнули в коридор, позволил себе выругаться гневным шёпотом:

— Вот же змея!

Китти негодующе шикнула на него, и он тут же покаянно прошептал:

— Извини. Тебе досталось из-за меня. Спасибо тебе! Теперь я хотя бы знаю, где держат Констанцию. Бетюнский монастырь! Я отправлюсь туда, как только смогу. Чёртова осада Ла-Рошели, как она некстати!.. Но что твоей госпоже нужно от меня? — спохватился он. — Она так и не сказала.

Китти в ответ лишь нетерпеливо пожала плечами и почти втолкнула его в маленькую гостиную, стены которой были обиты светлыми шпалерами с изображением цветущих голубых глициний. Между двумя изящными креслами с такой же цветочной обивкой высился маленький столик красного дерева. Дар Таньян не хотел садиться, сердце его всё ещё взволнованно билось, когда он обдумывал только что услышанное. Некая смутная мысль царапала сознание, но он не мог понять, что из сказанного так его зацепило.

Позади послышались лёгкие шаги и знакомое шуршание юбок. Дар Таньян обернулся и низко, со всем возможным почтением, будто королеве, поклонился вошедшей миледи, которая выглядела свежей и сияющей, словно обрызганный росой бутон. Её белокурые волосы были собраны в простую, но изысканную причёску, шёлк платья голубел, как её глаза. Право, молодой гвардеец не мог представить себе более ослепительного зрелища, о чём он искренне заявил хозяйке.

Миледи рассмеялась переливчатым журчащим смехом. Пожилой слуга-орк внёс в комнату поднос с бутылкой вина, двумя хрустальными бокалами и затейливо нарезанными фруктами на круглом блюде. Миледи величавым кивком отпустила его и таким же кивком предложила гостю присесть.

С десяток минут они вели оживлённую беседу с оттенком лёгкого флирта. Миледи не мешала Дару восхвалять её красоту в самых изысканных выражениях и рассыпаться в поэтических сравнениях. Она с кажущимся удовольствием смеялась его шуткам, но Дар почти сразу заметил, что красавица пребывает в смятении. Она будто готовилась что-то спросить, но не решалась. Вот-вот он должен был узнать, что именно хочет от него эта властная загадочная женщина.

Дар в очередной раз открыл рот, чтобы процитировать Ронсара, но миледи вдруг наклонилась к нему так близко и так низко, что это могло бы показаться неприличным. Молочно-белая грудь в вырезе платья ослепила его, но сказанные вполголоса слова враз отрезвили:

— Вы не раз клялись, что готовы ради меня на всё, мой друг.

Дар проглотил слюну и безмолвно кивнул.

— Если бы я призналась, что у меня есть враг, смертельный враг…

— Что? У вас? — непочтительно перебил её Дар, искренне вытаращив глаза. — Этого не может быть, мадам, вы ведь так красивы и так добры!

Миледи нетерпеливо взмахнула рукой:

— Опасный враг, говорю я вам! Этот человек уже пытался однажды убить меня, но тогда мне, по счастью, удалось спастись. Могли бы вы уничтожить его ради моей безопасности?

— Разумеется, мадам, — пылко заверил её Дар. — Укажите же мне его! Кто этот бесчестный негодяй? Я тотчас вызову его на дуэль и укокошу!

Простонародное словцо, вырвавшееся у него, побудило миледи невольно улыбнуться.

— Мне по душе ваш пыл, мой храбрый друг, — снисходительно вымолвила она. — Но что, если этот человек окажется среди королевских мушкетёров, в числе ваших друзей, лучших друзей, быть может?

— Немыслимо, — уверенно заявил Дар Таньян. — Мои друзья не из тех, что бесчестно обходятся с женщинами.

— Ну а вдруг? — миледи вскинула брови, пытливо разглядывая его.

— Тогда он тут же умрёт от моей руки, — напыщенно заявил молодой гвардеец, поднимаясь с места. — Но кто он? Назовите же мне его подлое имя, сударыня.

— Он скрывается под неизвестным мне псевдонимом, — быстро ответила она и тоже встала, глядя ему прямо в глаза. — Я знала его под именем графа де ла Фер.

Граф!

Дар Таньян застыл, как громом поражённый. Собственные слова, сказанные им Китти, прозвучали у него в ушах, и он сообразил, что именно не давало ему покоя всё это время.

«Вот же змея!»

«Эта… змея, несмотря на свою молодость…»

«Кипучий ум... ум поэта… она не просто нравилась, она опьяняла…»

Он был почти уверен, что гордо стоявшая перед ним женщина и та, о которой ему рассказывал Атос, — одно и то же лицо. Прекрасное лицо, прекрасное тело.

Значит, Атос и был этим самым графом де ла Фер, про которого она толковала? Как выяснить, правда ли это?

«Графиня была заклеймена королевским палачом…»

Миледи заметила его смятение и презрительно скривила губы:

— Что такое? Вы, кажется, колеблетесь, мой храбрец?

— Ни в коем случае, сударыня, — невольно побледнев, с достоинством возразил Дар Таньян. — Просто припоминаю. Среди моих друзей нет того, кто носил бы это имя. Я постараюсь всё выведать и осуществлю вашу месть… но вы же понимаете, что мне придётся поставить свою жизнь на кон… безо всякой надежды на вашу ответную взаимность? — он попытался улыбнуться. Сердце его бешено стучало.

— Ах, вот оно что, — проговорила миледи даже с неким облегчением. — Вы не колеблетесь, вы торгуетесь. Что ж… — и она протянула ему обе руки, белоснежные и округлые, очевидно ожидая, что он осыплет их страстными поцелуями.

Вместо этого Дар, быстро пробормотав: «Прошу прощения, но я должен немедля убедиться…» — тоже протянул руку и сдёрнул с её плеч голубой шёлк роскошного платья.

Миледи широко раскрыла глаза, ахнула и отскочила на шаг, но было уже поздно.

На обнажившемся круглом, белом, прекрасном плече Дар увидел то, что и ожидал: выжженную палачом лилию, символ королевской власти, символ совершённого преступления.

— Боже милосердный! — потрясённо выдохнул он. — Вы графиня де ла Фер!

Все кусочки мозаики в его голове мгновенно встали на свои места.

— Сударыня, мой друг жестоко обошёлся с вами, — с болью прошептал он, — но ведь вы оба были тогда так молоды. Послушайте, я не прошу вас простить его, я понимаю, что это невозможно. Отвратительно — вешать женщин, тем более любимых, на деревьях, но он расплачивается за этот грех всю свою жизнь, он спивается, страдает… он… словом, я не смогу убить его, ещё раз прошу прощения. Мне очень, очень жаль вас.

— Что?! — взвизгнула миледи, судорожно запахивая порванное платье. — Что ты мелешь, щенок?! Ты смеешь меня жалеть?!

— То баран, то осёл, то щенок, — сокрушённо пробормотал Дар Таньян, резво отступая к двери, но женщина преградила ему путь. Она схватила со столика фруктовый нож, который на поверку оказался настоящим кинжалом, взвыла раненой волчицей и ринулась на него.

Дар Таньян много раз сражался на дуэлях, но в подобной схватке участвовал впервые, невольно щадя красавицу, к которой, как ни крути, был неравнодушен. Он лишь уворачивался, и её кинжал уже оставил несколько отметин на его одежде и теле. Миледи не собиралась щадить его и наверняка зарезала бы, если бы не вбежавшая в комнату Китти. Орчанка с первого взгляда поняла, что происходит, и безо всякой жалости обрушила на макушку своей госпожи поднос с красовавшимся на нём изящным блюдом со сладостями. Раздался мелодичный звон, засахаренные цукаты разлетелись по всей комнате, а миледи без чувств рухнула на пол. Разорванный лиф снова обнажил её плечи.

Дар Таньян взглянул на лилию, уродовавшую белоснежное плечо миледи, потом — на запыхавшуюся орчанку.

— Ты знала?

— Ты не спрашивал, — отмахнулась она и поволокла его к окну. — Давай быстрей, пока она не очухалась!

Дар Таньян не успел забыть мальчишеских навыков передвижения по деревьям и крышам, орчанка же, ловко подоткнув подол юбки, от него не отставала.

Они успели выскочить в ворота, когда миледи, полуголая, растрёпанная, будто мегера, высунулась в окно и во весь голос крикнула привратнику:

— Не выпускайте!

* * *

Задыхаясь, Дар Таньян и Китти пробежали два квартала от дома Винтеров, прежде чем перешли на шаг, чтобы не привлекать внимания прохожих. Взглянув на девушку, Дар с изумлением заметил, что она улыбается во весь рот, а та, поймав его взгляд, прыснула и захохотала. Он невольно присоединился к этому безудержному смеху.

— Бзын-нь! — пропела Китти, подражая звону серебряного подноса, обрушившегося на голову хозяйки, и оба опять согнулись от хохота.

Наконец Китти проговорила, вытирая глаза:

— У неё остались все мои вещи… и жалование за прошлый месяц. Остальное я потратила. И где же я теперь буду жить?

— Я бы отдал тебе все деньги, если бы они у меня были. Увы, я беден и богаче не стану. Но я обращусь к Арамису, — решительно пообещал Дар Таньян. — У этого щёголя полно знакомых дам, и он непременно что-нибудь придумает. Ты будешь служить у той дамы, которую он выберет?

Орчанка на миг поджала полные губы, а потом заявила:

— Навряд ли у кого-то мне будет хуже, чем у миледи Винтер.

— Тогда мы сразу же отправимся к нему, он живёт неподалёку. — Дар опустил голову и призадумался.

Он понятия не имел, как ему рассказать обо всём происшедшем Атосу, но это тоже необходимо было сделать. Он вздохнул и откровенно признался, прямо посмотрев в разрумянившееся лицо Китти:

— Я боюсь, что эта женщина станет мстить моей Констанции, мстить прямо сейчас. Но я не могу оставить свой полк, когда мы готовимся выступить к Ла-Рошели. Меня обвинят в дезертирстве и повесят. По правде говоря, я не знаю, что делать, — сокрушённо закончил он.

Он был откровенен с этой девушкой, как со своим другом, и она серьёзно взглянула на него с такой же искренностью.

— Если ты найдёшь для меня лошадь, оружие и мужское платье, я сама отправлюсь в этот бетюнский монастырь. Завтра же.

— Господи! — ахнул Дар Таньян. — Это опасно, Китти!

— Мне нравится опасность. Нравится рисковать. Эх, почему я не уродилась парнем, — вздохнула орчанка и звонко рассмеялась, когда Дар Таньян от избытка дружеских чувств стиснул её в объятиях и закружил. — А ну, поставь на место, ты, полоумный!

— Боже, Китти, я бы признался, что люблю тебя, если бы не был влюблён в Констанцию, — выпалил гасконец, нехотя выпуская девушку. — Тогда мы поспешим к Арамису, чтобы посоветоваться с ним. Он искушён в интригах, и у него куча знатных знакомых, как я уже говорил. И… возможно, — прибавил он со смешком, — у него найдётся лишняя лошадь. Ты умеешь стрелять?

— Ты меня научишь, — величественно заявила Китти.

— Научу, — тотчас согласился Дар Таньян.

В его жизни появился ещё один друг.

Название: Беглянки
Автор: sillvercat для fandom Old adventure books 2024
Бета: Xenya-m
Цикл: Орки и эльфы
Канон: А. Дюма «Три мушкетёра»
Размер: мини, 1195 слов
Пейринг/Персонажи: д'Артаньян, Китти, Констанция Бонасье, Атос, Арамис, миледи Винтер, граф де Рошфор и другие
Категория: гет
Жанр: фэнтези-AU, юмор, драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Китти и Констанция, переодевшись в мужскую одежду, бегут из монастыря кармелиток в Бетюне.
Примечание: Мир, где д'Артаньян — эльф, а его друзья — орки; сиквел к текстам зимней команды Дюма «Письмо с рекомендацией» и «Аудиенция»; а также к миди команды Old adventure books 2024 «Чужие тайны»; разрешение автора на продолжение получено.
Предупреждение: стилизация, местами стёб и сленг; упоминается насилие
Ссылка: тут

Ветер бил в лицо Китти, развевая короткие чёрные кудряшки, но она только счастливо жмурилась, чувствуя необыкновенную радость и то ощущение свободы, полной и безграничной свободы, чего она так долго была лишена в Париже.

В оставшемся далеко позади, грязном, заваленном мусором Париже, где ей пришлось столько времени прислуживать миледи Винтер, чья душа была ещё грязнее парижских мостовых. От этой женщины, чей облик напоминал ангельский, юной орчанке довелось претерпеть достаточно унижений, чтобы со всем пылом её возненавидеть.

Как же она была благодарна лихому эльфу-гасконцу Дару Таньяну, вызволившему её из особняка миледи Винтер, ставшего для Китти настоящей ловушкой. Хоть гасконец и был продувной бестией…

Китти мимолётно улыбнулась, вспоминая их страстные поцелуи в тесном коридоре, ведущем в комнаты миледи. Мальчишка честно признался, что хочет миледи и хочет её, Китти, но устоит перед соблазном. Ибо влюблён в другую женщину, Констанцию Бонасье, заточённую в бетюнском монастыре кармелиток. Именно туда сейчас так безрассудно и так весело скакала Китти на серой кобыле андалузских кровей.

Кобылу эту, равно как экипировку и мужскую одежду, Китти получила от Арамиса, друга Дара Таньяна, к которому тот её привёл, едва они вместе убежали из особняка миледи Винтер. Гасконец обнаружил на плече у белокурой эльфийки позорное клеймо преступницы, и та наверняка зарезала бы его, если бы не помощь вовремя подоспевшей Китти.

Дар Таньян не без оснований полагал, что, не имея возможности отомстить лично ему за раскрытие постыдной тайны, миледи постарается навредить его возлюбленной Констанции. Вот Китти и вызвалась помочь ему, как он помог ей. С готовностью вызвалась. Хоть Дар и его друзья-мушкетёры восхищённо смотрели на молодую орчанку, называя её новой Жанной д'Арк и превознося до небес её жертвенность, сама Китти отлично знала, что ничего жертвенного в её поступке нет.

Ей просто нравилось это — скакать по пустынной дороге, преодолевая одно лье за другим на своей резвой Маргаритке. Скакать в мужской одежде, свободно и беззаботно, когда ветер срывал её шляпу, которую в конце концов пришлось заткнуть за пояс.

И кроме того, ей очень хотелось взглянуть на эту женщину, возлюбленную эльфа, орчанку Констанцию.

Никто не остановил Китти на дороге, как о том беспокоился Дар Таньян. На всякий случай хитроумный Арамис сочинил для неё легенду. Ей следовало прикидываться мальчишкой-прислужником, везущим чрезвычайно важное письмо своему господину от некой влюблённой в него высокородной особы. Арамис даже собственноручно написал это письмо и вручил его Китти. «Глухонемым мальчишкой-прислужником», — вставил в разговор Атос, граф де ла Фер, меланхолично потягивавший вино из своего бокала. Китти с любопытством на него поглядывала.

Граф де ла Фер любил миледи Винтер, свою законную супругу, и убил её, после чего она стала той, кто она есть, как сбивчиво объяснил Дар Таньян по дороге к дому Арамиса. И поспешно прибавил: «Только об этом никто не должен знать».

…Любовь! Китти вздохнула, осаживая Маргаритку и спешиваясь. Впереди уже маячили белые стены монастыря кармелиток. К чертям эту любовь! Главное — свобода.

* * *

Правда, но не вся правда — вот чем Китти намеревалась руководствоваться, постучавшись в резную монастырскую калитку. Ведь монахини бывают очень проницательными!

И действительно, когда маленькая кругленькая послушница в длиннополой рясе провела Китти в приёмную к матери-настоятельнице, высокой сухопарой пожилой женщине, орчанка поняла, что приняла правильное решение. Серые глаза настоятельницы под чёрным клобуком были молодыми и ясными, взор их — пронзительным.

Китти преклонила колени и, запинаясь, пробормотала:

— Святая мать, я прошу защиты в этих благословенных стенах.

Она всхлипнула.

— Встань, дочь моя, — спокойно вымолвила аббатиса. — Что привело тебя сюда, да ещё и в этой одежде?

И Китти, поминутно всхлипывая и сморкаясь в поданную ей тряпицу, поведала, как жестокосердный отчим, невзирая на все мольбы и уговоры, собрался выдать её замуж за старика-соседа, чтобы объединить земельные наделы. А суженый Китти, мол, отправился воевать с гугенотами и пропал!

В этом месте рассказа Китти бурно зарыдала.

Рассказ был сущей правдой. Только бежала она тогда из дома не в монастырь, а в Париж.

— Я бы хотела стать здесь прислужницей, а потом, возможно, послушницей, — пролепетала она наконец, умоляюще взирая на настоятельницу.

Похоже, та поверила ей, и к вечеру Китти, уже в длиннополом одеянии, подобном монашескому, усердно скребла щёткой полы в монастырской трапезной, искоса поглядывая на входящих монахинь. Ей предстояло выяснить, кто из них — Констанция Дара Таньяна.

* * *

Это получилось сразу. Орчанки с их смуглыми скуластыми лицами резко выделялись среди остальных женщин, а молодой и красивой из них оказалась только одна. И, как с облегчением поняла Китти, она ещё не приняла постриг, оставаясь послушницей. Об этом особенно волновался Дар Таньян, понимая, что в противном случае ему не видать возлюбленной как своих заострённых эльфийских ушей.

Выяснить же, где находится келья Констанции, оказалось проще простого. И после отхода монастыря ко сну Китти неслышно выскользнула из каморки при трапезной, где её поселили. А через несколько минут уже легонько стучала, вернее — скреблась в дверь этой кельи.

Констанция открыла ей сразу, недоумённо моргая. Её постель на узкой койке не была разобрана, послушница ещё не ложилась. Молилась, наверное. Китти скупо усмехнулась и без лишних предисловий достала из-за пазухи письмо.

Не то, которое написал Арамис, полное витиеватых выражений, половину из которых Китти не понимала, а коротенькую записку самого Дара.

— Читай, — велела Китти орчанке.

Едва взглянув на записку, та просияла:

— Боже! Это его почерк!

— Его, его. Читай, — снова приказала Китти со вздохом.

Ох уж эти влюблённые безумцы и безумицы!

Она знала, что говорилось в записке: «Любимая, доверься предъявителю письма, и тогда мы скоро встретимся».

«Главное, чтоб не на том свете», — хмуро подумала Китти, пока возлюбленная Дара прижимала записку к груди, обтянутой серой рясой послушницы, и обливалась радостными слезами.

Китти собиралась уже было прикрикнуть на дурёху, но Констанция подняла на неё заплаканные тёмные глаза и быстро спросила:

— Что надо делать?

Орочью кровь не пропьёшь! Китти немногословно рассказала об угрожавшей опасности, исходившей от миледи Винтер, оскорблённой Даром. Она не удержалась и прибавила:

— Твой эльф не прочь был приударить и за нею, и за мной, но… — она выдержала паузу, с улыбкой увидев, как яростно вспыхнули глаза Констанции, и добавила: — Но он любит тебя, а жаль.

Констанция горделиво вскинула голову и нетерпеливо повторила:

— Что надо делать?

— Бежать, — лаконично ответила Китти и шагнула к узкому оконному проёму, но тут же коротко ахнула и отскочила со словами: — Она уже здесь!

Действительно, в монастырский двор, озарённый светом нескольких факелов, через высокие ворота въезжала дорожная карета, которую Китти сразу узнала. Она много раз путешествовала в этой карете вместе с миледи Винтер.

А та уже царственно спускалась с подножки, опираясь на руку, поданную мужчиной, одетым в чёрное. Тот низко поклонился монахиням и снова вскочил в седло, намереваясь скромно удалиться и оставить миледи выполнять её гнусную миссию. Китти узнала и его — то был граф де Рошфор, часто посещавший её хозяйку.

Китти невольно вздрогнула, увидев красивую белокурую головку миледи. Но тут же злорадно улыбнулась, вспомнив, с каким звоном встретился с этой самой головкой её поднос и как по всей комнате разлетелись засахаренные цукаты.

Прикусив губу, она прямо взглянула на Констанцию:

— Придётся удирать чёрным ходом и перелезать через стену. В лесу у меня привязана лошадь, мы вполне поместимся на ней вдвоём, а в ближайшем селении купим ещё одну. Деньги у меня есть, и не твой нищий гасконец дал мне их, а его друзья, — прибавила она со смешком. — Но тебе предстоит переодеться в мужскую одежду, красотка. У меня есть запасная.

— Подумаешь! — задорно отозвалась та, и Китти снова удостоверилась, как же эльфу с ней повезло.

Она вдруг позавидовала им. Им обоим.

Но подала Констанции руку и сурово сказала:

— Тогда вперёд!

…Через пять дней обе уже были у стен осаждённой Ла-Рошели.

@темы: фики, ФБ-24

@темы: фото

@темы: фото, зверики

Название: Воронёнок
Цикл: Дакота
Автор: sillvercat для
fandom Americas 2024
Бета: Xenya-m
Канон: ориджинал
Размер: мини, 2314 слов
Пейринг/Персонажи: Мэтт Воронье Крыло, Саймон Маленький Камень, Сэнди Летящий Ворон, Джесси Большая Рука и другие
Категория: джен
Жанр: броманс, экшн, юмор, мистика, драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Индейские полицейские получают распоряжение поймать беглого мальчишку.
Примечание: Сиквел к макси команды Америк 2020 года «Мы – акпцита!»
Иллюстрация: oversoul12
Перевод отдельных слов с языка лакота:
«акацита» — воины-полицейские;
«уоштело» — верно, хорошо.
Ссылка: тут

Акацита — так испокон веку называли в прериях тех воинов, что следили за порядком в племени. Совет старейшин давал им право наказывать виновных и защищать невинных.

И Мэтт Воронье Крыло, сержант племенной полиции из резервации Оглала, втихомолку тоже считал себя акацита.

Пускай даже он выглядел совсем не так, как эти воины минувших стародавних времён. Вместо головного убора из орлиных перьев на его коротко остриженной голове красовалась фуражка, а одет он был не в кожаную набедренную повязку, а в синюю полицейскую форму. Но это ничего не меняло. На него была возложена миссия охранять порядок в Оглале, и Мэтт охранял. И учил этому своего молодого напарника, Саймона Маленького Камня, изрядного долбозвона, по правде-то говоря.

И про акацита Мэтт ему тоже рассказал, как бы в шутку. Но Камень его понял. Пусть и долбозвон, он был парнем понятливым.

Хотя преступления, которыми им доводилось заниматься в Оглале, ни в какое сравнение не шли с тем, что творилось в городах. Максимум — кто-то из соплеменников переберёт палёной сивухи, надебоширит или тачку угонит. Но однажды Крылу и Камню удалось поймать самого настоящего приезжего маньяка, убивавшего в Оглале людей и животных. Про них даже написали несколько крупных газет, их показали в федеральных новостях. Но потом всё вернулось на круги своя: компания малолеток обнесла продуктовую лавку, Кен Лежащий Медведь украл трёх одров у Патрика Красного Ястреба, перебив на них клеймо, да бузотёры из Движения американских индейцев перекрыли федеральную трассу, требуя выполнения нарушенных федеральным правительством договоров с индейцами. Бешеные, право слово: кто же им ту землю, что принадлежала индейцам по этим договорам, отдаст? Дураков нет. Но по телевизору их тоже показывали, а как же. Особенно певца, главного смутьяна среди этого молодняка, гораздого разные бунтарские песни орать, что твой Леннон.

Так что Мэтту и Саймону хлопот, считай, хватало со всеми этими делами, когда однажды утром Уинни Медведица, секретарша племенного суда, не пришла к ним в участок и не вручила блеклое полотнище факса, полученного для них из столицы штата. На этой портянке еле различимыми в связи с отсутствием чернил в судейском факсе буквами значилось распоряжение проследить, не появился ли в Оглале пацан-индеец, удравший из исправительного интерната в Айове.

Только такого тут Мэтту и не хватало, уоштело.

Он несколько раз перечитал портянку, сунул её Камню, чтобы тот тоже проникся, а сам посидел в раздумье: не перезвонить ли в судебную контору по надзору за несовершеннолетними, приславшую факс, для уточнения распоряжений. Но потом решил не звонить, а то ещё чем-нибудь нагрузят. Так обычно и бывало. Белые-васичу полагали, что основной задачей племенной полиции Оглалы было заполнение их бумажек, которые они считали страх какими важными. Мэтт, кстати, здорово наловчился такие бумажки писать. Вот и напишет, если понадобится. Ну и посмотрит, не мелькает ли где неизвестный пацан.

Летящий Ворон. Сэнди Летящий Ворон. Пятнадцати лет от роду. Улетевший из федеральной исправилки, чтобы вернуться домой.

Мэтт его не помнил, но помнил семью этих самых Летящих Воронов. Все они сгинули. Кто-то застрелился, как папаша этого паренька, кто-то помер своей смертью, как его бабка с дедом. А мамаша, видать, вместе с сыном уехала в город, в Миннеаполис или ещё куда, и город её сожрал. А паренёк, видать, покатился по наклонной тропке, если уж загремел в исправилку, а не просто попал в приёмную семью или обычный интернат.

Мэтт ещё раз глянул на размытую фотку на факсе: черноволосый, скуластый, крепкий пацан зырит исподлобья. С таким хлопот не оберёшься.

— И чего его сюда понесло? — подал голос Камень, с любопытством глядя на Мэтта — прочёл что-то такое на обычно бесстрастном лице начальника.

— Сам как думаешь? — вопросом на вопрос ответил Мэтт.

— Земля позвала, — без раздумий отозвался Камень, и Мэтт только крякнул, беря со стола фуражку:

— Поехали, проверим их дом. Этих самых Воронов. И стариков по округе поспрошаем, может, кто помнит его. Или заметили где.

* * *

Проехались они почти без толку, чего вообще-то и следовало ожидать. Старуха по имени Джесси Большая Рука хорошо знала семью Летящих Воронов и подтвердила то, что Мэтт припоминал лишь смутно: Фред Летящий Ворон, отец Сэнди, застрелился, когда Джоанна, его жена, сбежала в Миннеаполис, прихватив с собой трёхлетнего сынишку. Его собственные отец с матерью, то есть дед и бабка Сэнди, прожили после этого ещё года три-четыре. Родители же беглянки Джоанны померли давным-давно, ещё когда она была девчонкой. С чего ей взбрело в голову покинуть Оглалу? Ну так поговаривали же, что она уехала с мужиком. С белым мужиком, каким-то проезжим. Чего уж он ей наболтал, чего наобещал, неведомо. И дитё забрала. Если бы хоть дитё оставила, его отцу и в голову бы не пришло такую глупость совершать — стреляться, ещё чего.

— А тебе зачем всё это, Крыло? — осведомилась под конец своего рассказа старуха. Её глаза в набрякших веках смотрели на Мэтта испытующе — что твой прокурор.

Мэтт поколебался и разъяснил:

— Из управления пришла ориентировка на мелкого. На этого Сэнди. Вроде как он из заведения для трудных сбежал и сюда направился. Ему сейчас пятнадцать. — Портрет паренька он решил бабке не показывать, всё равно не увидит толком, а чёртов факс окончательно смажется. — Так что если заметите его, бабушка…

— Уоштело, сяду верхом на своего старого пегого и сей же миг к тебе прискачу, Крыло, — тотчас отпарировала старуха, растянув рот в добродушной беззубой улыбке. — Хийя-хийя-хийя!

Мэтт в замешательстве кашлянул. Действительно, что он хотел от бабки? Она была такой же древней, как её пегий, пасущийся сейчас за её домиком, стоящим в расселине, — распухшие ноги, спутанная грива, но траву щипал вполне себе бодро.

Мэтт со вздохом кивнул, прощаясь с сидящей на крыльце ехидной старухой, и вместе с Камнем вернулся к своему «форду». Камень тоже ухмылялся. Приятно поднимать людям настроение, мрачно подумал Мэтт, заводя мотор.

— Поехали, на лачугу их глянем, — буркнул он.

Лачуга Летящих Воронов стояла в очень удобном месте — у излучины ручья Айс-Крик, но никто в неё с тех пор, как померли старики, не заселился. Этакое в Оглале было не принято — чужие дома заселять. Наследство Сэнди. Может быть, если б пацан не натворил дел, оказавшись в исправилке, он унаследовал бы дом честь по чести, как положено. Но это навряд ли: если сейчас его поймают и вернут в учреждение для трудных, он не выйдет оттуда как порядочный. Перекочует в заведение для взрослых, а то и в дурку — Мэтт знал достаточно таких историй.

Если поймают? Поправочка: если его поймают Мэтт с Саймоном. Больше ведь некому.

Мэтт едва не сплюнул. Вот же повезло им, ничего не скажешь.

Они обошли дом Воронов кругом — никого, лишь какие-то непуганые птахи посвистывали в высоченном, чуть не в человеческий рост, бурьяне, заполонившем всё вокруг. Потом вдвоём еле отворили просевшую и разбухшую дверь лачуги: внутри было пыльно, но, как ни странно, затхлостью не пахло — возможно, потому, что стёкла в окошках были давно выбиты. Две комнаты: в одной — двуспальная кровать без постели и матраса, в другой — топчан, застеленный полосатым одеялом, кухонька с жестяной печкой отгорожена низкой стенкой, в углу — рукомойник. Всё как в остальных, таких же старых лачугах Оглалы. Непохоже было, чтобы хоть кто-то сюда заходил — если судить по тому, как туго открывалась входная дверь.

— Пошли отсюда, — устало распорядился Мэтт.

— Чердак, — лаконично напомнил Камень.

Мэтт покосился на него — тот не лыбился безмятежно, как обычно бывало, смотрел серьёзно. Типа: начальник, ты чего работу не доделываешь, а ещё меня учишь, нудишь, а сам…

Мэтт поглядел на распахнутый чердачный люк в потолке, потом — на прислоненную к стене длинную лестницу. Очень хотелось велеть ушлому напарничку самому туда слазить, но он лишь молча установил лестницу под люком и легко взобрался по ступенькам.

Чердак был таким же пустым и пыльным, как сам дом. Лишь под окном торчал громоздкий ларь — очевидно, с остатками барахла, собранного соседями в доме после смерти стариков. Снова наследство Сэнди.

В ларь Мэтт точно лезть не собирался.

Он спустился вниз, убрал лестницу на место, проронил: «Никого» — и направился к двери. Уоштело, они это сделали, теперь обычный объезд Оглалы, потом — в участок для отчёта, отправить отчёт по факсу… и по домам.

— А ведь ты не очень-то хочешь этого парня ловить, — сказал вдруг Камень, когда они уже шли от дома к машине и бурьян то и дело ронял шелуху им на форму, заставляя отряхиваться.

— Много болтаешь, — только и обронил Мэтт.

На душе у него было прескверно.

* * *

Ещё паршивее стало ему, когда при плановом ночном объезде Оглалы два дня спустя именно он направил машину к дому Воронов и заметил отблеск света в окнах. Нет, это было не отражение фар. Мэтт покосился на обычно живую и смешливую физиономию напарника, враз застывшую, и понял — тот тоже увидел свет. Им незачем было притворяться друг перед другом. Мэтт тормознул машину и вышел, аккуратно придержав дверцу, чтобы не хлопнула. То же самое сделал Камень. Шуметь не следовало, если они не хотели вспугнуть беглого мальчишку. А они хотели?

«Ты — акацита и должен следить за порядком», — вынужден был напомнить себе Мэтт. Он демонстративно поправил пистолет в кобуре, и его даже передёрнуло. Пятнадцатилетний, ни в чём не повинный пацан, которого им сейчас предстояло отправить за решётку к васичу.

Но почему он считает этого Сэнди ни в чём не повинным, разводит тут сюси-пуси? На парне, может, пробу негде ставить. То ли опекунов обнёс, то ли наркотой барыжил, то ли ещё что. Просто так в исправилку ведь не попадают.

Но, пытаясь твердить себе это, Мэтт понимал, что кривит душой. Пацан — сирота. Мать померла неизвестно когда. Может, он попал в систему совсем малолетним. И система изжевала его так, как она это умеет.

Он коротко выдохнул, снова поправив кобуру. Глянул на напарника и встретил его взгляд. Фонарики им пока не требовались — оба видели в темноте как рыси, а свет непременно привлёк бы внимание. Как тот, неяркий, но ровный, что действительно горел где-то в глубине дома. Должно быть, керосинка. Значит, парень всё же внутри.

Камень наклонился к уху Мэтта, когда они уже стояли возле крыльца, и прошептал:

— Думаешь, он вооружён?

— Возможно, — нехотя проронил Мэтт, сам в это не веря.

Они бесшумно поднялись на крыльцо — так, что не скрипнула ни одна из четырёх расшатанных ступенек. А потом Мэтт допустил промашку.

Он совсем забыл, что входная дверь лачуги разбухла и открывалась с трудом. Так или иначе, ворваться в дом, как в боевиках, с лихим криком: «Всем на пол! Полиция!» — не получилось. Цедя сквозь зубы проклятия, Мэтт только через несколько минут с помощью приналёгшего Камня сумел-таки отворить проклятую дверь.

Они сразу принялись обшаривать всё вокруг лучами включённых наконец фонариков, и в ярком свете густо заплясали пылинки. Никого здесь не было. И никакая керосинка не горела.

Будто бы им всё привиделось.

Мэтт прошагал за перегородку к плите. Не топилась. Дымом не пахло. Стояла глубокая тишина, нарушаемая лишь поскрипыванием раскачивающихся на ветру ставень да далёким воем койота в горах.

И явственным шорохом на чердаке!

Мэтт метнулся к лестнице, по-прежнему прислоненной к стене. На бегу гаркнул Камню:

— Помоги!

И кошкой взлетел по ступенькам до чердачного люка. Откинул крышку, направляя внутрь луч фонаря.

Парнишка стоял, сильно пригнувшись, у чердачного окошка. Раскосые глаза блеснули в луче света. Волосы коротко острижены, правая рука за пазухой тёмной куртки. Оружие?

Мэтт моргнул. А в следующий миг парня уже не было.

Что за чертовщина?

Сержант одним прыжком очутился на чердаке. Позади него взбирался по лестнице Камень. Мэтт шагнул вперёд и тут же отшатнулся, когда рядом раздалось громкое карканье и захлопали крылья. Ему показалось, что горячий вихрь взметнул пыль и какую-то ветошь.

— А где пацан? — удивлённо выпалил запыхавшийся Камень.

— Какой пацан? — хмуро буркнул в ответ Мэтт.

Бросившись к окошку, он выглянул наружу. Так и есть, на ветке старой разлапистой сосны, росшей у стены, сидел ворон. Точнее, воронёнок, совсем молодой, довольно нескладный, с длинными лапами и большой головой. Его когти цепко сжимали ветку, взъерошенные перья отливали синевой.

Он насмешливо покосился на уставившихся на него Крыло и Камня круглым блестящим глазом, взмахнул крыльями и… улетел.

Мэтт проводил его долгим задумчивым взглядом.

— Я не понял, а кто тогда лампу-то жёг? — продолжал недоумевать Камень.

— Какую лампу? — только и спросил Мэтт.

* * *

Больше никаких отсветов в окнах старого дома они не видели, сколько бы раз ни проезжали мимо по грунтовке, огибавшей холм. Мэтт отправил свежий отчёт о необнаружении беглеца в управление, подождал пару дней, не пришлют ли ему по факсу новые ценные указания, — не прислали.

Ещё через неделю он уверенно повёл машину в холмы — прямиком к дому старой Джесси Большой Руки.

— А мы чего туда едем-то? — не утерпел Камень, повозившись рядом на сиденье. — Опять про пацана спросить? Думаешь, она его всё-таки видела? Да она от дома больше чем на сто шагов и не отходит.

Мэтт сделал вид, что не слышал.

Старая Джесси возилась во дворе у корыта со стиркой, энергично оттирая какую-то вещицу о ребристую стенку корыта. Когда Мэтт остановил машину и вылез, она остро взглянула на него сквозь очки с толстыми стёклами.

— Хай, Крыло, — спокойно проронила она.

— Приветствую, бабушка, — учтиво ответил Мэтт, снимая фуражку. Камень последовал его примеру. — Что-то я не слышал твоего «Хийя-хийя-хийя!» возле полицейского участка.

Старуха улыбнулась всем своим тёмным морщинистым лицом.

— Так ведь я никого и не видела, — легко отозвалась она.

— Так-таки и никого? — поднял брови Мэтт.

Она кивнула, снова принимаясь оттирать бельё. Мыльные пузыри светились на солнце, переливаясь радугой.

— Это ты такие шмотки носишь? — продолжал Мэтт, указывая на верёвку, натянутую между старой ольхой и стеной сараюшки неподалеку от дома. Там болтались джинсы и две футболки, синяя и серая.

— А что такое? — старуха тоже вскинула брови. — Чем тебе не нравится моя одежда, Крыло?

— Пока ты не наденешь сбрую стриптизёрши, я и слова против не скажу, — после паузы заверил Мэтт, и старуха прыснула, словно девчонка, сквозь смех вымолвив:

— Я бы не отказалась.

— Наверно, в молодости она была ого-го, — пробормотал позади него Камень, уставившись на Джесси с восхищением, а та вдруг подмигнула ему:

— Возможно, внучек.

Из гущи ольховых веток вдруг спланировала крупная чёрная птица, сделала круг и опустилась рядом с корытом.

Ворон.

Вернее, воронёнок. Совсем молодой, большеголовый и длинноногий. Он наклонил голову набок и что-то задорно каркнул.

Оба полицейских ошеломлённо воззрились на него. Потом переглянулись.

— Я зову его Канги, — сообщила старуха как ни в чём не бывало.

— Назови его лучше Сэнди, — посоветовал Мэтт, надел фуражку, приложил к козырьку два пальца, повернулся и направился к машине. Камень последовал за ним.

Заведя мотор, Мэтт искоса глянул на напарника:

— Ну? Что скажешь?

— В тебе тоже воронья кровь, — глубокомысленно заявил Камень, сдвигая фуражку на затылок. — Ты, случаем, не летаешь по ночам?

— А как же, летаю, — степенно подтвердил Мэтт и усмехнулся, увидев, как ухмылка сползает со скуластой физиономии Камня. — Я тебе как-нибудь покажу.

Название: О пользе русской литературы
Автор: sillvercat для
fandom Americas 2024
Бета: Xenya-m
Канон: ориджинал
Размер: мини, 1216 слов
Пейринг/Персонажи: Саша, Стив и другие
Категория: джен
Жанр: драма, юмор, повседневность
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Шестнадцатилетний Сашка отправляется учиться по обмену в американскую школу.
Примечание: время действия — 1990-е; рассказ этот автор слышал собственными ушами и досочинил только эпизод в столовой
Предупреждение: сленг, обсценная лексика
Ссылка: тут

Я тогда был малой, дурной, но способный. Технарь, имею я в виду. Что мы в девяносто шестом из себя для америкосов представляли — дикари забавные, уже неопасные. Начали по обмену в Штаты ездить учиться. Нам тогда навстречу шли — винд оф чендж ещё не совсем отдул.

И я поехал от нашей школы в Академе, на год.

Приняла меня семья русистов — так тогда говорили. Барби, то есть Варвара, и Айвен, то есть Иван Лапин. Вот так. Наши эмигранты в третьем поколении, я не спрашивал, как их предки в Америку попали. Но Россией они увлекались истово, можно сказать. Язык знали хорошо, даже на бытовом уровне. Библиотека русской литературы у них отдельную комнату занимала, от пола до потолка книги стояли, сплошь собрания сочинений классиков. Это мне тогда неважно было. Сперва неважно. Потом важно стало.

Пока в самолёте туда летел, писался от восторга, как щенок. Думал, хер я вернусь в нашу дичь, там останусь. А чего, мне шестнадцать, ровесник олимпийского Мишки. Вся жизнь впереди, имею я в виду. Родителей, конечно, было жалко оставлять, и бабушку с дедушкой. Но они мне потихоньку сами твердили: «Саша, там останься. Зацепись». А что, думаю, и зацеплюсь, я же не дурак, недаром меня выбрали из всего нашего потока, им же, америкосам, мозги из третьих стран нужны, мои не хуже. А потом, когда зацеплюсь, всю родню перевезу. Так себе и говорил.

Когда с трапа сошел, мои русисты меня уже встречали. На новой машине. На синем лаковом «ройсе», чуть ли не в заводской обёртке. Сказали: сдашь на права — твоя будет. Я думал, что в сказку попал. Как Золушка. Золушок сраный.

В пригороде Фриско они жили, домина огромный, в два этажа, бассейн, гараж подземный. Псина, колли, по кличке Тэффи. Да, в честь нашей писательницы Серебряного века, говорю же, они прошаренные были в русской литературе.

Ну вот, мне надо было год в их школе проучиться, выпуститься и там уже поступать, куда попаду. Если себя зарекомендую и все тесты сдам, само собой. Учебную визу продлю. Пусть не Гарвард, но калифорнийские универы мне точно светили. Я начал учиться как проклятый. Начал. Но потом…

Не знаю, как объяснить. Звучит странно для тех, кто там не жил. Ну вот помните, Задорнов про америкосов говорил: «Ну тупы-ые!»? Так вот, моих одноклассников вроде как ничего не интересовало, даже оценки. Ну, кто-то бейсболом там занимался, футболом американским. Но они играли, а не учились. Мало кто учился вообще. Новый спорткар или одноклассницу трахнуть — всех разговоров. А общий уровень — «сиди, я сам открою», у нас в начальной школе мелочь больше о мире знает, чем у них в выпускном классе. И не хотят они.

Трудно с чем-то сравнить. Ну вот свинья, да? Она головы поднять не может физиологически, видит только то, что у неё перед носом. Роет, хрюкает и жрёт, жрёт, жрёт. Звёзд она никогда не видела, да и не нужны они ей. Их же сожрать нельзя.

Когда я это всё понял, мне как-то даже приплохело. Всю жизнь, думаю, так? Ёлы-палы, стрёмно же.

Айвен и Барби, с которыми хоть поговорить можно было, тем временем отчалили по Европе путешествовать. Дом и Тэффи оставили на меня. Вот, между прочим, хорошая черта америкосов. Наивные они и доверчивые. Вы бы в девяностых на какого-то чужого пацана, ещё и иностранца, оставили своё добро? Да хоть и не в девяностых, хоть прямщас? Разумеется, аж два раза.

И тогда меня взяла такая тоска, что хоть вой. Я и выл. Обнимал Тэффи за шею, сидел в холле на полу и выл. И она мне морду лизала — понимающая была.

Домой не стал чаще звонить. Чего ради, в трубку хлюпать? Да и дорого.

Я начал читать. Я никогда не читал того, что мы в школе по литературе проходили. В нашей школе, имею я в виду. А тут я прочёл полные собрания сочинений Толстого и Достоевского. И Куприна. И Чехова. Вместе с письмами. Возвращался из школы, заваливался на диван и читал, читал, читал, пока темнеть не начинало. Тоску мою бешеную это как-то успокаивало. Учиться забросил, то есть стал как все. Я уже понял тогда, что поступать у них никуда не буду. Пошли они нахер.

И тут я нашёл себе — внезапно — друзей.

Поначалу я ни с кем там не сходился. Язык знал вроде неплохо, но они же на сленге базарят. Но в общем-то ко мне хорошо относились, лыбились, большой палец показывали, молоток ты, рашн, типа. Говорю же, винд оф чендж ещё не выветрился, Ельцин и всё остальное. Но вот этот их тупизм меня бесил до не могу. И правда, не мог я с ними, да и всё.

А потом я в столовке подрался.

Ну как подрался... Драться там себе дороже, затаскают потом по психологам. Как получилось: у них пацан с синдромом Дауна, что ли, учился. Так было принято — толерантность же. Только мало кого волновало, как такой осваиваться среди здравых будет. Звали его Уэсли Сакс. Принято его было среди местной гопоты, я так понял, втихаря опускать, когда учителя не видят. Абьюзить — так сейчас везде говорят. Один такой гопарь, Джейми Барроу, к нему прискрёбся, начал донимать. Тот уже понимал, что его плющат, голову в плечи втянул, молчит, через силу лыбится, мол, всё ок. Я только встал, чтобы Барроу леща отвесить, как вдруг вижу: новичок подходит. Стив Хантер. Он тоже приезжий был, только с Востока, из Мичигана. Не лосяра, как Барроу, тощий, но такой… не глиста, в общем, имею я в виду. У Барроу баскетбольный мячик был, он им по столу перед носом Уэсли стучал, издевался. Так вот, Стив у него этот мячик выхватил и давай его по рукам у себя, по плечам гонять, вертеть всяко-разно, пока говорил. Показывал, что крутой. А говорил он, что Барроу такой абьюзер, потому что по-другому утвердиться не может, значит, яйца у него с горошину величиной. Тут уже над Барроу все заржали, а он красный стал, как пионерский галстук. Вот, думаю же ж, один другого краше, что за нахрен. Выдрал у Стива сраный мячик и популярно объяснил, как мог, что он сейчас на одну доску с этим Барроу встал, тоже за его счёт утверждается. И это отвратительно. По-русски уже закончил, как же они все меня заебали, что было чистой правдой.

И запулил мячик в окно.

Под окном, как назло, директор проходил. Мистер Леманс.

Начались разборки, но ни Стив, ни Барроу, ни Уэсли меня не сдали. И никто не сдал, а видеокамер тогда ещё не было. Это меня сильно удивило, ну, что не сдали, имею я в виду.

Тогда я сам сказал, что типа мячик у меня из рук вырвался. Нечаянно.

Короче, после этого стали мы везде вместе ходить: Стиви, Барроу, Уэсли и я. Так я и доучился этот год. Нормально.

Понял, что тоже раньше самоутверждался за их счёт. Не тупые они, понимаете? Не свиньи. Головы могут поднять и на звёзды посмотреть. Я им рассказывал… да много чего.

Они, конечно, пару раз удочку забросили: у тебя дом типа пустой стоит, ты один, давай пати замутим. Но я ни разу не согласился. Дом-то чужой, мало ли что. К ним на пати — да, ходил.

Так и закончился этот год, закончилась моя учебная виза, но срок ещё не вышел, а я уже в аэропорту стоял, из Фриско рейсом во Владик, тогда были такие.

Вернулся в Академ и там уже поступил на первый курс универа. Потом — Москва, аспирантура, Роскосмос. Но вот этот год учёбы в Америке я никогда не забуду. Потому что действительно научился там всему. Русской литературе в особенности.

Со Стиви я сперва переписывался, потом забросили мы это дело. А жаль. Я бы хотел узнать, что с ними со всеми стало.

Название: Порох
Автор: sillvercat для
fandom Americas 2024
Бета: Xenya-m
Канон: «Великолепная семёрка» (2016)
Размер: миди, 4096 слов
Пейринг/Персонажи: Патриция Смит, Коултер, Порох, другие команчи, жители Риверсайда
Категория: джен, гет
Жанр: ретеллинг, драма, мистика
Рейтинг: R
Краткое содержание: Чтобы отомстить за смерть мужа и спасти родной город от бандитов, Патриция Смит обращается не к кому-нибудь, а к оставшимся в горах команчам.
Предупреждения: насилие, смерть персонажей; полный ретеллинг канона, всёбылосовсемнетак; стилизация, штампы
Ссылка: тут

Даже если волком смотрит заря,
Даже если небо стало огнём,
Даже если рукой до смерти подать —
Здесь наша земля! Мы не уйдём!

* * *

Миссис Смит, миссис Патриция Смит, просто Патти, стояла на коленях в бурой дорожной пыли, держа окровавленными руками окровавленную голову своего лежащего навзничь мужа. Томас Смит был мёртв — пуля из шестизарядного кольта изуродовала родное лицо. А ведь у Томаса даже не было оружия!

Его убийца гарцевал над ним на вороном гладком жеребце, белозубый оскал весело блестел в аккуратно подстриженной чёрной бороде. Дьявол, это был сущий дьявол в дорогих сапогах со шпорами, тёмном английском костюме и сером чесучовом жилете, перечёркнутом толстой золотой цепочкой карманных часов. Кольт всё ещё дымился в его правой руке.

— За что? — надрывно прошептала Патриция, поднимая на убийцу неверящие глаза, и в её шёпоте было больше недоумения, чем отчаяния. Она и вправду не понимала, как можно просто так взять и убить безоружного человека, который всего лишь хотел поговорить?

Убить её мужа.

— За то, что он посмел мне перечить, — с обманчивой мягкостью отозвался Джон Коултер. — Заступил мне дорогу, схватил за узду моего коня. Глупец. Ты ещё молода и красива, женщина, — его холодные серые глаза цепко и бесцеремонно оглядели её. — Найди себе другого мужа, не такого глупца. Считай, что я совершил доброе дело, вовремя избавив тебя от него.

Его громилы хохотали позади, разевая пасти и раскачиваясь в сёдлах. Патриция невольно зажмурилась, чувствуя, как хлынули и потекли по щекам, обжигая их, горькие неудержимые слёзы. Потом она услышала грохот конских копыт и поняла, что негодяи удаляются.

Чья-то ладонь нерешительно легла ей на плечо. Она вскинула опухшие, ничего не видящие глаза — над нею стоял пастор Джонсон, худощавый и бледный, в припорошённом пылью и сильно поношенном чёрном сюртуке.

— Дочь моя, — ласково проговорил он, — нам нужно унести бедного Томаса отсюда и достойно похоронить его по христианскому обычаю. На всё Господня воля. Поднимайся. Поднимайся же, Патти, и пойдём. Возьмите тело, перенесём его в церковь, — он повернулся к боязливо показавшимся из своих домов жителям Риверсайда, а потом вновь наклонился к Патриции со словами: — Хорошо, что Господь не послал вам детей, иначе они остались бы сиротами.

Хорошо? Хорошо?!

Патриции захотелось вскочить и изо всех сил толкнуть его прямо в грудь, так толкнуть, чтобы он упал на дорогу рядом с Томасом и его пенсне разлетелось на мелкие осколки в бурой пыли. Но она лишь кивнула, бережно опуская наземь разбитую пулей голову своего мужа.

Вечером в церкви должно было состояться собрание. Только для мужчин Риверсайда, но она на него непременно придёт.

* * *

Миссис Смит, миссис Патриция Смит, просто Патти, стояла посреди приходской церкви, сжимая кулаки до боли, и переводила яростный взгляд с одного смущённого мужского лица на другое. Пастор Джонсон снова положил руку ей на плечо, пытаясь увещевать, но она, гневно сверкнув глазами, сбросила его мягкую белую ладонь.

— Трусы! Все вы паршивые трусы! — задыхаясь, прокричала она. — У вас же есть оружие, неужели вы сдадитесь этой шайке без боя?!

Видя, как они уныло опускают взгляды, она с отчаянием понимала: да, сдадутся. Отдадут Коултеру родной город, а если мерзавец потребует — ради того, чтобы поглумиться над ними, — то и своё имущество, и своих жён, сестёр, дочерей. Осознавать это было невыносимо.

— Неужели только мой Томас был здесь мужчиной?! — горько процедила она.

— Твой Томас лежит в могиле, которую мы только что вырыли для него, — почёсывая рыжеватые кудри, хмуро прогудел кузнец, здоровенный ирландец Кон Доэрти. — Прости, Пат, но мне неохота ложиться в яму, вырытую рядом с ним.

— Ты думай, чего ты от нас требуешь, женщина! Твой Томас вечно лез на рожон! Почему мы должны мстить за него? — пронзительно выкрикнул кто-то. — Мы мирные землевладельцы, фермеры! У нас семьи, дети! У тебя же нет детей! Ты хочешь от нас, чтобы мы сражались с шайкой отъявленных головорезов, как солдаты?!

— Можно подать жалобу федеральному судье на самоуправство Коултера, — нерешительно предложил ещё один голос, и Патриция надрывно рассмеялась, когда осознала смысл этих слов.

Жалобу! Подать жалобу!

Нет, здесь ей никто не поможет. Эти трусы уже заранее смирились со своей жалкой участью. Они действительно собираются сдаться, уйти прочь из города, оставив Коултеру свои земли, чтобы он мог хозяйничать здесь полновластно: добывать уголь, построив шахты.

Кроме того, он ведь обещал выплатить им — каждой семье — компенсацию за утраченную собственность — мизерную, но взять с них расписки по полной стоимости. Патриция слышала, как об этом толковали в городе.

— Мы не воины, — растерянно пробормотал Доэрти, комкая шляпу. — Их почти пятьдесят. Это целая армия. Нас всех убьют, мы не справимся с ними.

— Тебе следует смирить гордыню, дочь моя, — назидательно проговорил пастор, грустно уставившись на Патрицию сквозь стёкла пенсне. — Уповай на Господню милость.

— Конечно, раз мне не на что и не на кого больше уповать, — едко отозвалась она, передёрнув плечами.

Из общего недовольного и неприязненного гула, раздавшегося в церкви, снова вырвался чей-то визгливый голос, она никак не могла вспомнить, кому он принадлежит, кажется, лавочнику Биллингсу:

— Пусть идёт в горы к индейцам, если ищет настоящих воинов! К проклятым команчам! Они-то никуда не ушли, ждут, когда солдаты перестреляют их поодиночке!

Патриция гордо вскинула голову:

— Если только команчи способны отомстить за моего мужа, пусть будет так. Я пойду к ним.

— Да это же настоящие разбойники! — сдавленно ахнул Доэрти. — Не вздумай, Патти! Ты обезумела! Да и с чего бы они согласились нас защищать?! Ведь мы захватили их землю, как теперь её хочет захватить Коултер.

Это была сущая правда. Патриция знала это.

Когда они с Томасом приехали сюда, правительство выделило им участок земли, где они смогли построить небольшой дом и начать хозяйствовать: развести коз и овец, а Томас принялся искать золото в горах. Но чьи были эти горы? Чья земля? Команчей, которых изгнала отсюда армия.

Нет, она не будет сейчас думать об этом.

Ей больше нечего и некого было терять. Она уже потеряла всё.

Как и команчи, пришло ей в голову.

Не слушая ничьих увещеваний, Патриция развернулась и решительно направилась к церковной двери.

Будь что будет.

* * *

Миссис Смит, миссис Патриция Смит, просто Патти, стояла возле красновато-бурого утёса в ущелье, которое в Риверсайде называли каньоном Канюков, и, приложив ладонь козырьком ко лбу, пыталась высмотреть хоть что-то в пляшущем перед нею горячем пыльном мареве. Её старый саврасый мерин по кличке Сержант — Томас со смехом говорил, что назвал его в честь своего командира, — остался далеко внизу, не в силах преодолеть крутизну горного подъёма. Только что у её ног обрушилась лавина камней, и она не сомневалась — это было проделано нарочно, чтобы остановить её, не дав пройти дальше. Значит, в каньоне Канюков действительно остались вольные команчи.

— Спустись сюда, воин, — громко и чётко предложила она, стараясь, чтобы голос был ровным и не дрожал. — Я просто пришла поговорить с тобой, я женщина, и я безоружна. Ты же не боишься меня? — она вызывающе прищурилась.

Это возымело действие. Камешки снова посыпались вниз с утёса, а вслед за ними наземь спрыгнул индеец, так же внимательно уставившийся на Патрицию, как и она — на него.

Команч был молод, моложе неё, его лицо в свежих полосах красной и чёрной боевой раскраски было почти мальчишеским, каким бы суровым он ни старался показаться, сжимая губы и хмуря чёрные брови. Его голова была гладко выбрита — за исключением коротких воронёных прядей, торчащих вверх, как гребень раздражённого дикобраза. На голой смуглой груди болталось ожерелье из звериных клыков. Он был так худ, что кости отчётливо выпирали сквозь кожу. Наготу его прикрывала лишь набедренная повязка из грубой синей холстины, ноги были обуты в мокасины с облезшим бисерным узором. Зато в правой руке команч сжимал новёхонький винчестер, какого не было ни у одного из жителей Риверсайда.

Поймав взгляд женщины, устремлённый на его ружьё, он горделиво приосанился, а потом резко спросил:

— Что тебе нужно?

По крайней мере, он говорил по-английски, а значит, мог её понять. Это приободрило Патрицию.

— Откуда у тебя такое ружьё? — не выдержав, с любопытством спросила она.

Но этот, казалось бы, не имеющий отношения к делу вопрос индейцу явно понравился. Уголки его резко очерченных губ приподнялись в искренней улыбке:

— Белые солдаты отдали нам свои ружья и своих лошадей. Одни из них умерли, а другие разбежались. Мы не гнались за ними.

Это было сказано просто и гордо.

Патриция живо припомнила недавно услышанный в лавке Биллингса рассказ заезжего коммивояжера о бесследно пропавшем армейском обозе и кивнула, стараясь сохранять спокойствие. Он сказал: «Мы»! Он был здесь не один! У него и его спутников были кони и отличное новое оружие. Господь всемогущий, только бы он согласился на её предложение.

Сердце у неё колотилось где-то в горле, но она произнесла с прежним деланным бесстрастием:

— Я Патриция Смит, а как зовут тебя?

Она решила, что он не ответит, потому что его губы вновь насмешливо скривились, но он, помедлив, выпалил несколько слов, среди которых она уловила нечто знакомое.

— Порох? Я могу называть тебя Порох?

Его узкие тёмные глаза блеснули:

— Называй как хочешь, это неважно. Зачем ты пришла к нам, Патриция Смит? — её имя он повторил очень чётко.

И незаметно оказался совсем рядом с нею. Патриция не поняла, как он это проделал, но не отступила. Она подняла голову, глядя прямо в его скуластое раскрашенное лицо. От него пахло потом и зверем.

И порохом.

— То место, где мы живём, — она, не оборачиваясь, махнула рукой в сторону лежавшей внизу долины, — Риверсайд, хочет захватить один негодяй. — Она вдруг подумала, что в глазах индейцев они все негодяи, и на секунду запнулась, но справилась с собой и продолжала: — Его зовут Коултер. Джон Коултер. Он хочет прогнать нас с этой земли, выкопать в ней шахты… такие глубокие ямы, чтобы добывать уголь, — она сосредоточенно подбирала слова, лишь бы этот Порох хоть как-то её понял. — Он убил моего мужа Томаса, застрелил его, когда тот пытался сопротивляться. Он будет взрывать горы, он считает себя хозяином этих мест, — добавила она импульсивно

И по участившемуся дыханию индейца с ликованием сообразила, что её последняя фраза попала в цель. Ноздри команча гневно раздулись, будто у взбешённого мустанга, а смуглые пальцы крепче стиснули ружейный приклад.

— Это земля команчей, — сказал он бесстрастно, но глаза его опять сверкнули.

Патриция сглотнула и выпалила одним духом:

— Я заплачу вам за то, чтобы вы не дали им захватить город и отомстили за смерть моего мужа.

Порох наклонил голову к худому плечу, усмешка вновь вспыхнула на его твёрдых губах:

— Почему же ваши бледнолицые мужчины не могут этого сделать?

— Потому что они не мужчины, — напрямик отрезала Патриция.

Из его груди вырвался короткий смешок, и ожерелье на ней колыхнулось.

— И чем же ты заплатишь нам, бледнолицая женщина? — узкие глаза в упор смотрели на неё, и ей стоило больших усилий не опустить взгляда.

Патриция торопливо вынула из кармана своей длинной юбки потёртый замшевый мешочек и распутала кожаные завязки. На дне мешочка блеснули небольшие золотые самородки, она высыпала их на ладонь и без колебаний протянула индейцу:

— Мой муж нашёл золото в ваших горах. Оно твоё, если ты поможешь мне.

Его гортанный смех был негромким и презрительным. Патриция даже вздрогнула, услышав его.

— Просто жёлтое железо, которое так ценят белые. Всё, что мы можем купить на него у ваших торговцев, мы возьмём и сами. Спрячь это.

Патриция сглотнула и машинально повиновалась. Горло у неё сжалось, горькие слёзы вновь подступили к глазам, и она моргнула, стараясь не показать ему своей слабости.

— Но это всё, что у меня есть. Всё, чем я могу расплатиться, — прошептала она сокрушённо.

— Ошибаешься, — произнёс команч с неожиданной мягкостью. — У тебя есть ты сама.

Он умолк, и Патриция тоже потрясённо молчала, осознав простой смысл этих слов. Что такое? Он хочет её?

— Я? — наконец переспросила она, непонимающе прижав ладонь к груди. — Я?

— Почему нет? — Порох пожал плечами, и она впервые заметила силу и гибкую грацию его тела, будто отлитого из бронзы. — Мы лишились своих женщин, белые солдаты увели их. А я заберу тебя в горы, когда всё закончится, чтобы ты варила мне еду и согревала постель. Ведь твой муж мёртв, ты сама сказала.

Патриция на миг прикрыла глаза. Щёки её запылали. Боже, он предлагает ей расплатиться телом за свою помощь, будто блуднице! Когда её муж только что лёг в могилу!

Но ведь она может поступить с ним как Далила с Самсоном, неожиданно пришло ей в голову. Далила добилась своей цели, она легла с Самсоном, чтобы убить его, и никто не называет её блудницей.

Теперь Патриция почувствовала, как кровь отливает от лица. Она прямо встретила горящий взгляд команча и просто ответила:

— Я согласна.

— Обещай мне, — быстро произнёс он. — Поклянись именем вашего бога, что придёшь ко мне, если мы сделаем то, о чём ты просишь.

— Даю тебе слово, — на выдохе проговорила Патриция. — Клянусь Господом нашим Иисусом и всем святым, что у меня есть.

Ей показалось, или земля под её ногами вздрогнула, будто при землетрясении. С обрыва вновь струйками посыпались мелкие камешки, в горячем воздухе взвихрилась пыль, и Патриция ахнула, увидев, что Пороха окружают невесть откуда взявшиеся воины.

Их было шестеро: в кроваво-чёрной боевой раскраске, в кожаных набедренных повязках, почти все старше него, один — совсем седовласый. Но вели они себя как мальчишки — подталкивали молодого воина локтями, гортанно переговариваясь. На бронзовых лицах сверкали понимающие белозубые улыбки. Патриция сердито закатила глаза. Мужчины! Право слово, они все одинаковы, белые или краснокожие, у них только одно на уме!

Но ей вдруг отчего-то стало легче.

Порох выглядел несколько смущённым, когда тряхнул головой и вновь обратился к ней:

— Май-о, хорошо, женщина. Мы договорились. Теперь ступай в свой город к остальным белым людям и передай им, чтобы делали всё, как требует вожак пришельцев.

— Коултер, — машинально подсказала Патриция, поправляя волосы. Узел на затылке почти рассыпался, когда она карабкалась по горам, и теперь спутанные пряди лезли ей в лицо.

— Коултер, — кивнул молодой команч. Остальные продолжали с любопытством пялиться на Патрицию.

— Но он велел нам собрать своё имущество, сесть в фургоны и уходить прочь, дальше на Запад, — попыталась объяснить она. — Он обещал, что заплатит за брошенные участки и дома. Скот он позволил забрать с собой.

Порох нетерпеливо дёрнул плечом:

— Так и поступайте. Пусть его люди войдут в город, пока вы его покидаете. Смело войдут, считая, что им ничего не грозит. Город должен остаться пустым.

— А вы-то когда туда войдёте? — не выдержала Патриция. Сердце у неё снова забилось быстро-быстро. Она вспомнила распростёртое в бурой пыли тело своего мёртвого мужа. — И… вас ведь всего семеро, не так ли? А их около пятидесяти. Пять десятков! — она вытянула руки перед собой, растопырив пальцы, и пять раз кряду сжала и разжала кулаки, пытаясь объяснить индейцам, что она имеет в виду.

Те снова гортанно рассмеялись, переглядываясь.

— Это неважно, — надменно проронил Порох, и Патриция буквально разинула рот, вдруг сообразив, что он снова стоит перед нею один. Его спутники словно растворились в знойном полуденном мареве.

Да что же это такое?!

Не обращая больше внимания на ошеломлённую женщину, Порох повернулся и коротко, резко свистнул. Свист этот рассёк горячий воздух, будто плеть. Через несколько мгновений Патриция услышала дробный перестук лошадиных копыт, и из-за утёса показался великолепный мустанг, пегий, с чёрным хвостом и гривой. На его боках алели намазанные краской отпечатки ладоней, но не было ни седла, ни узды, лишь обмотанный вокруг мощной шеи кусок сыромятного лассо. Порох легко взлетел ему на спину, направляя прочь.

На скаку он обернулся и крикнул Патриции:

— Помни, ты обещала!

* * *

Миссис Смит, миссис Патриция Смит, просто Патти, затаилась на чердаке своего осиротевшего дома, стоявшего чуть в стороне от главной улицы Риверсайда. Всю ночь она пряталась в погребе, чтобы её никто не нашёл. Её действительно пытались искать — пастор Джонсон и кузнец Доэрти. Сперва они долго стучали в дверь, потом вошли и обшарили дом, то и дела окликая её по имени. Она молчала, затаившись в погребе среди мешков с вещами и пустых деревянных ящиков. Искавшие её даже заглядывали в погреб, приподняв крышку и светя внутрь керосиновой лампой, но Патрицию не увидели.

На рассвете следующего дня жители Риверсайда собрались на центральной площади, молчаливые и мрачные. Мужчины сжимали кулаки, женщины тихонько плакали, даже маленькие дети не кричали, понимая, что творится неладное. Жалобно блеяли козы и овцы. Головорезы Коултера окружили горожан, взяв в кольцо, и ближайший помощник Коултера, рыжеволосый и конопатый Санди Мелоун, властно приказал:

— Сдайте своё оружие!

— А как же мы будем защищаться от индейцев, если они нападут на караван? — растерянно спросил кто-то из мужчин.

Коултер, гарцевавший тут же на своём вороном жеребце, громко рассмеялся:

— Вы можете спрятаться под юбками у своих баб, дикари вас и не заметят, пока не начнут их щупать.

Толпа возмущённо загудела, но этот ропот тут же стих, все слишком хорошо помнили об участи убитого Томаса Смита. Мужчины нехотя потянулись к Санди, опуская перед ним на землю свои ружья и револьверы. Взамен тот небрежно совал каждому по несколько купюр — всё, что Коултер посчитал нужным выделить им взамен оставленных домов и участков, — а они ставили свои подписи на листках бумаги. Чернильницу, перо и какую-то толстую книгу, на которой лежали расписки, держал ещё один бандит, совсем подросток, худой, скуластый и темноволосый.

Очевидно, Коултер желал соблюсти все формальности.

Патриция всё хорошо видела и слышала через запылённое окно чердака. Она лихорадочно размышляла, как же Порох со своими товарищами проберутся в Риверсайд. Или они уже здесь? Она внезапно поняла: если команчи передумают и не придут, она окажется в полной власти бандитов Коултера, которые, конечно, не преминут тщательно обыскать каждый дом в опустевшем поселении, а то и поджечь его.

Стиснув зубы, она твёрдо решила, что в таком случае предпочтёт погибнуть в собственном горящем доме, но ни за что не выйдет на поругание к этим мерзавцам.

— Если я пойду долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной… — непослушными губами прошептала она стих из знакомого с детства псалма.

Она заметила, что и пастор, и Доэрти растерянно озираются по сторонам. Они всё ещё пытались её отыскать, пусть и в последний миг. Сердце её преисполнилось непрошеного тепла, но она упрямо подумала: пусть лучше считают, что она заблудилась в горах и погибла.

Наконец унылый караван из раскачивающихся повозок с впряженными в них мулами и нескольких верховых потянулся прочь от Риверсайда. Подгоняемые всадниками козы и овцы продолжали надрывно блеять. Среди них были и её собственные — ночью она специально открыла загон.

Женщины в повозках рыдали уже в голос, оглядываясь на свои брошенные дома, им вторили дети. Но этот горестный плач, как и скрип колёс, постепенно отдалялся, пока не затих совсем.

Тогда головорезы Коултера на своих конях неспешной рысью направились по главной улице, смеясь и переговариваясь. Патриция заметила, что Санди и двое других громил держатся поближе к главарю, как бы прикрывая его от возможного выстрела и внимательно оглядывая окрестности. Остальные ехали беспечно, то и дело кто-нибудь вырывался вперёд, горяча лошадь. Они чувствовали себя победителями: как же, ведь им удалось прогнать прочь целый город!

Патриция невольно сжала кулаки, жалея, что не нашла в доме оружия. Очевидно, кто-то из соседей забрал винтовку и револьвер Томаса, пока она была в горах, сочтя, что молодой женщине это ни к чему. Да и неизвестно, вернётся ли она вообще. Может быть, это сделал Доэрти. Больше ведь ничего из дому не пропало.

Патриция умела стрелять — Томас на всякий случай учил её, как обращаться с оружием. Но он всегда сам был её защитником. Она прикусила губу, не сводя немигающего взгляда с Коултера, который теперь ехал во главе отряда. Убийца! Поганый убийца!

Вдруг чья-то жёсткая ладонь ухватила её за плечо, а другая — зажала рот. В первый миг Патриция рванулась было — ужасная мысль пронзила её: кто-то из громил Коултера пробрался в дом! Но сквозь пелену ярости, застлавшую взор, она узнала чеканное лицо схватившего её человека. Это был Порох, и он улыбался.

— Сиди здесь очень тихо, женщина, — произнёс он ей на ухо и разжал руки. — А мы сделаем то, за чем пришли.

Она опустила глаза и увидела у него за поясом рукоять кольта.

— Дай мне револьвер, — прошептала она умоляюще. — Я не хочу быть беспомощной.

Он на секунду помедлил, потом выдернул из-за пояса кольт и протянул ей. Патриция схватила оружие, преисполнившись жаркой благодарности. Порох глядел на неё, всё ещё слегка улыбаясь, потом улыбка сбежала с его лица. Тёмной, опасной, молниеносной тенью он метнулся к противоположному окну и пропал из виду. Патриция догадалась, что он кошкой выскользнул из окна на задний двор их дома.

А потом началась стрельба.

Боже! Господь всемилостивый и всемогущий!

Патриция широко раскрытыми глазами глядела из окна, как головорезы Коултера, сражённые пулями, один за другим падают наземь с сёдел, как их кони поднимаются на дыбы и отчаянно ржут. Смерть, смерть, смерть мгновенно заполнила главную улицу Риверсайда.

Во рту у Патриции стоял вкус пороха и крови. Она видела, как в ужасе, ничего не понимая, озирается Коултер, вертясь на своём вороном и беспорядочно паля из револьвера. Задрав голову, он на миг встретился взглядом с оцепеневшей у окна женщиной.

Убийца!

В руке у неё всё ещё был зажат кольт, что дал ей молодой команч! Она не задумывалась, сумеет ли попасть в цель, не промахнуться, просто вскинула револьвер. Старательно и аккуратно, как учил Томас, она прицелилась и выстрелила Коултеру в грудь, туда, где жилет перечёркивала золотая цепочка карманных часов.

Время будто остановилась.

Словно завороженная, Патриция молча смотрела, как убийца её мужа, нелепо взмахнув руками, но не выпуская револьвера, валится навзничь к ногам своего коня и как с гиканьем и улюлюканьем стремительными тенями несутся по Риверсайду на своих мустангах команчи.

Щёлкали выстрелы уцелевших громил Коултера, но пули не причиняли индейцам ни малейшего вреда. Как будто они были… были бессмертны!

Были мертвы.

Патриция покачнулась, когда поняла это. Ледяной ужас охватил её. Ужас и благоговение.

Команчи никуда не ушли из своих родных гор, потому что были мертвы!

Седовласый старик со следами оспы на лице, коренастый смуглый воин с обмотанной красной тряпкой головой, очень высокий и худой юноша с длинными чёрными косами, делавшими его похожим на миловидную девушку, — все эти люди, скакавшие сейчас по Риверсайду, уже не были людьми.

Ожившие призраки — вот кто они были, неуязвимые и бессмертные призраки, которым то ли духи родных гор, то ли иная непостижимая сила даровала право остаться здесь, подобно обычным людям.

И спасти Риверсайд.

— Боже карающий, Боже милосердный, — повторяла и повторяла Патриция, уставившись в окно.

Неужто Порох тоже был мертвецом? Порох, с которым у неё заключён договор?!

«Мы лишились своих женщин, белые увели их. А я заберу тебя в горы, когда всё закончится, чтобы ты варила мне еду и согревала постель…»

Не в силах больше оставаться на месте, Патриция засунула револьвер за широкий пояс юбки, стремглав спустилась по чердачной лестнице и распахнула дверь, выбегая на улицу.

Порох был здесь — верхом на своём пегом. При виде неё он широко улыбнулся и спрыгнул с коня.

— Спешишь выполнить уговор, Патриция Смит? — хрипловато спросил он. Его тёмные глаза лукаво блеснули.

Дальше всё случилось очень быстро. Лежавший на земле в багровой луже крови Коултер вдруг приподнялся на локте, неверной рукой вскинул револьвер и прицелился прямо в Патрицию.

— Чёртова сука! — просипел он. — Ты стреляла в меня!

Патриция видела, как шевелятся его искажённые злобной гримасой губы, но не могла сдвинуться с места. Только Порох, мотнув головой, одним прыжком оказался между нею и смертью, сбив женщину с ног — так, что она отлетела в сторону на несколько шагов.

И пуля вновь опрокинувшегося наземь Коултера угодила индейцу прямо в грудь, швырнув наземь. Хлынула кровь.

Патриция получила ответ на свой вопрос. Порох был смертным.

Ей следовало радоваться тому, что их договор расторгнут. Что она уже не будет связана словом с этим дикарём.

* * *

Миссис Смит, миссис Патриция Смит, просто Патти, стояла на коленях в бурой дорожной пыли, залитой кровью своего спасителя, и беспомощно смотрела, как пузырится на его губах алая пена. Но Порох вновь улыбался.

— Ты такая красивая, — медленно проговорил он. — Знаешь, я бы не стал тебя принуждать. Я просто смеялся над тобою. Мы бы всё равно пришли сюда защитить священные горы.

— Как ты смеешь? — задыхаясь, прошептала она. Слёзы снова обжигали ей лицо, капая на его развороченную пулей грудь, на тряпьё, которым она наспех перетянула рану, порвав на полосы свою нижнюю юбку.

Как он смеет дразнить её?! Как он смеет умирать?!

Ей хотелось схватить его за плечи и трясти. Хотелось рухнуть ему на грудь и выть, подобно волчице, потерявшей волка.

— Не плачь, — прошептал Порох уже почти неразборчиво, коснеющим языком. — Никто не умирает. Все живут вечно. Только вы — у своего бога, а мы — в священных горах.

Его голова склонилась набок. Он умер.

Патриция зажмурилась и зарыдала, захлёбываясь слезами, не в силах остановиться, оплакивая всех, кто жил и умер на этой земле, под этим пронзительно голубым и ясным небом.

Твёрдые руки ухватили её сзади за локти, подняли на ноги и повернули. Сквозь слёзы Патриция вгляделась в ошеломлённое лицо державшего её Доэрти. Позади него толпились другие горожане, те, что были верхом. Пыль клубилась над показавшимися вдали на дороге повозками — мулы были куда медлительнее лошадей. Патриция поняла, что люди услыхали стрельбу в городе и поспешили вернуться.

— Ты всё-таки привела их, — потрясённо пробормотал Доэрти. — Ты привела команчей… и они спасли Риверсайд. Прости нас, Патти.

Он вдруг качнулся и неловко опустился перед нею на колени, вынув кольт из её бессильно разжавшихся пальцев.

Сквозь пелену слёз Патриция посмотрела на его низко склоненную курчавую голову, потом перевела взгляд на высившуюся неподалеку церковь, подле стен которой покоился её муж. И наконец посмотрела на лежавшего на земле молодого команча. Его товарищи уже растворились в солнечном сиянии, их мустанги смирно стояли рядом с уцелевшими лошадьми бандитов. Пегий конь Пороха тоже был здесь, а его хозяин будто спал, улыбаясь во сне.

— Останься со мной. Пожалуйста, останься, — прошептала Патриция и словно наяву услыхала его лукавый смешок.

— Конечно, я останусь, — горячо проговорил Доэрти, вскинув голову. — Патти! Ты что? Ты плачешь… или смеёшься?

Даже если волком смотрит заря,
Даже если небо стало огнём,
Даже если больше не воскресать —
Здесь наша земля! Мы не уйдём!
Мы не уйдём!

@темы: фики, американские тексты, ФБ-24, индейцы

@темы: фото, кошачье

@темы: фото, кошачье