Название: «Красный Ветер»
Автор:  sillvercat
Бета:  Eastiea
Размер: миди, 8537 слов
Пейринг/Персонажи: Красный Ветер/Эми Перкинс
Категория: гет
Жанр: романс
Рейтинг: G
Краткое содержание: Конец 19 века. Вождь индейцев оглала берёт в заложницы дочь полковника, чтобы его племя, сбежавшее из резервации, получило возможность беспрепятственно достичь границы и скрыться от преследования.


От автора: Написано для WTF Psyhosophy 2014 на Зимнюю-2014
Спасибо первым читателям:  Xin Rei и  F-fantazy!
Если кому интересно... По соционике и П-Й герои Штирлиц (Лао-Цзы) / Гексли (Пастернак)

Ссылка на WTF-2014: wtfcombat2014.diary.ru/p195214039.htm




* * *

Эмилию Перкинс, единственную дочь полковника Перкинса, в семье звали просто Эми и считали совершенно беспомощным существом. Во-первых, она была близорука, но очками, лорнетом или пенсне пользовалась редко и неохотно, потому что думала, что всё это её уродует. Ну и во-вторых, в свои восемнадцать лет она выглядела от силы на пятнадцать — маленькая, белокурая, голубоглазая и кудрявая. Кудряшки эти никак не хотели укладываться в причёску, достойную леди, и топорщились вокруг её лица пушистым облаком, как ни билась с ними сперва нянька, старуха-негритянка Бетси, а потом горничная Маргарет.

И нянька, и горничная отчаянно баловали Эми, так же как и отец, который был весьма строг к своим солдатам и офицерам. Но при виде дочери его стальное сердце превращалось в настоящий кисель, о чём Эми, конечно же, отлично знала. Едва научившись ходить, она вертела своим суровым отцом, как хотела. Она была его куколкой, его ангелочком, его ненаглядным сокровищем.

Своей матери Эми не помнила — та погибла, когда дочь была совсем крошкой. Девочку растила кормилица, нянька и гувернантка, а последние пять лет Эми провела в Англии, в пансионе суровой миссис Аткинсон. Она тоже баловала Эми, как никакую другую из своих воспитанниц, и прощала ей любые шалости, едва только огромные голубые глаза напроказившей девчушки наполнялись слезами раскаяния.

Но вот наконец Эми стала совершеннолетней и, простившись с расстроенными и проливающими обильные слёзы пансионерками, а также с не менее расстроенной миссис Аткинсон, возвращалась на родину, к своему отцу.

Эми тоже была весьма опечалена и горько рыдала, расставаясь с подругами по пансиону. Но ей не терпелось снова оказаться в Америке, да ещё и в новом отцовском доме. За время её отсутствия отец получил новое назначение. Его полк направился усмирять краснокожих близ самой границы с Канадой близ Дедвуда, города золотоискателей и промышленников. Через него должна была вот-вот пролечь железная дорога, а вокруг уже поднялись телеграфные столбы. И железную дорогу, и сам город требовалось защищать от набегов неукрощённых краснокожих, которые никак не желали принять блага христианской цивилизации. Что ж, им предстояло смириться или умереть, как патетически писали газеты. Эми, залпом прочитывавшая все американские новости, готова была с этим согласиться, хотя и не желала гибели наивных гордых детей природы, какими описывал индейцев в своих романах мистер Фенимор Купер. Читая о смерти Ункаса, Эми горько плакала.

Но тем не менее, её отец выполнял свой долг перед страной, Богом и цивилизацией. И как же она гордилась им, как же безумно хотела его увидеть, кинуться ему на шею, погладить высокий лоб под седеющими волосами, вдохнуть родной запах трубочного табака и пороха, который, казалось, пропитал всю его одежду, будь то форменный синий мундир или простой домашний халат!

Эми всхлипнула, подумав об этом, и в очередной раз нетерпеливо выглянула в окно раскачивающегося на ухабах дилижанса. Она тут же встретилась взглядом с лейтенантом Кэлхоуном, лихо гарцующим неподалёку на своём гнедом коне. Тот, заулыбавшись, отсалютовал ей, прикоснувшись двумя пальцами к полям своей шляпы, а Эми опять спряталась в глубину кареты, чувствуя, как щёки заливает румянец.

Иногда она досадовала на собственную чувствительность — ей казалось, что такая буря переживаний характерна скорее для малого ребёнка, нежели для окончившей пансион молодой дамы… но она точно знала, что окружающих её чувствительность не раздражает, а умиляет.

Эми хотелось, чтобы её любили.

И её любили. Вот и юный лейтенант, которого отец прислал для её сопровождения вместе с пожилым сержантом Мартином. Генри Кэлхоун так явно был в неё влюблён, что она могла заметить это, даже не надевая пенсне!

Эми взволнованно вздохнула и рассеянно пошарила в своей дорожной сумке, ища зеркальце. Вечно разные мелочи куда-то теряются как раз в тот момент, когда они бывают нужны!

Горничная Маргарет, устало дремавшая в углу кареты, молча взяла из рук Эми сумку, сразу же нашла зеркальце и умилённо улыбнулась, глядя, как её подопечная придирчиво рассматривает свои румяные щёки и золотистые кудряшки.

Эми тоже счастливо улыбнулась своему отражению. Как прекрасно, когда тебя все любят!

На ночь Эми, Маргарет и их сопровождающие остановились в форту Эдмонт. До отцовского гарнизона оставались почти сутки пути, и безопаснее всего для ночлега были именно военные поселения. Ибо на равнине близ канадской границы хватало опасностей в лице незамирённых дикарей и рыщущих в поисках лёгкой наживы бандитов, как объяснил лейтенант Кэлхоун. В ответ Эми горячо заверила, что полностью полагается на его опыт и благоразумие.

Бедняга так и просиял.

«Как легко всё же управлять мужчинами!» — удовлетворённо подумала Эми, направляясь вслед за горничной в отведённую им комнату. Предстояло привести себя в порядок и сменить платье перед обедом, чтобы произвести неизгладимое впечатление на других офицеров форта, раз Кэлхоун уже был ею сражён.

Но когда Эми в сопровождении Маргарет спустилась вниз по лестнице, придерживая пышный подол своего лучшего голубого шёлкового платья, так красиво оттенявшего цвет её глаз, она с сокрушительным ошеломлением обнаружила, что никто из собравшихся внизу военных не обращает на неё ни малейшего внимания.

Ни малейшего!

Причиной этому был человек, неподвижно стоявший перед комендантом форта Расселом, в то время как остальные офицеры толпились вокруг, возбуждённо галдя и даже непристойно богохульствуя. Они явно не помнили себя от ликования.

Эми так и замерла на ступеньках лестницы, а позади неё возбуждённо ахнула Маргарет:

— Иисусе! Это же индеец!

Человек, застывший перед комендантом — неподвижно, будто каменный, несмотря на то, что его заломленные за спину руки были нещадно скручены сыромятным ремнём, — действительно был индейцем, насколько Эми могла судить по его обличью. Она невольно сощурилась и вытянула шею, с ужасом и восторгом впиваясь взглядом в его высокую крепкую фигуру в одежде из замши. Боже, да он же был настоящим благородным дикарём из захватывающих романов мистера Фенимора Купера, которые она взахлёб читала в дортуаре пансиона по ночам, переводя казённые свечи и окончательно портя себе зрение.

Его волосы, иссиня-чёрные, цвета воронова крыла, в точности как описывал мистер Купер, свободно рассыпались по его широким плечам. А его профиль, насколько могла судить Эми с высоты лестничного пролёта, был чётким и резким, словно отчеканенным на медали. А голос… этот голос, Боже, низкий, рокочущий и в то же время мелодичный! Но что же он произнёс?

— Не понимать язык васичу, — вот что он сказал.

«Васичу» — это, очевидно, белые, догадалась Эми.

Солдаты после нескольких мгновений молчания принялись ругаться ещё пуще — право, они совсем забыли о присутствии дам! — а потом вдруг разом замолчали, уставившись на громадного чёрного мастифа, который неожиданно возник из-за спины довольно улыбнувшегося коменданта.

Эми завизжала бы, если б смогла, но её горло словно сжала беспощадная рука. Она вспомнила, что ей рассказывал лейтенант Кэлхоун про коменданта Рассела — будто бы тот привёз этого огромного зверя размером с телёнка из южных штатов, притравливая собаку уже не на негров, а на краснокожих.

Солдаты расступись и попятились.

«Не надо! Не надо! Он же связан!»

Эми показалось, что она прокричала это во весь голос, но из горла её вырвался только жалкий писк. Она хотела зажмуриться, но тоже не смогла.

Она могла только стоять, прижав крепко стиснутые кулачки к груди, и широко открытыми глазами взирать на происходившее внизу. Позади неё тихонько поскуливала Маргарет.

Вздыбив шерсть на мощном загривке, похожем на бычий, и рыча низким вибрирующим рыком, зверь всё ближе подходил к индейцу, цокая когтями по полу. В полной тишине — даже Маргарет уже не всхлипывала — это звучало особенно зловеще.

Индеец чуть повернулся к собаке, и Эми наконец смогла получше разглядеть его бронзовое лицо с плотно сжатыми губами и корявым шрамом, перечеркнувшим левую скулу. Странно, но она видела это лицо так чётко, будто стояла всего в паре шагов.

Эми показалось, что пронзительный взгляд глаз индейца — не тёмных, а скорее янтарных, тепло-золотистых — на миг скользнул по ней, дрожавшей на ступеньках, а потом вновь устремился на приближавшегося мастифа.

Утробное рычание пса стало громче. Эми всё-таки зажмурилась, не в силах смотреть, как он прыгнет и вцепится в горло беспомощному связанному человеку. Но она с невероятным изумлением услышала, как этот грозный рык понемногу стихал, переходя в жалобный скулёж наказанного щенка.

Эми застыла в полном ошеломлении, как и все остальные в этой комнате. Индеец стоял спокойно и безмолвно, не спуская глаз с мастифа, который, как завороженный, смотрел на него, медленно приседая, словно у него подгибались лапы. И наконец, пёс совершенно распластался на дощатом полу.

Пленник медленно отвёл взгляд и — Эми была готова в этом поклясться! — посмотрел прямо на неё. И опять же она могла бы поклясться, что в янтарных глазах его при этом вспыхнули смешинки.

Дальше все заговорили одновременно. Комендант Рассел, выхватив хлыст из-за голенища сапога, с размаху полоснул по спине взвизгнувшего пса, а потом, оскалившись, повернулся к пленнику, вновь занеся хлыст для удара, но замер, впившись яростным взглядом в его невозмутимое лицо.

Тут Эми пришла в себя и горячо вскричала:

— Остановитесь, майор Рассел! Что вы делаете?!

— Прошу прощения, мисс Перкинс, — с досадой проворчал комендант, опуская хлыст. — Ох уж мне эти сердобольные европейские барышни! Да будет вам известно, дикари признают только силу. Все они разбойники, которые снимут с вас скальп безо всякой пощады. А этот — вдвойне разбойник и негодяй. Это же Ша Тате — Красный Ветер, военный вождь оглала. Он со своими молодчиками подстерегает наших кавалеристов в Чёрных Холмах. Я узнал тебя, мерзавец!

Он опять торжествующе потряс хлыстом перед лицом индейца, но тот и бровью не повёл. Словно стоял не в центре толпы своих заклятых врагов, а на вершине какой-нибудь скалы, глядя вдаль прищуренными глазами.

У Эми по спине пробежала дрожь. Странное предчувствие близкой беды охватило её. Она всегда доверяла не только своим чувствам, но даже предчувствиям.

Она не могла сейчас сказать, что этот Ша Тате, Красный Ветер, пугает её. Но ощущение исходившей от него силы заставляло вибрировать самый воздух в этой комнате и болезненно сжиматься её сердце.

Она вздохнула с облегчением, только когда двое солдат увели пленника в каземат форта, подталкивая его в спину прикладами своих ружей. Но всё равно кусок не лез Эми в горло, и она провела за накрытым на ужин столом коменданта от силы четверть часа. После чего, сославшись на невыносимую головную боль, она вместе с горничной вновь удалилась в отведённую ей комнату. Там стояли две простые походные койки, но зато горел камин, заботливо растопленный сержантом Мартином.

Повинуясь всё тому же настойчивому предчувствию, Эми не стала раздеваться на ночь, а лишь сменила голубое шёлковое платье на простое домашнее и велела Маргарет расчесать ей кудри и заплести в косичку. Эми умела быть властной и настоять на своём, когда ей этого хотелось.

Голова у неё и в самом деле болела. Но она спешила успокоить себя мыслью о том, что скоро наступит рассвет, и тогда они снова отправятся в путь. И ей останется всего несколько часов до встречи с отцом, старой нянькой Бетси и другими домочадцами, по которым она так сильно скучала в пансионе. Слегка успокоенная этими мыслями, Эми свернулась калачиком под колючим одеялом и сладко заснула.

Ей приснился пожар. Тот пожар, в огне которого погибла её мать. Пламя ревело и гудело, горький дым разъедал глаза, потрескивали даже волосы на голове, а полный панического ужаса далёкий женский голос отчаянно звал её: «Эми! Эми!».

— Эми! Мисс Эми! Проснитесь же!

Голос горничной и в самом деле срывался от ужаса, а рука, которой она вцепилась Эми в плечо, была ледяной и дрожала. В комнате было почти светло — за окном брезжил рассвет.

Подскочив на своей койке, Эми растерянно огляделась, машинально приглаживая пальцами свои кудряшки. Она тут же услышала доносившийся со двора треск ружейных выстрелов и ощутила отчётливый запах дыма и пороховой гари.

Сердце у неё так и оборвалось, но взглянув в круглые, как плошки, глаза горничной, она вспомнила, что дочери полковника Перкинса не пристало паниковать, и как могла бодро выпалила:

— Не бойся, Маргарет, это же форт, здесь полно солдат, они нас защитят и…

Пуля просвистела над их головами, разбив оконное стекло, и Маргарет с визгом ринулась под койку, волоча Эми за собой.

Опомнившись, та возмущённо отпихнула горничную и подбежала к двери. Но, выглянув в коридор, Эми тут же стремительно захлопнула дверь, завидев в задымлённом проёме высокую фигуру индейского воина с ружьём наизготовку.

Трясущимися руками, ломая ногти, Эми торопливо задвинула засов и остановившимся взором уставилась на высунувшуюся из-под кровати Маргарет. Надо было что-то делать, но что, что они могли, две беззащитные безоружные женщины, когда вокруг них кипел жестокий бой?

Эми замотала головой, отгоняя от себя предательски подкравшуюся обморочную слабость, и крикнула:

— Маргарет! Сундук! Надо подпереть им дверь! Скорее!

Дверь уже трещала под натиском снаружи, а тяжеленный сундук, который они, задыхаясь, подтащили к порогу, вздрагивал и сотрясался. Они без сил опустились на пол, в ужасе глядя друг на друга, когда снаружи раздался низкий спокойный голос, и Эми тотчас его узнала:

— Откройте, если хотите жить. Иначе сгорите.

Это говорил Ша Тате, Красный Ветер. Как он ухитрился проделать всё это, как ухитрился захватить форт, ведь его же бросили в каземат, скрученного ремнями?!

Проглотив горькую слюну, Эми храбро отчеканила:

— Мы лучше сгорим!

Маргарет прерывисто застонала. Из-под двери уже пробивались серые струйки дыма, и Эми с трудом сдерживала кашель.

— Вы что, сумасшедшая? — Ша Тате повысил голос, чему Эми странно обрадовалась. — Немедленно выходите оттуда!

— А вы вроде как не понимаете по-английски! — отрезала Эми, сжав кулачки. Она не знала, к чему это сказала и почему вообще стоит и препирается с краснокожим дикарём через дверь, которая вот-вот загорится.

— Уоштело! — снова прозвучал прямо возле её уха его насмешливый голос, и она каким-то непостижимым чутьём догадалась, что это означает. Он сказал: «Хорошо», а потом раздались его торопливо удалявшиеся шаги.

Ловушка?

— Давайте выйдём, мисс Эми, — взмолилась Маргарет, хватаясь за грудь и заходясь в судорожном кашле. — Лучше попасть в лапы дикарей, чем сгореть заживо…

— Нет! — упрямо отрезала Эми, стараясь реже вдыхать наполненный дымом воздух. — Но ты можешь выходить, если хочешь стать рабыней краснокожих, я тебя не держу!

Маргарет замотала головой, открыла рот, собираясь что-то ещё сказать, но вместо этого только пронзительно завизжала.

Уцелевшие осколки оконного стекла вместе с обломками рамы посыпались на пол, и Ша Тате влетел в комнату — как настоящий ветер, завороженно подумала Эми, вжимаясь лопатками в дверь. Вслед за ним в проёме окна появился ещё один краснокожий, который без церемоний завернул в одеяло продолжавшую хрипло визжать Маргарет. Ша Тате что-то отрывисто сказал ему, а потом подошёл вплотную к оцепеневшей Эми. Колени у неё подгибались, но она изо всех сил старалась не отводить взгляда от его смуглого чеканного лица.

Чёрные волосы его были спутаны, на правом виске и щеке запеклась бурой коркой кровь.

— Идите сюда, не глупите, — сквозь зубы приказал он, хватая её за локоть и дёргая к себе.

— Не смейте меня трогать! — процедила Эми дрожащим шёпотом, и комната завертелась у неё перед глазами, когда индеец вскинул её к себе на плечо — легко, как куклу. Она забрыкалась изо всех сил, и тут же возмущённо взвизгнула, когда её ягодицы обжёг крепкий шлепок. — Да как вы смеете? Я дочь полковника Перкинса!

Господи, да это ни на что не похоже! Она, Эмилия Перкинс, висела вниз головой на твёрдом плече краснокожего дикаря и запальчиво препиралась с ним, а тот, вместо того чтобы снять с неё скальп, шлёпал её по заднице!

Мистер Фенимор Купер точно ничего эдакого не писал.

Эми опять панически забарахталась, сообразив, что сейчас Ша Тате вытащит её во двор в таком вот непристойном виде, получила новый шлепок и притихла, стиснув зубы и вынашивая планы мести. Подумать только, вчера вечером она ещё ринулась заступаться за этого разбойника! Да его повесить мало! Четвертовать! Колесовать!

Эми весьма смутно представляла, что означают эти слова, но они звучали воистину устрашающе.

Болтаясь в столь унизительной позе на плече вождя, она наткнулась взглядом на огромный нож в кожаных ножнах, покачивающийся на боку Ша Тате, и немедленно задумалась, не выхватить ли его. Но тут мир вокруг вновь завертелся — Ша Тате поставил её на ноги посреди двора, небрежно пихнув в объятия судорожно всхлипывавшей горничной.

Эми тоже машинально обхватив кутавшуюся в одеяло Маргарет обеими руками, торопливо оглядываясь по сторонам.

И похолодела.

Блокгауз форта горел. Чёрные густые клубы дыма устремлялись ввысь, застилая подымавшееся над холмами бледное солнце. Фигуры индейских воинов мелькали там и сям, и эти воины вовсе не походили на тех, кого изображал на своих публикуемых в газетах рисунках мистер Джордж Кэтлин. Они были измождены, очень худы и оборваны, как цыгане, но каждый из них был вооружён винтовкой и револьвером — Эми, проведшая половину жизни в военных поселениях, мгновенно догадалась, что они успели опустошить оружейный арсенал форта.

Трупы в синих мундирах валялись повсюду — и под сторожевой вышкой, и возле ворот, теперь распахнутых настежь, и вдоль стены форта… возможно, не все они были трупами, возможно солдаты просто притворялись, дожидаясь, пока дикари уйдут, — отчаянно уверяла себя Эми, сжав зубы и опустив голову. Она из всех сил надеялась, что и милый лейтенант Кэлхоун, и добрый сержант Мартин остались в живых, но…

Облизнув пересохшие губы, она наконец храбро выпрямилась, пристально всматриваясь в толпу уныло застывших возле колодца пленных кавалеристов. Некоторые из них были одеты только в испятнанные кровью нижние рубашки и бриджи — очевидно, их застали врасплох, спящими. Среди них, как с невероятных облегчением разглядела девушка, оказался и Кэлхоун, который тоже радостно вскинул голову при виде неё, и сержант Мартин, а также угрюмо потупившийся комендант Рассел.

Неподалеку от него Эми заметила какую-то тёмную большую груду и не сразу сообразила, что это труп комендантского мастифа. Пёс, видимо, ринулся защищать хозяина и погиб. Её замутило, и она беспомощно уткнулась лбом в плечо Маргарет, собираясь с силами.

Боже Всевышний, неужели весь этот ужас происходит с ней, Эми Перкинс, папиной куколкой, всеобщей любимицей?! Или она спит и ей снится кошмарный сон?!

Жёсткая рука бесцеремонно встряхнула её, и даже не поворачиваясь, она могла бы сказать, чья это рука.

Ша Тате глядел на неё сверху вниз, сощурив свои янтарные непроницаемые глаза, и Эми гордо вскинула растрёпанную голову.

— Что вам от нас нужно? — осведомилась она, преодолевая дрожь. — Мы безоружные женщины. Разве… — Голос её внезапно охрип, и она вынуждена была откашляться. — Разве индейские воины воюют с женщинами?

— Солдаты васичу убивают не только наших женщин, но и дряхлых стариков, и даже грудных младенцев. — Голос Ша Тате был едва слышен, однако исполнен такого горького презрения, что Эми зажмурилась. — Вы — дочь полковника Джона Перкинса?

Даже в том полуобморочном состоянии, в каком находилась Эми, она не могла не заметить, что английский язык в устах этого дикаря звучит совершенно без акцента и очень правильно… как у образованного человека!

— Кто вы? — прошептала она с невольной мольбой. — Чего вы хотите от меня… от нас?

— Кто я — неважно, а вот вы — залог безопасности моего народа, — отчеканил Ша Тате. — Так вы — дочь Перкинса? Отвечайте.

В этом негромком голосе была такая непреклонная властность, что Эми против своей воли вымолвила трясущимися губами:

— Да. Полковник Перкинс — мой отец… и… и папа никогда не простит вам, если… если вы что-то сделаете со мной!

Боже, как по-детски это прозвучало… Эми так и вспыхнула от стыда.

— Уоштело! — с улыбкой кивнул Ша Тате и отошёл.

Эми проводила его растерянным взглядом и, внезапно ослабев, вновь привалилась к плечу всхлипывавшей Маргарет. Господи, если бы только отец оказался здесь!

Эми уже представила было, как кавалеристы с саблями наголо влетают в ворота разгромленного форта… но одновременно с этой картиной она столь же ясно увидела, как Ша Тате падает наземь, сражённый пулей, и невольно зажмурилась.

О Всевышний, о чём она только думает!

Ша Тате тем временем подошёл к коменданту Расселу и о чём-то повелительно спросил его. Девушка старательно напрягла слух, а поскольку Рассел промолчал, и Ша Тате резко повторил свой вопрос, она наконец расслышала его.

— Где у вас телеграф? — вот что спросил Ша Тате.

Ещё немного помедлив, комендант злорадно прохрипел:

— Сгорел!

— Лжёте, — бесстрастно и без промедления отозвался вождь. — Так где же?

Дуло револьвера, мгновенно оказавшегося в его руке, упёрлось прямо в лоб Расселу.

Эми приглушенно охнула.

Рассел крупно сглотнул — кадык его дёрнулся — и осипшим голосом ответил:

— В подвале. Но вы всё равно убили телеграфиста!

Не удостоив его больше ни взглядом, ни словом, Ша Тате отвернулся и кивком указал своим воинам сперва на Эми, а затем на блокгауз. Девушка не успела испугаться, как индейский подросток, на вид лет пятнадцати, худой, но крепкий, ухватил её за локоть и поволок за собой в задымлённый подвал. Поглядев на презрительно сжатый рот парнишки, Эми передумала брыкаться. Позади неё горестно взвыла Маргарет.

Эми лихорадочно размышляла над тем, зачем она понадобилась Ша Тате. Едва паренёк впихнул её в подвал, где в углу действительно стояла телеграфная машина, девушка запальчиво воскликнула:

— Почему вы притащили меня сюда? Я не телеграфистка!

— Неужели? — Ша Тате иронически поднял бровь, обернувшись к ней. Похоже, он, как и сама Эми, не мог удержаться от того, чтобы не вступить с ней в перебранку, что было, по меньшей мере, странно. — Назовите-ка мне своё полное имя, мисс Перкинс. А также какое-нибудь ласковое прозвище, которым вас зовёт ваш отец. Малышка, бабочка, крольчонок?

Его насмешливые глаза, казалось, видели её насквозь.

— Н-не скажу, — запинаясь, обиженно пролепетала Эми. — Вы надо мной издеваетесь!

Ша Тате терпеливо вздохнул и сердито прикрикнул на мальчишку, который, видимо, распознав в словах Эми неповиновение, безжалостно дёрнул её за кудряшки:

— Инила йанка йо! — Вождь снова пристально взглянул на Эми. — Отвечайте, когда я спрашиваю, и никто больше не пострадает.

Голос его был очень усталым, и Эми вдруг подумала, что он, должно быть, едва держится на ногах.

— Меня зовут Эмилия Джоанна Перкинс, — неохотно пробормотала она, уставившись в пол. — Отец называет меня Эми… и ещё… куколка.

Она вскинула глаза, ожидая увидеть его усмешку, но он не смеялся.

— Спасибо, — проговорил Ша Тате тихо и просто. — Пила майа.

И, уверенно включив загудевшую телеграфную машину, он так же уверенно опустил смуглую ладонь на рычаг.

Эми смутно ощущала всё нараставшую головную боль, но это её мало занимало. Девушку гораздо сильнее мучил даже не вопрос о том, какое же сообщение посылает Ша Тате отцу, а то, где он этому научился, хотя в первую очередь её должно было волновать, останется ли она в живых!

И когда Ша Тате, закончив передачу телеграммы, подошёл к ней и внимательно вгляделся ей в лицо, Эми только беспомощно пробормотала:

— Я не понимаю, кто вы. Не понимаю…

— Я Ша Тате, Красный Ветер, военный вождь оглала, — отозвался он совершенно серьёзно и легко поднял Эми на руки — уже не перекидывая через плечо.

— Но вы разговариваете и ведёте себя как образованный европеец, — упрямо возразила она, невольно хватаясь за него обеими руками.

Его янтарные глаза под сросшимися у переносицы тёмными бровями оказались совсем рядом.

— Я был в Европе, — неожиданно признался он и, усмехнувшись, добавил: — За Большой Солёной Водой. Прожил там несколько лет.

— Что... что вы там делали? — пролепетала Эми, растерянно моргнув.

Она просто не верила своим ушам.

— Был наездником в цирке Барнума, когда тот решил показать Европе краснокожих дикарей и собрал в нашей резервации индейскую труппу, — любезно пояснил Ша Тате. В глазах его плясали смешинки.

Эми прикусила губу:

— Значит, вы не станете убивать нас… меня? Пытать на столбе пыток и… волочить за своим мустангом на ремне?

Ша Тате тяжёло вздохнул, подымаясь с нею на руках по ступеням лестницы, ведущей из подвала во двор:

— Я постараюсь без этого обойтись. Но… — Он поставил её наземь и взглянул сверху вниз холодно и сурово. — Если понадобится для пользы дела, я убью вас без колебаний, мисс Перкинс, не обольщайтесь.

— Какого… дела? — прошептала Эми помертвевшими губами.

— Моё племя должно переправиться в Канаду — прочь из гиблой резервации, в которую загоняют нас американцы-васичу — ровным голосом пояснил индеец. — В Канаде мои соплеменники всё ещё свободны, и там даже уцелели бизоны. Нам нужно пройти по территории, которую охраняет полк вашего отца. Если его солдаты без помех пропустят нас, вы не пострадаете. Если нет — умрёте.

Эми показалось, что земля уходит у неё из-под ног, и она покачнулась, снова безотчётно уцепившись за Ша Тате. Тот так же машинально поддержал её под локоть, и девушка, вспыхнув, отдёрнула руку.

Ша Тате хмыкнул и отошёл к своим людям, уже не обращая более на неё никакого внимания, а Эми застыла, вперив негодующий взгляд в его широкую спину.

Он был дикарём! Врагом! Он взял её в плен и собирается убить! А она-то воображала, что он будет снисходителен к ней, беззащитной, ни в чём не повинной! Что он её пощадит, отпустит!

«Солдаты васичу убивают не только наших женщин, но и дряхлых стариков, и даже грудных младенцев…» — вспомнила она вдруг сказанные им слова.

Господи, неужели и её отец тоже…

Нет-нет! Она не станет об этом думать!

Всё, конечно же, закончится хорошо, солдаты отца не будут ни в кого больше стрелять, и всё племя Ша Тате уйдёт в Канаду, а сам Ша Тате тогда немедля отпустит её, и она бросится в объятия отца, и… и…

Каменистая земля прерии, в которую впитывается её кровь, вдруг так явственно представилась Эми, что её опять затрясло, и она оперлась рукой на бревенчатую стену блокгауза.

Нет, ей нельзя полагаться на милость дикарей! Пусть этот Ша Тате считает её беспомощной маленькой дурочкой, ей совсем нетрудно будет прикинуться таковой! Она дочь солдата, и она сбежит! Да-да, сбежит, она не станет помогать индейцам осуществлять их план, она просто скроется от них и сама, сама придёт к отцу! Как он там волнуется, должно быть…

Она так и стояла в каком-то болезненном оцепенении, продолжая упираться ладонью в стену блокгауза, когда индейцы повели мимо неё уцелевших солдат и офицеров форта, подталкивая их прикладами.

Маргарет!

Маргарет, продолжавшая истерически всхлипывать, тоже была в этой понурой толпе.

Опомнившись, Эми кинулась вперёд и схватила за руку Ша Тате, который уже вёл в поводу гнедую лошадь, взятую им, видимо, в конюшне форта.

— Они сгорят в этом подвале! Или задохнутся! — выкрикнула Эми, тыча пальцем в сторону пленников. — Блокгауз всё ещё горит! Умоляю вас… пожалуйста… ради Христа!

Она осеклась на полуслове.

Ша Тате вскинул брови:

— Бог белых людей — слабый Бог, — произнёс он со знакомой уже усталой усмешкой. — Он призывает прощать врагов. Это так глупо. В конце концов его самого казнили на кресте. — Он нахмурился, заглянув в побелевшее лицо Эми, и добавил чуть мягче: — Блокгауз уже не горит. Так что перестаньте пищать.

Одним движением он вскочил на неосёдланную лошадь и властно протянул Эми руку.

— Я н-не п-пищу! — Заикаясь от возмущения, Эми спрятала руки за спину.

— Вы хотите, чтоб я связал вас, как курицу? — поинтересовался Ша Тате весело.

Грубый злобный дикарь! Чудовище!

Гневно сопя, Эми неохотно протянула руку, и вождь поднял девушку на спину коня перед собой так легко, словно она ничего не весила.

Она изо всех сил пыталась отстраниться от его твёрдой груди, гордо выпрямив спину, и прямо-таки всей кожей чувствовала, как его это забавляет.

Остальные воины, тоже верхом, направились прочь из форта следом за Ша Тате. Эми подметила, что их не так уже и много, как ей показалось вначале — всего двенадцать вместе с вождём, и половина из них — совсем юнцы и даже подростки, как тот мальчишка, который тащил её в подвал и дёргал за волосы. Конечно, куда им было справиться с кавалеристами в честном бою, им поневоле приходилось прибегать к разным гнусным хитростям! Думая так, Эми, впрочем, отчётливо сознавала, почему воинов так мало и почему они столь юны — большинство индейцев, способных держать оружие, уже погибли в этой войне.

В этой неравной схватке.

— Почему вы не хотите просто смириться? — прошептала Эми с невольной дрожью. — Если бы ваше племя подчинилось приходу цивилизации, было бы лучше для всех. Зря не проливалась бы ваша кровь…

Она закусила губу, услышав спокойный ответ Ша Тате:

— Эта кровь соединяет нас с нашей землёй, которую мы покидаем. Родятся дети, а эта земля останется их землёй. Они не забудут, не надейтесь.

Сердце у Эми так и сжалось, столько было в этих словах непреклонной уверенности, гордости и горечи.

Неожиданно она вымолвила, из всех сил цепляясь за гриву коня, чтобы не касаться смуглой крепкой руки Ша Тате:

— Но не все мы враги вам. Я не враг вам!

Почему-то ей показалось, что сказать это — очень важно. Отчаянно важно. Пускай он даже потом убьёт её, она хотела, чтобы он это знал.

— Я знаю, — помедлив, эхом отозвался он и взял её за плечо, устраивая поудобнее. — Держитесь лучше за меня, мисс Перкинс.

В голосе его явственно звучала улыбка. Не насмешка, а именно улыбка.

«Куда мы направляемся?» — хотела спросить Эми, но не решилась. Она и так уже наговорила слишком много.

Прерия в буйном июньском разнотравье покачивалась перед нею, солнце пригревало и слепило глаза. Эми в нерешительности поёрзала на спине мустанга, чей плавный размеренный бег убаюкивал её. Ша Тате не даст ей упасть… Он…

Вздрогнув всем телом, она распахнула глаза, не сразу сообразив, где находится. Подхватив её под мышки, Ша Тате вместе в нею спрыгнул с коня и аккуратно опустил Эми на землю.

Девушка растерянно огляделась.

Они стояли на дне маленького ущелья в тени нависавшего над их головами огромного утёса — в самом центре невесть откуда взявшейся толпы индейцев. Другие всадники тоже спешились, держа лошадей под уздцы, пока женщины сгружали какие-то вьюки, притороченные к спинам коней. Вертевшиеся здесь же голопузые смуглые дети немедля начали ворошить эти мешки, с радостными криками что-то вытаскивая оттуда и принимаясь жадно грызть.

Эми присмотрелась — в тонких, как прутики, ручонках детей были армейские пайковые сухари.

Давешний подросток что-то взахлёб тараторил, вертя в руках свою новенькую винтовку и, очевидно, хвастаясь ею перед мальчишками помладше, которых Ша Тате не взял в столь рискованную экспедицию. Те завистливо косились на него и с любопытством — на Эми, а та, оробев, невольно спряталась за спину Ша Тате.

Индейские женщины смотрели на пленницу не только с любопытством, но и с явной враждебностью. Эми не могла понять, какого они возраста. Все они казались старухами, худыми и изможденными. Одежда на них представляла собой странную смесь обносков, происхождение которых трудно было определить.

Эми незаметно поёжилась под огнём презрительных взглядов этих женщин.

Вперёд неожиданно выступила высокая, совершенно седая старуха и что-то горячо проговорила, обращаясь к Ша Тате и тыча в сторону Эми костлявым пальцем.

Вождь спокойно, но твёрдо что-то ей ответил, а потом повернулся к остальным и заговорил так же размеренно и веско. На Эми он не показывал и даже на неё не смотрел, но она отчётливо чувствовала, что речь идёт именно о ней.

Когда Ша Тате умолк, над полянкой повисла напряжённая тишина. Потом старуха несколько раз энергично кивнула и даже улыбнулась, протянув руку и потрепав Ша Тате по плечу.

Люди рассыпались в разные стороны, и Эми только сейчас, приглядевшись, увидела в глубине ущелья, рядом с весело журчавшим ручейком, несколько остроконечных палаток.

— Вы скрываетесь здесь, — тихо сказала она, посмотрев на Ша Тате. — Вы… бежали из резервации? И прячетесь… но вы не знали, что вам делать дальше и как перебраться в Канаду! — Она прижала ладонь к губам. — Вам же просто повезло, что в форту оказалась я… я стала… вашей козырной картой!

Ша Тате кивком головы указал ей на ближайшую палатку, но Эми не двинулась с места.

— Я права? — настойчиво спросила она, не сводя с него глаз.

— Вакан ведёт нас, — помедлив, ответил Ша Тате. И заметив недоумённый взгляд Эми, коротко пояснил: — Та сила, что васичу называют Богом, та сила, что хранит нашу землю.

И он направился прочь, заговорив на ходу с догнавшим его подростком, а Эми, с трудом переставляя затёкшие ноги, добрела до палатки и, откинув полог, нырнула туда.

Внутри было пусто, на удивление чисто и полутемно; пахло дымом и какими-то травами. Очаг был сложен в центре палатки из полукруглых камней, но огонь там не горел. Машинально задрав голову, Эми увидела небо в отверстии над очагом — голубое и чистое.

— Ты дурно защищаешь своих детей, Вакан, — пробормотала она, сама не понимая толком, что говорит, и ощущая лишь пронзительную щемящую печаль. — И я… не желаю, чтобы ты меня выбирал, как какое-то своё… орудие. Почему ты не спасаешь их сам? Это нечестно! Я не хочу, и я… убегу! Сегодня же ночью. Вот так.

Произнеся в небо эту гневную тираду, Эми испытала странное облегчение и почти упала на груду одеял близ очага. Она остро ощущала, что волосы её всклокочены, а одежда измята. Ещё она ощущала голод и жажду, но как-то смутно. Противоречивые чувства и мысли мучили её гораздо сильнее.

Наконец Эми задремала, сама не заметив, как.

Она не заметила и того, что вошедший Ша Тате постоял над нею, глядя на неё с невольной лёгкой улыбкой, а потом осторожно уложил девушку на бок всё на той же груде одеял и укутал сверху своей курткой, стащив её с плеч. Эми только почмокала губами, не просыпаясь, и блаженно свернулась калачиком. А Ша Тате растянулся по другую сторону очага, прямо на земле.

Когда Эми подняла растрёпанную голову с одеяла, небо наверху было уже не голубым, а бархатно-тёмным. Девушка рассеянно сощурилась, не шевелясь и по-прежнему ровно и размеренно дыша. Она услышала неподалёку от себя такое же ровное дыхание и наконец осторожно приподнялась.

Несколько минут она смотрела на спящего Ша Тате, не решаясь шелохнуться. Он не принимал её всерьёз или так доверял ей, что оставил без своего присмотра? Или же просто бесконечно устал?

Эми тряхнула головой. Что бы там ни было, это её шанс вырваться отсюда, и она не может, не должна его упустить! Если хочет остаться в живых.

Она хотела.

Эми выскользнула из палатки, как тень, даже не откинув полога. Она благословляла свой маленький рост, свои удобные дорожные туфли и простое тёмное платье, которое делало её незаметной. Наверняка индейцы не принимали её всерьёз, как и сам Ша Тате, и не рассчитывали, что такая беспомощная дурочка посмеет сбежать. Что ж, в таком случае их всех ждал сюрприз!

Эми везло. Как это часто бывает у близоруких людей, слух её был очень острым. Поэтому расставленных вождём часовых — всё того же давешнего парнишку и двух его друзей — она заметила быстро и удачно обошла стороной, спускаясь вниз по течению ручейка. Правда, проделывала она это, согнувшись в три погибели и почти на четвереньках, но кто это видел? К счастью, никто.

Эми даже задержалась на несколько минут, чтобы напиться из маленькой заводи и поплескать водой себе в лицо. Она терпеть не могла ощущать себя неряхой.

Утеревшись рукавом, она совершенно приободрилась. Ветерок обвевал влажное лицо, в кустах кто-то звонко чирикал, и вообще эта ночь, ночь её смелого побега, была прекрасна! Отец будет ею гордиться, и когда она найдёт его, то попросит, чтобы он позволил уцелевшим оглала добраться до Канады. Их так мало, и большинство из них — женщины и дети. Отец так обрадуется счастливому возвращению Эми, что…

Она подскочила чуть ли не на фут, когда её плечо сжала твёрдая ладонь. Она бы завизжала во весь голос, если бы вторая ладонь крепко-накрепко не запечатала ей рот.

Эми бессильно билась и трепыхалась, пока совершенно не ослабела от этих бесплодных усилий. Тогда рука, зажимавшая ей рот, опустилась.

— Если вам так уж не терпелось утолить жажду или выйти по нужде, вам стоило меня предупредить, — насмешливо проговорил Ша Тате, снова разглядывая её, как какую-то пичужку. В темноте глаза его весело блестели.

Эми так и затрясло от обиды и нахлынувшего горького разочарования. А она-то, она-то ещё надеялась, что ей удалось незаметно ускользнуть! И… что он там такое говорит про нужду, этот бессовестный человек?!

— Вы ужасны! — отчаянно зашипела Эми. — Вы притворялись! Вы… всё это время шли следом за мной?!

От осознания того, что он наблюдал, как она передвигается вдоль ручья на четвереньках, у неё защипало в глазах.

— Не всё время, — серьёзно сказал Ша Тате, перестав улыбаться. — Я просто вас выследил. Вы умны и не стали бы метаться, как вспугнутая куропатка. Вы могли пойти только вниз по ручью, раз уж вам удалось заметить часовых.

Эми не поверила своим ушам. Он что, действительно назвал её умной?!

— А ещё вы храбрая, — продолжал Ша Тате так же серьёзно. — Теперь мы вернёмся обратно в лагерь. Пора собираться в путь.

Эми машинально кивнула, приняв это как должное и даже не пробуя возражать. Он назвал её умной и храброй!

Цепляясь за его руку, она кое-как добрела вдоль ручья к палаткам, сейчас поражаясь тому, что смогла преодолеть этот путь одна. Ша Тате провёл её мимо разинувших рты мальчишек-часовых, и Эми поняла, что он проделал это нарочно. Уже знакомый ей подросток, вывернувшись из-за утёса, в тени которого он прятался, догнал их и что-то возбуждённо и виновато заговорил, указывая на Эми, а потом понурил голову и умолк.

— Уачин ксоапа йо, Ихока, — только и ответил вождь на его пылкую тираду, мимолётно потрепав мальчишку по затылку. — Мийе мни кте ло. Ункупело, Ихока.

На миг вскинув на него блестящие, как у сороки, глаза, мальчишка растворился во тьме, а Эми пробормотала, тоже виновато:

— Вы ведь не накажете его?

— Я бы непременно наказал Ихоку за его промах, — ровным голосом ответил вождь, искоса глянув на неё, — чтобы он усвоил этот урок как следует… но не сейчас. Возможно, мы умрём ещё до заката солнца, мисс Перкинс.

Он произнёс это так просто и мирно, как если бы говорил о том, что на закате пойдёт дождь.

Эми замерла на месте, но Ша Тате потянул её за руку, больше ни слова не говоря.

Ущелье, давшее приют беглецам, теперь освещалось только пламенем двух небольших костров да полной луной, и в этом неверном, неясном свете Эми увидела, что женщины проворно собирают и скатывают полотнища палаток, связывают вместе шесты. Они работали споро, слаженно, почти не перекликаясь друг с другом. Эми вдруг стало холодно, и она поняла, что Ша Тате отошёл от неё.

Зато широкими шагами приблизилась та высокая седая старуха, что раньше спорила с вождём. Эми понадобились все её силы, чтобы не попятиться от неё. Но старуха, чуть пригнувшись, заглянула ей в лицо сощуренными, тёмными, как ночь, глазами и, бесцеремонно схватив девушку за рукав, что-то пихнула ей в ладонь.

Сухарь.

Армейский сухарь из того пайка, что индейцы захватили в форту.

— Спа… сибо, — еле пролепетала Эми.

У неё даже в животе заурчало, когда она поднесла сухарь ко рту и вдохнула кислый запах ржаного хлеба. Она принялась старательно грызть сухарь, чувствуя, как на глазах отчего-то выступают предательские слёзы, а старуха стояла рядом и сурово взирала на неё, скрестив руки на плоской иссохшей груди. А потом постучала Эми по плечу, привлекая её внимание. Эми подняла глаза, пытаясь незаметно их утереть.

— Магаксича, — внушительно проговорила старуха, указывая на себя пальцем. — Магаксича… — И снова похлопала ладонью по плечу Эми.

— Хлеб? — растерянно спросила та, едва прожевав кусочек сухаря. — А-а… — Её вдруг осенило. — Эми. Я Эми, — представилась она, уже начиная улыбаться. — Очень приятно.

Она вдруг поняла, что действительно рада — тому, что эта суровая старая женщина подошла к ней и отдала этот залежавшийся сухарь, хотя сама явно долго голодала, что она назвала ей своё имя и захотела узнать, как её зовут…

— Мага-ксича… — с трудом выговорила Эми. — Магаксича — что это? Что?

Старуха ещё раз пристально посмотрела на неё и вдруг закрякала, несколько раз подряд, очень похоже на кряканье утки, причём выражение её строгого лица ни капельки при этом не изменилось.

Эми сперва онемела, а потом звонко расхохоталась на весь лагерь… и испуганно зажала себе рот, но старуха только усмехнулась, как и подошедший Ша Тате, и что-то проговорила, поглядывая то на него, то на Эми. И пошла прочь такими же широкими мужскими шагами.

— Что она сказала? — живо поинтересовалась Эми, провожая её взглядом.

Ша Тате ничего не ответил, а, обернувшись, махнул рукой пареньку, которого называл Ихока, и тот торопливо подвёл ему гнедого мустанга, по-прежнему неоседланного. Мустанг прядал ушами — видимо, общее волнение, воцарившееся в лагере, передалось и ему.

Мгновенно вскочив на коня, Ша Тате протянул Эми руку.

Девушка потрясённо посмотрела на него.

Отблеск костров освещал его смуглое лицо, профиль которого был словно вычеканен на медали, но уголки плотно сомкнутого рта приподнимала лёгкая улыбка.

Осталось мало времени — зазвучал у неё в мозгу озабоченный и печальный голос. Очень мало…

Будто услышав этот голос, Ихока подёргал Эми за рукав, сурово сдвинув брови. Он явно подражал своему вождю, и это было забавно, но Эми уже не хотелось смеяться. Ей хотелось плакать.

Броситься ничком на эту неприветливую каменистую землю и плакать, пока не выльются все слёзы, горячим твёрдым комом застывшие в груди.

Ихока снова сердито дёрнул её за рукав, а потом, видимо, решив, что пора действовать самому, приподнял Эми сзади за локти и почти впихнул в руки Ша Тате, который осторожно усадил девушку перед собой.

— Что она сказала? — упрямо повторила Эми, пытаясь снизу вверх заглянуть ему в лицо. — Мага… ксича? Утка? Это ведь так по-английски? Что она вам сказала?

Ша Тате лёгкой рысью направил коня к выходу из ущелья, и Эми, покачнувшись, вновь ухватилась за его твёрдую руку, вокруг запястья которой было намотано несколько браслетов из бисера.

— Не пищите, — только и бросил вождь, досадливо сдвинув брови, но Эми явственно чувствовала, что он смущён и на самом деле не сердится, и продолжала свою атаку, нетерпеливо сжав запястье Ша Тате:

— Нет, буду пищать! В конце концов, это моё право, я ваша… гостья!

Она хотела сказать — «пленница».

Хотела сказать: «Объясните же мне то, что я хочу знать, потому что, возможно, вы убьёте меня через час… или солдаты моего отца убьют вас!»

Но она осеклась и зажмурилась.

Пальцы Ша Тате вдруг коснулись её щеки.

— Вы плачете? — растерянно спросил он, склонившись к её уху. — Вы обиделись?

Стиснув зубы, Эми молча глотала слёзы.

Ша Тате глубоко вздохнул и пробормотал беспомощной раздражённой скороговоркой:

— Магаксича — родная бабка Ихоки. Её имя переводится как «озёрная утка». М-м-м… — Он опять тяжело вздохнул. — Она сказала, старая болтунья, что на её памяти вы первая девушка, к которой я столь внимателен… но это неправда!

— Неужели? — Эми, подражая ему, подняла брови, снова уставившись на него снизу вверх. В груди у неё словно распустился цветок.

Огненно-яркий и жаркий, как пламя костра.

— Да, — решительно кивнул Ша Тате, не глядя на неё. — Она просто ничего не помнит. И не видит. Ей уже сровнялось восемьдесят зим, и она подслеповата.

Эми вдруг начала неудержимо хихикать. Она понимала, что ведёт себя как малое дитя, но ничего не могла с собой поделать.

— А откуда у вас эти браслеты на руке? — с любопытством спросила она, едва отдышавшись.

— Девушки подарили, — сумрачно пробурчал Ша Тате. — Магаксича сплела мне их. Они берегут от злого глаза… ну и просто защищают руку. Послушайте, если вы будете столько болтать, я… передам вас Ихоке.

— Нет. Не передадите, — сказала Эми совершенно спокойно, почти буднично, совсем как он. — Потому что мы связаны… будущей кровью. Моей и вашей.

Только договорив это, она поняла, что именно сказала. И замолчала.

Ша Тате тоже молчал, подгоняя мустанга, а Эми опиралась на его плечо, слушая быстрые удары его сердца, и молилась, повторяя одно и то же.

Вакан, о Вакан…

Это было богохульством, Боже Всевышний, но она, словно язычница, молилась неизвестному ей Богу этой суровой дикой земли, всей душой умоляя, чтобы на эту землю не проливалась ничья кровь. Ни кровь Ша Тате, ни её собственная, ни людей племени оглала, ни солдат её отца.

Она молила о милосердии, Боже правый.

И её сердце тоже билось болезненно и быстро, когда караван индейцев вынырнул из спасительной тени ущелья на залитую лунным светом равнину, как стая дроздов, взлетевшая навстречу ветру — прямо в когти ястреба.

Караван двигался медленно, потому что большинство лошадей, кроме тех, что принадлежали воинам, тянули за собой волокуши из шестов с нехитрой поклажей.

Ша Тате следовал за караваном, держась возвышенностей, и Эми ясно понимала, почему: он хотел первым увидеть солдат отца и показать им свою пленницу, показать, что её жизнь — в его руках.

«Нам нужно пройти по территории, которую охраняет полк вашего отца. Если его солдаты без помех пропустят нас, вы не пострадаете. Если нет — умрёте».

Эми судорожно вобрала в себя воздух. Не вождь оглала, а сама эта земля требовала не милосердия, но справедливости — справедливого возмездия за уже пролитую здесь кровь.

Ветер, бивший Эми в лицо и ерошивший ей кудри, пах дымом костра и близким дождём. Сильная рука Ша Тате удерживала её за плечи, а спину согревало тепло его крепкого тела. И Эми запоминала каждое мгновение этой отчаянной скачки, пила его, как воду из ручья, пригоршнями — и не могла напиться.

Истекало время, таяла луна, приближался рассвет — так же неумолимо, как всадники в синих мундирах, цепью рассыпавшиеся среди холмов.

Заметив их и почувствовав, как вся кровь отливает у неё от лица, Эми вскинула глаза на Ша Тате.

Он тоже глядел на неё, и в его янтарных глазах не было ни ярости, ни страха, лишь спокойное тепло.

— Не бойтесь, — только и сказал он, и его большая ладонь крепче сжала её плечо.

Возвысив голос, он что-то скомандовал, обращаясь к своему отряду, и воины с гиканьем погнали коней ещё быстрее, держась между беззащитным караваном и кавалеристами.

Эми не могла разобрать, был ли среди солдат в синих мундирах её отец, но она знала, что он там был — не мог не быть.

Она перевела взгляд на караван — там началось какое-то движение. Ехавшие верхом женщины с детьми на руках принялись проворно отцеплять волокуши, чтобы ускорить бегство, бросая те жалкие пожитки и съестные припасы, что у них оставались.

Ша Тате стиснул коленями бока мустанга, и тот одним прыжком взлетел на гребень холма, оказавшись прямо перед солдатами — на расстоянии выстрела. И застыл.

Остановились и кавалеристы.

Эми прекрасно понимала, какую отличную мишень они сейчас собой представляют — в зыбком предутреннем свете — на самой вершине холма. Но так же отчётливо она понимала, что стрелять солдаты не будут — пока рука Ша Тате лежит у неё на плече, касаясь шеи, пока её тело прижато к его телу — щитом.

Эми смотрела прямо перед собой, почти не моргая, словно пытаясь взглядом остановить тех, что пришли сюда спасти её, спасти, убив врагов, дикарей, которые взяли её в плен.

Убить Ша Тате.

Она отсчитывала мгновения — как удары собственного сердца и сердца Ша Тате, ощущая, что его дыхание легко касается кудряшек на её макушке.

Минуты тянулись одна за другой, тянулись, хотя прежде летели.

Эми изо всех сил пыталась сосредоточиться.

Граница была недалеко. Караван оглала вот-вот окажется там. Скоро, совсем скоро Ша Тате её отпустит, вот тогда она бросится к отцу и…

И… что?

Впервые Эми задумалась о том, что будет с вождём оглала после того, как она, счастливая, попадёт в отцовские объятия. Нет. Ещё до этого. Что будет с ним, едва только он опустит её наземь, едва лишь её спина перестанет касаться его груди?

Ему ведь некуда было бежать!

Да он и не побежит.

Помертвев, Эми спросила, не оборачиваясь к нему, не отрывая глаз от кавалеристов и с трудом шевеля губами:

— Признайтесь, вы никогда и не собирались убивать меня. Вы хотели лишь задержать солдат и дать своим людям уйти.

— Да, — легко согласился Ша Тате. Эми чувствовала, что он опять улыбается, и готова была завыть от тоски.

— Они ушли, и вы сейчас отпустите меня… но что будет с вами?! — отчаянно зашептала она, до крови кусая губы. — Вы приносите в жертву себя, а вовсе не меня… а ведь это вы говорили, что Христос — бог слабых, но вы сами, сами… стоите тут… как мишень… как олень перед волками!

Она задохнулась.

Волки? Она сказала так о кавалеристах своего отца? О храбрых и благородных джентльменах, пришедших её спасти?!

— А я вовсе и не стою, — отозвался Ша Тате всё так же весело. — Я сижу — верхом на лошади, если вы заметили.

Воистину Эми потребовалась титаническая выдержка, чтобы не повернуться и не вцепиться ему в волосы обеими руками, но она, кажется, заскрежетала зубами.

И вправду заскрежетала, когда он продолжал:

— Вы так смешно пыхтите, когда сердитесь. Как ёжик.

— Я… — проговорила Эми срывающимся голосом, — вас… сейчас… сама убью, чёрт вас дери! Как вы смеете тут ёрничать?!

Она всё-таки обернулась, гневно взглянув в его улыбающееся, почти безмятежное лицо.

— И ещё вы очень красивы, когда сердитесь, — голос его стал совершенно серьёзным. — И когда не сердитесь, а улыбаетесь, тоже. Я всё время хотел вам об этом сказать.

Милосердный Боже…

Нет, сейчас она не будет об этом думать!

— Немедленно… — прошептала Эми с яростью и отчаянием, — немедленно засуньте меня к себе за спину и гоните коня к этим чёртовым горам! Прошу вас… умоляю вас, Ша Тате…

Он тихонько присвистнул:

— Ну и позорище же вы мне предлагаете, Эми… Эми? Эми!

Вторая её слеза капнула ему на руку следом за первой, а потом слёзы хлынули настоящим ливнем. Эми уж не могла и не хотела сдерживаться. Она рыдала во весь голос, как несправедливо наказанный ребёнок, сжав кулаки и зажмурившись — во весь голос и, кажется, на всю прерию.

Её, наверно, было слышно не только в Канаде, но и до самой Аляски.

Ша Тате что-то тревожно говорил, растерянно тряся её за плечи — она ничего не слышала.

Она не могла, не хотела видеть, как его убьют!

Неожиданно сквозь его взволнованный голос и собственный отчаянный рёв до Эми долетел выкрик — властный и умоляющий одновременно:

— Отпусти её, вождь, отпусти, и мы уйдём! Ради Бога, она ведь совсем ещё дитя! Клянусь всем святым, тебя никто не тронет, только не причиняй ей зла! Солдаты! Не стрелять! Не стрелять!

Это был голос её отца.

Вся дрожа, Эми почувствовала, как Ша Тате спрыгнул вниз и осторожно снял её со спины коня, опуская на землю. Ноги у неё подкашивались от слабости и невероятного облегчения, слёзы застилали глаза, и она почти ничего не видела перед собою. Но всё равно обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на него — пусть даже он запомнит её зарёванной, красной как помидор, с распухшими глазами и трясущимися губами.

Она хотела запомнить его навсегда — усталый и тёплый взгляд янтарных глаз, горделиво выпрямившуюся фигуру в поношенной одежде, крепкую руку, лежавшую на шее коня.

Ша Тате даже не взял ружья наизготовку. И полковник Перкинс сдержал своё слово — никто из его кавалеристов не сделал ни единого выстрела, пока Эми, спотыкаясь и путаясь в подоле своей юбки, брела вниз с холма, прочь от вождя оглала.

Спешившись, полковник побежал навстречу дочери и подхватил её на руки. Прижимаясь наконец к его груди и вдыхая родной запах табака и пороха, слушая его успокаивающее бормотание, Эми сквозь пелену слёз всё ещё различала высокую фигуру Ша Тате на вершине холма. Вождь не трогался с места, провожая их взглядом.

Эми подняла глаза на встревоженное лицо отца и с трудом удержалась от ликующей улыбки. О Всевышний, она всё-таки сделала это, она смогла!

Она спасла Ша Тате.

Впрочем, она же всегда знала, что чего угодно сможет добиться от него, стоит ей только заплакать.



* * *

Спустя год Эми уныло стояла на балконе отцовского особняка в лондонском предместье и всей грудью вдыхала аромат только что распустившейся в палисаднике сирени.

Видит Бог, ей очень не хотелось снова покидать отца, но и оставаться в Дедвуде она больше не могла. Перешёптывания гарнизонных матрон за спиной ей были совершенно безразличны, но она всякий раз вспыхивала, как порох, услышав залихватские рассуждения офицеров о грядущем уничтожении всех дикарей, которым надлежало исчезнуть с лика земли, когда на неё вступил англосакс.

И она не могла не думать о Ша Тате — почти беспрестанно, зная, что никогда, никогда более не увидит его.

Но её отъезд в Лондон мало что изменил. Ей было отчаянно скучно, тоскливо, и ни один самый пышный лондонский бал не развлекал её.

Ночами она подолгу лежала без сна, а, засыпая, вскакивала с криком, увидев во сне всё тот же гребень холма, где они с Ша Тате стояли одни перед строем целившихся в них кавалеристов.

Эми сердито растёрла пальцем слезинку, капнувшую на перила балкона, шмыгнула носом и поёжилась. Ночной ветер нёс с собой пронизывающую прохладу, а она не захватила из спальни свою шаль.

— Вы опять плачете и опять дрожите, — укоризненно произнёс почти рядом с нею весёлый и знакомый до боли голос. — Вас прямо ни на минуту нельзя оставить.

Задохнувшись, Эми обернулась. Сердце у неё болезненно подпрыгнуло и ухнуло куда-то вниз.

Ша Тате сидел на перилах балкона и, наклонив голову к плечу, смотрел на неё с едва заметной улыбкой. На нём была всё та же поношенная куртка с бахромой, но накинутая уже поверх обычного европейского костюма. Его гладкие чёрные волосы были связаны тесьмой на затылке, а в глазах плясали знакомые чертенята. Правую руку он держал за спиной.

Невероятно, но Эми смогла удержаться от пронзительного ликующего вопля. Сорвавшись с места, она метнулась к Ша Тате и крепко ухватила его за плечи.

Он был жив!

Он был здесь!

Он не снился ей!

Он действительно пришёл!

— На минуту? На минуту оставить? — сдавленно выдохнула Эми. — Вас целый год не было! Я так… так вас ждала!

Едва произнеся это, она поняла, что сказала сущую правду.

Она ждала его. Ждала весь этот долгий, невыносимо долгий год!

Ша Тате перестал улыбаться. Его тёплые сильные пальцы крепко взяли её за подбородок, а янтарные глаза заглянули в самое сердце.

В руке у него оказалась ветка сирени — благоухающие, влажные от росы кисти.

— Вы ждали меня, мисс Эми Перкинс? — медленно проговорил он. — Вы — леди, а я — индеец оглала, краснокожий дикарь, и вы ждали меня?

Эми молча кивнула, не сводя с него широко раскрытых глаз.

— Я никогда не оставлю свой народ, — просто сказал он. Брови его сошлись к переносице. — И всегда останусь тем, кем являюсь сейчас — вождём оглала.

Она опять кивнула и прошептала:

— Я знаю. Знаю. Я согласна.

— Эми… — Голос его тоже упал до шёпота. — Ты хоть понимаешь, на что ты соглашаешься?


— Конечно, понимаю, — прошептала она прямо ему в губы, обвивая руками шею. — На тебя.

@темы: Штирлиц, Гексли, гет, фики, WTF-2014, Дельта, индейцы

@темы: я

Название: Иван-Царевич и Серый Волк
Автор:  sillvercat
Бета:  Xin Rei,  uffinell,  Glololo
Размер: миди, 4600 слов
Пейринг/персонажи: Остин, Тайлер, Волк, Шакира
Категория: джен, гет
Жанр: космическая опера, броманс, hurt/comfort
Рейтинг: R
Краткое содержание: в далёкой-далёкой Галактике, где средневековье соседствует с космическими кораблями, прекрасный принц по имени Остин потерял всё и живёт только мечтой о мести… пока не встречает Волка.
Предупреждение: насилие, обсценная лексика
Читать дальшеНаписано для WTF Psyhosophy 2014.
По соционике и П-Й: Остин — Андерсен (ЭЛВФ), Есенин; Тай — Ленин (ВЛФЭ), Жуков; Волк — Бухарин (ЭФЛВ), Гюго; Шакира — Чехов (ФВЭЛ), f!Наполеон
От автора: Ссылка на WTF-2014: wtfcombat2014.diary.ru/p195603437.htm

Эта вещь появилась на свет исключительно благодаря  Xin Rei.
Герои впервые обозначились в эпизодах вот здесь: ДОБРО НА ХВОСТЕ

Другие мои фики из той же Вселенной:
НИКОГДА НЕ ГОВОРИ «ВСЕГДА»
КОЛЫБЕЛЬНАЯ

И спасибо Первому и Постоянному Читателю:  F-fantazy.



* * *

Остин маар Черуа никогда и ничего не забывал. Он многое хотел бы забыть, — видят боги, как отчаянно хотел! — но просто не мог. И помнилось ему в первую очередь не то хорошее, что было в его жизни до рокового лета, когда разрушилась его жизнь.

Остина, единственного наследника рода, любили и нежили мать, няньки и многочисленная дворня. И эта всеобщая любовь казалась ему, сопляку, вечной.

Он безнаказанно вытаптывал клумбы, заботливо высаженные старым садовником Варном, носясь вокруг с отцовским арбалетом в руках. Нянька Клементина до утра сидела возле его изголовья, когда он метался в простудном жару, плетя бесконечные истории, хотя сама немилосердно клевала носом.

А маленькая круглощёкая горничная Флёр, которая была всего на год старше него, в начале того страшного лета увела Остина на конюшню. Там она упала вместе с ним в груду соломы, задрав домотканую юбку. А он, замирая и едва дыша от возбуждения, принялся робко гладить её крепкие круглые груди и щупать тайное местечко под задранным подолом. Местечко было жарким и влажным, Флёр ёрзала под неумелой рукой Остина, ойкала и прерывисто вздыхала. И если бы не тот же садовник Варн, зашедший в конюшню за своим рыжим мулом, неизвестно, как бы всё закончилось. Варн молча хлестнул вожжами пониже спины промчавшуюся мимо него Флёр. А Остину, машинально выпутывавшему из волос соломинки и пытавшемуся повернуться так, чтобы скрыть бугор в штанах, старик только низко поклонился и вздохнул.

Непутёвая Флёр приходилась ему внучкой.
читать дальше
Всё это память Остина цепко хранила, но предательски перескакивала совсем на другие картины.

Вот маленькая Флёр валяется сломанной куклой на той же цветочной клумбе. Её подол вновь задран до самых подмышек, бесстыдно оголив покрытые синяками бёдра, а нежное тонкое горло небрежно перечёркнуто лезвием кинжала с гербом маар Струцигов на рукояти. Её жажда плотской любви наконец-то навсегда утолена.

Рядом — почти обезглавленный труп её деда, кинувшегося защищать внучку. Седая его борода покраснела от крови. Эту кровь, расползшуюся багряно-чёрной лужей, с ворчанием жадно разлизывают волколаки маар Струцигов.

А на парапете сторожевой башни — высокая стройная фигура матери, герцогини Туанетты маар Черуа. Как же развевались её светлые кудри, когда она летела вниз, на холодные камни двора… но ей удалось спастись от участи, уготованной Флёр!

Остин видел всё это во сне почти каждую ночь. Потом — через ночь. Потом ещё реже. Но всё равно видел.

В тот день ему повезло — он отправился в луга притравливать на фазанов отцовского беркута. С самого утра его томила непонятная острая тоска, от которой больно сжималось сердце. Но Остин никому, даже матери, не мог рассказать об этом. Ибо знал, что мать только проведёт по его щеке рукой, унизанной перстнями, и горько вздохнёт — мол, единственный сын и наследник рода маар Черуа вновь ведёт себя как девчонка на грани лунных дней месяца. Остину нестерпимо было думать об этом, вот потому он взял тогда беркута, оседлал коня и выехал на охоту.

Увлечённый травлей, он не заметил, как на поляне возле замка приземлился космолёт маар Струцигов. Он увидел клубы сизого дыма, багровые отсветы пламени над стенами замка, — и погнал коня к дому во весь опор, обмирая от подступившего вплотную ощущения страшной беды.

Ему опять повезло — конь на всём скаку угодил копытом в кроличью нору, и Остин грянулся оземь. Когда же он очнулся и кое-как пробрался к замку, всё было уже кончено.

Наёмники маар Струцигов пировали, празднуя победу. «Над беззащитными», — яростно думал Остин, кусая губы и силясь закрыть глаза, чтоб не видеть всего, что представало взору возле родного дома. Но эти ужасные гибельные картины раз и навсегда отпечатались огненным клеймом на сетчатке его широко раскрытых глаз.

Он ещё раз потерял сознание, когда увидел, как его мать птицей ринулась вниз со сторожевой башни, и, к своему счастью, не успел услышать глухого удара её тела о камни. Он пришёл в себя, когда уже совсем стемнело.

Со стороны замка доносились пьяные вопли и хохот. Похоже было, что наследника маар Черуа никто пока искать не собирался. Бесслёзно всхлипывая, Остин выбрался из кустов и почти пополз к чужому космолёту, думая только о том, что не смог ни защитить, ни похоронить ни свою мать, ни Флёр, ни Варна… никого из тех, кто был ему дорог.

Ещё он думал, что самым лучшим для него сейчас было бы выйти навстречу маар Струцигам и тоже принять смерть. Но он уже знал, что смерть эта будет нелёгкой и позорной — наёмники затравят его волколаками, посадят на кол или выдумают ещё что-нибудь столь же потешное.

Остин бесшумно подобрался к чужому космолёту и охотничьим ножом перерезал горло болтавшемуся там и безмятежно зевавшему часовому — так же хладнокровно, как недавно эти стервятники перерезали горло малютке Флёр. Тёплая кровь хлынула ему на руки, и он брезгливо отряхнул пальцы. Но когда часовой, хрипя и булькая, мешком повалился наземь, Остин ощутил пьянящую головокружительную радость — звериную радость хищника.

Он угнал с космолёта шлюпку и помчался в поместье ближайшего соседа и старого друга отца — за помощью.

Ну а сосед, советник короля Филиппа маар Бёрк, значительно воздев кверху костлявый палец, объяснил полумёртвому от ужаса и потрясения Остину, что род маар Черуа был выкошен, подобно сорной траве, «из государственных соображений». Король Филипп возжелал заручиться поддержкой маар Струцигов для укрепления зашатавшегося под натиском чужепланетных корпораций трона. А для этого легче всего было дать маар Струцигам позволение завладеть землями давних врагов — маар Черуа. Тем более что глава рода маар Черуа недавно погиб, оставив после себя лишь вдову да сопливого мальчишку-наследника, которые были совершенно бесполезны трону.

Слушая это, Остин ощущал себя одной-единственной случайно уцелевшей от выкоса травинкой и до хруста стискивал пальцы, чтобы не заорать в голос от тоски и боли.

Это было бы слишком позорно.

Но собственный вопль стыл у него в глотке, пока он остервенело смывал с себя чужую кровь в мыльне, куда его с поклоном отвёл слуга. Потом он, завернувшись в простыню, на подламывающихся ногах добрёл до отведённой ему гостевой спальни. Он уже собрался было рухнуть на кровать, застеленную хрустким, пахнущим лавандой бельём, когда взгляд его случайно упал за окно. Шлюпка, на которой он прилетел в соседское поместье, мигая красными бортовыми огнями, быстро уходила в сторону бывшего замка маар Черуа. И Остин, холодея, всем своим обострённым чутьём понял, что его предали.

Видимо, тоже из поганых государственных соображений.

Вникать в политические хитросплетения Остин не собирался. Упираясь ладонью в резной столбик пышной кровати, он обильно и с наслаждением помочился на постель, а потом надел своё измятое и грязное платье и вылез в окно, цепляясь за толстые колючие плети обвей-травы.

В доме маар Бёрка ему никого не пришлось убивать. Он просто оглушил мальчишку-грума ударом рукояти ножа и помчался в столицу, нещадно нахлёстывая украденную пегую кобылу. Остин уже не стремился искать чьей-либо защиты и помощи. Просто в столице был единственный на планете космопорт, где приземлялись чужие космолёты.

К одному из таких космолётов под названием «Пантера» он и прибился. Так прибивается к незнакомому порогу затравленный и полудохлый бродячий щенок.

Капитаном «Пантеры» была женщина. Тонкие пальцы её, когда она взяла Остина за подбородок, оказались унизаны перстнями, как пальцы его матери. Но взгляд её был отнюдь не материнским, а плотоядным. Как у громадной свирепой кошки, давшей название кораблю.

— Твоё имя, мальчик? — властно спросила она низким бархатным голосом. Её глаза, зелёные и раскосые, гипнотизировали Остина, и он несколько раз судорожно сглотнул, прежде чем ответить, — опустив своё родовое имя.

— А я — Шакира, — лениво, врастяжку отозвалась женщина. — Ты прехорошенький чертёнок. Мне наплевать, в чём ты тут провинился. Я тебя возьму.

Остин вспыхнул и весь сжался под её жадным взглядом, чувствуя себя голым как червь. Свою холодноватую красоту — тонкие черты узкого лица, лазурно-льдистые глаза и очень светлые локоны, которые казались добела выгоревшими, — он унаследовал от матери, считавшейся первой красавицей королевства.

Но тогда, стоя перед надменно усмехавшейся Шакирой, он впервые в жизни пожалел, что не уродлив.

В постели Шакиры Остин лишился девственности. Он чувствовал себя беспомощной мышью в кошачьих когтях, и это было унизительно до обморока, тем более что Шакира довольно похохатывала, забавляясь его растерянностью и жгучим смущением. Даже сейчас, спустя годы, Остин корчился от стыда, вспоминая ту ночь. Тогда ему отчаянно хотелось плакать, но он не мог позволить себе эту слабость. Он скрутил слабость, загнав её на самое дно души. Гордость — последнее, что у него оставалось.

Остин маар Черуа потерял всё, что имел, всех, кто его любил, стал игрушкой в чужих руках — и ни на минуту не позволял себе забыть об этом.

Семья маар Струцигов.

Советник Бёрк.

Король Филипп.

Все они должны были заплатить за гибель его семьи, за его собственный позор.

Заплатить сполна.


* * *

Остин не успел наскучить Шакире. Дни он проводил в штурманской рубке, обучаясь навигации у равнодушного киборга, и с тоской ждал ночей, при мысли о которых у него подкашивались ноги. Он ненавидел себя за это, но душные и отвратительно сладкие ночи в объятиях Шакиры, пылко забавлявшейся своей новой игрушкой, скоро оборвались.

В созвездии Дельты «Пантеру» настиг сторожевой космолёт горнорудной компании, чью золотоносную шахту Шакира собиралась ограбить. Завязался бой, появился второй сторожевик, прижав «Пантеру» к поверхности планеты. Бесстрастный голос в динамиках предложил пиратам либо сдаться и стать рабами на шахтах, либо сгореть вместе с космолётом. Свирепо матерясь, Шакира выбрала жизнь и сдалась вместе с уцелевшей командой.

На рудниках планеты, которую каторжники называли просто Сука-Шахта, Остин, как ни странно, почувствовал себя лучше, чем раньше. Тяжёлая работа беспощадно выкручивала ему жилы, но он быстро вытянулся, окреп и развернулся в плечах. Кроме того, у него не оставалось времени на воспоминания — выхлебав вечером миску баланды, он едва доползал до своих нар и падал на груду завшивленного тряпья, сморённый усталостью.

Остин маар Черуа, единственный наследник знатного рода, оказался на поверку терпеливым и неприхотливым, как вьючная лошадь, безропотно волокущая тюки по горным тропам и отмахивающаяся хвостом от назойливых слепней. Краем сознания он удивлялся этакой метаморфозе, но не слишком. Ему было не до размышлений — он учился выживать.

Трое соседей по бараку, привлечённые его миловидностью, попытались было употребить его в постыдной роли девки для утех. Но Остин, с трудом сообразив, чего они от него хотят, отбивался, как дикий зверь, полосуя направо и налево своим припрятанным за голенищем охотничьим ножом. И каторжники отступили, цедя яростные ругательства. Надсадно дыша, Остин тем же окровавленным ножом безжалостно обрезал под корень свои светлые локоны и забился в угол нар, не выпуская ножа из рук.

Спустя пару ночей к нему опять подступили — уже пятеро. Впрочем, вскоре из бешено рычащего клубка вывалился один из нападавших, с воем и проклятиями сжимавший левой рукой запястье правой. Острым, как бритва, ножом Остин отсёк ему три пальца, мусором посыпавшихся на утоптанную землю.

Остальная четвёрка нападавших совершенно остервенела, и Остин, похолодев, почувствовал — ему не отбиться. Внутренности у него скрутились в тугой ледяной жгут. Он отчётливо понимал, что после эдакого ему останется только кинуться в шурф, чтобы его злосчастное тело наконец превратилось в кровавые ошмётки. Но сквозь гулкий звон в ушах и рычание каторжников он расслышал властный окрик из-за спины:

— А ну стоять, твари!

Чужие руки неохотно разжались, и Остин увидел рядом рослого черноголового парня, которого все здесь звали Таем. Тай был лет на пять старше него и верховодил на шахте, где с ним считались даже стражники. Он раскидал нападавших, как щенят, и протянул ладонь недоверчиво отпрянувшему Остину.

— Ты пацан что надо, — коротко сказал Тай, пристально глядя на него из-под сросшихся бровей. — Рисковый. Не выпёрдываешься, хоть и не из простых. И вкалывать умеешь. Держись меня, не пропадёшь.

Остин смотрел не на протянутую руку, — в серые угрюмые глаза Тая. Его странное чутьё вновь не подвело его: он видел, что Тай говорит правду и искренне хочет ему помочь. Помедлив, он неловко вложил свою тонкую руку в его смуглую широкую ладонь, а Тай, мимолётно улыбнувшись, похлопал его по плечу.

Теперь Остин мог хоть немного оттаять, но он сам запретил себе это. Судьба караулила его, как ястреб — куропатку, а боги не знали милосердия. Его мать была самой доброй на свете женщиной — и какую же участь они ей уготовили? Остин не смел привязываться к Таю, — он слишком боялся терять. А самому Таю хватало того, что мальчишка держится поблизости, — в душу к Остину он не лез, ни о чём не расспрашивал, да и о себе рассказывал скупо: лишь то, что был когда-то косморазведчиком и на каторгу загремел по дури и из-за бабы.

Этому Остин ничуть не удивился.

Иногда он видел Шакиру. Та уж точно не пропала, сумев окрутить офицера охраны, и даже переселилась к нему в каптёрку. Остин думал о ней с каким-то брезгливым восхищением, но именно Шакира, опоив чем-то своего любовника, помогла десятку каторжников сбежать.

В числе этих десяти оказался и Остин.

О намеченном побеге ему сообщил Тай, криво усмехнувшись:

— Твоя бывшая хозяйка обещала добыть корабль для тех, кто не зассыт и решится скипнуть отсюда. Может, мы и долетим-то только до орбиты, а там нас ухайдакают, но игра стоит свеч. Ты в деле, парень?

Остин молча кивнул. Когда ты всего лишён, терять уже нечего, слава богам.

Но он уцелел, когда вокруг него в последнем рывке к свободе падали сражённые пулями люди. Среди них была и Шакира. Остин застыл, глядя на её шёлковые кудри, волной разметавшиеся по серым камням. Тай железной рукой встряхнул его за плечо и толкнул в шлюз космолёта:

— Пошёл!

И они вновь взлетели к звёздам. Тай оказался отличным пилотом, а Остину пригодилась штурманская выучка, полученная на «Пантере». Сторожевикам не удалось сбить их на орбите, и угнанный корабль благополучно достиг планетной системы Альфа. Там Тай высадил одуревших от предвкушения свободы каторжников, а сам, переглянувшись с Остином, вновь направил корабль в просторы космоса. Он только спросил:

— Как назовём тачку?

И Остин, впервые от души улыбнувшись, отозвался, мечтательно глядя на кружившиеся в иллюминаторе созвездия:

— «Беркут».

— Краси-иво, — с усмешкой протянул Тай. — Я бы «Кабаном» каким-нибудь назвал разве что.

Кораблик и вправду выглядел неказисто, но был надёжен, и Остин снова расплылся в улыбке, на несколько мгновений позволив себе эту слабость. А потом отвернулся, надевая на лицо привычную ледяную маску.

Он чувствовал, как эта маска врастает в кожу — до самых костей, и холодные иголочки с хрустом впиваются в глаза, вымораживая малейшее тепло из взгляда. Но ведь слыть и быть бессердечным мудаком не так больно, как терять тех, к кому ты сдуру привязался.


* * *

Волк встретился им на планете развлечений под названием Мелисса, в системе Лебедя. Остин с Таем иногда позволяли себе потратить часть денег, добытых на контрабанде разной дребедени, запрещённой в других частях Галактики. Остин с большим удовольствием остался бы на корабле, но он не мог отставать от Тая, — чтоб тот не счёл его мальчишкой, неспособным управиться с картами, с бутылкой или женщиной.

В одном из баров Мелиссы Тай и Остин и наткнулись на Волка, который сразу же полез обниматься с Таем.

— У-у, чёртов зверюга, — любовно протянул Тай, охлопывая косматые бока Волка. — Не пристрелили тебя ещё?

— Не дождёшься! — легко отозвался тот.

Строго говоря, Волк не был волком, ибо являлся существом разумным, даже более чем, и ходил на двух ногах. Но он выглядел именно как волк — только вставший на задние лапы. Его густая шерсть отливала синевой на хребте, а грудь и брюхо были почти белыми, как и весело мотавшийся из стороны в сторону пушистый хвост. Его впечатляющие гениталии, не прикрытые даже клочком ткани, явственно обозначали половую принадлежность. Остин сперва выпялился на них с интересом, а потом опомнился, покраснел и отвернулся.

Волк, заметив это, рыкнул — как рассмеялся. Его белоснежный оскал легко можно было принять за улыбку, да он, по сути, и был улыбкой.

Волк отправился вместе с ними по барам, а потом по бабам. Женщины в весёлых домах после первого испуга и взвизгиваний висли на нём, теребя его густую шерсть. Они осторожно тыкали пальчиками в его острые клыки и снова упоённо визжали, когда он, притворяясь, что хочет откусить эти пальчики, звонко клацал зубами. А потом одна из проституток резво опустилась на четвереньки, задрав юбку и нетерпеливо подставив Волку округлый пышный зад. Остин, завидев это, остолбенел, попятился и с грохотом вывалился за дверь под дружный хохот остальных. Но эта непотребная и невыносимо соблазнительная картина навсегда застряла в его памяти.

Волк легко влился в их крохотный экипаж. Его когтистые лапы управлялись с предметами не хуже человеческих рук. Когда он возился в приборном отсеке с механизмами или варганил ужин на кухне, то всегда тихонько подвывал что-то себе под нос. Вой этот был весьма мелодичен, хоть и устрашающ.

На космолингве он изъяснялся отменно и вообще болтал, не закрывая пасти. Остин то и дело ловил себя на том, что пялится на него и слушает, разинув рот, как какая-нибудь глупая бабёнка. Он тут же спохватывался, но уже через пять минут снова зависал, таращась на Волка.

Он никак не мог определиться в своём отношении к нему. Тай никогда не донимал Остина, ничего от него не требовал, кроме как по делу. Волк же то и дело чего-то добивался: чтоб они с Таем, например, вылезли из коек и попробовали какие-нибудь мочёные яблочки — при таких-то зубищах он оказался вегетарианцем! Или устраивал сауну с ароматическими травами в душевой, опостылевшей всем за долгие дни полёта, — кстати, он был ещё и чистюлей!

Остина так и тянуло запустить вечно мёрзнувшие пальцы в косматую шерсть на загривке Волка. А потом обнять его за могучую шею, зарыться носом в тёплый мех и рыдать, — рыдать до икоты, до судорог. Порой ему так хотелось этого, что в горле саднило. Но Остин, конечно же, держал своё дурацкое и противоестественное желание при себе, — как и любые другие желания вкупе со слабостями.

В общем, Волка он дичился, бурчал в ответ на его добродушные подначки, а на попытки дружелюбно себя потормошить ощетинивался, как бешеная кошка… но тем не менее всегда держался поблизости от него, будто заколдованный.

Тай, очевидно, подметив всё это, только молча улыбался, но ничего не говорил. Сам он, как понял Остин, знал Волка давно, и вот однажды, зайдя в штурманскую рубку, где Остин нёс вахту, очень спокойно и просто обмолвился, даже не глядя на него:

— Наш механик — знатная особа, парень. Принц на своей планете.

Остин онемело уставился на Тая, а тот невозмутимо закончил, деловито глянув на показания приборов:

— То, что он тут с нами… кувыркается, так это просто от скуки. Он одного с тобой поля ягода, вы оба знатные особы, не то что я, лапоть деревенский.

Тай, как опять же самостоятельно вычислил Остин, был родом из колонии славянских поселенцев на планете под названием Мизгирь.

Он подмигнул Остину, широко зевнул, поскрёб грудь под рубахой и отправился восвояси, а Остин так и остался сидеть в своём штурманском кресле, как оглушённый.

Всё то же предчувствие, не раз определявшее его дальнейшую судьбу, ясно говорило ему, даже нет — кричало, что небрежно произнесённые Таем слова могут изменить в его жизни всё.

Если он на это решится.


* * *

Той же ночью Остин с придушенным криком сорвался с койки, врезавшись в дверь каюты, и едва не вышиб её.

Ему снова приснилась резня, учинённая маар Струцигами в его доме… только палачом на сей раз оказался он сам. Это он с хохотом задирал юбку на визжащей от ужаса Флёр, это он взмахом ножа отсекал голову старику Варну, он бросал факел в конюшню, где метались с тонким ржанием лошади…

Остин машинально провёл рукой по мокрому от пота лбу, не сразу сообразив, что кто-то снаружи пытается открыть дверь, в которую он упёрся плечом.

— Эй! Ты в порядке, дружище?

Густой голос Волка был полон искренней тревоги, и Остину нестерпимо захотелось закричать: «Нет!» И ещё: «Какое тебе дело?» И ещё: «Какой я тебе дружище?!»

Но он только буркнул: «Да» и кое-как поднялся на ноги.

— Чайку, может? С ликёром? — весело предложил Волк, терпеливо отираясь снаружи, — Остин видел в щель двери его лохматый голубовато-серый бок.

Помедлив, он опять хрипло буркнул: «Да», вышел и поплёлся вслед за Волком в кухонный отсек, сам не зная, зачем он это делает.

Впрочем, нет, он знал.

— Тай сказал, что ты — принц на своей планете, — выпалил он сдавленным голосом, устроившись напротив Волка на высоком табурете и обхватив ладонями огромную глиняную кружку с дымящимся чаем, которую Волк поставил перед ним.

Раскосые глаза Волка остро сверкнули.

— Да, — ответил он лаконично, совсем как Остин. Но потом, помолчав, добавил: — Я командовал гвардией. Я — единственный наследник короны наших императоров по прямой линии. Но это не столь важно.

— Не столь важно?!

Остин слышал, как срывается от напряжения его голос, но ничего не мог с собой поделать. Гнев забурлил в нём, ломая броню обычного хладнокровия, — так вулканическая лава прорывается сквозь корку застывшей грязи и пепла.

— Прежде чем стать королём, я хочу увидеть мир и узнать его получше, — просто объяснил Волк, осторожно дуя в свою кружку. И добавил, слегка осклабившись: — Я не изгнанник. Я могу вернуться в любой момент и принять трон.

— Да тебя могут убить в любой момент! — закричал Остин, не выдержав. Боги, какая дурацкая детская беспечность! — Что за херню ты тут городишь?! Узнать мир! Весь этот ёбаный мир — просто сточная яма, полная дерьма!

Он осёкся, прикусив губу. Резко оттолкнул кружку, расплескав чай, рывком поднялся и направился обратно в каюту. Волк проводил его внимательным взглядом, но, как ни странно, больше ни словом не обмолвился.


* * *

Для Остина наступило время бессонных ночей. Он позволил себе то, чего так долго не мог позволить — размышлять о своей дальнейшей судьбе.

Сейчас у него появился настоящий шанс вернуться на родную планету и отомстить. Он твёрдо знал, что мог, действительно мог уговорить Волка дать ему бойцов из своей гвардии, чтоб дотла выжечь земли маар Струцигов, с триумфом вернувшись в собственный замок, и никакой король Филипп не помешал бы ему!

Но как, как решиться на это?

Остин чувствовал, что если он расскажет Волку всю правду о себе и попросит помощи, тот не откажется помочь. Но какую цену придётся за это заплатить?!

Он чувствовал, что привлекает Волка, что тот с неосознанным удовольствием пытается коснуться его. О Боги, Остин знал о том, каким желанным может быть его проклятое тело и для мужчин, и для женщин. Но Волк ведь даже не был человеком!

Ну почему же Остин не остался тогда в публичном доме, чтобы точно всё выяснить… досконально узнать, как же это происходит у… у гуманоидов-псов!

Ужасаясь самому себе и нервно оглядываясь на дверь каюты, он вывел на дисплей компьютера данные о расе, к которой принадлежал Волк. Торопливо прочёл их и длинно, с невероятным облегчением выдохнул. Представители этой расы размножались обычным для млекопитающих способом, который ничем не напоминал собачью вязку, чего Остин так страшился.

Ему было наплевать на то, насколько пострадает его злосчастное естество, но его гордость эдакого точно не выдержала бы.

Впрочем, — мрачно подумал Остин, — эта клятая гордость лопнет, разорвав его изнутри, когда он предложит Волку себя в обмен на месть маар Струцигам.

Остин почти перестал спать, измученный этими терзаниями, и есть — тем более, благо Тай решил устроить «Беркуту» жёсткую проверку всех систем и дел у экипажа было по горло. Как-то вечером Остин в скафандре торчал на обшивке корабля, выправляя приборы астронавигации, слегка пострадавшие от метеоритного дождя — в окружении созвездий, таких неправдоподобно прекрасных, что сердце замирало. Почему он не может просто отцепиться от обшивки и полететь прочь от корабля — прочь, прочь, чтобы уже не приходилось решать, выбирать, мучиться, метаться… чтобы просто стать частью этой невыносимой красоты?

Тяжелая рука опустилась ему на плечо — нет, не рука, а лапа.

Волк успокаивающе оскалился при виде его смятения, смешно сморщив нос за стеклом шлема, и свободной лапой указал на распахнутый шлюз. Оправившись от испуга, Остин сердито дернул плечом, размыкая чужую хватку, но к шлюзу всё-таки поспешил.

«Беркут» задраил люк за их спинами, Остин сбросил скафандр, и Волк последовал его примеру, продолжая лыбиться. Шерсть между его ушами забавно встопорщилась, и Остин поймал себя на том, что автоматически подымает руку — пригладить её.

Проклятье, что за наваждение!

Остин едва не застонал, с отвратительным сосущим чувством под ложечкой осознавая, что пойман — пойман в ловушку собственной неукротимой жажды мести и столь же непреодолимой тяги к другому существу.

Инопланетному существу одного с ним пола! Зверю! Животному!

Слово «скотоложество» встало перед его мысленным взором, будто выжженное огненными буквами, и он невольно зажмурился до боли.

— Эй… — раздался над его головой рокочущий голос. — Ты в порядке? Что с тобой?

Остин вскинул ресницы и уставился прямо в раскосые глаза Волка, которые светились тревогой, любопытством и приязнью. На сердце у него вдруг странно потеплело.

Волк не был человеком. Но и зверем он не был.

— Ты мне не нравишься, — без обиняков заявил Волк, и Остин разинул рот, но оскорбиться не успел, потому что тот серьёзно продолжал: — Не нравится то, о чём ты думаешь. Ты всё время думаешь о чём-то плохом. Чёрном. Но сам ты… — Он задумался, видимо, ища подходящее слово на космолингве, и наконец произнёс что-то гортанно-рычащее.

— Чего? — растерянно моргнул Остин.

— Ты — сломанный цветок, — сказал Волк тихо. — Мы говорим так про тех, кто ранен жизнью слишком сильно и боится жить дальше.

— Я ничего не боюсь! — вспыхнув, Остин сжал кулаки.

— Я сказал — боится жить, — устало уточнил Волк, склоняя лобастую голову. — Я знаю, что смерти ты не боишься. Ты хочешь умереть.

Остин почувствовал, что задыхается, судорожно хватая воздух ртом. Как он догадался? Как он мог догадаться, этот клыкастый лохматый зверь с чуждым разумом, чуждым метаболизмом, — о том, в чём Остин и самому-то себе не признавался?!

Потрясённо глядя в зрачки Волка, которые — видимо, от волнения — расширились почти до золотистой радужки, Остин прошептал:

— Я… хочу умереть, но сначала — отомстить.

И Остин начал рассказывать — сухо и скупо, пытаясь совладать с чувствами, начавшими накрывать его одной громадной страшной волной. Он снова сжал кулаки так, что ногти врезались в ладони, когда заметил, как в глазах Волка что-то мелькнуло.

Боль?

Жалость?

— Не смей меня жалеть! — прервав рассказ, прошипел он. — Не смей! Мне не это от тебя нужно!

Он весь дрожал, чувствуя, как натянут каждый нерв, а горло снова конвульсивно сжалось, едва пропуская горячий сухой воздух.

— Я не жалею тебя, — медленно проговорил Волк. — Не жалею, клянусь. Жалеют слабых, а ты сильный. Продолжай.

Но Остин не мог продолжать. Это было уже слишком — услышать такое! Он молчал, переглатывая и уставясь в пол, моля богов, чтоб те не дали ему позорно растечься в лужу кровавых соплей. Он слишком хорошо понимал, что, дав себе волю, прорыдает до обморока, так и не сказав главного.

— Ты… поможешь… мне? — просипел он наконец, подняв на Волка глаза, перед которыми всё плясало и туманилось. Это было ужасно, тем более сейчас, когда Волк сам назвал Остина сильным, но он отчаянно надеялся, что Волк поймёт. — Потом ты получишь всё, что угодно, за свою помощь… всё, что захочешь! Даже если ты хочешь… меня.

То, что сделал Волк в ответ, потрясло Остина до глубины души — он вдруг присел на корточки у его ног, глядя на него снизу вверх и тем самым став ещё более похожим на громадного зверя… вот только золотистые глаза его были тревожными, серьёзными и полными тепла.

— Хочу только, чтоб ты пообещал мне, что не будешь больше желать себе смерти, малыш… — проговорил он совсем тихо. — Вот и всё. И мне больше ничего от тебя не надо.

Остин неверяще потряс головой. Неужели он действительно услышал именно это?!

Зашатавшись, он вытянул руки, машинально ухватившись за сильную шею Волка и с наслаждением ощутив под пальцами его густую шерсть. Всё огромное тело Волка излучало тепло, и Остин не мог разжать рук, так и потянувшись к его живительному жару. Да, это было дико, стыдно, позорно, но он просто не мог отстраниться! Боги, как же долго он мёрз...

Остин весь напрягся и сжался, когда Волк легко перебросил его через плечо, подымаясь на ноги, но тут же расслабился, снова блаженно погружая обе руки в его косматый мех, пахнущий лесными травами.

Он вдруг почувствовал, что согревается.

Волк сам только что сказал, что ничего от него не потребует. Пообещал, что поможет. Теперь Остин мог вернуться домой — не изгоем, не жалким рабом, не ожидающим казни пленником. Вернуться с гвардией Волка. Его мать будет отомщена. И малышка Флёр. И Варн, и Клементина. И тогда он наконец-то отдохнёт… наконец-то забудет всё… наконец-то ему станет тепло… тепло, как сейчас…

Но ведь ему уже стало тепло! И даже безо всякой мести!

От этой мысли Остин даже дёрнулся, распахнул глаза, но тут же смежил веки. Он обдумает всё это, да… но не теперь. Теперь он ощущал лишь, что каждая косточка, каждый нерв его тела жаждет одного — покоя.

Покачиваясь в этом блаженном покое, он не заметил, как Волк осторожно вытряхнул его из одежды, устраивая поудобнее на койке, и закутал с головой в одеяло. И не услышал, как Тай встал у порога и пробормотал что-то, с неловкой усмешкой глядя на них обоих.

Остин спал — впервые за много-много месяцев спал безмятежно.

Волк вопросительно вздёрнул бровь, оборачиваясь к Таю.

— М-м?

И Тай, всё так же смущённо улыбаясь, — и Волку непривычно было видеть эту улыбку на его всегда бесстрастном смуглом лице, — перевёл на космолингву то, что сказал на родном языке, мало кому известном за пределами его Галактики:

— Иван-Царевич и Серый Волк.

@темы: Гюго, Альфа, Бета, фики, Максим, джен, WTF-2014, Есенин, фантастика

@темы: я, П-Й, тесты

Свежие фотки нашего котостада!
Во-первых, вот вам свежий Чучепортрет! Это она возле моего компа, обожает лежать рядом с моей правой рукой. Усы, как видите, отросли (были обломаны).



Читать дальше
Во-вторых, хочу сказать, что четыреКОТаж — это не триКОТаж!
Я бы описала Чучу как матрону или леди в трудных жизненных обстоятельствах. С выражением лица «а жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг — такая пустая и глупая шутка!». У неё вывихнута правая задняя лапка — родовая травма, как объяснил ветеринар — и потому она не может быстро бегать, а когда сидит, отставляет лапу пистолетиком. Вот так:


И, не умея бегать, на улице она привыкла не доверять остальным котам и обороняться от них когтями и зубами. От неё доставалось даже Главкоту.
Это отличный сюжет для дамского романа: в особняк строгого богатого графа попадает гордая независимая дама, которая сразу же даёт понять, что с ней следует считаться.
Теперь с Чучей считаются все, а кто не хочет, того она заставляет это сделать.
С нами же, людьми, она мила, кротка и предупредительна.
Топчет подушку лапками.


Работает компьютерной мышкой.


Вылизывает мелкого, которого, видимо, начала считать своим потерянным котёнком.


Разделяет трапезу с Доней (сзади подкрадывается мелкий).


С ностальгической грустью взирает в окно (мелкий тем временем просто безмятежно дрыхнет).



Такие вот у нас дела, ребята.

@темы: фото, кошачье

Вот раздумываю, не забубенить ли таковое.
С последующим сбором команды на летнюю ФБ.
Ибо прёт.
Достаточно пары райтеров, пары артеров, виддера, беты, верстальщика и креативщика... при условии общей достаточной упоротости каноном — и вперёд, ваять нетленку.
Ибо канон благодатен как рассвет — история, фильмы, книги, песни, аццкий ангст, романтика, мистика... всё, что душе угодно.

Иллюстрация к благодатности канона или Умри-всё-живое...)


Останавливают меня две вещи.
1. Мне некогда. Лично мне. И всегда будет некогда. Я не админ, не модер, не кэп и не упоротый креативщий. Я задрюченная работой тётка. И да, я райтер. Это всё, на что я способна.
2. Что есть дайри и ФБ? Слэшарня, будем честны. А если чего-то канон не предусматривает в принципе, так это слэша и фем-слэша. Такой вот православнутый правильный канон. Простой, как Мать-Природа. Кому он апосля такого тут будет нужен...

А жаль...

И ещё чуток прекрасного на помечтать...

@темы: я, арт, индейцы

@темы: твор4ество, музыка

Если б мы, нищасные индеанистки, в свои 80-е увидели этих мальчиков, мы б окончательно рехнулись)




БОЛЬШЕ!














Выступает Аарон Хьюи:


Взяла у... в общем, взяла).
Пила майа)

@темы: индейцы