ЧОрт, у меня на душе как в заднице.
Звонит мне где-то пятого января Маковеев, любовь моя неземная – ну, чтоб поздравить с Рождеством и всё такое, болтаем, и он вдруг говорит со смехом:
– Я тут в ночь с третьего на четвёртое все морги-больницы обзвонил, Лешу искал. Он в клуб пошёл со знакомыми, а у меня спина болела… ну и он потерялся.
– Как это? – удивляюсь я, хотя второй брак меня очень хорошо научил, как это. Морги-больницы-вытрезвители тоже мною обзванивались ночами по полной, да.
Выяснилось, что Лёша в два часа ночи Маковееву позвонил, что выходит из клуба. После чего канул в Лету. На минуточку, Сибирь, минус сорок, абонент недоступен для звонка.
Ну, Маковеев в больнцах-милиции-моргах выяснил, что Лёша не поступал, и сел ждать. Понятно, что куда ночь, туда и сон.
Пришёл Лёша в одиннадцать утра. С бодунища и виноватый. Тоже знакомо, увы.
Отступление. Лёшу я знаю с тех пор, как у них с Маковеевым случилась любовь, то есть семь лет. Лёша не Гамлет, а скорее Есенин плюс Дюма, он тих, улыбчив, мил… в общем, такая няша, мальчик-колокольчик с глазами лани, прекрасный, как рассвет. Безоговорочно позволивши Маковееву все семь лет заботиться о своей персоне, работающий время от времени, а в основном сидящий дома в Интернете и за просмотром сериалов, спящий до полудня и ухаживающий за котом.
Время от времени я говорю Маковееву, что это вот как-то… ну, неправильно. Мужик есть мужик, и по-моему глубокому убеждению, он должен работать, иначе… ну плохо будет иначе. Да, я мужская шовинистка. Носишь яйца – соответствуй. Ты ж не девочка.
– Может, ему ещё в армии послужить? – ехидно осведомлялся на такие мои заявы Маковеев.
– А что? Армия – школа жизни! – невинно отвечала я.
– Ему и так хорошо, – невозмутимо отвечал Маковеев.
Ему и правда было хорошо. Чтоб мне так жить, да. Не работая, с еженедельными походами по ресторанам и клубам, с айфоном и любыми, какие захочешь, прибамбасами, и с ежегодными поездками за бугор. Но я – не 24-хлетний мальчик-гей, увы, а тётка ровно вдвое старше.
Один раз, впрочем, Лёша с этой иглы соскочил. Я про эту историю здесь как-то писала. Полтора года назад он отчалил в Москву «попробовать себя». И по моему же совету Маковеев тогда слетал за ним и его таки вернул.
Это вопрос приоритетов. На что ты готов ради этого человека? На всё. Я это понимаю.

Ну, возвращаясь к ночи с третьего на четвёртое января, Лёша вышел из клуба, был сильный мороз, лошадки, везущей медленно в гору хворосту воз, то есть такси, не обнаружилось, ибо, пошарив по карманам, Лёша выяснил, что просадил в клубе все 5 штук, которые ему выдал Маковеев (Лёша и финансы – это отдельная песня). Поэтому он попрыгал к метро.
Телефон у него разрядился.
Метро открывается в шесть. Рядом с метро был круглосуточный магазин, и он решил, что там пересидит – что здраво. Хотя самым здравым было бы вернуться в клуб и поклянчить у кого-нибудь мобильник, чтобы позвонить Маковееву. Тот приехал бы, навалял Лёше люлей и забрал его домой. Но Лёша боялся Маковеевского гнева (верю!!) и решил ждать в магазине. Некий мальчик покупал там вино. Они разговорились. Мальчик пригласил Лёшу к себе домой выпить вина и подождать открытия метро на диване, а не у прилавка. Лёша согласился. Выпил, заснул, утром явился помятый, виноватый и покаянный. Всё.
Послушав эту историю, я, конечно, поржала, сказала Маковееву, что понимаю его как никто, и мы распрощались. Но тревожный звоночек – дзынь! – в душе раздался.
И вот вчера мы садимся ужинать. Звонок.
Маковеев.
– Лисичка, – сказал он странным голосом, – ты же мудрая женщина…
И я поняла, что… что да, вот оно. Это «дзынь» неспроста.
Я свалила с телефоном подальше от чад и домочадцев.
– Что? Лёша? – спросила я обречённо.
– Этот пидарас ушёл к тому пидарасу, – сказал Маковеев спокойно. – Забрал вещи и свалил. Сказал, что я заедаю его жизнь. Что он меня разлюбил давно, но боялся сказать. Что это – его человек, а я – так. Теперь скажи, что мне делать?
– Блядь, – сказала я, и Маковеев невесело хмыкнул:
– Правильная характеристика.
– А что ты делаешь? – спросила я, хотя это было яснее ясного. Но мне надо было сориентироваться.
– Пью ром. И курю, – ответствовал Маковеев. – Наркоз. Помогает плохо. Лисичка, как же это больно… Это как будто тебе половину тебя оттяпали прямо по живому. Или раздавили.
– Знаю, – сказала я.
Я правда знаю. Но когда тебя в ошмётки раздавил Бог, отняв у тебя любимого человека, это всё-таки не так страшно, как если это сделал сам любимый человек. Добрый Боженька уберёг меня от последнего. А Маковеева – нет.
– Останется шрам, – тупо сказала я, – и будет болеть. К дождю.
– Смешно, – оценил Маковеев.
– Но я тебя не буду жалеть, Кир, – сказала я. – Тебе двадцать семь, ты не девочка пятнадцатилетняя. Ты его распустил, Лёшу, до безобразия, избаловал, посадил себе на шею. Ты хотел всё контролировать. А это жизнь-сука, её контролировать просто нельзя, нельзя всё предусмотреть!
– Нет, я же знал, что у нас будет кризис семи лет, – пробормотал Маковеев, – но я его планировал на сентябрь… Ты чего там стучишь??
– Бьюсь головой об стену!!! – заорала я. – Планировал его на сентябрь!!!
– Ну да, – подтвердил Маковеев. – Семь лет как раз в сентябре. А этот пидарас пошёл в клуб, просрал все деньги, зашёл в магазин погреться… и знаешь, я думаю, вот честно… лучше б его… – Он тяжело замолк.
– Не смей так говорить и думать, – сказала я. – Пусть живёт. С кем хочет, но пусть будет живой. И здоровый. И вообще. У тебя было семь лет счастья. Ты Лёшу любил. Вы были вместе. Семь лет! У других и такого не бывает.
Даже у гетных пар такое нечасто, скажу я вам. Многие семьи держатся просто детьми, вот и всё. С геями ещё сложнее. Текучка кадров охрененная.
– Что мне делать, если он вернётся? – спросил Маковеев.
– Он тебе нужен? – спросила я.
– Не знаю, – ответил Маковеев. – Всё равно того, что было, не будет. Но как мне теперь вообще с кем бы то ни было строить отношения? Как мне теперь планировать свою жизнь, если всё рухнуло?
– Христа ради! – зашипела я, снова побившись затылком об стену. – Ничего не планируй!! Пей. Кури. Предавайся. Работай. Если он вернётся, спусти его с лестницы. Или прикуй наручниками к батарее. Я приеду летом, мы с тобой сходим в гей-клуб, и я тебе найду кого-нибудь хорошего, клянусь. Ты же прекрасный, ты исключительный, замечательный, чтоб тебя! Да ты составишь счастье любой женщины, мужчины и другой вариации!!!
Маковеев заржал.
– Только не вздумай делать глупости! – пригрозила я.
– С восьмого этажа не прыгну, если ты об этом, – пообещал он.
– И с девятого! И с моста! И… – я задумалась, пытаясь всё предусмотреть.
– Ты только что говорила, что невозможно всё предусмотреть, – злорадно напомнил Маковеев. – Кстати, насчёт батареи – дельная мысль.
Я подумала, что на месте Лёши тоже бы подумала о батарее.
– Ладно, – сказал Маковеев уже достаточно бодро. – Я тебя понял, и я тебя люблю. Привет маме, Зайцу и котам.
– И я тебя люблю. Привет… м-м-м… коту, – мрачно сказала я. После семи лет передавания приветов Лёше перестроиться было трудно.
– Вот он, кот, у меня на коленях, – сказал Маковеев. – Надо было Лёшу кастрировать, как кота. Я подумаю об этом.
– Маковеев!!! – заорала я.
Маковеев заржал и отключился.
Я не знаю, как вернуть ему веру в себя, внушить, что всего не распланируешь, ибо это суть его натуры, не знаю, как он будет впредь строить отношения.
Я не знаю, вернётся ли Лёша. Я не знаю, нужен ли он теперь Маковееву.
Но я точно знаю, что мы нужны друг другу. И я, чёрт побери, для него всё сделаю.
Всё.
Это не пафос, а факт.
Спасибо, что выслушали.

УПД. Не написала, что у Маковеева есть, как и у меня, чудесная Гексли-Кляксик, и я так думаю, мы ему-таки поможем.
УПД-2. Перечитала все комменты. Ребята, как я вас люблю... Как жаль, что всех нас сейчас нет рядом с Маковеевым.