ИВАН-ЦАРЕВИЧ И СЕРЫЙ ВОЛК

[sillvercat]

Название: Иван-Царевич и Серый Волк
Автор:  sillvercat
Бета:  Xin Rei,  uffinell,  Glololo
Размер: миди, 4600 слов
Пейринг/персонажи: Остин, Тайлер, Волк, Шакира
Категория: джен, гет
Жанр: космическая опера, броманс, hurt/comfort
Рейтинг: R
Краткое содержание: в далёкой-далёкой Галактике, где средневековье соседствует с космическими кораблями, прекрасный принц по имени Остин потерял всё и живёт только мечтой о мести… пока не встречает Волка.
Предупреждение: насилие, обсценная лексика

Читать дальше

Написано для WTF Psyhosophy 2014.
По соционике и П-Й: Остин — Андерсен (ЭЛВФ), Есенин; Тай — Ленин (ВЛФЭ), Жуков; Волк — Бухарин (ЭФЛВ), Гюго; Шакира — Чехов (ФВЭЛ), f!Наполеон
От автора: Ссылка на WTF-2014: wtfcombat2014.diary.ru/p195603437.htm

Эта вещь появилась на свет исключительно благодаря  Xin Rei.
Герои впервые обозначились в эпизодах вот здесь: ДОБРО НА ХВОСТЕ

Другие мои фики из той же Вселенной:
НИКОГДА НЕ ГОВОРИ «ВСЕГДА»
КОЛЫБЕЛЬНАЯ

И спасибо Первому и Постоянному Читателю:  F-fantazy.



* * *

Остин маар Черуа никогда и ничего не забывал. Он многое хотел бы забыть, — видят боги, как отчаянно хотел! — но просто не мог. И помнилось ему в первую очередь не то хорошее, что было в его жизни до рокового лета, когда разрушилась его жизнь.

Остина, единственного наследника рода, любили и нежили мать, няньки и многочисленная дворня. И эта всеобщая любовь казалась ему, сопляку, вечной.

Он безнаказанно вытаптывал клумбы, заботливо высаженные старым садовником Варном, носясь вокруг с отцовским арбалетом в руках. Нянька Клементина до утра сидела возле его изголовья, когда он метался в простудном жару, плетя бесконечные истории, хотя сама немилосердно клевала носом.

А маленькая круглощёкая горничная Флёр, которая была всего на год старше него, в начале того страшного лета увела Остина на конюшню. Там она упала вместе с ним в груду соломы, задрав домотканую юбку. А он, замирая и едва дыша от возбуждения, принялся робко гладить её крепкие круглые груди и щупать тайное местечко под задранным подолом. Местечко было жарким и влажным, Флёр ёрзала под неумелой рукой Остина, ойкала и прерывисто вздыхала. И если бы не тот же садовник Варн, зашедший в конюшню за своим рыжим мулом, неизвестно, как бы всё закончилось. Варн молча хлестнул вожжами пониже спины промчавшуюся мимо него Флёр. А Остину, машинально выпутывавшему из волос соломинки и пытавшемуся повернуться так, чтобы скрыть бугор в штанах, старик только низко поклонился и вздохнул.

Непутёвая Флёр приходилась ему внучкой.

Всё это память Остина цепко хранила, но предательски перескакивала совсем на другие картины.

Вот маленькая Флёр валяется сломанной куклой на той же цветочной клумбе. Её подол вновь задран до самых подмышек, бесстыдно оголив покрытые синяками бёдра, а нежное тонкое горло небрежно перечёркнуто лезвием кинжала с гербом маар Струцигов на рукояти. Её жажда плотской любви наконец-то навсегда утолена.

Рядом — почти обезглавленный труп её деда, кинувшегося защищать внучку. Седая его борода покраснела от крови. Эту кровь, расползшуюся багряно-чёрной лужей, с ворчанием жадно разлизывают волколаки маар Струцигов.

А на парапете сторожевой башни — высокая стройная фигура матери, герцогини Туанетты маар Черуа. Как же развевались её светлые кудри, когда она летела вниз, на холодные камни двора… но ей удалось спастись от участи, уготованной Флёр!

Остин видел всё это во сне почти каждую ночь. Потом — через ночь. Потом ещё реже. Но всё равно видел.

В тот день ему повезло — он отправился в луга притравливать на фазанов отцовского беркута. С самого утра его томила непонятная острая тоска, от которой больно сжималось сердце. Но Остин никому, даже матери, не мог рассказать об этом. Ибо знал, что мать только проведёт по его щеке рукой, унизанной перстнями, и горько вздохнёт — мол, единственный сын и наследник рода маар Черуа вновь ведёт себя как девчонка на грани лунных дней месяца. Остину нестерпимо было думать об этом, вот потому он взял тогда беркута, оседлал коня и выехал на охоту.

Увлечённый травлей, он не заметил, как на поляне возле замка приземлился космолёт маар Струцигов. Он увидел клубы сизого дыма, багровые отсветы пламени над стенами замка, — и погнал коня к дому во весь опор, обмирая от подступившего вплотную ощущения страшной беды.

Ему опять повезло — конь на всём скаку угодил копытом в кроличью нору, и Остин грянулся оземь. Когда же он очнулся и кое-как пробрался к замку, всё было уже кончено.

Наёмники маар Струцигов пировали, празднуя победу. «Над беззащитными», — яростно думал Остин, кусая губы и силясь закрыть глаза, чтоб не видеть всего, что представало взору возле родного дома. Но эти ужасные гибельные картины раз и навсегда отпечатались огненным клеймом на сетчатке его широко раскрытых глаз.

Он ещё раз потерял сознание, когда увидел, как его мать птицей ринулась вниз со сторожевой башни, и, к своему счастью, не успел услышать глухого удара её тела о камни. Он пришёл в себя, когда уже совсем стемнело.

Со стороны замка доносились пьяные вопли и хохот. Похоже было, что наследника маар Черуа никто пока искать не собирался. Бесслёзно всхлипывая, Остин выбрался из кустов и почти пополз к чужому космолёту, думая только о том, что не смог ни защитить, ни похоронить ни свою мать, ни Флёр, ни Варна… никого из тех, кто был ему дорог.

Ещё он думал, что самым лучшим для него сейчас было бы выйти навстречу маар Струцигам и тоже принять смерть. Но он уже знал, что смерть эта будет нелёгкой и позорной — наёмники затравят его волколаками, посадят на кол или выдумают ещё что-нибудь столь же потешное.

Остин бесшумно подобрался к чужому космолёту и охотничьим ножом перерезал горло болтавшемуся там и безмятежно зевавшему часовому — так же хладнокровно, как недавно эти стервятники перерезали горло малютке Флёр. Тёплая кровь хлынула ему на руки, и он брезгливо отряхнул пальцы. Но когда часовой, хрипя и булькая, мешком повалился наземь, Остин ощутил пьянящую головокружительную радость — звериную радость хищника.

Он угнал с космолёта шлюпку и помчался в поместье ближайшего соседа и старого друга отца — за помощью.

Ну а сосед, советник короля Филиппа маар Бёрк, значительно воздев кверху костлявый палец, объяснил полумёртвому от ужаса и потрясения Остину, что род маар Черуа был выкошен, подобно сорной траве, «из государственных соображений». Король Филипп возжелал заручиться поддержкой маар Струцигов для укрепления зашатавшегося под натиском чужепланетных корпораций трона. А для этого легче всего было дать маар Струцигам позволение завладеть землями давних врагов — маар Черуа. Тем более что глава рода маар Черуа недавно погиб, оставив после себя лишь вдову да сопливого мальчишку-наследника, которые были совершенно бесполезны трону.

Слушая это, Остин ощущал себя одной-единственной случайно уцелевшей от выкоса травинкой и до хруста стискивал пальцы, чтобы не заорать в голос от тоски и боли.

Это было бы слишком позорно.

Но собственный вопль стыл у него в глотке, пока он остервенело смывал с себя чужую кровь в мыльне, куда его с поклоном отвёл слуга. Потом он, завернувшись в простыню, на подламывающихся ногах добрёл до отведённой ему гостевой спальни. Он уже собрался было рухнуть на кровать, застеленную хрустким, пахнущим лавандой бельём, когда взгляд его случайно упал за окно. Шлюпка, на которой он прилетел в соседское поместье, мигая красными бортовыми огнями, быстро уходила в сторону бывшего замка маар Черуа. И Остин, холодея, всем своим обострённым чутьём понял, что его предали.

Видимо, тоже из поганых государственных соображений.

Вникать в политические хитросплетения Остин не собирался. Упираясь ладонью в резной столбик пышной кровати, он обильно и с наслаждением помочился на постель, а потом надел своё измятое и грязное платье и вылез в окно, цепляясь за толстые колючие плети обвей-травы.

В доме маар Бёрка ему никого не пришлось убивать. Он просто оглушил мальчишку-грума ударом рукояти ножа и помчался в столицу, нещадно нахлёстывая украденную пегую кобылу. Остин уже не стремился искать чьей-либо защиты и помощи. Просто в столице был единственный на планете космопорт, где приземлялись чужие космолёты.

К одному из таких космолётов под названием «Пантера» он и прибился. Так прибивается к незнакомому порогу затравленный и полудохлый бродячий щенок.

Капитаном «Пантеры» была женщина. Тонкие пальцы её, когда она взяла Остина за подбородок, оказались унизаны перстнями, как пальцы его матери. Но взгляд её был отнюдь не материнским, а плотоядным. Как у громадной свирепой кошки, давшей название кораблю.

— Твоё имя, мальчик? — властно спросила она низким бархатным голосом. Её глаза, зелёные и раскосые, гипнотизировали Остина, и он несколько раз судорожно сглотнул, прежде чем ответить, — опустив своё родовое имя.

— А я — Шакира, — лениво, врастяжку отозвалась женщина. — Ты прехорошенький чертёнок. Мне наплевать, в чём ты тут провинился. Я тебя возьму.

Остин вспыхнул и весь сжался под её жадным взглядом, чувствуя себя голым как червь. Свою холодноватую красоту — тонкие черты узкого лица, лазурно-льдистые глаза и очень светлые локоны, которые казались добела выгоревшими, — он унаследовал от матери, считавшейся первой красавицей королевства.

Но тогда, стоя перед надменно усмехавшейся Шакирой, он впервые в жизни пожалел, что не уродлив.

В постели Шакиры Остин лишился девственности. Он чувствовал себя беспомощной мышью в кошачьих когтях, и это было унизительно до обморока, тем более что Шакира довольно похохатывала, забавляясь его растерянностью и жгучим смущением. Даже сейчас, спустя годы, Остин корчился от стыда, вспоминая ту ночь. Тогда ему отчаянно хотелось плакать, но он не мог позволить себе эту слабость. Он скрутил слабость, загнав её на самое дно души. Гордость — последнее, что у него оставалось.

Остин маар Черуа потерял всё, что имел, всех, кто его любил, стал игрушкой в чужих руках — и ни на минуту не позволял себе забыть об этом.

Семья маар Струцигов.

Советник Бёрк.

Король Филипп.

Все они должны были заплатить за гибель его семьи, за его собственный позор.

Заплатить сполна.


* * *

Остин не успел наскучить Шакире. Дни он проводил в штурманской рубке, обучаясь навигации у равнодушного киборга, и с тоской ждал ночей, при мысли о которых у него подкашивались ноги. Он ненавидел себя за это, но душные и отвратительно сладкие ночи в объятиях Шакиры, пылко забавлявшейся своей новой игрушкой, скоро оборвались.

В созвездии Дельты «Пантеру» настиг сторожевой космолёт горнорудной компании, чью золотоносную шахту Шакира собиралась ограбить. Завязался бой, появился второй сторожевик, прижав «Пантеру» к поверхности планеты. Бесстрастный голос в динамиках предложил пиратам либо сдаться и стать рабами на шахтах, либо сгореть вместе с космолётом. Свирепо матерясь, Шакира выбрала жизнь и сдалась вместе с уцелевшей командой.

На рудниках планеты, которую каторжники называли просто Сука-Шахта, Остин, как ни странно, почувствовал себя лучше, чем раньше. Тяжёлая работа беспощадно выкручивала ему жилы, но он быстро вытянулся, окреп и развернулся в плечах. Кроме того, у него не оставалось времени на воспоминания — выхлебав вечером миску баланды, он едва доползал до своих нар и падал на груду завшивленного тряпья, сморённый усталостью.

Остин маар Черуа, единственный наследник знатного рода, оказался на поверку терпеливым и неприхотливым, как вьючная лошадь, безропотно волокущая тюки по горным тропам и отмахивающаяся хвостом от назойливых слепней. Краем сознания он удивлялся этакой метаморфозе, но не слишком. Ему было не до размышлений — он учился выживать.

Трое соседей по бараку, привлечённые его миловидностью, попытались было употребить его в постыдной роли девки для утех. Но Остин, с трудом сообразив, чего они от него хотят, отбивался, как дикий зверь, полосуя направо и налево своим припрятанным за голенищем охотничьим ножом. И каторжники отступили, цедя яростные ругательства. Надсадно дыша, Остин тем же окровавленным ножом безжалостно обрезал под корень свои светлые локоны и забился в угол нар, не выпуская ножа из рук.

Спустя пару ночей к нему опять подступили — уже пятеро. Впрочем, вскоре из бешено рычащего клубка вывалился один из нападавших, с воем и проклятиями сжимавший левой рукой запястье правой. Острым, как бритва, ножом Остин отсёк ему три пальца, мусором посыпавшихся на утоптанную землю.

Остальная четвёрка нападавших совершенно остервенела, и Остин, похолодев, почувствовал — ему не отбиться. Внутренности у него скрутились в тугой ледяной жгут. Он отчётливо понимал, что после эдакого ему останется только кинуться в шурф, чтобы его злосчастное тело наконец превратилось в кровавые ошмётки. Но сквозь гулкий звон в ушах и рычание каторжников он расслышал властный окрик из-за спины:

— А ну стоять, твари!

Чужие руки неохотно разжались, и Остин увидел рядом рослого черноголового парня, которого все здесь звали Таем. Тай был лет на пять старше него и верховодил на шахте, где с ним считались даже стражники. Он раскидал нападавших, как щенят, и протянул ладонь недоверчиво отпрянувшему Остину.

— Ты пацан что надо, — коротко сказал Тай, пристально глядя на него из-под сросшихся бровей. — Рисковый. Не выпёрдываешься, хоть и не из простых. И вкалывать умеешь. Держись меня, не пропадёшь.

Остин смотрел не на протянутую руку, — в серые угрюмые глаза Тая. Его странное чутьё вновь не подвело его: он видел, что Тай говорит правду и искренне хочет ему помочь. Помедлив, он неловко вложил свою тонкую руку в его смуглую широкую ладонь, а Тай, мимолётно улыбнувшись, похлопал его по плечу.

Теперь Остин мог хоть немного оттаять, но он сам запретил себе это. Судьба караулила его, как ястреб — куропатку, а боги не знали милосердия. Его мать была самой доброй на свете женщиной — и какую же участь они ей уготовили? Остин не смел привязываться к Таю, — он слишком боялся терять. А самому Таю хватало того, что мальчишка держится поблизости, — в душу к Остину он не лез, ни о чём не расспрашивал, да и о себе рассказывал скупо: лишь то, что был когда-то косморазведчиком и на каторгу загремел по дури и из-за бабы.

Этому Остин ничуть не удивился.

Иногда он видел Шакиру. Та уж точно не пропала, сумев окрутить офицера охраны, и даже переселилась к нему в каптёрку. Остин думал о ней с каким-то брезгливым восхищением, но именно Шакира, опоив чем-то своего любовника, помогла десятку каторжников сбежать.

В числе этих десяти оказался и Остин.

О намеченном побеге ему сообщил Тай, криво усмехнувшись:

— Твоя бывшая хозяйка обещала добыть корабль для тех, кто не зассыт и решится скипнуть отсюда. Может, мы и долетим-то только до орбиты, а там нас ухайдакают, но игра стоит свеч. Ты в деле, парень?

Остин молча кивнул. Когда ты всего лишён, терять уже нечего, слава богам.

Но он уцелел, когда вокруг него в последнем рывке к свободе падали сражённые пулями люди. Среди них была и Шакира. Остин застыл, глядя на её шёлковые кудри, волной разметавшиеся по серым камням. Тай железной рукой встряхнул его за плечо и толкнул в шлюз космолёта:

— Пошёл!

И они вновь взлетели к звёздам. Тай оказался отличным пилотом, а Остину пригодилась штурманская выучка, полученная на «Пантере». Сторожевикам не удалось сбить их на орбите, и угнанный корабль благополучно достиг планетной системы Альфа. Там Тай высадил одуревших от предвкушения свободы каторжников, а сам, переглянувшись с Остином, вновь направил корабль в просторы космоса. Он только спросил:

— Как назовём тачку?

И Остин, впервые от души улыбнувшись, отозвался, мечтательно глядя на кружившиеся в иллюминаторе созвездия:

— «Беркут».

— Краси-иво, — с усмешкой протянул Тай. — Я бы «Кабаном» каким-нибудь назвал разве что.

Кораблик и вправду выглядел неказисто, но был надёжен, и Остин снова расплылся в улыбке, на несколько мгновений позволив себе эту слабость. А потом отвернулся, надевая на лицо привычную ледяную маску.

Он чувствовал, как эта маска врастает в кожу — до самых костей, и холодные иголочки с хрустом впиваются в глаза, вымораживая малейшее тепло из взгляда. Но ведь слыть и быть бессердечным мудаком не так больно, как терять тех, к кому ты сдуру привязался.


* * *

Волк встретился им на планете развлечений под названием Мелисса, в системе Лебедя. Остин с Таем иногда позволяли себе потратить часть денег, добытых на контрабанде разной дребедени, запрещённой в других частях Галактики. Остин с большим удовольствием остался бы на корабле, но он не мог отставать от Тая, — чтоб тот не счёл его мальчишкой, неспособным управиться с картами, с бутылкой или женщиной.

В одном из баров Мелиссы Тай и Остин и наткнулись на Волка, который сразу же полез обниматься с Таем.

— У-у, чёртов зверюга, — любовно протянул Тай, охлопывая косматые бока Волка. — Не пристрелили тебя ещё?

— Не дождёшься! — легко отозвался тот.

Строго говоря, Волк не был волком, ибо являлся существом разумным, даже более чем, и ходил на двух ногах. Но он выглядел именно как волк — только вставший на задние лапы. Его густая шерсть отливала синевой на хребте, а грудь и брюхо были почти белыми, как и весело мотавшийся из стороны в сторону пушистый хвост. Его впечатляющие гениталии, не прикрытые даже клочком ткани, явственно обозначали половую принадлежность. Остин сперва выпялился на них с интересом, а потом опомнился, покраснел и отвернулся.

Волк, заметив это, рыкнул — как рассмеялся. Его белоснежный оскал легко можно было принять за улыбку, да он, по сути, и был улыбкой.

Волк отправился вместе с ними по барам, а потом по бабам. Женщины в весёлых домах после первого испуга и взвизгиваний висли на нём, теребя его густую шерсть. Они осторожно тыкали пальчиками в его острые клыки и снова упоённо визжали, когда он, притворяясь, что хочет откусить эти пальчики, звонко клацал зубами. А потом одна из проституток резво опустилась на четвереньки, задрав юбку и нетерпеливо подставив Волку округлый пышный зад. Остин, завидев это, остолбенел, попятился и с грохотом вывалился за дверь под дружный хохот остальных. Но эта непотребная и невыносимо соблазнительная картина навсегда застряла в его памяти.

Волк легко влился в их крохотный экипаж. Его когтистые лапы управлялись с предметами не хуже человеческих рук. Когда он возился в приборном отсеке с механизмами или варганил ужин на кухне, то всегда тихонько подвывал что-то себе под нос. Вой этот был весьма мелодичен, хоть и устрашающ.

На космолингве он изъяснялся отменно и вообще болтал, не закрывая пасти. Остин то и дело ловил себя на том, что пялится на него и слушает, разинув рот, как какая-нибудь глупая бабёнка. Он тут же спохватывался, но уже через пять минут снова зависал, таращась на Волка.

Он никак не мог определиться в своём отношении к нему. Тай никогда не донимал Остина, ничего от него не требовал, кроме как по делу. Волк же то и дело чего-то добивался: чтоб они с Таем, например, вылезли из коек и попробовали какие-нибудь мочёные яблочки — при таких-то зубищах он оказался вегетарианцем! Или устраивал сауну с ароматическими травами в душевой, опостылевшей всем за долгие дни полёта, — кстати, он был ещё и чистюлей!

Остина так и тянуло запустить вечно мёрзнувшие пальцы в косматую шерсть на загривке Волка. А потом обнять его за могучую шею, зарыться носом в тёплый мех и рыдать, — рыдать до икоты, до судорог. Порой ему так хотелось этого, что в горле саднило. Но Остин, конечно же, держал своё дурацкое и противоестественное желание при себе, — как и любые другие желания вкупе со слабостями.

В общем, Волка он дичился, бурчал в ответ на его добродушные подначки, а на попытки дружелюбно себя потормошить ощетинивался, как бешеная кошка… но тем не менее всегда держался поблизости от него, будто заколдованный.

Тай, очевидно, подметив всё это, только молча улыбался, но ничего не говорил. Сам он, как понял Остин, знал Волка давно, и вот однажды, зайдя в штурманскую рубку, где Остин нёс вахту, очень спокойно и просто обмолвился, даже не глядя на него:

— Наш механик — знатная особа, парень. Принц на своей планете.

Остин онемело уставился на Тая, а тот невозмутимо закончил, деловито глянув на показания приборов:

— То, что он тут с нами… кувыркается, так это просто от скуки. Он одного с тобой поля ягода, вы оба знатные особы, не то что я, лапоть деревенский.

Тай, как опять же самостоятельно вычислил Остин, был родом из колонии славянских поселенцев на планете под названием Мизгирь.

Он подмигнул Остину, широко зевнул, поскрёб грудь под рубахой и отправился восвояси, а Остин так и остался сидеть в своём штурманском кресле, как оглушённый.

Всё то же предчувствие, не раз определявшее его дальнейшую судьбу, ясно говорило ему, даже нет — кричало, что небрежно произнесённые Таем слова могут изменить в его жизни всё.

Если он на это решится.


* * *

Той же ночью Остин с придушенным криком сорвался с койки, врезавшись в дверь каюты, и едва не вышиб её.

Ему снова приснилась резня, учинённая маар Струцигами в его доме… только палачом на сей раз оказался он сам. Это он с хохотом задирал юбку на визжащей от ужаса Флёр, это он взмахом ножа отсекал голову старику Варну, он бросал факел в конюшню, где метались с тонким ржанием лошади…

Остин машинально провёл рукой по мокрому от пота лбу, не сразу сообразив, что кто-то снаружи пытается открыть дверь, в которую он упёрся плечом.

— Эй! Ты в порядке, дружище?

Густой голос Волка был полон искренней тревоги, и Остину нестерпимо захотелось закричать: «Нет!» И ещё: «Какое тебе дело?» И ещё: «Какой я тебе дружище?!»

Но он только буркнул: «Да» и кое-как поднялся на ноги.

— Чайку, может? С ликёром? — весело предложил Волк, терпеливо отираясь снаружи, — Остин видел в щель двери его лохматый голубовато-серый бок.

Помедлив, он опять хрипло буркнул: «Да», вышел и поплёлся вслед за Волком в кухонный отсек, сам не зная, зачем он это делает.

Впрочем, нет, он знал.

— Тай сказал, что ты — принц на своей планете, — выпалил он сдавленным голосом, устроившись напротив Волка на высоком табурете и обхватив ладонями огромную глиняную кружку с дымящимся чаем, которую Волк поставил перед ним.

Раскосые глаза Волка остро сверкнули.

— Да, — ответил он лаконично, совсем как Остин. Но потом, помолчав, добавил: — Я командовал гвардией. Я — единственный наследник короны наших императоров по прямой линии. Но это не столь важно.

— Не столь важно?!

Остин слышал, как срывается от напряжения его голос, но ничего не мог с собой поделать. Гнев забурлил в нём, ломая броню обычного хладнокровия, — так вулканическая лава прорывается сквозь корку застывшей грязи и пепла.

— Прежде чем стать королём, я хочу увидеть мир и узнать его получше, — просто объяснил Волк, осторожно дуя в свою кружку. И добавил, слегка осклабившись: — Я не изгнанник. Я могу вернуться в любой момент и принять трон.

— Да тебя могут убить в любой момент! — закричал Остин, не выдержав. Боги, какая дурацкая детская беспечность! — Что за херню ты тут городишь?! Узнать мир! Весь этот ёбаный мир — просто сточная яма, полная дерьма!

Он осёкся, прикусив губу. Резко оттолкнул кружку, расплескав чай, рывком поднялся и направился обратно в каюту. Волк проводил его внимательным взглядом, но, как ни странно, больше ни словом не обмолвился.


* * *

Для Остина наступило время бессонных ночей. Он позволил себе то, чего так долго не мог позволить — размышлять о своей дальнейшей судьбе.

Сейчас у него появился настоящий шанс вернуться на родную планету и отомстить. Он твёрдо знал, что мог, действительно мог уговорить Волка дать ему бойцов из своей гвардии, чтоб дотла выжечь земли маар Струцигов, с триумфом вернувшись в собственный замок, и никакой король Филипп не помешал бы ему!

Но как, как решиться на это?

Остин чувствовал, что если он расскажет Волку всю правду о себе и попросит помощи, тот не откажется помочь. Но какую цену придётся за это заплатить?!

Он чувствовал, что привлекает Волка, что тот с неосознанным удовольствием пытается коснуться его. О Боги, Остин знал о том, каким желанным может быть его проклятое тело и для мужчин, и для женщин. Но Волк ведь даже не был человеком!

Ну почему же Остин не остался тогда в публичном доме, чтобы точно всё выяснить… досконально узнать, как же это происходит у… у гуманоидов-псов!

Ужасаясь самому себе и нервно оглядываясь на дверь каюты, он вывел на дисплей компьютера данные о расе, к которой принадлежал Волк. Торопливо прочёл их и длинно, с невероятным облегчением выдохнул. Представители этой расы размножались обычным для млекопитающих способом, который ничем не напоминал собачью вязку, чего Остин так страшился.

Ему было наплевать на то, насколько пострадает его злосчастное естество, но его гордость эдакого точно не выдержала бы.

Впрочем, — мрачно подумал Остин, — эта клятая гордость лопнет, разорвав его изнутри, когда он предложит Волку себя в обмен на месть маар Струцигам.

Остин почти перестал спать, измученный этими терзаниями, и есть — тем более, благо Тай решил устроить «Беркуту» жёсткую проверку всех систем и дел у экипажа было по горло. Как-то вечером Остин в скафандре торчал на обшивке корабля, выправляя приборы астронавигации, слегка пострадавшие от метеоритного дождя — в окружении созвездий, таких неправдоподобно прекрасных, что сердце замирало. Почему он не может просто отцепиться от обшивки и полететь прочь от корабля — прочь, прочь, чтобы уже не приходилось решать, выбирать, мучиться, метаться… чтобы просто стать частью этой невыносимой красоты?

Тяжелая рука опустилась ему на плечо — нет, не рука, а лапа.

Волк успокаивающе оскалился при виде его смятения, смешно сморщив нос за стеклом шлема, и свободной лапой указал на распахнутый шлюз. Оправившись от испуга, Остин сердито дернул плечом, размыкая чужую хватку, но к шлюзу всё-таки поспешил.

«Беркут» задраил люк за их спинами, Остин сбросил скафандр, и Волк последовал его примеру, продолжая лыбиться. Шерсть между его ушами забавно встопорщилась, и Остин поймал себя на том, что автоматически подымает руку — пригладить её.

Проклятье, что за наваждение!

Остин едва не застонал, с отвратительным сосущим чувством под ложечкой осознавая, что пойман — пойман в ловушку собственной неукротимой жажды мести и столь же непреодолимой тяги к другому существу.

Инопланетному существу одного с ним пола! Зверю! Животному!

Слово «скотоложество» встало перед его мысленным взором, будто выжженное огненными буквами, и он невольно зажмурился до боли.

— Эй… — раздался над его головой рокочущий голос. — Ты в порядке? Что с тобой?

Остин вскинул ресницы и уставился прямо в раскосые глаза Волка, которые светились тревогой, любопытством и приязнью. На сердце у него вдруг странно потеплело.

Волк не был человеком. Но и зверем он не был.

— Ты мне не нравишься, — без обиняков заявил Волк, и Остин разинул рот, но оскорбиться не успел, потому что тот серьёзно продолжал: — Не нравится то, о чём ты думаешь. Ты всё время думаешь о чём-то плохом. Чёрном. Но сам ты… — Он задумался, видимо, ища подходящее слово на космолингве, и наконец произнёс что-то гортанно-рычащее.

— Чего? — растерянно моргнул Остин.

— Ты — сломанный цветок, — сказал Волк тихо. — Мы говорим так про тех, кто ранен жизнью слишком сильно и боится жить дальше.

— Я ничего не боюсь! — вспыхнув, Остин сжал кулаки.

— Я сказал — боится жить, — устало уточнил Волк, склоняя лобастую голову. — Я знаю, что смерти ты не боишься. Ты хочешь умереть.

Остин почувствовал, что задыхается, судорожно хватая воздух ртом. Как он догадался? Как он мог догадаться, этот клыкастый лохматый зверь с чуждым разумом, чуждым метаболизмом, — о том, в чём Остин и самому-то себе не признавался?!

Потрясённо глядя в зрачки Волка, которые — видимо, от волнения — расширились почти до золотистой радужки, Остин прошептал:

— Я… хочу умереть, но сначала — отомстить.

И Остин начал рассказывать — сухо и скупо, пытаясь совладать с чувствами, начавшими накрывать его одной громадной страшной волной. Он снова сжал кулаки так, что ногти врезались в ладони, когда заметил, как в глазах Волка что-то мелькнуло.

Боль?

Жалость?

— Не смей меня жалеть! — прервав рассказ, прошипел он. — Не смей! Мне не это от тебя нужно!

Он весь дрожал, чувствуя, как натянут каждый нерв, а горло снова конвульсивно сжалось, едва пропуская горячий сухой воздух.

— Я не жалею тебя, — медленно проговорил Волк. — Не жалею, клянусь. Жалеют слабых, а ты сильный. Продолжай.

Но Остин не мог продолжать. Это было уже слишком — услышать такое! Он молчал, переглатывая и уставясь в пол, моля богов, чтоб те не дали ему позорно растечься в лужу кровавых соплей. Он слишком хорошо понимал, что, дав себе волю, прорыдает до обморока, так и не сказав главного.

— Ты… поможешь… мне? — просипел он наконец, подняв на Волка глаза, перед которыми всё плясало и туманилось. Это было ужасно, тем более сейчас, когда Волк сам назвал Остина сильным, но он отчаянно надеялся, что Волк поймёт. — Потом ты получишь всё, что угодно, за свою помощь… всё, что захочешь! Даже если ты хочешь… меня.

То, что сделал Волк в ответ, потрясло Остина до глубины души — он вдруг присел на корточки у его ног, глядя на него снизу вверх и тем самым став ещё более похожим на громадного зверя… вот только золотистые глаза его были тревожными, серьёзными и полными тепла.

— Хочу только, чтоб ты пообещал мне, что не будешь больше желать себе смерти, малыш… — проговорил он совсем тихо. — Вот и всё. И мне больше ничего от тебя не надо.

Остин неверяще потряс головой. Неужели он действительно услышал именно это?!

Зашатавшись, он вытянул руки, машинально ухватившись за сильную шею Волка и с наслаждением ощутив под пальцами его густую шерсть. Всё огромное тело Волка излучало тепло, и Остин не мог разжать рук, так и потянувшись к его живительному жару. Да, это было дико, стыдно, позорно, но он просто не мог отстраниться! Боги, как же долго он мёрз...

Остин весь напрягся и сжался, когда Волк легко перебросил его через плечо, подымаясь на ноги, но тут же расслабился, снова блаженно погружая обе руки в его косматый мех, пахнущий лесными травами.

Он вдруг почувствовал, что согревается.

Волк сам только что сказал, что ничего от него не потребует. Пообещал, что поможет. Теперь Остин мог вернуться домой — не изгоем, не жалким рабом, не ожидающим казни пленником. Вернуться с гвардией Волка. Его мать будет отомщена. И малышка Флёр. И Варн, и Клементина. И тогда он наконец-то отдохнёт… наконец-то забудет всё… наконец-то ему станет тепло… тепло, как сейчас…

Но ведь ему уже стало тепло! И даже безо всякой мести!

От этой мысли Остин даже дёрнулся, распахнул глаза, но тут же смежил веки. Он обдумает всё это, да… но не теперь. Теперь он ощущал лишь, что каждая косточка, каждый нерв его тела жаждет одного — покоя.

Покачиваясь в этом блаженном покое, он не заметил, как Волк осторожно вытряхнул его из одежды, устраивая поудобнее на койке, и закутал с головой в одеяло. И не услышал, как Тай встал у порога и пробормотал что-то, с неловкой усмешкой глядя на них обоих.

Остин спал — впервые за много-много месяцев спал безмятежно.

Волк вопросительно вздёрнул бровь, оборачиваясь к Таю.

— М-м?

И Тай, всё так же смущённо улыбаясь, — и Волку непривычно было видеть эту улыбку на его всегда бесстрастном смуглом лице, — перевёл на космолингву то, что сказал на родном языке, мало кому известном за пределами его Галактики:

— Иван-Царевич и Серый Волк.