ТЕКСТЫ ДЛЯ РУСОРИДЖЕЙ-2017, ЧАСТЬ 1

[sillvercat]

Маленькое предисловие: как обычно, начинаю с того, чем особенно горжусь, что взято из самой что ни на есть жизни и ради чего стоило мне вообще идти на минувшую ФБ...

Название: Мать-казачка
Автор: sillvercat для fandom Russian original 2017
Бета: Санди Зырянова
Размер: мини, 1515 слов
Пейринг/Персонажи: Матрёна, Яшка, Богдан, Митя и другие
Категория: джен
Жанр: военная драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: Идёт Великая Отечественная война. Матрёна живёт на отдалённом хуторе, у неё пятеро своих детей, но она принимает в семью сирот — цыганёнка и еврея...
Примечания: написано на основе реального случая
Предупреждение: смерть главной героини; говор персонажей — так называемая «балачка» («суржик»), смесь русского и украинского.
Ссылка на ФБ-17: тут

Хутор затерялся в плавнях.
Плавни любого принимали и скрывали: и птицу, и зверя, и человека. Буро-жёлтые, в Яшкин рост, камыши шуршали под ветром, шелестели длинными узкими листьями с острыми краями.
Там могло водиться «казнащо», как объяснял, прищурив насмешливые глаза, Богдан. А Митя тихо, но упрямо его поправлял: «Так не говорят. Надо — непонятно что». Богдан хмуро бурчал, заслышав это: «Дюже вумный», но уже не добавлял «жидёнок». За «жидёнка» он однажды схлопотал зуботычину от матери. Рука у Матрёны была тяжёлой, и разбитая губа сразу закровила. С тех пор Богдан никогда не говорил так.
Богдан был двумя годами старше Мити и Яшки, которым перед войной сравнялось одиннадцать. Матрёниным близнецам, Федьке с Васькой, было восемь. Ну, а Горке с Ваняткой — шесть. Малые совсем.
Яшка не знал, почему Матрёна не прогнала его, когда он, проплутав всю ночь в камышах, на рассвете набрёл на её одинокий хутор. Голодных ртов у неё и без Яшки хватало.
Она вышла во двор широкими шагами: высокая, крепкая, в тёмной юбке до земли и в тёмной же кофте со множеством маленьких пуговок спереди. Голова её была плотно, до бровей, повязана чёрным платком. Из-под этого платка блеснули ясные глаза, когда она посмотрела на замурзанного, оборванного Яшку, робко высунувшегося из-за плетня.
Вот так он впервые увидел Матрёну. А потом — Богдана: тот вышел на баз вслед за матерью, тоже высокий, крепко сбитый, глянул на понурившегося Яшку с угрюмой насмешкой:
— Знову абы кого из плавней вынесло.
Матрёна и бровью не повела, и словом не обмолвилась. Лишь кивком указала обомлевшему Яшке на крыльцо — заходи, мол. Краюху хлеба от каравая отрезала, вывернула половник ячменной каши в миску, поглядела, как он жадно ест, и только тогда спросила:
— Цыган?
Чуть не поперхнувшись, Яшка молча кивнул.
— Сирота? — глаза женщины были суровыми и усталыми, в сеточке мелких морщинок, выделявшихся на загорелой коже.
Яшка снова кивнул и опустил голову. Ему сразу расхотелось есть.
Осиротел он давно, с пяти лет жил у дядьки Иона и тётки Лалы, которые его хоть и поколачивали иногда, но не гнали. Своих детей у них было трое, мелюзга мелюзгой, куда младше Яшки, поэтому тот и коней пас, дядьке помогая, и воду из ручья таскал без понуканий.
Он и тогда пошёл за водой и тем спасся — когда танки с крестами на броне перемололи их табор. Высунувшись из люков, весело хохочущие немцы палили без разбору в разбегавшихся с воплями людей. Яшка, немо осевший в траву рядом с брошенным бурдюком, не хотел видеть, но всё равно видел, как грохочущий гусеницами танк догнал кибитку дяди Иона, пытавшегося увезти прочь жену и детей. Под пронзительный детский визг кибитка превратилась в кровавое месиво из обломков досок, ошмётков тряпья и человеческой плоти. Коней, которые с с тонким паническим ржанием устремились в степь, немцы, не перестававшие гоготать, перестреляли из автоматов.
Яшке было жалко и коней — так, словно они были люди. Они и кричали, как люди, умирая.
Эти крики и хохот немцев стояли у Яшки в ушах, когда он, пошатываясь, спотыкаясь и падая на четвереньки, брёл среди камышей.
Брёл, пока не вышел к Матрёниному хутору.
…Нагрев воды в чугунке. Матрёна велела Яшке залезть в жестяное корыто и беспощадно отдраила его жёсткой вехоткой с вонючим мылом. Потом остригла его чёрные кудлы огромными овечьими ножницами. А под конец этих мучений намазала ему голову керосином — от вшей. Его лохмотья она сожгла в печке, а взамен дала ему рубаху и штаны, чиненые, но чистые — Богдановы, как понял Яшка, подпоясываясь бечевой и подвёртывая рукава.
Немного приглядевшись к обитателям хутора, Яшка сообразил, что Митя тут тоже пришлый, как и он. Митя был городской. Хрупкий, будто хворостинка, подслеповатый, нескладный. У него всё из рук валилось, как ругался Богдан: «Чи руки, чи крюки». Но когда по вечерам Митя доставал свою скрипку, бережно завёрнутую в чистое рядно, и смычок, вставал посреди хаты и начинал играть, Яшка не мог удержаться от слёз или от смеха — так пела его скрипка.
А вообще Яшка и не плакал почти.
Однажды он едва не разревелся при Матрёне. Это было поздно вечером, когда уже стемнело. Он сходил до ветру и стоял у плетня, заглядевшись на острые звёзды, сиявшие в чёрной бездне неба. Матрёна шла мимо с кучей высохшего белья в руках и остановилась. Спросила негромко:
— Затужил, хлопче?
Яшка проглотил горький комок в горле и ничего не ответил, а Матрёна, протянув руку, легко коснулась жёсткими пальцами его стриженой макушки. И проговорила задумчиво, тоже глянув вверх:
— Вси покойники наши там. Дивлятся на нас. Ты не журысь.
Она произнесла это с такой убеждённостью, что Яшка враз ей поверил. Колкие огоньки звёзд расплылись у него перед глазами. Он еле-еле проморгался, длинно шмыгнул носом и вывернулся из-под Матрёниной руки.
— Спать иди, — коротко велела ему Матрёна и сама, легко ступая, пошла в хату.
Хоть Богдан и ворчал, что Яшка с Митей, мол, больше «гав» — ворон — ловят, и проку от них по хозяйству шиш, «робыть» — работать — всем приходилось много, чтобы хоть что-то в рот положить. За домом был заботливо вскопан огород, а в плавнях сооружена маленькая кошара для суягной овцы Марты. Неподалеку, в запруде, обитало несколько гусей и уток. Всё это хозяйство прилежно охраняли два злющих пса, Серко и Чабан, лохматые, похожие на волков и на Богдана своей угрюмой суровостью. Они защищали хату и кошару от одичавших собак.
Когда на хутор, затерявшийся в плавнях, прибыла зондеркоманда, псы встретили незваных гостей без единого брёха, с рычанием кидаясь на солдат в болотно-зелёной форме… пока не затрещали выстрелы и земля не окрасилась кровью.
Солдаты приехали на грузовике, а офицер — на мотоцикле с коляской. Он не спеша слез с сиденья и выпрямился, брезгливо оглядывая чисто побеленную хату, стоявшую посреди двора Матрёну и жавшихся к ней Федьку, Ваську, Ванятку и Горку. Богдан, Яшка и Митя застыли поодаль.
Из коляски немецкого мотоцикла резво выскочил плюгавый мужичонка с красной повязкой на рукаве, в центре которой чернел паук свастики. Содрав с лысеющей головы кепку и поклонившись офицеру, он боком, как петух, подскочил к Матрёне и отрывисто произнёс:
— Показывай, которые из этих щенков — жиденята!
Яшка так и обмер. Он не смел глянуть на будто заледеневшего рядом Митю.
— Тут вси мои диты, Степан, — спокойно проговорила Матрёна, и Яшка вздрогнул всем телом.
Он понимал, что немцы пришли за Митей и за ним, но точно так же понимал, что и он, и Митя похожи на кровных Матрёниных детей — все они были одинаково смуглыми, прокалёнными солнцем, чернявыми и остроносыми.
Офицер что-то властно скомандовал, и Степан, угодливо изогнувшись, перевёл:
— Метрики где?
— Вси бумаги в сельсовете погорели. Бомба попала, — повела плечом Матрёна, в упор посмотрев на Степана. — Чому зазря гавкаешь? При Радянской власти псом був и при фрицах остался.
На немцев она даже не глядела, только на Степана, и такое презрение сверкало в её ясных глазах, что Яшка и сам гордо вскинул голову. Хотя страшно ему было — не приведи Господь.
— Врёшь! — завопил Степан, отвечая Матрёне ненавидящим взглядом. — Говори, кто из них жиденята, не то заберём всех!
У Яшки подкосились ноги, когда немец в болотно-зелёном мундире уставился на него водянисто-блёклыми непроницаемыми глазами.
— Дольжен быть… орднунг. По-ря-док, — на ломаном русском, подчёркивая каждое слово, сказал офицер.
— Жидов и цыган быть не должно! — подхватил Степан. Выбросив вперёд длинную руку, он цепко ухватил ойкнувшего Митю за тонкую шею. — Ты жидёныш?
— Вси диты мои! — гневно крикнула Матрёна, шагнув вперёд. — Побойся Бога, Степан!
— Врёшь, ведьма! — заорал тот, безжалостно тряся Митю, болтавшегося в его руках, как тряпичная кукла. — Герр офицер прикажет пристрелить любого из твоих пащенков, если ты не признаешься сама!
Богдан вдруг метнулся к Мите и вырвал его из рук плюгавого Степана, а Матрёна сбросила вдовий платок — чёрные, с лёгкой проседью, косы упали ей на плечи.
— Ховайтесь, диты! — во весь голос закричала она. — В плавни ховайтесь!
В руках у неё оказались вилы, блестящие острия которых с хрустом вонзились в грудь не успевшего попятиться Степана. Хрипя и захлёбываясь хлынувшей изо рта алой пеной, тот покатился по земле.
Матрёна выдернула окровавленные вилы и повернулась к немцам. Глубокие глаза её пылали нестерпимо ярким огнём.
Офицер, отпрянув в сторону, судорожно рванул из кобуры пистолет. Но выстрелить он не успел. Солдаты, схватившись за автоматы, принялись поливать Матрёну свинцом, а та всё стояла, вскинув вилы и только дёргаясь всем телом от ударов пуль.
Её дети со всех ног бежали в камыши. Плача навзрыд, Яшка обернулся на бегу, чтобы увидеть, как Матрёна тяжело оседает наземь. Её чёрные косы, кофта и подол юбки намокли от крови, но глаза всё ещё были широко открыты.
Споткнувшись, Яшка упал на коленки, но крепкая рука бежавшего следом Богдана вздёрнула его за шиворот вверх.
— Швыдче! — яростно прохрипел тот. По его щекам градом катились слёзы.
…Все Матрёнины дети сбились в кучу среди шуршащих камышей. За ними никто не гнался, но от оставшегося позади хутора поднимался к небу столб чёрного удушливого дыма. Немцы подожгли хату.
Младшие тихо, сорванно скулили, прижимаясь друг к другу. Богдан больше не плакал. Он сидел, опустив черноволосую голову, и судорожно стискивал кулаки на коленях. Митя с Яшкой глядели на него с невольным страхом. «Матрёну из-за нас убили, — обречённо подумал Яшка. — Передушит, как курят».
Но он не тронулся с места.
— Мамка за вас померла. — глухо проговорил Богдан, будто отвечая Яшкиным мыслям, и вскинул глаза. Его худое скуластое лицо казалось совсем взрослым.
Сердце у Яшки болезненно дёрнулось. Но Богдан твёрдо закончил, подымаясь на ноги:
— Теперь вы браты мои. Зараз будем искать партизан. Як стемнеет, уйдём.
Плавни испокон веку любого принимали и скрывали. И птицу, и зверя, и человека. Жёлто-бурые, в Яшкин рост, камыши.
Яшка поднял голову. Звёздное небо смотрело на него Матрёниными ясными глазами.


Название: Я плохо помню войну
Автор: sillvercat
Бета: Daremif aka Angua
Размер: драббл, 998 слов
Пейринг/Персонажи: Тамара Петровна, Лариса Алексеевна, школьники
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: «Немецкий офицер, фашист, пришёл к нам в избу. Красивый, в форме. Сел, закинул ногу на ногу, сзади переводчик стоял, из наших. И солдаты...»
Примечание: время действия — наши дни и Великая Отечественная война
Предупреждение: воспоминания героини принадлежат реальному лицу, записаны автором практически дословно
Ссылка на ФБ-17: тут.

— Тамара Петровна? — прозвучал в телефонной трубке неуверенный девичий голос. — Я классный руководитель из второй школы, четвёртый «В» класс, меня зовут Лариса Алексеевна. Мне ваш номер дали в Совете ветеранов. Вы же блокадница, ребёнок войны? Мы хотим пригласить вас завтра на мероприятие. На урок мужества, в двенадцать десять. У нас месячник военно-патриотической работы. А ветераны… они...
— Их мало, и они все болеют, — подсказала со вздохом Тамара Петровна. — Они же старенькие совсем, им за девяносто.
Самой ей было семьдесят восемь.
— Да, конечно! — в девичьем голосе прозвучало явное облегчение от того, что собеседница оказалась такой понимающей.
— Но мне и пяти лет не исполнилось, когда началась блокада, а потом нас эвакуировали, — торопливо добавила Тамара Петровна. — Я плохо помню войну. Что мне рассказывать?
— Ну… что-нибудь, — бодро отозвалась девушка. Ей наверняка было всё равно, что расскажет Тамара Петровна: главное — отчитаться по своему мероприятию. Галочку поставить в плане.
Тамара Петровна от досады даже пожалела, что сама не сказалась больной, и сдержанно пообещала:
— Хорошо, я подготовлюсь и приду.
Она не спала всю ночь. Читала про блокаду, ходила по квартире из угла в угол и пила корвалол. Возле актового зала школы она оказалась за полчаса до назначенного времени, и Лариса Алексеевна, наконец прибежавшая туда с ключами, краснела и бессвязно извинялась. Она казалась совсем девочкой, с кроткой стрижкой и большими карими глазами. Наверное, не так давно закончила педучилище, машинально подумала Тамара Петровна.
Дети, вбежавшие со звонком в актовый зал, возились и галдели, пока учительница не прикрикнула на них. По виду им было лет десять. Что они могли понять? Что они вообще знали о войне и блокаде?
— Здравствуйте, ребята, — начала Тамара Петровна, волнуясь и теребя пуговку на рукаве своей белой, тщательно отутюженной блузки. — Я в войну была очень маленькой, гораздо младше вас, и блокаду помню плохо. Блокаду Ленинграда, — поправилась она. — То есть Санкт-Петербурга. Он сейчас так называется. То есть…
Она так и знала, что собьётся! Учительница проворно подставила ей стул.
— Моему брату Коле исполнилось семь лет, он пошёл в первый класс, продолжала Тамара Петровна, неловко присаживаясь на краешек стула. — А мне не было и пяти. Мы были просто дети. Мы бегали, играли, пока силы оставались. Очень хотелось есть только вначале, потом желудок, наверное, как-то усыхал… атрофировался. Мы траву ели, конский щавель, подорожник… это всё съедобное, оказывается.
Дети в зале сидели очень тихо и смотрели на Тамару Петровну во все глаза. Она спохватилась, что ничего не поясняет, — хотя бы так, как написано во внучкином учебнике по истории. Но учебник был за одиннадцатый класс.
— Вы этого ещё не проходили, — виновато сказала она. — Фашисты взяли в кольцо Ленинград… Санкт-Петербург, чтобы никто не вышел оттуда. А наши войска его защищали. Продуктов было мало. Бадаевские склады… такое место, где хранился продуктовый запас… сгорели в начале войны, — она развела руками. — Так что мы ели даже клей с обоев. Если обои оторвать от стены... они раньше наклеивались на мучной клейстер. Его можно было есть.
— Прямо с бумагой? — с любопытством спросил круглолицый мальчик в очках с первого ряда. Учительница шикнула на него.
Тамара Петровна кивнула:
— Да. Прямо с бумагой. Люди умирали от истощения. У Коли в классе девочка умерла на уроке. Верочка. Легла на парту и лежит. Все подумали, что она заснула, стали её тормошить, а она мёртвая.
Тамара Петровна снова осеклась — они же ещё маленькие, чтобы такое слушать! — и поспешно добавила:
— Нас эвакуировали… вывезли из Ленинграда в Ростов, с детским домом, меня и Колю, а мама осталась. Но наш эшелон разбомбили по дороге, и до Ростова мы не доехали.
Она плохо помнила, как это произошло: взрывы, горящие вагоны, отчаянный детский плач мерещились ей обрывками, будто в кинофильме.
— Одна женщина хотела меня забрать… удочерить, — произнесла она медленно, будто сама себе. — Там, на станции. Я была хорошенькая, с беленькими кудряшками, как кукла. Но Коля меня не отдал. Он сказал, что мама велела никому сестрёнку не отдавать, чтобы мы вместе были. И нас повезли на подводах… таких больших телегах… от сгоревшего поезда в ближайшую станицу.
Она подумала, что для детей все эти «эшелоны», «подводы», «станицы» — просто набор слов. Они и фильмы военные наверняка не смотрели, как её собственная внучка Анжелика, в этом году заканчивающая школу.
Тамара Петровна в замешательстве откашлялась. Но надо было продолжать.
— Нас поселили в сельсовете… в самой большой избе. А потом немцы перешли в наступление и захватили станицу.
Лариса Алексеевна испуганно ахнула.
— Вот так случилось, — торопливо, будто оправдываясь, пояснила Тамара Петровна. — Приехали солдаты на больших грузовиках. И их офицер пришёл в нашу избу. Ему, наверное, кто-то сказал, что тут ленинградские дети. Он был красивый, высокий, в форме. Сел на стул, закинул ногу на ногу. Позади переводчик стоял, из наших. И солдаты в касках. Он спросил, кто может рассказать стихотворение или спеть песню. А я была очень бойкая, — Тамара Петровна вдруг заулыбалась, — и вышла вперёд, хотя Коля дёргал меня за руку и останавливал. Я прочла немцу стишок. Громко, с выражением, как нас в садике учили.
— Какой стишок? — вскинула руку веснушчатая девочка с косичками со второго ряда.
— Запевайте, молодцы, Красной армии бойцы! — одним духом продекламировала Тамара Петровна, поднявшись с места. — На священную войну мы подняли всю страну. Всех фашистов под огонь, нашу Родину не тронь!
Она думала, что дети засмеются, но они не смеялись.
— И что? — выдохнула, округлив глаза, учительница. — Он понял? Немец?
— Переводчик перевёл ему, — кивнула Тамара Петровна. — А офицер полез в карман. Наша воспитательница, Нина Ивановна, потом сказала: она решила, что он достанет пистолет. Мой брат тоже так решил, выскочил и заслонил меня. Но немец достал фотографию и протянул нам. Там были двое детей — мальчик постарше, девочка помладше. Точь-в-точь, как мы с Колей, очень похожие на нас, только хорошо одетые и такие… сытые, а мы — бледные и худые. Ещё он спросил, почему я всё время переминаюсь с ноги на ногу. А я сильно застудилась в поезде, и мне всё время хотелось в туалет по-маленькому. Это называется цистит. Нина Ивановна так ему и объяснила, немцу. Тогда на другой день он прислал солдата с горьким порошком в пакетиках — стрептоцидом. И матрасы из их госпиталя, чтобы мы не спали на полу. А ещё через несколько дней он предупредил воспитательницу, что придут эсэсовцы забирать ленинградских детей в концлагерь. И колхозники увезли нас в другую станицу и там спрятали. А потом пришли наши солдаты, советские.
Тамара Петровна облегчённо перевела дыхание.
— Он, значит, всех спас, тот немец? Он был хороший? — живо спросил мальчик в очках. — Как Людвиг?
Дети внезапно зашевелились и зашумели, учительница на них прикрикнула.
— Просто мы были похожи на его детей, — объяснила Тамара Петровна. — А кто такой Людвиг?
— Это Германия, — выпалила веснушчатая девочка. — Из аниме про разные страны, оно называется «Хеталия». Там и Россия есть, его Иваном зовут.
— Какая ерунда! — сердито сказала учительница.
Тамара Петровна решила поподробнее расспросить об этом внучку.
— Что же дальше было? — допытывался мальчик в очках.
— Мы победили, — просто ответила Тамара Петровна. — Наша страна, Советский Союз. Россия. И мы с Колей вернулись домой, к маме. В Ленинград.
А потом Тамара Петровна выросла, стала инженером, вышла замуж и уехала сюда, в большой дальневосточный город.
— А тот немец? — тихо спросила веснушчатая девочка. — Его убили? Он же был хороший!
— Не знаю, — так же тихо сказала Тамара Петровна. — Была война.