Автор: sillvercat для WTF Russian Fantasy 2025
Бета: Xenya-m, гамма oversoul12
Канон: русский фольклор
Размер: миди, 4400 слов
Пейринг/Персонажи: Емеля, Ворон Воронович, Марья Моревна (Моряна), люди; упоминаются Черномор, Левша, Василиса, Щука
Категория: джен
Жанр: modern!AU, драма, повседневность, юмор
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Емеля на верной Печке покидает Лукоморье и приезжает в небольшой приморский город на юге России, чтобы посадить берёзку на могиле погибшего бойца из отряда Черномора… и как ни странно, ему помогает Ворон Воронович.
Примечание: автор вдохновлялся командной визиткой с персонажами волшебно-охранного агентства «Ершов и партнёры»
Предупреждение: сеттинг — небольшой город на черноморском побережье, наши дни
Ссылка: тут
Иллюстрации: WinterBell, Близнечный Миф
Емеля припарковал у продуктового магазина свою видавшую виды белую «газель» с понтовым номером Е444КА. А буква «П» была собственноручно им намалёвана на бампере аккурат перед номером, по приколу: Печка как она есть. Красота! Емеля спрыгнул с подножки, хлопнул дверцей и с удовольствием потянулся. Но на небо, мирно голубеющее, всё-таки настороженно глянул, когда оттуда донёсся громовой раскат переходящего звуковой барьер самолёта.
Влажный тёплый ветер с моря взъерошил ему русые волосы. Вот вам, будьте-нате, и крещенские морозы, от которых в центральной России сейчас деревья трещат. Про Сибирь-матушку и говорить нечего — где-нибудь в Омске всё снегом по крыши гаражей засыпано.
«Плюс десять», — определил он привычно, но всё равно глянул на экран смартфона и хмыкнул — не ошибся.
К слову, о деревьях. В кузове его Печки как раз терпеливо дожидалось дерево с обмотанным мешковиной корневым комом. Белоствольная берёзка, доверчиво топырившая тонкие безлистые ветви. А путь Емеля держал на кладбище, где ему надлежало эту берёзку посадить.
Он работал в волшебно-охранном агентстве «Ершов и партнёры», и специальностью его как раз являлась логистика, то есть доставка неких грузов туда, куда надобно клиенту. Как на волшебном транспорте, так и на обычном. Лицензии на управление всеми видами этого самого транспорта у него имелись, а как же.
Посадка деревьев в перечень должностных обязанностей Емели, разумеется, не входила, но дерево-то было не простое. Краса-Василиса, переводчица и юрист агентства, а по совместительству лекарка и травница, наложила на берёзку особые чары.
Берёзке этой, заботливо выкопанной Емелей в лесу, предстояло охранять могилу, где лежал сослуживец Черномора из его отряда специального назначения.
Звали его Игнат Вихорев, и вдова его знала, к кому обратиться, когда на могиле погибшего начали «шалить». Венки расшвыряли, разбили памятник. И могилы родителей Игната, что находились рядом, тоже порушили. Так что пока отряд Черномора был занят на спецзадании, охрану могилы должна была взять на себя берёзка, привезённая Емелей в город на юге из тех мест, откуда родом были Игнатовы родители. Из-под Волгограда.
Емеля вздохнул, тяжело размышляя обо всём этом. Никто из пришедших к ним в Лукоморье людей, хоть и стал здесь менее уязвимым, не являлся бессмертным. В отличие от нелюдей, что издревле обретались в Лукоморье. Таких, как он сам. Или как Черномор, Василиса, Балда, Данила, Левша.
Он обошёл свою Печку, внимательно осматривая её со всех сторон, привычно заглянул под днище: не капает ли опять масло. Клапанную крышку недавно менял, но мало ли что. Путь-то выдался неблизкий. Но всё оказалось в порядке.
С виду Печка выглядела самой простецкой рабочей лошадкой, каких тысячи бегает по России-матушке. Но, как и сотрудники агентства, была она способна на большее, чем другие — люди ли, машины ли. Конечно, агентство могло позволить себе любую навороченную тачку, и для представительства позволяло, но если речь шла о чарах, то лучше всего тут работал сермяжный русский автопром. Ведь дома и стены помогают, а уж машины — тем более. Емеля знал это очень хорошо. Как и его лучший друг Левша — мастер техносервиса, периодически занимавшийся его «газелью».
Емеля задумчиво потыкал носком ботинка в левое заднее колесо, наклонился и перочинным ножичком аккуратно вытащил застрявший в покрышке камушек. И, уже выпрямляясь, почуял неладное.
Как раз напротив магазина, возле которого он припарковал Печку, собираясь затариться какой-нибудь снедью, находились ворота порта. Оттуда доносился привычный уху шум — лязг и скрежет погрузо-разгрузочных механизмов. А ещё — натужный рык огромной фуры, выезжающей из автоматически раскрывшихся ворот. Но от того, что Емеля увидел, его спина под курткой взялась ледяной испариной.
Бабка, шустро прошмыгнувшая по грязно-белой «зебре» пешеходного перехода к воротам, собиралась ковылять вдоль ограждающего порт высокого забора к стоявшей неподалеку автобусной остановке. Бабка как бабка, самая обычная: сильно за семьдесят, голова туго повязана синим шерстяным платком, на худых плечах топорщится синий же китайский пуховик, клюшка в одной руке, красно-синий озоновский пакет — в другой. Вот только приковыляла она со своей клюкой ровно в слепую зону водителя выезжающей фуры!
Фуру Емеле тоже доводилось водить. Он не стал тратить ни секунды на пустые окрики, мол, старая кошёлка, куда прёшь, тем более что бабка была, скорее всего, глуха как пень. Он просто метнулся через дорогу, вильнув, чтобы не угодить под колёса приближавшейся вишнёвой «тойоты». Сзади запоздало завизжали её тормоза, Емеля покаянно подумал: «Прости, брат, ты ж сам видишь, какая хня творится», и за капюшон выдернул старуху буквально из-под переднего бампера фуры. Белая с красной полосой по борту громада величаво миновала их, обдав выхлопными газами. Шофёр, хренов долбоящер, наверняка даже не заметил разыгравшейся у него под колёсами мизансцены.
— Бабушка, какого рожна?! — пропыхтел Емеля, выпуская из рук старухин капюшон.
Водитель затормозившей «тойоты» не был столь любезен, на Емелю он глянул лишь мельком и свирепо гаркнул на бабку:
— Жить надоело, дура старая?! Уф-ф… — он утёр ладонью вспотевший лоб и доверительно сказал уже Емеле: — Бля, братан, я чуть не обосрался.
— Я тоже, — хмуро признался тот, и оба посмотрели на бабку. Из-под её надвинутого на морщинистый смуглый лоб платка остро сверкнули странно молодые чёрные глаза, но она тут же отвернулась и запричитала:
— Ой, сынки, и правда дура старая, простите уж, задумалась я…
— Ты бы сейчас зажмурилась, а не задумалась, бабуля, если бы не парень этот, — беспощадно отрубил мужик, нашаривая в кармане пачку «LM». — Иди уже, куда шла. — И протянул сигарету Емеле: — На, курни.
Тот особо не баловался табаком, как и алкоголем и любыми другими средствами, вплоть до мухоморов, но сигарету у мужика взял, кивнул благодарно. Какое-то время оба молча дымили, рассеянно глядя на расписной забор, вдоль которого торопливо семенила к приближавшемуся автобусу спасённая Емелей бабка.
Забор этот весело пестрел разновсякой морской живностью: улыбающимися дельфинами, скатами и осьминогами, и в иное время Емеля бы с удовольствием подивился: вот же молодцы, какую красотищу сотворили! Но сейчас у него на душе было смурновато.
Наконец мужик похлопал его по плечу и побрёл к своей застывшей у обочины «тойоте». Емеля же почесал в затылке и направился туда, куда вообще намеревался, стопорнув тут свою Печку, — в продмаг. Маленький, тесный, с двумя прилавками, никакого самообслуживания, такие ещё сохранились в небольших городах, не всё же «Магнитам» да «Пятёрочкам» царствовать.
Он взял из рук чернявой пухленькой продавщицы, заинтересованно на него воззрившейся, аппетитно пахнущий круг местной колбаски, кулёк с краснобокими местными же яблоками, полбуханки чёрного хлеба, бутылку минералки, бутылку «беленькой» — и снова вернулся к машине. Кладбище находилось не так далеко, но пока могилу найдёшь да дерево посадишь, уже стемнеет, как пить дать.
Слава богу, благодаря советам Василисы да хлопотам Щуки все необходимые для посадки причиндалы у него в кузове имелись.
Емеля обстоятельно устроился на сиденье, положив рядом пакет с покупками, и завёл мотор, ещё раз ругнув про себя непутёвую бабку, которая мало того что его задержала, но и напугала до икоты.
* * *
За окном промелькнул пост ГАИ, возле которого Емеля машинально сбросил скорость, хотя ПДД и прочие правила никогда без особой нужды старался не нарушать. Да и глаза отвести любому гайцу вполне себе умел. Василиса недаром читала спецкурс для работников агентства. Но у какого водителя нет в крови невольного трепета перед гаишниками?
Начались окраины — здесь горы, пока не успевшие зазеленеть, уже вплотную подходили к дороге, защищавшейся от них высокими подпорными стенами. Иначе — сель или обвал, движение встанет надолго.
Навигатор Емеле не требовался — у всякого мага-логистика он в башке сызмальства. Впереди резво пылил рейсовый «пазик»: большим автобусам здесь было не развернуться. Емеля сбавил скорость перед остановкой, но это ему не помогло.
Из «пазика» посыпались пассажиры, которых было на удивление много. Возможно, некоторые из них тоже собирались на кладбище навестить родных, кто знает.
Емеля не успел додумать эту мысль, потому что произошло нечто не только странное, но и стрёмное.
Из-за припаркованного перед остановкой здоровенного чёрного «хендая», отчасти закрывавшего обзор, вывернула бабка в синем пуховике, с клюкой и озоновским пакетом, и резво засеменила по переходу, низко опустив голову, обмотанную синим платком. Емеля в панике дал по тормозам, бедная Печка с визгом и скрежетом послушалась, но её по инерции занесло и развернуло боком.
— Мать… — только и прошептал Емеля, выравнивая машину. Сроду в его водительской практике такого не случалось. Если бы сзади шёл грузовик, фура, да что угодно, то непременно бы врезался в беззащитный бок вставшей поперёк дороги «газели».
Емеля снова приткнул Печку к обочине, отстранённо думая: кто-то явно не хочет, чтобы он сегодня добрался до кладбища и посадил там берёзку.
Бабка. Он готов был биться об заклад, что бабка была та же самая, что и возле порта. Но она же села в автобус, направлявшийся в противоположную сторону! Или… что?
Емеля быстро глянул вдоль улицы. Бабки нигде не было видно.
Он машинально коснулся нательного крестика под рубашкой. Ей-богу, ему бы сейчас не помешало вновь закурить — вот так и вырабатываются вредные привычки. С помощью странных бабок.
Емеля полез было в карман за сотовым — позвонить Черномору либо Левше, рассказать о случившемся и спросить совета. Но передумал: негоже ему было уподобляться какому-нибудь сдрейфившему молокососу, с рёвом бегущему к папане — жаловаться.
Ещё его сильно подмывало выйти и звездануть по колесу припаркованного где не надо «хендая», чтобы тот заорал, привлекая внимание дуролома-хозяина. Вот это он как раз и сделал, с удовольствием услышав вой «корейца» и подождав явления грузного мужичка в коричневой кожаной куртке а-ля «лихие девяностые». Тратить на него время он не стал, зыркнул взглядом-самострелом и свирепо велел тачку из-под остановки убрать, пока лиха не случилось. Мужичок уселся за руль покорно, будто дитя малое, к явному разочарованию любопытных зевак, потянувшихся к месту происшествия в ожидании скандала.
Не обращая на них внимания, Емеля озабоченно глянул на слепящий солнечный круг над горами. Солнце на юге падает вниз как подстреленное, никаких медленно наступающих сумерек тут не бывает. Значит, надо прибавить ходу, если он не хочет задержаться на кладбище до полной темноты…
Емеля не хотел.
* * *
«Газель» миновала кладбищенскую контору — форменную избушку-сторожку, перед которой скорбно высились памятники, гранитные и мраморные, и стояли прислоненные к ним венки разных размеров из ядовито раскрашенных искусственных цветов.
Емеля опасался, не выскочит ли кто из сторожки, чтобы потребовать разрешение на въезд и таким образом заработать денег на приезжем лохе. Тогда пришлось бы снова тратить драгоценное время, отводя ему глаза. Но никто не вышел.
— Не вышел сторож из сторожки, не подметает он дорожки, — машинально пробормотал Емеля, аккуратно припарковав «газель» в «кармане» на повороте грунтовой дороги, ведущей вглубь кладбища.
Здесь даже кладбище было не тоскливым, а каким-то душевным, подумал он, выпрыгнув из кабины и оглядевшись. По сию пору зелёное, с совсем уж экзотическими юкками, магнолиями и даже кипарисами.
А он вот вёз берёзку.
Могила Игната Вихорева отыскалась сразу за поворотом, на засыпанном гравием пятачке, за починенной оградкой, рядом с двумя другими. Все три скромных памятника были подправлены, следы бесчинств убраны.
Емеля подошёл к первому памятнику, выглядевшему самым новым, поклонился. С гранита на него смотрел Игнат, каким он его помнил — с мягкой улыбкой на скуластом лице. Вдова выбрала хорошую фотографию — тут Игнат был в самом деле живой. Вот только установили памятник слишком рано, через год бы, земля не устоялась. Тем более на юге, где и землетрясения — не редкость.
— Ничего, — успокаивающе сказал Емеля в пространство. — Теперь берёзка присмотрит, не беспокойся, Гнатушка.
Почему-то ему захотелось назвать его именно так, хотя позывной Игната он знал — Вихрь. Это не только от фамилии, Игнат при жизни был такой вот… шебутной.
Емеля постоял, посмотрел на две другие могилы — отца и матери Игната, поклонился и им. И пошёл обратно к терпеливо ожидавшей его Печке. Достал из кузова сперва берёзку, обмотанную мешковиной, отнёс к могиле. Аккуратно поставил деревце туда, где наметил для него место — за памятником Вихрю, но внутри оградки.
На юге берёзки-то не растут, почва для них слишком глинистая, тяжёлая, тут всё больше лавровишни, юкки да кипарисы. Но эта приживётся, уверенно подумал он. Как же иначе — с Василисиными-то чарами да родной волгоградской землицей, которой он чуть ли не целый кубометр в кузов загрузил.
Тут в воздухе пронёсся какой-то сдавленный не то скрип, не то хрип, и Емеля стремительно обернулся, чувствуя, как кровь отливает от лица.
С противоположной стороны на оградке сидел огромный ворон. Он наклонил голову, насмешливо глянул на обомлевшего Емелю круглым, ярко-жёлтым, наглым глазом и уже отчётливо и громко изрёк:
— Кар! Кар! Кар!
Словно по книжке это «кар» читал.
В голове у Емели будто паззлы встали на свои места. Вот же дурака он свалял. И валяет.
— Хватит придуриваться, Воронович, — устало сказал он. — Вы что тут собрались все? Для чего? Бабка эта… Моряна, что ли?
Ворон встряхнул взъерошенными перьями. Миг — и у оградки, прислонившись к ней обтянутым чёрными джинсами бедром, встал высокий, худой, остроносый парень с собранной в хвост копной смоляных волос, с насмешливыми по-прежнему глазами, только уже не жёлтыми — тёмно-янтарными. Чёрная водолазка обтягивала сильные плечи.
— Надо же, какой ты догадливый, — вскинул он брови в картинном изумлении. — Или старшим товарищам позвонил? Караконджулам своим?
— Иди ты… или лети — в пень, — мрачно посоветовал Емеля, обидевшийся на «караконджулов». — Или туда, куда солнце не заглядывает, умник. Некогда мне тут с тобой ля-ля справлять.
— Типа кто как обзывается, тот так и называется? — поддел его Воронович. — Детский сад.
Емеля не ответил. Он угрюмо прикидывал, может ли оставить берёзку рядом с этим засранцем. Не сломает ли, не попортит? Василисины чары, конечно, круты, но ведь и этот сучий потрох был не лыком шит. А такая вот битва чар над берёзкой вряд ли ей на пользу пойдёт.
— Вы могилы тут разоряли? — сумрачно высказал он только что пришедшую ему в голову мысль.
Воронович перестал ухмыляться и нахмурился:
— Ты что, больной?
— Кто вас знает, нечистых, — проворчал Емеля, испытывая некоторое облегчение. — Раньше ничего такого за вами не водилось, но вдруг…
— Знаешь, что вдруг бывает? — оскалился Воронович.
Но Емеле уже не хотелось продолжать эту бессмысленную дискуссию. Берёзку не обидит — и то ладно.
Он вышел за оградку и снова зашагал к «газели». Таскать ему было не перетаскать. Почти что куб землицы в десяти здоровенных мешках — раз. Живая вода в пластиковой столитровой бочке — два. Ну и лопата, лом, кирка, купленная в продмаге закусь, ветошь всякая — это уже ни о чём, но лишнюю ходку делать.
Он с признательностью подумал о своей Щуке, начальнице отдела снабжения, благодаря которой у него в «газели» имелось всё, что может понадобиться мужику в дороге. Как с завистью всегда говорил Балда, Емеля у снабженцев был блатной.
Он распахнул заднюю дверцу и первым делом установил трап, чтобы скатить бочку. Крышка бы не открылась, её удерживал специальный хомут с защелками, опять же спасибо Щуке. Как ни крути, переместить бочку силой чар он бы всё равно не смог. Вздохнув, Емеля принялся подтаскивать её к трапу.
— Пупок не развяжется? — раздался позади насмешливый голос Вороновича. Ясное дело, поганец не утерпел, потащился смотреть, как Емеля корячится.
— Иди ты, — сердито пропыхтел он.
— Заладил, бро, — покачал головой Воронович, встав внизу у трапа, чтобы принять бочку. — Выдумал бы что-нибудь новенькое. Оригинальное. Вода-то живая небось?
Емеля только кивнул. Оригинальное ему подавай. Эстет!
Уже безо всяких, слава богу, левых разговоров они дотащили бочку до могилы и вернулись за землицей, которая смирно дожидалась в мешках. Ворон заглянул в кузов и присвистнул:
— Восемь мешков?
— Десять, — поправил Емеля, залезая внутрь и убирая трап, чтоб не мешал.
— А чего не двадцать? — сварливо пробубнил Воронович, готовясь принимать мешки с самым обречённым видом. — Вот что б ты без меня делал?
— А ты чего тут делаешь? — вопросом на вопрос отозвался Емеля, хотя понимал, что это чревато. Психанёт поганец и смоется, только его и видали.
Но, судя по всему, Емеля был нечистикам зачем-то нужен. Ибо Воронович, заткнувшись, но невольно отдуваясь, принял у него мешок за мешком, а потом они споро начали таскать землицу к могиле Вихря.
Когда и это было сделано, Емеля скинул куртку, аккуратно повесил её на оградку, взял лопату и лом и, очертив сперва нужное место за памятником, принялся долбить землю, выворачивая целые пласты. Чёрт, глина глиной, да ещё и с рухляком злосчастным, известковой породой. Да уж, без родимой землицы берёзке тут не выжить было бы.
Он употел и запыхался, стискивая зубы под внимательным насмешливым взором янтарных глаз Вороновича. И наконец пробурчал:
— Сходил бы к машине, что ли, припасы забрал. В кабине два пакета, она не заперта.
Ворон, явно забавляясь, высоко вскинул тёмные, будто нарисованные углем, брови:
— Доверяешь? Не боишься, что чары какие-никакие наложу?
— На каждую хитрую жопу найдётся знаешь что? — парировал Емеля, разгибаясь и вытирая рукавом вспотевший лоб. Вороновых чар он и в самом деле не боялся.
Тот почти мгновенно обернулся, притащив два пакета с едой и разными шахроёбками. Достал литрушку минералки, отхлебнул сам и протянул Емеле со словами:
— Отзынь, сменю, быстрее будет, если по очереди.
Емеля возражать не стал, взял минералку, прислонился к оградке — отдохнуть. Потом откупорил бочку, набрал воды в обрезную пластиковую бутыль, найденную в сумарях, достал оттуда же ком ветоши и принялся обихаживать могилы родителей Вихря. Всё равно надо было это сделать, чего зряшно сидеть? За спиной раздавалось запалённое дыхание Ворона.
— Слышь, а Игнат этот — обычный же парняга, вон и родаки его лежат, — заговорил вдруг тот. — Вы таких, кто с вами хочет, где берёте?
Емеля выпрямился, глянул через плечо:
— Сами приходят. — Подумал и добавил: — К вам тоже обычные люди приходят за силой. Только не за такой.
— За нечистой, — нехорошо и напряжённо ухмыльнулся Ворон.
Снова зряшный разговор, подумал Емеля со вздохом, молча отстраняя Ворона и берясь теперь за лопату, чтобы обровнять яму. Тот прекрасно знал, как простые смертные люди-человеки в агентство попадают и где его находят. Знамо, слухами земля полнится, «door-to-door», как янки говорят.
Головной офис предприятия «Ершов и партнёры» находился, само собой, в Лукоморье, а то где ж. А вот десяток остальных был разбросан по всей стране, ближайший — в Ростове, регион 61, как было указано у Емелиной Печки на номерном знаке. Всё по чесноку.
И из окон каждого офиса виднелось Лукоморье, где бы он ни находился — в Москве ли, в Питере, Рязани, Тамбове или Нерюнгри.
С нечистыми было ровно то же самое, но ближайший их офис располагался в Краснодаре. Ни в одном из них Емеля сроду не бывал и не собирался. Больно надо.
Когда яма с виду приобрела нужные размеры, он спрыгнул в неё и примерился.
— Глубина по яйца должна быть, — подсказал сверху Ворон, скаля белые волчьи зубы. Тяпнет — мало не покажется.
— Без сопливых скользко, — огрызнулся Емеля, уцепился за его протянутую руку и вылез из ямы, машинально отряхивая джинсы. — Давай землю сыпать.
Но пришлось-таки переобуться в резиновые сапоги, тоже найденные в бездонных пакетах, собранных Емеле в дорогу заботливой Щукой. Только вот на явление Вороновича та не рассчитывала, поэтому в яму, чтобы утаптывать насыпанную землю, лез Емеля, а живой водицы из бочки подливал туда Ворон. Оранжевое пластиковое ведро он достал невесть откуда, хрен знает, возможно, и начаровал, подумал Емеля с некоторой завистью.
Вёдра он начаровывать не умел, для этого у него Щука была.
Под сапогами хлюпало. Наконец он решил, что хватит, вылез и бережно принял из рук Вороновича берёзку, с которой тот уже успел размотать мешковинный куль.
— Вот, иди сюда, красавица, — проговорил Емеля, устанавливая деревце как надо. — Тут теперь жить будешь, за могилками смотреть.
Берёзка в ответ будто бы даже ветвями взмахнула, соглашаясь. Её ствол был тонким, но крепким. Выживет!
Они снова и снова поливали берёзку водой, сыпали и утаптывали землю, пока Емеля снова не определился, что хорош.
Он распрямился и глянул на Ворона. Тот, как и сам Емеля, был ухайдокан изрядно: на роже тёмные разводы, видать, грязными руками её вытирал, одёжа тоже устряпана. Но надо было ещё многое сделать, обмыться они успеют.
Вытащенную из ямы бывшую там землю они аккуратно растаскали окрест, частью под заброшенные могилки подсыпали, частью — в канаву. Потом снова вернулись к Игнату, хорошенько отмыли памятник, постамент — и наконец устало присели на корточки у могилы.
— Тут бы скамью какую… — задумчиво проговорил Емеля, глядя на улыбающееся лицо Игната.
— Встань, — только и отозвался Воронович.
Не успел Емеля озадаченно подняться, как за ним очутилась аккуратно ошкуренная деревянная скамейка, без спинки, небольшая, но прочная.
Да уж, по части чар этот прохиндей мог ещё какую фору Емеле дать.
Прохиндей стоял и довольно ухмылялся.
— Ладно, — только и сказал Емеля, решив, что по возвращении в офис непременно попросит Василису провести с ним курс дополнительных занятий по чарованию. — Давай почистимся тогда. Сольёшь мне, а я — тебе. А то мы грязнючие, как прах.
Воронович привычно закатил глаза, будто Емеля невесть какую ерунду сказанул:
— Живой водой я только не умывался. Ты ещё святой мне предложи, ага! Стой как стоишь, не дёргайся.
Емеля и не думал дёргаться. Стоял и пялился на то, как Воронович щёлкает смуглыми пальцами, как его рожа, руки, джинсы и водолазка мгновенно чистеют, если можно было так выразиться. Он оглядел себя — то же самое, ни пятнышка. Но удивляться тут было шибко нечему.
Он бы и сам, без чёрного чаровника, мог обиходить могилу Игната чарами, само собой. Вот только долго — и даже вечно — держится лишь то, к чему немалый труд приложен.
Воронович тем временем, всё так же хитро на него косясь, сел на скамейку, похлопал ладонью рядом со своей персоной: присаживайся, мол, чего столбом встал. И проворно подтянул к себе пакет со снедью, купленной Емелей в продмаге. Вот же, все узрел, что где плохо лежит, бродяга.
Емеля вытащил из кармана складень, порезал колбасу, хлебушек, разложил снедь по пластиковым тарелкам. Воронович немедля начаровал скрут бумажных полотенец, эстет. Их купить Емеля не догадался. Как и банку маринованных огурчиков, не помешали бы. Он подумал, не попросить ли Ворона начаровать и их, но спохватился. Ещё не хватало!
Некоторое время они жевали молча, запивая поочерёдно остатками минералки из литрушки и вытирая пальцы. Потом Емеля проворчал:
— Ладно, хорош жрать, мы что, жрать сюда пришли? Темнеет вон.
Огненный солнечный диск и правда готовился нырнуть за ближайшую гору. Гора напоминала медведя, пригнувшегося к земле и будто принюхивавшегося к чему-то.
— А ты что, темноты боишься? — с предсказуемым ехидством осведомился Воронович, тоже поднявшись.
Емеля сделал вид, что подначки не услышал, поставил на могилу Игната тарелку со снедью, как полагается, набулькал в один пластиковый стаканчик воды, в другой — водки. Початую бутылку «беленькой» поставил рядом — они-то с Вороновичем водку даже не пригубили. Емеля был за рулём, Воронович своим ходом прилетел, но, видно, ему тоже нельзя было оскоромиться.
— Солдатики выпьют, рядом воинская часть, — нехотя пояснил Емеля в ответ на вопросительный взгляд Ворона.
— Спаиваешь молодёжь, — покачал тот башкой, сызнова закручивая чёрные растрёпанные патлы в хвост на затылке.
— Пусть помянут, — упрямо возразил Емеля, и тут Ворон смолчал. Возможно, потому, что рот у него был занят резинкой для волос. Вот так бы и всегда, подумал Емеля весело.
Они ещё немного постояли, потом Ворон пробормотал:
— Ну, я к машине. — И, не дожидаясь ответа, побрёл вперёд по натоптанной тропке.
Емеля проводил его взглядом, потом перекрестился и поклонился Игнату и его родителям.
Посмотрел на берёзку. Та ласково качнула ветвями, как будто сроду тут росла.
Емеля довольно улыбнулся.
Нужное дело было сделано.
* * *
Ворон уже стоял возле Печки, когда Емеля наконец к нему подошёл, волоча инвентарь. Мусор он отправил в железный контейнер на повороте дороги, а вот лопату, лом и прочие причиндалы ведь не бросишь.
— Ты же суеверный, а с кладбища уносишь, — поддел его Ворон в очередной раз, а Емеля, тоже в очередной раз, предпочёл подначки не услышать.
Он забросил в кузов свой груз, захлопнул дверцу и посмотрел на Вороновича. В резко подступившей полутьме его лицо казалось загадочным. Загадочным и усталым. Укатали сивку…
— Слушай, зачем ты вообще за это взялся? — внезапно спросил Емеля. Он действительно хотел знать. Вместе же работали. — И какого хрена вы все сюда слетелись?
Он не рассчитывал на ответ, но Ворон, немного помолчав, хрипло отозвался:
— А ты? Вы все?
— Игнат — он наш, — начал было Емеля, но Ворон досадливо мотнул головой:
— Да это-то понятно, я не про него как раз. Вы тут все, чистые, клубитесь. Почему?
— Потому что тут… — Емеля запнулся, но договорил: — Тут совсем рядом — беда.
Пришла беда — отворяй ворота. И справляйся как умеешь. Помогай чем можешь.
— И мы потому же здесь, — с силой ответил Воронович. — Понял? Это наша родина, сынок, — бросил он фразочку из замшелого анекдота и криво усмехнулся углом рта.
Емеля только кивнул. Что тут скажешь?
— Подвезти тебя куда? — неловко спросил он.
— Сам долечу, — величественно провозгласил Воронович, взмахнув руками, словно крыльями.
Долетит он, видали.
Емеля вдруг ухмыльнулся:
— Слушай, а можешь мне Печку помыть? Неохота на извозюканной в город ехать. А? У тебя здорово получается, лучше, чем у меня.
Он заулыбался ещё шире, когда Ворон по привычке закатил глаза — мол, как ты меня достал. Миг — и Емеля уже переводил ошарашенный взгляд с чистой, даже сияющей Печки на то место, где только что стоял этот чаровник.
Теперь там сидел огромный, чёрный как смоль, с блестящими перьями, давешний ворон. Сидел и косил на Емелю насмешливым жёлтым глазом.
А потом изрёк своё: «Кар!» — развернул крылья, взмахнул ими так, что ветерок поднялся… и улетел.
* * *
Под рвущийся из динамиков «Сектор Газа» Емеля гнал Печку к центру города — по извилистым узким улочкам, вдоль высоких забором, увитых пожухлыми лозами плюща и дикого винограда, с горы на гору, — напряжённо обдумывая всё, что услышал от Вороновича. Впервые за долгие годы чистые и нечистые оказались по одну сторону, как в ту, громадную войну, которая прокатилась тут восемьдесят лет назад и которую невозможно было стереть из памяти.
И этот маленький тёплый город, по чьим улицам он вёл сейчас машину, тоже воевал. Стоял насмерть против хвалёной дивизии немецких горных егерей. И выстоял.
А они с Левшой тогда были в Омске, на танковом заводе, вот где. Помогали гнать танки на фронт. Просились в партизанский отряд к Черномору — не допустил. Василиса по той суровой поре работала военврачом в госпитале. Кощей, тогда говорили, спины не разгибал в каком-то КБ. Ну а Воронович – тот сапёром минные поля расчищал.
…До маленькой гостинички — где-нибудь в Европах её бы назвали пансионом, всего на три гостевых комнаты, хозяева внизу, гости наверху, — Емеля добрался, зевая во весь рот. Припарковал Печку за высокими воротами, в широком мощёном дворе, похлопал по чисто выдраенному Вороном тёплому белому боку, пожелал спокойной ночи. И бегом взбежал по наружной лестнице на галерею, опоясывавшую второй этаж. Нащупал в кармане ключи.
Есть ему не хотелось. Вот как на кладбище перекусили, так и хватит, сонно подумал он, бредя в ванную, чтобы принять горячий душ. Смыть с себя все события этого суматошного дня, начиная с бабки.
Точнее, с Марьи Моревны. Моряны. Мораны.
Вот уж кого воистину нечистый принёс. За ним по пятам ходила сама Смерть. Но зачем? Всё равно ведь убить не могла и знала это.
Под бормотание включённого телика, — там в новостях снова вещали что-то тревожное, — он прошёл в спальню — в одном только синем махровом полотенце, обмотанном вокруг бёдер.
И застыл, тупо глядя на полуоткрытую дверь с галерейки. Там, снаружи, невозмутимо скрестив руки на высокой груди, стояла та, о ком он только что думал.
Уже не в обличье бабки в синем платке и пуховике, без кошёлки и клюшки. Красавица с откинутой назад гривой чёрных кудрей, смуглая, чернобровая, с крепко сжатыми пухлыми губами.
Уголки этих приманчивых губ приподнялись в усмешке, когда она почти с материнской лаской взглянула на остолбеневшего Емелю. И глубоким низким голосом проговорила, кивнув на его синее полотенце:
— Мой любимый цвет.
— Что ты здесь делаешь? — проглотив слюну, выпалил наконец Емеля.
Марья Моревна повела покатым плечом, с которого соскользнул цветастый, с кистями, цыганский платок:
— Жду, когда впустишь, добрый молодец.
Сама-то она не могла войти, внезапно осознал очевидное Емеля. Нечистая же.
— Не впущу, — отозвался он просто. — Уж не обессудь, краса ненаглядная. Не стоит этого делать.
— Уверен? — та изогнула соболиную бровь.
— Уверен, — со вздохом кивнул Емеля.
Он прекрасно знал, что сто раз потом об этом пожалеет, но знал и то, что поступает верно. Правильно.
На том месте, где только что стояла Морана, словно синий вихрь завился. Завился и исчез. Галерейка опустела.
Емеля, будто очнувшись, прошлёпал босыми ногами по полу к двери, чтобы запереть её, попутно выключив телевизор.
И снова застыл, как вкопанный. Да что ж это такое-то!
Галерейка вновь не была пустой. На её перилах сидел ворон — огромный, чёрный, желтоглазый. Встопорщил блестящие перья, отливавшие золотом в свете уличного фонаря. И тут же на этом самом месте очутился Воронович, худой, гибкий, как прут, в своей чёрной водолазке. Поглядел на Емелю непонятно и серьёзно, без обычной кривой усмешки, и проронил, едва разжав твёрдые губы:
— Ну а меня-то впустишь, добрый молодец?
Емеля глаз не мог оторвать от его хищного тонкого лица, скрещённых на груди гибких рук.
Ещё шаг, и он толкнул дверь, распахнув её шире, и буркнул:
— Заходи.