И, чтобы закончить вчерашние воспоминания о том, как я служила в советской армии… сегодня вспомню про нашего прекрасного полковника.
Полковник Розанцев был в нашем Доме офицеров начальником – мужик под пятьдесят (лет), под сто (кг) и с громовым басом, классический полковник, короче. И, если бы он тогда вёл дневник, вписал бы туда свою библиотекаршу, то есть меня, большими буквами.
Потому что он всё время мною потрясался.
Потрясение первое случилось месяца через три моей работы на новом месте. Мои солдатушки-бравы ребятушки провинились в очередной раз: были застуканы начальником, находясь в изрядном подпитии. Тот, обрушив на их стриженые головы громы-молнии, пообещал наутро упечь их в какой-нибудь отдалённый гарнизон. Чем дальше, тем лучше. В Таёжку, например.
Сумев удрать из казармы, Санечка с Маратом примчались поздним вечером ко мне домой, протрезвевшие от ужаса, с воплем:
– Леська! Выручай! Заступись за нас!
Я и сама впала в прострацию от перспективы расстаться с пацанами, но абсолютно не знала, чем могу им помочь:
– Станет он меня слушать, как же!
И тут Санечка окинул меня орлиным оком (про орлиные очи Санечки см. ниже) и заявил решительно:
– Станет! У тебя есть мини-юбка?
Мини-юбки у меня не было. Все мои тогдашние юбки заканчивались сантиметров на двадцать ниже моих колен.
– Наденешь завтра утром колготки и мини-юбку и придёшь с ним разговаривать! – продолжал Санечка.
– Да у меня нету… – пролепетала я.
– Ищи! – Санечка сделал драматическую паузу. – Или он нас зашлёт в Таёжку!
– А толку с этой юбки?! – взмолилась я. – Не понимаю…
О Боже, я тогда чувствовала себя такой типичной трепетной Досточкой-фиалочкой, просто страшно вспомнить…
– Поймешь! – изрёк Санечка, странно ухмыльнувшись.
Мини-юбка нашлась у моей младшей сестрицы. Заканчивалась она сантиметров на двадцать выше моих колен.
Идя наутро в кабинет Розанцева, я чувствовала себя леди Годивой. Но, когда я увидела его нижнюю челюсть, упавшую до пупа…
Короче, Санечка оказался прав. Полковник Розанцев согласился на всё. Сомневаюсь, правда, что он вообще меня тогда слышал… Он только кивал.
А мини-юбка прочно осела в моём гардеробе. О чём это говорит? О том, что уже тогда я была всё-таки тру-Гюго, и нефиг! какая уж там Досточка...
читать дальше
Чтобы рассказать про второе потрясение полковника, начну с Санечки.
Сейчас, по прошествии энного времени с той светлой поры, могу сказать, что среди всех мужчин, встречавшихся мне на жизненном пути, Санечка остается уникумом. Нет, вру, был ещё один мужик того же калибра. Итого – двое.
В чём фишка? Большинство мужчин любят женщин. Многие ещё и умеют их любить. Но как описать то откровенное желание, обращённое к любой женщине от семнадцати до семидесяти семи, то обещание и предвкушение, которыми всегда горели Санечкины шальные цыганские глазищи…
И женщины под его взглядом таяли и растекались: все до единой, включая уборщицу бабу Розу, включая офицерских жён, приходивших на наши концерты…
Я просекла эту фишку сразу и относительно Санечки не обольщалась. Если его взгляды и сокрушительное обаяние обращались на меня, я в них, конечно, купалась. Но и цену вышеперечисленному знала отлично. Кроме того, ко всем пацанам я относилась исключительно по-сестрёнски.
А теперь картина с натуры. Вечер, солдатская каптёрка на задворках Дома офицеров. Я сижу на лавке и зашиваю Маратику гимнастёрку. Сам Маратик сидит напротив и с упоением играет на аккордеоне, чтобы мне веселее шилось. Работает только что появившийся видак, по которому без звука идёт только что появившаяся порнушка. При моей глубокой близорукости и увлечённости шитьём я всё равно ничего там не разбираю, считая, что это, допустим, Тарковский. Рядом со мной сидит Санечка и восторженно пялится в экран, по-хозяйски держа меня при этом за коленку, чтобы украсить просмотр ещё и тактильными ощущениями.
Распахивается дверь, и входит полковник Розанцев.
Как писал Марк Твен, опустим завесу жалости над концом этой сцены. Санечка в прыжке выключил видак и улетучился аки джинн, Маратик вскочил и застыл в обнимку с аккордеоном. А я поздоровалась и продолжала шить. Мальчику завтра на построение, что он, в дырявой гимнастёрке должен ходить?!

Третье потрясение полковника Розанцева случилось в театре.
У нас в городе, как и в любом другом, есть театры. Есть, скажем так, официальный театр, городской драматический, в котором выступают приезжие знаменитости, и проходят торжественные мероприятия. А есть храм высокого искусства – театр КнАМ, который ездит на гастроли во Францию, но спектакли которого понятны, скажем так, немногим. Так вот, тогда он только-только появился и был страшно модным. А поскольку зальчик у них небольшой вместимости – всего сотня человек – попасть туда было не очень-то легко.
И вот ноябрьским вечером мы всё с теми же Санечкой, Маратиком и Ваганом трясёмся от холода на продуваемом насквозь проспекте Первостроителей, ожидая, когда откроется храм искусства.
Пацаны ради этого сбежали в самоволку. На пацанах – цивильная одежда, нажитая, тыкскыть, непосильным трудом, на мне – парадно-выходное платье под осенним пальто, и вообще мы жаждем прикоснуться к прекрасному.
Мы берём билеты и при входе в зал носом к носу сталкиваемся с полковником Розанцевым (в цивильной одежде), который тоже возжаждал прикоснуться к прекрасному и привёл на модный спектакль свою супругу (в парадно-выходном платье). Полковник побагровел, побледнел, потом посмотрел на супругу… и промолчал.
Мы забились в дальний угол зала.
Из спектакля я ничего не помню. Я была в шоке.
Сомневаюсь, что и мальчикам удалось проникнуться высоким искусством. Едва занавес упал, мы дали дёру.
…А потом полковник Розанцев стал преподавать в политехническом институте, и читал лекции по истории Коту, моему второму мужу.
Мир тесен. Я давно это знаю.