Название: Дика ду
Автор: sillvercat для fandom Russian original 2018
Бета: Санди ЗыряноваРазмер: драббл, 990 слов
Пейринг/Персонажи: Бекхан Тураев, Татьяна Андреевна, Мага, другие дети, охранники, журналисты
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: на излёте второй чеченской войны воспитанники интерната и их русская учительница возвращаются в Грозный
Примечание: время действия — 2000 год; все герои текста — персонажи вымышленные, но прототип у учительницы есть
Написано для тех, кто хотел текстов о Чечне
Ссылка на ФБ-18: тут.
— Тормозни, Иса, — хмуро велел Бек своему водителю.
После того, как в Дом правительства в центре Грозного въехал с разгону «камаз» со взрывчаткой, вокруг отремонтированного здания поставили противотанковые «ежи» и оцепление. Поэтому женщина в белом платке и её девять детей стояли за оцеплением. С картонкой в руках, на которой аккуратным почерком было написано: «Помогите, если можете».
Вообще-то рядом с женщиной стояли явно не её родные дети. Той на вид было лет тридцать, а детям — от трёх до пятнадцати. Старшие чертенята так и стреляли глазами по сторонам. Пятнадцать лет — подходящий возраст для боевиков.
Бек сам недавно был боевиком и полевым командиром — пока вместе со своими бойцами не перешёл на сторону федералов. Он оказался нужным, и его сделали премьером.
Изменником, мунафиком, ставленником русских.
Хаджи-Муратом.
В детстве и отрочестве он запоем читал, в том числе русскую классику, и знал, что Толстой возвеличил предателя.
Но Бек хотел остановить войну.
Он пристальнее всмотрелся в чумазые физиономии коротко стриженных пацанов в одежде с чужого плеча — наверное. кто-то добросердечный отдал им обноски.
Милиционерам, стоявшим в оцеплении, следовало гнать их всех отсюда, но они не решались на это под прицелом видеокамер вездесущих журналюг, уже слетевшихся на «информповод». «Стая ворон», — устало подумал Бек, открывая дверцу своего бронированного «мерса». Сейчас понапишут, понавыдумывают всякого.
Охрана вывалилась вслед за премьером — трое парней, одетых в камуфляж, как и сам Бек.
Женщина бестрепетно подняла на него серые глаза. Она не походила на чеченку — несмотря на туго повязанный головной платок и юбку до пят.
— Вы кто? — отрывисто спросил Бек, хмурясь всё сильнее. Корреспонденты азартно снимали происходящее, дети пододвинулись ближе, переглядываясь и подталкивая друг друга локтями — на удивление, молча, даже не перешёптываясь.
— Татьяна Андреевна Морозова, директор интерната для глухонемых, — спокойно отозвалась женщина, не опуская глаз под его сумрачным взглядом. — И. о. директора, вернее. Я была просто учительницей, когда мы вернулись из эвакуации, а Малик Теймуразович умер. От инфаркта. Нам нужна помощь. Нас не финансируют.
Она глубоко вздохнула. Лицо у неё было тонким и бледным, на носу — веснушки.
— Садитесь в машину, — приказал Бек, поворачиваясь к своему «мерсу».
— Все? — подняла брови женщина, а парни из охраны недовольно зароптали. Как это так — бросить премьера!
— Все, — отрезал Бек, распахивая дверцы «мерса» одну за другой. — Дети мелкие, поместятся. А вы вперёд садитесь. Я сам поведу, — добавил он, кивнув недоумённо моргавшему Исе, которому тоже предстояло идти пешком.
Тот послушно выбрался наружу, Бек сел за руль, дети набились в салон, карабкаясь друг другу на колени. Женщина, аккуратно подобрав юбку, устроилась впереди, и «мерс» покатил к Дому правительства, минуя заграждения. Журналисты неохотно опустили камеры — «информповод» уплыл у них из-под носа.
— Ма дош даци, — шёпотом выругался Бек и покосился на усмехнувшуюся женщину. — Знаете нохчийн мотт? Чеченский?
— Я здесь живу, — отозвалась она, расправив на коленях юбку. — Как же не знать?
— Русские обычно этим не утруждались, — усмехнулся и Бек, заворачивая «мерс» на стоянку. — За что и поплатились.
— Незнание языка — не повод изгонять людей, — негромко, но строго возразила она.
Бек промолчал, словно не услышав. Он хорошо помнил разухабистую надпись, криво намалёванную на стене вокзала перед началом первой войны: «Русские, не уезжайте, нам нужны рабы и проститутки».
В его кабинете, когда дети набили рты принесёнными секретаршей конфетами и печеньем, он резко спросил:
— Почему вы не уехали? Конкретно вы, Морозова Татьяна Андреевна, и. о. директора?
Та пожала плечами. Она ничего не ела и даже не пригубила чай.
— Я отвечаю за своих детей.
— Они ведь не все ваши, — Бек снова с прищуром осмотрел ребят, наткнувшись на острые, как лезвия, взгляды старших. Он готов был ручаться — если снять с них штопанные рубашки, болтавшиеся на худых плечах, под тканью обнаружатся потёртости от прикладов «снайперок» или «калашей».
— Они не все глухонемые, — продолжал он. — Подобрали?
Пацаны перестали жевать и покосились на Татьяну Андреевну, а та коротко сказала:
— Это тоже дети. И сироты.
— Почему вас не финансируют? — сменил тему Бек, усаживаясь за свой стол, огромный, как аэродром.
Дом правительства недавно обставили новой мебелью из дуба и карельской берёзы, с позолоченными инкрустациями — для придания должного имиджа. Этот стол наверняка обошёлся казне дороже, чем месячное содержание интерната для глухонемых сирот.
— Никто не может разобраться, по какому ведомству мы теперь проходим, — объяснила Татьяна Андреевна как само собой разумеющееся. — Власть-то новая. А мы... то ли Минздрав, то ли Минобразования. Нас по документам вообще нет.
— Как нет? — не понял Бек.
— Автобус попал под «Град», — пояснила женщина так же легко, словно речь шла о настоящем граде. — Когда мы из эвакуации возвращались.
— Отлично. Просто замечательно, — Бек потёр лицо обеими ладонями. — Сколько вас всего?
— Шестнадцать детей, Сусанна, Малхаз и я, — перечислила Татьяна Андреевна, пристально глядя на него. — Сусанна — повариха, а Малхаз — сторож и разнорабочий. Оба глухонемые, и ещё Малхазу ногу осколком раздробило. Ампутировали ступню.
— Слушайте, почему вы так спокойно обо всём этом говорите? — не выдержал Бек.
Как вообще им посчастливилось выжить в том аду, которым стала его родина? Он выжил сам и спас свою семью. Но эта женщина — одна, со своим выводком калек!
— А чего, плакать, что ли? — подал ломкий голос старший из пацанов. Он сидел, выпрямившись и затолкав руки между колен. Вызывающая усмешка на его остроскулом лице была совсем не детской.
Татьяна Андреевна кивнула, будто в подтверждение.
— Нам все помогают. Как могут. Люди — они вообще-то добрые, знаете ли.
— Не знаю, — отрубил Бек.
Он злился всё больше — потому что ему действительно хотелось плакать.
— Вы тоже добрый, — с уверенностью заявила она и светло улыбнулась, став похожей на девчонку. — И война закончилась. Теперь всё будет хорошо. Дика ду!
— Шадериг дика ду, — серьёзно поправил её старший пацан.
— Хьан ц1е х1ун ю?* — резко спросил Бек, не удержавшись, хотя этот наглый волчонок был ничем и никем, и ещё до вечера на полированный стол премьера должны были лечь списки всех воспитанников и персонала интерната.
— Мага, — коротко ответил тот, блеснув глазами.
«Сбежит ведь, — подумал Бек. — Снова уйдёт в «зелёнку». Хотя... — он опять посмотрел на спокойно сидящую перед ним женщину. — Нет, не уйдёт».
Спустя семь лет Мага, Магомед Байсуров, станет чемпионом России по боксу. А Татьяна Андреевна Морозова так и останется директором интерната. Но премьер-министр Бекхан Тураев об этом уже не узнает.
Через год после встречи у Дома правительства вертолёт, на котором он полетит в Хасавюрт, будет сбит над «зелёнкой».
*Как тебя зовут? (чеченск.)Название: Убогий
Автор: sillvercat для fandom Russian original 2018
Бета: Санди ЗыряноваРазмер: драббл, 990 слов
Размер: драббл, 676 слова
Пейринг/Персонажи: Фаддей, Леонтий, Саша, его мама, врачи
Категория: джен
Жанр: повседневность, драма, мистика
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: есть домовые, есть вагонные... а вот Фаддея перевели из больничных...
Примечание: время действия — наши дни
Предупреждение: описание ребёнка с синдромом Дауна
Ссылка на ФБ-18: тут.
В домах живут домовые, в вагонах — вагонные, в библиотеках — библиотечные, в больницах — больничные, а вот Фаддей и сам не знает, кто же он теперь. Его как раз из больницы сюда перевели, он растерян и несколько обескуражен.
Тут четыре этажа, и на каждом полно народу. Сидят в унылых коридорах на банкетках и в инвалидных колясках. Их сопровождающие подпирают стены. И все ждут чего-то, просительно заглядывая в глаза каждому человеку в белом халате.
У тех, что в белых халатах, лица надменно-брезгливые. В больнице тоже такие были, но не у всех, решает Фаддей. Там хотя бы лечили, а тут…
— Это называется МСЭ, медико-социальная экспертиза, — снисходительно разъясняет ему Леонтий. — По-старому ВТЭК. Ну чего ты глазами лупаешь?
Леонтий отвечал за это здание много лет, а теперь его перевели. Повысили. Он будет отвечать за городской муниципалитет. В народе — Дом Советов. Леонтий, наверное, очень умный, недаром его назначили именно туда.
— На первом этаже — дети с разными отклонениями, — продолжает тот свои лаконичные объяснения. — На втором — взрослые с общими заболеваниями. Ну, сердце там, печень. По которым инвалидность дают. На третьем — слепые, на четвёртом — глухие.
— А… почему так? — решается спросить Фаддей.
Леонтий безразлично пожимает плечами:
— Удобно. Надо же их всех как-то сортировать. Их тут тьма-тьмущая. Всем пенсию подавай. И разные другие льготы, — он машет рукой. — Пошли, пройдёмся, сам увидишь.
Он ведёт Фаддея по первому этажу, скользя мимо одинаковых дверей с разными цифрами на них, мимо людей — взрослых, которые кажутся испуганными и сбитыми с толку, и детей, взвинченных, кривляющихся, но тоже напуганных. Фаддей едва не спотыкается об мальчика, который раскачивается из стороны в сторону, сидя прямо на полу под подоконником. Сильно раскачивается, едва не ударяясь головой о батарею. Никто не обращает на него внимания. Фаддей успевает подставить ладонь под его коротко остриженный затылок. Мальчик замирает, смотрит прямо на Фаддея глубоко посаженными глазами. Глаза сильно косят, по острому подбородку течёт блестящая ниточка слюны.
Леонтий раздражённо встряхивает Фаддея за плечо.
— Пошли же, что ты завис, как этот даунёнок!
— Он меня видит? — тихо спрашивает Фаддей, напряжённо всматриваясь в лицо мальчика, который наконец фокусирует на нём разбегающийся взгляд.
— Шут знает, — бурчит Леонтий сердито. — Я так и не понял. Оно мне надо? Мы приставлены только к дому, не к людям.
— А где его родители? — продолжает допытываться Фаддей, хотя видит, что это злит Леонтия.
— В кабинете, наверное, — тот тычет тонким сухим пальцем в сторону двери под номером «6», из-за которой доносится громкий раздражённый голос и чьё-то робкое бормотание в ответ.
— Но как же так? — слышит Фаддей. — Почему не положено пожизненно? Это же неизлечимо. Мы каждый год ездим. Мы в общежитии живём. Туалет один на весь этаж. Очень тяжело. Если пожизненно... нам, может быть, квартиру дадут.
«Всем пенсию подавай. И разные другие льготы», — вспоминает Фаддей слова Леонтия и решительно берёт мальчика за тонкое запястье, поднимая с пола, с исшарканного линолеума. Тянет за собой в кабинет.
— Эй! Ты чего? — спохватывается за его спиной Леонтий, но Фаддей не слушает. Он хочет, чтобы кто-то с раздражённым уверенным голосом увидел мальчика, которому «не положено».
— Саша, куда ты? — пугается женщина с измождённым усталым лицом, топчущаяся возле стола, за которым сидят трое в белых халатах. — Я же тебе не велела!
Фаддея она не видит. И никто его не видит. На него даже и не смотрят, потому что мальчик Саша кидается к столу, хватает синий маркер и начинает что-то упоенно рисовать прямо на разложенных там бумагах.
— Женщина! Уберите своего ребёнка! Вы зачем его сюда привели?! — наперебой восклицают сидящие за столом, пытаясь спасти свои важные бумаги. Мальчик Саша заливисто хохочет, бегая вокруг стола. Он счастлив. Он, наверное, любит рисовать, думает Фаддей, выволакиваемый Леонтием из кабинета.
— Если ты будешь тут каждого за ручку водить… — грозно шипит Леонтий, больно сжимая его локоть.
«Тебя выгонят», — мысленно продолжает Фаддей.
— Тебе никакого сердца не хватит, — неожиданно и очень грустно заканчивает Леонтий, моргая светло-голубыми глазами, такими же усталыми, как у женщины в кабинете.
Может быть, его перевели в Дом Советов, чтобы он отдохнул?
— Ничего, оно у меня крепкое, — бодро врёт Фаддей. — Я справлюсь, честно. Только объясни всё-таки, как я теперь буду называться. Ты — муниципальный, а я кто?
— Убогий, как все они тут, — ворчит Леонтий. — У-бо-гий.
— Это тот, который у Бога? — догадывается вдруг Фаддей, а Леонтий, вздохнув, кивает.Название: Индус
Автор: sillvercat для fandom Russian original 2018
Бета: Санди ЗыряноваРазмер: драббл, 720 слов
Пейринг/Персонажи: Степан Филиппович, Сергей Филиппович, индус, типографские рабочие, проводница
Категория: джен
Жанр: производственная драма, стёб, повседневность
Рейтинг: G
Краткое содержание: специалист из Индии приезжает в Россию. Зимой
Примечание: по заявке: «
Напишите, пожалуйста, про злоключения иностранцев в России»
Описаны реально произошедшие события, время действия — начало 2000-х
Ссылка на ФБ-18: тут.
В старые, стародавние времена, когда Интернет ещё не так сильно запускал руки свои в дела человеческие и не поселился в кармане каждого владельца смартфона, в одном не очень большом, но очень далёком от столиц северном городе (таком северном, что там даже платили «северную» надбавку), два брата решили модернизировать свою типографию. Звали их Степан Филиппович и Сергей Филиппович, а для всех, понятное дело, они были просто Филиппычи.
Были Филиппычи мужиками под полтинник, усатыми, кряжистыми, работящими, юморными и отнюдь не дураками. Насчёт выпить — тоже не дураками. И ещё они очень уважали всякие технические новшества и навороты — и дома, и в собственных карманах, и в своей типографии. Поэтому, когда прошёл слух — дескать, Филиппычи какой-то супер-пупер станок купили, на котором прямо с компа можно печатать всё, от наклеек на водочные бутылки до газет и журналов, никто особо не удивился.
Чудо-станок Филиппычи привезли со специализированной выставки в краевой столице, выложив за него кучу «зелёных». Распаковали, бережно огладили, словно колхозники — породистую корову, достали мешок прилагаемой документации… и тут их ждал первый сюрприз. Дело было в том, что родиной машины являлся не Китай или какое-то другое ближнее зарубежье, а гораздо более далёкая знойная Индия, и вся документация к станку оказалась на хинди. Прекрасный образный язык, каждое слово — произведение искусства, но совершенно нечитаемое.
Филиппычи поскребли в затылках и связались с представителем индийской фирмы, который, по счастью, ещё не отбыл из краевой столицы, но уже стоял одной ногой в аэропорту. Тот исторг из себя пламенные витиеватые извинения и пообещал прислать такой же мешок документации, только на английском.
Филиппычи знали язык Шекспира на уровне американских боевиков, то есть немногим лучше, чем хинди. Они ещё раз почесали в затылках, и тут их осенило решение, показавшееся гениальным. А что, если вместе или вместо мешка с импортной документацией к ним приедет индийский специалист? Который не только переведёт все нужные инструкции, но и отладит печатную чудо-машину, которую, честно сказать, Филиппычи слегка побаивались, уж больно она была умна.
Сказано — сделано. Всего-то два месяца бюрократических проволочек на получение виз и прочего — и рейс из Дели с индийским печатником на борту приземлился в краевой столице, откуда всего-то ночь на поезде — и Филиппычи приняли бы индуса в гостеприимные медвежьи объятия.
Они не учли только одного. Стояла зима. Живописная и суровая северная зима. Февраль месяц. Дул ветер, мела позёмка, хотя было довольно-таки тепло, по местным меркам — всего-то минус двадцать два. В тени.
Индийский специалист (с непроизносимым именем) в общих чертах понял, куда он попал, ещё в краевом аэропорту. Но полное осознание пришло к нему не сразу — на такси он быстренько откочевал к поезду, куда благополучно загрузился вместе с мешком индийских специй Этот мешок ему едва удалось отстоять на таможне, где пахучий порошок сперва приняли за наркоту.
В шесть утра поезд доставил индуса в пункт назначения. Он выгрузил свои специи на перрон и растерянно огляделся по сторонам. Его куртка, подбитая мехом мангуста, через полминуты вымерзла до последней молекулы и зашуршала, как целлофановая. А сам он мгновенно посинел и стал похож на баклажан. Он в панике оглянулся на добрую толстую проводницу Тосю, которая всю ночь отпаивала его горячим чаем. Тося жалостливо покачала головой и указала ему на здание вокзала, маячившее впереди в туманной морозной дымке. Индус сделал по гололёду несколько неверных семенящих шагов, поскользнулся, упал и сломал себе ногу. Правую.
Выскочившие из вокзала Филиппычи в ужасе ринулись к нему, на бегу срывая с себя дублёнки, шарфы и ушанки. Через час индус, пребывавший в полной прострации от всего происходящего и только скорбно таращивший свои похожие на чернослив очи, был водворён в лучшую платную палату травматологического отделения городской больницы.
Там он пролежал почти две недели из отведённого ему согласно визе месяца. Он быстро привык к нашей перловке с деревянной котлетой и гороховому супу, хотя поначалу щедро присыпал всё своими специями. Через две недели он, повинуясь долгу, попросил, чтобы его привезли в типографию, и приковылял в цех, бодро прыгая на костылях и помахивая гипсовой лангеткой.
Рабочие типографии враз сократили его непроизносимое имя до «Тобика», и он поселился прямо в цеху, возле своей драгоценной машины, чтобы больше не иметь дела с гололёдом, снегом и морозом. Типографская братия оказалась очень восприимчива к его английскому языку, а он, соответственно, к русскому, в том числе матерному. Компания-производитель могла по праву гордиться своим сотрудником.
В марте, когда на ветках бодро зачирикали воробьи, а суровый северный ветер слегка потеплел, индус отбыл на историческую родину. Остатки специй он раздарил Филиппычам и другим типографам, а те налили ему водки во флакон из-под какого-то снадобья — чтобы Тобик согревался в дороге.
Чудо-машина исправно рокотала, выдавая на-гора многотысячный газетный тираж.
Приближалось лето.