Название: И милость к падшим призывал
Автор: sillvercat для fandom Russian original 2024
Бета: Xenya-m
Канон: ориджинал
Размер: мини, 1430 слов
Пейринг/Персонажи: Иваныч, Татьяна, Варька и другие
Категория: джен
Жанр: драма, повседневность
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: «Иваныч бросил пить на маминых похоронах. Вернее, на поминках. Вернее, на поминках он не пил и с тех пор не пил тоже...»
Примечание: случай из реальной жизни; процитирован отрывок из текста Егора Летова
Предупреждение: сленг; упоминается смерть персонажей
Ссылка: тут.

Иваныч бросил пить на маминых похоронах. Вернее, на поминках. Вернее, на поминках он не пил и с тех пор не пил тоже.

Хотя страшно, до беспамятства, напился накануне, когда умерла кошка.

Масяня. Масяня прожила двадцать два года, все ветеринары изумлялись: «Как, может, вы неправильно считали?» А чего там считать, сейчас Иванычу было под полтос, а когда мама принесла в пригоршне крошечного полосатого котёнка — Масяню, — он ещё даже не женился.

Потом он женился, родил дочку Настю, развёлся и спился, но Масяня всё это время жила у мамы. К маме он в конце концов и переселился. И похоронил. Сперва Масяню, потом маму. И у той, и у другой был рак. Но маме рак не сразу диагностировали. Сперва ставили ковид. Ковид многих забрал, а мама была уже старенькая, куда ей с ковидом бороться.

Надо отдать должное бывшей жене Юльке, она пришла и помогла с мамиными похоронами. Панихида в морге, кремация, поминки в столовке напротив дома, всё как полагается. Соседи собрались, друзья. Бывшие. Некоторых, Димана например, Иваныч не видел лет пятнадцать точно. Надо же, пришёл. Впрочем, его маму они все любили. Стояли, мялись, мычали что-то несуразное. Потом осторожно присаживались за столы: кутья, компот, борщ, плов, водка. Салат из огурцов «Витаминный». Всё по самым низким расценкам. Пили, закусывали. Иваныч не пил, не ел, сидел, тупо уставившись в стол.

Что-то менялось в его жизни, что-то громадное наваливалось, словно под его ногами поворачивалась земля.

Он остался совсем один.

Сразу после похорон Юлька с Настей часто звонили ему, потом всё реже, потом — перестали.

Правильно, зачем им алкаш, они развязались с ним уже давно, а сейчас просто жалко стало, как старого шелудивого бродячего пса возле «Пятёрочки» — можно покормить «Чаппи» из пакетика, а можно и пнуть. Или просто равнодушно пройти мимо.

Иваныч не хотел быть таким псом. Всё, хватит.

Он начал делать ремонт. Это помогало не думать о бутылке. О бездарно просранной жизни. Вообще ни о чём не думать.

Благо после мамы остались деньги: она, как только поняла, что умирает — сам Иваныч тогда ещё этого не понимал, — перевела все сбербанковские вклады на свою карту, а потом — на его. А то ведь только через шесть месяцев в права наследства можно было вступать. Сделав это, мама легла в областную больницу и уже не вышла из неё.

Квартира её находилась в старом бревенчатом доме, бывшем бараке, который власти всё обещали снести, но так и не снесли. На первом этаже. Половицы рассохшиеся, в кухне стены обиты клеёнкой, кафель в санузле весь покоцанный. В общем, мрак, ужас, работы — начать и кончить, слава богу. Можно было нанять каких-нибудь узбеков, но Иваныч хотел всё делать сам. Тем более что на третий трезвый день руки у него перестали трястись и в голове прояснело. Временами он, правда, выл в голос, как волк, но недолго, боялся, что соседи милицию вызовут. Но они не вызывали — стены в бывшем бараке, построенном пленными немцами сразу после войны, были толстенные.

Иваныч пахал как проклятый — встал с утра и погнал. В фирме, где он числился электриком, ему дали отпуск за свой счёт.

Когда он закончил с ванной комнатой и к вечеру перешёл на кухню, в кухонное окно постучали. Он распахнул створку — под окном стояла и смотрела на него какая-то старуха. Бабка в поношенном тёмно-сером пальто и стрёмной детской шапочке с помпоном. Был апрель, но вечера и ночи, мягко говоря, не жаркие. Столица Сибири, хуле.

— Чего надо? — нелюбезно спросил Иваныч.

— Лёш, ты меня не узнал? — тихо спросила старуха. — Я ключи от дома потеряла.

У Иваныча сердце захолонуло так, что не вздохнуть. Он стоял и тупо пялился на старуху. Бог знает, что ему примерещилось, но он наконец понял, что это не мама, понял, кто это, и опять офигел. Татьяна, бывшая жена дядьки Петра, с которой тот сто лет назад расплевался, как собственная жена Иваныча расплевалась с ним. И всё по той же причине — Татьяна бухала как не в себя.

И вот теперь она стояла у него под окном, вся чёрная, сморщенная, будто гриб сморчок, в болтавшемся на ней пальто, и что-то лопотала про ключи. Какие ключи? Как она вообще его нашла?

— Я знаю, что твоя мама умерла, кто-то говорил, — прошелестела она, робко, по-собачьи взирая на него.

Город — миллионник, а все всё про всех знают, как в деревне, ёлы-палы.

— Щас открою, — буркнул Иваныч и пошлёпал в подъезд. Домофон у него не фурычил.

Он усадил Татьяну на табурет, налил чаю, нарезал колбасы и хлеба. Себе он ничего не варил, перебивался «дошиком», сосисками и пельменями. Те как раз закончились, надо было снова идти в магазин, но Иваныч не хотел отрываться от работы, а вот же, пришлось.

Татьяна ела мало, отщипывала по кусочку, клевала как птица и всё время искательно поглядывала на него.

— И телефон я тоже потеряла, — прошептала она, снимая шапку: волосы у неё были седыми и торчали неопрятными клочьями. Баба Яга, и только. А ведь она была старше Иваныча всего лет на десять — и шестидесяти ещё нет.

Иваныч глубоко вздохнул, взял свой мобильник и принялся отыскивать Варькин номер. Варька была дочкой дядьки Петра и Татьяны, разбитной девахой-нефоркой с двумя детьми, прижитыми от таких же нефоров, сейчас она жила со следующим. Работала в ГУМе, и даже не просто продавцом, а целым завотделом. Не дура, значит.

Самому дядьке Петру не было смысла звонить — пошлёт. И то, кто ему теперь Татьяна? Никто. Зато Варьке она приходилась матерью. Мамой.

Последний раз он видел её и дядьку Петра на похоронах.

— Привет, — сказал он в трубку без предисловий, услыхав Варькин голос. — Твоя мама ключи потеряла, сидит у меня.

— А нахера ты её впустил, алкашку? — тоже без предисловий и почти без паузы зло осведомилась Варька. — Гони её, она же небось синяя вся, как всегда.

Татьяна съёжилась на стуле, она явно всё слышала, и Иваныч вышел в коридор.

— Куда гнать-то? — зашипел он. — Холодно, не лето. Сама не гони. У тебя запасные ключи от её хаты есть?

— Ну есть, — пробурчала Варька. — Но я не приеду, Лёх. Сам с ней вошкайся, раз ты такой… дурак, что её впустил.

Иванычу показалось, что сперва она хотела сказать: «Ты такой же».

— Яндекс-доставка, — устало буркнул он.

— Чего? — не поняла она.

— Того, — гаркнул Иваныч. — Ключи с курьером передай, я её домой отвезу. Мобилу она тоже потеряла.

— Айфон ей восьмидесятый купи, если ты такой жалостливый, — ехидно посоветовала Варька, и Иваныч стиснул зубы. В висках у него стучало, и казалось, что внутри головы, между ушами, натянута склизкая студенистая верёвка. Выпить хотелось невыносимо.

— Жду. Ключи, — почти по слогам процедил он. — Курьера могу оплатить, если ты не можешь.

Варька фыркнула и бросила трубку.

Курьер — молодой пацан на модном электросамокате — прибыл минут через сорок. Платить ему не пришлось. Он отдал Иванычу маленький ключ на блестящем кольце с брелоком и отсалютовал.

Татьяна всё это время продолжала сидеть на табурете, закрыв глаза и раскачиваясь из стороны в сторону. «И вот они на крюках легонько покачиваются, тихонько звенят», — вспомнилось Иванычу, и его опять передёрнуло. Она больше ни слова не произнесла. Иваныч тоже молчал, но, получив ключ, бодро выпалил:

— Всё. Можно ехать. Я вас… тебя… отвезу на такси. И это… — он взглянул на кухонную полку, где сиротливо лежал немой мамин «Самсунг». — По дороге заедем в МТС, симку купим, я номера забью кое-какие. Чтобы хоть звонить можно было.

Татьяна заторможенно кивнула, он не понял, поняла ли она.

Вернулся он поздно, так поздно, что продолжать работу уже не было смысла. Купил симку, поставил в «Самсунг», забил номера — Варькин и свой. Какие ещё нужны Татьяне, он не знал. Она сидела в машине безмолвная, как тень, маленькая и плоская. Он довёл её до квартиры, отпер дверь, положил на полку у двери ключ и мобильник. Неловко попрощался, захлопнул дверь — замок защёлкнулся автоматически — и загремел вниз по лестнице.

Как он успел заметить, квартирка казалась чистой, но какой-то нежилой и затхлой.

Его мобильник зазвонил, и он обречённо решил, что это Татьяна, но это оказалась Варька.

— Отвёз? — спросила она каким-то насморочным гундосым голосом. Ревела, что ли?

— Отвёз, — буркнул Иваныч и добавил, не удержавшись: — Слушай, она не пьяная и не похоже, что вообще пьёт. Но она… убитая совсем. Ты бы это… съездила бы к ней.

— Ты знаешь, сколько мы от неё натерпелись?! — немедля взвилась Варька.

Он представлял, но тоже взвился:

— Это же твоя мать! Мать! — с силой повторил он.

Варька явно проглотила какую-то готовую вырваться гадость — слава богу, хотя бы соображала, с кем говорит, — и вместо этого ехидно проворчала:

— Ты как Мордаунт какой-то. Моя мать, моя мать…

Иваныч понятия не имел, кто такой этот самый Мордаунт.

— Так ты поедешь? — настойчиво спросил он. — Ей, мне кажется, в больницу бы.

Варька долго молчала, потом выдавила: «Съезжу» — и отключилась.

Иваныч сел на табуретку и почесал маковку. Рассеянно посмотрел в окно. Там чернела глухая сибирская ночь. Дубак. Но скоро майские праздники, а потом и лето.

— Надо кошчонку, что ли, какую-нибудь подобрать, — вслух проговорил он.

Точно. Он подберёт котёнка. Бегают же они по улицам. Голодные, холодные, блохастые. Не Масяню — ту уже не вернёшь, как и маму, — но Мурку, например. Или нет. Маркизу. Или Маркиза. Или Мордаунта. Хорошее имя, для кота подходящее.

Кто подвернётся.

Название: Лёгкое тревожное расстройство
Автор: sillvercat для fandom Russian original 2024
Бета: Xenya-m
Канон: ориджинал
Размер: мини, 1190 слов
Пейринг/Персонажи: Марина Сергеевна, психиатр, Ольга и другие
Категория: джен, гет
Жанр: драма, повседневность, юмор
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Марина Сергеевна — одинокая женщина и никому не верит, как в полузабытой рекламе «МММ».
Примечание: случай из реальной жизни
Предупреждение: сленг
Ссылка: тут.

Марина Сергеевна — одинокая женщина и никому не верит, как в полузабытой рекламе «МММ». Кстати, когда эта реклама впервые вышла на экраны телевизоров, Марина Сергеевна ещё в ясли ходила. Теперь в ясли ходит её дочь, а сын — в четвёртый класс школы, где Марина Сергеевна преподаёт географию.

Она сидит под дверью кабинета самого настоящего психиатра в самой настоящей психбольнице — психушке на Маяковского. «Ты что, на Маяковского захотел?» — так принято говорить.

Марина Сергеевна не хотела, но ей очень плохо. Бессонница, полное отсутствие аппетита, глаза всё время на мокром месте. И на Маяковского её привела подруга, школьная психологиня, Ольга Васильевна, она тут на полставки работает в детском стационаре. Она подсунула Марине Сергеевне кучу специфических тестов, и, как бы та ни старалась отвечать «правильно», в конце концов всё равно вышла депрессия. Чёрное страшное слово, происходящее, наверное, от «пресса». Или от «пресса» и «стресса». Гибрид.

Марина Сергеевна сидит, ёжится и выдумывает такую ерунду, потому что боится. Ей стрёмно, как говорят дети и её собственный старший ребёнок. Ещё одно слово непонятного происхождения. Она не филолог, она географ. Географ глобус пропил, как известно.

Дверь открывается, Ольга бодро подмигивает Марине Сергеевне и взмахивает рукой, приглашая в кабинет. Потом сообщает с прежней бодростью: «Ну я за тобой зайду» — и исчезает за дверью.

«Псих» — психиатр — смотрит на Марину Сергеевну устало и, как ей кажется, неприязненно. Навязали её ему на голову. Он уже пожилой, лысоватый и седой там, где не лысоватый, ему, наверное, лет шестьдесят, но она к нему и хотела. То есть Ольга сказала: «У нас два психиатра, но молодой — он, гм, такой странный…»

Странного Марине Сергеевне не надо, она сама странная.

Она коротко вздыхает, когда «псих» говорит: «Я вас внимательно слушаю», и заунывно, почти шёпотом начинает:

— В общем, я развелась полтора года назад. Зимой. Ушла от мужа, теперь живу с детьми у мамы. Дочке два с половиной, сыну десять. Частный дом, очень старый, семьдесят процентов износа, бытовые условия тяжелые. Мама сильно болеет, у неё щитовидка, диабет и инвалидность третьей группы. Ещё с нами живёт мой младший брат, ему двадцать, он работает менеджером в «Магните», но набрал кредитов, и ещё долги за свет и воду, поэтому нам очень… стеснённо. У мужа маленькая зарплата, на алименты я не подавала, он, конечно, помогает, но… в общем, это всё очень угнетает.

Упс, она сумела такое сказать! Чужому постороннему человеку! Может быть, он дедушка кого-нибудь из её учеников, город-то маленький, все друг друга знают… Всё равно, без разницы. Она незаметно, как ей кажется, вытирает влажные ладони о юбку. Ещё кое-что надо сказать, самое, на её взгляд, главное, и она даже открывает рот, но тут «псих» перебивает её:

— По чьей инициативе и по какой причине произошёл развод?

Казённо-то как. А с другой стороны, чего она хотела? Это же психиатр, а не психотерапевт, он не должен быть мягким и участливым. И она тут, у него в кабинете, за бесплатно, по Ольгиной просьбе, так что никто не обязан с нею сюсюкаться.

Она облизывает пересохшие почему-то губы и послушно отвечает:

— Инициатива была моя. Он… Денис… муж пил. Много, и бросать не хотел. А я не хотела, чтобы дети…

«Видели это всё», — собирается она сказать, но «псих» снова безапелляционно её перебивает:

— Недостаток половой жизни, значит. У вас, — уточняет он, заметив её недоумевающий взгляд.

Марина Сергеевна вспыхивает так, что ей кажется — загорелись не только щёки, но и волосы. Но одновременно её охватывает гнев, заполыхавший так же жарко.

Откуда такие выводы про её половую жизнь? Может, она со всей улицей уже перетрахалась? В домишке, где по стенам течёт вода, крошится крыша и сортир во дворе. И это что за диагноз вообще такой? Недостаток половой жизни? Ну да, у неё нет мужа, но у неё есть… у неё есть…

Никого у неё нет, даже вибратора. Предлагали же девки на восьмое марта подарить. Какое там, она же спит в одной кровати с дочкой. А сын — рядом на раскладушке. Нет, ну псих-то каков?! Что за средневековое мракобесие, в самом деле?!

Но всего этого Марина Сергеевна, одинокая женщина, никому не верящая, вслух не говорит. Бурлит внутри потихонечку. Потому она и развелась: всё в себе носила, пока не выгорела дотла. Или не выкипело. И тогда она пошла и подала заявление на развод.

И теперь живёт с детьми в избушке, где по ночам на полную громкость орёт телевизор, а мама немедля просыпается, если его выключить или убавить звук. Где брат приносит с работы давно просроченные продукты, а других нет. Где по стенам бегают мокрицы, а по кухне — крысы. И где напрочь отсутствует половая жизнь. И хорошая жизнь вообще.

Это был её выбор. Она сама его сделала и заднюю включать не намерена. Она выкарабкается. Она подала заявку на ипотечную льготную программу для учителей. Осталось только немного подождать. Но как трудно ждать!

«Псих» внимательно смотрит на неё, и Марина Сергеевна понимает, что уплыла куда-то мыслями, что это заметно, и что она, наверное, выглядит как аутистка. Осталось только большой палец в рот засунуть и начать раскачиваться на стуле. Она снова заливается жарким румянцем. Дура. Боже, какая всё-таки она дура!

— Перечислите, что вас беспокоит, — велит «псих», и Марина Сергеевна готова нервно рассмеяться. Её беспокоит, что ей не дадут льготную ипотеку, что сын хочет ходить в спортивную секцию по боксу и придётся тратиться ему на форму и на всё остальное, но самое главное, что её беспокоит…

Она обрывает себя на полумысли и послушно рассказывает про плохой сон, отсутствие аппетита и истерики по пустячным поводам.

«Псих» кивает, записывает, а потом деловито сообщает:

— Типичное тревожное расстройство. А скажите… — его взгляд вдруг оживает, — вас вообще что-нибудь в жизни радует?

Как это понимать? Марина Сергеевна окончательно теряется и бормочет:

— Ну, конечно, радует, как же иначе?

Он недоверчиво хмыкает:

— Что именно? Уточните.

— Дети, — удивлённо отвечает Марина Сергеевна. Она не понимает, как можно этого не понимать. — Мои дети меня очень радуют. Они растут, меняются, узнают новое, я им читаю, беседую с ними, рассказываю… И ещё работа.

— Работа? — сильнее оживляется психиатр. — Вас радует работа?

«А вас нет?» — подмывает Марину Сергеевну спросить, но она только кивает и уточняет:

— Мне нравится… учить. Преподавать. Я люблю свой предмет. Географию то есть.

Психиатр тоже кивает и пишет поверх предыдущего диагноза на листочке: «Лёгкое тревожное расстройство».

Лёгкое. То есть, если бы она сказала, что её ничто не радует, было бы тяжелое. А так — лёгкое.

Слава богу.

Что или кто её ещё радует, она уже не расскажет. Ни в коем случае.

Марина Сергеевна наконец вываливается из кабинета наружу — растерянная, растрёпанная, с рецептами на пирацетам, какое-то снотворное (тоже лёгкое) и на магний с витамином B6.

Она чувствует себя симулянткой.

Звонит сотовый в кармане снятой с вешалки куртки. Наверное, Ольга хочет проводить её к выходу и узнать, что же сказал специалист.

Но это звонит её главная радость. Её счастье. И несчастье.

Учитель математики, который не подозревает, что он — её радость и несчастье. На семь лет младше неё, балабол и вообще раздолбай. Так и директор школы считает, и весь остальной педколлектив. Марина Сергеевна втихаря от всех помогает ему заполнять электронный журнал и вести сайт. Вернее, не помогает, а просто делает это за него.

У них нет никакой половой жизни, но есть какая-то… странная дружба. Ночами напролёт она ждёт его редких смс-ок и следит за его аккаунтом на местном сайте знакомств: когда заходил? Обновлял ли профайл?

А сейчас ему наверняка требуется помощь в проверке ВПР. Всероссийских проверочных работ то есть.

— Алло? — говорит Марина Сергеевна в трубку и счастливо улыбается.

Психиатр бы удивился, если бы увидел её.

Название: Феденька
Автор: sillvercat для fandom Russian original 2024
Бета: Xenya-m
Канон: ориджинал
Размер: драббл, 610 слов
Пейринг/Персонажи: Феденька, Фёдор, Яга
Категория: джен
Жанр: драма, мистика
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Одним росным утром Феденька проснулся в лесу.
Примечание: время действия — середина XIX века
Предупреждение: стилизация
Ссылка: тут.

Одним росным утром Феденька проснулся в лесу.

Верней сказать, не проснулся, а очнулся. Напоённая влагой трава холодила его голые коленки, не прикрытые ночною сорочкою, ступни были босы.

Лёгкий ветерок шевелил его взмокшие от испарины кудри, белая сорочка липла к спине промеж лопаток.

Столь страшно ему ещё никогда не было. Он стоял и дико озирался по сторонам, трясясь так, что клацали зубы.

Где родной дом? Где тёплая постель? Где маменька с папенькой, старая нянька Епистинья, которая по сию пору приходила к нему перед сном, чтобы поцеловать в лоб и перекрестить, шепча молитву.

Именно это и было последним, что он помнил: как сухонькая нянькина рука перекрестила его, а потом заботливо укутала пуховым одеялом, подтянув до подбородка. Как будто Феденьке было по-прежнему пять лет от роду, а вовсе не пятнадцать. Отрок. Почти что юноша.

Но он уснул с блаженной улыбкой, а вот теперь стоял, в ужасе оглядываясь на грозно темнеющую поодаль опушку леса, ожидая, что оттуда вот-вот выскочат медведи, волки или ещё какие-нибудь дикие звери. Они растерзают его, и папенька с маменькой никогда не узнают о страшной сыновьей участи!

Феденька всхлипнул.

И тут позади него в самом деле раздался какой-то шорох!

Феденька тонко, совсем по-детски, вскрикнул, увидел два горящих звериных глаза и сомлел, опускаясь на траву, будто опавший с дерева листок.

* * *

— Да то барчук из усадьбы. Федей кличут, как вон тебя.

— Да уж знаю.

— А где ты его нашёл?

— Да на озере, на берегу. Волчка моего увидал, за зверя, вестимо, принял и кувырк на траву. Едва-едва успел подхватить, а то так бы и грохнулся оземь.

Феденька пошевелил спёкшимися губами, пытаясь что-то вымолвить, и это заметили. Над ним склонились два лица. Одно — женское, старушечье, с крючковатым носом, с седыми жидкими волосами, заправленными под грубый полосатый платок, над высоким морщинистым лбом. Второе — молодое, бородатое, очень правильное, как у статуи Лаокоона, только не искажённое гримасой боли, а озабоченное, со сдвинутыми к переносью густыми тёмными бровями.

— Здравы будьте, барчук, — прогудел «Лаокоон». — Запамятовали, как в лес попали?

— Не… не помню ничего, — прошелестел Феденька, и сухая женская рука, похожая на руку няньки Епистиньи, приподняла ему голову, а к его губам прижался щербатый край кружки с упоительным во всех смыслах кисловатым квасом.

Феденька пил и пил, длинными глотками, будто лошадь на водопое, сам приподнявшись на локтях. А потом утёр губы рукавом рубахи, отдышался и озадаченно спросил уставившихся на него людей:

— Кто вы?

Старуха засмеялась удивительно молодым смехом, показав единственный жёлтый зуб в чёрном провале рта:

— Это леший здешний, его, как и тебя, Фёдором кличут. А я, милок…

— Яга она, — перебил «Лаокоон», то бишь Фёдор, и тут же получил тычок в бок.

— Ядвига я, — строго поправила его старуха и поджала тонкие губы. — Попей ещё, милок.

И Феденька пил до тех пор, пока всё вокруг — бревенчатые тёмные стены избы, в которой он лежал, пучки высохших, но испускающих медвяный аромат трав под потолком, крохотное окошко, затянутое слюдой, будто льдом… — пока всё, всё это не закружилось перед ним и не слилось какой-то хоровод.

Тогда он снова уснул.

А голоса над его головой продолжали звучать.

— Мне ученик нужен, давно уже, ты знаешь, — прогудел упрямый бас.

— Да и я бы не отказалась. Ладно, так уж и быть, владей, пользуйся. Я себе кого-никого ещё подыщу. Только вот искать его будут.

— Знамо дело. Нипочём не найдут, закружу.

— Сманил ты его, Фёдор, ох, чует моё сердце, сманил. Ну что ж, значит, так тому и быть.

* * *

И судьба исчезнувшего из усадьбы барчука навеки осталась тайной. Не смогли её раскрыть даже приехавшие из столицы дознаватели со знаменитой полицейской ищейкой. Неподалёку арестован был целый цыганский табор, но в кибитках вопящих цыган никаких улик, говоривших об их причастности к пропаже Феденьки, не оказалось. Дремучий лес вокруг усадьбы тоже сохранил свою тайну.

Только с тех пор его стали называть Фёдоров лес.