Короткий рассказ о местных катаклизмах с иллюстрациями.
Итак, я живу на юге. Вот уже почти три года. Климат ласковый, природа к человеку благоволит. Всё растёт и цветёт круглогодично. Как говорится, воткни в землю палку, и она зацветёт.
НО. Здесь горы и здесь море.
Сель.
Шторм.
Смерч.
Даже просто ливни здесь впечатляют – вода летит параллельно земле, и машины по улицам едут задом, чтоб не заливало...
Однажды с работы я еле добралась. Стена воды, молнии, гром, в общем, светопреставление, как выразилась сторожиха, впустившая меня в холл какого-то банка. Я сперва приютилась на крылечке, переждать волну. Пережидала сорок минут, потом ушла, не ночевать же в банке.
Родимая моя улица стала рекой – вниз с горы с рёвом неслась вода.
Кое-как добрела до дому против течения, по пояс мокрая. Теперь понимаю отчётливо, как в октябре 2010 года в окрестных сёлах тонули люди, просто вышедшие за собственные ворота и сбитые с ног потоком.
После того октябрьского катаклизма в море долго плавали холодильники, телевизоры, стиральные машины, вынесенные горными реками из домов.
Так что Юг, ребята…
Вот такой:



Море всего стоит. Море искупает всё, простите за дурацкий каламбур)...

Только что мы с ребёнком вернулись из Краснодара. Ездили проветриться.
Картина маслом с натуры – в рейсовом автобусе Краснодар – Туапсе.
Мадам из серии "кому за тридцать" (то бишь ваша покорная слуга), груженная фирменными икейскими пакетами, возбуждённо орёт (возбуждённые Гюги всегда орут как потерпевшие), обращаясь к дочери-подростку:
– Слушай, я гений! У меня идея! Звездолёт у меня будет Драйзер! Потому что Жукова только Драй может уделать, так ведь? Гюго научит его разговаривать, и тогда они...
Ребёнок дёргает меня за руку и делает страшные глаза.
Только тогда я вспоминаю, где я и кто я...
Удивительно, как это остальные человеческие пассажиры не потребовали у водителя остановить автобус возле психушки...
Как вы уже поняли, мой последний космофик с БалеГюгом стремительно разрастается... Теперь и звездолёт ожил, ети его.
В общем, кому я должен, всем прощаю не теряйте, я в космосе. В глубоком.

PS. Но завтра надеюсь пофотать весенний Туапсе и выложить фотки. Сегодня было плюс 25...

Почему секс с Гюго – это так весело? Чёрт, ну непрекращающасяся же ржака!
Вопрос риторический.
Это я просто фик с БалеГюгом дописываю, не пугайтеся. Считайте, что это спойлер. Ну или анонс)))

...под тёмной тёмной кроватью...
...лежит чёрный-чёрный ящик...
Вот Бальзак для меня – такой вот чёрный ящик.
Не понимаю и никогда не пойму, наверное...
Это не есть плохо, но писать мне про них ещё труднее, чем про любого агрессора.

...или белая горячка, горячка белая...
С МаксоГамами у меня был Дикий Запад.
С ЖукоРобами – гватемальская тюрьма.
С БалеГюгами я перекочевала в глубокий Космос. «Файерфлай». «Стартрек», блин. Ко(с)мическая опера, в общем.
Ну или оперетка, если учесть, что выйдут те же 7 стандартных страниц Ворда, что и в предыдущих случаях.
Ничего серьёзного, увы.
Но, чу! (как говорили русские классики). Приближается мой отпуск (в мае). Я полечу на историческую родину – Дальний Восток! И та-ам (в светлых промежутках между визитами друзей и к друзьям) ка-ак ся-яду, ка-ак понапишу-у...
«Королеву-3».
Продолжение истории про Тори и Дом.
«Есть ли жизнь в редакции-3».
Или вот вертится в голове дивная фигнюшка про то, как Макс, – суровый бизнесмен, такой весь из себя изысканный и высокомерный, и Гам, безбашенное белобрысое трепло, – нанимают Гюгошку в суррогатные матери. С подзаголовком: как два ЧЭтика уделывают одного БЛогика. Можно массу ангста и ржача наворотить! Танцы с волками при полном молчании ягнят...
Короче, планов громадьё, как писал великий пролетарский поэт.
Осталось дожить до отпуска...

Собсно сабж.
Вчера я была на приёме у главы города. Зачем, зачем, о Боже мой...
Сегодняшнее утро началось для меня час назад, то есть почти в три пополудни.
Это ужас-ужас-ужас...
А ведь у меня были грандиозные планы на этот день.
Съездить в Краснодар.
Пописать БалеГюгов...
Всё накрылось медным тахом.
Пошла пить воду. Много воды

Название: Своих не бросают
Автор:  sillvercat
Жанр: броманс
Категория: джен
Рейтинг: R
Размер: мини
Пейринг/Персонажи: Жуков, Роберт Крайтон
Краткое содержание: Жуков, бывший десантник, а ныне авантюрист и охотник за сокровищами, оказывается в камере гватемальской тюрьмы вместе с хлипким заморышем Робертом Крайтоном, который твердит, что его несправедливо обвиняют...
Читать дальше
По соционике: Жуков, Робеспьер

Предупреждение: Нецензурщина
От автора: Опять позволяю читателям самим додумать... или не додумать))
Спасибо постоянному первому читателю  F-fantazy, а также  vowel, очень вовремя ответившей мне на нужный вопрос.
УПД: Сменила условия задачи, убрав из них изнасилование. ИМХО, подучилось лучше.



* * *
Жукова в этом поганом мире люто бесили только три вещи.
Первое – он ненавидел собственную беспомощность. Что, к счастью для него и окружающих, бывало крайне редко – он всегда старался изменить ситуацию, хотя бы взорвав её нахер, в конце-то концов.
Второе – он ненавидел быть пешкой в чьей-то игре. Те, кто хоть раз пытался такой фокус с ним проделать, надолго переставали фокусничать.
Третье – он ненавидел чувство стыда. Ублюдком его мог считать кто угодно – да за ради Бога, его это только забавляло. Но самому ощущать себя последним подонком… да он мог всё вокруг в хлам разнести из-за этого.
Но сейчас он торчал в вонючей гватемальской тюряге и был беспомощен.
Был пешкой в чужой игре.
Был распоследним подонком.
Почему у него сорвало резьбу, он не знал.
Этот задохлик, которого впихнули к нему в камеру, был сущей девчонкой – хрупкий, темноволосый и белокожий, в ужасе съежившийся, когда Жуков подтащил его к себе за худой локоть и вмазал от души сперва по хорошенькой мордочке, а потом под дых.
Жуков в очередной раз заворочался на мерзко скрипнувшей койке и выругался. Привычные слова почему-то царапали горло.
Конечно, парень сам виноват. Нечего было его, Жукова, доставать.
А достал он его в первые же минуты своего пребывания в камере.
Жуков с детства терпеть не мог таких вот зануд, считавших себя умнее других. Умнее него.
читать дальше
* * *
Когда новичка втолкнули в камеру, когда оцинкованная дверь с грохотом за ним захлопнулась, и лязгнул замок, Жуков сильно изумился. Парень застыл у порога, как суслик, прижимая освободившиеся от наручников запястья к груди, машинально их потирая и растерянно пялясь по сторонам. Выглядел он скорее отличником-старшеклассником, чем преступником. Несмотря на висевшую на нём мешком тёмную робу.
Видя, как он беспомощно моргает, Жуков весело поинтересовался со своей койки:
– А где же твои очки, цыпочка?
Очки у такого ботаника непременно должны были быть.
Новичок так и подскочил, услышав его голос – видимо, действительно не рассмотрел соседа в полумраке камеры.
– Ра-разбились, – выдохнул он наконец.
– Сами? – уточнил Жуков, насмешливо прищурившись. – Яички упали и разбились?
Повезло с соседом. Хорошая будет развлекуха в этой скукотище.
Парень молча уставился в пол.
– Эй, – так и не дождавшись ответа, Жуков чуть повысил голос. – Говори, когда я тебя спрашиваю, цыпочка.
– Меня зовут Роберт Крайтон, – еле слышно отозвался тот. – Только так ко мне и обращайтесь.
Фу ты ну ты!
– Британский учёный, значит? – Жуков соскочил с койки. Он начинал злиться, но виду не подавал. – А меня зовут Жуков, и я буду обращаться к тебе так, как захочу, понял?
Парень опять моргнул и снова промолчал.
Жуков лениво поддел пальцем его острый подбородок:
– За что сел?
– Ни за что, – проронил тот, мотнув головой.
Жуков рассмеялся коротко и зло:
– Здесь все ни за что, даже я. Что тебе шьют, спрашиваю. Ну?
– Наркотики… хранение, перевозка. – Голос его задрожал. – Я не знаю, почему! Они хотят, чтоб я подписал признание… но ведь я ничего не сделал! Я совсем недавно приехал…
– Недавно приехал? Тогда добро пожаловать! – Жуков издевательски обвёл рукой крохотную камеру – грязные облупившиеся стены, исчёрканные поколениями заключенных, зарешеченное окно под потолком. – Проходи, цыпочка, присаживайся, будь как дома. Вон твоя койка. Чего жмёшься? У меня лучший номер в этом сраном отеле, даже умывальник и толчок имеются. Категория люкс, специально для европейских гостей! Ну чего ты носом крутишь?
Он толкнул парня к свободной койке, и тот, едва удержавшись на ногах, затравленно глянул на него:
– Я не хочу здесь… вот так… Я не могу! Вы преступник, а я нет! Почему я должен тут… с таким, как вы? Это несправедливо!
Жуков опять зло расхохотался:
– Чего-чего? Несправедливо, значит?
Он снова пихнул задохлика так, что тот, придушенно вскрикнув, свалился на койку:
– Не хочешь сидеть с таким, как я? А придётся, цыпочка!
Он легко поднял парня за шкирку, как щенка, напрудившего лужу на хозяйской постели, пристально глядя в его белое от страха лицо.
Его и бить-то было стрёмно, и Жуков прервал процесс на середине.

* * *
А сейчас он только потёр ладонью лицо и снова беспомощно выругался. Он сообразил, что его подставили, сделали из него палача для мальчишки, когда утром лязгнул замок, и надзиратель властно указал парню на выход, а потом поглядел на его украшенную свежими кровоподтёками физиономию и довольно осклабился. И подмигнул Жукову.
Того аж передёрнуло.
И теперь передёрнуло, когда он это вспомнил.
Кому-то очень надо было, чтоб парень подписал нужные бумаги. Признание это долбаное.
Но Жуков отчего-то точно знал, что тот всё равно не подпишет.
Когда прошло уже больше суток, и он начал даже надеяться, что у заморыша всё-таки хватило ума сделать всё, что от него требовали, дверь камеры загремела, и Роберта Крайтона пинком впихнули внутрь. Жуков чуть было не застонал. Да чтоб ты провалился!
Но парень не проваливался. Он стоял, упершись тонкой рукой в стену и покачиваясь на подламывающихся ногах, – видать, его прессовали всё это время, почти тридцать шесть часов, не давая ни есть, ни пить, ни спать.
Но его вернули обратно – значит, он так ничего и не подписал.
И эти подлюки хотят, чтобы русский доделал за них грязную работёнку.
Ждите, суки, ага.
– Не трону, – почти по слогам процедил Жуков, хватая за плечи начавшего оседать на пол парня. – Не дёргайся.
Оставалось только добавить: «Больше не буду», как в детском саду.
Тот всё равно трепыхнулся было, вскинул на него глаза-щёлки, блеснувшие из сплошного кровоподтёка, но тут же бессильно обмяк. Жуков закинул лёгкое тело на соседнюю койку и даже неловко накинул сверху собственное одеяло. Прислушался – парень был в глубокой отключке, но дышал.
Когда очухается, надо будет всё выяснить наконец. Вчера бы это сделать, не чувствовал бы себя сейчас таким дерьмом.
Жуков скрипнул зубами.
Ладно.

* * *
К вечеру Крайтон очнулся. Жуков понял это по тому, как вдруг изменилось его дыхание. Потом тот чуть заворочался, койка скрипнула, и он замер.
– Подымайся давай, если можешь, – буркнул Жуков, не открывая глаз, – делай там, что тебе надо. Жратва на столе. – И добавил, помедлив: – Считай, что меня тут нет.
Он долго ждал, пока сосед закончит шуршать, плескаться и скрести ложкой по миске. Судя по его неровному дыханию, каждое движение всё ещё давалось ему с трудом. Потом снова раздался скрип койки, и прозвучало очень тихое:
– Спасибо.
Жуков покривился, открыл глаза и сел:
– Теперь давай рассказывай.
Он поглядел на соседнюю койку. Парень оцепенело сидел, положив руки на колени и глядя на свои крепко сжатые пальцы.
– Что… рассказывать? Я сам ничего не понимаю, – пробормотал он каким-то деревянным голосом.
Жуков вздохнул. Пацан явно был в ступоре.
– Может, я пойму, – буркнул он. – Откуда ты вообще взялся и зачем здесь? Давай выкладывай по порядку… британский учёный.
– Почему вы меня так называете? Я не учёный, я только заканчиваю университет, – Роберт поднял глаза – опухоль уже начинала спадать, но лицо всё равно больше походило на разбитую маску.
– Это прикол такой, – неохотно пояснил Жуков. Ему хотелось намочить в воде полотенце и сунуть парню в руки, чтоб прикладывал к опухоли, но он понимал, что тот сейчас же шарахнется, замкнётся и заткнётся.
– Вы русский? – с первым проблеском любопытства в голосе спросил вдруг Крайтон, и Жуков даже присвистнул от удивления:
– Как догадался? Меня обычно здесь все за поляка держат.
Парень пожал плечами и тут же болезненно сморщился:
– Акцент… построение фраз… я, видите ли, лингвист. Жуков – это же фамилия? Был ведь такой полководец? А имя?
– Вижу, что лингвист, – хмыкнул тот. Не каждый сверстник этого пацана и в России-то мог припомнить, что Жуков – это полководец. – Фамилия, верно, знаменитая. А имя – Егор. Но ты по фамилии зови.
Сосед, подумав, серьёзно кивнул.
– А теперь рассказывай… Роб, – велел Жуков. – По порядку. Тебя пригласили в Гватемалу работать? Как специалиста, что ли? Кто, когда, зачем?
– Меня наняли… переводить. Исторические документы, найденные недавно в архиве одного здешнего монастыря, – послушно начал Роб, запинаясь и машинально потирая ладонью бок. – Страницы из судового журнала, перечень грузов, ничего особенного, но сами документы не очень хорошо сохранились... Видите ли, я специализируюсь на этой эпохе… шестнадцатый и семнадцатый века, это очень интересное время в истории Латинской Америки…
Опустив веки, Жуков внимательно слушал. Оседлав столь явно любимого конька, парень сразу оживился, перестал запинаться и, видимо, даже забыл, где он находится и кому всё это рассказывает. Про боль он тоже забыл. Как и про то, о чём его, собственно, спросили. Спохватился он только минут через двадцать и, осекшись, виновато моргнул:
– Я… сильно увлёкся?
Жуков хмыкнул:
– Нормально. Интересно рассказываешь. Тебе бы преподом работать. Говоришь, как пишешь.
– Я не очень умею… с людьми общаться, – Роб смущённо улыбнулся и прижал ладонью вновь закровившую губу. – Вернее, совсем не умею. Я кабинетная крыса. Ну или крот.
– Роет землю старый крот, разоряет огород, – пробормотал по-русски Жуков, кидая ему наконец полотенце. – Намочи, приложи и давай к делу.
Через несколько минут он, впрочем, тоже готов был признать, что ни хрена не понимает. Парня зачем-то привезли за тридевять земель, вручили ему рассыпающиеся в руках архивные документы, – Роб говорил об этом с благоговейным восторгом, – чтобы тот их перевёл. Когда он это проделал, его вяло поблагодарили и вручили чек на небольшую сумму. А потом он был задержан прямо в номере гостиницы, перед самым отлётом, и в вещах его нашли наркоту.
– Ещё раз про эти документы. Подробно, – Жуков поскрёб щёку. – Ты их хорошо помнишь?
– Дословно, – кивнул Роб.
– Твою мать… – с невольным уважением протянул Жуков. – Давай, декламируй… чтец-декламатор. Времени вагон. Хотя погоди-ка…
Он встал и с силой пнул свою койку, так, что та громко задребезжала. А потом с размаху врезал башмаком в стену. И ещё пару раз по койке.
Обернувшись, он увидел, что Роб стоит, вжавшись в самый дальний от него угол. А, чёрт…
Жуков досадливо скривился и буркнул:
– Сядь.
– Вы… вы зачем это сделали? – пролепетал тот.
– Тебя ко мне засунули, чтоб я тебя прессовал, – устало пояснил Жуков. – Я прессую, пусть жрут и радуются. Видал фильм «Одиннадцать друзей Оушена»?
Роб непонимающе потряс головой.
– Ладно, садись, – вздохнул Жуков. – Садись, говорю. Я тебе уже сказал, что не трону. Не люблю по два раза повторять.
Роб кое-как, боком, присел на койку и, снова сжавшись и опустив глаза, тихо заговорил. Голос его сперва вздрагивал и срывался, но потом обрёл силу, и Жукову даже пришлось шикнуть на него, чтоб убавить громкость. Вряд ли надзиратели достаточно шарили в английском, но бережёного Бог бережёт.
Сначала шёл длинный и нудный перечень содержимого грузов. От кошенили и красного дерева до свиней и мулов. Стандартный, в общем-то, список для судов, идущих в метрополию. Потом Роб начал цитировать содержание судового журнала, многие страницы из которого, скорее всего, были утеряны в кораблекрушении. Но кто-то всё-таки спасся, раз документы уцелели.
Если этот кто-то сумел добраться до берега, судно затонуло неподалеку от побережья.
Стоп.
О чём он только думает?
Кораблекрушение…
Судно…
– Погоди-ка, – вполголоса скомандовал Жуков, вскинув ладонь, и Роб замолк на полуслове. – Ещё раз. Название этого корыта?
– Судна? А я разве не сказал? – заморгал Роб. – «Санта Маргарита». Это имеет значение?
– Имеет, – не в силах больше сидеть, Жуков поднялся и начал расхаживать по камере. – Последняя страница в этом журнале была оборвана или сохранилась?
– Сохранилась, – озадаченно проговорил парень. – Больше записей не было. Видимо, как раз тогда судно и затонуло.
– А координаты? – резко спросил Жуков, остановившись и в упор поглядев на него. – В последней записи указано, где они тогда находились?
Роб торопливо кивнул:
– Пятнадцать градусов и пятьдесят семь минут северной широты, минус восемьдесят восемь градусов три минуты восточной долготы. Это важно?
– Вся твоя закавыка именно в этом битом корыте, – уверенно сказал Жуков и опять принялся ходить взад-вперёд, как тигр в клетке. – В грузе, точнее. Судно затонуло, погибло, пропало, никто о нём не слышал чёртову тучу лет, но вдруг в каком-то сраном монастыре обнаруживаются эти бумаги… В них ключ.
– Но там ничего особенного не было, в этом грузе, – удивлённо протянул Роберт. – Вы же сами слышали…
Жуков досадливо отмахнулся:
– А ты думаешь, там должно быть написано – золотая маска Кецалькоатля, одна штука, вес пять килограммов двести граммов? Не-ет, приятель, такие вещички в судовой реестр не вносятся!
– А вы откуда это знаете? – внезапно поинтересовался Роб, во все глаза уставившись на него.
Остановившись, Жуков встретился с ним взглядом и коротко ухмыльнулся:
– А за что, по-твоему, я оказался в тюряге?
– Я… как-то не задумывался… – пробормотал Роб. – Ну, наверное… хм… – Он осёкся.
Жуков фыркнул:
– Договаривай давай, не стесняйся.
– Ну, явно не за то, что вы улицу в неположенном месте переходили, – отозвался Роб, и Жуков опять фыркнул. – За грабёж, наверное?
– Грабил корованы, ну, – по-русски пробурчал Жуков себе под нос. – Я свободный охотник, приятель. Охочусь за тем, что Бог пошлёт. Ну, иногда охочусь не слишком законно. Даже не иногда. Часто. Но стараюсь держаться в рамках. Просто сейчас немного… не повезло.
Они молча смотрели друг на друга, а потом Роб с расстановкой проговорил:
– Значит, что же получается? Я буду сидеть тут несколько лет потому, что перевёл какой-то судовой журнал? Но почему они меня просто не убили? Семьи у меня нет, искать никто не будет.
– Добрые люди, – пожал плечами Жуков и снова уселся на койку, не спуская с соседа внимательного взгляда: – Это был бы оптимальный вариант. Но они решили, что с тебя и тюряги хватит.
Теперь встал Роб, и, опершись рукой на стену, отчаянно замотал головой:
– Это несправедливо! Я… обращусь к британскому консулу! Я…
– И сразу станешь стопроцентным покойником, – угрюмо сообщил Жуков. – Можешь мне поверить, малыш. Эти люди играют по-крупному, и ты просто чудом до сих пор жив.
Парень прикусил свои разбитые губы и отвернулся. Невнятно пробормотал:
– А что же тогда мне делать? Что?
– Спать, – спокойно распорядился Жуков, и, не глядя больше на соседа, растянулся на своей койке. – Отбой уже. За тобой не пришли, значит, могут придти утром. Лежи, копи силы. Пригодятся.
Парень ещё какое-то время онемело постоял у стены, потом так же молча нырнул под куцее одеяло и притих.
Жуков не знал, спал сосед или нет. Самому ему было не до сна. Его охватил азарт, знакомый каждому охотнику – за дичью ли, за привидениями или за сокровищами. Но, несмотря на этот азарт, схема дальнейших действий вырисовывалась в мозгу ясно и чётко, как тушью по ватману.
При любом раскладе терять ему было нечего. И, как он понимал, Роберту Крайтону – тем более.
Время, наверное, перевалило за полночь, а он всё метался, как в лихорадке, на скрипящей койке. Одеяло не защищало от промозглого тюремного холода, но Жукову было нестерпимо жарко. Напряжение пульсировало в крови, настойчиво требовало разрядки.
Ещё раз мрачно покосившись на соседа, – тот не шевелился, не издавал ни звука, – Жуков неслышно вздохнул и сунул руку под одеяло. Придётся успокаиваться со старой подругой – Дуняшей Кулачковой.
Парень рядом молчал, как будто уже стал стопроцентным покойником, и тогда, когда Жуков не смог сдержать хриплого освобождённого стона, и тогда, когда он встал и прошлёпал к умывальнику. И только, когда Жуков снова улёгся на своё место и уже начал уплывать в какой-то бессвязный мутный сон, с соседней койки вдруг донёсся едва слышный прерывистый всхлип.
Жуков очнулся враз.
Парню было страшно, смертельно, безнадёжно страшно и одиноко. Жуков не знал, что бы он сам делал, окажись на его месте – не тёртым мужиком под тридцатник, бывшим спецназовцем, а вот эдаким малолетним хлюпиком, книжным кротом, очутившимся на другом конце света, обманутым и униженным, рядом с человеком, который…
Да на его месте он бы себе башку об стенку разбил!
Жуков кашлянул и бросил в темноту:
– Не реви. Всё говно, а что не говно, то моча… но мы выберемся, это я тебе обещаю.
Шмыгнув носом, Роб наконец еле слышно прошептал:
– Извините. Я думал, вы заснули.
– Чего «извините»? Я дрочу, ты ревёшь… – проворчал Жуков. – Всё, как ты говоришь, по справедливости.
– Это явления одного порядка, – отозвался сосед дрожащим голосом. – Организм освобождается таким образом от переизбытка ненужных гормонов. Так или иначе. И это весьма полезно.
– Ещё одно феноменальное открытие британских учёных, – фыркнул Жуков и сел на своей койке. В темноте он видел, как кошка. Парень лежал на животе, повернувшись к нему лицом, глаза его блестели. – Я лучше буду дрочить.
– А я асексуален… – невнятно пробормотал Роб, снова утыкаясь носом в подушку. – Ну… я так думаю, в общем.
Ничего себе разговорчики в строю.
– У тебя что, и девчонки никогда не было? – не удержался Жуков.
Парень молчал.
– А с аквалангом ты нырял когда-нибудь? – Жуков снова прошлёпал к умывальнику и сунул голову под ржавую струйку воды. Вот так-то лучше.
– К чему вы это… спрашиваете? – Роб тоже сел на койке, и вид у него стал совершенно обалделый.
– К чему, к чему, к тому… – Жуков с наслаждением взъерошил мокрые волосы. – Нам надо будет добраться до этого затонувшего корыта раньше, чем твоим… грёбаным работодателям.
Парень помолчал, а потом решительно заявил:
– Извините, но вы с ума сошли. Мы в тюрьме, вы что, забыли?
– А-а, – Жуков пренебрежительно отмахнулся. – Отсюда сбежать, как два пальца обоссать. – Ему вдруг стало очень весело, и он потихоньку пропел: – Вот однажды вечером принесли ей весточку, сообщили матери, что в расцвете лет, соблазнив приятеля, ваш сыночек Витенька темной-темной ноченькой совершил побег… Что уставился? Учи русский, лингвист!
Роб снова упрямо мотнул головой:
– Я не понимаю, как отсюда можно… убежать.
– А тебе и не надо понимать, – усмехнулся Жуков. – Главное, что я это понимаю. Мог бы и раньше дёрнуть к хренам. Но хотелось держаться в рамках… мне всего-то три месяца и осталось досидеть, перебился бы.
– Всё равно не понимаю, – лихорадочно и быстро заговорил Роб, облизнув губы. – Вы говорите «мы, мы»… Но от меня вам никакого проку! Я ведь совсем ничего не умею делать… вы говорите, с аквалангом, а я… даже в футбол никогда не играл! У меня близорукость очень высокая, минус восемь, мне ничего нельзя такого… никакой физической нагрузки… врачи запрещают! Ну и… – он опять шмыгнул носом и опустил глаза, но потом прямо взглянул в лицо Жукову: – Я трус. Я боли боюсь и крови, прямо до обморока. И смерти боюсь.
– Я вижу, что ты боишься, – помолчав, тихо отозвался Жуков. – Но ты до сих пор ничего им не подписал, так ведь? Хоть и боишься. И знаешь, парень, ничего не боятся только бешеные собаки. С пеной на морде и с засохшим говном на лапах.
– Но зачем я вам?! – отчаянно выпалил Роб, прижимая тонкие руки к груди. – Я же вам всё уже рассказал про «Санта Маргариту». И я вам буду только обузой!
Жуков отвёл глаза и потёр лоб. Он не знал, как объяснить этому смешному и нелепому книжному кроту, хлюпику и малолетке, что он его уважает. Что отвечает за него и хочет его защитить. Что он, Жуков, растуды всё через коромысло, к нему привязался.
Перепугается же действительно до обморока, пацан.
Жуков глубоко вздохнул, поднял голову и наконец проговорил:
– Чтоб ты знал, парень – русские на войне своих не бросают.

* * *
Через две недели Жуков стоял у штурвала утлой посудины, которую на его родном лимане назвали бы баркасом, и, затаив дыхание, наблюдал за тем, как неподалеку от него Роберт Крайтон, накинув рубаху на обгоревшие плечи, неуклюже пытается справиться с разборкой акваланга.
– Эй, Роб! – весело крикнул он, и тот, насупившись, повернул голову. – Не дрейфь, салага, это ж тебе не автомат Калашникова! И русский попутно осваиваем, не отвлекаемся! Шаланды, полные кефа-али, в Одессу Костя приводи-ил, и все биндюжники встава-али…
Автомат Калашникова мирно лежал рядом с ними в рундуке.
А прямо по курсу на глубине лежала и ждала их «Санта Маргарита».

Так получилось, что у меня теперь живёт мама. Когда она ко мне въезжала, три моих кота сперва были весьма тихи и умильны. В итоге мама расслабилась и пропустила мимо ушей все мои инструкции по обращению с животинками. А зря.
Ибо правила обращения с животинками в нашей семье, как уставы в армии, написаны кровью. Если я говорю, что не надо оставлять включенный утюг на гладильной доске, сотовый телефон на столике в прихожей или мясо на плите в сковороде, то мы с ребёнком всё это уже проходили. Но мама мне не верила! Опять же зря.
Теперь верит…
Кроме того, мама страшно избаловала животинок, которые вконец оборзели. Старший кот, например, взял моду, когда мама ест, сидеть рядом с ней на подоконнике и шлёпать её по локтю или плечу лапой, выпрашивая самые вкусные кусочки.
Мелкий одноглазый подобранец вообще вьёт из мамы верёвки. Прихожу сегодня с работы. Двое хвостов вертятся под ногами в прихожей: кошечка и главкот. Подобранца не вижу. Когда я не вижу подобранца, я начинаю беспокоиться. Сильно.
И не за него…
– Игде мелкий? – тревожно вопрошаю я.
– У меня в комнате спит, – рассеянно отвечает мама.
– Мама! – воплю я. – Я ж тебя предупреждала – нельзя оставлять их в комнате, когда выходишь!!
– Но он спал! – оскорблено отвечает мама. – Маленький спал! Что я, будить его должна была, что ли? Ты небось когда спишь, тебя никто не будит! И что он мог там сделать? Ничего он не…
Мама пытается открыть дверь в свою комнату и осекается на полуслове. Ибо дверь НЕ ОТКРЫВАЕТСЯ.
Я инфернально хохочу.
Ребёнок инфернально хохочет.
– Что вы ржёте? Помогите дверь открыть! – возмущается мама.
Совместными усилиями мы слегка приоткрываем дверь, на которую изнутри навалилось что-то неподъёмно тяжёлое. Нет, это не наш малютка. Это малютка уронил свёрнутый в огромную трубу ковёр, мирно стоявший за дверью. Как ковёр не пришиб малютку, ума не приложу.
– Ах ты, бедненький! Ты испугался? – воркует мама.
– Угу, он испугается, как же, ждите, – ворчу я.
Малютка делает умильную харю.
– Ты всегда на него наговариваешь! – негодует мама.
Мама, как и коты, неисправима.

Фото: когда кОты спят, они не вредят. Чёрный подобранец в центре.

Я люблю Бету. Ну, это, наверное, и так уже все давно поняли.
Я люблю Максов. Поскольку они мои полудуалы, то по определению, ангелы. С ружьями, да.
Я люблю Жуковых. Это я пояснять не буду, а то растекусь лужицей и больше ничего внятного не смогу сказать.
Я люблю Есей. Есечек среди моих подруг – подавляющее большинство.
Но я хочу сказать отдельно о том, КАК я люблю Гамов.
Но сперва возмущённый вопль: ну какого чОрта в большинстве социо-фиков Гамлет – это горсть соплей в штанах, а?! ну или без штанов, один хрен, горсть соплей!! Что за нах, это же Бета, Бе-та, квадра воинов, и как Есь ни в коем разе не является трепетной фиялкой, так и Гам ни в коем разе не нервенная истеричка! Блин.
Ладно, поорали, к делу. Точнее, к Гаму. Точнее, к самому шикарному Гаму, какого я только знала в своей жизни.
К Сашке.
Сашка был (и остался) геем, а также был (и остался) дизайнером от Бога. Он легко брал первые призы на всех фестах «Реклама и дизайн», какие только были у нас в городе и крае. Его работы красовались на баннерах самых навороченных фирм, он какое-то время работал в Японии, а сейчас он в Москве.
Но я с ним познакомилась на вёрстке газеты.
Не своей, слава Аллаху. Если б я была его главредом, я б его просто убила.
Что такое сдача номера? Это АВРАЛ. Номер должен быть в типографии к определённому часу, все косяки подчищены, и в это время верстальщик – главное лицо в газете.
Так вот, в разгар этого Марлезонского балета Саша бросает вёрстку и закрывает лицо руками.
– Что?! Сашенька, что?!! – бросается к нему мученик – выпускающий редактор.
– Как что?! Вы не понимаете?! – В его голосе – вся драма мира. – Кофе! Я хочу кофе! Мне нужен кофе! Я не могу работать в таких условиях!!!
АААА!!! Чайник! Кофе!!! Вся редакция лихорадочно мечется в поисках.
– Где моя чашка? – капризно тянет Саша.
Судорожные поиски чашки.
Ложки нет. То есть чашки нет.
Это ТРАГЕДИЯ!!!
Это конец, Света!!! То есть, Саша.
– Сашенька, солнышко, вот тебе моя! Я её помыла с содой! Стерильно, экологически чисто!! – робко предлагает сам главред.
– Я хочу свою! – оскорблённо дует губы Саша.
Наконец, кофе готов, чашка найдена, Саша напоен, а я, глядя на это действо, не знаю, смеяться мне или плакать. Больше всего мне хочется хорошенько Сашу потрясти. Чтоб кофе в животе забулькал.
Но, ребята, какая вёрстка! Это, бля, произведение искусства, а не номер газеты…
Потом, будучи шефредом, я сама сдавала номер, где Саша был гостем. То есть человеком, которому отдана целая полоса плюс фото и анонс интервью на обложке.
Началось всё с того, что он забраковал половину вопросов, присланных автором интервью, Кирюхой, и все мы вынуждены были ломать головы над другими вопросами, потому как у Кирюхи уже ум за разум зашёл.
Было это 7 марта – предпраздничный день! Газета должна быть сдана как можно раньше! А Саша сообщил, что сможет выслать нам свои ответы на вопросы и фотографии только через два часа. Патамучтаааа к нему приехал дру-уг, и ва-аще уйдите, прааативные…
Других гостей в запасе нет, а если б и были – предпраздничный день! Никого нигде не застать!
«Мы можем взять из своих архивов твоё фото на обложку?» – кротко вопрошает мученик Кирюха. И получает ответ: «Ни в коем случае, вы что, с ума сошли?! Только то фото, что я пришлю, иначе никакого интервью не будет!»
Верстальщик Серёга, он же Бэд, скрежещет зубами, а я нахожу блестящее решение: вместо гостя номера анонсировать на обложку репортаж номера под названием «Прощай, Масленица!» с фоткой горящего чучела Зимы.
Серёга выводит плёнки.
Саша звонит – через час будут его фото. «На обложку уже пошло горящее чучело!» – злорадно ответствует Кирюха. «Переделайте плёнки!» – возмущается Саша. «Семьсот рублей!» – злорадно ответствует Серёга.
Вопрос снят.
Но тут Саша наносит ответный удар! Теперь мы ждём его интервью. Долго ждём. Очень долго… Не забывайте – 7 марта! Я ухожу домой в 19.20. Кирюха остаётся, меланхолично откупоривая очередную коробку с вином.
В 22.53 я получаю от него смску: «Он прислал интервью!» Но к этому моменту я уже сплю.
Утром 8 марта я, как празднично украшенный штык, в редакции – и моё чтение Сашиных ответов начинается с Кирюхиной приписки: «Он просил ничего не править!»
Тут уж мы с Серёгой продемонстрировали исконно русский жест – ребром ладони по локтю…
В общем, нувыпонялидааа?? Вбыв бы!
НО… Этот мальчик, этот хрупкий мальчик-гей, эта капризная примадонна, однажды приехал к нам в гости в юбке. Не в шотландском килте – в милой девичьей юбке. Чёрной, стильной, длинной, с разрезом.
– Саша! – простонала я, обретя дар речи. – Ты спятил? Тебя же убьют!!!
Ребята, это не фигуральное выражение. Вечер, город Комсомольск-на-Амуре, микрорайон Дзёмги. Если у городов есть ТИМы, то мой родной город – Жуков. Геев у нас бьют так, чтобы убить.
Саша ухмыльнулся – нагло, шало и вопиюще прекрасно… и я поняла, что яиц у этого мальчика в юбочке хватит на две птицефабрики, да.
И ещё я поняла, что из-за такой спины можно язык показать хоть целой деревне (с).
Если тебя защищает Бета, ты можешь расслабиться и получать удовольствие отдыхать…

Вот, собсно, всё про Бету и Гамов.
Спасибо.

Дубль в соо Бета-квадра: bet-ta.diary.ru/p174329096.htm

Моя собственная визуализация Гамлета:

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра