Тут кое-кто (не будем говорить, кто, хотя это был слонёнок Sweet_Yoghoo) похихикал над тем, как наша семья протипировала наших котов. Зря похихикал, ой, зря...

Итак, глава семьи Шикамару, он же Пуфик, он же Габен. Большой. толстый, ленивый, заботливый.
Единственная дама - Доня, она же Иродиада, она же Джечка. Шустрая, предприимчивая, обнимашечек не любит.
Последний подобранец - одноглазый чёрненький Итачи, он же Дончик, идеечек вагончик.
Всем взирать!

Самцы рулят! Шика и Тачи


читать дальше

Деффка притомилась


Тачик вытаращился

@темы: кошачье, соционика чтоб её

Название: Янтарь и сталь
Автор:  sillvercat
Жанр: Романс
Рейтинг: R
Категория: гет
Размер: миди
Пейринг/Персонажи: Жуков/Инга
Краткое содержание: Жуков, самый старший на курсе, подминает под себя всех студентов, кроме насмешливой и язвительной Инги. Его шанс поиметь эту штучку-дрючку появляется, когда их нечаянно запирают на институтском чердаке...
От автора: Мой постоянный пейринг в этот раз вымотал так, что я поклялась больше не писать его. Какое-то время)))
Читать дальше По соционике: Жуков (и есть Жуков)/Гексли (Инга)

Примечание Это исполнение заказа Shirhen в 10-м туре на соционик-фик.
www.diary.ru/~socionicfics/p169163848.htm
Предупреждение: как обычно – нецензурщина и прочая похабщина)))



* * *
– Тебе что, эту чёртову дверь слабо просто выбить?!
– Может, и не слабо. А зачем? Меня всё устраивает.
– Да что, что тебя устраивает, придурок?!
– А ты такая умная и не догадываешься? То, что ты наконец попалась, птичка.
Она судорожно сглатывает – даже в полутьме Жуков видит, как вздрагивает её хрупкое горло, как отчаянно пульсирует жилка на шее. Он прищуривается, от всей души наслаждаясь этой минутой – шебутная языкатая штучка, донимавшая его весь семестр, наконец-то дрожит перед ним.
Ради этого стоило оказаться под замком на институтском чердаке.
Он был старше всех на курсе, восстановившись после армии, и практически все сопляки и соплячки сразу же признали его авторитет.
Кроме этой... штучки-дрючки.
Которая то язвила, то фыркала в его сторону, сверкая строптивыми глазищами.
Ну вот и довыпендривалась.
– Это что, твои дружки подстроили, так?
Её голос вздрагивает и срывается, но кулачки гневно сжаты, а янтарные глаза мечут молнии.
А штучка-то с огоньком!
Он довольно усмехается, предвкушая отменное развлечение.
– А ты храбрая, детка.
– Я тебе не детка, подонок!
Жуков подходит на пару шагов – она невольно пятится, до тех пор, пока не упирается спиной в пыльные балки.
– Не советую мне хамить, детка.
Его спокойный низкий голос звучит очень тихо, но ей кажется, что он прокатывается эхом по всему этому проклятому чердаку.

читать дальше

– Только ты всегда можешь всем хамить, да? Я спрашиваю – это твоих рук дело?
Он отвечает – не сразу:
– Если б мне понадобилось тебя подловить, то уж точно не здесь. Но раз так получилось, то сойдёт.
– Что… сойдёт?
Она тонко вскрикивает, когда Жуков молниеносным движением хватает её за руку и подтаскивает к себе.
– А вот что.
Её губы – такие нежные и свежие, будто никогда не знали ни табака, ни коньяка, ни мужика. Ухмыльнувшись этой нечаянной рифме, он наконец отпускает девчонку, и она отпрыгивает в сторону, как заяц, тяжёло дыша и прикрывая ладонью вмиг вспухшие губы.
Глядя в её полные злых слёз глаза, Жуков чувствует, что совершенно готов и решает не тянуть, как бы хороша ни была эта игра.
Тем более что вся ночь впереди. Можно вдоволь наиграться.
Найти бы того, кто их тут запер – ящик водки поставить.
– Попробуй только тронь меня – я тебя посажу! Вот увидишь – посажу!
– Риск есть, – лениво соглашается он, снова оказываясь рядом с ней. – Но ты ж у нас гордая, детка, ты не захочешь, чтоб все узнали. А я никому не скажу. Ну же, раздевайся. Хватит целочку из себя корчить. Не пожалеешь.
– Какой же ты мудак, Жуков!
Она лихорадочно озирается. Бежать – некуда, кричать – некому. Вахтёр Степаныч, он же сторож, далеко внизу, пьёт чай в своей каморке.
И этот подонок прав – она не пойдёт потом в милицию. Это унизительно, так же унизительно, как то, что он хочет сделать с ней.
– Между прочим, беспорядочные половые связи ведут к СПИДу, – громко заявляет она вдруг, и Жуков сперва ошеломлённо моргает, а потом хохочет.
– А ты мне нравишься, детка, чесслово. У меня на всякий случай всегда с собой пачка гандонов, чтоб ты знала. Ладно, хватит уже болтать…
Он снимает пиджак и бросает его на пол. Потом опять вмиг оказывается рядом с нею и опрокидывает навзничь. Как он, такой здоровенный, может двигаться так быстро?
Она задыхается в стальных тисках его рук, бьётся и выворачивается, ловит ртом воздух. Он снова властно впивается губами в её рот, и она, изловчившись, кусает его за нижнюю губу, с какой-то яростной радостью чувствуя на языке вкус его крови.
– Вот сучка! – Жуков встряхивает её, ещё и ещё раз, как напроказившего котёнка. Вытирает ладонью рот и смеётся: – Вампирша, бля…
И снова стискивает её безжалостной хваткой. Одна его рука жадно шарит по её груди под блузкой, вторая уже задирает вверх узкую юбку. Колготки трещат.
– От Парижа до Находки… м-мы на всех… порвём колготки… – бормочет она, пытаясь отпихнуть его ногами. – Пусти, скотина! Пус-ти!
Она снова слышит его рокочущий смех:
– Прикольная ты девка! Не трепыхайся, бесполезно же. Я куплю тебе новые колготки. Кучу колготок.
– И тысячу новых курток… – она уворачивается. – Иди ты знаешь куда?!
Он опять вздрагивает от смеха.
– Это ты сейчас пойдёшь… вот сюда… Ну же, детка, не дури...
Она вдруг действительно перестаёт сопротивляться и только тяжело дышит. Красивая, как никогда – с этими тёмными блестящими волосами, в распахнутой блузке, где белеет маленькая грудь.
– Ладно. Ладно... Подожди. Дай, я сама разденусь, пока ты мне всю одежду не испортил, придурок здоровый. Слышишь, ты!
Он нехотя отодвигается и встаёт, не спуская с неё своих серо-стальных прищуренных глаз. Взгляд, как у волка.
Она тоже подымается, встряхивает растрёпанными волосами и медленно расстёгивает молнию на юбке. И даже улыбается вдруг дрожащими губами:
– Стриптиз – только для тебя!
Узкая юбка сползает вниз, и Жуков впивается взглядом в её длинные ноги и крохотную полоску трусиков под разорванными колготками.
В следующее мгновение её нога устремляется ему в пах. Он чудом успевает развернуться, но всё равно сгибается пополам, отчаянно матерясь.
Когда он наконец выпрямляется, её уже нет рядом. В дальнем углу чердака что-то брякает. Люк, ведущий на крышу.
– Стой, дура бешеная, куда?! Сорвёшься!
Бормоча ругательства, он тоже вылетает на скользкую крышу, освещённую только светом уличных фонарей. И застывает.
Её фигура темнеет неподалёку – тонкие руки расставлены в стороны, балансирует, еле удерживая равновесие.
Дура, ну что за ёбаная дура!
– Сюда иди. Быстро! Слышишь?
– Это ты меня послушай, – голос её совершенно спокоен. – Ещё шаг – и я прыгну. Я не шучу.
– Очумела?!
– Я сама собой распоряжаюсь. Всегда. И сейчас распоряжусь. Так, как хочу я. А не ты.
Жуков неожиданно понимает – а ведь и правда прыгнет.
Он изрыгает трёхэтажное ругательство и, резко развернувшись, стремглав возвращается к чердачной двери. Хер знает, кто там её запер снаружи, но эта чумная была права, когда говорила, что выбить её нетрудно.
Пара яростных ударов ногой в замок, и тот вылетает вместе с куском выкрошившейся стены.
Тяжело дыша, Жуков вываливается на площадку перед чердаком и с минуту прислушивается.
Вахтёр, пень глухой, слава Богу, не идёт.
И эта ведьма – тоже.
Твою мать, она что, издевается?!
Он снова вылетает на крышу, грохоча башмаками.
И холодеет – её нигде нет.
Жуков лихорадочно обшаривает глазами всё вокруг и наконец замечает её скорчившуюся в комок фигурку.
– Иди сюда, дура, не трону! – орёт он во всё горло.
– Я боюсь, – голос её едва слышен.
– Не трону, говорю! Ну!
– Я… высоты боюсь…
Бля, да что же это за наказание такое…
У него уже нет даже ругательств. Осторожно ступая по скользкому шиферу, он подходит к ней и махом сгребает её, прижимает к себе.
Она совсем лёгкая и совершенно ледяная. Руки-ноги – как сосульки, зубы стучат.
Господи, ну что за бешеная дура!
– Зою Космодемьянскую из себя корчишь? – хрипит он, ставя её на пол чердака и накидывая на плечи свой пиджак.
– А ты даже знаешь, кто это? – интересуется она срывающимся, но язвительным голосом, нашаривая на полу свою юбку.
– – Да пошла ты…
Ему отчаянно хочется оказаться как можно дальше от проклятого чердака.
Найти бы того козла, кто их тут запер – и все зубы пересчитать.
Жуков подхватывает девчонку под мышку, и она, конечно, шипит:
– Пусти!
– Заткнись! – цедит он сквозь зубы, грохоча вниз по лестнице, по всем четырём этажам, мимо каморки вахтёра, едва замечая на ходу его разинутый рот. Завтра надо ему пятихатку сунуть, чтоб молчал, старый глухой пень. Тут хоть пол-института изнасилуй, он ни хера не услышит. Нахер такие вахтёры нужны!
Спустившись с крыльца, Жуков нашаривает в кармане мобильник, набирает номер:
– Алло, девушка! Такси к политену. Да, сейчас.
Пока он разговаривает по телефону, пока они ждут такси, она молчит, смотрит себе под ноги, плотно завернувшись в его пиджак.
Когда тачка наконец подъезжает, Жуков запихивает девчонку на заднее сиденье, суёт таксисту деньги и захлопывает дверцу, успев увидеть в полутьме салона её блестящие огромные глаза.
Никогда у него на душе не было так погано – даже в армейской учебке.
И курить хочется так, что уши пухнут. Сигареты, конечно же, остались в кармане пиджака.
Твою мать.
Он проходит несколько кварталов, даже не ёжась от пронизывающего апрельского ветра, пока ему не попадается круглосуточный ларёк, потом проходит ещё пару кварталов до дома. Сидит на балконе, пока не заканчиваются сигареты. И уже перед рассветом валится, не раздеваясь, на диван.
Какой же ты мудак, Жуков.

Он заставляет себя пойти в институт только к полудню. Какие сегодня там пары? А, насрать.
Глухой пень Степаныч принимает пятихатку с благодарностью. Ещё бы!
На парах её нет, на семинаре по её любимой журналистике – тоже. Дома небось валяется – с крупозным двусторонним.
А, бля…
В третий раз проходя мимо актового зала, он вдруг прислушивается.
– Чего это тут у вас? – хмуро спрашивает он у болтающегося неподалёку первокурсника.
– «Студенческую весну» репетируют. Ну, фестиваль весенний, – пожимает тот плечами.
Жуков толкает дверь.
Она стоит на сцене – в чёрном свитере под самое горло, – ещё бы, синяки остались небось, – и в чёрной же юбке до пят.
Монашка бешеная. Пелагея чёртова.
Какой-то пацан из-за кулис выносит ей гитару.
О, мы ещё и поём!
И какого чёрта он топчется здесь, дурак, не в силах уйти?!
А потом он совершенно прирастает к полу.
– Разложила девка тряпки на полу,
Раскидала карты-крести по углам,
Потеряла девка радость по весне,
Позабыла серьги-бусы по гостям…
По глазам колючей пылью белый свет,
По yшам фальшивой тpелью белый стих,
По полям дыpявой шалью белый снег,
По yтpам yсталой молью белый сон.
Развеpнyлась бабской пpавдою стена,
Разpевелась-pаскачалась тишина.
По чyжим пpостым словам, как по pyкам,
По подставленным ногам, по головам…

И по ушам, и по глазам, и по голове.
По тупой его недоделанной башке.

– Кто под форточкой сидит – отгоняй ,
Ночью холод разогнался с Оби.
Вспоминай почаще солнышко своё…
То не ветер ветку клонит,
Не дубравушка шумит…

Голос её отзвучал, первокурсники засвистели и заорали.
Что они понимают, сопляки…
Он словно очнувшись, отрывается наконец от стены и шагает прочь.
– Жуков! – Её голос так и бьёт в спину. – Подожди! Ты куда?
Куда-куда… В Караганда.
Она подлетает, как ни в чём не бывало, – янтарные глаза блестят, – и пихает ему в руки пакет.
– Твой пиджак, я почистила, держи.
Господи помилуй! Его аж передёргивает.
– Ты чего? – Она вскидывает глаза, всматриваясь в его лицо. – Ты прямо весь чёрный какой-то.
Ну сил же никаких нет!
Жуков хватает её за локоть, но тут же разжимает пальцы, будто обжегшись:
– Что ты такое вообще городишь? – сквозь зубы цедит он.
– А что? Кстати, ты насчёт презервативов не соврал…
Он садится на подоконник и закрывает глаза.
– Ты б их ещё посчитала!
– А я посчитала. – Беззаботный переливчатый смех. – Три пачки по три штуки. Ты о себе высокого мнения, я это и так знала…
То ли кулаком по подоконнику вмазать, то ли затылком об стену навернуться?
– Ну чего ты, чего? – Потемневшие глаза совсем близко. – Я тебя прощаю.
Выматериться? Тряхнуть её за плечи, чтоб язык прикусила? Снова впиться губами в этот припухший запёкшийся рот?
– Между прочим, я всегда получаю то, что хочу получить, – хрипло и медленно говорит Жуков. – Чтоб ты знала.
– Это ты меня вроде как напугать пытаешься? – щурит она янтарные глаза. – Так вот, я тоже всегда получаю то, что захочу. Чтоб ты знал.
Они долго смотрят друг на друга. Янтарь и сталь.
– Ты захочешь – меня, – говорит он наконец уверенно.
– Посмотрим, – отвечает она легко.

«А в потресканном стакане старый чай,
Не хватило для разлету старых дел.
Фотографии - там звездочки и сны.
Как же сделать, чтоб всем было хорошо?»


* * *

Вскоре Жуков узнаёт про неё всё. Ну, почти всё. Она снимает хату где-то на окраине, вдвоём с подружкой, чтоб подешевле. У неё сейчас нет парня. Точнее, парней – толпы, как и девчонок, дела которых она разруливает, с которыми вместе сидит в пиццериях и кофейнях, бродит по театрам и концертам. Но это – именно толпы. А не тот один, которого она выбрала.
Но, даже если б она и выбрала, Жуков не оставил бы сопляку ни единого шанса.
Он всегда знает, где она и что она.
Хотя и перевёлся на заочку – хватит дурака валять, надо зарабатывать.

Вот она летит по ступеням, – глаза сияют, распущенные волосы плещутся на ветру, – и Жуков, невольно вздохнув, подымается со скамейки:
– Привет.
– Привет, – тонкие брови вскинуты, на губах удивлённая улыбка.
– Пойдём куда-нибудь, посидим, – предлагает он небрежно, хотя напряжён и собран, как перед полосой препятствий. – Поболтаем немного. А?
Она задумчиво сжимает губы, вкус которых ему так хорошо знаком:
– Только недолго, ладно? У меня дел… – и весело машет ладонью, показывая, сколько их.
– У тебя всегда дел, – бурчит он, подхватывая её под локоть.
В ближайшей кофейне он заказывает ей пирожное и капучино, себе – чёрный кофе, и терпеливо ждёт, когда она ответит на очередной звонок. Она заканчивает разговор, положив свой крохотный мобильник рядом на стол, и Жуков невозмутимо прихлопывает его ладонью, отключая, чтоб заткнулся хоть ненадолго.
– Эй! – она негодующе выхватывает мобильник у него из рук и снова включает.
– Ты пришла поговорить со мной, – с нажимом отзывается Жуков, глядя на неё исподлобья, и она, наконец вздохнув, снова жмёт на кнопки и бросает телефон в сумочку:
– На беззвучку поставила, потом посмотрю, кто звонил.
Он спрашивает какую-то ерунду про институт, преподов и однокурсников, – как будто ему это интересно, – и только смотрит и смотрит, как она оживлённо рассказывает, то и дело заправляя за ухо блестящую прядь и бурно жестикулируя, как отпивает из чашки и слизывает следы от молочной пенки над верхней, чуть вздёрнутой губой...
– Ты не слушаешь, – вдруг говорит она удивлённо, без упрёка. – И ты так смотришь…
– Как? – усмехается он, прекрасно зная – как.
– Как волк из засады, – отвечает она спокойно.
– Боишься, Красная Шапочка? – Жуков снова усмехается, прихлебывая кофе.
– Нет, – она качает головой, и он точно знает – не врёт. Действительно не боится. – Просто…
– Неприятно?
– Нет. Непривычно.
Он хмыкает, довольный, и едва не давится кофе, услышав её вопрос:
– Ты в Чечне служил?
Брови её напряжённо сдвинуты, потемневшие глаза глядят испытующе.
– Нет. Почему ты решила?
Она пожимает плечом и не отвечает.
– В Дагестане, – неожиданно для самого себя говорит Жуков. – Хотел остаться по контракту, но…
– Но? – и смотрит всё так же внимательно.
– Надоело, – он залпом допивает кофе и знаком подзывает официантку, чтобы принесла ещё.
– Жуков…
– М?
– Ничего, что я тебя по фамилии зову?
– Мне нравится. Фамилия что надо, – он откидывается на спинку узкого диванчика, – рассчитанного, наверное, на тех дохляков, которые тут с нею обычно сидят, – вытряхивает из пачки сигарету, щёлкает зажигалкой и спохватывается. – Я закурю?
– Кури, – рассеянно соглашается, глядя на него всё так же задумчиво. – Ты зачем на заочное перевёлся?
– Фирму открыл, – небрежно бросает он. – Цветмет, ну и разно-всякое по мелочи.
Спустя двадцать минут Жуков ловит себя на том, что рассказывает ей про бизнес-план, бухгалтерию, пиар и другую лабуду, что слушает её советы, и что советует она дело. Он смотрит, как она что-то азартно рисует для него на страничке, вырванной из блокнота, – какой-то график, что ли, – смотрит на её изящную руку и тонкие пальцы.
– Что? – она вскидывает голову.
– Ничего. Ты такая… – он обрывает себя на полуслове, но под её вопрошающим взглядом нехотя продолжает: – Как бабочка. – И после паузы: – Железная бабочка.
Она ошеломлённо моргает, а потом улыбается, качая головой:
– Ну знаешь ли…
– Ты хрупкая, – зачем-то поясняет он. – Кажешься хрупкой. А на самом деле…
– На самом деле я броненосец. Практически «Потёмкин», – серьёзно подсказывает она и, не выдержав, прыскает. – Мне такого ещё не говорили!
– Конечно, – невозмутимо соглашается он.
– Жуков! – Она вдруг вскакивает и легко засовывает бумажку с рисунком ему в нагрудный карман. – Слушай, Жуков, мне сейчас край как надо на одни посиделки, я там обещала спеть. Пошли вместе?
Он вспоминает, что ему тоже край как надо в налоговую. И тут же забывает. И – кивает.

* * *
– Рости же, та роза, рости же, той мак.
Любив я дівчину, як панський козак.
Циганочко моя, морганочко моя,
циганочко смуглявая, чи любиш ти мене?
Циганочко моя, морганочко моя,
циганочко смуглявая, чи любиш ти мене?

Последняя её песня на этом чёртовом квартирнике, и Жукова разрывает между желанием слушать её без конца и желанием побыстрее увести её отсюда. Все они тут, сосунки сраные, пялятся на неё, разинув рты. А голос её достаёт до самых печёнок, наизнанку выворачивает.

– Що то за бандура, що не уміє грать?
Що то за дівчина, що не вміє кохать?
Циганочко моя, морганочко моя,
циганочко смуглявая, чи любиш ти мене?
Циганочко моя, морганочко моя,
циганочко смуглявая, чи любиш ти мене?

Да что же это за наваждение такое?
Вокруг опять восторженно хлопают и свистят, как идиоты, и чей-то голос над ухом орёт:
– Инга, станцуй! «Цыганочку»! Инга!
И все подхватили:
– Ин-га! Ин-га!
Уроды.
Солнечно улыбаясь, она кивает и выходит на середину комнаты, помахав рукой, – мол, расступитесь.
И летит по кругу, летит, поводя плечами, пристукивая каблуками – под гитарный перезвон и ритмичное прихлопывание. Тонкая, гибкая, длинноногая. Вся – музыка.
Птица. Даже не бабочка – птица.
И тут он скорее не слышит, а угадывает сзади шёпот – два поддатых голоса.
– Эти б ноги – да мне на плечи!
– Да-а, Лёха, я бы вдул…
И хохоток.
В глазах у него враз темнеет.
В следующее мгновение он сталкивает лбами обоих прыщавых уёбков – так, что раздаётся треск. А ещё через мгновение – разбивает в кровь поганые рожи.
Музыка обрывается.
– Чего ты, чего… – скулит один из сосунков, резво отползая на заднице прочь.
Второй тонко всхлипывает, из-под пальцев, которыми он судорожно зажимал лицо, текут красные сопли.
– Жуков!
Инга бросается к ним.
Жуков, Жуков…
Он видит её расширившиеся от гнева, как тогда на чердаке, глаза и молча шагает к дверям.

* * *
Конечно же, он опять сидит на скамейке в институтском скверике. Большой, угрюмый, упрямый. Сильные руки сцеплены в замок на колене.
Сила есть – ума не надо.
Нет, ума у него хоть отбавляй, это-то как раз и обидно.
Инга подавляет желание вернуться в библиотеку и, гордо вскинув голову, идёт через сквер.
Он поднимает стальной свой, волчий взгляд и медленно встаёт, когда она молча проходит мимо. Цедит вслед вполне предсказуемое:
– Эти… сами нарвались.
– Да, конечно, – кидает она через плечо, не оборачиваясь.
– Они же тебя оскорбили, – продолжает он тоже предсказуемо, догоняя её двумя шагами.
– А ты у нас прямо галантный кавалер, настоящий жентмун, – ядовито отзывается она, цитируя Скарлетт и злорадно дожидаясь, что на последнем незнакомом слове он зависнет.
Жуков невозмутимо пропускает мимо ушей все слова, знакомые и незнакомые:
– Козлов надо учить.
– А тебя? – Инга резко останавливается, так, что он почти натыкается на неё, но успевает отпрянуть – да уж, реакции у него молниеносные. – Тебя кто-нибудь так учил?
Он молчит, но от его усмешки её пробивает холодная дрожь.
Она запальчиво продолжает, обхватив себя за локти:
– Тебе же нравится это – так людей… учить?
Он начинает злиться – ходят желваки на скулах, стальные глаза темнеют, но голос всё так же лениво-насмешлив:
– Козлов вонючих, а не людей. С ними по-другому нельзя. И я умею это делать. А всё, что ты умеешь делать – то нравится делать, детка.
Детка!
Она сжимает кулаки:
– Ты Свидригайлов, вот ты кто, понял?
Конечно же, не понял, и на этот раз ей удаётся стереть с его лица эту наглую ухмылочку:
– Это что ещё за хрен?
– Достоевского почитай! – советует она ехидно, вновь отворачиваясь и направляясь к автобусной остановке.
Жуков уже не догоняет её, а только бросает вслед:
– Ага, щас! Читать вот только научусь.
Последнее слово всегда должно оставаться за ним.

* * *
Достоевского почитай, бля!
Чистоплюйка чёртова.
Всё, к ебеням. Хватит.
Бегает за девчонкой как восьмиклассник. Портфельчик ей ещё поднеси, дурак!
Неделю он не ходит к институту и разруливает свои дела, которых под сраку накопилось. И общак оборзел, требуя долю. И налоговая подступает к горлу. И разномастные чиновники хотят свой кусок урвать, мать их за ногу…
Всю следующую неделю он разбирается с делами.
И ещё одну.
И ещё.
А ещё через неделю его убивают.

* * *
Жуков лежит навзничь в собственном подъезде, и его рот полон собственной крови. Эта же кровь тёплой лужицей собирается у него под боком, и её всё больше.
Надо же, подловили, суки.
Объяснили, что почём.
Он силится крикнуть, но с непослушных губ срывается только хрип.
Два ножевых, одно по касательной по рёбрам, зато второе – точно в лёгкое.
Кое-как дотянувшись до кармана, Жуков неуклюже вытаскивает мобильник, стараясь не выронить. Слишком торопливо шмонали, сявки, не нашли.
Он нажимает номер на быстром наборе и устало закрывает глаза.
– Алло! – в её голосе, как всегда, улыбка. Будто бы неизвестно чей звонок не поднимает её в три ночи. – Алло! Я слушаю.
«Это я тебя слушаю», – хочет сказать он, но снова лишь невнятно хрипит.
– Я слушаю! – нетерпеливо повторяет она. – Кто это?
Кое-как ему удаётся выдохнуть её имя. Кровь пузырится на губах. Солёная.
– Жуков, это ты, что ли? Ты что, пьян? Ты где?
– У себя… в подъезде, – он сплёвывает кровь. Нарастающий звон в ушах заглушает её голос. – Меня тут… убивали.
Пальцы разжимаются, телефон брякается на пол.
Всё.
Темнота.

Белый потолок, яркий свет, громкие голоса. Воняет лекарствами, и во рту будто кошки насрали.
Значит, больница.
Значит, ещё живой.
Жуков еле-еле разлепляет тяжёлые веки. В глазах колко.
Он пытается проморгаться и обнаруживает, что в сгибе локтя торчит игла, а сбоку от койки – капельница.
Сзади у изголовья маячит что-то белое.
– Пить… – хрипит Жуков, и чьи-то пальцы, осторожно касаясь его спёкшихся губ, суют ему в рот трубочку. В пересохшее горло льётся вода.
Наконец-то!
– Не торопись.
Её голос дрожит.
Твою же ж мать…
– Ты охренела? – интересуется он, стараясь не морщиться от разом ударившей режущей боли в груди. – Ты чего здесь… делаешь?
–Да так, знаешь, потусить пришла! – Голос её дрожит всё сильней. – Узнала твой адрес у Андрея с Диманом, вызвала ментов и скорую в твой чёртов подъезд, ты его весь кровью залил, кстати! И приехала сюда! У тебя же родственников нет! А тебе операцию сделали!
– А я тебя не просил, – откликается он со всей невозмутимостью, на какую способен.
– Зачем ты мне позвонил тогда?! – шипит она, блестя мокрыми глазами.
– Голос хотел услышать, – честно отвечает он.
– Услышал? Доволен?!
– Ещё как, – бормочет он, облизывая губы, опять пересохшие. – Ты ж теперь будешь меня навещать. Ухаживать за мной. Ты же добрая. Прямо как ангел…
– Я тебе не какангел, Жуков! – Она подлетает к дверям, на ходу сдирая с себя белый халат и чуть не сбивая с ног пожилую медсестру в очках. – Где вы ходите? У него капельница кончается!
– А вы что тут вообще делаете? – ощетинивается та в ответ, поправляя очки. – Это интенсивная терапия! Кто вас сюда пустил? Вы его родственница?
– Да! – отвечает Жуков.
– Нет! – одновременно с ним выпаливает Инга и хлопает дверью.
Смеяться чёрт знает как больно, но он не может удержаться и утыкается головой в подушку.

Инга перезванивает на следующее утро, и Жуков улыбается, выпрастывая мобильник из простыни.
– Ты как? – ворчливо осведомляется она.
– Через неделю слиняю из этой богадельни, – весело рапортует он.
– С ума спятил, что ли! – кричит она возмущённо, и он хмыкает, прижимая локтем забинтованный бок. – И ничего смешного!
– Да я не смеюсь… – Он прикусывает губу.
– Тебе принести что-нибудь?
– Сигарет и Достоевского.
– Жуков…
– М?
– Я тебя убью, – она бросает трубку.
Да, те козлы, которые его подкололи, конечно, заплатят отступные, но много он требовать не будет. За такое вот удовольствие он сам готов платить.

* * *

Его выписывают на двенадцатый день, а ещё через три дня он снова курит в институтском сквере. Новый вишнёвый «форд» припаркован у обочины.
– Покатаемся, детка? – завидев Ингу, Жуков распахивает дверцу и подмигивает.
– Ты… – запальчиво начинает она, но не выдерживает и смеётся. – Ох, Жуков, ну что же ты такой…
– Особенный? Я знаю, – он захлопывает дверцу и резко берёт с места.
Инга пристёгивается и с любопытством оглядывает салон, опускает стекло, тычет пальцем в забавную собачку на приборной панели и ойкает, когда та начинает кивать головой.
– Когда ты купил машину?
– Вчера, – он включает аудиосистему, и из динамиков раздаётся голос Расторгуева: «Атас! Веселей, рабочий класс, танцуйте, мальчики, любите девочек…». То, что доктор прописал. – Я в порядке, – говорит он, упреждая следующий вопрос. – И даже Достоевского твоего прочитал.
– Когда успел?
– Содержание пересказать? – усмехается он краем губ. – Мясник он, твой Фёдор Михайлович, такой же, как я… Человека ещё похлеще разделывает.
– Ну что ты несёшь, Жуков!
– Да ничего, – пожимает он плечами. – И безо всякой жалости разделывает, между прочим. Видала, что он со своим Мышкиным сделал? С Настасьей этой, с Рогожиным? Он вообще людей не любит. И боится, вот что я тебе скажу. Фигня это всё, что он там гуманист и всё такое.
Инга молчит, только моргает. Потом качает головой:
– Глубина твоего литературоведческого анализа просто потрясает. Не знаю, что и сказать.
– А чего болтать без толку? – Он лезет в карман куртки. – У него там все тоже – болтают, болтают… Интеллигенция гнилая. Убил – и убил, чего болтать? На, держи.
– Что это? Для чего?
– У тебя вроде детский дом есть какой-то подшефный. Вот и купи, чего им там надо. Я давно хотел тебе отдать, но ты ж психанула тогда.
– И сейчас психану! Чёрт, Жуков, ну что ж ты такой, Господи! Что ты мне эту пачку баксов пихаешь, как… как какой-то шлюхе у шеста в ночном клубе!
– Шлюхе у шеста я столько не пихаю, – он тоже начинает заводиться, притормаживает у обочины. – И не тебе, а детишкам. На молочишко. Как подлинный гуманист. А не Свидригайлов какой-нибудь. Чего ты злишься-то?
– Я не злюсь! – Она беспомощно всплёскивает руками, но потемневшие было глаза снова проясняются. – Ладно. Ладно, если ты так хочешь. Только я твоих денег не возьму. Мы сейчас поедем по магазинам и выберем всё, что надо, а потом отвезём в приют. У тебя есть время?
Да хоть до второго пришествия.

* * *
К концу их вояжа багажник «форда» едва захлопывается: мячи волейбольные и футбольные, настольные игры, канцелярия и детские книжки в больших коробках. В салоне – плоский телевизор, дивидюк, куча дисков с мультиками и куча игрушек.
Садясь за руль, Жуков раздражённо отпихивает локтем огромного лохматого медведя, и аж подскакивает, когда тот сиплым басом заводит: «От улыбки хмурый день светлей…»
– Что за нах..?
– А ты хочешь, чтоб он пел «Батяня-комбат»? – прерывающимся голосом спрашивает Инга, и, не выдержав, прыскает.
– Я хочу, чтобы он заткнулся, – бурчит Жуков, упорно проталкивая дурацкого медведя подальше в салон. – А, чёр-рт!
Теперь начинает петь голубая плюшевая лошадь.
«Every night in my dreams I see you, I feel you…»
Сраный «Титаник»!
– Ты уверена, что детям нужны такие игрушки? – хмуро спрашивает он, но Инга только машет на него руками, захлёбываясь смехом.
– Ой, Жу-уков, я сейчас умру-у… не могу-у…
И вдруг замолкает, встретив его пристальный взгляд:
– Что?
– Ничего.

В приют они приезжают как раз после ужина. К машине враз сбегается толпа детворы – от прыщавых подростков до едва ковыляющих годовичков. Какой-то пятилетка хватает начавшего радостно петь медведя-дауна и прижимает его к себе мёртвой хваткой. Мячи весело раскатываются по асфальту. Писк, гам, суматоха…
– Ребята, ребята! – пытается навести порядок директриса, сухопарая мадам лет сорока в строгом костюме, с причёской-пучком. И почему все училки так похожи друг на друга? – Екатерина Петровна, уведите свою группу в актовый зал!
Группа сразу же начинает реветь на разные голоса, и Жуков беспомощно оглядывается.
Инга подхватывает на руки хнычущую малышку с двумя смешными косичками и суёт ей в руки Барби из коробки:
– Мы тоже пойдём в актовый зал! Мы сейчас подключим там телевизор и будем смотреть мультики!
Наконец всё устаканивается. Жуков заканчивает отладку привезённых девайсов и отряхивает джинсы, на которых почему-то оказывается манная каша – откуда она, спрашивается, в актовом-то зале? Дети толпой усаживаются перед телевизором: кто на стульчики, кто на диван, кто прямо на пол, – и сияющая Екатерина Петровна загружает им диск с «Тачками». Инга рисует что-то в альбом девчушке с косичками, которая сидит у неё на коленях.
Жуков отзывает директрису в сторону и говорит очень тихо:
– Уважаемая…
– Нонна Михайловна, – поспешно подсказывает та.
– Я хочу, уважаемая Нонна Михайловна, чтобы, когда мы приедем сюда в следующий раз, всё, что мы привезли сегодня детям, было у них, – раздельно и чётко произносит Жуков.
– То есть? – недоумённо хлопает глазами Нонна Михайловна.
Жуков ничего не объясняет. Если не дура – поймёт. Если дура… что ж, это будет её печаль.
В машине Инга падает на сиденье и сбрасывает туфли:
– Уф, устала… Я всегда здесь очень сильно устаю. Потому что жалко их ужасно. Ты как, Жуков? Ты же только что из больницы вышел, а я тебя замотала…
– Всё нормально, – обрывает он её. – И это моя идея была, если что.
– Да. Ты… ты такой…
– Сякой, – бормочет Жуков, прибавляя газу.
– Да, – она тихо улыбается. – Сякой. А о чём ты с Нонной Михайловной перед уходом разговаривал?
Он пожимает плечами и нехотя цедит:
– Предупредил её, чтоб барахло не разворовывали.
– Что-о?!
– А что такого?
– Ты… Да ты… – она лихорадочно нашаривает ногами туфли. – Останови машину! Сейчас же! Слышишь?
Он резко тормозит, так что её бросает вперёд, на лобовое стекло, и он едва успевает её подхватить. Инга отталкивает его руку, сверкая глазами и тяжело дыша:
– Ты её оскорбил, а она там всю жизнь работает, по семьям по этим наркоманским, по притонам детей собирает… Она там днюет и ночует! За такую зарплату…
– Да знаю я, знаю, какая у них зарплата, – досадливо морщится Жуков. – Потому и предупредил, чтоб не разворовывали. Ну чего ты опять психуешь? Ну хочешь, я им буду к зарплате доплачивать… в следующем квартале, с прибыли?
– Иногда, Жуков, я тебя ненавижу, – вдруг спокойно говорит она.
Он откидывается на сиденье. Начинает накрапывать дождь, «дворники» деловито снуют туда-сюда по мокрому стеклу.
– А иногда?
– Что «иногда»?
– Иногда ненавидишь, а иногда что?
Она на миг прикрывает глаза и не отвечает.
– Скажешь этой своей Нонне, что я тупой придурок, – советует Жуков, вытряхивая из пачки сигарету. – Что я ничего не смыслю в высоких материях и сюси-пуси разводить не умею. Зато у меня много денег. И будет ещё больше. Вот увидишь, она меня сразу простит.
– Отвези меня домой побыстрее, а? – тихо говорит Инга и снова закрывает глаза. – Извини, я больше не хочу ничего обсуждать. У меня голова очень болит. Я живу на Ильича, восемнадцать…
– Я знаю, где ты живёшь, – бросает он угрюмо.

* * *
Еще через неделю Жуков, опять как дурак, мрачно стоит в восторженной потной толпе сосунков на очередном бардовском фесте в родной альме-матери, мать её.
Битый час у него вянут уши от всякой сопливой мутотени. «Изгиб гитары жёлтой ты обнимаешь нежно…»
А может, не гитары, а может, не изгиб.
Инга наконец появляется на сцене, и всю его злость снимает, как рукой.
Той рукой, которой она сжимает гриф пресловутой гитары.
И когда она наконец проводит пальцами по струнам и, подняв голову, вглядывается в зал, сердце у него ухает вниз.
Видит, точно видит, ведьма.
Чуть хрипловатый голос ударяет его под дых.
– Когда Достоевский был раненый
И убитый ножом на посту,
Солдаты его отнесли в лазарет,
Чтоб спасти там его красоту.
Там хирург самогон пил из горлышка
И все резал пилой и ножом
При свете коптилки семнадцать часов,
А потом лишь упал, поражен…

Жуков вспоминает, что надо дышать, только на гитарном проигрыше, и какой-то частью мозга удивляется, как это он сам не упал, поражён.

– А на следующий день под заутреню
Из центра приходит приказ
Вы немедля присвойте Героя звезду
Тому гаду, что гения спас…

Вот ведьма, ну что за ведьма…

– Так пускай все враги надрываются,
Ведь назавтра мы снова в строю,
А вы, те, кто не верует в силу культуры –
Послушайте песню мою!

Она улыбается в ответ на аплодисменты и свист, и лукаво показывает рукой на жюри, которое, наверно, запретило каждому участнику исполнять больше одной песни. Жуков видит всё это краем глаза, сосредоточенно протискиваясь за кулисы.
Стоящий там на стрёме плечистый пацан в чёрной майке открывает было рот, но, взглянув Жукову в глаза, быстро его закрывает. Жуков снисходительно хлопает его по плечу и протягивает руку вынырнувшей со сцены Инге:
– Привет.
– Привет, – чуть задыхающимся голосом отвечает она. – Что, слушал?
– Ага. Достоевский, значит.
– Ага, – передразнивает она. – И как?
– Ты ведьма, – говорит он серьёзно, и она улыбается, довольнёхонькая. – Поехали, покатаемся?
– То есть поругаемся?
– Покатаемся, – повторяет Жуков с нажимом.
– А фестиваль? А жюри?
– Да в жопу это жюри, все и так знают, что ты первая, – машет он рукой.
Инга покусывает нижнюю губу и вдруг решительно вручает гитару пацану на стрёме:
– Олежек, пусть у тебя пока побудет, я потом заберу.
Тот поспешно кивает, прижимая гитару к груди, как драгоценность.

Они сбегают по ступенькам, протолкавшись через курящих у входа студентов. Те с любопытством провожают их глазами, но никак не комментируют их уход.
Попробовали бы.
– Сейчас будет гроза, – озабоченно говорит Инга, поглядев в темнеющее небо.
– Да и пускай, – пожимает плечами Жуков. – Садись уже.
– Куда поедем?
– Да куда хочешь.
– Давай к реке?
На набережной ни души. Хотя нет, маячат отдельные упёртые рыболовы. В небе погромыхивает всё явственнее.
Инга сбрасывает босоножки и, держа их в руке, осторожно заходит в реку.
– И чего ты там забыла? – ворчит Жуков.
– Люблю воду, – отвечает она серьёзно. – Вода смывает всё. Она всегда меняется. Всегда движется.
«Как ты», – хочет сказать он.
Она заходит ещё дальше, подобрав подол, весело оглядывается. Глаза блестят, тёмные волосы волной рассыпаны по плечам.
Почему так щемит в груди?
Видать, всё-таки не долечился.
– Иди уже сюда! – сердится он. – Хватит!
Она послушно возвращается, обувается, держась за его плечо.
И тут небо раскалывает первая молния. И от удара грома через полминуты содрогается всё вокруг.
Инга ойкает и смеётся.
Они мчатся к «форду» и успевают нырнуть внутрь, прежде чем обрушивается ливень.
Жуков ведёт машину в центр. Ливень оголтело лупит по крыше, дождевая вода бурлит в стоках, а в лужах отражается свет от реклам.
Хотя какие там лужи? Море разливанное.
– Ты был на море? – спрашивает она вдруг, и он вздрагивает.
– Нет.
– И я никогда, – вздыхает она.
– Поехали? – брякает он.
Она смеётся, качая головой:
– Что, прямо сейчас?
– Нет, сейчас – в клуб.
– На девочек у шеста смотреть, что ли? – снова хохочет она. – Нет, останови лучше вот здесь!
Жуков паркует «форд» на стоянке у какого-то магазина и не успевает оглянуться, как она выскакивает из машины.
– С ума сошла?
– Жуков, ну чего ты, как старый дед, всё ворчишь и ворчишь! Тебе сколько лет? Двадцать пять? Ты когда в последний раз под дождём гулял?
Она дёргает его за рукав и опять хохочет – мокрая насквозь, в сумраке блестят только глаза и зубы.
Ведьма.
Плюнув на всё, он хватает её за руку, и они бегут вниз по улице, по щиколотку в воде, смеясь неизвестно чему.
– Ты сумасшедшая, – кричит Жуков на бегу. – Просто ненормальная!
– А то! – запыхавшись, гордо отвечает Инга, и они вновь заливаются смехом.
Ливень заканчивается внезапно, будто кто-то наверху закрутил кран.
– Ну-у… бы-ыстро как… – разочарованно тянет она и улыбается, выкручивая мокрые волосы, как бельё после стирки.
Жуков встряхивает головой, проводит рукой по лицу и озирается, будто очнувшись.
– Вот чёрт, да это же мой дом! – Он вдруг запинается. Сердце поворачивается в груди, глухо стукнув. – Зайдём? Обсохнем…
Инга запрокидывает голову и мучительно долго смотрит ему в глаза.
Промытый дождём янтарь.
– Пойдём, – наконец говорит она почти шёпотом и шагает вперёд, не оборачиваясь. Откуда она знает… да, чёрт, она ведь уже была здесь, когда…
Тогда.
Обрывки мыслей со свистом проносятся в его совершенно опустевшей голове.
Дверь подъезда гулко хлопает, и Инга поспешно пробегает верёд, стараясь не смотреть по сторонам.
Жуков молча её обгоняет.
Возле квартиры он долго ищет в кармане ключи. Руки дрожат. Да что за…
Она стоит рядом, очень тихая.
Кое-как отперев дверь, Жуков пропускает Ингу вперёд и включает свет в коридоре. Они снова смотрят друг на друга. Он хочет пошутить насчёт мокрых куриц, но слова застревают в горле.
Белая кружевная блузка и длинная юбка облепили её, чётко обрисовывая – всю. Огромные глаза лихорадочно блестят.
Кашлянув, она хрипловато говорит:
– Дай мне полотенце и какую-нибудь свою рубашку, что ли.
Он машинально кивает и, торопливо сбросив хлюпающие ботинки, проходит в комнату. Даже не смотря на неё больше, он всё равно видит – упруго торчащую грудь, длинные ноги под просвечивающей насквозь юбкой. И глаза – непонятные, спрашивающие.
О чём?
Запретив себе думать, он возвращается в коридор, не глядя, протягивает ей махровое полотенце и клетчатую рубаху, поношенную, но чистую.
Щёлкает дверь ванной, шумит вода, а он так и стоит столбом, решая, что делать, пока дверь не хлопает опять.
Его рубаха доходит ей почти до колен, влажные пряди волос спадают на лицо.
– Теперь ты, – говорит она, не подымая глаз, и расчесывает волосы пальцами
Жуков поспешно выхватывает из шкафа ещё одно полотенце и какую-то одежду. Включает душ – горячий, почти кипяток. Кое-как вытирается. Пытаясь застегнуть молнию на джинсах, он обнаруживает, что руки дрожат ещё сильнее.
Она ведь с ним даже не целовалась. Ну, не считая… не считая…
Тогда, на чердаке…
Он скрипит зубами.
Очухайся, парень, это же просто баба, их у тебя десятки были!
Её – не было.
А вдруг… вдруг она ушла?!
Жуков вываливается в коридор, чуть не снеся плечом дверной косяк.
Инга стоит в комнате у окна, глядя на тёмную улицу, зябко обхватив себя за плечи.
– Замёрзла? – ляпает он.
Она молча качает головой и поворачивается к нему, подняв лицо – совсем бледное.
– Если ты не хочешь… – говорит он шёпотом, – если не хочешь… ничего не будет.
Она опять качает головой и отвечает так же шёпотом:
– Я бы тогда не пришла.
И осторожно кладёт ладонь ему на грудь, под распахнутую рубашку, где гулко бьётся сердце. Прижимается лбом к его плечу. Другая ладонь касается его спины под рубахой. Пальцы пробегают по свежему шраму, и она, замерев, судорожно вздыхает.
Жуков подхватывает её на руки.
Наверное, впервые в жизни он не стремится получить своё, а отчаянно хочет, чтобы получила она. И она изгибается под его руками, под его губами, скользящими по её медовой коже, пахнущей дождём, изгибается, хватая ртом воздух и жалобно всхлипывая.
– Что ты делаешь, Жуков… я сейчас умру… я больше не могу… – шепчет она бессвязно, и оба на миг застывают.
«Every night in my dreams I see you, I feel you…»
Только теперь им не смешно.
Инга неумело сжимает его поднятыми коленями, протягивает руку ему навстречу, и глаза её вдруг округляются.
– А ты во мне поместишься? – спрашивает она с испуганным удивлением, и он стискивает зубы, боясь, что сейчас кончит, как пятнадцатилетний пацан, только от одного прикосновения её прохладных пальцев, от задыхающегося шёпота и от этих наивных слов.
– Если ты боишься, – сипло отзывается он, – я не трону.
– Ты что?! – прерывисто выдыхает она, крепко обхватывая его за шею. – С ума сошёл? Я тебе покажу – не трону! Я…
Он закрывает губами её рот, и, зажмурившись до красных кругов перед глазами, очень медленно погружается в неё, так медленно, что ему кажется – он сейчас умрёт.
Огонь и шёлк.
Он наконец замирает, затаив дыхание, замирает, чтобы она привыкла.
Инга вздрагивает, уткнувшись горячим лбом ему в плечо. Потом её ладонь неуверенно ложится ему на спину. И он наконец даёт волю себе и ей, и она снова мечется, бьётся у него в руках, как пойманная птица, пока не выдыхает изумлённо:
– Господи… Жуков…
Он вдруг с ликованием и щемящей нежностью понимает, что эта волна накрывает её впервые… и ещё понимает, что теперь-то он точно умрёт.
После такого не выжить.
И с ним это тоже впервые.
– Сейчас… – хрипит он то ли ей, то ли себе.
Она ещё сильнее подаётся ему навстречу, выгнувшись дугой, вцепившись в его плечи, и содрогается, отчаянно застонав. Он в последний раз погружается в неё, мгновенно ослепнув и оглохнув от грянувшего наконец взрыва.
Потрясенный, ошеломлённый, он, не разжимая рук, переворачивается на бок и долго лежит так, зарывшись лицом в её рассыпавшиеся по подушке мягкие волосы. Наконец окликает:
– Инга…
Но она уже спит, обессилев, – веки плотно сомкнуты, длинные ресницы – тенью на щеках. И он тоже отключается сразу, едва успев это понять.

В окно бесстыдно лезет утреннее солнце – шторы, конечно же, вчера остались незадёрнутыми.
Ещё бы.
Он пристально глядит в её безмятежное, беззащитное лицо.
Она, не открывая глаз, едва шевелит искусанными губами:
– Жуков… Что это было?
Он тихо смеётся, с наслаждением водя ладонью по её гладкой узкой спине.
– Не смейся надо мной… просто раньше я никогда… я… В общем, у меня очень мало опыта.
– Ага… – довольно откликается он, – я понял.
Теперь он ведёт пальцами по её шее, медленно спускаясь к груди.
– Ужас, до чего ты понятливый, Жуков, – Инга приподнимается, внимательно глядя ему в лицо.
– Я вот только не понял, почему так. Вокруг тебя всегда столько мужиков, и ты… – он запинается, – ну ты ко всем с таким… ну…
– С таким энтузиазмом! – прыскает она. – Как женщина лёгкого… лёгонького поведения, да?
– Ну… я этого не говорил.
– Я… просто людей люблю, Жуков, – объясняет она серьёзно, перехватывая его руку. – И они мне интересны. И я… ну да, знаю, чего от меня ждут. Кокетства, в том числе, и лёгкости. Это же только игра, это… просто весело, Жуков!
– Ага, – соглашается он, стряхнув её пальцы и приближаясь к заветной цели под простынёй. – Я понял. Это весело, и это хорошо. Только больше никакой такой… лёгонькой промышленности не будет.
Янтарные глаза сужаются:
– Да ты наивный чукотский мальчик, Жуков!
– Ага… – повторяет он лениво, попав наконец туда, куда стремился. – Я такой. И будет так, как я сказал.
– Ну это мы ещё посмотрим … ох! – Она вздрагивает и выгибается. – Жу-уков…
На этот раз их накрывает взрывом одновременно, и они долго лежат прямо на полу, в полосах солнечного света, не понимая, как вообще тут очутились.
– Жу-уков… – наконец жалобно тянет Инга. – Ты что наделал? Я, наверное, сегодня вообще ходить не смогу …
– Я тебя носить буду, – обещает он, блаженно ухмыляясь. – Туда носить, сюда носить…
– Тогда отнеси меня в ванную…
Из ванной они вываливаются через полчаса, хохоча и в одних полотенцах. И прямиком летят на кухню, осознав, что умирают с голоду.
Инга примащивается на табуретке и выуживает из банки помидор. Потом жадно кусает горбушку хлеба.
Жуков, забыв о голоде, никак не может оторвать от неё взгляда.
– Что? – она подымает блестящие глаза. Волосы взлохмачены, губы распухли, на плечах и на шее – красные отметины.
Его метки.
– Инга… Выходи за меня.
Простые слова падают, как камни, и повисает тишина.
Мёртвая.
– Зачем? – наконец спрашивает она одними губами.
– Затем… что я хочу тебя… всю, навсегда, – с трудом выговаривает он, проклиная своё косноязычие. Почему другим так легко и просто удаётся заболтать всё, что они чувствуют?
– Хочешь? – Она аккуратно кладёт горбушку на стол и смотрит ему в глаза с непонятной горькой улыбкой. – А хочешь, я тебе расскажу, что будет дальше, если мы сделаем такую глупость?
«Нет!» – хочет выпалить он, но только беспомощно сжимает кулаки.
– Ты будешь решать всё сам, единолично. Ты будешь запрещать мне одно или разрешать другое, как несмышлёнышу. Ты не спустишь с меня глаз. Ты будешь просматривать мою почту, читать мои смски. Ты будешь ревновать меня к каждому столбу, по поводу и без. Ты будешь решать, что мне надеть, куда пойти, какие песни петь. Ты откажешь от дома моим друзьям, а мне будут неинтересны твои.
Каждое её слово бьёт так, что он задыхается. Ни в одной уличной драке его не били так больно.
– А я, – продолжает она безжалостно, откинув волосы с побледневшего лица, – я буду беситься от того, что ты используешь людей, как пешки, в своих комбинациях. Что ты с лёгкостью перешагиваешь через самых близких, не заботясь о том, что они думают и чувствуют. От того, что мои просьбы будут выполняться с точностью до наоборот, потому что ты же лучше знаешь, что мне надо, ты, волк-альфа!
Жуков упрямо мотает низко опущенной головой, как провинившийся школьник.
Крыть нечем.
Разве что матом.
– Но… – шепчет она вдруг, когда повисшее молчание становится невыносимым.
Но?
Он резко вскидывает голову.
Инга беспомощно разводит руками и продолжает шёпотом:
– Но я люблю тебя.
Что?!
– Я люблю тебя, и пускай даже всё так и случится, это всё равно того стоит, и я… и мы… Жуков!
Опустившись на пол, он прячет лицо в её коленях. Её пальцы запутываются в его волосах, отчаянно гладят по вздрагивающим плечам.
– Жуков, Жуков, – бормочет она, всхлипывая, – я так хочу, чтобы всё было хорошо, я так хочу, Жуков!
«Я тоже», – пытается сказать он, но боится, что голос сорвётся.
Наконец он поднимает голову и выдыхает:
– Паспорт… у тебя с собой?
– Н-наверно, – запинаясь, отвечает она и вытирает ладонью щёки, – был в сумочке вчера, а что?
– Девять часов, ЗАГС открылся. Пошли!
Инга смотрит на него, открыв рот, а потом хохочет:
– Началось!
– Ты сказала, что это всё равно того стоит, – выпаливает он, таща её в комнату. – Где мои джинсы? А, вот. Ты сказала, что ты меня любишь!
– А ты сказал, что ты меня хочешь! – поддразнивает Инга, просовывая голову в ворот блузки.
– Ну вот такое вот я бесчувственное бревно. – Он не отпускает её руки, будто боясь, что она сбежит. – Всё равно там ещё целый месяц дают на размышление. Так что я на тебя не давлю. Ты вполне можешь передумать. Только ты не передумаешь. Я тебе не дам.
Она опять смеётся, смахивая слёзы с ресниц.
– Если ты хочешь шикарную свадьбу, чтоб платье со шлейфом, толпа гостей и кукла на капоте… – спохватывается он.
– Нет, – перебивает Инга вдруг. – Я хочу лошадь на капоте!
Он непонимающе моргает.
– Ну, ту лошадь! – И она тихонечко запевает: – Every night in my dreams I see you, I feel you…
Господи помилуй…
Он снов опускается на пол у её ног.
– Жуков… – Инга тоже садится на пол и крепко обнимает его за шею. – И, между прочим, у меня будет твоя фамилия!

У некоторых сердце поёт, у некоторых – болит.
Он нажимает на «save», она нажимает «delete».
И нет смысла спрашивать, кто, нет смысла спрашивать, как,
Ведь некоторые женятся, а некоторые – так.
Спасибо Богу за хлеб, который отпущен нам днесь,
Но в мире есть что-то еще, я клянусь, она где-то здесь,
И солнце остановится в небе, когда она даст ему знак,
И некоторые женятся, а некоторые – так.

Песни: Янка Дягилева, трио «Маренич», Борис Гребенщиков

@темы: соционика чтоб её, гет, фики, Жуков/Гексли, Русреал

Название: Бальзак, Гюго и Бонапарт
Автор:  sillvercat
Жанр: Романс
Рейтинг: R
Категория: гет
Размер: миди
Пейринг/Персонажи: Стаc/Елизавета, кот Бонапарт
Краткое содержание: Лиза и Стас работают в одной конторе и не выносят друг друга. Впрочем, Стас, как любой Бальзак, отнюдь не является любимцем коллектива. В отличие от Лизы. Всё для них начало изменяться, когда наступил день рождения Стаса, и Лиза подарила ему самодельного кота...
От автора: По соционике: Бальзак (Стаc)/Гюго (Елизавета), Наполеон (Бонапарт)
И... Бальзаки, я вас люблю!
Примечание Мой собственный заказ в 10-м туре на соционик-фик. Сцыла: www.diary.ru/~socionicfics/p169163834.htm
Предупреждение: ненормативная лексика



* * *
Зубная боль. Острый приступ зубной боли – вот что он чувствовал, когда слышал её голос.
Она вообще была озвучена слишком щедро – хохотала, насвистывала, напевала, когда цокала каблуками по коридору (будто мало было этого лошадиного цоканья, надо его непременно сопровождать каким-нибудь «труляля»). А эти мелодии у неё в телефоне! На каждого абонента, конечно же, своя, и абоненты эти трезвонили беспрерывно. «Чита-дрита»! «Цыганочка»! «Мальчик хочет в Тамбов»! А потом она ещё начинала их напевать!
Возле её стола постоянно толпился народ, и раздавался хохот, как в русалочьем пруду. Картинки она какие-то притаскивала, фотографии, идиотские Интернет-тесты. Маразм!
Даже шеф, серьёзный вроде мужик, и тот её не гонял за то, что отвлекает нормальных людей от работы всякой ерундой. Лизавета Андреевна, видите ли, сплачивает коллектив!
Последняя по счёту её ерунда оказалась прямо чумой какой-то. Соционическое типирование, видите ли. Очередная псевдонаука для офисных хомячков, которым делать нечего. Все только и орали весь день, как подстреленные: «Я Есенин! А я Достоевский! А я Гамлет! А у меня на базовой чёрная логика!.. Где мой дуал?.. Ролевая!.. Болевая!..» Дурдом.
Конечно, и до него тоже докопались. «Стас, ты кто, ты кто?» Дед Пихто!
– Да оставьте вы его, я и так знаю, что он Бальзак! – безапелляционно заявила она. – Мой конфликтёр! Вы что, не видите, как я его раздражаю?
Сущая правда.
Дома он всё-таки нашёл в Сети эти дурацкие тесты и прошёл их.
Всё верно. Бальзак, он же Критик. «Склонен к пессимистическим философствованиям. Экстратимная логика делает этот тип творцом логико-аналитических теорий и позволяет логически просчитать возможные варианты неприятностей. Удерживает на земле. Ролевая функция – интратимная сенсорика – побуждает гипертрофированно заботиться о своем здоровье и комфорте. Болевая функция – экстратимная этика – делает этот тип очень ранимым ко всякого рода критике, нетерпимым к бурному проявлению положительных эмоций». Ну, пожалуй, в этом бреде даже что-то есть. «В экстремальной ситуации или когда чувствует скрываемую недоброжелательность, способен открыто проявить свое раздражение, вспылить, потребовать в резкой форме. Ироничен. Может блеснуть метким и колким замечанием». Может, может.
Будет, будет. Шашлык из тебя будет…
Дуал, идеальный партнёр Бальзака – Наполеон. «Гордится своим влиянием на людей, их любовью и уважением, с удовольствием ведёт за собой, смел и категоричен в эротике». Ха-ха. Вот идеальное имечко для его помойного рыжего подобранца!
И насчёт конфликтёра всё верно. Гюго. Что за дебильные термины, кстати! При чём тут вообще несчастные французские классики? Вот «Таис Афинская» лучше звучит. Она такая и есть, гетера. Вечно ко всем липнет, так на всех и виснет, поглаживает да почёсывает. Массажисткой бы ей работать, самое то для неё.
Хотя… ладно, она не дура, надо отдать должное – мозги есть, судя по её проектам.
И вообще… вполне себе ебабельная тёлка. Всё при ней.
Чёрт, накликал. Цокает. Сюда цокает. Не дай Бог, узнала, что сегодня за день.

читать дальше
– Привет!
– Я здоровался сегодня.
– Ну лишний раз не помешает, нет?.. Ну ладно, ладно, помешает. Извини, что я тебя отрываю, я… вот, держи.
– Это ещё что?
– Подарок тебе. С днём рождения!
– С чего ты взяла?
– Страховые полисы оформляла, когда Фёдоровна заболела, ну и запомнила. Так что не отвертишься! Ну же, разверни хоть, не бросай в ящик, тебе понравится, правда-правда! Я сама делала! Ну Ста-ас! Пожалуйста…
– Спасибо, я потом гляну. У тебя всё?
– А ты как будешь отмечать? А то давай куда-нибудь сходим! В кино, например?.. Я не идиотка и не издеваюсь, если что!
– Угу. Чтение мыслей на расстоянии, материализация духов и раздача слонов… Я никогда ничего не праздную и не отмечаю. Тем более день рождения. Чего тут праздновать? Ещё одним годом ближе к могиле.
– Ты предсказуем, как… как шлагбаум!
– Думаешь, что ты всё про меня выучила на этих своих соционических сайтах? Решила пожалеть одинокого Печорина?
– Тебя пожалеешь… Ладно. Ладно, извини, я некстати всё это.
– Вот именно.
– Извини. Давай, я заберу свой подарок. Он… нелепый, я поняла.
– Подарок – не отдарок, между прочим. Если не понравится, я выброшу.
– Ну и выбрасывай!..
Дверь с треском захлопнулась.
Удаляющееся гневное цоканье каблучков.
Уф, наконец-то.

Он сидел на работе до последнего. Пока вахтёр не заглянул.
Осенний дождь уныло барабанил по куполу зонта. Отличная погодка, как раз для его дня рождения. Как по заказу.
Стас хмыкнул, сжимая в кармане подарок.
И правда нелепый до ужаса.
Старательно вылепленный из какой-то детской пластики оранжевый кот с улыбкой до ушей.
Типа Чеширский, очевидно. Вот дурацкое занятие – лепить подобную ерунду! Как раз для Елизаветы Андреевны.
Он представил, как она сидит под настольной лампой, – прилаживает хвост этому уродцу, высунув от напряжения язык, – и снова хмыкнул.
Теперь у него дома будет два кота.

* * *

9:39:52. Рыжий Лисик приходит (В сети)
9:39:57. Рыжий Лисик: Ты, конечно, будешь злиться, но я всё равно спрошу – у тебя что-то случилось?
9:40:08. Inferno: С чего ты взяла?
9:40:24. Рыжий Лисик: Любимый твой вопрос, да? Вид у тебя сегодня такой…
9:40:36. Inferno: Обычный вид
9:40:41. Рыжий Лисик: Необычный. Я чем-то могу помочь?
9:40:47. Inferno: Ничем.
9:40:52. Рыжий Лисик: ЗНАЧИТ, ЧТО-ТО ВСЁ-ТАКИ СЛУЧИЛОСЬ!!!!!
9:41:09. Inferno: Елизавета Андреевна, у вас клавиша «Caps Lock» запала, что ли? Прекратите загружать казённую сетку идиотскими эмоциями и займитесь делом наконец
9:41:10. Inferno уходит (был(а) В сети)

Цокот по коридору приближался с ураганной скоростью. Как говорилось в старом советском анекдоте про иностранца у пивного ларька: «Пилать, так я и сналь».
Дверь кабинета распахнулась.
Крепкая рука схватила его кресло за спинку и резко развернула.
Ого!
– Зачем же стулья ломать, Елизавета Андреевна? Завтра попрошу завхоза врезать мне замок в дверь. Хочется, знаете ли, работать в тишине и покое.
Серые глазищи сверкнули.
– Работал бы уж дома тогда, зачем вообще сюда ходить?! Монах-отшельник-вебдизайнер в одном флаконе. Модно, креативно, очень тебе подходит.
– Увы, но я вынужден социализироваться, – Стас вяло пожал плечами. Пикироваться с ней было занятно, но… не сегодня.
– Что случилось? – спросила она очень тихо, не спуская с него этих невозможных глазищ. – Что-то серьёзное?
Стас с глубоким вздохом уставился в потолок:
– Скажу, но только чтобы удержать вас, Елизавета Андреевна, от болезненных фантазий в мой адрес. И надеюсь, вы тогда отстанете от меня и вернётесь на рабочее место. Итак, у меня всего-навсего пропал кот. Всё! Ничего особенного, как видите. Ступайте с Богом.
Как же!
– У тебя был кот?!
– Ну, если кот пропал, следовательно, он-таки был. Простая логика, недоступная детскому разуму.
Она пропустила подколку мимо ушей и спросила, деловито наматывая на палец рыжую прядь:
– Когда он пропал?
– Три дня назад. Наверное, с балкона удрал – второй этаж, невысоко. Пошёл по бабам. Предлагаю опустить ту часть нашей беседы, где вы спрашиваете, почему я его вовремя не кастрировал, а я отвечаю, что не хотел лишать кота главного удовольствия в жизни.
Она опять будто не слышала.
– Так надо объявления напечатать и по подъездам расклеить!
– Спасибо, Капитан Очевидность.
Теперь она воздела глаза к потолку, но удержалась от ответной колкости:
– А сам ты искал по подвалам?
– В некотором роде, – пробурчал он, отворачиваясь и подгоняя кресло обратно к столу. – Все подвалы заперты. Эй-эй, ты чего это?
Она схватила его за плечо и опять повернула к себе:
– Ты что, побоялся пройти по соседям и попросить ключи от подвала?
– Вот только не надо делать из меня человека дождя, Елизавета Андреевна! – вспыхнул Стас, начиная уже по-настоящему злиться. Не девка, а отрава какая-то, и русского языка совершенно не понимает. – Мне не дали ключей! Дядя Вася бухой, а тётя Маня, похоже, приняла меня за Чикатило. В подвальное окно я не пролезу. Я, конечно, тощий, но не до такой степени. Ну и всё. Ты уйдёшь, наконец?
– Уйду. – Она и правда отступила на несколько шагов и взялась за дверную ручку.
Что, неужели всё?!
Он удивился, ощутив вдруг, кроме облегчения, лёгкий укол разочарования.
– Я приду за тобой после работы, и мы вместе пойдём искать твоего кота.
– Что-о?
– Я отлично справляюсь с бухими дворниками. А все тёти Мани сразу же становятся моими лучшими подругами. – Она широко улыбнулась – на левой щеке вспыхнула ямочка. – И я отлично пролезаю в подвальные окна. Пожалуйста, Стас! Не уходи без меня! Ты можешь просто показать мне, где живёт этот ваш дядя Миша или как его там, и всё, и идти домой, а твоего кота я сама найду, и…
– Ну что ты несёшь! – процедил Стас, вставая. Вот липучка! Пристала, прямо как жвачка к джинсам! – Ещё не хватало, чтоб ты по моему подвалу за моим котом в одиночку лазила!
– Так ты подождёшь меня? Дай честное слово!
Детский сад, трусы на лямках.
– Даю.

Конечно, дядя Вася сразу же вручил ей ключи. И тётя Маня вручила. И Серёжа тоже, блин.
В итоге в подвал Стас полез, нагрузившись связками ключей и лязгая, как Железный Дровосек. Лизавета сосредоточенно пыхтела сзади, подсвечивая себе мобильником, оступаясь и ойкая. Наконец, досадливо морщась, Стас крепко взял её за руку.
Рука была маленькая и тёплая.
– Оставалась бы наверху, куда тебя понесло, – проворчал он.
– Скучно же, – отозвалась она живо. Даже в темноте и спиной он чувствовал, что она улыбается. – Всё, мы внизу. Кыс-кыс-кыс! Как зовут твоего кота?
– Боня, – тяжело вздохнул он.
– Ка-ак? – Лизавета, конечно же, немедленно заинтересовалась. – Бонифаций, что ли?
– Бонапарт.
Турурурум! Предчувствия его не обманули. Она захохотала так, что вынуждена была остановиться и уцепиться за него. Не идиот ли он? Ну, пусть бы она считала Боню Бонифацием, Бонанзой, Бонзой, Бананом, в конце концов!
– Если вы успокоились, Елизавета Андреевна, – холодно проронил Стас, глядя на неё сверху вниз, – предлагаю наконец заняться делом. Мы сюда пришли не для того, чтобы пугать соседей диким хохотом, доносящимся из подвала.
Она снова прыснула:
– Из-извини, п-пожалуйста… Всё-всё. Идём и ищем, ищем и идём... Посвети во-он в тот угол, мне кажется, он может быть там. Кыс-кыс-кыс…
– Надо искать системно, – назидательно сказал он, направляя, впрочем, луч света туда, куда она показала. – Сперва идём вдоль правой стены, потом поворачиваем…
– Ой, вот же он!
В прыжке, сделавшем бы честь вратарю Акинфееву, она метнулась в угол, споткнулась о трубу и грохнулась на бетонный пол, накрыв собой нечто, отреагировавшее утробным мявом.
Танцуют все, блин!
Тихо ругаясь, он метнулся следом и поспешно подхватил Лизавету под мышки:
– Ну вот какого чёрта!.. Сильно расшиблась?
– Да нет, – шмыгнула носом Лизавета. – Вот, посмотри, твой?
Боня покорно висел у неё в руках, обмякнув и прижав уши.

* * *

Когда, наконец, они ввалились в его квартиру, и Стас зажёг в прихожей свет, невозможно было разобрать, кто грязнее – Лизавета или Бонапарт. На обоих болталась паутина, какой-то мусор, извёстка и Бог знает что ещё. Её офисный, когда-то щёгольский, костюмчик больше походил на половую тряпку. Присмотревшись ещё внимательнее, Стас присвистнул. Она тоже посмотрела на свои ноги – колготки порвались на коленях, в дырках краснели ссадины.
Он даже сморщился.
– Надо промыть, мало ли что…
Лизавета только отмахнулась:
– Товарищ Айболит, давайте сначала позаботимся о невинном животном! У тебя есть противоблошиный шампунь?
– Тоже мне, нашла святую невинность, – хмыкнул Стас. – Наглая рыжая морда.
Рыжая морда скорбно сощурилась, а Лизавета захохотала:
– Ты про меня или про него?
– Вы друг друга стоите, – Стас сам едва скрывал улыбку. Давно у него на душе не было так легко. – Тащи его, ванная вон там, сейчас шампунь найду.
Когда омовение Бонапарта закончилось, Лиза была ещё и мокрой.
– Слушай, ну куда ты пойдёшь в таком виде? – пробормотал Стас, озабоченно разглядывая её.
– Ай, такси вызову, – беззаботно отмахнулась она, пытаясь отскрести от костюма самые подозрительные ошмётки.
– Таксист перепугается, – покачал головой Стас. – Ты похожа на жертву катаклизма.
– Те, кто выжил в катаклизме, пребывают в пессимизме, – прыснула она, – их вчера в стеклянной призме к нам в больницу привезли…
– И один из них, механик, рассказал, сбежав от нянек… – подхватил он.
– Что Бермудский многогранник – незакрытый пуп Земли! – закончили они вместе и вместе же рассмеялись.
– Так ты умеешь смеяться, а не только хмыкать и фыркать! – выпалила она вдруг, внимательно поглядев на него, и сердце у него почему-то ёкнуло.
– Так ты наизусть знаешь Высоцкого, а слушаешь Сердючку и прочую пошлятину? – поинтересовался он в ответ.
– Я не слушаю, – пожала она плечами. – А на звонках это прикольно. Громко и весело!
– Ухохочешься… Кстати, тебе что-то давно не звонили!
– Аккумулятор сел, – пояснила она и опять засмеялась. – Что, скучно без Сердючки?
– Лизавета Андреевна, – он присел на край ванны, оказавшись с ней лицом к лицу, – бросьте дурака валять. Ты упала, расшиблась, испачкалась. Останься у меня. Здесь две комнаты. Вымоешься, приведёшь себя в порядок, отчистишь костюм… Завтра выходной, мы никуда не торопимся. Можно даже в кино сходить!
– Мяяя, – подтвердил Боня из прихожей.
– Видишь, император – «за», – он улыбнулся.
Лиза молчала, опустив голову, и Стас мог видеть только рыжие кудри, полускрывшие лицо.
– В конце концов, мы с тобой товарищи… по оружию, – неловко ляпнул он. – Ну, по подвалу в смысле. Дум-2, типа того… Ты что, меня боишься, что ли? Да я невинен, как… э-э-э…
– Как Бонапарт, – подсказала она, не подымая глаз.
– По сравнению с ним я практически девственник, – проворчал он.
– Что-что?
– Ничего. Я дам тебе свой новый махровый халат!
– О, поручик, вы меня искушаете… – она наконец вскинула голову, серые глаза лукаво засветились. – Идёт! Давай свой халат.

* * *

Пока Лизавета хозяйничала в ванной, плескаясь и что-то распевая, – никто не удивлён, – Стас быстро разложил диван в маленькой комнате, которая была когда-то бабушкиной, а теперь он устроил там библиотеку. Потом застелил диван свежим постельным бельём и устало опустился прямо на палас.
Потёр ладонями лицо.
Чёрт. Вот же чёрт. Вот же Тристан сраный. Меча только не хватает…
Ну и зачем тебе всё это?
Одна вполне определённая часть его тела абсолютно точно знала – зачем.
Причём знала давно и находилась совсем не вверху.
Пора наконец логически просчитать возможные варианты последующих неприятностей.
Максимум, что его ждёт – унизительный скандал с возможным увольнением, если она решит настроить против него шефа, – чёрт, потерять такую отличную работу! – и снова бессонные холодные ночи в привычной компании Дуни Кулаковой.
А минимум – крепко даст по морде, рука-то тяжёлая.
Ну а если не по морде?
А если просто даст?!
А если, о Господи Боже, он таки произвёл на неё впечатление своей печористостью или онегинностью, – или как там ещё звали всех этих лишних людей! – своим недюжинным интеллектом, своим красноречием, своим ЧЮ, блин, как пишут в идиотских газетных объявлениях о знакомствах! Пару раз он даже повёлся на такие объявления.
Вспоминать о результатах не хотелось…
Плеск воды в ванной и пение оборвались.
Стас вскочил. И словно наяву увидел, как она старательно оборачивает слишком длинный для неё халат вокруг своего стройного, крепкого, ещё влажного, чёрт возьми, белокожего тела.
Он затряс головой, отгоняя от себя апокалипсическое видение.
Сосредоточься, придурок озабоченный, а то всё испортишь раньше времени! Понятно, что всё и так испортится в конце концов, но лучше всё-таки попозже. Пойди на кухню, поставь чайник, нарежь бутербродов. Чай-кофе, потанцуем, водка-пиво, полежим…
Чувствуя, как вся кровь отливает от мозга, устремляясь в совершенно противоположном направлении, Стас изо всех сил пнул ни в чем не повинный диван.
Помогло – он взвыл от боли, выругался сквозь зубы, и, наконец оглянувшись, увидел, что Лизавета уже стоит в дверях и наблюдает за его манипуляциями с открытым ртом. На руках у неё, свернувшись калачиком и уткнувшись головой прямо ей в грудь, блаженно мурлыкал Бонапарт. Скотина эдакая. Маньяк сексуальный!
– С лёгким паром! – хрипло буркнул он. – Пошли, чаю попьём.
Она хлопала длинными ресницами, по-прежнему завороженно взирая на него. Чтоб попасть в кухню, надо было протиснуться мимо неё. Ну и как, спрашивается, это сделать без жертв и разрушений? Включи мозг, кретин, не уподобляйся Бонапарту!
Хотя… эх, уподобиться бы…
– Лизавета Андреевна, ау! Вы играете в «море волнуется – раз»? Отомрите уже и пойдёмте на кухню!
Слава Богу, она наконец развернулась, уступая ему дорогу, и поспешила следом:
– Это что сейчас было вообще?
– Ничего. Споткнулся. Не обращай внимания. Ты что предпочитаешь – чай или кофе? – Он поспешно нырнул в холодильник, вываливая на стол сыр, копченую колбасу, оливки, йогурт, сосиски, вчерашнюю гречку в эмалированной красной кастрюльке, маринованные шампиньоны, майонез, кетчуп, горчицу…
– Алё! – Лиза наконец засмеялась и встряхнула влажной чёлкой. Рыжие пряди намокли и завились кудряшками. – Я, конечно, люблю поесть, но лично мне уже хватит. Кстати, ты поаккуратнее в другой раз… спотыкайся – между прочим, на съёмках «ВК»… ну, «Властелина колец» то есть… актёр, который играл Арагорна, вот так себе пальцы на ноге сломал. Вигго Мортенсен. Помнишь, как Арагорн какие-то там обломки пинал, когда хоббиты пропали? Ты «ВК» вообще смотрел?
Может, у этого Мортенсена был тогда такой же стояк? На эльфийскую принцессу?
– Я читал, – он вытряхнул гречку на блюдо, накидал туда же сосисок, щедро залил майонезом и кетчупом, прикрыл крышкой и отправил в микроволновку. – Ну и смотрел… кажется, один раз.
– А я… ой, даже не сосчитать, сколько раз смотрела! – улыбнулась Лизавета, усаживаясь на стул и потихоньку отщипывая кусочек сыра для ластящегося к ней Бонапарта. Засранец совсем извертелся, обтирая рыжие бока об её босые ноги.
– Конечно, ещё бы, Арагорн этот – прямо мужество ходячее… трёхдневная щетина, бицепсы, трицепсы… – съязвил Стас.
Лизавета жеманно прикрыла глаза и вытянула губы трубочкой.
– Боромир тоже ничего… Ах! Ох! – и прыснула, когда он деланно передёрнулся. – А какие фильмы тебе нравятся? Тарантино? Родригес?
– Ну конечно, если кровища фонтаном, покойники косяками и кладбищенский юмор – так это самое то для меня, – хмыкнул Стас, доставая гречку и сосиски из звякнувшей микроволновки и раскладывая по тарелкам. – Но вообще да, старина Квентин рулит.
Спустя полчаса они всё ещё обсуждали фильмы. И даже сериалы. Она хвалила «Хауса» и «Лост», азартно размахивая вилкой с наколотыми на неё оливками. Он лениво хаял и то, и другое, втайне наслаждаясь видом её разметавшихся рыжих кудряшек и блеском серых глазищ. Надо же, коричневые крапинки на серой радужке – и при определенном освещении глаза становятся прямо-таки зелёными…
– Ста-ас! Ты не слушаешь? Я опять слишком много болтаю? Ты меня затыкай, а? Ой!
Бабушкины часы у них над головами сипло, но явственно крякнули.
– Это что, полночь, что ли? Фигасе, мы заболтались… Ладно, ладно, я заболталась. Спать пора, уснул бычок, лёг в кроватку на бочок…
На коровку лёг бычок, счастливец, блин…
– Слушай, а дай мне какую-нибудь свою старую футболку, я в ней буду спать, а то в халате неудобно…
«Так сними его к чёртям и иди ко мне!» – чуть не заорал Стас, резко отворачиваясь и грохая в раковину грязную посуду.
На тех дурацких соционических сайтах было написано, что все Гюго, мол, остро чувствуют чужие эмоции, подстраиваются под других, стараются всех развеселить и успокоить! Как же! Он тут скоро по швам лопнет, а она с ним, как со старой подругой!
Очень старой! Совсем пожилой!
– Ты что, сердишься? Я тебе мешаю? – шёпотом спросила Лизавета, растерянно заморгав. – Тогда не надо ничего, я обойдусь…
Ага, всё-таки что-то чует!
– Надо, Федя, надо, – отозвался он, откашлявшись. – Пошли, сейчас всё найду. Да не трогай ты эту хренову посуду, постоит до утра, не треснет…
Из стенного шкафа в коридоре он наугад выдернул какую-то из своих футболок и сунул ей в руки.
Посуду не мыть, футболку не стирать…
Ты собираешься что-нибудь предпринять наконец, тормоз несчастный?!
– Ого, сколько у тебя тут кни-иг…
Конечно, Лизавета Андреевна, не обращая никакого внимания на расстеленную постель, – а он только эту постель и видел, – восхищённо уставилась на книжные полки, доходившие до самого потолка.
Полночь – самое время поговорить о литературе!
Стас даже зубами заскрипел.
– Ого, у тебя тут есть Ван Гулик! Весь цикл про судью Ди! Можно почитать?
Это конец. А где же пистолет?!
Обхватив её за плечи, он сделал то, о чём непрерывно думал весь вечер – прижал её к себе так, чтобы ощутить её всю, целиком – на ощупь, на вкус…
Это было какое-то пиршество – её грудь в его ладонях, её ноги, плотно прижавшиеся к его ногам, её тёплые губы, так щедро возвращавшие поцелуи.
Он не мог оторваться от неё, весь дрожа и захлёбываясь ею, будто бы долго блуждал по чащобе и наткнулся наконец на ручей. .
Стас торопливо дёрнул одной рукой пояс халата, – вторая рука запуталась в её кудрях, – и не сразу понял, что она отстраняется, выворачивается, отступает к стене.
Сразу стало холодно.
Очень холодно.
Он тяжело дышал, машинально облизывая губы, всё ещё чувствуя её вкус.
Лиза крепко сжимала халат у ворота, глаза её в полутьме были огромными.
– Стас. Подожди. Я так не могу…
Начинается! Я не такая, я жду трамвая!
Кажется, он выпалил это вслух. Точно, выпалил, потому что её глаза ещё больше расширились.
– Мы слишком разные. У нас не может быть длительных отношений.
– А почему у нас не может быть секса просто ради удовольствия? – прохрипел он.
– Главного удовольствия в жизни?
Запомнила, чёрт побери!
– Должны быть отношения вне постели! А у нас их быть не может!
– Почему?!
– Да потому что мы конфликтёры! – закричала она отчаянно. – Какие у нас могут быть отношения?!
– Да что за херня! – заорал в ответ Стас. Сейчас он готов был разнести всё вокруг в щепки – в первую очередь, авторов проклятых соционических бредней. – Какие, нахер, конфликтёры!
– Мы полная противоположность друг другу! И мы расстанемся рано или поздно!
– Я тебя удивлю – все всегда расстаются! Ничего вечного нет!
– Я знаю, – сказала она вдруг очень тихо, почти неслышно. Рука, вцепившаяся в ворот халата, дрожала. – Знаю. Я… извини меня. Извини, пожалуйста. Мне нельзя было тут оставаться. Мои вещи уже, наверно, высохли. Я пойду. Я…
– Извини?!
В один шаг он оказался рядом с ней, впечатывая её в стену, забирая в кулак тонкие запястья.
– А ты знаешь, – спросил он чётко и так же тихо, хотя сердце бухало даже в кончиках пальцев, – что девяносто процентов изнасилований происходят на свидании с хорошо знакомыми жертве людьми?
Он глядел прямо в её глаза. В них не было ни страха, ни гнева, ни отчаяния – а только какое-то изумление.
Совсем детское.
Стас резко разжал руки, отступил и зажмурился. К горлу подкатил горький острый комок.
– Лиза… Это ты прости. Я… долбоёб. Если хочешь, иди. Но лучше останься… припри дверь вон хоть стулом, что ли… – Он тяжело усмехнулся, не открывая глаз. – Но я не подойду больше к тебе, ты не бойся…
Подошла она.
Он услышал тихий шорох, а потом ощутил мягкое тепло её тела, тесно прижавшегося к нему.
– Ты зря это делаешь… – пробормотал он прямо в нежные, раскрывшиеся губы. – Ты… Я… М-м-м…
– Не зря, – выговорила она наконец твёрдо и спокойно. – Ты прав. Мы живём здесь и сейчас. Я, может, тебя и потеряю… или ты меня, но не сейчас. Не сейчас! И я сделаю всё, чтобы этого не случилось. Я… я могу для тебя даже Напа косплеить! У меня получится!
– Переведи… – жалобно взмолился Стас, по-прежнему не открывая глаз, потому что боялся, что всё это сон, и она тотчас же исчезнет. – Что… делать? Кос… плеить что?
– Кого, а не что, тундра! Наполеона изображать! Дуала твоего! – Она опять смеялась и всхлипывала, прижимаясь к нему, и крышу у него совершенно повело.
Схватив её в охапку, Стас повалился на диван, тоже заливаясь смехом:
– Дуала, значит?! А ведь из меня выйдёт отличный Робеспьер – ваш дуал, Елизавета Андреевна!

Бонапарт тихо сидел в тёмном коридоре, чутко прислушиваясь к звукам, доносившимся из комнаты – поцелуям, смеху, шёпоту, всхлипам, вскрикам, и снова смеху, и снова стонам…
Наконец он подёргал ушами и решительно направился к балкону.
Ничего, выспятся, встанут и быстренько его найдут.

@темы: соционика чтоб её, бредни, гет, фики, Бальзак/Гюго, Русреал

Название: Плач гитары. Серия 2
Автор:  sillvercat
Рейтинг: R
Жанр: романс, AU
Категория: гет
Размер: миди
Пейринг/Персонажи: Дарк/Летиция, Гейб/Лия, Бай и Мик.
Краткое содержание: В предыдущей серии серьёзный и благородный Гейб уводит у предводителя разбойников Дарка любимую женщину Лию и женится на ней. Дарк, конечно, рьяно разыскивает парочку, чтобы отомстить. Но тут оказывается, что у Гейба есть младшая сестра...

От автора: Первая серия: www.diary.ru/~sillvercat/p167607013.htm
И спасибо дивной Кляксли, она же  Клякса_из-под_перапо подсказке которой я скрестила Летти и Дарка
Читать дальше По соционике: Жуков (Дарк)/Гамлет (Летиция), Габен (Гейб)/Гексли (Лия), Джек Лондон (Бай) и Гюго (Мик).

Предупреждение: всё ещё нецензурщина и прочая похабщина)



* * *
– Наконец-то! Проклятье, наконец-то…
– Зря ты это, Дарк…
– Заткнись, Мик, а то все зубы пересчитаю.
– Полгода ты за ними гоняешься, как бешеный волк. Зачем? Она к тебе всё равно больше не вернётся.
– Заткнись! Она моя!
– Ладно… ладно… отпусти… задушишь ведь…
– Сгинь, пока цел, чёртов осёл… Бай! Глаз не спускай с этого дома, никуда не отходи, даже поссать! Башкой своей отвечаешь, понял? Они там вдвоём?
– Не-а. С ними ещё девка какая-то.
– Горничная?
– Не-а. Из благородных, видать. Он её Летицией называл. Такая же белобрысая и длинная, как он. Не красотка, но фигу-уристая…
– Чтоб ты понимал, сопляк… Ладно, девка не в счёт. Дождёмся вечера, тогда уж…

читать дальше
* * *
Гейб сосредоточенно прикусил губу и поёрзал на низеньком неудобном стуле. Занёс руку над шахматной доской и тут же опустил. Лия, кутаясь в тёплую шаль, ехидно на него покосилась:
– Сдулись, дражайший супруг?
– Не дождётесь, дражайшая супруга… – Он раздраженно взъёрошил волосы и обернулся. – Летти, ради Бога, перестань туда-сюда маячить, мешаешь сосредоточиться.
– Мне скучно! – моментально вспыхнула любимая сестрица. – Вам-то хорошо друг с другом! Всё лижетесь да милуетесь! И никто вам больше не нужен! А мне скучно, скучно, скучно!
Гейб возвёл глаза к потолку.
– Корабль придёт в гавань завтра к вечеру, и мы отправимся в путешествие, ты же знаешь.
– Можно подумать, мне там будет веселее!
– Это же приключение, Летти! – удивилась Лия, протягивая руку. – Ты же мечтала…
– Какое может быть приключение под присмотром этого зануды! – Летиция сердито топнула ногой по ковру.
– Надо было оставить тебя в пансионе мадам Бланш, – тяжело вздохнул Гейб, снова ероша волосы ладонью.
– В задницу пансион! В задницу мадам Бланш!
– Летиция!
– Я вот уже семнадцать лет как Летиция!
– Шестнадцать лет и восемь месяцев, – невозмутимо уточнил Гейб. – И пока тебе не исполнилось восемнадцать, или пока ты не вышла замуж, я, как твой старший брат, за тебя отвечаю.
– Ух, какой же ты нудный! Противный, гадкий сухарь!
Гейб перевёл растерянный взгляд на прыснувшую Лию:
– Я нудный?
– Нисколечко, – весело откликнулась та.
– Я сухарь?
Лия покачала головой и снова засмеялась, услышав его облегчённый вздох.
– Она в тебя просто по уши влюблена! – безапелляционно отрезала Летиция, продолжая расхаживать по комнате. Подол её красного бархатного платья с рюшами зацепился за столик, она раздраженно дёрнула ткань, рассыпав шахматы. – Уж не знаю, что она в тебе нашла! Она такая красивая, такая пылкая, талантливая, у неё была такая интересная жизнь… С настоящими приключениями!
Лия зябко поёжилась и порывисто встала:
– Тогда я не жила, а выживала, Летти. Только теперь я живу.
– Ты влюблена! – Летиция обвиняющее ткнула в неё пальцем и с размаху бросилась в продавленное кресло, которое жалобно под ней заскрипело. – Что за рухлядь!.. Не смей надо мной смеяться, Гейб Бомонт!
– Я вовсе не смеюсь, – Гейб плотно сжал губы, изо всех сил пытаясь скрыть улыбку.
– И улыбаться надо мной не смей! Притащил меня в эту… в эту замшелую дыру, и я теперь должна тут киснуть до завтрашнего вечера! Будто какая-то… капуста!
– Почему… капуста? – еле выговорила Лия сквозь смех.
– Потому! – Светло-голубые огромные глаза Летиции наполнились слезами, и она драматически шмыгнула носом. – Вы все ни-че-го не понимаете! Мои страдания вам смешны!
– Хочешь, завтра с утра мы пойдём в какую-нибудь лавку, и я тебе куплю… м-м-м… новую шляпку? Ну или серёжки? – торопливо предложил Гейб.
– Шляпку! Серёжки! Ты ещё куклу предложи мне купить! Я тебе не пятилетнее дитя, дорогой братец! Понятно?!
На взгляд Гейба, Летти была ещё младше, но говорить этого ни в коем случае не следовало.
– А чего же ты хочешь? – мягко спросил он.
– Ты знаешь, чего я хочу! И всегда хотела! – Летти торжественно поднялась из кресла. – Я хочу наконец получить свободу от твоей скучной опеки! Хочу блистать на сцене! Хочу, чтобы мой талант оценили по достоинству! И ещё я хочу великой любви! Настоящей страсти! Такой, как в романах!
– О Боже… – тихо простонал Гейб, хватаясь за голову.
– Летти, ты знаешь… – начала было Лия, но смолкла на полуслове, в ужасе прижав ладонь к губам и устремив взгляд за окно.
Летиция отчаянно взвизгнула.
Стремительно вскакивая на ноги, Гейб выхватил из ножен шпагу.
– Не трепыхайся, парень, целее будешь, – угрюмо проронил Мик, захлопывая дверь у него за спиной.
– Целее он всё равно не будет, – тяжело усмехнулся Дарк, спрыгивая в комнату и нацеливая револьвер в грудь Гейбу. Чёрные глаза его горели яростью, но голос был холоден и твёрд. – Давно не виделись, господин офицер. – На Лию он даже не взглянул.
Гейб мгновенно оттеснил девушек в угол, загородив собой, хотя с падающим сердцем понимал – всё напрасно. Слишком неравны силы.
– Даже если ты меня убьёшь, она к тебе не вернётся, – спокойно проговорил он и, сжав в ладони тонкие пальцы Лии, встретил поднятый к нему напряженный взгляд.
Не отпуская его руки, Лия шагнула вперёд.
– Она моя! – бешено гаркнул Дарк и вдруг осёкся.
Бай из-за его плеча длинно присвистнул, а Мик закашлялся и шёпотом выругался.
– Убьёшь его – убей и меня, – твёрдо проговорила Лия, сбросив на пол вязаную шаль. Под тёмным дорожным платьем мягко круглился живот, и она положила на него ладонь.
Дарк застыл, как завороженный, не в силах отвести взгляда от этой узкой ладони. Рука с револьвером медленно опустилась. Наконец он поднял голову и оскалился прямо в лицо Гейбу:
– Уверен, что твой?
Гейб и Лия изумлённо переглянулись, и Дарк только зубами скрипнул, увидев, как на лице Лии расцветает такая знакомая мягкая улыбка. Гейб тихо рассмеялся и тут же вскинул шпагу, упёршись острием в грудь сорвавшегося с места разбойника.
– Да какая разница, – пожал он плечами.
– Ты идиот? – одними губами выговорил Дарк, подаваясь ещё ближе. На его белой рубахе медленно проступало алое пятно.
Лия закрыла глаза, прижимаясь к Гейбу.
– Может, я идиот, – так же тихо отозвался Гейб, – но мне она дороже всего. И даже если б она носила твоего ребёнка – мне было бы всё равно. Лишь бы она была счастлива. И если бы захотела быть счастливой не со мной, а с тобой – пускай. Но она не хочет.
В нависшей тишине было слышно, как жужжит в углу попавшая в паутину запоздалая осенняя муха.
Наконец Дарк тяжело сглотнул и отвернулся.
– Не жила, значит, а выживала… – криво ухмыльнулся он, отступая на шаг и пряча револьвер за пояс. – Я слышал… Всё слышал. Что ж, – он снова вскинул голову, глаза его вызывающе блеснули. – Дарю её тебе, – он перевёл взгляд на Лию, – а его – тебе. Пользуйтесь!
– Спасибо, – ровно ответил Гейб, и Дарк коротко, отрывисто рассмеялся.
– Пошли отсюда! – бросил он Мику и Баю. – А у тебя там что, щенок? Когда только успел… – Куртка на мальчишке подозрительно топорщилась сбоку. – Дай сюда, умелец!
Что-то недовольно ворча себе под нос, Бай неохотно вытащил из-за пазухи и протянул Дарку резную шкатулку с инкрустациями. Тот машинально открыл крышку – холодно, пронзительно сверкнули драгоценности.
Дарк брезгливо захлопнул шкатулку и швырнул её на столик, меж рассыпанных шахматных фигур.:
– И это тоже дарю!
Дверь громко хлопнула, и опять наступила тишина.
Гейб медленно опустил шпагу.
Выпустив его руку, Лия подбежала к распахнутому окну и торопливо закрыла створки, потом – ставни. Пальцы её тряслись, крючки ставен срывались с петель.
Вмиг оказавшись рядом, Гейб крепко обхватил её за плечи:
– Тихо, тихо, успокойся, родная. Они не вернутся, не бойся.
– Я знаю, – почти беззвучно выдохнула Лия, закрывая ладонями бледное лицо.
Дверь позади них снова скрипнула, и, резко обернувшись, Гейб увидел, как сестра, прижав к груди свою шкатулку, стремительно взбегает вверх по лестнице, ведущей к спальням.
Только сейчас он сообразил, что за всё это время Летиция не проронила ни слова. Будто бы её и не было в комнате.

* * *
– Дарк! – Шёпот Бая был едва различим. – За нами кто-то идёт.
– Давно? – Револьвер уже был в руке Дарка.
– Ну почти что как оттуда вышли.
– Раньше сказать не мог, засранец? – процедил Дарк, схватив мальчишку за ухо железными пальцами – тот мгновенно перестал ухмыляться и скорчился, шипя от боли. – Заткнись! Пойди узнай, кому там жить надоело.
Они уже почти подошли к заброшенной рыбачьей лачуге, служившей им убежищем. Мик чертыхнулся, провожая тревожным взглядом исчезавшего в тумане Бая.
Впрочем, тот вернулся практически сразу же. На веснушчатой физиономии сияла прежняя нахальная ухмылка, когда он пихнул прямо в руки Дарка женщину, закутанную в тёмный плащ до самых пят.
Дарк вздрогнул – сердце на миг остановилось.
Лия?
Передумала?!
Боясь не справиться с голосом, он молча сорвал капюшон с головы незнакомки – та даже пошатнулась.
В тусклом свете луны он увидел сияющие пряди, разметавшиеся по плечам, и голубые глаза, вызывающе взглянувшие ему в лицо.
– Что это ещё за грёбаные новости? – гаркнул он, обретя голос. – Ты чего здесь забыла, дурёха сопливая?
Голубые глазищи вспыхнули от негодования и обиды.
– Я Летиция Бомонт!
– Да знаю я, кто ты, – проговорил Дарк, чувствуя, как наваливается свинцовая мрачная усталость. – Дурь у вас с братцем, похоже, семейная. Какого х… хрена ты здесь забыла?
– Этого самого, видать, и забыла, – ввернул Бай, щербато осклабившись, и ловко уклонился от затрещины Мика.
Девушка багрово покраснела, но ещё выше вздёрнула подбородок:
– Возьмите меня с собой.
– Что-о?
– Вот, – она выхватила из-под плаща знакомую уже шкатулку. – Это моё… мне бабушка завещала. Я хочу уйти с вами.
Дарк заскрежетал зубами. Решительно, эта семейка намеревалась свести его с ума:
– Забирай свои цацки и проваливай, откуда пришла!
– Да не-е, цацки пускай оставит… Ай! – На этот раз Бай не успел увернуться от тяжелой руки Мика.
– Я туда не вернусь! – Голос Летиции зазвенел, и она прикусила дрогнувшую нижнюю губу. – Не прогоняйте меня! Я вам что… совсем не нравлюсь?!
Дарк измученно прикрыл глаза. Нет, он точно уже тронулся. Он что, действительно стоит на пустынной ночной дороге и ведёт этот идиотский диалог с какой-то соплячкой?!
– У меня на малолетку не встанет.
– Я не малолетка! Мне семнадцать!
– Шестнадцать лет и восемь месяцев, – ехидно уточнил Дарк, понемногу развеселившись. – Твой братец сам сказал. Так что иди, в куклы играйся, детка.
– Детка?! – Девушка задохнулась, сжав кулачки, глаза её потемнели до грозовой синевы. – Так, значит, да?!
Она торопливо дёрнула завязки плаща.
– Эй-эй-эй! – Дарк попытался поймать её за руку, но было поздно. Плащ с тихим шорохом упал на землю.
Сзади восхищённо засвистел Бай.
Платье, – уже не красное, как давеча, а, похоже, лиловое, – не скрывало, но, наоборот, подчёркивало пышную, почти обнажённую, молочно-белую грудь, тонкую стройную талию, изгиб крутых бёдер.
– Я же говорил, что она фигуристая! – с гордостью возвестил Бай и отскочил подальше от Мика, но зря старался – Мик всё равно застыл, как столб, разинув рот.
Летиция прищурилась, вызывающе разглядывая Дарка:
– Ну что? Не встанет?
Дарк поперхнулся, не зная, то ли расхохотаться, то ли сгрести наглую девчонку в охапку и хорошенько встряхнуть, чтобы косточки затрещали.
– Видать, твой братец мало тебя порол, – наконец хрипло отозвался он.
Летти презрительно фыркнула:
– Посмел бы он!
– Оно и видно, – с расстановкой проговорил Дарк. – Моя б воля…
Девчонка снова прикусила дрожащие губы.
– А я всё равно не боюсь! Вот ещё!
– Не боишься, значит? – в один шаг оказавшись рядом, Дарк крепко прижал к себе пискнувшую девушку, с удовольствием наматывая на кулак светлые пушистые кудри. Некстати вспыхнуло воспоминание, и он нарочито грубо обшарил ладонью тёплое вздрагивающее тело, запуская пальцы в вырез платья. – А того, что я побалуюсь с тобой, да и отдам потом своим парням, не боишься?
– Не отдадите, – прошептала Летиция едва слышно, но уверенно. Голубые глазищи мерцали теперь совсем рядом. Она часто дышала, облизывая губы, и Дарк невольно задержал взгляд на этих пухлых губах. – Не сможете.
– Вот как? – Он лениво вскинул бровь.
– Вы никогда не отдаёте… своё, – так же уверенно выпалила девчонка. – Если оно действительно ваше. А я ваша! Потому что я вас люблю!
– Всё, хватит! – прохрипел Дарк, легко перебрасывая её через плечо и пинком ноги распахивая дверь в хижину. Летиция только сдавленно ахнула, уцепившись за его шею. – А вы, – он обернулся к оцепеневшим Мику и Баю, – переночуете тут.
– Хо-холодно, – промямлил Мик, с трудом обретая дар речи.
– Костёр разведёте, – отрубил Дарк. – И держи этого паршивца на привязи – если я его любопытную рожу где-нибудь рядом замечу, шею сверну! Всё ясно?
Мик только кивнул, поспешно хватая возмущённо зашипевшего мальчишку за шиворот.
– Не тащи меня, я сам пойду! Да не буду я за ними подсматривать, мне что, жить надоело?.. А как ты думаешь, Дарк её оставит или утром выгонит. Спорим, оставит? На золотой!
– Хорош свистеть, хворост лучше собери, – хмуро проворчал Мик, доставая огниво. – Чего спорить? Ясно дело, оставит…

* * *
– Вы мне нарочно всё платье разорвали? Да?! Нарочно?!
– Догадливая… Такие платья ты больше носить не будешь. Никогда.
– А что же я буду тогда носи-и-ить?
– А ты вообще ничего носить не будешь. Пока что. Чего молчишь? Испугалась наконец?
– Я согласна.
– А я твоего согласия не спрашивал. Я спросил – испугалась?
– Нет. Я же вас люблю.
– Да что б ты понимала в любви, сумасшедшая!
– Да! Я сумасшедшая, и я вас люблю! И никому не отдам, понятно? Ни ей, никому! Вы теперь мой, и я всё сделаю, чтоб вы меня полюбили! И можете смеяться надо мной, сколько хотите, всё равно так и будет! Вот увидите!
– Ведьма! – простонал Дарк сквозь смех, снова сжимая девчонку в объятьях. На душе у него вдруг стало удивительно легко. – Ох! Ты чего?!
– Ведьма, да! – извернувшись, Летти цапнула его за плечо и тут же лизнула место укуса. – Да, да, да! Да…

* * *
Гейб, никем пока ещё не замеченный, прислонился к дверному косяку.
Его сестра стояла, освещённая пламенем самодельного очага, и все взгляды были прикованы только к ней.


– Мы встретимся когда-нибудь опять.
Лет через сто –
И ты меня обнимешь.
С моей щеки ресницу нежно снимешь,
Чтоб я могла желанье загадать.
Так жаль имён... Прошедших лет река
Поглотит их, как лица... Впрочем, имя
Такой пустяк, когда моя рука
Уже согрета пальцами твоими.
Мы сядем рядом, близко, так что ближе
Уже нельзя (ах, эта близость наша!)
И будем наблюдать, как пламя пляшет,
Как языки огня поленья лижут.
Та ночь сгорит...
Так эта жизнь сгорает,
В которой нам друг друга не обнять.
Когда-нибудь мы встретимся опять,
Лет через сто –
И я тебя узнаю.

Грудной, завораживающий голос Летиции смолк, и Гейб с трудом удержался от разочарованного вздоха. Господи, что за наваждение… Это же его несчастная сестра, которую ему надо спасти. Которая…
Которая уже стоит прямо перед ним и прожигает его насквозь сердитым взглядом:
– Гейб! Какого чёрта?!
– А меня ты узнаешь через сто лет, сестрёнка? – выпалил он неожиданно даже для самого себя.
– Ты что здесь делаешь?!
– Спасаю тебя, – пробормотал он. – Наверное.
Летиция подбоченилась и выпятила губы:
– Себя спасай, дурак!
– Мадам Бланш сказала бы, что у тебя безнадёжно испортился лексикон… – Гейб вжался лопатками в бревенчатую стену, едва уклонившись от сверкнувшего перед глазами лезвия. Кинжал со звоном возился рядом с его плечом. – Отойди, Летти!
Летиция загородила его собой:
– Прекратите сейчас же! Бай! Забери свою игрушку!
Под грянувший хохот Бай выдернул кинжал из стены, подбросил на ладони, нагло косясь на Гейба.
– Прекратите, говорю! – Летиция топнула ногой. – Он дурак, но он мой брат!
Неожиданно повисла тишина. Все расступились.
– Это точно, – не спеша проговорил появившийся невесть откуда Дарк, окидывая Гейба непроницаемым взглядом. – Привет, шурин.
– Шурин? – растерянно повторил тот.
Летиция воздела к потолку глаза и руки:
– А ты что думал?!
– Мы поженились, – невозмутимо пояснил Дарк и обернулся. – Плесни-ка моему благородному, но дурному шурину вина, Мик. Пусть выпьет за наше здоровье, коль на свадьбе не гулял!
Гейб машинально принял от Мика грубую глиняную кружку:
– Свадьба?
– Вся округа неделю не просыхала, включая собак и коз, – лениво подтвердил Дарк. В его сощуренных глазах плясали смешинки. – Один ты, похоже, остался в стороне.
– Меня не приглашали, – буркнул Гейб и залпом осушил кружку. В голове враз гулко зашумело. – Ого…
– Я знал, что ты рано или поздно явишься, – пожал плечами Дарк. – Чтоб вырвать свою маленькую сестру из хищных лап разбойников.
Разбойники снова радостно захохотали и загалдели, пихая друг друга локтями.
– Или разбойников из хищных лап сестры! – фыркнула Летиция и вдруг посерьёзнела. – Я счастлива, – сказала она, глядя в глаза Гейбу очень прямо и очень спокойно. – Ты говорил, что будешь опекать меня до моего восемнадцатилетия или пока я не выйду замуж. Ну вот. Теперь со мной всё в порядке. Не беспокойся больше, правда.
Гейб откашлялся, не зная, что говорить, и покосился на Дарка. Тот улыбался. Не усмехался, как обычно, а улыбался – открыто и… тепло?
И это сделала его взбалмошная сестра?
– Мы так никуда и не уехали, – зачем-то пробормотал Гейб. – Я тебя искал. Весь месяц.
Летти пожала плечами:
– Уедем мы. В столицу.
– Я ей театр куплю, – мечтательно добавил Дарк. – Я обещал.
Господи. Театр!
Кажется, Гейб сказал это вслух. Он ошалело помотал головой и протянул кружку за новой порцией вина – под новый взрыв хохота.
– Кстати, можете возвращаться в своё поместье, хватит болтаться по свету, жену пожалей, – легко проговорил Дарк, усаживаясь на стол. – Ей это вредно.
– Иди на хрен, советчик хренов, – невнятно пробурчал Гейб, снова отпивая из кружки.
– Твой словарный запас тоже оставляет желать лучшего, дорогой братец, – дёрнула его за волосы Летиция, как в детстве. – Между прочим, я скучала по тебе и по… – она осеклась и понизила голос. – Как вы там?
– Волновались. Теперь не будем, – Гейб старался чётко выговаривать слова. Шум в ушах нарастал. – Театр! О Боже…
– Да, и я стану звездой! – гордо провозгласила Летиция. – Лучшие драматурги будут писать для меня пьесы, а поклонники – драться за право подать мне руку, когда я выхожу из кареты… У меня будет море поклонников!
– И кладбище для поклонников будет располагаться на заднем дворе театра, – хмыкнул Гейб.
– Что-что? – подбоченилась Летиция, а Дарк расхохотался.
– Я говорю, что не сомневаюсь.
– И у нас тоже будет ребёнок! И не один! У нас будет больше детей, чем у вас! И все мальчики!
Дарк перестал смеяться и схватился за голову.
– Ну, может, одна девочка… – смилостивилась Летти.
– Опять же не сомневаюсь. Послушай, сестрёнка…
– Ну?
– Почитай ещё стихов, пока я не ушёл.
Помедлив, Летиция посмотрела на Дарка – тот молча кивнул и тоже отпил из кружки.


– Когда листвы опавшей чудо
Сотрут ночные холода,
Я напишу Вам – Ниоткуда
В глухое Ваше Никуда.
О чём? – пока ещё не знаю...
Хотя, в преддверье снежных вьюг,
Я напишу, как птичьи стаи
Над городом летят на юг.
О том, что прошлое тревожит
И настоящего огонь...
Что изменить никто не может
Тех линей, что прожгли ладонь.


* * *
– Гейб, расскажи мне всё ещё раз. Правда, у них всё хорошо?
– Я думаю, правда. Жаль, что мы не сможем с ними видеться.
– Может быть, когда-нибудь потом. Когда совсем отболит. И чтоб наши дети дружили.
– Да. Она просила сообщить, когда ты родишь. И вообще просила писать. И сама обещала.
– И мы действительно теперь вернёмся домой?
– Да. Пора. Ты что там – смеёшься или плачешь? Лия!
– Наверное, и то, и другое. Я вот всё думаю – кто сделал так, чтобы Дарк попал тогда в тюрьму, а я пришла в гарнизон и встретила тебя? Кто, Гейб?
Перевернувшись на спину, Гейб притянул жену к себе и зарылся лицом в копну шелковистых волос. Под его ладонью, бережно лежавшей на её животе, что-то ощутимо брыкнулось.
Он тихо засмеялся:
– Не знаю. Но, наверное, кто-то очень добрый.


* * *
Останови меня, опомнись, образумь.
Такой любви на свете не бывает.
Она блеснёт, как молния в грозу,
над жизнью, что по капле убывает.
Покой сдерёт, как кожу, до крови,
разумные слова сожжёт устами,
останови меня, останови,
пока совсем я думать не устала,
пока могу, пока мой разум может,
ведь есть же ночь и на мою зарю,
о холод твой я душу обморожу
или огнём в твоём огне сгорю.

Стихи:
Ольга Шемелёва, Лина Костенко

@темы: гет, Габен/Гексли, фики, Жуков/Гексли, Жуков/Гамлет, для дам

Название: Воительница и мудрец
Автор:  sillvercat
Рейтинг: R
Жанр: романс, AU
Категория: гет
Размер: миди
Пейринг/Персонажи: Габриэль (он же Митя), Кайя (она же Катя)
Краткое содержание: Яркая и весёлая журналистка Катя, любящая приключения, попадает в настоящее приключение... ну, попала она, одним словом))
От автора: Этот фик предназначается Кляксли в подарок на день рождения. Чуточку запоздала – работа мешает . На сей раз, как ни странно – ЗАКАЗ на соционик-фикс! См.: diary.ru/~socionicfics/p159294308.htm
Читать дальше По соционике: Габен/Гексли

Огромное спасибо помогавшим мне написать это. Люблю вас нежно.



* * *
– Наконец-то, Катерина! Ты не вне зоны, и телефон не отключен, просто удивительно! – Мамин голос заменил джипси-панк в наушниках гарнитуры, и Катя, тяжело вздохнув, закатила глаза.
– Я в электричке, мама, и тут полно народу, так что, пожалуйста…
– Нет уж, дорогая, если нам в кои веки выпал случай поговорить, будь любезна! – Против маминого тридцатилетнего педагогического стажа, как обычно, не попрёшь. – А что у тебя с машиной?
– В сервисе, – лаконично пояснила Катя, поднимаясь и начиная проталкиваться в тамбур, переступая через корзины, сумки и мотыги, обмотанные тряпьём, извиняюще улыбаясь бабулькам в панамках – обычному контингенту воскресных пригородных электричек. Бабульки лишь изредка разбавлялись дедульками – воскресная электричка как отражение печальной демографической ситуации в стране. Она сделала мысленную пометку «запомнить аналогию».
– Разбила?! Катерина!
– Масло надо поменять, мама! Как вы?
– Загляни уже, наконец, домой хоть на часок, и узнаешь, как мы! Куда ты едешь в воскресенье? Опять на какое-нибудь своё… задание? – В силу врождённой интеллигентности мама не озвучила напрашивающийся эпитет.

читать дальше

Газетная рубрика, собственное детище, нежно любимое Катей и горячо ненавидимое мамой, называлась незамысловато: «Репортёр идёт…». Сама Катя называла её «Репортёр идёт на…» и «Репортёр идёт в…». За два последних года она побывала и «в», и «на» – от следственного изолятора до операционной, попробовала кучу профессий – от водолаза до крупье в подпольном казино. Некоторые из таких репортажей уже перекупили издания покруче её еженедельника, и ей вполне реально светила телевизионная карьера, благо, – спасибо маме с папой, – внешность ещё как позволяла.
Словом, Катя была абсолютно, незамутнённо счастлива и благословляла тот день, когда забрала документы из универа и полностью посвятила себя газете, но мама решительно отказывалась это понимать.
У мамы было два конька. Первый – дочь должна получить хорошее образование, и второй – дочь должна удачно выйти замуж.
– Еду на выставку собак, – не моргнув глазом, соврала Катя, прислоняясь плечом к стенке тамбура. На самом деле сегодня её ждали в парашютном клубе «Атлант», но маме знать это было совсем не обязательно.
– Слабо верится, – ехидно отозвалась та. – А где же острые ощущения, которых ты всё время ищешь?
– В жизни надо испытать всё, – съехидничала в ответ Катя, машинально наматывая на палец ленту от косички. Она любила заплетать свои тёмные кудри в такие вот маленькие косички, что придавало ей обманчиво трогательный и беззащитный вид «мечты педофила», по меткому выражению редакционного фотографа Лёхи. Лёха оказался как раз таким «мечтателем», за что и получил пару раз по яйцам – Катя и навязчивости не терпела, и курсы тхэквондо заканчивала не зря. – Всё, кроме садо-мазо и тяжёлых наркотиков. Наверное.
Краем глаза она поймала в стекле ошеломлённые взгляды попутчиков – паренька лет четырнадцати, веснушчатого, в очках, с ярким рюкзачком, уставившегося на неё неверяще и восхищённо, и сорокалетней матроны в соломенной шляпке и тоже в очках – видимо, его мамаши. Тут уж никакого восхищения – шок и негодование. Вздохнув, Катя мило ей улыбнулась и понизила голос:
– Послушай, мама…
– Когда ты приедешь домой? – провокационную тираду про садо-мазо мама величественно пропустила мимо ушей.
– Не скажу, а то ты опять какого-нибудь Диму пригласишь на ужин.
– Дима не какой-нибудь! – Оседлав конька номер два, мама мгновенно потеряла своё величественное спокойствие. – Это сын тёти Раи и дяди Миши!
– Да будь он хоть негром преклонных годов, мама!
Дима не был негром. Он был врачом и только что вернулся из Англии, где, кажется, стажировался. У мамы, конечно же, немедля созрел План с большой буквы.
Этого самого Диму Катя смутно помнила малолетним очкариком, таким же, как пацан, переминавшийся сейчас напротив неё. А на прошлой неделе Диму она разглядела только мельком, едва войдя в гостиную. Увидев незнакомого светловолосого парня, подымающегося из кресла, и сообразив, что в действие вступил План, она в гневе развернулась и вылетела вон из дома.
Больше всего, впрочем, её взбесило то, что парень за какое-то мгновение неожиданно зацепил: старомодной ли учтивостью – он даже, кажется, поклониться собирался! – или твёрдостью спокойного взгляда серых, чуть насмешливых глаз.
– Дима очень умный мальчик, у него блестящие перспективы…
– Значит, зануда, ни на что настоящее не способный! – прервала её Катя, начиная злиться. Её отношения с мужчинами были просты – влюблялась она легко, без шекспировского накала страстей, после пары месяцев романа так же непринуждённо переводя партнёра в разряд добрых друзей, инстинктивно с самого начала не связываясь с теми, кто мог запасть на неё всерьёз. В общем, «дорогу знаю, секс люблю», но без фанатизма. Ну, а то, что часто к сердцу вдруг подступала острая непонятная тоска, можно было списать на гормональные перепады. – Если я чего-то не терплю в мужчинах, так это занудства! Всё, мама, извини, мне пора выходить. Я перезвоню. Я тебя люблю, мам! Я скоро приеду, правда, правда, может быть, даже завтра! Папе привет. Целую.
Катя бросила телефон в сумочку и, направляясь к дверям вагона, весело подмигнула мальчишке, который всё ещё не сводил с неё восторженно распахнутых глаз.

* * *
Вернувшись наконец, в свою съёмную однушку недалеко от центра, – которую, кстати, ей за символическую плату сдавал один из «бывших», – Катя устало растянулась на софе. Не было сил даже пойти в душ. Всё тело ломило, саднили, как в далёком детстве, разбитые коленки – приземление после прыжка вышло достаточно жёстким. Но небо… небо того стоило.
«Будет время, поеду ещё, – лениво подумала Катя, закрывая глаза и уплывая в сон. – Надо бы проверить, включен ли будильник. Надо бы раздеться… Надо бы…»

* * *
«Надо бы взять копьё в следующий раз. Усложнить тренировку».
Кайя опустила меч, аккуратно вложила его в ножны. Дыхание постепенно выравнивалось. Свободной рукой она отвела назад прилипшие к разгорячённому лицу пряди тёмных волос, выбившиеся из полураспустившейся косы. Нагрузку она себе сегодня задала совсем нешуточную. И то – за несколько дней её путешествия ко двору нового властелина это была первая тренировка. Наставник Раден ой как не одобрил бы.
Она с вожделением оглянулась через плечо на успевшую уже прогреться прозрачную воду маленького озерка и начала неторопливо расстёгивать доспехи.
– Пока ты совсем не разделась…
Человек, вдруг шагнувший из камышовых зарослей, не успел сказать и второго слова этой фразы, когда её клинок покинул ножны. В другой её руке вмиг оказался кинжал. Чуть пригнувшись, она ждала, словно изготовившаяся к прыжку рысь.
Помедлив, незнакомец продолжил, разводя в стороны пустые ладони:
– Просто хотел предупредить, что ты здесь не одна.
Проклятье!
Теперь она его узнала, хоть видела однажды и мельком.
Высокий, широкоплечий, медноволосый, светлоглазый. Левая бровь перечёркнута белёсым шрамом, отчего кажется удивлённо вздёрнутой. Выглядит как воин, но не воин.
– Следишь за мной, мудрец? – прошипела она свирепо.
Его лицо осталось абсолютно невозмутимым:
– Исследовал течение реки, – не поворачиваясь, он махнул в сторону впадавшей в камыши речушки. – Ну, а коль выпала удача полюбоваться таким зрелищем… – он чуть улыбнулся, – грех было отказаться.
– Чего ж не долюбовался до конца? – огрызнулась Кайя, снова пряча оружие и раздражённо сдёргивая завязку с косы. Дьявол, как же она может хранить наследницу трона, если увлеклась так, что не заметила чужого присутствия в двух шагах от себя?!
– Это было бы нечестно по отношению к тебе, – проговорил он серьёзно, хотя в серых глазах угадывалась смешинка, – или ей так показалось от злости? – Не вини себя за то, что ничего не заметила, пока я не открылся. У меня, видишь ли, есть определённые способности…
– Ты чародей? – успокаиваясь, спросила Кайя, с любопытством разглядывая его.
Он пожал плечами, проводя ладонью по растрепавшимся волосам:
– С чародейским даром надо родиться, а я просто учёный. Хотя не без способностей.
Теперь он улыбался открыто. На правой щеке появилась ямочка. Кайя вдруг поняла, что он не намного старше её – может быть, лет на пять-семь.
– Я забыла, как тебя зовут, мудрец, – проворчала она, подавляя желание улыбнуться в ответ – нечего баловать! А то мудрецов она не видела… Правда, все они были совсем стариками.
– Габриэль, – просто сказал тот. – А ты – Кайя, новая телохранительница принцессы Лораны. Могу я задать тебе нескромный вопрос?
Ого!
– Спрашивай, – выдержав должную паузу, царственно кивнула она.
– Почему ты избрала для себя такой путь?
– Какой? – так и вспыхнула Кайя, куда делась невозмутимость. – Неженский? Так ты тоже считаешь, как большинство воинов, что женщина годна только на то, чтобы готовить для мужчины еду и вынашивать ему детей?
Габриэль покачал головой.
– Нет. Хотя я думаю, что для женщины более естественно дарить жизнь, нежели отнимать. Просто мне кажется, что ты, лично ты, способна на большее, чем постоянные игры со смертью.
Кайя на миг потеряла дар речи.
Пока длился этот странный разговор, мудрец ошеломлял её всё больше. Никто на свете, даже бывший любовник, даже побратимы или наставник, не подбирался к ней так близко. И ведь за какой-то миг! У неё даже кончики пальцев похолодели, как перед боем.
Наверное, он всё-таки чародей, хоть и не признаётся.
– Зачем ты наблюдал за рекой? – резко сменила она тему беседы, не ответив на его вопрос.
Габриэль снова улыбнулся – на сей раз понимающе:
– Хочу улучшить судоходные качества наших кораблей, – жестом ярмарочного фокусника он извлёк из-за пазухи маленький аккуратный кораблик в полной оснастке и поставил его на свою широкую ладонь. – Вот.
– Тебе, я вижу, совсем нечем заняться на королевской службе, мудрец, – язвительно фыркнула Кайя, отдёргивая непослушную руку, так и потянувшуюся к дивному кораблику. – В игрушки играешь?.. Хм… Какие странные мачты…
– Ты заметила? – ещё больше оживился Габриэль. – Знаешь, этот малыш преодолевает милю до устья гораздо быстрее, чем кораблик с обычной оснасткой.
– Это, может, случайность? – поддела его Кайя, насмешливо вскинув бровь. – Просто обычный кораблик мог зацепиться за корягу или…
– Я повторил этот опыт несколько раз. Результат всегда был один и тот же. – Мудрец помедлил. – Тебе ведь интересно всё это? Значит, я правильно угадал – ты способна на большее. Хочешь посмотреть мою лабораторию? У меня есть особый… прибор, с помощью которого можно наблюдать за звёздами.
Кайя даже забыла, что хотела рассердиться на то, что он опять говорит о ней лишнее:
– Смотреть на звёзды? О!..
– Ты сможешь придти ко мне сегодня ночью? Твоя служба у принцессы Лораны это дозволяет?
– О! – повторила Кайя растерянно. И вдруг ей неудержимо захотелось смутить его, пробив броню этого спокойствия. Она лукаво прищурилась. – Значит, прибор? Это теперь так называется?
Габриэль непонимающе моргнул, ещё раз. Взгляд его стал растерянным и даже слегка обиженным:
– Я не… Я ничего не имел в виду, кроме того, что сказал!
Кайя выдержала драматическую паузу и наконец заливисто расхохоталась:
– Значит, ты ничего не имел в виду? Даже не знаю, что счесть более оскорбительным!.. – Оборвав смех, она легко коснулась его руки: – Извини. Сегодня я на страже в опочивальне. Другой телохранитель сменит меня через две ночи. Я приду. В полночь.
– Я буду ждать тебя, воительница, – Габриэль степенно поклонился. – А теперь я ухожу – тебе, наверное, не терпится освежиться после своих… занятий.
Кайя открыла было рот, но промолчала, лишь проводила глазами его рослую фигуру. Почему-то её задело, что он так ни разу и не обернулся.
Она опустилась на колени и пристально вгляделась в собственное отражение на глади озерка. Как, почему этот незнакомец враз увидел в ней то, чего другие даже и не пытались разглядеть?
Кайя ударила ладонью по воде. Полетели брызги.

* * *
Сидя в разворошённой постели, Катя помотала головой. Отчаянно захотелось курить, хотя она бросила больше года назад.
– Вот это сон! – вслух проговорила она, не узнавая собственного голоса.
В ладони всё ещё чувствовалась рукоять меча – короткого, но тяжёлого, отлично сбалансированного… Что такое тяжесть меча в руке, Катя хорошо знала по ролевым играм – на ролевушки она ездила до сих пор, когда время позволяло.
Только этот меч был не бутафорский.
Боевой.
Выскочив из постели, она подбежала к зеркалу.
За собственными чертами смутно проступало другое лицо – более скуластое, более смуглое, с шире поставленными, но тоже тёмными, яркими, вопрошающими глазами.
– Кайя… – снова вслух произнесла она и метнулась обратно к постели, нашаривая на полу брошенный вчера возле софы ноутбук. – Надо записать!
Она отчаянно цокала по клавиатуре, торопясь поймать ускользающие видения… слова… лица… голоса…
Как же его звали, как его звали, чёрт побери, этого мудреца?!
Габ… Габриэль…
Захлопнув ноут, она откинулась на софу.
Почему он кажется таким знакомым, этот человек из неведомо каких далей?
«Иди. Есть и другие миры, кроме этого…»

* * *
В последующие две ночи Катя ложилась в свою постель так осторожно, будто готова была вскочить в любой момент. И просыпалась с чувством облегчения и смутного разочарования.
На третью ночь ей пришлось дежурить в пожарной части – не без происшествий, что было чертовски выигрышно для репортажа, но, к счастью, и без жертв, – и она рухнула на софу, не разбирая постели. Никаких таких снов она уже не ждала, и последней связной мыслью было: «Будет тяжёлый день»…

* * *
«Будет тяжёлый день», – подумала Кайя, взлетая по крутой винтовой лестнице в обиталище мудреца.
Предыдущие две ночи она провела у опочивальни принцессы, лишь иногда сторожко задрёмывая, а сегодняшняя ночь будет отдана ему.
Мудрецу.
Габриэлю.
Сердце, вздрогнув, странно замерло.
Что за глупости!
Он, наверно, услышал или почувствовал её приближение, хотя она старалась ступать совсем неслышно. Дверь наверху лестницы вдруг распахнулась, и она поймала себя на том, что улыбается навстречу его спокойной улыбке.
Точно, глупости…
Мудрец церемонно отступил назад, давая ей пройти.
– О! – произнесла Кайя, вспыхнула и досадливо прикусила губу. Ну почему в его присутствии она то и дело произносит это дурацкое «о», как пятилетняя девочка, которой показали новую куклу?! Но лаборатория мудреца поистине ошеломляла.
Глаза у Кайи разбежались – ей хотелось завертеться волчком, чтобы рассмотреть и потрогать сразу всё: модели кораблей, чучела диковинных птиц и зверей, сосуды причудливой формы с разноцветным содержимым, карты невиданных земель на стенах, огромный странный шар с рельефными изображениями на подставке посреди комнаты…
– Это наша земля в миниатюре. Называется глобус, – живо пояснил Габриэль, откровенно наслаждаясь её восторгом. – Мы сейчас находимся вот здесь. – Он повернул шар и коснулся длинными чуткими пальцами точки на нём.
Кайя наклонилась поближе:
– Как… как это было сделано? Ты сам сделал его?
– Не только я, но многие учёные. Я хорошо знаю некоторые страны – Феррану, например.
По её спине пробежал зябкий холодок, и она едва удержалась, чтобы не поёжиться. Порывисто отвернулась:
– Вообще-то я пришла посмотреть не на землю, а на звёзды! Покажи мне их, мудрец!
– Хорошо, воительница, – после паузы медленно проговорил он. Спиной она чувствовала его внимательный взгляд. – Надо подняться ещё выше.

Загадочный прибор состоял из нескольких трубок разной толщины и длины, нацеленных в ночное небо. Габриэль заглянул в меньшую из них, покрутил какое-то колёсико сбоку и молча поманил к себе Кайю.
И она замерла, не в силах вздохнуть, не в силах оторвать взгляд от распахнувшейся перед нею бездны…
Сотни и сотни сотен сверкающих бриллиантов на иссиня-чёрном бархате неба – совсем рядом, так близко…
Опомнившись, она отдёрнула пальцы, невольно вцепившиеся в локоть Габриэля, и посмотрела ему в лицо.
И утонула снова – в глазах, таких же глубоких как звёздное небо над их головами.
Габриэль первым нарушил молчание:
– Каждый раз, когда я вижу это, то думаю, что Вселенная так же безгранична, как человеческая душа. Так же величава и непознаваема. Так же прекрасна…
– Ты мудрец или поэт? – хрипло пробормотала Кайя, отворачиваясь, чтобы уйти от этого пристального взгляда. – Так же прекрасна?! Так же страшна и так же черна!
Она резко отпрянула от его протянутой руки, едва не задев чудесный прибор.
– Что гнетёт тебя, воительница? – тихо спросил Габриэль.
Кайя повернулась к нему, бессознательно зажимая ладонью горло, будто пытаясь удержать готовые сорваться слова.
Зарыться лицом в это надёжное плечо, укрыться в этих больших руках, выплёскивая наконец тоску и боль, раствориться в этих глазах, которые поймут, которые…
Простят.
Она отчаянно зажмурилась:
– Нет! Это моя ноша, мудрец, не твоя…
– Кайя…
– Нет!.. – Она выпрямилась, гордо вскинув голову, и положила руку на рукоять меча. – Мне пора, мудрец. Спасибо тебе… за звёзды.

* * *
На этот раз Катя очнулась на полу возле софы.
И на этот раз она по-настоящему, до судорожного озноба, испугалась.
Почему продолжается этот невообразимый сон?!
Она никогда не была ни верующей, ни суеверной, в шутку именовала себя агностиком, считая, что если и существует некое Нечто, то лично ей сталкиваться с ним не приходилось. И слава Богу, ха-ха.
«Есть и другие миры, кроме этого…»
Она схватила мобильник и начала лихорадочно пролистывать список контактов, где были телефоны экстрасенсов, с которыми столкнула её судьба за годы журналистской карьеры.
«Что за бред! Опомнись, Катерина!»
Вот что сказала бы мама.
Катя отбросила мобильник.
Так. Сегодня она переночует у мамы, а завтра… завтра видно будет.
Она потёрла ладонями заледеневшие локти, вскочила и подошла было к зеркалу, но застыла, не решаясь в него заглянуть.
Больше всего её напугала тьма, притаившаяся в этой девушке… Кайе.
Будто бы эта тьма таилась в ней самой.

* * *
– Ну ма-ам!
– Да, твоё слишком внезапное появление на ночь глядя как-то настораживает, хотя ты, конечно, обещала приехать, и я очень рада, – мама аккуратно положила Кате на блюдце вишнёвое варенье, а рядом – вышитую салфетку. – Ничего не случилось? Тебя, может быть, кто-то преследует? Катерина?
– Мамуля, я тебя умоляю! – Катя со стуком поставила чашку на стол и воздела к потолку глаза и ложку. – Ну кто меня может преследовать?!
Кроме снов…
– Ну, с этими твоими… репортажами – кто угодно! – Мама махнула рукой и принялась нарезать сыр и ветчину кружевными ломтиками.
– Ага, пожарник, хирург и пара… – Катя прикусила язык и сделала вид, что поперхнулась чаем.
Мама вопросительно подняла тонкие брови:
– Пара..?
– Пара байкеров, – выкрутилась Катя и цапнула с дощечки сразу несколько кусочков ветчины.
– Уже и минутки подождать не можешь, как маленькая, – мама укоризненно покачала головой и подлила ей в чашку кипяток. – Ты ещё больше похудела. Что ты ешь на работе?
– На работе я не ем, мама, на работе я закусываю! – фыркнула Катерина, хватая кусок сыра. – Шутка! Мамуль, я тебя люблю! – потянувшись через стол, она звонко чмокнула маму в щёку. – А папа скоро вернётся из командировки?..
– В четверг. У тебя точно всё в порядке?
– Точнее быть не может! – жизнерадостно заверила Катя и схватила заварочный чайник.
Ещё как может…
Она долго лежала, упорно таращась в потолок своей бывшей комнатки, которую мама до сих пор именовала «детской». Но глаза сами так и слипались. Наконец сдавшись, Катя трижды пробормотала про себя, как молитву, почти забытое бабушкино «Куда ночь, туда и сон», и провалилась, будто в яму.
«Пожалуйста… Я не могу…»

* * *
«Не могу.
Но ты должна, Кайя!
Он сказал…
Дарить жизнь. А не отнимать».
Кайя прижала ладонь к животу.
Суждено ли ей когда-нибудь подарить жизнь?
Она вскочила, мгновенно оделась, застегнула доспехи.
Копьё. Меч. Кинжал.
Всё, что понадобится в завтрашнем бою.
Если боги смилостивятся и позволят ей столкнуться с человеком, чьё лицо так долго виделось ей в кошмарах.
Да продлятся дни принцессы Лораны – девчушка отпустила её на битву, когда Кайя поведала ей обо всём. Фиалковые глаза маленькой принцессы, внимательно слушавшей её рассказ, были не по-детски серьёзны. Эта девочка когда-нибудь станет настоящей королевой, матерью своего народа.
Кайя бежала всю дорогу до озерка, напевая про себя боевой марш Ферраны.
Она до изнеможения отрабатывала удары копьём и увёртки, потом перешла к упражнениям с мечом и кинжалом. Остановилась, только когда поняла, что тело на грани изнеможения. Надо дать ему отдых для завтрашней битвы.
Она с размаху бросилась в тёплую воду нагревшегося за день озерка.
Не думать ни о чем.
Только ни о чём не думать!
Кайя поспешно обтёрла себя ладонями, стряхивая воду, набросила одежду.
Сейчас она была начеку, но всё равно не поверила своим ушам, когда камыши вдруг тихо зашуршали, раздвигаемые осторожной рукой.
Он. Это он.
Она распласталась на песке, в тени валуна, затаив дыхание. Сердце неровно билось.
Как он узнал, что она здесь?!!
Кайя запрещала себе думать о нём весь этот месяц, что они не виделись. Точнее, видели друг друга, но мельком и изредка, на каких-нибудь нудных церемониях, когда она стояла, замерев у кресла принцессы, а Габриэль о чём-нибудь вполголоса беседовал с другими придворными или даже с самим королём.
Однажды она видела, как мудрец демонстрировал королю Мартину свой чудесный кораблик, а король с любопытством трогал пальцем мачты, расплывшись в совершенно мальчишеской улыбке.
Кайя ни взглядом, ни жестом ни разу не показала, что вообще видит Габриэля, скользила глазами по его лицу так же равнодушно, как по лицам других придворных, делая вид, что не замечает его пытливых выразительных взглядов.
«Нет, мудрец.
Ты ничего больше не узнаешь обо мне, ты не приблизишься ко мне, пока я не сделаю то, что должна сделать.
А потом я, может быть, буду уже мертва. Если повезёт.
Уходи!
Не ищи меня, Габриэль».
Кайя услышала его разочарованный вздох – видимо, он решил, что она уже ушла.
Снова зашуршали камыши.
Она уткнулась лбом в сырой колкий песок и беззвучно разрыдалась.

* * *
Катя заворочалась во сне, едва слышно застонав, на миг распахнула глаза, пытаясь вырваться из паутины этого сна, чувствуя, как горячие слёзы обжигают ей щеки.

* * *
Полуденное солнце палило беспощадно, выжимая струйки пота изо всех пор и без того изнемогающих тел.
Пот, кровь и рвота.
Вопли, стоны, пронзительное лошадиное ржание и отчаянная ругань.
Выпущенные из распоротых животов кишки, расколотые черепа, острые обломки костей, торчащие из зияющих ран.
Вот он, истинный лик битвы, о которой потом будут слагать возвышенные оды.
Вот он, человек, к которому Кайя прорывалась сквозь ряды своих и чужих.
Чёрный Бран, командир мечников князя Эврила, союзника короля Мартина в этой битве, повернулся к ней, оскалившись в усмешке, которая мерещилась ей вот уже двенадцать лет.
Наконец-то!
– Эй, щенок! – гаркнул Бран, уставившись на неё налитыми кровью шальными глазами. – Чей ты оруженосец? Поди сюда, помоги мне перевязать чёртову рану! Проклятье, я чуть было не лишился яиц!
Он весело выругался, крепко зажимая ладонью бедро пониже кольчуги.
Кайя метнулась к нему, но остановилась, не добежав пары шагов.
Мама. Отец. Брат. Сёстрёнки.
– Чего встал? В штаны наложил? – захохотал мечник. – Да, я Чёрный Бран! Узнал?
– Узнала, – негромко поправила его Кайя, снимая и отбрасывая шлем. Кудри рассыпались по плечам. – Сейчас ты умрёшь, – сказала она просто. – Защищайся!
– Чего-о? – неверяще протянул Бран, машинально беря меч наизготовку. – Девка?! Да ты кто такая?
Не отвечая, она взмахнула мечом. Клинки скрестились со скрежетом.
Он был опасен, как раненый вепрь, но Кайя уже не была восьмилетней девочкой, распластавшейся на трупах родных. Она была воительницей.
Она уворачивалась и вновь рубила, отступала и нападала, пока он наконец не дрогнул. И, почувствовав это, девушка из последних сил удвоила натиск.
– Не сметь! – зло зарычал Бран своим подбегающим воинам. – Я сам прикончу эту сучку! Я…
Острый, как бритва, кинжал Кайи вошёл ему в горло, и слова перешли в сдавленный хрип, но, повернувшись к ней, Бран нанёс последний, самый страшный удар.
Кайя отпрянула, уже понимая, что не успевает, не успевает уклониться...
Что ж, долг исполнен.
Прощай, Габриэль.

* * *
– Катерина, Катя! Очнись! Ты вся горишь… Да что такое с тобой, Господи!
Что-то мокрое легло ей на лоб, капли упали на пересохшие губы.

* * *
– Пить…
Кайя медленно разлепила воспалённые веки.
Над головой маячила туго натянутая тёмная ткань. Остро и дурманяще пахло травами.
«Палатка лекаря», – поняла Кайя.
Бой закончился. Она была жива, а Чёрный Бран – мёртв.
Как ни странно, она не чувствовала ни ликования, ни удовлетворения, а только тяжкую, бесконечную опустошённость.
Сцепив зубы до хруста, она попыталась приподняться на локтях с одеяла, на котором лежала, но беспомощно завалилась на бок, вскрикнув от пронзительной боли в правой руке.
В правой руке?
Не веря своим глазам, Кайя уставилась на тщательно забинтованный обрубок – всё, что осталось от её руки чуть ниже плеча.
Она медленно провела пальцами по сырым окровавленным бинтам, наконец-то ощутив звенящее облегчение.
«Я расплатилась»…
Теперь она могла смело принять королевскую кару.
– Кто пустил её на поле боя?! Она же телохранительница принцессы! – прогремел вдруг снаружи искажённый яростью и отчаянием голос
Габриэль?!
Полог платки резко отдёрнулся, и в проём хлынул яркий солнечный свет.
Всегда непроницаемое лицо застывшего на пороге Габриэля передёрнулось, как от острой боли.
– Это принцесса отпустила меня, – переглотнув, хрипло проговорила Кайя и отвернулась, чтобы не видеть этой муки в его взгляде.
Не говоря больше ни слова, он двумя шагами пересёк палатку и опустился на колени возле постели, поспешно доставая из-за пазухи маленькую фляжку. Бережно приподнял девушку, подсунув ладонь ей под затылок.
Жидкость во фляжке была кисловато-терпкой, но пахла почему-то мёдом, и Кайя с наслаждением глотала её, чувствуя, как прохладные капли щекочут подбородок, падают на шею. Ощутив, как пальцы Габриэля осторожно стирают эти капли, Кайя в замешательстве приоткрыла глаза.
– Что он сделал тебе? – почти шёпотом спросил мудрец.
Девушка глубоко вздохнула, так, что голова опять закружилась:
– Когда в Ферране был переворот… двенадцать лет назад… – она остановилась. Габриэль задумчиво кивнул. – Мой отец принял сторону бывшего князя. Бран тогда командовал отрядом наёмников, которые уничтожали отступников и их семьи… – Кайя снова запнулась.
– Он погубил твою семью, а ты выжила и стала воительницей, чтобы отомстить, – медленно закончил мудрец.
– Чтобы стать сильной, – покачала головой Кайя. – И… да, чтобы найти его… если боги будут благосклонны…
– Они были благосклонны к тебе, а не к нему, – прозвучал чужой негромкий голос, и Кайя невольно вздрогнула. – Но он был нашим союзником.
У входа, пристально глядя на них, стоял король Мартин. Голова его была перебинтована, серый плащ – в бурых пятнах, тонкогубый рот сурово сжат.
Габриэль крепче прижал девушку к себе, и Кайя почувствовала, как отчаянно заколотилось его сердце прямо напротив её сердца.
– Я готова принять твою кару, властитель, – она вызывающе вскинула голову, не обращая внимания на вновь вспыхнувшую боль.
– Боги были благосклонны к тебе, – спокойно продолжал король, – но они взяли за это свою дань, – он кивком указал на её плечо.
– Ваше величество! – воскликнул мудрец, и король перевёл на него усталый взгляд:
– Она больше не сможет служить принцессе. Что станет с нею?
Кайя замерла, затаив дыхание.
– Я буду её руками, – просто и твёрдо промолвил Габриэль.
Скупая усмешка мелькнула на лице Мартина, и он, не сказав больше ни слова, шагнул прочь. Полог, качнувшись, опустился.
В полутьме палатки воительница и мудрец молча глядели друг на друга, глаза в глаза.
Каждый вбирал в себя другого.
Отдавал себя другому.
Кайя первой нарушила молчание.
– Ну вообще-то у меня ещё осталась одна рука, – выпалила она почти весело, – так что ты не очень-то задавайся, мудрец!
Габриэль ошеломлённо моргнул. Губы его задрожали, и он вдруг зарылся лицом в спутанные кудри Кайи, стискивая её в объятиях и осторожно покачивая, словно ребёнка.
– И я всё равно воительница, не забывай, – продолжала она прерывающимся голосом, зажмуриваясь и вжимаясь в него так, словно хотела раствориться в нём. – И ужас какая вспыльчивая. И вздорная. И ветреная. И упрямая. И.. много болтаю…
– Ну с этим-то последним я точно знаю, что делать, – выдохнул Габриэль, решительно беря её за подбородок.
Когда поцелуй наконец прервался, Кайя блаженно уткнулась носом ему в шею, и вправду ничего уже больше не говоря.
Она наконец была дома.

* * *
Катя осторожно села на кровати и ошеломлённо огляделась, чувствуя странную пронзительную печаль.
И… зависть?
Она отчего-то точно знала, что этот удивительный сон больше никогда не продлится.
Потому что всё закончилось.
Кайя, воительница, обрела мир.
«А ты, Катерина?»
К стакану с клюквенным морсом на тумбочке была приложена записка. Мамин строгий учительский почерк.
«Меня срочно вызвали в школу. Буду после двух. За тобой кое-кто присмотрит. Веди себя хорошо и выпей лекарство, которое он тебе даст».
Он??
Обо всём уже догадываясь, Катя вихрем соскочила с постели и запахнула на себе мамин махровый халат, готовая вылететь за дверь. Но перед глазами вдруг зарябили радужные круги, и она покачнулась, слепо протягивая вперёд руку, чтобы не упасть.
Чьи-то большие ладони поддержали её.
Подняв голову, Катя ошеломлённо встретила прищуренный, тёплый, знакомый взгляд. По спине пробежала дрожь.
«Габ..?»
– Дима? – запинаясь, пробормотала она.
– Вообще-то Митя, – голос был тоже знакомым и самую чуточку насмешливым. – Вот мы и встретились.

@темы: фэнтези, твор4ество, Габен/Гексли, фики, Русреал

Название: Сыщица и вор
Автор:  sillvercat
Рейтинг: R
Жанр: романс
Категория: гет
Размер: мини
Пейринг/Персонажи: Лон/Биттер
Краткое содержание: Коса находит на камень, когда удачливый вор натыкается на упрямого полицейского. Да ещё если полицейский – противоположного пола. Да ещё если они знакомы с детства...
От автора: Антизаказ на Соционикфикс (становится традицией...)
Читать дальше По соционике: Джек Лондон (Лон)/Робеспьер (Биттер)




* * *
Ну и чего ты добился, взломав мою почту?
Ты злишься – я рад .
Я не злюсь! Много чести для такого прощелыги, как ты!
Много лишних слов и восклицательных знаков для такого правильного сухаря, как ты .
Я не сухарь!
Против слова ПРАВИЛЬНЫЙ ты не протестуешь? Колись, детка, ты до сих пор девственница?? .
Ты отвратительный пошляк!
Я тоже тебя люблю, милая .
Я тебя посажу, вот увидишь.
Поспорим? На твою девственность .
Да пошёл ты!..
Я пошёл. А ты поймай меня… если сможешь.

читать дальше

* * *
Кап.
Кап.
Кап.
Специально для него, что ли, устроен в элегантном и высокотехнологичном поместье Виллардов этот вонючий подвал?
Вопрос риторический…
Конечно, для него.
Лон скрипнул зубами.
Он уже успел обследовать каждый уголок этой ловушки, отыскав даже соединение склизких труб, откуда и капала вода. Выхода не было.
Мышеловка захлопнулась.
И он абсолютно точно знал, кто её захлопнул.
Сука.
– Ты проспорил.
Холодный уверенный голос обжёг его, как удар хлыста.
Лон лихорадочно огляделся. Где, откуда..?
– Ты никогда не умел проигрывать, даже в школе.
– Я всегда выигрывал! – Лон с размаху саданул кулаком по стене, не замечая, что разбивает руку в кровь.
– Значит, пора учиться проигрывать. Я научу тебя.
Неожиданно успокоившись, он прищурился:
– Ладно, я облажался. Никакого Глаза Будды у Виллардов не было, да? Умно, признаю. Ты никогда не была дурой. Только синим чулком в очочках. Кстати, почему ты до сих пор носишь очки, Биттер?
– Они мне идут. Всё, Лон. Надеюсь, ты нескоро выйдёшь на свободу.
Он искренне, заразительно расхохотался.
– Глупышка! Надейся, надейся. Я и недели там не пробуду, поспорим?
Она не ответила.
В потолке над его головой распахнулся люк.
– Вы имеете право хранить молчание…

* * *
Вот и я, Биттер. Соскучилась?
Вместо недели – месяц. А это был трудный месяц, верно, Лон?
Чепуха. Это был хороший урок. И я знаю, кого мне за него благодарить.
Угрожаешь?
Размечталась!
Я поймала тебя один раз – поймаю ещё.
Хоть у тебя и суперпроцессор в голове, ты можешь только перебирать варианты. Где тебе понять меня. Я больше не попадусь.
Размечтался!


* * *
Вместо грязного подвала был грязный овраг.
Темнота, как в заднице.
Левая нога если не сломана, то вывихнута уж точно.
– Я становлюсь смешным, – Лон произнёс это вслух, не узнавая собственного голоса, и, пытаясь взять себя в руки, длинно выматерился. Не помогло. – Нет, срань Господня. Не-е-ет!
В лицо ударил свет фонаря, и он заслонился локтем.
– Сдаёшься?
Луч слегка отклонился, и он смог её разглядеть – высокую, стройную, рыжие волосы собраны в аккуратный пучок, выражения глаз не разобрать за стёклами очков, но он точно знал, какие они, эти глаза.
Серые, как море в шторм.
– Жаль, что у меня нет пистолета, – прохрипел он, откидываясь назад, стараясь не морщиться от пронзавшей ногу боли.
– Ты же не убийца, Лон. Ты мошенник и вор, – ровно сказала она.
– Пистолет совсем не для тебя, Бит, – пробормотал он, устало прикрывая глаза. – Неважно. Ладно. Твоя девственность опять спасена. Давай сюда свои наручники…
Она почему-то медлила. Слышалось только, как вдалеке стучат колёса поезда.
– Что, так плохо было в тюрьме? – спросила она вдруг.
– У меня внезапно обнаружилась клаустрофобия, – процедил Лон, не открывая глаз. – Какое тебе дело? Ты победила, можешь плясать. Я всё равно выйду. Всё равно. Скоро. А эти дурацкие очки ни фига тебе не идут… Бит? Бит?.. Биттер!

* * *
Ты что, спятила?
Отвали.
Ты зачем меня отпустила? Пожалела?
Отвали. Как нога?
В больнице пришили новую. Шутка
Смешно.
Нет, серьёзно, почему ты меня отпустила? Я тебе, что, нравлюсь, агент Биттер? О! А это мысль!!! Почему она раньше никогда не приходила мне в голову?
Не льсти себе, придурок. Просто… кого я буду ловить, если ты загнёшься в тюрьме?
Я б не загнулся.
Я читала тюремные рапорты. Тебя чуть не убили там, бешеный.
Как выяснилось, я предпочитаю традиционную ориентацию.
Удивительно
А тебя что, грызла бы совесть, если бы я сдох? Вот умора! Ты бы пришла поплакать на мою могилку?
Заткнись, Лон.
Ты хоть плакать-то умеешь, Бит?
Пошёл нах!
Ты даже выматериться толком себе не позволяешь. Зачем ты живёшь, вся такая правильная?
Сволочь. В следующий раз ты у меня точно сядешь. Не пожалею.
Насмешила . И запомни, что я тебе сказал насчёт очков. Не прячь глаза. Они у тебя очень красивые.
Убью.



* * *
Теперь в грязи лежала она.
И ноги у неё тоже оказались очень красивые – длинные и стройные. Колготки порваны на коленях, в дырах краснели ссадины, как у пацанёнка.
Лон болезненно поморщился и вздохнул. Присел на корточки.
– Добегалась, агент Биттер?
Она вскинула острый подбородок и отвернулась.
Очки, как ни странно, не разбились.
Он протянул руку и сдёрнул их:
– Так-то лучше.
– Эй, эй! – Это подали голос и зашевелились сзади его обалдевшие было напарнички. – Ты чего там? Пришить надо девку!
А эти уроды могут быть опасны. Чёрт, придётся драться, и сразу с обоими. А, насрать.
Страха в её глазах по-прежнему не было. Только вопрос.
– Как ты мне д-дорога, Бит, – пробурчал он свирепо, выпрямляясь и оборачиваясь. – Забирайте себе бабки, только валите отсюда побыстрее. Ну?!
– Да ты чего, Лон? – промямлил один из напарников. – Кто эта девка?
– Кто-кто… Моя школьная подружка, кто. Валите, я сказал!
В его руке появился револьвер.
– Ты же не носишь… оружия… – вымолвила она, чувствуя, как крепкие руки осторожно подхватывают её. – И я не твоя… не твоя подружка…
– Я это с удовольствием исправлю… – пообещал Лон, блеснув шальной ухмылкой.
– Кретин, – она уронила голову ему на плечо, теряя сознание.
– …Но попозже, – закончил он, торопясь к автомобилю.


* * *
Как здоровье, красавица? Ждёшь меня?
Отвали.
Ты неоригинальна. Кстати, Биттер, за тобой должок.
Не смеши.
Уговор дороже денег, милая. Ты ловила меня, но не поймала. Я пришёл получить своё.
Охренел? Куда пришёл?!
Да брось ты свой сраный ноут… Я здесь.


* * *
Она вскинула расширившиеся глаза.
Лон сидел на подоконнике, помахивая мобильником, и весело скалился.
– Псих, это же больница! – зашипела она, судорожно стягивая на груди казённую рубаху.
– Именно этот факт меня особенно возбуждает, – сообщил он, бесшумно спрыгивая на пол. – Но ещё больше… – он пристально оглядел её, – меня возбуждает эта дивная зелёненькая рубашонка…
– Ты больной, – пробормотала она дрогнувшим голосом, пытаясь прикрыться простынёй.
– Ты в больнице, значит, больная как раз ты, – фыркнул Лон, откровенно наслаждаясь каждым словом. – Кстати, – он посерьёзнел. – Ты в порядке?
– Я при смерти, – отрезала она, продолжая распутывать скомканную простыню, но не выдержала его взгляда. – Лёгкое сотрясение мозга и ушибы средней тяжести. Доволен? Убирайся!
– Ага, щаз прямо, даром я по стене лез, – он легко выдернул простыню из её ослабевших пальцев. – Пора тебе, наконец, начать получать от жизни удовольствие. Подвинься.
– Дверь хоть запри, при…дурок… Ло-он… ох… что ты де…
– Ш-ш-ш… – прервав поцелуй, он прижался лбом к её виску. – Наконец-то я тебя поймал.

@темы: Альфа, Гамма, Робеспьер, гет, фики, американские тексты, Джек Лондон

Название: Разбойница и поэт
Автор:  sillvercat
Рейтинг: R
Жанр: романс, ангст
Категория: гет
Размер: миди
Пейринг/Персонажи: Джорджина/Серж, Джорджина/Оноре
Краткое содержание: Серж, трепетный и нежный поэт попадает в разбойничье логово, – в крепкие руки прекрасной разбойничьей атаманши, – и тут выясняется, что он может быть не только нежным и трепетным...
От автора: Антизаказ на соционикфикс: socionicfics.diary.ru/p159287117.htm
Читать дальше По соционике: Жуков (Джорджина)/Есенин (Серж), побочный Жуков (Джорджина)/Бальзак (Оноре)

Предупреждение: слэш, ПВП, детали и описания природы, погоды и тончайших душевных телодвижений, а также исторические реалии… нервно курят в сторонке.



* * *
– Ты хоть знаешь, кто я такая, сопляк? – в низком, хрипловатом, но тем не менее чертовски музыкальном голосе прозвучала нескрываемая издёвка. – Знаешь, что ты здесь не хозяин, хоть Форест Хилл и на графской земле стоит?
Серж судорожно сглотнул, но взгляда не опустил. Потому что просто не хотел показать ей хоть каплю слабости. И потому что просто не мог оторвать зачарованных глаз от этого смуглого дерзкого лица в ореоле разметавшихся чёрных кудрей.
Конечно, он знал, кто она такая. Ещё бы! Соседи заботливо просветили на этот счёт новоиспеченного наследника родового гнезда чуть ли не в день его возвращения с континента.
Королева разбойников.
Хозяйка Форест Хилла.
Планировавшая набеги своей шайки так виртуозно, что целая армия не могла ни предугадать её действия до, ни выследить после.
Незаконная дочь герцога и цыганки – по слухам.
Джорджина.
В голове совершенно некстати завертелись стихотворные строки, – ох, недаром дядюшка всегда так пренебрежительно именовал Сержа поэтишкой, – про «черное пламя волос» и «лиловоглазую Лилит».
Глаза у неё действительно сияли как аметисты, а изящество статной фигуры не могла скрыть даже мужская одежда – упершись взглядом в высокую грудь, натягивавшую ткань грубой куртки, Серж снова нервно переглотнул и залился краской до самых ушей.
Окружавшая их шайка грохнула хохотом, а разбойница презрительно сощурилась.
Темноволосый худой парень со шрамом на правой щеке, давеча так ловко сбивший Сержа с седла, встал рядом с нею, язвительно бросив:
– Видать, новый графчик с тобой лично решил познакомиться, Герцогиня, вот и заявился. Может, управляющему его пальчик послать или там ушко, для доходчивости, чтоб выкуп побыстрее нёс?
– Успеется, Оноре, – поморщилась Джорджина, – не пугай щенка раньше времени, а то ещё намочит свои моднявые штанишки.
Серж снова вспыхнул, но уже от ярости.
– Связать человека, а потом оскорблять – очень благородно! – бросил он звенящим голосом.
Джорджина вскинула темную бровь, внимательно разглядывая вытянувшегося в струнку пленника – серые глаза блестят гневным отчаянием из-под спутанных золотистых прядей, нижняя губа прикушена, подбородок вызывающе вздёрнут.
– Читать мораль, когда тебя связали, как цыплёнка – очень умно, – медленно проговорила она. – И где ты тут видишь благородных, а, ми-илорд?
Уже не обращая на Сержа внимания, она резко развернулась на каблуках, бросила через плечо:
– Суньте его пока под замок. Оноре, поставь часового. Записку управляющему передайте. А, и к записке…
Серж не успел и моргнуть, как аметистовые глаза, опушенные черными ресницами оказались прямо напротив его глаз.
Как и острие кинжала.
Он не шелохнулся, даже когда кинжал кольнул его чуть ниже левого уха, только чувствуя, как по шее скользнула тёплая капля крови.
Джорджина снова насмешливо прищурилась и, схватив пленника за волосы, мгновенно срезала светлую прядь. Потом таким же молниеносным движением выхватила из его кармана шелковый платок с монограммой:
– К записке приложите вот это. Пока. Для доходчивости.
Оноре молча кивнул, забирая у неё платок. От взгляда пленника не укрылось, как он на мгновение сжал пальцы девушки, и как та отстранилась, так же на мгновение улыбнувшись ему краем губ:
– И… Оноре, развяжите его. Никуда он не денется.

читать дальше

* * *
Совсем стемнело.
Устав наконец мерить шагами крохотную грязную хижину, куда его затолкали, Серж привалился спиной к бревенчатой стене и вытянул ноги.
И тут же вскочил, когда в замке заскрежетал ключ.
Джорджина аккуратно пристроила на крюк раскачивающийся фонарь и повернулась к пленнику. Тряхнула головой, подбоченилась, откровенно подставляя себя его потрясённому взгляду – от копны смоляных кудрей до длинных стройных ног, обтянутых домоткаными штанами. Неторопливо подошла, всё так же не спуская глаз с ошалелого лица Сержа, провела тонкими загрубевшими пальцами по царапине на шее, коснулась ямочки на щеке и наконец крепко взяла за подбородок.
Непослушным языком поэт пробормотал:
– Теперь твоя очередь познакомиться поближе?
– Совсем близко… – прошептала она, толкнув его к стене, и в тот же миг горячие обветренные губы властно накрыли его рот, срывая невольный стон. Сердце гулко забухало прямо в горле, в висках, в кончиках пальцев… и, когда она оторвалась от него, Серж застонал уже протестующе.
– А ты не умеешь целоваться, – пробормотала Джорджина, облизнув вспухшие губы. – Девушек у тебя, что ли, ещё не было, ми-илорд?
Даже в полутьме, наверно, было видно, как он опять отчаянно покраснел, потому что она дразняще засмеялась и по-кошачьи потянулась всем своим гибким телом, вновь жадно приникая к нему:
– Это пустяки, научу…
Узкая ладонь скользнула под его батистовую рубашку, обжигая кожу.
«Научу»…
И тут внезапным толчком в его памяти всплыло: Оноре берёт эту ладонь, сжимает нежно…
Севшим голосом Серж вдруг выпалил:
– Да, ты, наверное, поопытнее любой шлюхи будешь. Ты ж не только с этим Оноре здесь спишь? Со всеми?
Отшатнувшись, она вскинула тонкие брови, губы, только что прижимавшиеся к его губам, ошеломлённо дрогнули, и он подавил в себе желание зажмуриться – не от страха, а от подкатившего вдруг стыда.
В следующий миг из глаз поэта посыпались искры, а из носа хлынула горячая струя крови. Спасло его только то, что он успел-таки крепко вцепиться в тонкую руку, сжимавшую нож… но, чёрт возьми, острое, как бритва, лезвие неуклонно приближалось к его горлу, а вторая её рука с той же неженской силой давила на его шею, перекрывая доступ воздуху.
«Всегда хотел, чтоб моя смерть была красивой», – мелькнула нелепая мысль. Последняя?

* * *
Однако уже в следующий миг Серж осознал, что держится за саднящее горло, опираясь плечом на стену, чтобы не упасть, а Джорджина, яростно сверкая глазами, пытается вырваться из железной хватки Оноре.
– Прирежешь мальчишку – не получишь выкупа, Герцогиня, – проронил тот, лениво усмехаясь.
Та перестала вырываться и вдруг тоже усмехнулась, тряхнув растрепавшимися волосами:
– Подслушивал, лягушатник чёртов?
– Как можно, Герцогиня! Случайно мимо проходил… Если тебе вдруг пирожных захотелось – твоя воля.
– Засранец, – беззлобно буркнула она, выдёргивая локоть из его ладони. – Руки убери!
«Пирожных?!» – Серж даже закашлялся от возмущения и прохрипел:
– Слушайте, вы…
Слушать его, впрочем, никто не собирался. Джорджина, даже не взглянув на него, направилась было к двери, но вдруг остановилась и повернулась к Оноре:
– Свяжешь этого щенка. И вот ещё что…
Оноре едва удержался на ногах от полновесной оплеухи, а Серж невольно охнул.
– Это за пирожные, – пояснила она невозмутимо и вышла.
Оноре ухмыльнулся, глядя ей вслед и потирая скулу. Снял фонарь со стены и через плечо небрежно бросил Сержу:
– Дурак ты, милорд.
Дверь хлопнула, наступила кромешная темнота.
Ноги поэта подогнулись, и он бессильно сполз на земляной пол, обдирая лопатки о стену. Он даже не сопротивлялся, когда какой-то усатый верзила скрутил ему руки и ноги прочной колючей верёвкой, да ещё и пнул напоследок под зад, злорадно гоготнув.
«Так тебе и надо. Не просто дурак – идиот. Сперва в одиночку через Форест Хилл отправился, владения свои, видите ли, осмотреть понадобилось. Владелец!.. А ведь чёртов Оноре и тут прав оказался – ты действительно надеялся… надеялся…
Встретить её.
Встретил.
Боже…»
Шёлк её кожи, аромат волос, вкус прильнувших к его рту губ…
Отчаянно зарычав, Серж с размаху приложился затылком об стену. Помогло, но ненадолго.
Промучившись, как ему показалось, целую вечность, он всё-таки начал потихоньку задрёмывать, когда в замке снова скрежетнул ключ.
Сердце так и подпрыгнуло.
Проклятье!
Даже в слабом лунном свете, лившемся через полураскрытую дверь, ясно была видна обычная ухмылочка Оноре.
Ему-то какого рожна..?
– Чего это ты извертелся, как уж на сковороде? – поинтересовался Оноре, растягивая слова. – Вон, аж вывозился весь. Блохи кусают? Или поэму сочиняешь? Гордый и благородный наследник знатного рода и прекрасная предводительница пиратов?
Серж слегка оторопел:
– Ты-то откуда знаешь?.. Про поэму?
– Вид у тебя такой, – беззвучно посмеиваясь, Оноре присел на корточки, глядя в лицо пленнику.
– Возвышенный? – невольно заинтересовался тот.
– Хилый, – фыркнул Оноре. – Кудри до плеч, ручонки нежные, глазёнки наивные, приехал из Италии. Значит, или картинки мажешь, или стишки кропаешь.
Поэт только зубами скрипнул, отчаянно мечтая освободиться и показать мерзавцу, где раки зимуют. Впрочем, – как он тут же со вздохом мысленно признал, – показывать было особо нечего.
– Сам-то… – пробурчал он дрожащим от обиды голосом. – Лягушатник! Что ты тут делаешь? От Наполеона удрал?
Оноре на секунду опустил голову, а когда поднял, ухмылки на его лице уже не было.
– Хорош болтать, сопляк.
В лунном свете блеснула сталь кинжала.
* * *
Да сколько ж можно-то?!
Кажется, Серж выпалил это вслух, потому что разбойник сумрачно хмыкнул.
– Не ссы, господин граф, и не дергайся.
Разрезанная верёвка упала на пол, и пленник медленно сел, осторожно расправляя затекшие руки-ноги и оторопело уставившись на Оноре.
– Чего глазками хлопаешь? Пошли быстрей! Только тихо, понял?
Серж изо всех сил молчал, пока спящий лагерь не остался далеко позади. Черные кроны деревьев шумели высоко над головой – поднимался ветер.
– Гроза будет, – Оноре остановился, искоса посмотрев на поэта. – Давай-ка, дуй отсюда побыстрее, милорд, авось к утру до Миддлтона доковыляешь.
– Ты зачем это сделал? – не выдержал Серж. – С ума сошёл?
Оноре осклабился:
– Да не нужен ты мне тут. Вдруг ей опять что в голову взбредёт. Такого раньше не бывало, чтоб она… – Он запнулся.
– Ну… убил бы тогда, – предложил Серж чуть дрогнувшим голосом.
– Да на чёрта? – тот пожал плечами. – Я вообще не люблю убивать.
– А… она? Она тебя…
Разбойник поморщился:
– Что б ты понимал, птенчик. Мне, может… – он отвёл глаза и продолжал совсем тихо, – мне от её руки умереть за счастье. Лучше бы она, чем… Предчувствие у меня, знаешь… – Он осекся, зло взглянув в широко распахнутые глаза Сержа. – Да тебе-то что за печаль, сопляк? Вали уже отсюда!
– Стой, – тот ухватил его за рукав, останавливая. – Спасибо тебе.
Оноре дёрнул плечом, сердито стряхивая чужие пальцы.
– Да отстань ты! Птенчик…
Пройдя несколько шагов вдоль обрыва, разбойник неожиданно обернулся к застывшему всё на том же месте юноше:
– Чтоб ты знал… Она всегда была только моя.
И исчез за кромкой обрыва.
Серж опустился на влажную траву возле весело журчащего крохотного ручейка и, зачерпнув полную пригоршню ледяной воды, вылил её себе на голову.

* * *
Уже на другой день Серж стал кумиром живущих по соседству молодых леди, их маменек, тётушек и бабушек. Юный романтический герой, совершивший рискованный побег прямо из логова бандитов, оказался желанным гостем в каждом поместье. Приглашения сыпались градом.
Через неделю юный герой, сказавшись больным, заперся в библиотеке, страшно жалея, что не имеет пристрастия к спиртному. Напиться бы до упаду, чтоб хоть ненадолго всё забыть, но даже запах бренди вызывал, увы, стойкий рвотный рефлекс.
В дверь библиотеки деликатно постучали.
Серж возвёл глаза к потолку.
– Картрайт, я никого не хочу видеть! Сказал же – я болен! Неужели непонятно?!
– Милорд, это сэр Ридли, мировой судья, – драматическим полушёпотом провозгласил Картрайт, осторожно просовывая голову в дверь. – Он сказал, что у него для вас есть очень хорошие новости.
С мировым судьёй, как и с шерифом, Серж познакомился сразу после своего «подвига», причём очень тесно. Раз десять повторив и тому, и другому красочный рассказ о недолгом своём пребывании в разбойничьем гнезде, герой заработал у обоих репутацию редкостного недотёпы. Потому как не мог внятно описать ни места расположения оного гнезда, ни путей, к нему ведущих. О том, что, собственно, весь рассказ являлся высокохудожественным вымыслом, ни шериф, ни судья так и не узнали.
Багровое лицо сэра Ридли прямо-таки сияло от радости, как хорошо начищенный медный тазик. Казалось, что ещё немного, и он пустится в пляс.
Едва Серж спустился с лестницы в холл, сэр Ридли кинулся к нему:
– Вы не поверите!
От волнения он даже пропустил титул, обращаясь к новоиспеченному графу.
– Мы её поймали!
– Кого – её? – холодея от догадки, Серж замер.
– Эту преступницу, воровку, мерзавку, которая смеет именовать себя Герцогиней!
– Где? Как? – непослушными губами выговорил поэт.
– Вы будете смеяться, милорд, совершенно случайно – на ярмарке, на обычной сельской ярмарке неподалеку от Бедфорда! Их опознал и выдал трактирщик – недаром шериф распорядился повысить награду за поимку этой девки!
– Их? Вы сказали – их?
– Ну да. С ней был этот её хахаль, подручный, не помню кличку. Живьём его взять не удалось – девку подстрелили, и он защищал её, как бешеный волк. Людям шерифа пришлось его просто прикончить, а жаль – показательный процесс над двумя преступниками был бы куда эффектнее… Что-то вы побледнели? Вам нехорошо, милорд?
– Я просто не совсем… не совсем ещё оправился… – пробормотал Серж, не узнавая собственного голоса.
Ридли сокрушенно покачал головой, с лёгким презрением рассматривая перетрусившего неженку-соседа:
– А я вам хотел предложить полюбоваться этой волчицей в клетке – перед тем, как её утром перевезут в Лондон. Она сейчас за решёткой у шерифа, надо спешить, пока остальные бандиты не опомнились. Сэр Артур Пеннингтон и сэр Хиггс тоже горят желанием увидеть это зрелище. Моя бы воля – я б её голой на площади выставил. Было б на что поглазеть, а?
Сэр Ридли трубно захохотал, шутливо ткнув хозяина кулаком в бок.
Нечеловеческим усилием воли Серж подавил желание вцепиться гостю в жирное трясущееся горло.
– Конечно, я поеду с вами, – проговорил он спокойно. – Картрайт, распорядитесь, пожалуйста, чтоб Джозеф оседлал для меня вороного.

* * *
Шерифа Роджерса тоже так и распирало от радости, видимо, в предвкушении заслуженной королевской награды.
– Закуска перед главным блюдом! – торжественно объявил он своим знатным гостям, нестройной гурьбой столпившимся перед его конюшней, и распахнул настежь створки двери. – Полюбуйтесь-ка на голубчика!
Серж первым шагнул внутрь.
Шериф небрежно перевернул носком сапога распростертое на соломе тело. В неярких лучах заходящего солнца знакомая ухмылочка Оноре казалась совсем мальчишеской, а полуприкрытые глаза блестели будто бы в насмешливом прищуре. Страшная рана зияла на левом виске, а серая куртка была покрыта на груди коркой запекшейся крови.
– Узнаёте его, милорд граф? – обратился к Сержу шериф.
Серж молча кивнул.
– Кем был этот проходимец? – с любопытством поинтересовался кто-то сзади, кажется, сэр Пеннингтон.
Шериф пожал плечами:
– Француз. Бежал от Корсиканца. Говорили, что дворянин. Впрочем, все они так говорят… Был бы дворянином, не связался бы с разбойничьей шайкой. Рыбак рыбака, как известно…
«…защищал её, как бешеный волк…»
Серж с трудом проглотил подступивший к горлу ком.
«Теперь я буду защищать её. Клянусь тебе».

* * *
Это действительно была настоящая клетка. Как в зверинце. С толстыми железными прутьями, огромным замком и засовом.
Пахло сыростью, тленом… отчаянием.
Шериф выше поднял раскачивающий фонарь.
Но в полумраке не было видно ничего, кроме груды какого-то скомканного тряпья в углу.
– Это что, и есть Герцогиня? – разочарованно протянул Ридли. – Вы нам сегодня только какую-то падаль показываете, шериф!
– А говорили, что она красавица писаная! – выпалил Хиггс. – Проклятье, я же хотел всем похвастался, что первым её увидел!
– Пусть подымается, чего разлеглась? Эй ты, сучка! – гаркнул Пеннингтон. – Может, палкой в неё потыкать?
Джентльмены дружно захохотали.
Серж до боли сжал кулаки в карманах, медленно считая про себя до десяти.
– Или водой полить? – не унимался сэр Артур. – Чего она…
Не договорив, он шарахнулся прочь.
Распрямившись, как тетива, Джорджина встала возле решётки.
Голова вскинута, растрепанные волосы рассыпались по плечам, прикрывая разорванный камзол. Сквозь прорехи виднелись испятнанные кровью бинты. Аметистовые глаза потемнели и казались почти чёрными на бледном лице. Искусанные губы запеклись.
Джорджина обвела окаменевших джентльменов пылающим взглядом.
– Будьте вы прокляты! – голос её зазвенел. – Выродки!
Глаза её на секунду встретились с глазами Сержа, и он перестал дышать.
Отчаяние, мука, вызов, ненависть – всё смешалось в этом взгляде.
– Ведьма! – опомнившись, пролепетал Хиггс. – Пойдёмте отсюда! Я не хочу цыганского проклятия…
Пеннингтон уже резво устремился к выходу, бормоча себе под нос грязные ругательства. За ним столь же проворно поспешил Ридли.
Шериф деловито наклонился к засову, потом подёргал замок.
– Я приду, – беззвучно выговорил Серж одними губами. – Слышишь?
Тёмные, как омуты, глаза ещё больше расширились, и ресницы, дрогнув, медленно опустились.
А в следующий миг её уже не было возле решётки.

* * *
После третьей бутылки бренди джентльменов, собравшихся у камина в доме шерифа, изрядно развезло. Скабрезные разговоры, конечно же, крутился вокруг запертой в подвале пленницы. Серж только изредка прополаскивал рот глотком спиртного, не чувствуя ни вкуса, ни запаха, и стараясь пропускать мимо ушей куртуазную беседу.
– А подвал надёжно заперт, сэр? – перебил он вдруг очередной похабный пассаж, поворачиваясь к шерифу.
– Боитесь, что волчица вырвется и набросится на вас, а, мой мальчик? – пьяно расхохотался Пеннингтон.
– Вы же видели, я проверил замки, когда мы выходили, – шериф полупрезрительно, полууспокаивающе усмехнулся. – Часовые на месте. Да и в любом случае, шайка нами обезглавлена, а без главарей бандиты вряд ли на что решатся. Вашей безопасности ничто не угрожает, милорд!
Когда на столе появились ещё три бутылки, Серж с наигранным ужасом откланялся и поспешил в отведенную ему спальню под новый взрыв хохота.
Выждав ещё немного, он перегнулся через перила маленького балкона – шум, доносившийся из гостиной, стал ещё громче. Брезгливо поморщившись, Серж осторожно перелез через перила и, тщательно примерившись, оседлал подходящий сук росшего рядом с балконом дерева. Быстро спустился вниз, не замечая, что в кровь обдирает руки.
В Форест Хилл он мог бы пройти даже с завязанными глазами. Но его остановили на первой же трети пути, как он и ожидал. Тот самый усатый верзила, что связывал его давеча в сарае, преградил ему путь.
Серж спокойно посмотрел прямо в его хмурое скуластое лицо:
– Я знаю, как её спасти.
– Не врёшь? – тот схватил его за плечо, блеснув глазами. – Как? Давай говори! Оноре тоже там?
– Он убит, – помедлив, сказал Серж, уже догадываясь по акценту парня, что он тоже родом с другой стороны пролива.
Позади них затрещали кусты, раздался голос:
– Чего ему надо, Вик?
Разбойник отозвался не сразу.
– Говорит, что поможет нам вытащить Герцогиню от шерифа.
…У Джорджины оказалось не так много людей, как когда-то со страху померещилось поэту – всего семеро. И все они были немногим старше его самого.
– Сколько часовых у подвала? – выпалил Вик.
– Трое.
– Годится!
Прошелестел смешок.
– Макс, ну и чего ржёшь? – Вик возмущенно оглянулся. – Скажи спасибо, что не пятеро!
– Да хоть десятеро, – хмыкнул плотный коренастый парень, названный Максом. – Делов-то… Эй, милорд граф, а как насчёт ключей от подвала?
Серж торжественно вынул из кармана связку ключей, которую он аккуратно подменил в кармане шерифа своей собственной – пальцы поэта оказались чертовски чуткими.
Тяжёлая ладонь Вика с размаху опустилась на его плечо, едва не сбив с ног.
– Да ты парень-гвоздь, милорд граф!
– Недолго мне ходить графом, – хмыкнул Серж, чувствуя какую-то горькую гордость. – Конфискуют поместье, и всё.
– Но ведь… она того стоит, – тихо промолвил Макс.
Остальные согласно закивали.
– Да не в этом дело… – покачал головой поэт. Запнулся, подыскивая слова, и наконец выпалил единственно верные: – Я просто её люблю.

* * *
В свою комнату Серж вернулся так же, как и покинул её – через балкон.
Дверь по-прежнему была крепко заперта изнутри.
Из гостиной доносился заливистый храп собутыльников. Бодрствовали, тихо переговариваясь, только часовые возле подвала.
Четвёртый час пополуночи – самое волчье время.
Не в силах усидеть на месте, Серж метался взад-вперёд по комнате, то и дело выглядывая в окно. И подпрыгнул, когда в кустах прямо под окном раздался тихий свист.
Он даже не заметил, как оказался внизу.
Вик лишь молча кивнул, отвечая на его немой вопрос, и поэта до костей пробрала ледяная дрожь – значит, с часовыми всё.
«Всемилостивый Боже…»
Вик похлопал его по плечу, криво усмехнувшись.
Ключ к первому замку Серж подобрал не сразу – тряслись пальцы.
«Не дёргайся, идиот! Вот так… Теперь внутрь. Где этот треклятый фонарь? А, вот же он…»
Джорджина стояла, вцепившись в решётку здоровой рукой. Она ни слова не сказала, увидев его, только на миг прикрыла глаза.
– Ты ранена, Герцогиня? – выкрикнул из-за его спины Вик.
– Чепуха! – отозвалась она, нетерпеливо тряхнув решётку. – Ну!
Скрежетнул замок, потом засов. Джорджина метнулась было прочь, но, пошатнувшись, снова ухватилась за решётку:
– Ч-чёрт!
Серж торопливо попытался подхватить её, – поразившись тому, какой лёгкой она оказалась, – но девушка рванулась из его рук, словно пойманная птица. Опалила взглядом:
– Не смей!
В следующее мгновение она уже летела вверх по ступеням подвала.
Макс настежь распахнул двери конюшни.
– Подожди! – прохрипел было Серж, едва поспевая за Джорджиной.
Поздно.
Она уже стояла над телом Оноре и молча смотрела на него, обхватив себя руками, будто от холода. Спутанные пряди занавесом скрывали её лицо. Опустившись на грязную солому, она осторожно провела пальцами по лбу мертвеца, по его полуприкрытым векам, насмешливым губам. Потом схватила какую-то валявшуюся рядом дерюгу и укутала Оноре с головой, будто спящего.
– Рыцарь ты чёртов… – Она судорожно втянула в себя воздух, но когда повернулась, отбрасывая назад волосы, глаза её были совершенно сухи. – Его здесь бросать нельзя, чтобы эти… глумились!
– Я о нём позабочусь, Герцогиня, – глухо отозвался Вик и закашлялся.
– Чего стоите тогда? Выводите всех лошадей, скоро здесь будут солдаты! – Вскочив на ноги, она оказалась лицом к лицу с Сержем, меряя его взглядом. Проговорила чуть слышно: – Возвращайся в дом, милорд граф, может, тебя и не заподозрят.
– Назад дороги нет, – откликнулся он так же тихо.
Она смотрела на него ещё мгновение, потом перевела взгляд на остальных:
– Мы все должны разделиться. Наверняка будет облава. Я…
Серж снова подхватил пошатнувшуюся Джорджину, и она уже не сопротивлялась, когда он поднимал её в седло своего вороного. Поэт неловко притянул её ближе к себе – чувствуя, как гулко забилось под ладонями сердце.
Его собственное сердце готово было совсем выскочить наружу.
Из окна дома прогремел выстрел – шериф наконец очнулся. Но было уже поздно – разбойники миновали ворота, а в конюшне не оставалось ни одной лошади.
Макс оглянулся на скаку, задыхаясь, выкрикнул:
– Куда теперь?
– Мы – в Развалины! – крикнула в ответ Джорджина. – Уходите из Фореста! Я вас найду! Вик!
– Я его у оврага похороню, Герцогиня, – хрипло ответил тот.
Пришпорив коня, он первым скрылся за деревьями.
Вздрогнув, Джорджина отвернулась, почти уткнувшись лбом в плечо Сержа. Но, искоса глянув на него, отстранилась.

* * *
Развалины действительно оказались развалинами – полуразрушенной сторожкой лесника в глубине чащобы на границе двух графств.
Джорджина молча показала ему на заваленный хламом люк в полу сторожки. Поднатужившись, Серж кое-как откинул тяжелую крышку.
Внутри обнаружилось настоящее убежище, размером с небольшую комнату. Было даже свежо – видимо, воздух проникал через специальные ходы, помимо люка. Сундуки, какие-то ящики… В углу большой глиняный кувшин, видимо, с водой. Постель небрежно застелена чистым клетчатым покрывалом.
Глянув на постель, Серж стиснул зубы, молясь, чтобы снова не опозориться и не покраснеть.
Пошарив в одном из ящиков, Джорджина быстро нашла свечу, спички, аккуратно пристроила зажжённую свечку на сундук и повернулась к поэту.
– Люк прикрой.
Серж поднялся на ступеньку, захлопнул люк, потом, поколебавшись, вновь открыл, поднялся ещё на одну ступеньку.
– Вы чего там, танцы танцуете, милорд граф? – в её измученном голосе проскользнула усмешка. – Не на балу!
Поэт аж взмок:
– Я, наверное, снаружи буду… покараулю… ты спи… отдохни… – голос его совершенно не слушался.
– Спи-отдохни… – передразнила она, тихонько засмеявшись. – Отдохнула уже… у шерифа в гостях. Помоги мне… плечо надо перевязать.
В ящиках нашёлся и спирт, и бинты, и ножницы. Спиртом Серж тщательно протёр руки, стараясь не смотреть, как Джорджина расстёгивает куртку, рубашку, распускает завязки сорочки, придерживая её на груди.
Она тоже на него не смотрела.
Осторожно смотав размоченные водой бинты, Серж скрипнул зубами – так чудовищно изуродовала пуля это золотистое плечо, будто изваянное античным скульптором.
«Попался бы тот урод, кто это сделал, задушил бы голыми руками»…
– Перевязывай давай, – Джорджина устало оперлась здоровым плечом о стену. – Не бойся. Всё заживёт.
– Не всё, – переглотнув, сказал вдруг поэт, встречая её внимательный острый взгляд из-под ресниц.
– Не всё, – помедлив, согласилась она.
Когда плечо было туго перевязано, он снова засуетился, торопливо собирая инструменты, складывая их обратно в ящик.
Джорджина поймала его за руку, останавливая:
– Перестань. Иди ко мне.
–– Ты не должна… – забормотал он, завороженно следя, как, уже не удерживаемая, сползает вниз её сорочка. – Я не потому… Ты не должна…
– Это ты мне должен, – перебила она, властно притягивая его к себе и жадно запуская пальцы в волосы. – И откуда ты взялся только… Ты, мальчишка…
Последние пуговицы на его рубашке она нетерпеливо оборвала, не отрываясь от его губ.

* * *
Свеча, затрещав, догорела и погасла. Счастливый, несчастный, потрясённый до глубины души, Серж бережно водил ладонью по смуглой нежной коже лежавшей на нём ничком Джорджины и отчаянно старался не думать.
Получалось плохо.
Девушка подняла голову:
– Что?
– Ты очень его любила? – выпалил Серж то, что намертво застряло в мозгу.
Та, вздохнув, перекатилась на бок и вытянулась рядом с ним на покрывале, глядя не на него, а куда-то вверх.
– Он мой друг. Он мне когда-то жизнь спас. И всегда спасал. Хватит болтать! Молчи и спи.
– А я?
Она приподнялась на локте, заглянув ему в глаза… нет, в самую душу.
– А ты… я не знаю. Так ещё никогда не было. Не знаю, что это. Замолчишь ты наконец?!
Серж снова раскрыл рот, но тонкие пальцы легли на его губы, накрепко запечатывая все готовые вырваться слова.
Уснуть он всё равно не мог, но старался дышать размеренно, притворяясь, чтобы не беспокоить её. И с оборвавшимся сердцем услышал, как она всхлипывает, тихо, почти беззвучно, вздрагивая всем телом.
Закусив губу так, что солоно стало во рту, он изо всех сил удерживался, чтобы не коснуться её, не прижать к себе, зная, что ранит её гордость.
Герцогиня…
Наконец затихнув, Джорджина сама повернулась к нему, легко провела рукой по щеке:
– Притворяешься, милорд граф?
– Ммммм… – отозвался он. – Я больше не граф.
– Ты всю жизнь свою разрушил. – Она снова внимательно всмотрелась в его лицо. – Всё потерял.
– Наоборот, – весело возразил Серж. – Всё получил!
– Мальчишка! – Она засмеялась, кладя голову ему на плечо. – И что теперь? Уедем? Куда?
– У моего банкира на счету ещё есть средства, – пробормотал Серж, зарываясь в её волосы. – Успеем забрать. Хочешь в Италию?
– Лучше в Америку, – сказала Джорджина серьёзно и повозилась на его плече, устраиваясь поудобней. – Там интереснее…
Она уже заснула, ровно дыша, а он всё лежал, перебирая в пальцах тяжёлые пряди её волос.
«Там я и уговорю её выйти за меня… Благослови, Боже, бедную Америку!»

@темы: твор4ество, соционика чтоб её, бредни, гет, фики, Жуков/Есенин, Жуков/Бальзак, для дам

Эта картинка у меня на рабочем столе.
Поэтому примерно 10-20 раз в день я рассеянно на неё гляжу и машинально бормочу:
– Какузу, хочу денег, спасибо.
Ну вы не поверите... но это РАБОТАЕТ!!!!

@темы: стран.ности, Наруто

...я была Достоевским. Ранимым, трепетным, страдающим интровертом. Когда, чОрт побирай, я трансформировалась в весёлого толстого трактирщика Гюго?!
И всё-таки в глубине души я по-прежнему Достоевский, да. В очень глубокой глубине.
УПД. А щас я понимаю, что не Достоевским. а Драем. Тииихим таким...

@темы: соционика чтоб её