Название: Королева
Автор:  sillvercat
Жанр: романс
Категория: гет
Рейтинг: R
Размер: миди
Пейринг/Персонажи: Андрей Королёв / Варя Жукова, Серёга Королёв, Ольга Васильевна, Махно
Краткое содержание: 16-летнюю Варю все зовут Жучкой, и только Король, Андрей Королёв, пришедший в их класс победителем, впервые назвал её Королевой. Король добивается её любви, но у Короля есть младший брат Серёга, к которому Жучка чувствует необъяснимое притяжение...
От автора: Написано для и по заказу  Klodwig, за что не устану говорить Заказчику спасибо... И спасибо всем, кто помогал, переживал и подсказывал во время создания этого сериала
Читать дальше
По соционике: Наполеон (Андрей)/Жуков (Варя), Жуков (Варя)/Есенин (Серёга), Драйзер (Ольга Васильевна), Гюго (Махно) и многие другие.

Примечание Исполнение заказа в 11-м туре соционик-фикс. Ссылка: pay.diary.ru/~socionicfics/p170046644.htm#57723...
Предупреждение: нецензурщина и прочее... ну вы поняли...

Окончание: sillvercat.diary.ru/p173093378.htm

Арты от прекрасной  nastyelf: sillvercat.diary.ru/p181456033.htm



ЕЩЁ!


Арт от заказчика  Klodwig:



* * *
Жучкой её звали с детского сада – из-за её фамилии.
И не пренебрежительно, а с лёгким страхом и тяжёлым уважением. Тот, кто пробовал произнести это прозвище с пренебрежением, немедленно получал в морду и по яйцам, если это был пацан. Впрочем, она и водилась только с пацанами, презирая писклявых девчонок как класс. Так было с тех пор, как она научилась ходить, и вплоть до её нынешних шестнадцати лет.
Варей её звала только бабка, единственная родная душа. Ни дедки, ни репки, ни прочих персонажей у них с бабкой не наблюдалось.
К этому Жучка давно привыкла, как и к тому, что в их доме всегда не хватает денег, а у неё самой – модного шмутья и навороченных девайсов.
Но она точно знала, что у неё будет всё, что ей надо. Она этого добьётся – любой ценой.
Потому что у неё были мозги, железная воля и, главное, – сила.
Свою внешность она особо не ценила, хотя знала, что красива. Что ж, и это сослужит ей службу, если понадобится. Она давно поняла, что подавляющее большинство мужиков думает второй головой, и презирала их за такую тупость. Но это могло стать ей полезным, как любая другая чужая слабость, которая служила почвой для её силы.
В детстве она психовала из-за того, что родилась девчонкой. Сейчас – нет. Но по-прежнему коротко стригла густые русые волосы и ходила на тренировки по боксу.
Она как раз вышла из спортшколы, когда в кармане куртки запиликал мобильник. Жучка раздражённо бросила:
– Да!
– Ты придёшь? – спросил чуть запыхавшийся просительный голос.
Махно, кто ж ещё.
Жучка помедлила с ответом. Вообще сегодня после тренировки она собиралась посидеть в Инете, а не болтаться в гараже с кодлой Цыгана. С другой стороны, чуток расслабиться тоже хотелось.
– Приду, – буркнула она и нажала кнопку отбоя.
Сам Цыган сидел на зоне третий месяц из выданных ему судьёй пяти лет. Ещё повезло – за тяжкие телесные мог и больше огрести. Сорвался по пьяни на дискотеке, дурак.
Он писал ей несколько раз – в письмах этих сквозь браваду прорывались страх и растерянность.
Жучка ему не отвечала. Жалость – это унизительно, это не для неё и не для Цыгана.

читать дальше
Просирать так же бездарно собственную жизнь она не собиралась, поэтому в последнее время сторонилась прежней компании. Хотя компания эта давала ей довольно много, и она не могла этого не признать: азарт, кураж, беззаботность. Абсолютную власть – хотя бы над этими пацанами. Кое-какое бабло, когда пацанам удавалось почистить на диком пляже какого-нибудь местного лоха или заблудившегося бухого курортника.
Ну и Цыган, конечно, был неплох. Ему она в своё время дала только из любопытства и симпатии, а также, чтобы закрепить свою власть над ним. А не из какой-то там любви. Любовь-морковь – это только в бабкиных слюнявых сериальчиках. Секс – штука что надо, но терять голову из-за какого-то мужика и видеть в нём смысл жизни – данунахуй.
Её мать так и поступила – поехала за отцом на северные заработки, когда Жучке было всего три года, оставив её с бабкой. Ну и разбились вдвоём с отцом на трассе, ведущей в какой-то грёбаный Когалым.
У них с бабкой остались только две пенсии: её сиротская и бабкина старушечья, а также льготы по квартплате.
Иногда Жучка размышляла, лёжа ночью без сна в своей спартанской комнате – что же в действительности есть на том свете. Бабка ставила в церкви свечки за упокой души и любила поговорить о том, что отец с матерью стали-де ангелами-хранителями Вареньки. Её же передёргивало от этой глупой болтовни, и она резко обрывала бабку. Ещё чего, хранители!
Кроме неё самой, ей никто не поможет.
К гаражу Махно она подошла, когда уже начало темнеть. Впрочем, в их южном городе зимой вообще темнело рано, и это было единственной приметой зимы. Даже снег шёл обычно всего пару раз за зиму. Ну и к Новому году наезжали небритые абхазы с мешками зеленоватых, но очень вкусных мандаринов, торгуя ими у каждого продуктового ларька. Да платаны на центральной аллее обрастали цветными гирляндами огоньков, а на площади у набережной воздвигалась огромная ёлка. Искусственная, конечно.
Слегка поддатые пацаны встретили Жучку радостными воплями. Одна пустая бутылка из-под водки уже валялась возле импровизированного стола, на котором красовался разломанный лаваш и кое-как покромсанная кровяная колбаса. Здесь же высилась трёхлитровая банка маринованных зелёных помидоров – Махно потихоньку прикладывался к родительским запасам.
Сам Махно восседал на перевёрнуто ящике и приветственно салютовал Жучке пластиковым стаканом. Паяц.
Сравнения с отчаянным азартным Цыганом Махно не выдерживал, хотя, понятное дело, не прочь был бы заменить его не только на посту вожака стаи, но и с нею в койке.
Обломится, шестёрка. Тоже мне, император.
Жучка скупо ему улыбнулась и взяла услужливо набульканный ей стаканчик. Водку она не любила, но могла выпить много, почти не пьянея – голова у неё была на диво крепкая, и пила она всегда вровень с пацанами, оставаясь при этом на ногах. В отличие от некоторых из них.
Она присела на ящик, глотнула из стакана, закусила колбасой. В желудке сразу разлилось тепло. Ей это нравилось, как и пустой беззаботный трёп под переборы махновской гитары. Особенно если тот пел не блатняк, а какое-нибудь душевное старьё – Макара там, или Цоя, или «Чайф». Ну и Трофим ещё годился.
Когда все изрядно разогрелись, Махно предложил прогуляться на дикий пляж, к морю, пожарить на костре остатки колбасы и сосисок под третью бутылку бухла.
Жучка считала, что бухать уже хватит, но то было их дело. А море… море – да, туда её всегда тянуло.
Но до моря они дойти не успели – незнакомый парень встретился им сразу за гаражами.
Высокий, модно прикинутый, на вид не старше них.
И первым обратился к ним – с московским выговором:
– Ребят, не подскажете, как на Полетаева выйти? Мы там только что дом купили, и я заблудился. И навигатор накрылся, потому что мобильник сел.
Улыбка этого идиота сияла ярче уличного фонаря.
Махно вопросительно глянул на Жучку, и та, помедлив, усмехнулась и коротко кивнула.
Обхохотаться! Навигатор у него накрылся… Лох несчастный, ещё и сообщает об этом!
Но на лоха он не походил.
На слабака – тоже.
Жучка сразу угадала в этом рослом белобрысом парне силу. Такую же силу, что была в ней самой.
Но против пятерых ему было не выстоять. Против лома нет приёма.
Поэтому его наконец скрутили, съездили по смазливой морде и по почкам, прижали к стене и вытряхнули всё, что было ценного – крутую мобилу с жопорезом, плейер и кучу бабла. Москвич после первоначального бешеного сопротивления, поняв, что силы неравны, молчал, только сплюнул кровь на кроссовки Махно, когда тот его шмонал. За что ещё раз получил по морде. И под рёбра.
– Хорош, – неожиданно для себя скомандовала Жучка. – Уходим. Ну?
Взгляд его единственного целого, – второй заплыл кровоподтёком, – голубого глаза остановился на ней.
Исчезая в проулке вслед за пацанами, она вдруг почему-то подумала, что на месте этого незнакомого парня вела бы себя так же. Драться до последнего, а если одолеть противника не выгорело, что ж, забей. Не унижай себя бессмысленным трепыханием. Стерпи, пусть себе тешатся победой. А потом – отомсти.

* * *
Какое-то время её царапало воспоминание об этом приезжем мажоре, главным образом, потому, что он был не пьян, вменяем и, возможно, хорошо их запомнил. Но прошла уже неделя, барахло мажора они благополучно загнали, бабло поделили, и никто их не беспокоил.
Приближался Новый год и каникулы. В классе вяло обсуждали, не завалиться ли в пустующий пансионат под городом, благо, не курортный сезон и дёшево, Махно забрасывал удочки насчёт хорошо погудеть у него на даче, а она лениво подумывала, не дать ли ему уже наконец.
Вообще-то ей не хотелось ничего.
Ни пансионата, на Махно, ни этого грёбаного Нового года.
Она не любила Новый год. Бабка, чуть выпив, начинала реветь и молоть обычную чушь про сиротинушку, по зомбоящику крутили редкостную херню, а на улице всякие мудозвоны до утра взрывали петарды.
Праздник к нам приходит, праздник к нам приходит, бля.
Загадай желание под бой курантов, и оно непременно сбудется.
Как же, ждите!
Ближе к концу декабря Жучка поехала на зональные соревнования по боксу, вернулась рано утром через пару дней, недовольная своим вторым местом, и решила отправиться в гимназию, благо успевала к первому уроку. Занятий она старалась не пропускать – ни уроков, ни семинаров, ни дополнительных часов по подготовке к будущему ЕГЭ. Хотя десятый – ещё не выпускной, тем не менее.
Её одноклассники, вернее, их родители, тратили приличные бабки на репетиторов. Она же могла сэкономить хотя бы на этом. Особенно хорошо ей давались языки и точные науки.
Жучка распахнула дверь класса.
Твоюжежмать.
Белобрысый мажор сидел за первым столом в первом ряду и широко, как тогда, улыбался. Кровоподтёки уже зажили, и теперь было отлично видно, что он, сука, красавчик.
И таращился он на неё в оба своих голубых глаза.
Узнал.
Лишь секунду помедлив в дверях, Жучка кивнула классной и прошествовала на своё место.
Похуй, пляшем.

* * *
Да, это она была тогда в проулке, сто процентов.
Королю казалось, что он сейчас взлетит к потолку от прихлынувшего ликования.
Наконец-то нашёл!
На ней были потёртые джинсы и тот же серый длинный свитер, что и тогда. Короткие русые волосы взлохмачены, тёмные глаза в тени длинных ресниц сощурены. Пройдя к своему месту во втором ряду с гибкой ленивой грацией львицы, она небрежно кинула на пол сумку и села.
Узнала – Король в этом не сомневался.
Классручка похлопала ладонью по журналу.
– Итак, у нас новенький. Он решил придти к нам перед каникулами, чтобы наладить отношения до начала второго полугодия. Познакомьтесь, Андрей Королёв.
Он поднялся и от души улыбнулся, зная, что все сейчас жадно оценивают его внешность и прикид, и ещё зная, что с этим у него всё в порядке.
Даже более чем.
Самое главное – чтобы оценила она.
Но она на него даже не смотрела. Перекинулась парой слов с соседом, потом сосредоточенно порылась в своей сумке. И только когда классручка завела речь про полугодовые отметки, она искоса метнула в его сторону короткий взгляд из-под ресниц.
– Это что за девушка пришла сейчас? – осторожно спросил он у соседки, белокурой, кудрявой и хорошенькой – имя Ляля очень ей подходило.
Та надула и без того пухлые накрашенные губки и наконец нехотя отозвалась:
– Это Жучка. Варвара Жукова.

* * *
Она бы удивилась, если б он не подошёл к ней в школьном дворе, где стоял, окружённый пацанами из их класса. Те, конечно, восторженно пялились на его цацки, делая вид, что не завидуют, – смартфон небось, айфон, айпод, все дела.
Жучка обернулась и спокойно подождала, пока он её догонит – парой широких шагов, махнув одноклассникам рукой и ослепительно улыбнувшись.
Король, бля.
– Ну? – бросила она, презрительно прищурившись.
– Поговорим? – предложил он беспечно, но уже без улыбки. – В кафе посидим?
Жучка уже понимала, что он её не сдаст. Что он сейчас поведёт свою игру, игру, целью в которой и выигрышем будет она сама.
И… – она прислушалась к себе, – внутри от этой мысли разгорался не гнев, а огонь азарта.
Что ж, мальчик, поиграем!
Они присели под зонтиком уличного кафе, уже открыто рассматривая друг друга. Она – ямочки на его щеках, упрямый подбородок, пшеничную чёлку, длинные уверенные пальцы. Он – её прищуренные карие глаза в тени густых угольных ресниц, тонкий профиль, высокую грудь, обтянутую серым свитером, стройные, бесконечно длинные ноги.
Король чувствовал, что у него сбивается дыхание от одного лишь взгляда на неё. Так его ещё не заводила ни одна девчонка в его уже достаточно богатой приключениями почти семнадцатилетней жизни.
Безошибочное чутьё подсказывало ему, что секс с ней будет феерией. Но даже не в этом было дело. Силу – вот что он чувствовал в ней. Равного себе противника.
– Почему ты ходишь с этими?.. – выпалил он.
Она повела плечом и отозвалась вполне ожидаемо:
– Не твоё дело.
– Можешь сильно вляпаться.
– Опять же не твоё дело, – усмехнулась она краем ярких, несмотря на отсутствие косметики, губ.
– Ты достойна большего, – упрямо продолжал он.
Её тихий глубокий смех прозвучал как музыка.
– Да ты прямо грёбаный «Л’Ореаль»! Вы этого досто-ойны!
Он досадливо поморщился:
– Тебе не идёт вульгарность.
Она опять сощурилась, будто прицеливаясь:
– Не нравится – вали.
– И кличка эта тебе не идёт, – продолжал он невозмутимо. – Я тебя буду по-другому звать.
– Это как же?
– Королева.

* * *
Теперь он каждый день провожал её после школы. На тренировку, в кафе или в кино. Погулять к морю. Они разговаривали обо всём, и ни о чём. Болтал в основном он – и не только о себе любимом, но и о политике, о музыке, о технике, о каких-то Интернет– новостях…
Так прошла неделя.
Жучка прекрасно понимала, что он уже разузнал о ней всё, что мог, у кого только мог, и ждала от него начала военных действий. Но он всё выжидал.
До этого дня.
– Встретим Новый год вместе? – выпалил Король, едва они вышли из школьного двора на затенённую кипарисами и туями улицу.
– Вместе – это вдвоём? – уточнила Жучка, насмешливо улыбаясь.
Он покачал головой:
– Нет, с моими родителями и братом.
– У тебя и брат есть? – Её это, честно говоря, не волновало, но нужно было потянуть время.
Король досадливо махнул рукой.
– На год младше. Сейчас в девятом, в пятой школе. Раздолбай. Только с репетиторами тянет. Куда поступать будет, не знает. Только на гитаре хорошо бренчит.
– А ты куда будешь поступать, уже знаешь? – с усмешкой спросила Жучка. – В МГИМО? Или сразу в Гарвард?
Он легко рассмеялся и непринуждённо взял её за руку:
– Ты поедешь со мной?
– В Гарвард, что ли? У меня мозгов не хватит.
– У тебя на что угодно мозгов хватит, – отозвался он уже серьёзно, и она, вскинув на него глаза, поверила, что это сказано не с целью к ней подольститься.
Он и в самом деле так думал.
– Мозгов – может быть, – резко бросила она, выдёргивая руку. – А денег?
– Можно же узнать насчёт квот и стипендии, – спокойно продолжал Король.
– Алё, мальчик, ты об чём? – Жучка уже начинала злиться. – Кто это будет ради меня хлопотать?
Она вообще терпеть не могла пустых мечтаний и несбыточных прожектов «вот если бы». Если бы у бабушки были яйца, она была бы дедушкой, вот и всё. Что МГИМО, что Гарвард были для неё недосягаемы, как Луна.
В отличие от этого позёра.
– Я тебя не дразню, не думай, – он облокотился на резную решётку, окружавшую спортшколу. – Приходи ко мне на Новый год, подробно всё обсудим.
– Нечего тут обсуждать, – отрезала она. – Всё. Мне некогда.
– Королева! – окликнул он, когда Жучка уже подбегала к массивным дверям спортшколы, и она машинально обернулась.
Стоит ведь и смеется, гад.
– Я за тобой заеду. Послезавтра, тридцать первого, в восемь.
– Ага, жди! – буркнула она и хлопнула дверью.

* * *
И он ждал. Высунувшись из чёрной «хонды», чтоб вся улица видела пижона. Тачка папочкина, конечно. Если родители не решили на Новый год сопляку новую игрушку подарить.
Ну что ж, играть так играть.
Жучка натянула красный тонкий свитер – тоже новый, провела расчёской по волосам, чмокнула бабку в морщинистую щёку:
– Пока, ба! Я утром вернусь. С наступающим! Там тебе подарок… на кухне.
Уже запирая за собой дверь, она услышала, как бабка ошеломлённо заохала, и удовлетворённо улыбнулась. Недаром она целый месяц корпела по ночам над курсовыми для ленивых студентиков. Теперь у бабки был телевизор ещё и на кухне. Маленький, правда, но ей хватит.
Увидев, как Жучка, не торопясь, подходит к машине, Король вышел на тротуар и распахнул перед ней дверцу. Она невольно ответила на его радостную улыбку.
– Прав-то у тебя нет, не боишься, что гайцы встретятся? Или у папочки всё схвачено? – съязвила Жучка, с удовольствием откидываясь на пружинящем велюровом сиденье.
Он, конечно, небрежно отмахнулся:
– Да тут два шага.
– А не боишься, что я перед твоими родственничками буду пятернёй в салате ковыряться? – небрежно поинтересовалась она, когда машина уже выворачивала на Полетаева.
Король ухмыльнулся:
– Во-первых, не будешь. А во-вторых, они и глазом не моргнут. Желание гостя – закон.
– Ах-ах, как мило, – пробормотала она. – Где ты была сегодня, киска? У королевы, у английской…
Он снова весело улыбнулся, одобрительно её разглядывая:
– Тебе идёт красный цвет.
Она только вскинула бровь.
За стол сели сразу после их приезда – проводить старый год, как сказала его мама, Ольга Васильевна, высокая, прямая, очень моложавая женщина со стильной стрижкой и истинно английскими манерами какой-нибудь вдовствующей герцогини. У папы, Ильи Александровича, была такая же пшеничная чёлка, как у сына, и такая же солнечная улыбка.
Проводы старого года прошли чинно и благопристойно. Ни ананасов, ни рябчиков, равно как и салата «оливье» на столе не наблюдалось. Самые разные закуски были изящно разложены в корзиночках из теста со смешным названием «тарталетки». И вино, настоящее французское. Кислятина, в общем.
Жучка ела мало, говорила ещё меньше, зная, что Король всё равно будет болтать за двоих, – что он с удовольствием и делал, – спокойно отвечала, когда к ней обращались с вопросами, – впрочем, вопросов было немного, в основном про учёбу, – и удостоилась одобрительного взгляда строгих серых глаз Герцогини, как она назвала про себя хозяйку дома.
Тем не менее, ей показалось, что родители Короля слегка напряжены – и не из-за её нежеланного присутствия.
Когда они встали из-за стола, направляясь в его комнату на втором этаже, Жучка спохватилась и спросила шёпотом:
– А где твой брат? Его не будет?
– А-а, – недовольно отмахнулся Король. – Будет – не будет… Шастает где-то, даже не перезванивает, зараза, и мобильник отключил. Он у нас поэт, натура творческая... – В голосе его сквозили одновременно и раздражение, и гордость. – На море небось торчит, вдохновляется. Как Пушкин. Ему плевать, что Новый год, все его ждут, и мама волнуется…. Заходи. Вот моё логово.
Его логово было шикарным, как он сам, как весь этот трёхэтажный особняк с галереями, солнечными батареями и спутниковыми антеннами. Плазма во всю стену, какие-то музыкальные прибамбасы, компьютер, – конечно же, самый навороченный, а вокруг него – полки с книгами и дисками.
В нише – широченный диван, накрытый пёстрым пледом. В углу – тренажёр, не менее крутой, чем в спортшколе. Отдельная ванная, не хухры-мухры.
По площади эта комната была, наверно, лишь немногим меньше, чем их с бабкой двушка.
Король взял со стола маленький пульт, нажал – из колонок полилась тихая пульсирующая мелодия.
Романтика, блин…
Жучка подошла к окну и отодвинула занавеску. Ха!
На его балкон вела отдельная наружная лестница
– Очень удобно, – ехидно отметила она.
– Не пользовался, не знаю, удобно ли, – откликнулся он лукаво. – Не было ещё случая...
– А на старом ПМЖ у тебя что, не было отдельного входа в опочивальню? – уточнила она, усаживаясь в огромное мягкое кресло перед телевизором.
– Я тогда ещё маленький был, – отозвался он голосом примерного пай-мальчика и спокойно приземлился в то же кресло.
– В этой комнате сорок квадратов небось, а ты другого места не нашёл? – проворчала она, откидывая голову на спинку. – Шик…
Жучка не завидовала этому мажору. Чего завидовать? Отец-молодец, удачно ворочает капиталом. У неё когда-нибудь будет то же самое. Или… это же самое?
Она точно знала, что Король сейчас думает о том же.
Она остро ощущала его присутствие рядом с собой, – его мускулистое плечо, длинное бедро, всё его сильное тренированное тело, – чувствовала ненавязчивый, но будоражащий запах дорогого парфюма.
Из-под опущенных ресниц она невольно любовалась совершенством его точёного лица, обаянием полуулыбки на твёрдых губах.
– Ну и что ты надумала… про МГИМО или про Гарвард? – тихо спросил он. – Я знаю, что ты думала.
– Да ты знато-ок, – протянула она, одним гибким движением поднявшись из кресла. Неторопливо прошлась по комнате, чуть пританцовывая под музыку, зная, что он наблюдает. – Думала, да.
– И?
– По-моему мы это уже обговорили. Я не потяну.
– По-моему, я уже сказал, что мозгов у тебя хватит. А это главное.
– А деньги?
Он пожал плечами и повторил:
– Квоты, стипендии.
– Визы, документы, – в тон ему отозвалась она.
– Отец всё выяснит.
– Ну и чего ради он будет для меня хлопотать? Для девчонки с улицы?
– Для моей девушки, – Король тоже поднялся с кресла и встал прямо перед нею. – Мы поедем вместе, и если он будет что-то выяснять и делать для меня, то и для тебя тоже.
– С чего ты взял, что я поеду с тобой? – Жучка была рада, что голос её совершенно холоден, хотя внутри всё дрожало.
– С того, что ты не дура, – коротко ответил он. – Ты такого шанса не упустишь. И я не упущу. Ты не ширпотреб, ты штучный товар.
Больше он не успел ничего сказать. Зубы у него громко лязгнули, когда её кулак впечатался ему в подбородок, а из глаз посыпались искры. В следующий миг он ударился затылком об пол, застеленный, к счастью, ворсистым паласом.
– Я тебе не товар, понял, ты, богатенький Буратино? – процедила она, подбоченясь и глядя на него сверху вниз.
Прямо Лара Крофт, расхитительница гробниц…
Ещё б ногу на грудь поставила – и полный атас.
– Понял, – покладисто согласился Король, осторожно проводя языком по зубам и пересчитывая, все ли на месте. Все. Н-да, рука у неё… Он медленно обвёл взглядом её хищно напрягшуюся фигуру. А уж ноги… – А ты понимаешь?
– Что… понимаю?
– А вот что.
Ещё через мгновение она тоже летела на пол, не успев увернуться, когда он резко сделал ей подсечку. Король, не дрогнув, принял на себя вес её совсем не хрупкого тела, только тихо охнув.
– Рёбра целы, ты, псих? – выдохнула она, завороженно глядя ему в лицо, которое было совсем рядом – в паре сантиметров.
– Целы, – беспечно отозвался он. И улыбнулся. И впился губами в её рот.
Наконец-то!
Их губы и языки исследовали друг друга торопливо и жадно. Так же жадно, как пальцы, проникавшие под одежду, скользившие по тёплой упругой коже.
Они нашли в себе силы оторваться друг от друга, только когда начали задыхаться.
– Смотри, что ты сделала! – Озорно ухмыльнувшись, Король схватил её руку и безо всякого стеснения прижал к своей ширинке.
– Я сделала? – Она засмеялась, довольная. – Это ты самбля. Без ансамбля.
– Так ты будешь со мной? – он перевернулся, накрывая её своим крепким телом, требовательно глядя в насмешливые, упрямые, тёмные, как смола, глаза. – Поедешь со мной?
Ей понадобились все силы, чтобы не отвести взгляда.
– Буду. Поеду.
Торжествующе рассмеявшись, Король снова приник к её губам в поцелуе. И ликующе прошептал, едва оторвавшись:
– Моя. Моя, моя! Королева!
– Не твоя. С тобой, но сама своя, – уточнила она, облизывая саднящие губы.
Он снова самодовольно рассмеялся, вскакивая и подымая её с пола:
– Это мы ещё посмотрим… И кто из нас будет в топе – тоже.
Скучно не будет, это уж точно, решила Жучка. В топе, значит. Сверху, значит…
Ладно.
Она дёрнула его за черную шелковую рубашку и теперь сама впилась губами в его губы. Крепко обхватив его руками, с наслаждением потерлась бедром о его бедро и выпуклость под ширинкой.
– Ах ты-ы… – простонал Король, перехватывая её поцелуй и её руки, и толкнул вперёд, впечатывая в стену возле двери, выбивая воздух из лёгких.
Ого!
Ну, держись, герой.
Изловчившись, она выдернула его помятую рубашку из джинсов и запустила ладонь под ремень, к горячечному жару его тела.
То ли всхлипнув, то ли зарычав, он неразборчиво выругался и приподнял её над полом, ещё сильнее вжимая лопатками в стену и задирая свитер до самого горла.
И тут у него в кармане зазвонил мобильник.
Король зажмурился и прижался пылающим лбом к её лбу, дыша так, будто пробежал марафонскую дистанцию.
– Ма-ама… – прохрипел он голосом умирающего гладиатора, лихорадочно шаря по карманам в поисках источника звука.
Жучка сползла по дверному косяку, зажимая рот ладонями, чтобы хохот не прорвался наружу.
Король облизнул губы и откашлялся.
– Да, мама. Музыку слушаем. Пришёл? Понятно. Понятно. Да. Хорошо.
Снова сунув мобильник в карман, он разъяренно и жалобно поглядел на неё, хохочущую теперь взахлёб:
– Не смешно!
Она смотрела на него сквозь выступившие от смеха слёзы – злющий, растерянный, взъерошенный, в этой расхристанной рубашке, расстёгнутой до самого пупа, он был… просто как подарок под ёлкой.
Новогодний подарочек.
– Умойся, что ли, – посоветовала она прерывающимся от смеха голосом. – И рубашку смени, чтоб не палиться. У тебя есть другая такая же?
– Навалом, – проворчал Король, скрываясь в ванной.
Кто бы сомневался…
Из ванной он вышел уже без рубашки, вытирая лицо кипенно-белым полотенцем и искоса посматривая на неё – оценивает ли.
Она оценила. Сложен он был не хуже гладиатора – мускулы так и перекатывались под загорелой кожей.
– Оденься уже, хорош мне стриптиз демонстрировать, – усмехнулась Жучка, легко поднимаясь и одёргивая свитер. – Что твоя мама сказала? Контролирует?
– Какой же это стриптиз… – хмыкнул он, вытаскивая нужную рубашку из битком набитого гардероба. – Мама? Мама сказала, что Серёга явился наконец. Пошли, познакомлю, а то опять… увлечёмся.
Она вскинула брови, но промолчала, выходя за ним в коридор.
Дверь в комнату напротив была распахнута настежь. Света там не было, и оттуда, из темноты, доносились гитарные аккорды.
И песня.
– Музицировать изволит, – непонятно усмехнулся Король.
А её сердце почему-то дрогнуло.
Это не были ни Цой, ни «Чайф», ни Высоцкий, ни Трофим. Такого она никогда не слышала – раньше.
– Целым был и был разбитым,
Был живым и был убитым,
Чистой был водой, был ядом,
Был зеленым виноградом.
Спать ложился рано утром,
Вечерами все звонил кому-то.
Был безумным, был спокойным,
Подсудимым и конвойным,
Капитаном и матросом
С очень странной папиросой.
Спать ложился рано утром,
Вечерами все звонил кому-то.
Ночь чернеет впереди –
Свет гаси и приходи.
Ночь чернеет впереди,
Свет гаси и приходи…
– Что это? – пробормотала она полушёпотом.
– Тебе нравится? – хмыкнул Король.
Она не ответила.
Слово «нравится» тут вообще не подходило.
Не дождавшись ответа, Король нетерпеливо крикнул:
– Эй, Серёга!
Музыка оборвалась.
– Чего тебе?
Щурясь от света, в коридор вышел парень с гитарой в руках.
Он был совсем не похож на старшего брата – хотя и высокий, но тонкий в кости и узкоплечий – видимо, не считал нужным изнурять себя гантелями и тренажёрами. Лицо у него было бледным, с тонкими чертами, а чуть раскосые глаза – не голубыми, как у Короля, а серыми. Только цвет волос был таким же – пшеничная грива, небрежно собранная сзади в хвостик.
– Песня пришла, а гитару дома забыл, – пояснил он виновато, но с вызовом.
– А! – отмахнулся брат. – Смотри лучше, какая у меня… Королева! – И подтолкнул Жучку вперёд.
Смотри, какая у меня игрушка, завидуй…
Жучка передёрнула плечами и чуть прикусила нижнюю губу под внимательным взглядом этих серых глаз.
Да что это с ней такое? Не хватает ещё покраснеть перед этим пацаном, как пятикласснице, которой юбку во дворе задрали!
Надо бы что-то сказать, но слова не шли с языка.
Король же ещё что-то оживлённо болтал, но вдруг осёкся, когда его младший брат взял Жучку за руку и поднёс её пальцы к губам.
Отпустив наконец её руку, Серёга усмехнулся шало и нежно, глядя в её широко распахнувшиеся глаза цвета крепкого кофе:
– Привет, Королева!..
…И встреча Нового года под бой курантов, и раздача подарков, – Жучка попробовала было отказаться от навороченного эмпэтришника, но Илья Александрович, нацепивший, к её немалому изумлению, дедморозовскую бороду и красный колпак, не стал слушать её сбивчивых возражений, – и совместный выезд всей семьи на набережную, где грохотали фейерверки, – всё это пролетело для неё, как во сне.
И шампанское, – «Дом Периньон», как гордо заявил Король, – махом ударившее ей в голову, было тут совсем ни при чём.
Виноват был только этот взгляд. Неотступный взгляд молчаливого пятнадцатилетнего пацана.
«Ночь чернеет впереди –
Свет гаси и приходи…»

* * *
Несмотря на каникулы, тренажёрный зал спортшколы был открыт, и Жучка ходила туда ежедневно. Ей необходимо было отвлечься и выплеснуть смятение.
Хорошо хоть, что Король и его семейка ещё первого января отчалили из города до конца каникул. В Альпы, на горных лыжах кататься.
Король звонил каждый день и весело расписывал Альпы, шале, где их поселили, швейцарских шоколад и горных гномов. Гнал, конечно, звонарь, но Жучка невольно улыбалась, слушая этот пустой трёп.
Её подмывало спросить про братца, но она сдерживалась.
Какое ей дело до него!
Увидев Серёгу у дверей спортшколы, она оцепенела на пороге, мешая всем выходить. Наконец тренер Палыч позади неё поинтересовался раздраженно, не примёрзла ли она.
Ребята гоготнули, но осеклись под её ледяным взглядом, и разошлись неохотно, то и дело с любопытством оборачиваясь на неё и на тощего, длинного и неуклюжего подростка с гитарой, неловко переминавшегося на крыльце.
– Покачаться решил, музыкант? – крикнул кто-то, и все засмеялись, гурьбой потянувшись к воротам.
Жучка решительно подошла, и Серёга робко ей заулыбался.
– Вы когда вернулись? – резко спросила она. – И где Король?
– Я с ними вообще-то не ездил, – ошарашенно заморгал тот длинными ресницами. – Я дома оставался. А они завтра приедут.
– Один дома, фильм пять, – пробормотала она растерянно. – Как же они тебя оставили?
– А что, мне три года, что ли? – неожиданно взъерепенился Серёга, как сердитый воробей. – Меня уже и одного оставить нельзя?
– Да нет, почему… – она тоже разозлилась на себя за своё невнятное мычание и раздражённо бросила: – Скучно же!
– Нет, совсем не скучно, – Серёга мотнул головой, потом застенчиво улыбнулся, поглядев ей прямо в глаза. – Страшно только… немного. Но я свет везде включу, музыку тоже включу, и телевизор… А когда песня приходит, то вообще ничего не замечаю.
– Ясно, – пробурчала она. – А как ты меня нашёл?
– Король же говорил, что ты здесь тренируешься, – охотно отозвался Серёга. – Ну, я и подумал, если постоять и подождать, то я тебя встречу рано или поздно.
– Или поздно, – машинально повторила она и даже покраснела от раздражения. Что за херня! – На хрена я тебе понадобилась?
Почему этот сопляк опять приводит её в такое смятение?!
– Я тебе песню сочинил… – несмело выдохнул Серёга.
– Чего?!
– Песню. Для тебя, – повторил он и добавил просительно: – Пойдём к нам, я тебе её спою.
Первой её мыслью было: «Ещё чего!»
А потом…
– Песню? Какую ещё песню? Мне?!
Жучка понимала, что так же, как он, хлопает ресницами и бессвязно лепечет, но ничего не могла с собой поделать.
– Пойдём тогда куда-нибудь ещё, – Серёга решительно взял её за руку. – К морю пойдём. Я хочу, чтоб ты послушала.
И она пошла.
Просто как заколдованная.

* * *
Берег был абсолютно пустым. Не июль, однако…
Зеленовато-серые волны с тихим плеском одна за другой набегали на гальку, оставляя на ней пену и водоросли. Как и сотню, и две сотни, и тысячу лет назад.
– Айвазовский где-то здесь Пушкина писал, – задумчиво проговорил Серёга, будто подслушав её мысли. – Прощай, свободная стихия! В последний раз передо мной ты катишь волны голубые и блещешь гордою красой…
Пиит!
Нарочито поморщившись, Жучка подошла ближе к полосе прибоя и, подобрав пару камушков, зашвырнула их в море. Вытерла руки о джинсы, поворачиваясь к парню:
– Ты меня что, сюда позвал Пушкина читать? Пушкина я вон в библиотеке возьму, если мне приспичит.
Серёга снова часто-часто заморгал, но не обиделся. Виновато улыбнулся и огляделся. И бурно обрадовался, увидев большой валун, рядом с которым валялась пара пустых пивных бутылок.
– Вот, садись! Садись!
Сам он опустился прямо на гальку, положил гитару на колени, провел пару раз по струнам, потом перехватил гриф.
И Жучка с замершим сердцем вдруг увидела, как меняется его полудетское лицо, заостряясь и взрослея. Он облизнул губы, снова провёл пальцами по струнам. Поглядел на неё внимательно и тряхнул головой.
– И лампа не горит,
И врут календари.
И если ты давно хотела что-то мне сказать –
То говори.
Любой обманчив звук,
Страшнее тишина,
Когда в самый разгар веселья падает из рук
Бокал вина.
И черный кабинет,
И ждет в стволе патрон,
Так тихо, что я слышу, как идет на глубине
Вагон метро.
На площади полки,
Темно в конце строки,
И в телефонной трубке, как и много лет спустя,
Одни гудки.
И где-то хлопнет дверь,
И дрогнут провода.
Привет! Мы будем счастливы теперь
И навсегда…
Привет! Мы будем счастливы теперь
И навсегда…
Он замолк. И только снова и снова перебирал струны, потом резко зажал их ладонью и вскинул светловолосую голову. Серые глаза взглянули вызывающе, устало, тревожно:
– Что?
Она не знала, что говорить. Она вообще не могла говорить.
Как тогда, в коридоре у его двери.
– Какой ещё патрон? – вымолвила она наконец.
Серёга растерянно моргнул, снова стремительно становясь тем, кем был – балованным, изнеженным, неуклюжим пацаном.
– И ждёт в стволе патрон… – мрачно процитировала она, сдвинув брови. – Это ещё откуда?
– Это… это же образ, – он прикусил губу и вдруг расплылся в счастливой улыбке: – Ты что, думаешь, что у нас дома… оружие есть? Ты испугалась, да? За меня испугалась? Что я…
– Ещё чего! – Продолжая хмуриться, она легко спрыгнула с валуна и деловито отряхнула джинсы. – Тоже мне, Маяковский…
– И это всё, что ты скажешь? – продолжая сидеть на гальке, разочарованно протянул Серёга дрогнувшим голосом. Вот-вот расплачется.
Ну, дитё…
Жучка внимательно взглянула в его расстроенное лицо и протянула руку:
– Пошли.
– Ку-куда пошли?
Он, впрочем, покорно вцепился в её протянутую ладонь и поднялся, тоже неловко отряхиваясь.
– Куда, куда… Познакомлю тебя тут кое с кем, – неопределённо отозвалась она. – Хватит в одиночестве песнячить. Пусть тебя люди услышат.
– Песнячить – хорошее какое слово, – неожиданно улыбнулся он, и вдруг замер, испуганно раскрыв глаза, как заяц, застигнутый врасплох охотником. – А меня не засмеют?
– Пусть только попробуют, – сурово пообещала Жучка.
* * *
Но они даже и не пробовали смеяться – ни Махно, ни остальные пацаны. Хотя сперва, конечно, переглянулись, – больше растерянно, чем насмешливо, – когда она за руку втащила Серёгу в гараж, а он робко сказал: «Привет», невольно пятясь обратно к дверям под их ошеломлёнными взглядами.
– Сядь! – прикрикнула Жучка, подталкивая его к ящикам. – Махно, это Серёга. Серёга, это Махно.
– Алиса, это пудинг… – невнятно пробормотал Серёга. – Махно – Нестор, что ли?
Жучка пропустила мимо ушей этот лепет и продолжала:
– У них есть группа в ДК, но нет хедлайнера. Спой им.
– Я – хедлайнер?! – в ужасе замотал головой Серёга, отчаянно прижимая гитару к груди, будто боясь, что сейчас её у него отнимут.
– Давай пой уже. Пой, что мне пел, – устало велела Жучка, отступая к дверям, чтоб этот малахольный не удрал с перепугу.
Но он не удрал.
И, когда отзвенел последний аккорд, Жучка победно обвела гордым взглядом растерянные лица парней.
…Пока они все бурно обсуждали грядущие великие перспективы, – Серёга только счастливо улыбался, поворачиваясь то к одному, то к другому, – и жалели, что ДК сейчас закрыт, Жучка молча читала Паланика у себя в телефоне. И только когда речь зашла о том, что надо бы обмыть явление хедлайнера, подняла голову:
– Так, Махно. Слушай сюда, и слушай внимательно. Или бухаем, или работаем. Что?
– Работаем, – вздохнул Махно, отводя глаза, чтоб не встречаться с её пронзительным взглядом.
То-то же.
Жучка смилостивилась и отвернулась.

* * *
Серёгу она проводила до самого особняка. Тот шёл молча, всё так же счастливо улыбаясь.
Особняк, конечно, был освещён от киля до клотика, и Жучка, не удержавшись, съехидничала:
– Твои разорятся за свет платить.
– Нет, ты что! – запротестовал Серёга серьёзно. – Не разорятся!
Ох ты ж Господи…
Жучка только головой покачала:
– Это шутка была такая, зайчик. Бамбарбия кергуду.
– Я не зайчик! – Серёга вдруг опять обиженно нахохлился. – Я всего на год тебя младше, почему ты со мной так?! Провожать пошла… Это я тебя должен провожать!
Ну вот что прикажете с ним делать?
– Я тебя на порядок старше, – отрезала она. – Знаешь, что такое порядок, поэт?
– Мама говорит, что я и порядок – две вещи несовместные, – засмеялся он, остывая так же мгновенно, как обиделся. – Мама говорит… – Он запнулся. – Но ты же не про такой порядок, да?
И тут она, не выдержав, сделала то, чего не надо было делать, но что ей хотелось сделать так, что аж руки чесались. Обняла его – крепко, чтобы почувствовать под толстым свитером его острые лопатки и выступающие рёбра, почувствовать, как часто и неровно он дышит, как пряди его растрёпанных волос щекочут ей щёки.
Отстранившись наконец, она прямо взглянула в его изумлённо округлившиеся глаза.
– И бухать с ними чтоб не смел никогда, понял? Выдеру!
– Я… я не пью… – забормотал Серёга, протестующе мотая головой. – Я не люблю… мне никакой допинг не нужен вообще…
– А, ну да, у тебя же твоя музыка есть, – кивнула она серьёзно, поворачиваясь, чтобы уйти, но тут он поймал её за руку.
Пальцы у него были на удивление сильные.
– Ты… поняла, да? Никто не понимает, даже Дюня! Мама однажды предложила мне тест на наркотики пройти…
– Чего-о?
– Ну, год назад… она решила… неважно. Я же странный, знаешь. Нет, правда. Ну я и прошёл, я же знал, что ничего такого… А ты сразу поняла!
Она выдернула руку.
– Что поняла? Что ты торчишь от своих песен и никакого ширева-порева тебе не требуется? Тоже мне, теорема Ферма… Ладно, скачи уже… зайчик.
И шагнула в темноту, не оборачиваясь.
* * *
Явление Короля народу произошло внезапно и бурно. Он позвонил – да не ей на мобилу, а сразу в их обшарпанную дверь.
Когда Жучка её распахнула, он, солнечно улыбаясь, сразу шагнул мимо неё в крохотную полутёмную прихожую.
– Эй! – чуть оправившись от изумления, она схватила его за плечо. – Я тебя не приглашала!
– А я сам себя пригласил! Привет, Королева! – смеясь, он подхватил её и закружил, натыкаясь на стены. – Я соскучился! Там одни гномы!
Звонарь. Соскучился он, видите ли!
– А этих… гномш… гномих там что, не было? – подозрительно прищурилась Жучка, отпихивая его и тоже невольно расплываясь в улыбке.
– Не-а. А ты что, ревнуешь?
– Да щас!
Она жадно его оглядывала, вдруг поняв, что тоже соскучилась, вдыхала его знакомый запах – терпкий и свежий. Король уже тянулся улыбающимися губами к её полураскрытым губам, когда её взгляд вдруг упал на подозрительно набитую сумку у него под ногами.
– Эй! Это что ещё за дела?
Присев, она дёрнул за «молнию». Ну конечно. Жратва. Шоколад, сервелат, сыр, икра, шампанское… Больше она смотреть не стала, рывком застегнула сумку и выпрямилась.
– Ну чего ты? – Король улыбался уже просительно. – Это же гостинцы… от гномов!
– Я тебе щас покажу гномов, – зловеще пообещала она. – Нищенку осчастливить решил, золотой мальчик? Забирай и уматывай!
– Ты не выёживайся зря, ясно? – вспыхнул и Король. – Какая ещё нищенка, чего ты комплексуешь на пустом месте?
– Комплексую, значит?
Вздёрнув подбородок, она решительно распахнула перед ним входную дверь.
И тут в прихожую выглянула, подслеповато щурясь, испуганная бабка:
– Варенька! Ты кого тут гонишь?
Король обернулся, растерявшись всего на секунду.
– Добрый вечер! – взяв морщинистую бабкину руку, он церемонно поднёс её к губам и чуть ли каблуками не прищёлкнул. Бабка ахнула и обомлела, уставившись на него во все глаза.
Кавалергард хуев. Позёр! Оба позёры, что старшенький, что младшенький…
Кипя от злости, Жучка с размаху захлопнула дверь. Она бы с удовольствием захлопнула её за собой с другой стороны, оставив Короля рассыпаться в любезностях перед бабкой, а бабку – солировать с душещипательными рассказами о сиротской внучкиной доле, но…
Но это было бы совершеннейшим детством.
Поэтому, стиснув зубы, она прошла на кухню и включила чайник.
– Ну что ты всё шипишь? – потихоньку сказал Король, осторожно обнимая Жучку за талию, пока бабка, ахая и охая, накрывала на стол. – Сейчас принято в гости со своими продуктами ходить – кризис же! Всемирный экономический, если что.
– Твой папа к Чубайсу в гости тоже со своей колбаской ходит? – съязвила Жучка, сунув локоть ему под рёбра – не сильно, но чувствительно, чтоб не зарывался уж слишком. – Ру-ки.
– Руки? Какие руки? Где руки? – захлопал он ресницами. – А, эти, что ли?.. Папа к Чубайсу в гости не ходит, между прочим.
– Детки, присаживайтесь! – бабка закончила организацию пиршества и выставила из-под стола табуретки.
Детки присели, и Жучка обречённо приготовилась выслушивать обычный бабкин репертуар, вертя в руках пульт от телевизора, чтобы, если уж совсем припрёт, врубить ящик погромче, и заодно отвлечь бабку каким-нибудь идиотским шоу.
Но та, подперев ладонью щёку, ничего не говорила, а только внимательно слушала Короля, разливающегося соловьём насчёт швейцарских красот и интересностей. Что-что, а говорить он умел.
Плевако!
– Ты после Гарварда небось в политику ударишься? Звездишь – как пишешь, – шёпотом поддела его Жучка, подцепляя кусок колбасы из его тарелки и водружая сверху сыр.
Ладно, обожрём буржуев…
Король и бровью не повёл, доливая шампанское в три ещё советских хрустальных бокала.
– А я вот нигде уже не побываю – разве что по телевизору погляжу, – пожаловалась раскрасневшаяся от шампанского бабка, поправляя платок. – Даже при Союзе никуда не ездила. Куда ехать-то – мы и так на Чёрном море! – Она захихикала, как девочка.
– Ангелина Семёновна, так вы здесь родились? – полюбопытствовал Король. – И в войну здесь были?
– И я, и родители мои здесь родились, – не сразу отозвалась бабка. – И в войну здесь была, эвакуироваться мы не успели. Мне тринадцать было, так я в госпитале за ранеными ухаживала. Немцы по три раза на дню бомбили, весь город с землёй сравняли, всё равно что Сталинград. Развалины одни стояли. Не приведи Боже… Горело всё, порт горел, нефтебаза. Людей прямо во дворах хоронили. Но не сдали город, нет, не сдали.
Она повела плечами, глядя куда-то вдаль, будто видя там себя – тринадцатилетней, круглощёкой, испуганной девчонкой.
– Матросика одного привезли, всего развороченного. Я ему: «Миленький, не умирай!» Куда там… Просил меня, маме, мол, напиши, сестрёнка. А сам и адреса не сказал, не успел. Умер. А мама, небось, всё ждала, ждала…
Бабка допила шампанское залпом, как водку.
– Раненых таскала когда, окопы копала, рвы – надорвалась я сильно. Думала, не рожу уже, не смогу. Да нет, родила, поздно, правда. Мариночку, дочку. А тут вон как получилось… Ну, на всё Господня воля.
– А какая у вас пенсия, Ангелина Семёновна? – тихо спросил Король. Он уже не улыбался, смотрел напряжённо, голубые глаза потемнели.
– Ой, сейчас хорошо стало, добавили, я так целых восемь тыщ получаю, – гордо похвасталась бабка, просияв. – Дай Бог здоровья Путину, Медведеву да губернатору нашему. И Вареньке добавили в этом году – по потере кормильца почти три тысячи уже выходит. Так что мы сейчас хорошо живём с Варенькой, грех жаловаться!
Жучка прикусила губу и поспешно встала:
– Ба, мы у меня в комнате посидим. Оставь всё, я после уберу.

* * *
Побывав в гостях у Короля, Жучка совершенно ясно знала, что он должен подумать о её клетушке. И напряглась, представляя, куда его пошлёт за один только пренебрежительный взгляд или небрежное слово.
Но Король вообще ничего не сказал. Поглядел на огромную карту мира на стене, прикрывавшую дешёвенькие обои, на самодельную шведскую стенку в углу, на книжные полки, набитые битком, на старый, но исправно гудевший комп. Присел на узкую жёсткую тахту. И пробормотал:
– Я по десятке за раз в клубе оставлял. И это ещё дёшево было. Считай, даром.
– Два мира – две судьбы, – ядовито фыркнула Жучка, вся подобравшись. – И к чему ты это?
Король не подымал глаз от пола, застеленного бабкиным тряпочным ковриком.
– Эй, алё, – Жучка подошла к нему и присела на корточки, осторожно заглядывая в его лицо. – Ты чего? Дюнь! – Она впервые назвала его этим детским именем, услышанным вчера от Серёги.
– Ничего, – он неловко откашлялся, запуская пальцы в её волосы. – Если б ты только позволила…
– Нет, – отрезала она, сразу вскакивая.
– Ты ж не знаешь даже, про что я, – он наконец заулыбался.
Жучка скрестила руки на груди:
– Про что бы то ни было! Нет, и всё.
– А поцеловать? – он ухмылялся уже откровенно. – Я соскучился, правда…
– Перебьёшься, – сузила она глаза. – Пока что.

* * *
Король перебивался долго. Уже начался февраль, совсем потеплело, и на городских клумбах рабочие в оранжевых робах аккуратно высадили разноцветные анютины глазки.
Жучка целыми днями пропадала на дополнительных занятиях и элективных курсах, мотивируя это тем, что надо готовиться к поступлению, а внешкольное общение с Королём ограничила виртуалом и смайликами в аське. И только вечерами пару раз в неделю она позволяла себе пробраться в ДК, где репетировала группа Махно.
Серёгина группа.
Получившая, кстати, совершенно идиотское название «Чеширские Коты». Жучка была свидетельницей мозгового штурма при этих крестинах и впервые с Нового года хохотала до колик. К счастью, названия «Финка Бычьего Цепня», «Эмбрион Мракобесия» и «Контуженный Рассол» были забракованы.
Серёга расцвёл. А при виде неё, казалось, уже готов был не просто расцвести, а заколоситься. Пустить корни и прорасти во все стороны.
Ей же самой при одном взгляде на него казалось, что в сердце у неё поселился крохотный пушистый зверёк. Который то нежно прикасается, гладит мягкой лапкой, то царапает и больно вгрызается.
Песец, короче.
Ей хотелось смеяться над этим во весь голос. Или реветь взахлёб, пропитывая слезами подушку. Но в последний раз она плакала, наверное, в первом классе, так часто с тех пор загоняя слёзы вглубь, что они смерзлись там в одну огромную твёрдую глыбу.
Иногда она боялась, что эта глыба задушит её.
Только песни, только Серёгины песни подтапливали этот лёд.
– Сколько лет прошло, всё о том же гудят провода
Всё того же ждут самолеты
Девочка с глазами из самого синего льда
Тает под огнем пулемета
Должен же растаять хоть кто-то
Скоро рассвет
Выхода нет
Ключ поверни – и полетели
Нужно вписать
В чью-то тетрадь
Кровью, как в метрополитене –
Выхода нет…

Она сидела на ступеньках у самой сцены, закрыв глаза, даже, когда песня уже отзвучала, а парни радостно галдели, довольные. И только по наступившей вдруг звенящей тишине поняла – что-то не так.
– Ты ж сказала, что пошла на дополнительные по физике, – голос Короля прозвучал над её головой не возмущённо, а устало.
– Соврала, – отрезала Жучка, мгновенно подымаясь и расправляя плечи.
Король стоял, засунув руки в карманы, и переводил непонятный взгляд с неё на Серёгу, потом опять на неё и на притихших парней. Усмехнулся вдруг:
– Выходит, вы не только впятером на одного умеете?
– А что, в ментовку пойдёшь? – оскалился Махно.
Жучка открыла было рот, но тут обрёл дар речи Серёга:
– Дюнь! Ты нас как нашёл? Ты не сердись, я просто боялся тебе сказать, ты же думаешь, что это глупости всё… Ты только не уходи, мы щас ещё одну песню…
Он попытался спуститься со сцены, запутался в проводах, споткнулся и кувыркнулся вниз, чуть не сбив Короля с ног. Тот, ругнувшись себе под нос, подхватил брата за локоть:
– Не егози, Серый, я не уйду.
– Ты давно здесь? Ты слушал? Как тебе? – Серёга взволнованно шмыгнул носом и машинально утёр его рукавом.
– Это… – Король помедлил. – Это круто.
– Правда? – Серёга просиял.
Стоя в стороне, Жучка молча смотрела на братцев Королёвых, чувствуя, как прогрызает сердце проклятый зверёк, и понимала, что надо бежать.
Бежать без оглядки.
Спасаться, пока не поздно.
Ещё не поздно…
– Варь, ты тоже не уходи, – Серёга тревожно оглянулся на неё, вновь будто подслушав её мысли. – Ладно? Мы ещё по одной…
Ага, накатим по второй…
Она только тяжело вздохнула.
– Ладно.
И осталась стоять у сцены. Король не подошёл к ней, держась поодаль, но она всем телом чувствовала его пристальный взгляд.
Когда репетиция закончилась, и ребята помогали звукачу собирать аппаратуру, Жучка вновь повернулась к выходу.
И опять не успела.
– Ты куда это? – с обманчивым спокойствием осведомился Король.
– Ты не уходи только, – одновременно с ним выпалил Серёга, – а то нас мама домой не пустит, а при тебе она постесняется, а потом она его полюбит!
Жучка уже собиралась поинтересоваться, что за херню порет будущая рок-звезда, когда Серёга, нырнув за кулисы, торжественно вынес оттуда мохнатый тёмный комок.
– Вот! Я нашёл в подвале!
Комок потянулся, раскрыл розовую пастишку и тонко тявкнул.
Серёга засмеялся.
– Серый, ты болен, – заулыбался наконец Король. – Мама нас не выгонит, она нас просто убьёт. Медленно и печально.
– Не-а, – уверенно заявил Серёга. – Не убьёт. Говорю же, она его полюбит. Я его назову… мы его назовём… Варь, как мы его назовём?
– Песец, – мрачно предложила Жучка.

* * *
Ольга Васильевна никого медленно и печально убивать не стала. Быстро и весело, впрочем, тоже. Она только поглядела почему-то сперва на Жучку, потом на Короля, потом на Серёгу и, наконец, на Песца, которому это имя пришлось впору. Как влитое.
Она присела на корточки и почесала розовое пузо, которое Песец с готовностью выставил, брякнувшись на спину. А, присмотревшись к найдёнышу, покачала головой
– Серёжа, его надо хорошенько вымыть и вывести блох. Но сперва нам всем пора поужинать. Мойте руки и к столу.
Жучка уже знала, что отнекиваться бесполезно.
Ольга Васильевна со светской непринуждённостью разливала чай. Щенок весело чавкал, уткнувшись мордой в миску – хвостик его ходил ходуном из стороны в сторону. Король и Серёга строили предположения, какие породы участвовали в создании Песца, и тоже веселились вовсю. Только Жучке кусок не лез в горло. Она просто не могла глядеть на братьев и смотрела то на щенка, то в свою тарелку. Ещё немного, ещё десять минут, и можно будет слинять. А от Короля она как-нибудь отделается...
Наконец Жучка облегчённо отодвинула стул и встала:
– Спасибо. Я пойду. А то поздно уже.
Ольга Васильевна одним взглядом остановила рванувшегося было с места Короля:
– Мальчики, вы сейчас займётесь своей собакой. Андрюша, помоги брату, а то в ванной будет всемирный потоп. И проследи, чтобы он не завернул это сокровище в папин любимый халат. Папа и так будет весьма… удивлён, когда вернётся из Москвы.
Серёга надулся, Король неохотно кивнул.
Жучка потихоньку двинулась к двери.
Но сегодня ей катастрофически не везло.
– Варя, мне бы хотелось, чтобы вы проконсультировали меня по одному вопросу. Вы не задержитесь на минутку?
А вас, Штирлиц, я попрошу остаться.
У неё противно ёкнуло под ложечкой, и враз пересохли губы. Чёрт, ну почему, почему она так робеет перед этой высокой тонкой женщиной со строгим взглядом задумчивых, серых, как у Серёги, глаз?
Не оборачиваясь, Ольга Васильевна стала подниматься по лестнице, ведущей в комнаты. Направляясь за ней, Жучка поймала тревожный взгляд Короля и вскинула голову.
Она никогда не уклонялась от боя, не побежит и сейчас.
Ей внезапно вспомнился тёмный грязный проулок, в котором она стояла, намертво зажав в кулаке осколок бутылки с острыми краями – одна против троих. Ей тогда было тринадцать.
А вот выстояла бы там маменька Короля?
Глядя на её прямую узкую спину, Жучка понимала – да, выстояла бы.
– Это мой кабинет, – пояснила Ольга Васильевна, пропуская её в комнату, небольшую, но с огромным, во всю стену, окном, за которым сверкали огни порта. Ещё здесь было много цветов, компьютер и кресло-качалка. – Я здесь работаю и отдыхаю.
– Вы ведь не в одиночку занимаетесь этим домом? – бросила вдруг Жучка, засунув большие пальцы в карманы джинсов.
Ольга Васильевна чуть приподняла тонкие брови:
– Нет, конечно. К нам несколько раз в неделю приходит очень хорошая женщина, Наталья Алексеевна, и помогает мне убирать и готовить. Собственно, она присматривала и за Серёжей, когда мы были в Европе. Его же нельзя оставлять одного.
О, это Жучка очень хорошо понимала!
– А почему вы не взяли его с собой? – вызывающе спросила она.
Женщина чуть помедлила с ответом:
– Присядьте, Варя… Он не захотел, знаете ли.
– А почему он не захотел? – Жучка глубоко вздохнула. Присаживаться она не собиралась. – Почему вы заставили его проверяться на наркотики? Разве вы не видите, какой он?!
– Вижу. – Голос женщины был совершенно спокоен, но Жучка успела заметить, как та чуть подалась назад, словно от удара. – Это не мне было нужно. Это предложил директор его школы, там, в Москве. У них... не сложились отношения. Мне была невыносима мысль, что моего сына беспричинно обвинят, и я предложила ему, – а не заставила, как вы думаете.. пройти тест в специальном медучреждении. Он согласился, только чтобы меня успокоить . А я своему сыну верю. Что же касается того, почему он захотел остаться… – Она прошлась по комнате, задумчиво трогая тонкими пальцами многочисленные цветы в разнообразных горшочках. – Он, видите ли, интроверт, и ему больше хочется быть наедине с собою и своим творчеством, чем на светских тусовках, вот и всё.
– Я знаю, что такое интроверт, – буркнула Жучка. – Но он был очень одинок, пока…
– Пока вы не ввели его в очень интересную компанию, – Ольга Васильевна усмехнулась краешком губ.
– Так вас это волнует? Его компания? Я за ним присматриваю, если что. И они… они его уважают и не станут…
Взмахом руки женщина прервала её.
– Извините, Варя, в данном случае меня волнует не то, что он связался с неподходящими людьми. Он и правда сейчас так счастлив, насколько это для него возможно. – Она снова прошлась по комнате. – Меня в данном случае волнуете вы, точнее, ваше отношение к нему. И к Андрею.
Жучка задохнулась. Как будто на ринге пропустила удар в грудь.
– Не беспокойтесь, больше никто этого не видит, – продолжала Ольга Васильевна. – Даже они. Я вижу… потому, что это мои сыновья, и я не хочу, чтобы им было больно. А вы можете сделать им очень больно… не одному, так другому.
В голове было пусто – до звона. Нужно было ответить, но что? Что?!
– Вы… хороший выбор, Варя. Вы стойкая, сильная, целеустремлённая… красивая, наконец. – Женщина вздохнула. – Вы могли бы много раз утонуть, но вы выбрались. Мы собрали данные о вас и о вашей семье.
– Какие ещё… данные?! – выдохнула Жучка. Злость помогла ей справиться со смятением. – Да какое право вы…
– Это мои сыновья, – с нажимом повторила Ольга Васильевна. – Я ещё раз говорю – вы хороший выбор. Но ведь вы сами ещё… не выбрали. Простите, но я обязана спросить – вы предохраняетесь?
Борясь с желанием вылететь вон или разнести вдребезги всё в этой красивой комнате, превратившейся в ловушку, Жучка встала у окна, невидяще глядя вниз, на огни порта, на маяк, на светлеющее вдали море. Потом резко обернулась:
– Я не сплю ни с одним из них. А если буду спать – буду предохраняться.
– Если? – переспросила Ольга Васильевна и, не дождавшись ответа, продолжала: – У Андрея было много девушек, а у Серёжи – только одна…
– А у меня – ни одной! – Жучка вызывающе выпрямилась. – Я не хочу больше это обсуждать. Я могу идти?
– Конечно, – Ольга Васильевна отступила в сторону, пропуская её к двери. – Спасибо вам, Варя. За честность.
Криво усмехнувшись, Жучка промолчала. В висках стучала кровь, дыхание сбивалось.
Как на ринге.
Королёвы, два брата-акробата, нервно мялись в коридоре у окна.
– Мама! – выпалил Серёга, едва дверь открылась, и ринулся к ним. – Варя не виновата!
Это ещё что?!
– Я сам нашёл щенка! Это не она, это я! Ты её за это ругала?
– Убей меня Бог из рогатки… – пробормотала Жучка.
– Твой… Песец здесь совсем ни при чём, – устало вздохнула Ольга Васильевна. – Кстати, посмотри-ка лучше вот сюда.
На бежевом ковровом покрытии красовалась лужа, а Песец радостно вилял хвостиком.
– Я уберу! – подхватив щенка под мышку, Серёга загрохотал вниз по лестнице. – Щас!
– Я пойду. До свидания, – ровно сказала Жучка.
И Король, конечно же, направился следом за ней.

* * *
– Что тебе мама сказала?
– Что у тебя было много девушек.
– А ты?
– Что у меня ни одной не было. Не угорай, а то двину по яйцам.
– А ещё что она сказала?
– Ещё она не хочет стать бабкой раньше времени. Ну? Чего ж ты не угораешь больше? Веселуха же!
– Ну ты ей сказала, что у нас c тобой есть самое лучшее средство от СПИДа – спи один называется?
– А тебе что, приспичило совсем? Не терпится?
– Приспичило. А тебе что – нет?
– Нет.
– Гонишь!
– Коне-ечно… ты ж у нас великий и могучий, тебе все девки сразу дают, а тут какая-то колхозница выделывается! Ты в навозе стоишь, гоп-стоп-дубай, юбка с разрезом, ты корову доишь, гоп-стоп-дубай, за хвост облезлый…
– Слушай, ты что, всё своего Цыгана никак забыть не можешь?
– Он-то тут при чём?
– Тогда кто при чём? Махно, что ли?
– Вали уже домой, а? Заебал.
– Кто? Я? Я заебал? Да я и не начинал!
– Мне твоя мама запретила с тобой трахаться. От этого дети бывают. Отвали, Король.
– Да что ты?
Он неожиданно толкнул её на скамейку под облетевшим платаном, крепко прижав плечом к холодным доскам, запустив руки ей под куртку и жадно целуя. Она дёрнулась было, но потом откинула голову на спинку скамьи, бездумно глядя в просторное небо меж корявых ветвей, позволяя его ладоням торопливо блуждать по своей груди, пока не затрещали, отскакивая, пуговицы на рубашке.
– Эй! – негодующе выдохнула она, вырываясь из поцелуя.
– Подожди-и… – со стоном бормотнул Король, снова ненасытно зажимая губами её рот. Теперь его пальцы нетерпеливо теребили «молнию» на её джинсах.
А… не всё ли равно… пускай… пускай…
Пускай хоть ненадолго затихнет чёртов зверёк, грызущий сердце.
Но если так… она же никогда уже не сможет, она никогда…
Мысли отчаянно рвались, путались… а тело само собой блаженно льнуло к горячим ладоням, ласкающим её так грубо, так нежно…
Она зажмурилась.
Выехавшая из проулка машина вдруг осветила их фарами и остановилась. Хлопнула дверца.
– Молодые люди! Ваши документы?
Через секунду Жучка уже волокла обалдевшего Короля через весь двор к железной лестнице, соединявшей эту и соседнюю улицы – в городе, расположенном среди гор, такие лесенки были делом обычным. Им ещё что-то кричали вслед, но слов было не разобрать – грохот каблуков по ступенькам заглушил всё.
– Это что, менты? – выпалил Король, когда они, задыхаясь, наконец остановились. – Чего они?..
– Закон… пятнадцать тридцать девять… – Жучка, согнувшись, уперлась руками в колени, чтобы побыстрее выровнять дыхание.
– Чего?
– Чего-чего… Несовершеннолетним запрещено появляться на улице после двадцати двух ноль-ноль без сопровождения родителей или лиц, их заменяющих, чего… Не знал, что ли?
– Херасе…
Жучка фыркнула:
– Вот тебе и херасе. Ходи дворами, в центре не обжимайся, и будет тебе счастье.
Она шагнула было вперёд, но Король решительно придержал её за плечо:
– Ещё хочу… счастья.
Глаза его шало блестели, он провёл языком по припухшим губам.
– Мы уже пришли, – усмехнулась Жучка. – Это мой двор. И мой подъезд. Не узнал? – Она прыснула, увидев, как разочарованно вытянулась его физиономия. – Так что спи спокойно, дорогой товарищ.
– Динамишь меня, Королева?
– Что, не нравится? Терпи, силу воли вырабатывай. Пригодится!
Он дёрнулся было за ней, но Жучка, увернувшись, влетела в подъезд и торопливо захлопнула за собою дверь с кодовым замком, привалившись к ней спиной.
Она ещё беззвучно смеялась, слыша его свирепое тихое чертыханье и удаляющиеся шаги, но внезапно смех перешёл во всхлип.
Ещё чего!
Она оттолкнулась от двери и стала медленно подыматься по лестнице.
«Где-то мы расстались – не помню, в каких городах,
Словно это было в похмелье,
Через мои песни идут, идут поезда,
Исчезая в темном тоннеле.
Лишь бы мы проснулись в одной постели…
Скоро рассвет,
Выхода нет,
Ключ поверни – и полетели.
Нужно вписать
В чью-то тетрадь
Кровью, как в метрополитене:
Выхода нет…

@темы: Драйзер, соционика чтоб её, бредни, фики, Жуков/Есенин, Жуков/Наполеон, Русреал

ПЕРВЫЙ свободный вечер за последние ДВА месяцааааа!!!! Аллилуйя!

@темы: шок это по-нашему

@темы: Наполеон, Робеспьер, фики, Максим, соционические тексты, Дон

@темы: Гюго/Бальзак

Название: Ехидна
Автор: sillvercat
Жанр: романс
Рейтинг: R
Категория: гет
Размер: миди
Персонажи: Максим/Анна, Лёлька, Юрка, дедушка
Содержание: 1991 год. Анна – библиотекарь в Доме культуры. Весёлый звукорежиссёр Макс дразнит её Ехидной за нелюдимость и острый язык...
От автора: Столько соплей на миллиметр текста я никогда ещё не собирала. Не обессудьте, это личное)
По соционике: Гюго (Макс)/Бальзак (Анна), Робеспьеры (Лёлька и Юрка), Штирлиц (дедушка).
По заявке: socionicfics.diary.ru/p169163834.htm#576380236



* * *
2011

— Я так и знала, так и знала!
— Мать, а с чего это дочь наша носится, как демон, и смеется, и рыдает? Лёлька! Стоять!
— Вообще представления не имею, но нетрудно догадаться. Ольга, ты нас заставила пройти эти психологические тесты ради своего развлечения?
— Не психологические, а соционические, во-первых, а во-вторых, уважаемые родители, сообщаю вам, что вы — конфликтёры! Потому что ты, пап, Гюго, а мама — Бальзак. Если ещё учесть, что я — Робеспьер…
— Отличненько. Я, значит, отвечал на семьдесят идиотских вопросов, язык высунув, чтоб выяснить, что я какой-то там Гаврош?
— Шестьдесят восемь, папа, ты всегда преувеличиваешь.
— И не Гаврош, а Гюго, есть некоторая разница. Хотя на Гавроша ты очень похож, честно говоря.
— А, ну да, ну да, я ж всегда стою на баррикадах с во-от таким вот пистолетом! А ты, мать? Это же ты там рядом — типа Свобода в одной юбке, вся такая-растакая?
— Папа!
— Максим!
— Пардон муа, дамы, молчу, дурак. А конфликтёры — это вообще что?
— Я полагаю, Макс, это должно быть понятно каждому из самого термина.
— Куда мне, у меня ж одна извилина, и та от топора. Объясняй давай, Лёлька, если втравила нас в это.
— Вы находитесь в отношениях конфликта, пап. Вы и пятнадцати минут друг с другом, по идее, не должны провести, чтоб не поссориться. Объясните мне лучше сами тогда, как же вы прожили вместе двадцать лет?
— Так вот и мучаюсь, Лёлька, так вот и страдаю!
— Ключевое словосочетание, Ольга — по идее... И, кстати, милый, страданием душа совершенствуется.
— Ох-ох-ох, а я-то думаю, чего это я такое совершенство!
— Ну я, между прочим, тоже претерпела от тебя немало всякого… Знаешь, Ольга, как он меня прозвал, когда мы познакомились? Ехидна!
— Ехидна и есть. Ехиднушка ты моя…
— Родители, здесь ребёнок, не забывайтесь! Ведите себя прилично и расскажите лучше подробно, как это вы ухитрились?
— Да как, как… ничего особенного, обычным дедовским способом…
— Папа!
— Что там рассказывать, я его всё время убить была готова… Ладно, слушай.

читать дальше

* * *
1991 год

Анна любила свою работу, хотя признавалась в этом только себе. Институт культуры она только что закончила — с красным дипломом — и хоть зарплата библиотекаря в городском Доме культуры была не очень велика — девяносто пять рублей на руки — ей вполне хватало. Зато весь день её окружали великие люди, мысли которых, собранные на полках, находились под её ответственностью. Ей нравилось писать каталожные карточки, расставлять их согласно таблицам классификации, приводить в порядок фонд, особенно старые, редкие книги, изданные ещё до революции. Когда она брала в руки увесистый том с золотым обрезом и иллюстрациями, прикрытыми папиросной бумагой, ей нравилось думать, что именно эту книгу держал в руках Некрасов. Или Писарев.
Частенько, расставляя книги, Анна позволяла себе присесть прямо на стремянку и зачитаться. Спохватывалась она только тогда, когда массивная дверь библиотеки, тихонько скрипнув, пропускала очередного читателя.
Читательский контингент Дома культуры ей тоже нравился. Интеллигентные пенсионеры, с благоговением, подобно ей, бравшие книги с полок. Вечно спешащие куда-то, замотанные студентики, старающиеся всячески подольститься к Анне, чтобы та оставила для них нужный учебник. Застенчивые школьницы, кропотливо переписывающие в общие тетрадки Ахматову и Цветаеву.
В общем, собственная жизнь казалась Анне если не счастливой, то вполне сносной. У неё были её книги, дом, любимая работа и дедушка.
Дедушка, впрочем, считал по-другому — из-за своего вечного беспокойства, что вот он умрёт, и внучка останется совсем одна на белом свете. Анна давно устала ему повторять, что, во-первых, смерть есть категория философская, а во-вторых, она не пропадёт. Одиночество её абсолютно устраивало. В конце концов, находиться наедине с собою — это благо. Есть люди, живущие исключительно во внешнем мире, а вот она, Анна, предпочитала жить во внутреннем.
Кстати, о внешнем мире! От некоторых его представителей ей хотелось держаться как можно дальше. Но это не всегда удавалось, увы.
Анна болезненно поморщилась, спускаясь со стремянки. Гитарные пассажи — с помощью усилителя и огромных колонок — проникали даже сквозь библиотечные стеллажи, заставляя их явственно вибрировать. Иногда Анне казалось, что этот нахальный тип — звукорежиссёр — нарочно ставит звук на максимум, зная, что её это раздражает. Она уже несколько раз жаловалась на него директору ДК Татьяне Ильиничне, и та просила его уменьшать громкость звучания своих малолетних металлистов хотя бы во время репетиций. Как же, ждите!
Татьяна Ильинична к своему звукорежиссёру очень благоволила, хотя непонятно почему. Скорее всего, просто жалела. Звукореж по имени Максим был совсем молод, лет двадцати трёх, но очень сильно хромал, опираясь на костыль. Однако это не мешало ему вечно лыбиться.
Улыбка у него была весьма обаятельной, Анна не могла этого не признать. И вообще он был прямо «первый парень на деревне» — смуглый, черноволосый, крепко сбитый, зелёные глаза весело прищурены, да ещё и эта улыбка…
Именно таких обаяшек Анна всегда избегала. Пустозвоны!
Имя Максим, — как он пояснил однажды со своей шалой улыбочкой, — происходит от слова «максимум», и потому он всё делает по максимуму. Анна не стала ему объяснять, что имя это вообще-то переводится с латыни как «величайший». Чтобы совсем нос не задрал.
Мог бы, кстати, взять словарь и сам посмотреть. Знакомые буквы поискать!
Хотя было очень даже хорошо, что Анна не видела его у себя в библиотеке. Ещё не хватало!
Он заявился сюда однажды, два месяца назад, когда Анна только что устроилась на работу. Видимо, чтобы взглянуть, имеет ли смысл приволокнуться за новенькой библиотекаршей. Но обнаружил, что она — классический синий чулок, тощий, маленький и ядовитый к тому же. Обнаружил и сразу смылся.
Счастье-то какое!
Анна и вправду радовалась тому, что не родилась красоткой с ногами от ушей, модельными параметрами и глазами в пол-лица. Глаза у неё были самыми заурядными – карими, слегка близорукими и невыразительными, по крайней мере, так считала сама Анна. Свои волосы – тоже тёмные и кудрявые – она стягивала в обычный хвостик и завязывала на затылке детской резиночкой. И одевалась она столь же просто, насколько ей позволяла её скромная библиотекарская зарплата.
В общем, собственная непривлекательность Анну не удручала, а, наоборот, помогала ей быть такой, какой она и хотела – неприметной для пустозвонов вроде этого Максима.
В его аппаратной и так от девиц было не протолкнуться, наверное. Всякий раз, когда Анна встречала его в зрительном зале или в коридорах ДК, рядом с ним гарцевала очередная красотка – похожая на предыдущую, как две капли воды. Все они ржали как лошади, потряхивали своими вытравленными перекисью белокурыми гривами и модельными габаритами: девяносто-шестьдесят-девяносто. Куклы раскрашенные.
Насколько же всё-таки примитивны мужчины! Очевидно, их примитивность была замыслом природы. Программа такая: размножься максимально, — опять максимально! — отправь свои гены в грядущее и сойди со сцены.
Анна знала только одного достойного и порядочного мужчину — своего дедушку.
Она посмотрела на ручные часики — его подарок к её шестнадцатилетию — и поспешила к двери. Надо было позвонить домой и узнать, не забыл ли дедушка принять лекарства. Благо, что читальный зал почти опустел, в нём осталась только одна читательница — такое бывало очень редко.
— Вероника Васильевна, я сейчас вернусь. Вы ещё посидите? — обратилась Анна к старушке в круглых очочках, корпевшей со школьной тетрадкой и шариковой ручкой над подшивками «Правды» за 1965 год. Старушка приходила в читальный зал чуть ли ежедневно, делая выписки из старых газет. Видимо, никак не хотела смириться с тем, что прошлое — прошло.
Месяц назад, сразу после неудавшегося августовского путча так называемого ГКЧП, директриса посоветовала Анне списать и сдать в макулатуру совсем уж древние газетные подшивки, но Анна не могла этого сделать.
Это же память! История. Как можно её списать?
— Конечно, я посижу, Анечка, — с готовностью отозвалась Вероника Васильевна.
Анна улыбнулась ей и поспешила вниз, к телефону на столе у вахтёрши.
О Господи, там грохотало, как на вокзале! Как только вахтёрша Павловна это выдерживала… Впрочем, та была глуховата.
Прижав ладонью свободное от трубки ухо, она выяснила, что дедушка благополучно принял лекарства, и нажала на рычаг.
Нет, это было невыносимо!
Через минуту Анна уже была в большом зале.
На сцене очередная малолетняя рок-группа терзала несчастные инструменты, а Максим сидел за своим пультом и блаженствовал, откинувшись на спинку стула.
Идиот несчастный!
Ни одной псевдо-блондинки поблизости, как ни странно, не наблюдалось.
При виде грозно приближающейся Анны звукореж снял наушники и подёргал за какие-то рычажки на своём адском аппарате. Гнусные пассажи зазвучали чуть потише.
— Ребята просили, чтобы звук был как на концерте, — извиняюще улыбнулся Макс, не дав ей и рта раскрыть.
Ага, надеется, что она сейчас растает перед его дешёвым обаянием!
— А я прошу… нет, не прошу, а требую, чтобы моим читателям не мешали заниматься! — решительно заявила Анна.
Максим перестал улыбаться.
— Пацанам завтра выступать. Кстати, приходи, послушаешь.
— Я их уже прослушала, если что! Безо всякого удовольствия. И даже если бы они играли, как... как «Битлз», не пришла бы!
— Ну и зря. Сидишь всегда в своей библиотеке со старичками, как мышь какая-то. Приходи, круто будет!
Мышь, значит...
— Я, может быть, и мышь. Но лучше быть серой мышью, чем какой-нибудь… беззаботной и безмозглой стрекозой!
— А быть весёлой и умной стрекозой тебе слабо? — он опять открыто ухмылялся, разглядывая её в упор.
Анна даже задохнулась от гнева. Её неимоверно взбесили и его слова, и белозубая ухмылка, и то, что он посмел пялиться на неё так нагло.
Но ещё больше её взбесило то, что под пристальным взглядом его зелёных пиратских глаз она почувствовала ту пресловутую слабость в коленках, о которой писали в каждой дурацкой книжонке про амур, тужур и прочую белиберду.
— Мы на «ты» не переходили, — отчеканила она, вздёрнув подбородок. — Это во-первых. А во-вторых, я не собираюсь быть такой стрекозой. Потому что не желаю привлекать внимание всяких… стрекозлов!
— Это ты… это вы про меня? — прищурился он, покачиваясь на стуле.
— Ну, если вы себя узнали в этом портрете! — язвительно огрызнулась она.
Макс ещё больше откинулся на стуле, — так, что его стоящий рядом костыль соскользнул на пол, — и легко расхохотался:
— Туше, как сказал бы Д‘Артаньян! А знаешь... знаете, вы не мышь и не стрекоза. Вы — ехидна!
Сзади раздалось какое-то подозрительное хмыканье, и, оглянувшись, Анна в ужасе увидела, что малолетние металлисты бросили играть и с удовольствием слушают их перепалку, свесившись с края сцены.
Покраснев до корней волос, Анна бросилась прочь, слыша сзади уже откровенное ржание и в отчаянии думая только о том, что сейчас все эти придурки критически оценивают её задницу. Уроды!
В библиотеке, немного успокоившись, она проводила Веронику Васильевну и, подавив желание запереться изнутри, раскрыла раритетную бремовскую «Жизнь животных» с цветными иллюстрациями и древними «ятями».
Вот она, ехидна! Чёрненькая такая. Нос остренький, длинный. Много колючек.
Неприглядная.
Страшненькая.
Анна вдруг заморгала. В носу у неё защипало, и «яти» расплылись перед глазами, как и портрет злосчастной ехидны.
«Ненавижу тебя, ты… пират!» — бессильно подумала Анна, сжав кулаки.

* * *

На следующий день Анна ушла с работы на два часа раньше, отпросившись у Татьяны Ильиничны.
У неё был день рождения. Двадцать третий день рождения.
В принципе, ей было всё равно, могла бы и полный день поработать, но хотелось сделать приятное дедушке — купить какого-нибудь печенья или конфет к чаю, пусть даже отстояв очередь. Она надеялась ещё, что где-нибудь выбросят в продажу дедушкин любимый болгарский компот «Ассорти». И вьетнамские бананы. Если бы они, как обычно, оказались зелёными, их можно было положить на батарею, подождать, пока дозреют, и потом съесть.
И заодно Анне хотелось убраться подальше от места проведения этого дурацкого, мерзкого мероприятия — рок-концерта.
Запирая дверь библиотеки, она искренне желала получить от судьбы праздничный подарок — нигде не столкнуться с Максом.
Но судьба отнеслась к её просьбе так же, как всегда на протяжении всей её сознательной жизни. О чём бы Анна ни просила, — например, чтобы мама не уезжала к отчиму в Воркуту, или чтобы их класс не посылали в поликлинику на медосмотр, когда на ней надеты старые дырявые колготки, — всё исправно исполнялось с точностью до наоборот.
Макс вывалился из кабинета завхоза, таща под мышкой какую-то особо ценную аппаратуру и опираясь на костыль. «Неудобно же очень», — вдруг подумала Анна, подавляя желание спросить, не помочь ли ему, и поспешно отвернулась.
— Эй, привет! — нахально окликнул он её. — Чего так рано?
«Тебе какое дело!»
— Ничего, — она отступила к стене, давая ему пройти.
— Не передумали насчёт концерта, а?
— Нет, — процедила Анна.
— Жалко. Потом можно было бы у меня в аппаратке пивка попить. Мне ребята «жигуля» подогнали.
Что?!
Она негодующе взглянула в его зелёные глаза и увидела, что в них прыгают весёлые черти.
Да он над ней просто издевался!
А она его ещё и пожалела!
— Ма-аксик, ну ты где-е? — послышалось с лестницы капризное мяуканье, и перед ними возникла очередная длинноногая девица в красном ажурном топе, с белой гривой волос, доходившей практически до подола короткой кожаной юбки.
— Вот вам отличная собутыльница! — прошипела Анна и, развернувшись, кинулась вниз по лестнице.

* * *

Ни компота, ни печенья раздобыть, к сожалению, Анне не удалось, но в булочной возле их дома выбросили торты «Медок», и она простояла в очереди всего-то час, читая томик философа по имени Карлос Кастанеда — из новой партии книг, полученной ею в понедельник.
Любопытное оказалось чтение.
Дон Хуан и его учение о намерении.
Бредово, но…
Но тем не менее её намерение обрадовать дедушку вполне удалось. Тушёнка с гречкой из его ветеранского пайка и тортик — целый праздничный пир!
Дедушка весело рассказывал Анне историю о том, как на фронте его рота отбила у немцев полевую кухню с такой же вот вкусной кашей, когда раздался настойчивый звонок во входную дверь.
— О! — Дедушка вопросительно поднял седые брови. — Поздновато для гостей. Ты кого-то приглашала, Нюта?
Прожив с внучкой всю её жизнь, дедушка до сих пор не понимал, что она просто не в состоянии была кого-то приглашать на свой день рождения!
Да никто к ней и не пришёл бы, даже если б она и пригласила. Кому она была нужна и интересна? Никому, кроме дедушки.
— Дядя Толя, наверное, опять денег хочет занять, — раздражённо бросила она, поднимаясь с места. — Сейчас я ему скажу…
Дядя Толя, крепко пьющий сосед снизу, повадился стрелять у деда деньги из пенсии на свою палёную выпивку. Потом он, конечно, отдавал, но Анна всё равно нервничала, опасаясь, что не отдаст, да и тётя Тома, его жена, ворчала и просила «гнать моего алкаша поганой метлой, пока он насмерть этим пойлом не траванулся».
Собираясь гнать метлой, Анна повернула ключ, отодвинула засов и распахнула дверь.
И приросла к порогу.
Сначала она увидела слишком хорошо знакомые зелёные глаза.
Потом — три гвоздички в целлофане.
И зелёный же воздушный шарик.
Шарик!
— Ты что здесь делаешь? — пробормотала она, ошеломлённо моргая.
— Поздравляю тебя с днём рожденья, — сказал он очень серьёзно. — То есть вас. Желаю счастья в личной жизни. Пух.
— Какой ещё Пух?!
— Винни, какой же ещё! Винни, Винни, — очень похоже передразнил он Пятачка из мультфильма. — Сова на горшочке написала. Ты что, не помнишь? Давай сходим куда-нибудь, посидим? У меня блат в кафешке через дорогу, я там цветомузыку ставил в мае.
Из ступора Анну вывел озабоченный голос дедушки:
— Нюта! Кто там пришёл? С кем ты разговариваешь?
— Ни с кем! — в панике крикнула она и снова повернулась к Максиму: — Ты что, издеваешься?!
— Почему издеваюсь? Я тебя… вас в кафе приглашаю.
— Тогда ты пьян, что ли? — ощетинилась Анна ещё сильнее.
— Да я вообще не пью! — обиженно протянул Макс. — Про пиво — это я так… прикалывался просто.
Прикалывался он!
— Нюта! — в коридоре, конечно же, всё-таки появился дедушка. — Кто тут не пьёт? Вы, молодой человек? Похвально, но кто вы?
— Никто! — выпалила Анна отчаянно. — Он уже уходит!
— Здрасте, — как ни в чём не бывало, отозвался этот наглец. — Я пришёл поздравить Анну… Витальевну с днём рождения и пригласить её в кафе. Но она не хочет, поэтому я пойду.
— Постойте, постойте, молодой человек! — дедушка поправил очки, пристально вглядываясь в наглеца. — Как вас зовут, и откуда вы знаете Нюту?
— Меня зовут Макс… Максим то есть, Овчинников. И мы вместе работаем. Я звукорежиссёр в ДК. В нашем Доме культуры, — легко пояснил он, улыбаясь до ушей.
— Как… любопытно! — дедушка ещё раз поправил очки. — Нюта никогда про вас не рассказывала. Она у нас вообще немного скрытная девочка. Но очень хорошая.
— Дедушка! — не своим голосом простонала Анна.
— Я знаю, — невозмутимо отозвался Макс и улыбнулся ещё шире.
Анна страстно возмечтала провалиться сквозь землю.
Немедленно!
Но, увы, это намерение, хоть и очень сильное — совсем по Кастанеде — было неосуществимо. Тем более, что, провалившись, она могла попасть только в квартиру к дяде Толе и тёте Томе.
— А меня зовут Андрей Константинович, — дедушка был так заметно обрадован, что Анне захотелось плакать. — Проходите, молодой человек… Максим. Проходите к столу. Нюта, достань ещё прибор и поставь букет в вазу, пожалуйста.
— Хорошо, — покорно пробормотала Анна, принимая у Макса глупый букет и глупый шарик.
«Терпение!» — приказала она себе, стиснув зубы.
Всё равно это когда-нибудь закончится. Через час. Может, и раньше, если она будет достаточно противной. А она будет!
— Откуда у вас мой адрес? — свирепо прошипела Анна, провожая Макса в комнату, — хромал он меньше обычного, — и брякая перед ним на скатерть тарелку, вилку с ножом и чашку.
— От Ильиничны, — охотно отозвался тот, устраиваясь поудобнее. — Я спросил, почему ты так рано ушла, а она сказала, что у тебя сегодня днюха. Ну я и выклянчил адрес. Тут же недалеко.
Днюха! Ну, Татьяна Ильинична, ну, удружила…
Максим с аппетитом уплёл угощение, нахваливая всё, — и кашу с тушёнкой, и самолично посоленные дедом огурчики, — с удовольствием выслушал историю про полевую немецкую кухню и принялся подробно расспрашивать деда, на каких фронтах тот воевал. Как будто ему действительно было это интересно. Вот же прохвост!
— Почему вы молчите, Анна? — поинтересовался вдруг прохвост. — Расскажите, какие вам книги нравятся, или фильмы. Вы смотрели «Горячие головы»?
«Горячие головы», ещё чего!
Анна готова была швырнуть в него тарелкой.
— Вы с Нютой на «вы»? — немедленно заинтересовался дедушка.
— Да, у нас высокие отношения, — не моргнув глазом, заявил Макс.
Отвратительный прохвост!
— Я не люблю современные боевики, — ответила Анна ледяным тоном. — А читаю я сейчас Кастанеду. Карлоса Кастанеду.
Вот так-то, неуч!
— Судя по всему, это латиноамериканец? — просиял дедушка, всегда очень живо интересовавшийся Латинской Америкой, горячо любивший Че и Фиделя. — Из той же волны, что и Маркес?
— Нет, — нехотя буркнула Анна себе под нос.
— Нет, это философ, — отозвался вдруг и Максим. — Забавный, между прочим.
Забавный?!
Прохвост не переставал её изумлять.
— А где вы достали Кастанеду? — быстро спросила Анна. — К нам в библиотеку только что поступила новая книга.
Макс пожал плечами:
— Один пацан дал почитать. Он прикалывается по всякой такой эзотерике.
Прохвост знает умные слова?! По телевизору услышал, наверное.
Под его внимательным взглядом она вдруг вспыхнула и разозлилась теперь уже на себя. Да он же просто хочет произвести впечатление на неё и на дедушку!
— А в чём заключается ваша работа, Максим? — спросил дедушка, подливая прохвосту чая.
— Он терзает уши моих читателей, — злорадно откликнулась Анна.
Макс рассмеялся.
— Можно и так сказать. Я выставляю звук для наших рок-музыкантов, для спектаклей, праздников, детских утренников, дискотек…
— По разным забегаловкам халтурит… — продолжила Анна ехидно.
Тот пожал плечами и отхлебнул из чашки.
— Ну, халтурю. У нас в ДК много не заработаешь, а у меня мама и брат в седьмом классе.
Дедушка сочувственно покивал головой:
— Тяжёлое нынче время, да. Каждый выкручивается, как может. У меня вот хоть льготы ветеранские есть. Мы с Нютой вдвоём…
— Дедушка! — Анна в панике вскочила. — Зачем ты всё это рассказываешь?
— Ну хорошо, хорошо… — Дед махнул рукой. — Она у меня большая умница, институт закончила с красным дипломом, но очень скромная. Никуда не ходит, только работа и дом…
Анна отвернулась и поспешно начала собирать со стола брякающую посуду. Наконец-то можно было скрыться на кухне, включить воду в раковине, мыть тарелки и ничего уже не слышать!
Но она слышала.
— А вы где учились, Максим?
— Нигде.
Опять этот его смех. Что тут смешного-то? Плакать надо. Нигде не учился, надо же, лентяй какой!
— Ну, среднюю школу только закончил. Надо было маме помогать. Работаю вот. Сам освоил аппаратуру, пульт…
— Но вы собираетесь куда-нибудь поступать?
— Да, хочу в наш политехнический, на заочное.
Трепач! Учиться он хочет, видите ли! Врун!
Анна со звоном составляла тарелки в сушилку, когда трепач и врун возник в дверном проёме и небрежно прислонился плечом к косяку.
— Пойдём прогуляемся? Погода отличная сегодня.
— Что-о?
— Господи, да просто прогуляемся же! — искренне вытаращил он нахальные глаза. — Луна такая, теплынь…
— Зачем?!
— Ну, проветримся немножко. Ты не хочешь? Почему?
— Что ты ко мне пристал? — отбросив всякие реверансы, зашипела Анна. — Тебе что, твоих моделек мало?
— Каких ещё моделек?
— Да тех, что всё время вокруг тебя крутятся!
— Да-а? — Макс насмешливо вскинул тёмную бровь, и коленки у Анны опять невольно задрожали — да так, что она была вынуждена ухватиться за край раковины. — Ты что, следишь за мной, что ли?
Анна даже кулаки сжала от злости.
— Размечтался!
— Да ладно тебе, — он снова мягко улыбнулся. — Андрей Константинович говорит — тебе сегодня двадцать три исполнилось, а ты ещё ни с кем не гуляла.
Дедушка, наверное, сошёл с ума! Как он может говорить такие вещи чужому, постороннему человеку, да ещё этому отвратительному прохвосту?
Который так отвратительно обхаживает её! Дедушку выспрашивает!
— Ты, наверно, даже и не целовалась ни с кем? — продолжал измываться прохвост. — Хочешь, научу?
Анна, как загипнотизированная, смотрела в его беззаботное лицо — чёрная прядь крылом спадает на лоб, пиратские глаза лихо блестят, твёрдые губы вздрагивают в усмешке. Губы…
Залившись краской, она зачем-то схватила полотенце, валявшееся на табуретке, и процедила:
— Вон! Убирайся немедленно вон, а не то..!
— Тебя я понял, умолкаю, не то по шее получу и подвиг свой не совершу, — продекламировал этот паяц нараспев что-то очень знакомое… из какого-то военного фильма, что ли. И, подняв кверху ладонь, отступил назад. — Ухожу я, ухожу, почти ушёл, успокойся. Приятно было… познакомиться поближе. До свидания, Андрей Константинович! Пока, Ехиднушка! Запри за мной.
«Убью», — яростно подумала Анна, захлопнув за ним дверь и бессильно к ней прислонившись.
И вздрогнула.
В углу прихожей одиноко болтался зелёный шарик.

* * *

Два дня подряд Анна пробиралась на работу, как неуловимые мстители по захваченной махновцами территории — озираясь по сторонам и нервно вздрагивая при каждом шуме. Но Макса она ни разу не встретила, из чего сделала сам собой напрашивающийся и совершенно идиотский при этом вывод — он её избегает.
Как будто ему вообще было до неё дело!
В четверг она почти налетела на него, спеша к телефону, но вовремя замерла посреди лестничного пролёта, затаив дыхание.
Макс стоял на лестничной площадке этажом ниже. Вернее, сидел на широком мраморном подоконнике. А около него топтался мальчишка лет тринадцати и жадно грыз большое жёлтое яблоко.
Мальчишка был неуловимо похож на Знайку с иллюстраций к книжкам Носова — чёрный встрёпанный чубчик, огромные очки, поношенный, но аккуратный тёмный пиджачок, из которого торчали тонкие запястья. Наверное, брат-семиклассник, про которого Макс говорил дедушке, — догадалась Анна.
Она осторожно свесилась с перил, заглядывая вниз.
Макс смотрел на братишку с непонятным выражением, которого она ещё никогда не видела на его всегда смешливом лице. Смесь грусти, раздражения и нежности.
— Юрок, — негромко проговорил он, взяв парнишку за острый локоть. — Тебя точно не трогают теперь? А то смотри, я твоему Говядине могу ещё раз рыло начистить, мне не влом. Хоть и не люблю я этого.
Парнишка хмыкнул, протестующе замотал головой, тут же поперхнулся яблоком и закашлялся. Макс всё с тем же выражением на лице похлопал его по тощей спине.
— Его фамилия Калядин, и он меня теперь по дуге обходит. Очень широкой!
— Угу, значит, не совсем дурак, — серьёзно кивнул Макс. — Ладненько. А в новом классе вообще как?
Мальчик нехотя пожал плечами:
— Ну, орут иногда, чтоб я заткнулся и не высовывался на уроках.
— А ты и не высовывайся. А, Юрок? — Макс со вздохом вытянул ноги. — Сиди себе спокойно, книжку читай. Делай вид, что ты ничего не знаешь, легче будет жить.
— Хм, — строптиво фыркнул Юрок. — Но я же не из-за оценок, я же действительно знаю! Понимаешь? Почему я должен молчать?
О, Анна понимала его преотлично!
— Потому что люди не любят сильно умных — раз. И потому что мне неохота каждый раз встречать на школьном дворе твоего Говядину с хороводом других Говядин и чистить им рыла — два, — назидательно сказал Макс.
— С хороводом Говядин! — прыснул Юрок. — Ты всегда как скажешь…
Он взирал на брата снизу вверх прямо-таки с обожанием.
Тот достал из кармана куртки смятую купюру:
— Вот трёха. Матери не давай, купи, что тебе надо.
Юрок радостно кивнул.
— Не набор «Юного химика» из «Юного техника» и не Стивена нашего Кинга, а пожрать! Понял? Всё, я пошёл, «Либиды» будут репетировать! — Макс взлохматил черные вихры братишки.
— Ага… Макс, а ты обещал меня в вашу библиотеку записать!
Анна в ужасе присела.
— Потом.
— Макс, а что такое «Либиды»?
— Рок-банда наша. С названием от слова «либидо», — хмыкнул Макс, слезая с подоконника и беря костыль. — В словаре посмотри! — упредил он очередной вопрос.
Анна подавила нервный смешок.
— Ага… А ты сегодня домой придёшь?
— Не-а. Я здесь перекантуюсь, в аппаратке… Ладно, давай.
Конечно, очередную девицу небось ждёт…
Анна передумала спускаться к телефону и на цыпочках направилась обратно в библиотеку. Ну вот, не было печали, теперь придётся сидеть как на иголках и ждать, не нагрянут ли когда пират с братцем.
Хотя братишка пирата ей даже понравился. Она сразу почувствовала в нём родственную душу.

* * *

А назавтра вдруг заболел дедушка.
Он смотрел по телевизору скандальные невзоровские «600 секунд», пока Анна глотала Кастанеду у себя в комнате. Очнулась она от резкого запаха беды — запаха корвалола.
Она выскочила в зал.
— Дедушка?
Дедушка, виновато ей улыбаясь, медленно прошаркал в свою комнату, сразу сильно осунувшись.
Анна свирепо выключила проклятый ящик. Сколько раз она просила деда не смотреть эти гнусные передачи, не расстраиваться, не надсаживать больное сердце! Нет же…
Дедушка не поднялся и на следующее утро, чтобы совершить свою обычную прогулку вокруг дома, здороваясь со всеми попадающимися собаковладельцами, бомжами и дворничихой Раей. Он лежал, тяжело дыша, и лицо у него было совсем серое. Рукой он всё время придерживал левый бок, как будто боялся, что непослушное сердце сейчас выпрыгнет наружу. И голос у него был очень тихий и запинающийся, когда он просил Анну не звонить в больницу.
— Всё пройдёт, Нюта…
Но она, конечно же, сразу позвонила в кардиологию. И расстроилась ещё больше. Мест не было. Врач, который лечил дедушку после прошлогоднего инфаркта, уволился. Равнодушный резкий голос дежурной медсестры посоветовал Анне вызвать участкового, и в трубке раздались короткие гудки.
Анна вызвала участкового, попросила соседку тётю Тому приглядеть за дедушкой, — та сразу заохала и запричитала, но прибежала, — и помчалась на работу. Написать заявление на отпуск за свой счёт.
Внутри у неё всё дрожало. Она вдруг отчётливо представила себе вечный дедушкин кошмар — она остаётся совсем одна. Причём сегодня же ночью, если ей удастся добиться места в больнице.
А если не удастся — она может вообще остаться одна. Вообще!
Запыхавшись, она влетела в ДК, написала заявление в кабинете у Татьяны Ильиничны и спустилась к телефону. Озабоченный голос тёти Томы сообщил, что врачиха была, — какая-то пигалица, — кое-как осмотрела дедушку, сказала, что льготных лекарств в аптеке сейчас нет, мест в больнице тоже нет, и посоветовала корвалол и валидол.
В аптеках только и оставалось, что корвалол и валидол. И зелёнка. Вот о чём бы бы Невзорову свои сюжеты снимать!
Анна стояла, оцепенев, с трубкой в руке, пока чьи-то тёплые пальцы не вынули трубку у неё из ладони и не положили на рычаг.
Это был Максим.
— Случилось что? — спросил он, серьёзно глядя на неё.
Она открыла рот, чтобы огрызнуться, но вместо этого выпалила:
— Дедушка заболел...
Через пять минут, выслушав её сбивчивый рассказ про Невзорова, кардиологию, участковую врачицу и корвалол, он уже крутил телефонный диск, набирая номер:
— Виктор Иваныч, здрасте, ага, Максим. Да чего со мной будет, меня не задушишь, не убьёшь… А можно дедушку в вашу больницу определить, в кардиологию? Ага, моего. Он ветеран. У него в прошлом году инфаркт был, и сейчас ему опять плохо, а в городской мест нету… Андрей Константинович его зовут… — он нетерпеливо оглянулся на Анну, — Ковалёв. Привозить? Сейчас!
Отмахнувшись от недоумённых вопросов Анны, он снова взялся за телефон:
— Зинуль, привет, красавица! А Вадик дома? Дрыхнет после смены? Подыми, будь ласка. Дедушку одного надо в больницу отвезти. Да, сегодня. Сейчас. Улица Ленина, девять — двадцать пять, первый этаж… Приедет? Люблю тебя, Зинуль! Спасибо, ребята.
Он бросил трубку и быстро оглянулся на Анну:
— Чего стоишь? Дуй домой, собирай деда в областную больницу, тачка подъедет. Деньги не суй, таксёр — мой друг.
— Как ты… откуда ты… — пролепетала она.
— От верблюда. Дуй!

* * *

В областной больнице у дедушки сняли кардиограмму и немедленно забрали его в реанимацию. Сразу не успевшая испугаться Анна сидела на узкой жёсткой скамье приёмного покоя, вся дрожа. Если б она знала хоть одну молитву, молилась бы.
Она не могла никуда уйти — было страшно бросить дедушку, страшно возвращаться одной в пустой и холодный дом. Любимое одиночество превратилось в кошмар, стоило ей только подумать о том, что дедушка… Нет! Лучше уж сидеть тут, на скамейке, обтянутой коричневым рваным дерматином, слушая, как хлопает дверь приёмного покоя, заковыристо матерится привезённый с улицы окровавленный бомж, устало рявкает на него дежурная медсестра…
— Ну что? — раздался над головой у Анны знакомый нетерпеливый голос.
Она ошеломлённо подняла глаза — Макс стоял рядом, глядел серьёзно и тревожно, без тени своей всегдашней улыбки.
— В реанимации… — с трудом выдавила Анна. — Сказали, вовремя успели…
— Ясненько. Вот и отлично.
Он устроился рядом на скамье, не спуская с Анны внимательного взгляда:
— Чего домой не идёшь?
Она только мотнула головой, стиснув зубы, чтоб не вырвался предательский всхлип.
— Ясненько, — повторил Макс, вздохнув. И вдруг, одним движением стянув с себя потёртую куртку, накинул её Анне на плечи. — Сиди!
Анна послушно замерла, уткнувшись носом в воротник куртки. Куртка хранила его тепло и пахла костром.

Дверь приёмного покоя продолжала хлопать, люди входили и выходили. Какой-то ребёнок тоненько плакал. Два угрюмых санитара завезли пустую каталку и с грохотом водрузили её в угол. Анна вздрогнула.
— Пошли уже отсюда, — тихо сказал Макс. — С ним всё в порядке будет, с Андреем Константиновичем. Тут врачи хорошие. Завтра утром придёшь. Пошли, правда. Я тебя провожу.
До центра их подкинули на «скорой» как раз те два хмурых санитара, один из которых оказался водителем этой самой «скорой» и знал Макса, чему Анна уже не удивилась. Его, похоже, знало полгорода.
Они брели по совершенно тёмной улице, и Макс придерживал Анну за локоть, когда попадалась выбоина на асфальте. Надеть куртку он наотрез отказался.
Пижон. Пират. Хочет произвести впечатление. Что ещё?
Анна не знала, чего он на самом деле хочет, возясь тут с нею. Ей было просто очень… спокойно с ним, вот и всё.
Это безумие какое-то... Дедушка в реанимации, а она тут прогуливается под луной!
Поймав её взгляд, Макс улыбнулся:
— Всё хорошо будет, я отвечаю.
Он отвечает!
— Откуда ты знаешь главного врача? — выпалила Анна.
— Я там лежал, — коротко отозвался он после паузы. — В реанимации.
— Это из-за ноги? — оторопела Анна. — А что… что с тобой случилось?
— Поскользнулся, упал, потерял сознание, очнулся — гипс, — хмыкнул он, снова поддержав её под локоть. — Неважно. Я там, в реанимации, понял одну штуку...
— Какую... штуку?
Они остановились у единственного на всей улице фонаря, и Макс прислонился к нему плечом. Она ясно видела его серьёзное усталое лицо с упрямым подбородком. Сейчас он казался старше. Гораздо старше.
— Смерти нет, — ответил он просто, поглядев вверх, в сентябрьское тёмное небо. — Смерти нет, есть только смена миров.
В этих нескольких словах была такая уверенность, что Анна замерла, перестав даже дышать.
Проглотив комок в горле, она наконец неловко выговорила, запинаясь:
— У тебя было… ты там видел…
— Туннелей не видел, — он снова легко и чуть насмешливо заулыбался. — Ангелочков с крылышками — тоже. И бабулю-покойницу тоже не видал.
— А что тогда?
— Да вот только начал там на арфе бренчать, как её у меня отобрали и вместо неё — опа! — сунули утку, — он опять рассмеялся.
— Арфу… утку?
Щекам вдруг стало очень горячо, и Анна ужасно разозлилась.
Он же её опять нагло разыгрывает! А она поверила, повелась, как, как…
В переулке, выходившем к фонарю, вдруг послышался невнятный гомон нескольких мужских голосов, не совсем трезвых. За забором черневшего напротив дома ожесточённо залаяла собака.
Анна почувствовала, как напрягся рядом с ней Макс, и застыла от враз налетевшего липкого страха. Криминальная хроника в городских газетах занимала ровно по полстраницы. А тётя Тома, дворничиха Рая и Валентина, ведущая в ДК кружок вязания и забегавшая к Анне за свежей «Бурдой», часто рассказывали ей, округлив глаза, как страшно стало по вечерам на улицах. Милиция совсем бездействовала, ворьё обнаглело, а народные дружины канули в Лету вслед за счастливым пионерским детством.
Анна в ужасе вскинула глаза на Макса и опять растерянно заморгала — он беззаботно и широко ухмылялся, нащупывая что-то в кармане пиджака.
— Эй, мужики! Закурить есть? — первым окликнул он подходивших парней.
Да он просто сумасшедший!
Трое слегка подвыпивших гопников в кожаных куртках нараспашку переглянулись, видимо, тоже совсем не ожидая такого вопроса. Наверняка первыми всегда заводили разговор как раз они — по праву хозяев улицы.
— Закурить-то есть, — наконец ответил один из них, растягивая слова. — А ты что за хрен с горы? Чего тут делаешь?
— С девушкой гуляю, — спокойно отозвался Макс. — Курево кончилось, так что одолжите, если можете.
— Можем и одолжить, можем и на счётчик за это поставить. У нас курево дорогое, — процедил всё тот же парень, видимо, главный из троицы. Остальные дружно гоготнули.
Анна обмерла.
— Вы мою девушку не пугайте, — не повышая голоса, ровно сказал Макс.
Точно, сумасшедший.
— А то что будет? — прищурился главарь, вскинув руку. Из рукоятки со щелчком выскочило лезвие, блеснув в слабом свете фонаря.
Повисла тишина, показавшаяся Анне бесконечной.
— Пёрышками будем меряться, что ли? — лениво поинтересовался Макс. — Извини, друг, не знал, что тебя встречу, а то бы своё захватил. А пока что только — вот.
В его ладони тоже что-то блеснуло.
— Ство-ол? — недоверчиво, дрогнувшим голосом протянул главарь. Двое других, тихо выругавшись, начали потихоньку отступать в проулок, откуда только что вышли.
Макс глянул на пистолет в своей ладони — озадаченно, будто соображая, откуда тот взялся.
— И правда, ствол, — задумчиво согласился он. — Я вообще-то пацифист, оружия не люблю…
Его собеседник, сглотнув, тоже начал медленно пятиться вслед за дружками. Потом развернулся, и Анна услышала только быстрый топот трёх пар ног.
— Так что, закурить нет? — крикнул Макс вслед убегавшим и легко расхохотался. — Правильно, бросай курить, братва, вставай на лыжи!
Вот же… клоун!
— Ты что, не можешь не острить?! — простонала Анна, обретя наконец дар речи. — Тоже мне, выискался Олег Попов… А вдруг они вернутся!
— Не острить не могу, — весело откликнулся Макс. — И они не вернутся. — Пистолета у него в руке уже не было, и Анна вздохнула с судорожным облегчением. — Что, испугалась? Гопарей нельзя бояться, они это сразу чуют и тогда уже накидываются всеё сворой. Как собаки. А когда смеёшься — не страшно. Кто смеётся, с тем сам чёрт не сладит — помнишь такую сказочку детскую? Про пацана и проданный смех.
Анна помнила.
— «Тим Талер или Проданный смех», — пробормотала она.
— Вот-вот. Пошли отсюда, — велел Макс.
Она кое-как отлепилась от столба, обнаружила, что держится за рукав его пиджака, и торопливо отдёрнула пальцы, от всей души надеясь, что он этого не заметил.
— Это просто детская сказка, а не… руководство к жизни, — строптиво пробурчала Анна, приноравливаясь к его шагам. — Если всё время улыбаться, будешь смахивать на идиота.
И он, конечно же, широко улыбнулся!
— Это намёк, что ли?.. Тебе, кстати, не помешало бы улыбаться, не всё время, ну хоть почаще тогда. У тебя улыбка красивая.
Что? Красивая улыбка? У неё?!
Анне стало жарко, но потом она сразу вспомнила, что перед ней бессовестный трепач. И когда это он, спрашивается, вообще видел её улыбку?
— Я тебе не улыбалась, — отрезала она, сильнее стягивая на груди полы его куртки.
— Вот именно, — хмыкнул он.
— А… откуда у тебя пистолет? — спросила она, чтоб побыстрее уйти от скользкой темы — лучше уж обсуждать пистолет, чем то, красивая ли у неё — о Боже! — улыбка.
— Нашёл, — беспечно отозвался Макс. — Пошёл грибы собирать и нашёл. Под кустиком.
Тьфу!
Она закатила глаза и демонстративно вздохнула. Скорей бы уже до дома добраться! Неужели его девицам нравится такая вот пустопорожняя бессмысленная болтовня? Всё, больше она ни слова не скажет до самого своего подъезда, чтоб его не провоцировать.
Пару кварталов они прошли молча.
— Мой брат тоже всегда говорит, что я трепло, — сказал вдруг Макс почти виновато. — Но на самом деле ему это нравится.
— Мне — нет! — отрезала Анна, и он, коротко усмехнувшись, снова умолк.
— Твой брат хорошо учится? — спросила она неожиданно для себя.
— Отличник, — отозвался Макс с гордостью и той же странной грустью, которую она уже слышала накануне в его голосе во время разговора с братишкой. — Но с людьми, блин, ну совершенно не умеет... Учишь его, учишь, объясняешь, как надо и почему, а он всё равно. Справедливость для него — главное. — Он опять хмыкнул. — Со всеми спорит за эту справедливость. А жизнь вообще такая штука… не очень-то справедливая.
Вот с этим Анна была абсолютно согласна. От жизни она уже давно не ожидала ничего хорошего.
— А жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг — такая пустая и глупая шутка! — вздохнула она.
Макс вскинул брови.
— Михал Юрьич — он, конечно, классик, и всё такое, но…
Они уже подходили к её двору, и Анна инстинктивно посмотрела вверх, на окна своей квартиры. Тёмные-тёмные.
— Но?
— Но ключевое слово тут — шутка, — невозмутимо пояснил Макс, направляясь к скамейке под детским грибком и легко подталкивая её туда же. — Для меня, по крайней мере. Давай посидим?
Анна хотела было воспротивиться, но при мысли о том, как она войдёт в опустевшую квартиру, всё внутри у неё противно сжалось.
— А тебе бы всё шуточки шутить, — саркастически откликнулась она, присаживаясь на краешек скамейки. — Лермонтов — он был глубокий, тонкий человек. Очень ранимый.
— Как ты. И язва. Как ты, — Макс откинулся на спинку скамьи, искоса наблюдая за её реакцией.
— Ты меня нарочно дразнишь? — задохнулась Анна.
— Не нарочно. Не дразню, — фыркнул он, крепко сжимая её запястье и не позволяя вскочить. Рука у него была горячая. — Ну извини. С тобой интересно разговаривать, правда. Посидим ещё. Пожалуйста.
Анна опять демонстративно вздохнула и… осталась сидеть. Пальцев он так и не разжал, и она решила пока не отстраняться. С ним было как-то… тепло.
Почему она вдруг стала так нуждаться в чужом тепле? Это же глупо. И одиночества она никогда раньше не боялась. Это всё от страха за дедушку.
— А ты почему в больницу приехал? Почему не пошёл домой? — покосилась она на Макса.
Тот, подняв голову, глядел на усыпавшие небо звёзды и откликнулся не сразу.
— Да думал, как там Андрей Константинович. И ты ж одна совсем, — пожал он плечами. — А домой я и не собирался… ну я часто на работе ночую.
— Почему? — Анна прикусила язык. Какое ей дело до того, где ночует этот пират? И вообще, он сейчас наверняка ляпнет какую-нибудь пошлость…
— На работе веселей, — подмигнул он.
Конечно, кто бы сомневался!
— Мать хахалей приводит, — голос его вдруг стал жёстким и холодным. — А я их ненавижу, алкашей этих. Могу сорваться. А Юрке этого не надо — мордобоя и разборок. Он этакого боится до жути. И мать очень любит.
— А… ты? — шёпотом спросила Анна. Ей вдруг стало очень не по себе.
Мама оставила её с дедушкой давно, когда Анна только пошла в школу. Отчима перевели служить в Воркуту, и мать поехала за ним. Анну туда не взяли — слишком тяжёлый климат для часто болеющего ребёнка.
Теперь в Воркуте росли её брат и сестра, родившиеся уже там.
Они всей семьёй приезжали сюда несколько раз. Последний раз — в позапрошлом году.
Но мать часто писала Анне и присылала деньги.
Анна мотнула головой, отгоняя больно ужалившие воспоминания.
— Мать у нас просто… непутёвая, — отозвался Макс со вздохом. — Всегда такая была. Отец не выдержал — ушёл. Давно уже… Да ладно об этом! Ты говоришь, в библиотеку Кастанеду прислали? А ещё что-нибудь уматное есть?
«Уматное», о Господи…
— Чейз поступил, очень уматный, да, — ехидно доложила Анна. — И Пронин. «Банда-1», «Банда-2»…
— Фигня примитивная, — отмахнулся он.
— Тогда Елена Блаватская. И Кафка!
— Скукотища, заснуть можно.
— Да тебе не угодишь! — Анна не выдержала и рассмеялась.
И резко осеклась, вдруг сообразив, что впервые смеётся при нём.
Макс смотрел на неё с непонятным выражением, очень пристально, и её снова бросило в жар.
Да что же это такое…
— Ты красивая, когда смеёшься… — хрипловато сказал он. — И вообще красивая.
— Я?..
Он опять?!
Анна не успела как следует возмутиться.
Его шершавые обветренные губы, как и его пальцы, тоже были очень тёплыми. Они осторожно коснулись её онемевших, а потом разом запылавших губ, терпеливо и настойчиво их раскрывая. Нежно. Так нежно. Так…
Глаза её сами собой закрылись.
Вот оно.
Вот как это бывает.
А она-то раньше думала, что никогда…
Она беспокойно зашевелилась, инстинктивно подаваясь ему навстречу — совсем вплотную, в кольцо его твёрдых рук, к широкой груди, вдыхая его запах, чувствуя, как прерывисто он дышит, как громко стучит его сердце рядом с её плечом.
Его пальцы погрузились в её волосы, губы скользнули вдоль щеки, до уха, к шее.
Анна задрожала.
Перед её зажмуренными глазами, качаясь, плыло звёздное небо. Руки сами взметнулись, ложась Максу на плечи так, будто это было самым естественным, самым…
Верным.
По-прежнему не открывая глаз, она запрокинула голову, подставляя шею его губам.
Ещё.
Ещё…
Его ладони обхватили её лицо, а губы опять вернулись к её губам, легко их коснувшись. А потом его пальцы разжались, и он отстранился.
Анна нехотя раскрыла глаза, всё ещё видевшие звёзды.
Его взгляд был очень серьёзным.
— Тебя я не буду на скамейках лапать, — сказал он тихо и с трудом поднялся, опираясь на костыль.
Анна продолжала сидеть, будто прилипнув к этой злосчастной скамейке, ошеломлённо глядя на него снизу вверх и машинально прижав пальцы к горящим губам.
— Ты что, издеваешься? — наконец еле выговорила она, и собственный голос показался ей каким-то незнакомым.
Макс устало покачал головой.
— Ещё немного, и ты позовёшь меня к себе. А этого… тоже не нужно.
Анне показалось, что её схватили за волосы и с размаху макнули лицом в крутой кипяток.
Задыхаясь, она вскочила:
— Ты! Да ты…
— Я тебе не подхожу. Совсем, — проговорил он глухо, но твёрдо. — Прости, не смог удержаться. Я долбоёб. Прости.
Анна никогда не думала, что может кого-то так ненавидеть. Рука её взметнулась к его лицу и дёрнулась, перехваченная его сильными пальцами.
Ещё с минуту они стояли, молча глядя друг на друга, а потом он разжал пальцы.
Анна швырнула ему под ноги куртку и опрометью кинулась к своему подъезду.

* * *

Ночью она не уснула ни на миг, корчась от унижения и стыда. Едва она закрывала глаза, как мозг услужливо начинал прокручивать ей всю омерзительную картину только что произошедшего во дворе.
Как она могла?!
Да она вела себя прямо как уличная кошка, оголтело призывающая кота в кустах!
А Макс… он её даже не захотел.
Господи Боже ты мой…
Он же просто собирался проверить, можно ли её…
Можно.
Легко.
Она замычала, прикусывая губы до крови.
Губы, которые он так нежно, так сладко целовал.
«Ты красивая, когда смеёшься. И вообще красивая».
— Ненавижу, — прошептала Анна в подушку.
Утром она выпила чашку кофе, умылась, с отвращением глядя на себя в зеркало, и поехала в больницу — с гудящей и раскалывающейся головой.
Оказалось, что дедушку уже перевели из реанимации в обычную палату.
Хоть что-то хорошее.
— Было предынфарктное состояние, но удалось вовремя купировать, — объяснил ей завотделением, усталый седой врач, которого она подкараулила возле ординаторской.
Анна аккуратно записала в блокнотик названия лекарств, которые надо достать, — вот только где? — и, вернувшись в палату, ещё полчаса посидела возле спящего дедушки, с болью и раскаянием вглядываясь в его посеревшее, осунувшееся лицо.
Наконец, громыхая ведром, вошла неприветливая санитарка со шваброй и прогнала Анну.
Она поцеловала деда в щёку, прошептав: «До завтра», и побрела искать лекарства и курагу, которую ей тоже порекомендовал купить завотделением, «чтобы поддержать сердце».
Курагу она нашла на рынке у назойливо тарахтящих азербайджанцев, отдав за неё кучу денег, и машинально подумала, что надо поехать на работу. Во-первых, чтобы попросить аванс, а то ей не хватит на лекарства, если она их в конце концов разыщет. А во-вторых, ей решительно не хотелось возвращаться домой. Надо было только пробежать через вестибюль ДК, подняться по лестнице — и скорее к своим единственным друзьям. Которые её не предадут, не унизят и не станут издеваться.
К книгам.
…Вестибюль и лестницу ей удалось преодолеть совершенно незамеченной. Ещё бы! Там творился бедлам. Какая-то очередная то ли дискотека, то ли конкурс «Мисс Осень». Толпа слегка поддатых малолеток обоих полов шумно материлась и курила прямо на крыльце. Бр-р-р!
Анна оставила Татьяне Ильиничне заявление на аванс и, промчавшись по коридору, поспешно отперла библиотеку.
Наконец-то! Тишина, покой, умиротворение, знакомый запах старых фолиантов и свежих журналов. И пыли, которую, сколько ни вытирай в санитарный день, всё равно всю не смахнёшь.
О! Пыль, что ли, пока повытирать, если читатели всё равно считают, что библиотека закрыта? Да и какой нормальный человек рискнёт проталкиваться сквозь эту дикую орду в вестибюле? Махнёт рукой и уйдёт восвояси.
Анна осторожно приоткрыла дверь и высунулась в коридор. И тут же поспешно эту дверь захлопнула, повернув ключ в замке. В конце коридора громко разговаривали и смеялись несколько человек. Визгливо хохочущие девицы, водитель из отдела культуры Гоша и… Макс.
Который, как всегда, балагурил, в лицах рассказывая какую-то дурацкую историю.
Сердце у Анны отчаянно заколотилось, и она в очередной раз выругала себя. Ну не идиотка ли? Конечно, идиотка.
Голоса приближались.
— А библиотекарши чего, нету сегодня? — поинтересовался вдруг Гоша. — Я «За рулём» хотел взять.
Анна зачем-то присела на корточки. Какое счастье, что она не включила свет!
— Потом возьмёшь, — коротко отозвался Макс. — В отгуле она. Дедушка у неё заболел.
Да как он вообще смеет говорить про её дедушку!
— А-а… — разочарованно протянул Гоша.
— Мальчики, ну мы идём или что? — капризно протянула одна из девиц.
— Подожди, зайка. Гош, давай часть аппаратуры тут оставим. Сначала смонтируем ту, что в зале, а потом уже эту заберём, — предложил Макс.
Зайка, да-да. Киска и рыбка!
Анна прикрыла глаза от нахлынувшей ярости.
Вся компания начала спускаться по лестнице. Пронзительно заверещал кассетник.
— Оля любит Колю с давних детских лет,
Оля любит Толю, он ее сосед,
Оля любит Мишу, он мясник с базара,
Оля любит Гришу, у него гитара.
Спит-спит-спит-спит Оля с кем попа-ало,
А про СПИД-СПИД Оля не слыха-ала…
Анну передёрнуло.
Она никогда в жизни не смогла бы представить себе, что может сделать то, что сделала, когда шум на лестнице наконец затих.
Она выглянула в коридор. На подоконнике и под ним высилась груда конструкций непонятного ей назначения.
Аккуратно, одну за другой, она затащила конструкции внутрь библиотеки и снова заперла дверь.
Вот и отлично.
Сорвётся этот мерзкий шабаш, и слава Богу.
Пусть Макс побегает теперь со своими зайчиками и кошечками, поищет!
Прохвост.
Анна решила, что сегодня ей придётся переночевать здесь же в библиотеке, на кушетке. А завтра утром снова потихоньку выставить все эти железяки на место, получить аванс, раздобыть лекарства и ехать к дедушке.
Минут через сорок за дверью начали носиться туда-сюда, топать и материться.
Анна затаила дыхание. Но к ней никто не постучал. Библиотека ведь закрыта, библиотекарша в отгуле.
Отлично.
Шабаш всё-таки начался — примерно часа через полтора. Завибрировали стены, на оконных стёклах заплясали цветные огоньки.
Анна запретила себе представлять, каких усилий стоило Максу всё это проделать.
Подумаешь! Так ему и надо!
Она злорадно улыбнулась.
К горлу почему-то подкатил комок, и она сердито шмыгнула носом.
Спать. Надо спать. Завтра тяжёлый день. Она и так всю прошлую ночь не спала из-за этого прохвоста!
Она свернулась калачиком на жёсткой кушетке и с головой накрылась плащом.

* * *

И всё получилось так, как было задумано. На рассвете Анна тихонько вынесла железяки в коридор и даже привела себя в относительный порядок в туалете ДК, прежде чем внизу зашевелилась вахтёрша.
Через час в коридоре опять начался топот и гомон. Теперь Анна уже не обращала на это внимания, занимаясь тем, что хотела сделать вчера — потихоньку перетирала книги от пыли. Под ложечкой сосало от голода. Ерунда!
Анна была страшно довольна собой.
Она отомстила прохвосту, непутёвому прохиндею, который всегда над ней издевался!
О том, что он помог дедушке… а также о нежности его тёплых губ и рук Анна запретила себе вспоминать.
В половине десятого она снова выскользнула за дверь и направилась к кабинету Татьяны Ильиничны.
Вид у директрисы был совсем замученный, и Анну больно кольнула совесть — желая отомстить прохвосту, она совсем не подумала о том, что директрисе тоже придётся несладко — аппаратура наверняка была дорогостоящей, и директриса, может быть, даже вызывала милицию!
— А, доброе утро, Анечка, — вздохнула Татьяна Ильинична, снимая очки. — Вот ведомость, распишись за аванс. Немного совсем, но сколько уж дали.
Расписываясь и забирая деньги, Анна не выдержала и промямлила:
— Что-то случилось, Татьяна Ильинична?
Директриса махнула рукой:
— Ничего не случилось. Вернее, сначала случилось, а потом… Вчера вечером, перед конкурсом, у Максима пропала аппаратура. — Она выдержала паузу, видимо, ожидая реакции, но Анна промолчала. — Так вот, конкурс-то он провёл, правда, пришлось ему по городу изрядно поколесить, выпрашивать везде то одно, то другое… Я сегодня утром собиралась уже милицию вызывать. Как вдруг звонит мне Павловна и говорит, что аппаратура нашлась!
— Как нашлась? — пробормотала Анна, понимая, что должна непременно что-то сказать, чтобы директриса не заподозрила неладное.
— А вот так. На подоконнике возле библиотеки, кстати, стояла. Чудеса! Ну что ж, всё хорошо, что хорошо кончается. Максима только жалко — парень извёлся весь, аппаратура-то дорогая, импортная, сейчас мало где такую найдёшь. Ну и намотался, конечно, по городу, и это с его-то костылём. Замучился совсем.
— А кстати, что с ним такое? — Анна облизнула пересохшие губы. — Что у него вообще с ногой? Травма?
— Да у него же левой ноги нет. Протез у него.
Анна почувствовала, как кровь стремительно отливает у неё от лица, и немеют кончики пальцев.
— Какой протез? — прошептала она.
— А ты не знала? Тебе что, никто не сказал? Его же машина сбила лет пять назад. Ему тогда семнадцать было. Никто не надеялся, что выживет, а он выжил. Ногу вот только отняли в облбольнице. Но он себе поблажек не даёт, хотя тяжело, конечно, ему. Чтобы протез хороший поставить, большие деньги нужны, а у него брат маленький и мамаша пьющая.
У Анны зашумело в ушах, и она ухватилась за край стола.
— Анечка! Тебе нехорошо? — испугалась директриса. — Ты, наверно, у дедушки в больнице ночевала?
— Да, — машинально ответила Анна. — Да, спасибо. Спасибо вам. Я пойду.
Она кое-как добрела до библиотеки и, закрыв за собой дверь, долго сидела всё на той же кушетке, где ночевала. Потом вырвала листок из тетрадки со списком задолжников и начала писать.
«Директору ДК «Алмаз» Петренко Т.И. от библиотекаря Ковалевой А.В. Заявление. Прошу уволить меня по собственному…»
Закончив писать, она аккуратно сложила листок пополам и вышла в коридор.
И обмерла.
На пустом подоконнике сидел Максим и в упор смотрел на неё.
Да он же всё знает…
Ни слова не говоря, он спрыгнул вниз, невольно поморщился и, подойдя к Анне, вынул листок из её ослабевших пальцев. Прочитал, скомкал и сунул в карман. Крепко взял её за руку и повёл за собой.
Анна кое-как плелась следом, даже не пытаясь протестовать.
Больше всего ей хотелось умереть. Прямо здесь, прямо сейчас.
Никогда раньше она не чувствовала себя такой никчемной.
Уродливой, жалкой, глупой и злобной ехидной.
Никому не нужной.
Едва отвечая на какие-то приветствия и вопросы попадавшихся навстречу людей, — Анна не подымала глаз, — Макс провёл её за сцену, втолкнул куда-то и запер за собой дверь.
Анна машинально огляделась.
Это, наверно, и была его аппаратка. На стенах — плакаты с Цоем, «Битлами» и какими-то неизвестными ей раскрашенными физиономиями. На столе — груда аппаратуры, опутанной проводами, от которой Анна поспешно отвернулась. На обшарпанном столе — тоже провода, наушники, какие-то железки, паяльник…
Макс усадил её на продавленный диван и сел рядом, глядя на свои руки.
— Ты зря моё заявление выбросил, — пробормотала наконец Анна. — Я всё равно другое напишу.
— Ну и дура, — отрезал он.
— Дура, да, — вяло согласилась она. В груди теснило, и было трудно дышать. — Я… очень злилась на тебя. Я хотела, чтоб ты, чтобы тебе… — она запнулась. — Я… ничего не знала про тебя. Про твой протез. Прости. Прости, пожалуйста. Можно, я уже пойду?
— Подожди, — сказал он твёрдо. — Ты не виновата. Это я виноват.
Анна отчаянно замотала головой.
— Подожди, — повторил он, забирая в ладонь её похолодевшие пальцы. — Я тебя обидел… оскорбил. Мне вообще нельзя было тебя… трогать.
— Потому что я такая некрасивая, да?! — она вскочила, вся дрожа.
— Да с чего ты взяла?! — заорал и он, ударив ладонью по столу. — Потому что ты — чистая! Ты… настоящая! На таких, как ты, женятся! А я на тебе жениться не могу!
— Почему?! — выпалила Анна, пытаясь удержать прорывающиеся рыдания.
— Да потому что я калека! Инвалид! Ты что, не понимаешь? Какое право я имею тебе навязываться?!
Глаза его сверкнули, и он умолк, сжав губы.
— Ты дурак, вот ты кто! — закричала Анна, и слёзы наконец хлынули неудержимо, ручьями. — Ты проклятый чёртов дурацкий дурак!
Поймав за руку, он силой усадил её рядом и стиснул в объятиях, а она зарыдала так, как никогда в жизни не рыдала, вцепившись в его свитер. Он не мешал ей, не успокаивал, а только крепко держал обеими руками, покачивая из стороны в сторону, пока её всхлипы не стали реже и совсем не затихли.
Вытерев ей щёки ладонью, как ребёнку, он заглянул в её покрасневшие растерянные глаза.
— Я страшная, да? — шмыгнула она распухшим носом.
— Ты самая прекрасная, — сказал Макс убеждённо, находя губами её губы.
— Ты ещё и трепач, — пробормотала Анна, когда смогла говорить. — Ужасное трепло, знаешь. Просто уши вянут.
— Знаю, — согласился он, расплывшись в своей пиратской ухмылке, и снова приник к её губам.
— …И бабник, — она наконец ткнулась носом в его плечо, пытаясь отдышаться.
— Был, — уточнил Макс. — Сейчас не буду.
— Ты станешь шляться по разным дурацким вечеринкам, а я тебя буду ждать, ревновать и пилить.
Шальные его глаза весело блестели:
— Конечно…
— Ты слышишь вообще, что я говорю?
— Конечно…
— Ты смеёшься надо мной?!
— Конечно…
— Убью, — она мстительно просунула руку под его свитер и с упоением провела ладонью по его тёплой груди.
— А вот это уже нечестно, — прерывисто задышав, Макс попытался перехватить её руку и беспомощно расхохотался, когда она опрокинула его на диван и победно уселась сверху.
— Ты меня ещё не знаешь, — тяжело дыша, заявила Анна, глядя на него сверху вниз.
— Вы меня ещё не знаете, но вы меня еще узнаете… может, вы меня знаете только с хорошей стороны… а я говорю, вы узнаете меня и с плохой стороны!.. — задыхаясь от смеха, скороговоркой пробормотал он цитату из «Бравого солдата Швеёка».
— Тоже мне, подпоручик Дуб! — она тоже засмеялась, не в силах удержаться.
— Слезь с меня, — жалобно попросил Макс. — А то я за себя не ручаюсь.
— Вот как? — прошептала она с незнакомым даже себе кокетством. — А что будет, если ты перестанешь за себя ручаться?
Макс застонал и зажмурился:
— Всё. Я выпустил джинна из бутылки.
— Вот именно! — ликующе подтвердила Анна, заглядывая в его сияющие, очень зелёные глаза. Сердце её замерло в ожидании, в предвкушении поцелуя.
И тут в дверь громко постучали.
— Макс! — раздался нетерпеливый мальчишеский голос. — Ты где? Ты здесь?
Они застыли, как школьники, застигнутые врасплох строгим учителем.
— Вот ч-чёрт, — ругнулся Макс, стремительно подымаясь с дивана и поднимая на ноги Анну. Она торопливо пригладила волосы и поправила перекрутившуюся юбку. — Счас, Юрок.
Щёлкнул замок, и тёмные круглые глаза мальчишки подозрительно уставились на них из-за стёкол очков.
— О, — сказал он озадаченно. — Здрасте. А вы кто?
Анна глубоко вздохнула:
— Здравствуй. Я… библиотекарь. Анна Витальевна.
— Моя невеста, — одновременно с ней отозвался Макс, обняв её за плечо.
Анна затаила дыхание.
— О, — растерянно повторил мальчик и заморгал. — Вы женитесь?
— Ну да, — Макс притянул Анну к себе, прижавшись щекой к её растрёпанной макушке. — Она, знаешь, какая умная? У неё в библиотеке уйма книг. И дома тоже.
— Да-а? — живо заинтересовался Юрок. Глаза его азартно заблестели. — А мне можно будет их почитать? Ваши книги? Я аккуратно читаю, вы не беспокойтесь. И быстро. Я тренировался по методике скорочтения. Её в «Науке и жизни» публиковали! В прошлом году, третий номер.
Анна торопливо закивала. Она очень боялась снова разреветься.
— Так, — деловито сказал Макс, не отпуская её плеча, — считай, что родственники с моей стороны против нашего брака не возражают. Теперь поехали к Андрею Константиновичу… Ехиднушка моя, ну ты чего?
Он развернул Анну к себе и снова поцеловал.
— Всё у нас будет, — пробормотал он, зарываясь лбом в её волосы. — И так будет, и эдак. По-разному будет. Но будет. Если мы не боимся. Пока мы хотим этого. Пока мы есть. — Голос его дрогнул. — И я буду всё время болтать, потому что это я. А ты будешь меня пилить, потому что это ты. И мы будем любить друг друга такими, какие мы есть. И ты родишь мне дочку, такую же, как ты, умницу и красавицу. Юрок! Будешь племяшку воспитывать?
Юрок задумчиво поправил очки:
— Буду. Я её научу читать по методике Зайцева, когда ей исполнится три года. Нет, два!
— Договорились, — серьёзно сказала Анна.

* * *
2011 год

— Так это дядя Юра научил меня читать?
— Конечно. Ты что, не помнишь, Лёльк?
— Макс, ей два года было, что она может помнить?
— Мне казалось, что я читать всегда умела... А потом он сразу в Бауманское поступил, да? И в Москву уехал. А потом на Байконуре стал работать… Пап, а пусть он к нам приедет на Новый год, а? Я соскучилась.
— Ну, ты не одна соскучилась! Будем по скайпу разговаривать и позовём его. Только надо заранее билеты брать, а то кто их там теперь знает, в Казахстане…
— Новый год обещает быть томным. Отличненько!
— Угу, самое то я встречу год Дракона — в компании трёх зануд.
— Папа!
— Но мы же твои любимые зануды, Макс!
— Ещё какие любимые… А знаете что? Я вас напою до состояния нестояния, и мы будем петь песни. То есть это я буду петь, а вы — подвывать. Готовьтесь пока, слова разучивайте.
— О Господи… Какие ещё слова?
— Какие слова, пап?
— Хорошие слова, Лёлька. Про жизнь.

...Вот так и вся наша жизнь – то SEKAM, а то PAL,
То во поле кранты, то в головах Спас.
Вышел, чтоб идти к началу начал,
Но выпил и упал – вот и весь сказ;

Так причисли нас к ангелам, или среди зверей,
Но только не молчи – я не могу без огня;
И, где бы я ни шёл, я всё стучусь у дверей,
Так Господи мой Боже, помилуй меня...

Песни: «Анонс», «Аквариум»

@темы: соционика чтоб её, бредни, гет, фики, Гюго/Бальзак, Русреал

@темы: твор4ество, соционика чтоб её

Наверное, каждый граммофон… простите, графоман, точно не может сказать, когда ЭТО у него началось. Я тоже. Хотя бы по той причине, что в то время я была слишком мала. Я терроризировала родных тем, что с тех пор, как научилась говорить, постоянно рассказывала им длинные и, скорее всего, нудные истории. Обычно во время прогулок. Они мужественно терпели. Святые!
Одну такую историю моя бабушка, Царствие ей Небесное, даже записала, но потом эта рукопись была утеряна. А жаль. По воспоминаниям бабушки, роман сей начинался так: «Был Город Чувств в Испании…» Тогда мне только-только исполнилось пять.
Из детства в мою жизнь перешли две привычки. Первая. В моей голове постоянно крутятся разные истории, иногда параллельно. Целые куски моего отрочества выпали у меня из памяти, но зато я хорошо помню романы, которые тогда «крутила».
Как сейчас с фиками.
Жить одновременно в нескольких разных мирах – даст ист фантастиш, но мне это удавалось. И удаётся. А то, что я иногда начинаю странно хихикать, стоя, к примеру, в очереди к кассиру и «проматывая» мысленно диалог героев (прям по анекдоту: спаниель Гоша обнюхал на таможне подозрительную сумку и странно захихикал…) – ну что ж, это издержки производства…
Вторая привычка. Когда я начинаю это наконец записывать, мне надо непременно ходить. Или хотя бы прохаживаться туда-сюда время от времени. Именно
тогда в голову приходят самые неожиданные повороты и навороты.
Фики я сейчас пишу точно так же. Постучала по клаве, встала, вышла, прошлась, вернулась, постучала…
Катись. катись, золотое яблочко, по серебряному блюдечку.
Покажи мне других людей, другие времена, города, Вселенные...
А я их другим покажу.

@темы: я, твор4ество

@темы: твор4ество, соционика чтоб её

Название: Плач гитары. Серия 1
Автор:  sillvercat
Рейтинг: R
Жанр: Романс, Ангст, AU
Категория: гет
Размер: миди
Пейринг/Персонажи Дарк/Лия, Гейб/Лия, Бай, Мик.
Краткое содержание: Лия, подружка главаря разбойничьей шайки Дарка, чтобы спасти его из гарнизонной тюрьмы, идёт на всё – даже на игру с командиром гарнизона Гейбом в карты на раздевание. Но неожиданно влюбляется в него...
Читать дальше По соционике: Жуков (Дарк)/Гексли (Лия), Габен (Гейб)/Гексли (Лия), Джек Лондон (Бай) и Гюго (Мик).

От автора: написано для  Хеккуба с пером и топором.
Вторая серия: sillvercat.diary.ru/p168626277.htm

Предупреждение: нецензурщина и прочая похабщина)



* * *

– Да ты спятила, чума рыжая?! Дарк за это нас всех в капусту покрошит! Меня первого!
– Брось, Мик, всё получится, никого он не покрошит, он даже не…
– Ну, выебет будь здоров, тебе-то что, а мне каково?! Чего ржёте, недоумки, и вам мало не покажется!
– Ми-ик…
– Ну?!
– Если мы не успеем, если его из этой тюрьмы в другую увезут… уже никому ничего не покажется. Его же повесят, Мик…
– Чтоб тебя черти побрали, женщина! Да не реви же ты! Ну это ж чистое безумие… Ну, допустим, до-пус-тим, проберёшься ты в гарнизон, в трактир их сраный… Да эта солдатня завалит тебя там прямо на столе, глазом моргнуть не успеешь! Ты же… кхм… ты же красивая, Лия…
– Кто-то вроде тут только что говорил, что я чума рыжая!.. И потом, что я, в трактирах не пела? Да я три года…
– Угу, три года пела, да только ты тогда пацаном прикидывалась, забыла? А потом у тебя сиськи выросли, и Дарк тебя заприметил! Теперь-то хрен прикинешься…
– Ну и что? Я никого не боюсь, подумаешь! Нынешний командир там весь из себя такой честный да правильный! Он даже вон Бая отпустил по малолетству, а на нём ведь клейма негде ставить … Мик!
– Ну?!
– Я тебе клянусь, слово вам всем даю – всё будет, как надо! Всё получится! Вы меня только слушайте…

читать дальше

* * *

В этом гарнизонном грязном трактире Лия пела так, как давно не пела, как не позволял ей петь у общего костра Дарк – со страстью, с пронзительной нежностью. Так можно было петь лишь для него одного. Но и ему она редко так пела. Она сама не знала, для кого хранит, запрятав глубоко внутри, эти песни. И вот…


Я твое повторяю имя
по ночам во тьме молчаливой,
когда собираются звезды
к лунному водопою
и смутные листья дремлют,
свесившись над тропою.
И кажусь я себе в эту пору
пустотою из звуков и боли,
обезумевшими часами,
что о прошлом поют поневоле…


А взгляд этого человека она чувствовала, даже отворачиваясь, чтобы собрать серебро, щедро сыпавшееся ей в ладони. Глаза его были такими же серебряными, светлыми, задумчивыми, и не отпускали её ни на миг.
Лия так глубоко вздохнула, что закололо в груди. Этот взгляд лишал её самообладания. Казалось, что этот человек видит её насквозь. Что он вот-вот он разгадает её игру.


Начинается плач гитары.
Разбивается чаша утра.
Начинается плач гитары.
О, не жди от нее молчанья,
не проси у нее молчанья!
Неустанно гитара плачет,
как вода по каналам – плачет,
как ветра над снегами – плачет,
не моли ее о молчанье!


Ей пришлось замолчать – подводил голос, и она просто-напросто боялась его сорвать. Лия глотнула терпкого вина из услужливо протянутой ей глиняной кружки, лихорадочно обдумывая, что же делать дальше.
Трактир был набит битком. Весь гарнизон, казалось, был здесь. Кроме часовых.
Часы над огромным старинным камином скрипуче пробили полночь, заглушая гомон в трактире. Мик с ребятами уже притаились возле тюрьмы. Время, время!
– Господин командир!
Беззаботный стук каблучков по щелястому полу. Светлые глаза всё ближе – сердце замирает, останавливается…
Гомон вокруг стих.
Он поднялся, – русоволосый, высокий, такой высокий, что ей пришлось запрокинуть голову, – и пододвинул ей стул. Надо же!
Прикусив губу, она уселась напротив него.
– Загадайте карту, господин командир!
Веер карт лёг на замызганный стол, и светлые глаза наконец отпустили её.
– Загадал.
Голос его был таким же глубоким, как и взгляд.
Лия смешала карты, ещё и ещё раз, удивляясь, что руки совсем не дрожат, хотя всё у неё внутри дрожало, да ещё как.
Бубновая дама с пламенеющими кудрями. Чума рыжая…
– Она похожа на вас, госпожа.
Светлые глаза снова впились в её лицо.
– Совсем не похожа!
Тряхнуть головой, чтобы волосы рассыпались по плечам, рассмеяться звонко, упершись локтями в стол.
Вот так.
Все смотрят. Он смотрит.
Смотрите внимательно!
Время, время…
– Хотите, я погадаю вам, господин командир? Погадаю на любовь?
– Я не верю ни в гадания… – он помелил, закончив почти шёпотом, – ни в любовь.
Что-то мелькнуло в этих глазах. Боль?
«Вы ранены? Кто так ранил вас? Зачем вы сказали это трактирной певичке? Мои песни задели вас?.. Да что это за наваждение? Что мне за дело до него! Дарк в тюрьме, парни ждут!»
Лия выпалила:
– А в шорт-фуше вы играете, господин командир? Давайте сыграем!
Её как будто несло течением. Вниз, вперёд, всё быстрее, быстрее… прямо в водоворот.
Он удивлённо поднял брови, чуть нахмурился:
– Это не женская игра, госпожа.
– И что с того? – Лия тоже вызывающе изогнула бровь. Сердце билось так громко, что она какой-то частью сознания удивлялась, почему он этого не слышит. Или слышит? – На раздевание!
Одно мгновение в трактире стояла гробовая тишина, а потом солдаты не просто загомонили – завопили оглушительно.
Он медленно встал из-за стола – и шум сразу смолк.
– Зачем вам это?
Только не отводить глаз!
– Хочу выиграть, быть может! – она снова встряхнула огненными волосами, расхохоталась беззаботно. – Или проиграть!
– Команди-ир! – простонал за её спиной десяток голосов. – Господин Гейб!
Гейб. Вот как его зовут.
Он помедлил, потом, опускаясь на стул, махнул рукой, и все опять восторженно заорали.
– Какую игру вы ведёте?
Лия четко расслышала его слова, несмотря на адский шум, и отозвалась весело:
– Шорт-фуше, господин… Гейб.
Прищурившись, он кивнул:
– Что ж, сдавайте.

* * *

Первый круг она проиграла, хотя и с минимальной разницей в очках. Прогремел ликующий оглушительный вопль, и десятки глаз уставились на неё в такой же оглушительной тишине.
Но Лия видела только его глаза.
Вызывающе улыбаясь, она коснулась сперва литой серебряной заколки, едва удерживающей копну волос, потом, словно передумав, серёжек.. потом медальона на цепочке, обвивавшей стройную шею…
– Я начну с того, чего все ждут, господин Гейб. А то вдруг не дождутся.
Одним неуловимым движением она сдёрнула трусики, и невесомый шёлковый лепесток лёг на груду карт.
Восторженный рёв сотряс трактир. Теперь потолок мог рухнуть солдатам на головы, они бы не заметили.
А вот он… нет, он заметил бы.
Лия отчаянно старалась не покраснеть под его внимательным взглядом.
Кажется, удалось.
Она вскинула голову.
– Продолжим?
Второй круг проиграл он. Коротко усмехнувшись краем губ, развязал форменный шейный платок и аккуратно положил поверх её трусиков.
Всё-таки она покраснела.
Злясь на себя, Лия порывисто перетасовала колоду.
– Продолжим! И не смейте поддаваться!
– Я? – Он лениво ухмыльнулся, взъерошив волосы, отчего стал выглядеть совсем по-мальчишески с расстёгнутым воротом белоснежной сорочки. – Ни в коем случае!
Теперь потолок трактира мог падать ей на голову. Дарк, Мик, тюрьма, окружавшие их солдаты – перестали существовать.
Третий круг. Заколка. Теперь ничто не сдерживало её рыжую гриву, и Лия то и дело нетерпеливо отводила с разгоряченного лица непослушные пряди.
Четвертый круг. Медальон с портретами отца и мамы. Не думать об этом. Отыграть. Потом.
Пятый круг. Он снимает кольцо с левой руки. Золотое, резное. Память о чём, о ком?.. Не думать.
Её несло теперь уже не к водовороту – к водопаду. Водопад ревел, как солдаты, обступившие их.
Шестой круг. Серьги с крупными изумрудами. «Они такие же зелёные, как твои глаза, малышка». Их подарил ей Дарк. Дарк!
Лия вздрогнула, очнувшись, потрясенно обвела глазами трактир. Время! Где сейчас Мик?!
И, наткнувшись на острый взгляд человека напротив, снова задрожала. Не спрашивая разрешения, протянула руку к его стакану.
– Это бренди, – предупредил он спокойно, откидываясь на спинку стула.
– Что с того? – Она снова заставила себя рассмеяться. Жидкий огонь опалил пересохшее горло. – Ваш черёд сдавать!
Время!
Вот-вот всё должно решиться.
Расставленную им хитроумную ловушку она заметила не сразу, а заметив, невидяще уставилась в карты. Сейчас, если всё вышло, как надо, Дарк и Мик с ребятами уже мчатся сюда.
Коротко вздохнув, Лия шагнула прямиком в его силки, через несколько минут демонстративно бросила карты на стол и встала.
Свист. Улюлюканье. Тишина, мгновенно наступившая, едва она взялась за первую крохотную пуговку своей бирюзовой блузки.
Лия заметила только, что он шевельнул губами, будто собираясь что-то сказать, и торопливо пробежала пальцами по всем до единой пуговицам. Едва удержавшись, чтобы не зажмуриться, решительно сдёрнула блузку с плеч.
Никаких лифчиков она отродясь не носила, ненавидя всякую такую женскую сбрую.
От грянувшего многоголосого вопля можно было оглохнуть.
Но Гейб смотрел только в её глаза – вызывающие и беззащитные.
Стремительно поднявшись, он сорвал с себя мундир и накрыл её обнажённые плечи, крепко стягивая полы на высокой груди. Не глядя, смахнул со стола её вещи, сунул ей в ладони. Что-то зазвенело, ударившись об пол. Медальон?
Грохнул выстрел, и в распахнувшуюся дверь ворвались люди.
Дарк – с головой, наспех обвязанной окровавленной тряпкой, с пистолетом в одной руке и ножом в другой – влетел в окно прямо за спиной Лии, сгребая её в охапку, заслоняя собой.
Вой. Ругань. Пальба. Синий едкий пороховой дым.
Наконец-то позволив себе крепко зажмуриться, Лия судорожно уцепилась за шею Дарка, пока тот, свирепо матерясь, передавал её за окно, прямо в крепкие руки Мика.
Один только её взгляд сквозь мокрые ресницы через его плечо – прямо в эти светлые, серебряные, удивлённые глаза.


Не моли ее о молчанье!
Так плачет закат о рассвете,
так плачет стрела без цели,
так песок раскаленный плачет
о прохладной красе камелий.
Так прощается с жизнью птица
под угрозой змеиного жала.
О гитара,
бедная жертва
пяти проворных кинжалов!


* * *

– Чего ревёшь?
– Я не реву.
– Врёшь. Ревёшь.
– Гитару жалко. Там осталась.
– Другую куплю. Иди ко мне, дурёха.
– И медальон…
– А, ч-чёрт… Не реви, говорю! Сама виновата! И чего я не пристрелил этого ублюдка, когда он тебя лапал!
– Он не лапал!
– Заступаешься за него? С чего бы? Иди сюда, говорю!
– Дарк…
– Заткнись!
Удар кулаком в стену.
– Дарк!
– Я теперь бабе жизнью обязан! А она разделась перед солдатнёй! Перед этим надменным ублюдком! Да лучше б меня вздёрнули!
– Не лучше! Не надменным! Не ублюдком!
– Лия!..
– Чего ж ты стоишь?! Бей!
– Да я себе скорее руку сломаю! А ты только моя! Поняла?! Моя! Моя! И чтоб больше никогда!.. Сюда иди, я сказал!
Скомкать, как лист бумаги, это желанное, нежное, ненавистное сейчас тело. Стиснуть до хруста, но не сорвать ни всхлипа, ни стона с запёкшихся прикушенных губ. Впиться в эти распухшие губы так, чтоб почувствовать на языке вкус соли и железа. Вдавить всей тяжестью в ворох одеял. Запустить пятерню в рассыпавшуюся по постели шёлковую рыжую гриву. Жадно, торопливо мять другой рукой белеющие в полутьме прохладные груди. И ворваться с размаху, безжалостно, в опаляющую тесноту этого тела, будто в первый раз. Погрузиться до упора. Властно надавить ладонью на атласную кожу близ раковинки пупка, чтобы с какой-то бешеной радостью ощутить под ней свои яростные толчки. И по-прежнему не услышать ни звука, только собственный хриплый рык. Уронить очугуневшую голову на тонкое, испятнанное синяками плечо, чувствуя, как сжимается горечью горло. Вскинуться, поймать её усталый затуманенный взгляд.
Ускользает.
Всё равно ускользает.
Как родниковая вода, вытекает из пригоршни.
Прочь.
Не удержать.
Он снова уронил голову и стиснул зубы.
Тёплые пальцы легко коснулись его спутанных взмокших волос, погладили, как ребёнка.
– Дарк… Я с тобой.
– Лия…
– С тобой…
Тяжело дыша, закусив губы, он быстро просунул руку между их липких сплетенных тел, – в нежную влагу её сердцевины, – и с отчаянным торжеством услышал, как она снова выдохнула его имя, уже со стоном. Прижавшись лбом к её горячему виску, он терпеливо и настойчиво разжигал в ней огонь, пока она не забилась в его объятиях, захлебнувшись коротким вскриком. И обмякла, только сердце неистово колотилось в его ладони.
Приподнявшись на локте, Дарк отвёл разметавшиеся пряди с её лба, провёл пальцами по мокрой щеке, крепко сжал подбородок.
Бездонные глаза распахнулись.
Течёт, течёт родниковая вода.
Прочь.
Не удержать.

* * *

Лёжа на узкой койке, аккуратно застеленной клетчатым покрывалом, Гейб закинул руки за голову, невидяще глядя в тёмный потолок.
В кустах под крохотным оконцем робко подали голос первые птицы. Скоро рассветёт – пора проверять посты.
Командование в городе осталось крайне недовольно побегом разбойничьего главаря, но Гейба это нисколько не волновало.
Его волновало совсем другое.
Он медленно разжал пальцы и снова вгляделся в лежащий на ладони медальон.
Секрет его он разгадал сразу, отыскав незаметную пружинку, откидывавшую серебряную крышку. Два портрета – серьёзного, усталого, немолодого уже мужчины и задорно смеющей рыжеволосой женщины. Сзади на крышке умело выгравирована летящая к солнцу птица в венке из дубовых листьев. Сокол. Герб исчезнувшего мятежного рода.
Он снова крепко стиснул медальон в руке, обречённо зажмурился. И сразу в темноте перед ним всплыло это лицо, – отчаянное, вызывающе прекрасное, – и шальные, хмельные, раненые глаза.
Рывком поднявшись с койки, Гейб в очередной раз принялся мерить шагами маленькую комнату.
Часовой в коридоре прислушался к шагам, вздохнув, понимающе покачал головой.

* * *
Лия быстро расправила на колене смятую бумажку. Ровные бисерные строчки.
«Госпожа Лия, прошу Вас выйти завтра на рассвете к Королевскому дубу. Я верну Вам то, что Вы потеряли. Гейб».
Гейб.
Записку принёс ей Бай два часа назад. Она никогда не доверяла этому маленькому веснушчатому засранцу с наглой недетской ухмылкой. На её вопрос, откуда взялась записка, он только привычно осклабился и повертел у неё перед носом золотой монетой. Значит, Гейб где-то нашёл этого чертёнка и заплатил ему, чтобы тот передал ей послание.
Она снова получит медальон.
Она снова увидит Гейба…
Утренняя роса обжигала босые ноги, но Лия не ощущала холода. Укутавшись в тёмный плащ, она незаметно выскользнула из палатки, оставив Дарка храпеть в разворошенной постели – под утро тот всегда засыпал особенно крепко.
Мик, стоявший на страже, не остановил её и ничего не спросил, только кивнул, когда она неслышной тенью проскользнула мимо.
Лия сразу заметила высокую фигуру Гейба, прислонившегося к могучему дереву, прозванному Королевским – по преданию, как раз под этим дубом один из предков нынешнего короля зарыл свою корону, отправляясь в изгнание.
Сердце её бешено заколотилось, когда их глаза встретились.
Он шагнул ей навстречу и низко поклонился.
– Госпожа Лия. Я принёс то, что принадлежит вам.
Она молча взяла медальон из его большой тёплой ладони, задев её ледяными пальцами, и он едва заметно вздрогнул.
– Вы ничего не хотите рассказать мне, госпожа Лия? Я готов служить вам, если пожелаете…
– Я не госпожа! – голос едва слушался её, слёзы подступали к горлу. Она порывисто сбросила капюшон и накинула цепочку на шею. – Я подруга разбойника!
Гейб медленно покачал головой, жадно всматриваясь в её лицо – она чувствовала его взгляд, как прикосновение.
– На то была воля Божия и ваша, госпожа.
– На то была моя воля, чистоплюй треклятый! – прогремел над поляной голос Дарка, и Лия, похолодев, стремительно обернулась.
Дарк, свирепо скалясь, шагнул из-за кустов со шпагой наголо. Чёрные волосы взъерошены, мятая рубаха распахнута на смуглой широкой груди.
Коротко вскрикнув, Лия метнулась ему наперерез, и через мгновение уже летела кувырком в кусты, отброшенная тяжёлой рукой:
– Не лезь, женщина! Я не убил этого франта тогда, прирежу сейчас!
Шпага уже сверкала в руке Гейба.
– Она вынуждена была стать твоей, чтобы не погибнуть. Разве у неё был выбор?
Зарычав, Дарк бросился на противника. Шпаги скрестились со скрежетом.
Захлёбываясь слезами, Лия поднялась, чтобы снова кинуться на поляну, но чьи-то цепкие пальцы ухватили её за локоть.
– Тебе ж сказано – не лезь! – ухмылочка Бая показалась ей сейчас особенно мерзкой. – Спорим, Дарк победит? Ставлю золотой!
– Ах ты гадёныш! – ослепнув от нахлынувшей ярости, Лия сбила проклятого мальчишку наземь и навалилась сверху. – Ты меня выдал!
– Пусти, дура бешеная! – заверещал тот, тщетно пытаясь высвободиться. – Пусти!
– Ага, жди, как же!
Она безжалостно оглоушила тонко подвывавшего Бая крепкой оплеухой, ещё и ещё одной, пока тот не притих, накрепко спутала ему руки поясом от плаща, а брыкающиеся ноги – широкой полосой, наспех оторванной от подола юбки.
Отшвырнув мальчишку прочь, она вылетела на поляну.
И застыла.
Гейб стоял над распростёртым на земле Дарком, приставив острие шпаги к его горлу. Кровь заливала рубаху Дарка, капая на пожухлую траву.
– Давай, добивай, – прохрипел разбойник, растягивая губы в волчьей усмешке. – Я б добил.
– Нет! Нет! – отчаянно закричала Лия, оскальзываясь на влажной траве и падая на колени рядом с Дарком. – Пожалуйста, Гейб!
Дарк перевёл на неё тускнеющий взгляд:
– Если ты… пойдёшь с ним… то пусть лучше… добьёт… а то ведь… найду.
Голос его прервался, всклокоченная голова упала набок.
Кусая губы, Лия пыталась дрожащими пальцами нащупать пульс на его холодеющем запястье. Бережно отстранив её, Гейб прижал ладонь к шее Дарка и через пару мгновений кивнул. Потом положил на траву шпагу и сбросил рядом мундир. Криво усмехнулся, разрывая на полосы свою белую сорочку:
– Мой черёд раздеваться.
Когда рана Дарка была туго перевязана, их глаза встретились.
– И что дальше? – шёпотом спросила Лия, протянув Гейбу вымазанную в крови ладонь.
Тот помог ей подняться и подхватил с земли свой мундир и шпагу.
– Теперь у тебя есть выбор. Выбирай.
Снова залившись слезами, Лия отчаянно замотала головой:
– Я не могу! Кто ты и кто я? Дочь казнённого мятежника, трактирная певичка, подружка разбойника и…
– Это всё неважно, – мягко возразил Гейб.
– А твоя карьера? Ты же офицер… – беспомощно забормотала она, закрывая глаза, чтобы защититься от той нежности, что светилась в его взгляде. – Я не могу…
– Мы поженимся сегодня же и уедем туда, где нас никто не найдёт, – прервал Гейб, стиснув ей пальцы. – Даже… – Он перевёл взгляд на распростертого у их ног Дарка. – Я не боюсь его, но не хочу, чтобы ты боялась… Кстати, как оставить его здесь одного? Его скоро хватятся? После такого ранения опасно долго лежать на земле.
У Лии вырвался неожиданный смешок:
– Ты и вправду святой? Он хотел убить тебя!
– Звучит по-идиотски, верно, – Гейб тоже усмехнулся, растерянно проведя рукой по встрёпанным волосам. – Но он тебя спас… тогда.
Лия кивнула и, стянув с плеч плащ, плотно укутала им неподвижное тело Дарка.
– Там, в кустах, – она махнула рукой в сторону, – валяется один маленький засранец… Я его связала, но он скоро выпутается, он такой.
Запрокинув голову, Гейб расхохотался:
– Ясно. Паршивец получил своё.
Он коротко свистнул, и с противоположной стороны поляны к ним неспешно направился чубарый жеребец.
– Это Ферзь, – с улыбкой отрекомендовал Гейб.
Осторожно подхватив Лию на руки, он подсадил её в седло, и, вдруг посерьёзнев, заглянул ей в глаза:
– Я не спросил самое главное… Ты любишь меня?
И, кладя руки ему на плечи, она засмеялась сквозь слёзы:
– Да!


Я твое повторяю имя
Этой ночью во тьме молчаливой,
И звучит оно так отдаленно
Как еще никогда не звучало.
Это имя дальше, чем звезды,
И печальней, чем дождь усталый.
Полюблю ли тебя я снова,
Как любить я умел когда-то?
Разве сердце мое виновато?
И какою любовь моя станет,
Когда белый туман растает?
Будет тихой и светлой?
Не знаю.
Если б мог по луне гадать я,
Как ромашку, ее обрывая!


*Все стихи принадлежат перу Федерико Гарсиа Лорки

@темы: гет, Габен/Гексли, фики, Жуков/Гексли, для дам