Название: Метаморфоза Автор: sillvercat Размер: мини Пейринг/Персонажи: Антуан / Вероника Категория: гет Жанр: романс Рейтинг: PG-13 Краткое содержание: XIX век. Шалопай Антуан де Мерсье, переодевшись в Антуанетту, становится горничной неприступной красавицы баронессы Вероники Леман... Ссылка на социофест: sociofandom.diary.ru/p194529911.htm Читать дальше По соционике: Антуан (Гексли)/ Вероника (Максим)
* * *
На этот хитроумный корсет Антуан угробил весь свой последний выигрыш в вист. Он мог бы попросту стащить его из костюмерной театра, но совесть не позволяла предать доверие труппы – он ведь был в этой костюмерной своим. Актрисы позволяли ему зашнуровывать им платья, наклеивать мушки, причёсывать и мазать румянами свои прелестные щёчки. И уж конечно, они всё знали о его пылкой безответной любви к баронессе Веронике Леман. Поэтому, когда Антуана осенила грандиозная идея – проникнуть в спальню к неприступной и холодной красавице под видом новой горничной, он тут же прибежал в гримёрку и выложил на стол перед директором труппы пачку банкнот. Директор, которого все звали попросту дядюшкой Гастоном, поворчал-поворчал, конечно, но скрепя сердце выдал Антуану корсет с накладками, имитирующими подобие женского бюста. Ну а актрисы тут же наперебой радостно кинулись вытряхивать Антуана из его одежды, подыскивать ему платье, чулочки, подвязки и прочие милые дамские пустяковины, которые, оказывается, были так важны. Антуан героически терпел, жмурился от щекотки и сам щекотал всех актрис, которые под руку подворачивались, под их весёлый визг – до тех пор, пока Гастон грозно не напомнил, что приближается время генеральной репетиции, и не прекратил этот балаган. Из театра Антуан вышел уже Антуанеттой. Он готов был петь, хохотать и прыгать на одной ножке. Всё удалось! Его чёрные кудри были уложены в пучок на затылке, пухлые губы сами собой оттопыривались, а вишнёвые глаза так и стреляли по сторонам, с немалым удовольствием подмечая каждый брошенный на псевдо-Антуанетту заинтересованный мужской взгляд.
Он лихо семенил по тротуару, ловко придерживая локтем сумочку и скромно опустив густые ресницы. Над верхней губой у него красовалась свеженалепленная мушка, а в сумочке лежали свеженаписанные им самим от имени собственной престарелой тётушки Джорджины рекомендательные письма, которые он и вручил управляющему баронессы всё с тем же скромным видом. Управляющий, однако, ущипнул Антуана за румяную щёку, отчего тот слегка подскочил, назвал премиленькой вертушкой – Антуан честно оскорбился! – прочитал рекомендации и препроводил в комнату рядом со спальней баронессы. Тут Антуан распаковал свой баул с немногочисленными женскими пожитками, позаимствованными у актрис, и устало опустился на узкую койку. Чёртов корсет немилосердно резал под мышками и вообще отчаянно мешал. Ещё через пару дней Антуан осознал, что проклятый корсет – меньшая из его напастей, хотя он и был вынужден ходить в нём день и ночь, чтобы не выдать себя. В обличье Антуанетты он ухитрился очаровать всех обитателей особняка – кучера Джека, повара Фридо, даже старую ворчунью, бывшую няньку Вероники, Матильду… в общем, всех, кроме самой Вероники! Баронесса была столь же холодна с ним, как на балах, где он не так давно увивался вокруг неё с толпой таких же восторженных обожателей, робеющих перед её точёной ледяной красотой. Она казалась ожившей античной статуей, Снежной Королевой, рядом с которой замирало и замерзало всё живое. Сперва Антуан опасался, что Вероника раскроет его мистификацию, но потом с упавшим сердцем понял, что она даже не присматривается к нему. Во-первых, она была немного близорука и при чтении пользовалась пенсне, что Антуан с умилением обнаружил в первый же вечер своей службы. А во-вторых, – и это уже было вовсе не умилительно! – в качестве прислуги он значил для неё не больше, чем какой-нибудь стул, даже ещё меньше! Ибо всю обстановку в своём доме баронесса подбирала весьма скрупулёзно и тщательно, чтобы все предметы гармонировали друг с другом, и подчас им не было замены. А вот какую-то там горничную с лёгкостью можно было поменять на другую! Баронесса лишь очень внимательно перечла рекомендации мнимой Антуанетты и даже написала тётушке Антуана, чтоб что-то уточнить. В тётушке Джорджине, впрочем, Антуан не сомневался – она уже давно жила в каком-то туманном вымышленном мире и отвечала рассеянным согласием абсолютно на всё, что от неё требовалось. Но его ночи превратились в пытку. Красавица Вероника почивала в кружевном дезабилье в двух шагах от него, за тонкой перегородкой, а он вертелся и вздыхал в казавшейся ему раскалённой постели, маялся, не смея даже расшнуровать треклятый корсет, который он мысленно именовал испанским сапогом… и ничего не решался предпринять! Он сам просто обращался если не в ледяную, то в деревянную статую под высокомерным взглядом своей хозяйки и укладывал её роскошные светлые волосы либо затягивал завязки корсета механически, как автомат, который он видел в прошлом году на Всемирной выставке. И только потом, долгими бессонными ночами, он вспоминал длинную гордую шею Вероники, ощущение её прохладной кожи под своими дрожавшими от благоговения и робости пальцами и стройную ногу, охваченную чёрной подвязкой чулка. Право же, это было невыносимо! И ведь он сам, сам обрёк себя на эдакую пытку… Но слишком долго Антуан терпеть не собирался. Отлучившись как-то в город в тот свободный час, когда Вероника отправилась на верховую прогулку, он забежал в театр. В костюмерной, под ахи и охи актрис, он наконец выбрался из проклятущего корсета, в изнеможении полежал в огромном кресле дядюшки Гастона, пока актрисы суетились и щебетали вокруг него, и решительно заявил, что ему срочно нужны мыши. Да-да, мыши! Несколько самых обыкновенных мышей. Как ни странно, мыши нашлись. Впрочем, у Гастона в костюмерной могло найтись всё, что угодно – от римского барельефа до шкуры бенгальского тигра, если таковая могла понадобиться в спектакле. Немного взбодрившись, Антуан со вздохом облачился в адское изобретение и посеменил обратно в особняк Вероники. Мышей он бережно нёс в жестянке из-под монпансье с дырками в крышке. Мыши сидели смирнёхонько, не возились, видимо, предчувствуя недоброе. Скорее всего, Вероника тоже предчувствовала недоброе, ибо со своей горничной в этот вечер была холоднее обычного. Она даже не соизволила разомкнуть своих прекрасных губ, чтобы отдать ей распоряжения, а обошлась несколькими жестами и надменными взглядами, а потом отпустила царственным кивком, давая понять, что сама облачится в ночное одеяние. Подавив очередной вздох, Антуан покорно уплёлся в свою комнатушку рядом с гардеробной, прилёг на узкую кровать и стал терпеливо дожидаться, когда же в спальне баронессы погаснет свет. Наконец узкая мерцающая полоска под дверью исчезла, и Антуан понял, что пора действовать. Он осторожно поднялся и на цыпочках прокрался к двери, стараясь не скрипеть половицами. Свои туфли он давно скинул и был босиком. Дверь приоткрылась так же бесшумно, и мыши порскнули в спальню из жестянки, полдня служившей им тюрьмой. Притаившись у косяка, Антуан вновь весь обратился в слух. Он знал, что на прикроватном столике у постели баронессы под расшитой салфеткой лежат сдобные миндальные печеньица, которыми та любила лакомиться, читая перед сном, и надеялся, что мыши тоже решат отдать печеньицам должное. И милые зверушки не подвели Антуана! Сперва раздался тихий шорох, который Антуан уловил своим обострившимся слухом, потом явственный хруст. Ровное дыхание баронессы сбилось. Антуан тоже перестал дышать. Вероника пошевелилась на постели и рывком села. Антуан смог различить только её стройный силуэт в неверном свете луны, падавшем из окна, и понял, что она пытается зажечь лампу, стоявшую тут же на столике. Наконец фитиль затлел, и практически в то же мгновение – Антуан и ахнуть не успел – его взору предстало дивное видение баронессы, взлетевшей на изголовье собственной кровати легко, как канарейка на жёрдочку. И она уже не казалась ледяной статуей, о нет! Она прижала к губам узкую ладонь, героическим усилием воли сдерживая готовый прорваться наружу панический вопль, Её пышные кудри рассыпались по плечам, а огромные глаза ещё больше округлились, И такая невероятная и пленительная метаморфоза произошла всего лишь благодаря нескольким маленьким зверушкам! Антуан готов был расцеловать каждую из них! Но, конечно, с гораздо большим пылом он расцеловал бы Веронику, которая, уронив руку и кое-как разлепив губы, – ах, эти губки, явно побелевшие от испуга! – и вымолвила: – Антуанетта! Антуанетта! Спохватившись, Антуан выждал ещё несколько мгновений, потопал босыми пятками по ковру и наконец толкнул дверь, весьма натурально зевая и протирая кулаком глаза. – Миледи? – с некоторой запинкой вопросил он. Честно говоря, он совершенно не представлял, что ему делать дальше, но, как всегда бывало, положился на госпожу Фортуну, неизменно к его шалостям благосклонную. – Здесь мыши! – проговорила баронесса как могла ровно, словно стояла на паркете бальной залы, а не на собственной перине в полном неглиже. – Предпримите же что-нибудь. Предпринять Антуан мог только одно. – Господи! Мыши?! – фальцетом вскричал он, одним прыжком взлетая на прогнувшуюся и жалобно скрипнувшую кровать. – О миледи, я так боюсь их! И он уцепился обеими руками за стройные плечи Вероники, отчасти действительно затем, чтобы устоять. И затаил дыхание, наслаждаясь этим волшебным мгновеньем. Он держал в объятиях полуобнажённую баронессу Веронику Леман, упиваясь теплом её тела, ароматом и нежностью её кожи под тонким шёлком! Антуан, подобно Фаусту, мог бы воскликнуть: «Мгновенье! О, как прекрасно ты, повремени!»… но тут Вероника сердито его оттолкнула. Голубые глаза её сверкнули, тонкие ноздри раздулись. – Что это вы себе позволяете, Антуанетта? – холодно осведомилась она. – Как вы… Она запнулась, вперившись в Антуана острым взглядом широко раскрытых глаз. Ему показалось, что этот взгляд не только прожёг его корсет насквозь, но и просверлил дыру в стене, к которой он прижимался спиною. – Ми-миледи?.. – прошептал Антуан, облизнув губы. Он внезапно сообразил, что Вероника впервые рассматривает его столь внимательно. Он больше не был для неё бессловесным предметом меблировки, наделённым функцией приведения в порядок её гардероба и укладывания её волос! Она могла увидеть в нём… увидеть в нём мужчину! Прежде, чем Антуан осознал, что не только могла, но и увидела, перед ним мелькнули тонкие руки стремительно развернувшейся баронессы с зажатой в них китайской расписной вазой. В следующий миг мир вокруг раскололся и почернел. …Адская головная боль – вот что почувствовал Антуан, когда мир снова стал светлее. В этом слегка покачивавшемся и немного расплывавшемся перед его глазами мире самым прекрасным было бледное женское лицо, склонившееся над ним – лицо баронессы Леман. Взгляд её потемневших глаз по-прежнему пронизывал его, как клинок, брови сурово сдвинулись к переносице. – Вероника… – зачарованно простонал Антуан, часто моргая. – Антуан де Мерсье! – отчеканила та в ответ. – Наконец-то я вас узнала, отвратительный шалопай! Как вы осмелились на подобную дерзость по отношению ко мне?! Голос её тоже, казалось, буквально протыкал в Антуане дырки, но был негромким, не срывался до вполне объяснимого крика. Морщась, Антуан осторожно присел – оказалось, что он лежал на коврике перед кроватью, – и Вероника, стоявшая рядом, предусмотрительно попятилась. – Не бойтесь, я не опасен, – уныло пробормотал Антуан, немедленно удостоившись очередного уничтожающего взора. – Ещё бы вы были опасны! – Вероника снова раздула ноздри, словно строптивая кобылица, и Антуан невольно залюбовался ею. Поверх своего неглиже она успела накинуть покрывало с постели и как следует в него закутаться, но это не мешало Антуану отчётливо помнить, каким было это великолепное тело в его объятиях. Но почему же Вероника не зовёт на помощь? Она сама ответила на его невысказанный вопрос, процедив: – Немедленно убирайтесь вон отсюда, негодяй! – Её рука, взметнувшись, повелительно указала ему на окно. – Посмейте только скомпрометировать меня! Если б у меня хватило сил, я сама сбросила бы вас вниз и ни на секунду не пожалела бы, если б вы сломали свою мерзкую шею. А потом спустилась бы вниз и закопала бы вас в саду. Антуан осторожно пощупал свой немилосердно саднивший затылок и скорбно посмотрел на слегка вымазанные кровью пальцы. – Вы меня и так уже почти что… убили… – выдавил он. Гнев Вероники был абсолютно оправданным. Он не хотел, чтоб она так сердилась и презирала его. Он хотел… он ведь всего лишь хотел… Антуан и сам не знал, чего он хотел, задумывая эту авантюру. Хотя нет, знал – полюбоваться на баронессу Веронику Леман в неглиже. Вот и полюбовался. Он тяжко вздохнул, косясь на покрывало, в которое, словно в кокон, завернулась баронесса. – Я не хотел вас оскорбить! – пылко заверил он баронессу. – Вы для меня… вы для меня – божество! Святыня! Презрительное фырканье стало ему ответом: – А вы для меня – жалкий фигляр. Немедленно прочь отсюда! Антуан послушно направился было к окну, но вдруг остановился. – А вот и не уйду! – упрямо заявил он, продолжая коситься на баронессу исподлобья, в отчаянии понимая, до чего же нелепо выглядит в проклятущем корсете и юбке, сейчас, когда она его уже узнала. – Возьму и... не уйду! Скомпрометирую вас и… и… – он помедлил, осенённый внезапной гениальной мыслью, и наконец торжествующе выпалил: – И женюсь на вас! – Что? – ахнула баронесса, судорожно комкая у груди покрывало. Антуан энергично кивнул, в свою очередь сверля её глазами: – Моё происхождение не ниже вашего, я унаследовал титул, а после смерти тётушки – унаследую поместье. Я люблю вас. – Произнеся это, он вдруг понял, что неожиданно сказал сущую правду. – Почему я не могу жениться на вас? – Потому что я вас ненавижу! – зашипела Вероника, подступая к нему, и он попятился, невольно оглянувшись, нет ли, не дай Бог, поблизости каминной кочерги, которую та могла схватить. К его счастью, кочерги не было – Антуан сам же и забыл её на нижнем этаже в бытность Антуанеттой. – Немедленно прекратите кривляться и убирайтесь отсюда! Боже, это была не женщина, а настоящий вулкан, Везувий, всё это время скрывавшийся под ледяной коркой! Он незаметно поёжился от ужаса и восторга и упрямо мотнул своей гудящей головой: – Нет. – Как это – нет? – упавшим голосом оторопело переспросила баронесса. Она не привыкла, чтобы ей перечили. И кто! – А вот так, нет, – Антуан легко развёл руками и шутовски поклонился, едва сдерживая невольную улыбку. – Вы ничего не сможете предпринять, миледи, именно потому, что скомпрометируете себя, если подымете шум. Будет скандал… – Он трагически понизил голос, живо представив себе всё это, и наконец от души заулыбался. – Всё общество станет над вами смеяться, а я всё равно женюсь на вас! Вот так-то! Он даже рассмеялся от нахлынувшего ликования, – как всё, право, удачно складывалось! – но тут же оборвал смех, с тревогой уставившись на Веронику. Глаза баронессы против её воли неудержимо наполнялись слезами, губы дрожали, но она всё равно ровно произнесла, изо всех сил, видимо, стараясь сохранить самообладание: – Только попробуйте, и я без всяких колебаний убью вас. Задушу на брачном ложе собственными руками, дерзкий вы щенок. Клянусь. Антуан ещё раз ошеломлённо заглянул в её блестящие огромные глаза и глубоко, покаянно вздохнул. – Хорошо, – глухо вымолвил он. – Не хочу, чтобы из-за меня вы брали грех на душу. Забудьте всё, что я тут наговорил. Я… глупо пошутил, я идиот и нижайше прошу прощения, миледи. Баронесса только снова пренебрежительно фыркнула в ответ, видимо, понемногу успокаиваясь, и незаметно сморгнула предательские слезинки. Антуан шагнул было к своей каморке, вспомнив об оставшемся там бауле с вещами, но потом махнул рукой и остановился. Бог с ними, со всеми этими женскими финтифлюшками! Актрисы простят его за их отсутствие. – Я вовсе не хотел вас унижать или расстраивать… – тоскливо пробормотал он, снова поворачиваясь к Веронике, на лицо которой медленно возвращалась привычная ледяная маска. Опасность миновала, её обидчик отступал. О, амазонка! – Вы меня простите, миледи? – шёпотом спросил Антуан, снова посмотрев ей в глаза. Он готов был поклясться, что она заколебалась, прежде чем так же шёпотом ответить – одним коротким словом: – Вон! Под её надменным взглядом Антуан кое-как выкарабкался на карниз, а потом перебрался на ветку столетнего граба, росшего под самым окном, и спустился вниз почти мгновенно, хотя чёртова юбка весьма мешала. Во дворе особняка, к счастью, в этот предрассветный час не было ни души, Джек, кучер, видимо, храпел в своей комнате над конюшней, так что Антуан неслышно выскочил за ворота и поспешил вниз по улице. Только сейчас он обнаружил, что его ноги босы, причём обнаружил, с разбегу влетев в кучку подсохшего конского навоза. Какие-то подвыпившие гуляки, видимо, возвращавшиеся из трактира или борделя под сень родного крова, засвистели и заулюлюкали ему вслед. В своем помятом, изодранном сучьями граба платье, взлохмаченный Антуан явно походил на проспавшуюся в подворотне шлюшку. Антуан громко и с наслаждением обругал их, а потом подоткнул подол юбки и припустил вперёд ещё быстрее. За углом уже маячил театральный балаганчик, а это значило, что он наконец сможет избавиться от проклятого корсета, юбки и прочих тряпок, вернув себе свой всегдашний облик. К Антуану снова возвращалось прекрасное настроение. На ближайшем же балу он собирался подойти к баронессе Веронике Леман. Та могла сколь угодно мерить его своим высокомерным взором. Антуану посчастливилось увидеть её в истинном обличье – увидеть огонь под этой ледяной бронёй, кипящую лаву спящего доселе Везувия, и он готов был на всё, лишь бы снова разжечь это пламя. Даже если бы оно испепелило самого Антуана. Антуан согласен был стать Помпеей.
Владей собой среди толпы смятенной, Тебя клянущей за смятенье всех, Верь сам в себя наперекор вселенной, И маловерным отпусти их грех; Пусть час не пробил, жди, не уставая, Пусть лгут лжецы, не снисходи до них; Умей прощать и не кажись, прощая, Великодушней и мудрей других.
Умей мечтать, не став рабом мечтанья, И мыслить, мысли не обожествив; Равно встречай успех и поруганье, He забывая, что их голос лжив; Останься тих, когда твое же слово Калечит плут, чтоб уловлять глупцов, Когда вся жизнь разрушена и снова Ты должен все воссоздавать c основ.
Умей поставить в радостной надежде, Ha карту все, что накопил c трудом, Bce проиграть и нищим стать как прежде И никогда не пожалеть o том, Умей принудить сердце, нервы, тело Тебе служить, когда в твоей груди Уже давно все пусто, все сгорело И только Воля говорит: "Иди!"
Останься прост, беседуя c царями, Останься честен, говоря c толпой; Будь прям и тверд c врагами и друзьями, Пусть все в свой час считаются c тобой; Наполни смыслом каждое мгновенье Часов и дней неуловимый бег, - Тогда весь мир ты примешь как владенье Тогда, мой сын, ты будешь Человек!
УПД: Вот здесь оригинал и разные переводы. Но лично мне больше по душе перевод Лозинского.
15 вещей, которые вам никогда не скажут интроверты
Писательница и интроверт Мэриэнн Рейд уверена, что мир экстравертов имеет очень искаженное представление о "людях в себе". Поэтому она составила список из 15 пунктов, которые неплохо бы нам всем помнить об интровертах. AdMe.ru внимательно прочитал статью Мэриэнн, и, кажется, она во многом права.
1. Ваш день рождения нас не радует Любой интроверт, работающий в офисе, испытывает смятение, когда все спешно начинают скидываться на подарок кому-то. Не потому что нам жалко денег, нет. Просто любой случайный сотрудник, радостно улыбающийся и сообщающий, что это его праздник, приводит нас в состояние ступора. Нам кажется, будто он ждет от нас неумеренно восторженной реакции, энтузиазма и интереса. Возможно - о ужас! - мы даже получим от него приглашение на вечеринку с тремя сотнями незнакомых людей. Ну пусть триста - это преувеличение, но именно так это видится интроверту, который больше всего хочет пойти домой. Так что, если вы не пригласите нас, мы не обидимся. Мы просто вздохнем с облегчением.
читать дальше2. Пожалуйста, забудьте и о нашем дне рождения Ну правда, забейте. У нас есть несколько близких друзей, чьих поздравлений нам вполне достаточно. Мы не хотим шумно праздновать и веселиться. Лучший праздник для нас - тихий, в кругу тщательно отобранных людей. Мир не должен ничего знать о нем.
3. Мы на самом деле не слушаем, как вы провели свои выходные Если вы не принадлежите к нашему кругу друзей, то нам все равно, как прошла ваша суббота. Мы искренне считаем, что каждый имеет право на личную жизнь, и если вы проводите свободное время в пьяном угаре или выламывая дверь вашей бывшей, то это ваше дело. Мы не осуждаем - просто общение с кем-то, кого мы не знаем, отнимает слишком много энергии. Только то, что мы работаем вместе, не означает, что мы по-настоящему знаем друг друга.
4. Мы ненавидим толпу Мы устаем от больших групп людей. Нас опьяняет разнообразие социальных типов и групп. Некоторые интроверты являются эмпатами, поэтому они, как правило, легко попадают под влияние чужой энергетики. Иногда нам кажется, будто мы “чувствуем” каждого в комнате, и от этого мы получаем эмоциональную перегрузку.
5. Нам действительно не нравятся корпоративные мероприятия Это особенно трудно для интровертов, которые управляют бизнесом. Необходимость командной работы заставляет нас делать вещи, которые выводят нас из равновесия. Каждое сказанное вовремя слово, каждая выслушанная точка зрения - это борьба для нас. Даже в бизнесе нам необходимо чувствовать связь с кем-то на другом уровне, чтобы получить максимальную отдачу от корпоративных мероприятий. Нужно немало времени, чтобы организовать командную работу или какое-либо мероприятие с большим количеством участников, чтобы и интроверт, и его коллеги чувствовали себя комфортно.
6. Мы притворяемся, что вы нам нравитесь Да, это мерзкая правда. Мы отлично знаем, кто нам нравится, а кто нет. Это может быть следствием многих причин: от застарелых детских обид до неудачного завтрака сегодня утром. Не принимайте это на свой счет. Беда в том, что честность, как бы мы ее ни ценили, иногда причиняет боль. Чтобы выжить, мы должны вытеснить все эти эмоции и быть хорошими, а это намного сложнее, чем быть настоящими.
7. Мы умеем работать Когда мы одни, мы тратим время на проектную деятельность, электронные письма, черновики и чертежи планов по захвату мира. У нас много идей. Мы ценим одиночество, потому что оно позволяет нам экспериментировать с концепциями и давать волю воображению. Все возможно, когда мы одни, и то, что мы создаем, может однажды изменить нашу жизнь - да и вашу тоже. 8. Нам нравится письменное общение Мы любим электронные письма, потому что это дает нам возможность получить необходимое без личного контакта. Живое взаимодействие сбивает нас с курса, и мы должны израсходовать много энергии, чтобы снова вернуться на свою волну. Поэтому, пожалуйста, звоните нам только тогда, когда это вопрос жизни и смерти.
9. Мы чувствуем себя в безопасности со “своими” людьми Когда в нашей жизни есть “правильные” люди, мы готовы отдать им себя полностью. Мы становимся верными воинами, готовыми сражаться за наших любимых. Просто спросите наших друзей. В нужной компании мы цветем и сияем. Нам необходимо время, чтобы найти “правильных” людей, но зато потом мы никогда от них не отказываемся.
10. У нас есть друзья, которые действительно любят нас Интровертам нужны другие люди, и другим людям нужны интроверты. Большинство из нас не испытывает проблем с общением. Мы, как и все, иногда ходим в бары и на вечеринки и знакомимся с новыми людьми. Разница в том, что не все, кого мы встречаем, становятся нашими друзьями. Мы сознательно выбираем близких друзей и тщательно работаем над отношениями.
11. Мы можем временно притворяться экстравертами Нам приходится делать это, чтобы выжить. Мы можем быть звездами вечеринки, организаторами крупных корпоративных событий или председателями благотворительных организаций. Мы делаем это добровольно, зная, что в конце дня мы сможем уйти домой. Когда же мы добираемся туда, иногда нам приходится тратить на восстановление дни и даже недели. 12. Мы не застенчивые, не грубые и не слишком нервные
Сначала может показаться, что так и есть. Но если вы узнаете нас получше, то поймете, что мы можем и рассмешить вас, и проболтать с вами больше пятнадцати минут. Просто мы такие не со всеми. Общительность для нас - это опция, в базовую комплектацию она не включена. Мы не можем слишком хорошо играть счастье или возбуждение, и вы скорее всего прочитаете это у нас на лице.
13. Нам хорошо в одиночестве В наших головах происходит множество вещей, и нам не надо больше. В отличие от экстравертов, мы не нуждаемся в других людях для внешней стимуляции. Жизнь во внутреннем мире вполне нас устраивает. Мы развлекаем себя творческими проектами и отлично проводим время.
14. Мы ненавидим светскую болтовню Мы мыслители, и нам приносят удовольствие разговоры о высоких идеях, теориях и идеалах. Мы крайне редко участвуем в светских беседах и делаем это без особого желания.
15. Если мы выбрали вас, цените это Мы дорожим своим временем в одиночестве и очень придирчиво относимся к тем, кого впускаем в жизнь. Общение с “неправильным” человеком будет эмоционально выжимать нас. Мы часто привлекаем экстравертов, которые высасывают нашу энергию, и ищем единомышленников интровертов. Мы ценим время, проведенное с другими интровертами, и имеем отличное представление о границах личного пространства друг друга.
Утро. Кухня, на которой ночуют четыре уродца. Вхожу. Вижу лоток, полный... золота. Ощущаю себя золотоискателем на Юконе. Нагибаюсь, поднимаю лоток с пола, держу в руке, собираюсь повернуться и выйти с ним в туалет. И в этот момент с микроволновки, которая стоит на холодильнике, радостно сигает на стул наш слепошарый одноглаз! Конечно, промахивается мимо стула и попадает прямёхонько в лоток. который я всё ещё офигело держу в руке!!! !!! !!! !!! Стою вся в говнише и опилках, обосрали-обтекай... и слышу аццкий хохот зрителей за кадром этого кошачьего ситкома... Потом долго гоняюсь с веником за слепошарым, колотя его, как таракана. Он с успехом уворачивается. Тоже мне, инвалид! Если ты инвалид, ходи с тросточкой и в тёмных очках, как кот Базилио, а не сигай с холодильников, я щитаю!!! А вечером уродцы выловили рыбу из горячей кастрюли с кашей и сожрали... Ситком бесконечен, как жизнь...
Если бы вся реклама была такой... Стоило бы смотреть телевизор. К середине ролика вспомнить, что тебя просто пытаются заставить что-то купить достаточно сложно.
Работа сделана в рамках первой за последние 10 лет рекламной компании ювелирного бренда TSL из Гонконга.
Название: «Не убивает нас» Автор: sillvercat Размер: драббл Пейринг/Персонажи: Жуков/Виктория Категория: джен Жанр: драма, повседневность Рейтинг: PG-13 Краткое содержание: «То, что нас не убивает, делает нас сильнее». Жуков - ветеран локальной войны, пытается влиться в мирную жизнь.
От автора: Этот драббл вполне можно было бы развернуть в роман. Но не могу и не хочу. Слишком больная и тяжелая тема. Читать дальше По соционике: Жуков, f!Есенин
* * * Жуков лежал на постели полностью одетым, прямо в кроссовках. Закинув руки за голову, он так внимательно вглядывался в серый, давно небеленный потолок, словно видел его впервые в жизни, хотя за последний сраный год успел изучить до последней трещинки. Хатёнка – бобровая – как он сам её про себя называл, досталась ему от деда. В наследство. От ветерана войны – ветерану войны. Дед возвращения Жукова из очередной «горячей точки» не дождался. Умер в прошлом году. Портрет деда – бравого фронтовика-капитана с орденскими планками на груди, стоял на обшарпанном пианино. Жукова когда-то учили играть на этом самом пианино, но он научился только двумя пальцами бренькать «Собачий вальс» Свои «боевые» Жуков почти прикончил. Пора было прекратить маяться хернёй и устроиться на работу. Влиться, так сказать, в мирную жизнь. На пенсию не проживёшь. Продолжая пялиться в потолок, Жуков криво усмехнулся. С его ногой ему светила лишь карьера охранника в банке. Да и то в каком-нибудь самом захудалом. Не льсти себе, Жуков, тебя и туда не возьмут. Сторожем пойдёшь, на автомойку. Ну уж нет! Мобильник, валявшийся на полу около дивана, вдруг ожил и разразился бодреньким хитом. Мелодийку Жукову скачали в салоне, где он и купил этот телефон. – Вот дерьмо, – пробормотал Жуков сам не зная о чём, и нажал кнопку «Ответить». – Алло? В трубке сперва молчали и дышали, а потом тихий девичий голосок нерешительно спросил: – Простите, вы Андрей Иванович? – Прощаю. Да, – лаконично отозвался Жуков. Голосок уже более уверенно продолжал: – Мне ваш номер дали в Обществе ветеранов локальных конфликтов. Меня зовут Виктория, я из молодёжной газеты. Небось Макс постарался, удружил, засранец! – Мне хотелось бы поговорить с вами… – продолжала лепетать Виктория. – Побеседовать. Взять интервью… Жуков едва удержался от того, чтобы не сообщить, что и как у него ещё можно взять. – Вы красивая? – властно перебил он девчонку, и та смолкла на полуслове. А потом растерянно сообщила: – Не знаю. Это становилось не то что интересным, но любопытным. – Приходите ко мне, я посмотрю и точно скажу, – хмыкнул Жуков. – Прямо домой, если не боитесь. – Я? – переспросила Виктория. Голосок её дрогнул. – Нет, я! – отрубил Жуков и рывком сел на постели. Он и вправду иногда сам себя боялся. Особенно по ночам, после бутылки дагестанского коньяка. К дагестанскому пойлу он привык на Кавказе. – Так придёте? – отрывисто осведомился он. – Я вам что-нибудь и вправду могу рассказать. Для интервью. Только Ницше этого недоделанного не цитируйте. Он дурак. – Это вы про… «то, что нас не убивает, делает нас сильнее»? – живо выпалила девчонка. А ведь догадливая! – А почему он дурак? – Потому что то, что нас не убивает, делает нас инвалидами! – процедил Жуков и поднялся, машинально растирая ладонью левую ногу и морщась. Ноги ниже колена вообще-то не было. Был протез. Но ныла она вся целиком, сука, как живая. – Короче, вы придёте, – заключил он уверенно. – Уральская, семь, квартира шестьдесят. Лучше завтра утром. Скажем, в десять. – Хорошо… – пробормотала Виктория. – Я перезвоню перед приходом. Может быть, вам что-нибудь купить? Продуктов? Жуков снова закатил глаза к потолку и ехидно поинтересовался: – Вы в школе небось тимуровкой были, Виктория? Тогда приходите дрова рубить. – Зачем? – выдохнула девчонка смятенно. – Как это зачем? В книжке у Гайдара тимуровцы всегда дрова рубили! Уже договорив это, Жуков вспомнил, что они с девчонкой принадлежат к разным поколениям, и та Гайдара наверняка не читала. – До... свидания, – прошептала девчонка. – Я приду. Обязательно. Ухмыляясь, Жуков нажал на «Отбой» и проковылял в ванную. Нога понемногу расходилась. Надо было просто взять её, как и всю свою жизнь, в руки, только и всего. А сейчас ему предстояло взять в руки ведро, швабру и тряпку, и наконец вымыть полы. К приходу этой самой Виктории. Возможно, недоделанный Ницше всё-таки не был таким уж дураком.
Название: «Красный Ветер» Автор: sillvercat Бета:Eastiea Размер: миди, 8537 слов Пейринг/Персонажи: Красный Ветер/Эми Перкинс Категория: гет Жанр: романс Рейтинг: G Краткое содержание: Конец 19 века. Вождь индейцев оглала берёт в заложницы дочь полковника, чтобы его племя, сбежавшее из резервации, получило возможность беспрепятственно достичь границы и скрыться от преследования.
Эмилию Перкинс, единственную дочь полковника Перкинса, в семье звали просто Эми и считали совершенно беспомощным существом. Во-первых, она была близорука, но очками, лорнетом или пенсне пользовалась редко и неохотно, потому что думала, что всё это её уродует. Ну и во-вторых, в свои восемнадцать лет она выглядела от силы на пятнадцать — маленькая, белокурая, голубоглазая и кудрявая. Кудряшки эти никак не хотели укладываться в причёску, достойную леди, и топорщились вокруг её лица пушистым облаком, как ни билась с ними сперва нянька, старуха-негритянка Бетси, а потом горничная Маргарет.
И нянька, и горничная отчаянно баловали Эми, так же как и отец, который был весьма строг к своим солдатам и офицерам. Но при виде дочери его стальное сердце превращалось в настоящий кисель, о чём Эми, конечно же, отлично знала. Едва научившись ходить, она вертела своим суровым отцом, как хотела. Она была его куколкой, его ангелочком, его ненаглядным сокровищем.
Своей матери Эми не помнила — та погибла, когда дочь была совсем крошкой. Девочку растила кормилица, нянька и гувернантка, а последние пять лет Эми провела в Англии, в пансионе суровой миссис Аткинсон. Она тоже баловала Эми, как никакую другую из своих воспитанниц, и прощала ей любые шалости, едва только огромные голубые глаза напроказившей девчушки наполнялись слезами раскаяния.
Но вот наконец Эми стала совершеннолетней и, простившись с расстроенными и проливающими обильные слёзы пансионерками, а также с не менее расстроенной миссис Аткинсон, возвращалась на родину, к своему отцу.
Эми тоже была весьма опечалена и горько рыдала, расставаясь с подругами по пансиону. Но ей не терпелось снова оказаться в Америке, да ещё и в новом отцовском доме. За время её отсутствия отец получил новое назначение. Его полк направился усмирять краснокожих близ самой границы с Канадой близ Дедвуда, города золотоискателей и промышленников. Через него должна была вот-вот пролечь железная дорога, а вокруг уже поднялись телеграфные столбы. И железную дорогу, и сам город требовалось защищать от набегов неукрощённых краснокожих, которые никак не желали принять блага христианской цивилизации. Что ж, им предстояло смириться или умереть, как патетически писали газеты. Эми, залпом прочитывавшая все американские новости, готова была с этим согласиться, хотя и не желала гибели наивных гордых детей природы, какими описывал индейцев в своих романах мистер Фенимор Купер. Читая о смерти Ункаса, Эми горько плакала.
Но тем не менее, её отец выполнял свой долг перед страной, Богом и цивилизацией. И как же она гордилась им, как же безумно хотела его увидеть, кинуться ему на шею, погладить высокий лоб под седеющими волосами, вдохнуть родной запах трубочного табака и пороха, который, казалось, пропитал всю его одежду, будь то форменный синий мундир или простой домашний халат!
Эми всхлипнула, подумав об этом, и в очередной раз нетерпеливо выглянула в окно раскачивающегося на ухабах дилижанса. Она тут же встретилась взглядом с лейтенантом Кэлхоуном, лихо гарцующим неподалёку на своём гнедом коне. Тот, заулыбавшись, отсалютовал ей, прикоснувшись двумя пальцами к полям своей шляпы, а Эми опять спряталась в глубину кареты, чувствуя, как щёки заливает румянец.
Иногда она досадовала на собственную чувствительность — ей казалось, что такая буря переживаний характерна скорее для малого ребёнка, нежели для окончившей пансион молодой дамы… но она точно знала, что окружающих её чувствительность не раздражает, а умиляет.
Эми хотелось, чтобы её любили.
И её любили. Вот и юный лейтенант, которого отец прислал для её сопровождения вместе с пожилым сержантом Мартином. Генри Кэлхоун так явно был в неё влюблён, что она могла заметить это, даже не надевая пенсне!
Эми взволнованно вздохнула и рассеянно пошарила в своей дорожной сумке, ища зеркальце. Вечно разные мелочи куда-то теряются как раз в тот момент, когда они бывают нужны!
Горничная Маргарет, устало дремавшая в углу кареты, молча взяла из рук Эми сумку, сразу же нашла зеркальце и умилённо улыбнулась, глядя, как её подопечная придирчиво рассматривает свои румяные щёки и золотистые кудряшки.
Эми тоже счастливо улыбнулась своему отражению. Как прекрасно, когда тебя все любят!
На ночь Эми, Маргарет и их сопровождающие остановились в форту Эдмонт. До отцовского гарнизона оставались почти сутки пути, и безопаснее всего для ночлега были именно военные поселения. Ибо на равнине близ канадской границы хватало опасностей в лице незамирённых дикарей и рыщущих в поисках лёгкой наживы бандитов, как объяснил лейтенант Кэлхоун. В ответ Эми горячо заверила, что полностью полагается на его опыт и благоразумие.
Бедняга так и просиял.
«Как легко всё же управлять мужчинами!» — удовлетворённо подумала Эми, направляясь вслед за горничной в отведённую им комнату. Предстояло привести себя в порядок и сменить платье перед обедом, чтобы произвести неизгладимое впечатление на других офицеров форта, раз Кэлхоун уже был ею сражён.
Но когда Эми в сопровождении Маргарет спустилась вниз по лестнице, придерживая пышный подол своего лучшего голубого шёлкового платья, так красиво оттенявшего цвет её глаз, она с сокрушительным ошеломлением обнаружила, что никто из собравшихся внизу военных не обращает на неё ни малейшего внимания.
Ни малейшего!
Причиной этому был человек, неподвижно стоявший перед комендантом форта Расселом, в то время как остальные офицеры толпились вокруг, возбуждённо галдя и даже непристойно богохульствуя. Они явно не помнили себя от ликования.
Эми так и замерла на ступеньках лестницы, а позади неё возбуждённо ахнула Маргарет:
— Иисусе! Это же индеец!
Человек, застывший перед комендантом — неподвижно, будто каменный, несмотря на то, что его заломленные за спину руки были нещадно скручены сыромятным ремнём, — действительно был индейцем, насколько Эми могла судить по его обличью. Она невольно сощурилась и вытянула шею, с ужасом и восторгом впиваясь взглядом в его высокую крепкую фигуру в одежде из замши. Боже, да он же был настоящим благородным дикарём из захватывающих романов мистера Фенимора Купера, которые она взахлёб читала в дортуаре пансиона по ночам, переводя казённые свечи и окончательно портя себе зрение.
Его волосы, иссиня-чёрные, цвета воронова крыла, в точности как описывал мистер Купер, свободно рассыпались по его широким плечам. А его профиль, насколько могла судить Эми с высоты лестничного пролёта, был чётким и резким, словно отчеканенным на медали. А голос… этот голос, Боже, низкий, рокочущий и в то же время мелодичный! Но что же он произнёс?
— Не понимать язык васичу, — вот что он сказал.
«Васичу» — это, очевидно, белые, догадалась Эми.
Солдаты после нескольких мгновений молчания принялись ругаться ещё пуще — право, они совсем забыли о присутствии дам! — а потом вдруг разом замолчали, уставившись на громадного чёрного мастифа, который неожиданно возник из-за спины довольно улыбнувшегося коменданта.
Эми завизжала бы, если б смогла, но её горло словно сжала беспощадная рука. Она вспомнила, что ей рассказывал лейтенант Кэлхоун про коменданта Рассела — будто бы тот привёз этого огромного зверя размером с телёнка из южных штатов, притравливая собаку уже не на негров, а на краснокожих.
Солдаты расступись и попятились.
«Не надо! Не надо! Он же связан!»
Эми показалось, что она прокричала это во весь голос, но из горла её вырвался только жалкий писк. Она хотела зажмуриться, но тоже не смогла.
Она могла только стоять, прижав крепко стиснутые кулачки к груди, и широко открытыми глазами взирать на происходившее внизу. Позади неё тихонько поскуливала Маргарет.
Вздыбив шерсть на мощном загривке, похожем на бычий, и рыча низким вибрирующим рыком, зверь всё ближе подходил к индейцу, цокая когтями по полу. В полной тишине — даже Маргарет уже не всхлипывала — это звучало особенно зловеще.
Индеец чуть повернулся к собаке, и Эми наконец смогла получше разглядеть его бронзовое лицо с плотно сжатыми губами и корявым шрамом, перечеркнувшим левую скулу. Странно, но она видела это лицо так чётко, будто стояла всего в паре шагов.
Эми показалось, что пронзительный взгляд глаз индейца — не тёмных, а скорее янтарных, тепло-золотистых — на миг скользнул по ней, дрожавшей на ступеньках, а потом вновь устремился на приближавшегося мастифа.
Утробное рычание пса стало громче. Эми всё-таки зажмурилась, не в силах смотреть, как он прыгнет и вцепится в горло беспомощному связанному человеку. Но она с невероятным изумлением услышала, как этот грозный рык понемногу стихал, переходя в жалобный скулёж наказанного щенка.
Эми застыла в полном ошеломлении, как и все остальные в этой комнате. Индеец стоял спокойно и безмолвно, не спуская глаз с мастифа, который, как завороженный, смотрел на него, медленно приседая, словно у него подгибались лапы. И наконец, пёс совершенно распластался на дощатом полу.
Пленник медленно отвёл взгляд и — Эми была готова в этом поклясться! — посмотрел прямо на неё. И опять же она могла бы поклясться, что в янтарных глазах его при этом вспыхнули смешинки.
Дальше все заговорили одновременно. Комендант Рассел, выхватив хлыст из-за голенища сапога, с размаху полоснул по спине взвизгнувшего пса, а потом, оскалившись, повернулся к пленнику, вновь занеся хлыст для удара, но замер, впившись яростным взглядом в его невозмутимое лицо.
Тут Эми пришла в себя и горячо вскричала:
— Остановитесь, майор Рассел! Что вы делаете?!
— Прошу прощения, мисс Перкинс, — с досадой проворчал комендант, опуская хлыст. — Ох уж мне эти сердобольные европейские барышни! Да будет вам известно, дикари признают только силу. Все они разбойники, которые снимут с вас скальп безо всякой пощады. А этот — вдвойне разбойник и негодяй. Это же Ша Тате — Красный Ветер, военный вождь оглала. Он со своими молодчиками подстерегает наших кавалеристов в Чёрных Холмах. Я узнал тебя, мерзавец!
Он опять торжествующе потряс хлыстом перед лицом индейца, но тот и бровью не повёл. Словно стоял не в центре толпы своих заклятых врагов, а на вершине какой-нибудь скалы, глядя вдаль прищуренными глазами.
У Эми по спине пробежала дрожь. Странное предчувствие близкой беды охватило её. Она всегда доверяла не только своим чувствам, но даже предчувствиям.
Она не могла сейчас сказать, что этот Ша Тате, Красный Ветер, пугает её. Но ощущение исходившей от него силы заставляло вибрировать самый воздух в этой комнате и болезненно сжиматься её сердце.
Она вздохнула с облегчением, только когда двое солдат увели пленника в каземат форта, подталкивая его в спину прикладами своих ружей. Но всё равно кусок не лез Эми в горло, и она провела за накрытым на ужин столом коменданта от силы четверть часа. После чего, сославшись на невыносимую головную боль, она вместе с горничной вновь удалилась в отведённую ей комнату. Там стояли две простые походные койки, но зато горел камин, заботливо растопленный сержантом Мартином.
Повинуясь всё тому же настойчивому предчувствию, Эми не стала раздеваться на ночь, а лишь сменила голубое шёлковое платье на простое домашнее и велела Маргарет расчесать ей кудри и заплести в косичку. Эми умела быть властной и настоять на своём, когда ей этого хотелось.
Голова у неё и в самом деле болела. Но она спешила успокоить себя мыслью о том, что скоро наступит рассвет, и тогда они снова отправятся в путь. И ей останется всего несколько часов до встречи с отцом, старой нянькой Бетси и другими домочадцами, по которым она так сильно скучала в пансионе. Слегка успокоенная этими мыслями, Эми свернулась калачиком под колючим одеялом и сладко заснула.
Ей приснился пожар. Тот пожар, в огне которого погибла её мать. Пламя ревело и гудело, горький дым разъедал глаза, потрескивали даже волосы на голове, а полный панического ужаса далёкий женский голос отчаянно звал её: «Эми! Эми!».
— Эми! Мисс Эми! Проснитесь же!
Голос горничной и в самом деле срывался от ужаса, а рука, которой она вцепилась Эми в плечо, была ледяной и дрожала. В комнате было почти светло — за окном брезжил рассвет.
Подскочив на своей койке, Эми растерянно огляделась, машинально приглаживая пальцами свои кудряшки. Она тут же услышала доносившийся со двора треск ружейных выстрелов и ощутила отчётливый запах дыма и пороховой гари.
Сердце у неё так и оборвалось, но взглянув в круглые, как плошки, глаза горничной, она вспомнила, что дочери полковника Перкинса не пристало паниковать, и как могла бодро выпалила:
— Не бойся, Маргарет, это же форт, здесь полно солдат, они нас защитят и…
Пуля просвистела над их головами, разбив оконное стекло, и Маргарет с визгом ринулась под койку, волоча Эми за собой.
Опомнившись, та возмущённо отпихнула горничную и подбежала к двери. Но, выглянув в коридор, Эми тут же стремительно захлопнула дверь, завидев в задымлённом проёме высокую фигуру индейского воина с ружьём наизготовку.
Трясущимися руками, ломая ногти, Эми торопливо задвинула засов и остановившимся взором уставилась на высунувшуюся из-под кровати Маргарет. Надо было что-то делать, но что, что они могли, две беззащитные безоружные женщины, когда вокруг них кипел жестокий бой?
Эми замотала головой, отгоняя от себя предательски подкравшуюся обморочную слабость, и крикнула:
— Маргарет! Сундук! Надо подпереть им дверь! Скорее!
Дверь уже трещала под натиском снаружи, а тяжеленный сундук, который они, задыхаясь, подтащили к порогу, вздрагивал и сотрясался. Они без сил опустились на пол, в ужасе глядя друг на друга, когда снаружи раздался низкий спокойный голос, и Эми тотчас его узнала:
— Откройте, если хотите жить. Иначе сгорите.
Это говорил Ша Тате, Красный Ветер. Как он ухитрился проделать всё это, как ухитрился захватить форт, ведь его же бросили в каземат, скрученного ремнями?!
Проглотив горькую слюну, Эми храбро отчеканила:
— Мы лучше сгорим!
Маргарет прерывисто застонала. Из-под двери уже пробивались серые струйки дыма, и Эми с трудом сдерживала кашель.
— Вы что, сумасшедшая? — Ша Тате повысил голос, чему Эми странно обрадовалась. — Немедленно выходите оттуда!
— А вы вроде как не понимаете по-английски! — отрезала Эми, сжав кулачки. Она не знала, к чему это сказала и почему вообще стоит и препирается с краснокожим дикарём через дверь, которая вот-вот загорится.
— Уоштело! — снова прозвучал прямо возле её уха его насмешливый голос, и она каким-то непостижимым чутьём догадалась, что это означает. Он сказал: «Хорошо», а потом раздались его торопливо удалявшиеся шаги.
Ловушка?
— Давайте выйдём, мисс Эми, — взмолилась Маргарет, хватаясь за грудь и заходясь в судорожном кашле. — Лучше попасть в лапы дикарей, чем сгореть заживо…
— Нет! — упрямо отрезала Эми, стараясь реже вдыхать наполненный дымом воздух. — Но ты можешь выходить, если хочешь стать рабыней краснокожих, я тебя не держу!
Маргарет замотала головой, открыла рот, собираясь что-то ещё сказать, но вместо этого только пронзительно завизжала.
Уцелевшие осколки оконного стекла вместе с обломками рамы посыпались на пол, и Ша Тате влетел в комнату — как настоящий ветер, завороженно подумала Эми, вжимаясь лопатками в дверь. Вслед за ним в проёме окна появился ещё один краснокожий, который без церемоний завернул в одеяло продолжавшую хрипло визжать Маргарет. Ша Тате что-то отрывисто сказал ему, а потом подошёл вплотную к оцепеневшей Эми. Колени у неё подгибались, но она изо всех сил старалась не отводить взгляда от его смуглого чеканного лица.
Чёрные волосы его были спутаны, на правом виске и щеке запеклась бурой коркой кровь.
— Идите сюда, не глупите, — сквозь зубы приказал он, хватая её за локоть и дёргая к себе.
— Не смейте меня трогать! — процедила Эми дрожащим шёпотом, и комната завертелась у неё перед глазами, когда индеец вскинул её к себе на плечо — легко, как куклу. Она забрыкалась изо всех сил, и тут же возмущённо взвизгнула, когда её ягодицы обжёг крепкий шлепок. — Да как вы смеете? Я дочь полковника Перкинса!
Господи, да это ни на что не похоже! Она, Эмилия Перкинс, висела вниз головой на твёрдом плече краснокожего дикаря и запальчиво препиралась с ним, а тот, вместо того чтобы снять с неё скальп, шлёпал её по заднице!
Мистер Фенимор Купер точно ничего эдакого не писал.
Эми опять панически забарахталась, сообразив, что сейчас Ша Тате вытащит её во двор в таком вот непристойном виде, получила новый шлепок и притихла, стиснув зубы и вынашивая планы мести. Подумать только, вчера вечером она ещё ринулась заступаться за этого разбойника! Да его повесить мало! Четвертовать! Колесовать!
Эми весьма смутно представляла, что означают эти слова, но они звучали воистину устрашающе.
Болтаясь в столь унизительной позе на плече вождя, она наткнулась взглядом на огромный нож в кожаных ножнах, покачивающийся на боку Ша Тате, и немедленно задумалась, не выхватить ли его. Но тут мир вокруг вновь завертелся — Ша Тате поставил её на ноги посреди двора, небрежно пихнув в объятия судорожно всхлипывавшей горничной.
Эми тоже машинально обхватив кутавшуюся в одеяло Маргарет обеими руками, торопливо оглядываясь по сторонам.
И похолодела.
Блокгауз форта горел. Чёрные густые клубы дыма устремлялись ввысь, застилая подымавшееся над холмами бледное солнце. Фигуры индейских воинов мелькали там и сям, и эти воины вовсе не походили на тех, кого изображал на своих публикуемых в газетах рисунках мистер Джордж Кэтлин. Они были измождены, очень худы и оборваны, как цыгане, но каждый из них был вооружён винтовкой и револьвером — Эми, проведшая половину жизни в военных поселениях, мгновенно догадалась, что они успели опустошить оружейный арсенал форта.
Трупы в синих мундирах валялись повсюду — и под сторожевой вышкой, и возле ворот, теперь распахнутых настежь, и вдоль стены форта… возможно, не все они были трупами, возможно солдаты просто притворялись, дожидаясь, пока дикари уйдут, — отчаянно уверяла себя Эми, сжав зубы и опустив голову. Она из всех сил надеялась, что и милый лейтенант Кэлхоун, и добрый сержант Мартин остались в живых, но…
Облизнув пересохшие губы, она наконец храбро выпрямилась, пристально всматриваясь в толпу уныло застывших возле колодца пленных кавалеристов. Некоторые из них были одеты только в испятнанные кровью нижние рубашки и бриджи — очевидно, их застали врасплох, спящими. Среди них, как с невероятных облегчением разглядела девушка, оказался и Кэлхоун, который тоже радостно вскинул голову при виде неё, и сержант Мартин, а также угрюмо потупившийся комендант Рассел.
Неподалеку от него Эми заметила какую-то тёмную большую груду и не сразу сообразила, что это труп комендантского мастифа. Пёс, видимо, ринулся защищать хозяина и погиб. Её замутило, и она беспомощно уткнулась лбом в плечо Маргарет, собираясь с силами.
Боже Всевышний, неужели весь этот ужас происходит с ней, Эми Перкинс, папиной куколкой, всеобщей любимицей?! Или она спит и ей снится кошмарный сон?!
Жёсткая рука бесцеремонно встряхнула её, и даже не поворачиваясь, она могла бы сказать, чья это рука.
Ша Тате глядел на неё сверху вниз, сощурив свои янтарные непроницаемые глаза, и Эми гордо вскинула растрёпанную голову.
— Что вам от нас нужно? — осведомилась она, преодолевая дрожь. — Мы безоружные женщины. Разве… — Голос её внезапно охрип, и она вынуждена была откашляться. — Разве индейские воины воюют с женщинами?
— Солдаты васичу убивают не только наших женщин, но и дряхлых стариков, и даже грудных младенцев. — Голос Ша Тате был едва слышен, однако исполнен такого горького презрения, что Эми зажмурилась. — Вы — дочь полковника Джона Перкинса?
Даже в том полуобморочном состоянии, в каком находилась Эми, она не могла не заметить, что английский язык в устах этого дикаря звучит совершенно без акцента и очень правильно… как у образованного человека!
— Кто вы? — прошептала она с невольной мольбой. — Чего вы хотите от меня… от нас?
— Кто я — неважно, а вот вы — залог безопасности моего народа, — отчеканил Ша Тате. — Так вы — дочь Перкинса? Отвечайте.
В этом негромком голосе была такая непреклонная властность, что Эми против своей воли вымолвила трясущимися губами:
— Да. Полковник Перкинс — мой отец… и… и папа никогда не простит вам, если… если вы что-то сделаете со мной!
Боже, как по-детски это прозвучало… Эми так и вспыхнула от стыда.
— Уоштело! — с улыбкой кивнул Ша Тате и отошёл.
Эми проводила его растерянным взглядом и, внезапно ослабев, вновь привалилась к плечу всхлипывавшей Маргарет. Господи, если бы только отец оказался здесь!
Эми уже представила было, как кавалеристы с саблями наголо влетают в ворота разгромленного форта… но одновременно с этой картиной она столь же ясно увидела, как Ша Тате падает наземь, сражённый пулей, и невольно зажмурилась.
О Всевышний, о чём она только думает!
Ша Тате тем временем подошёл к коменданту Расселу и о чём-то повелительно спросил его. Девушка старательно напрягла слух, а поскольку Рассел промолчал, и Ша Тате резко повторил свой вопрос, она наконец расслышала его.
— Где у вас телеграф? — вот что спросил Ша Тате.
Ещё немного помедлив, комендант злорадно прохрипел:
— Сгорел!
— Лжёте, — бесстрастно и без промедления отозвался вождь. — Так где же?
Дуло револьвера, мгновенно оказавшегося в его руке, упёрлось прямо в лоб Расселу.
Эми приглушенно охнула.
Рассел крупно сглотнул — кадык его дёрнулся — и осипшим голосом ответил:
— В подвале. Но вы всё равно убили телеграфиста!
Не удостоив его больше ни взглядом, ни словом, Ша Тате отвернулся и кивком указал своим воинам сперва на Эми, а затем на блокгауз. Девушка не успела испугаться, как индейский подросток, на вид лет пятнадцати, худой, но крепкий, ухватил её за локоть и поволок за собой в задымлённый подвал. Поглядев на презрительно сжатый рот парнишки, Эми передумала брыкаться. Позади неё горестно взвыла Маргарет.
Эми лихорадочно размышляла над тем, зачем она понадобилась Ша Тате. Едва паренёк впихнул её в подвал, где в углу действительно стояла телеграфная машина, девушка запальчиво воскликнула:
— Почему вы притащили меня сюда? Я не телеграфистка!
— Неужели? — Ша Тате иронически поднял бровь, обернувшись к ней. Похоже, он, как и сама Эми, не мог удержаться от того, чтобы не вступить с ней в перебранку, что было, по меньшей мере, странно. — Назовите-ка мне своё полное имя, мисс Перкинс. А также какое-нибудь ласковое прозвище, которым вас зовёт ваш отец. Малышка, бабочка, крольчонок?
Его насмешливые глаза, казалось, видели её насквозь.
— Н-не скажу, — запинаясь, обиженно пролепетала Эми. — Вы надо мной издеваетесь!
Ша Тате терпеливо вздохнул и сердито прикрикнул на мальчишку, который, видимо, распознав в словах Эми неповиновение, безжалостно дёрнул её за кудряшки:
— Инила йанка йо! — Вождь снова пристально взглянул на Эми. — Отвечайте, когда я спрашиваю, и никто больше не пострадает.
Голос его был очень усталым, и Эми вдруг подумала, что он, должно быть, едва держится на ногах.
— Меня зовут Эмилия Джоанна Перкинс, — неохотно пробормотала она, уставившись в пол. — Отец называет меня Эми… и ещё… куколка.
Она вскинула глаза, ожидая увидеть его усмешку, но он не смеялся.
И, уверенно включив загудевшую телеграфную машину, он так же уверенно опустил смуглую ладонь на рычаг.
Эми смутно ощущала всё нараставшую головную боль, но это её мало занимало. Девушку гораздо сильнее мучил даже не вопрос о том, какое же сообщение посылает Ша Тате отцу, а то, где он этому научился, хотя в первую очередь её должно было волновать, останется ли она в живых!
И когда Ша Тате, закончив передачу телеграммы, подошёл к ней и внимательно вгляделся ей в лицо, Эми только беспомощно пробормотала:
— Я не понимаю, кто вы. Не понимаю…
— Я Ша Тате, Красный Ветер, военный вождь оглала, — отозвался он совершенно серьёзно и легко поднял Эми на руки — уже не перекидывая через плечо.
— Но вы разговариваете и ведёте себя как образованный европеец, — упрямо возразила она, невольно хватаясь за него обеими руками.
Его янтарные глаза под сросшимися у переносицы тёмными бровями оказались совсем рядом.
— Я был в Европе, — неожиданно признался он и, усмехнувшись, добавил: — За Большой Солёной Водой. Прожил там несколько лет.
— Что... что вы там делали? — пролепетала Эми, растерянно моргнув.
Она просто не верила своим ушам.
— Был наездником в цирке Барнума, когда тот решил показать Европе краснокожих дикарей и собрал в нашей резервации индейскую труппу, — любезно пояснил Ша Тате. В глазах его плясали смешинки.
Эми прикусила губу:
— Значит, вы не станете убивать нас… меня? Пытать на столбе пыток и… волочить за своим мустангом на ремне?
Ша Тате тяжёло вздохнул, подымаясь с нею на руках по ступеням лестницы, ведущей из подвала во двор:
— Я постараюсь без этого обойтись. Но… — Он поставил её наземь и взглянул сверху вниз холодно и сурово. — Если понадобится для пользы дела, я убью вас без колебаний, мисс Перкинс, не обольщайтесь.
— Какого… дела? — прошептала Эми помертвевшими губами.
— Моё племя должно переправиться в Канаду — прочь из гиблой резервации, в которую загоняют нас американцы-васичу — ровным голосом пояснил индеец. — В Канаде мои соплеменники всё ещё свободны, и там даже уцелели бизоны. Нам нужно пройти по территории, которую охраняет полк вашего отца. Если его солдаты без помех пропустят нас, вы не пострадаете. Если нет — умрёте.
Эми показалось, что земля уходит у неё из-под ног, и она покачнулась, снова безотчётно уцепившись за Ша Тате. Тот так же машинально поддержал её под локоть, и девушка, вспыхнув, отдёрнула руку.
Ша Тате хмыкнул и отошёл к своим людям, уже не обращая более на неё никакого внимания, а Эми застыла, вперив негодующий взгляд в его широкую спину.
Он был дикарём! Врагом! Он взял её в плен и собирается убить! А она-то воображала, что он будет снисходителен к ней, беззащитной, ни в чём не повинной! Что он её пощадит, отпустит!
«Солдаты васичу убивают не только наших женщин, но и дряхлых стариков, и даже грудных младенцев…» — вспомнила она вдруг сказанные им слова.
Господи, неужели и её отец тоже…
Нет-нет! Она не станет об этом думать!
Всё, конечно же, закончится хорошо, солдаты отца не будут ни в кого больше стрелять, и всё племя Ша Тате уйдёт в Канаду, а сам Ша Тате тогда немедля отпустит её, и она бросится в объятия отца, и… и…
Каменистая земля прерии, в которую впитывается её кровь, вдруг так явственно представилась Эми, что её опять затрясло, и она оперлась рукой на бревенчатую стену блокгауза.
Нет, ей нельзя полагаться на милость дикарей! Пусть этот Ша Тате считает её беспомощной маленькой дурочкой, ей совсем нетрудно будет прикинуться таковой! Она дочь солдата, и она сбежит! Да-да, сбежит, она не станет помогать индейцам осуществлять их план, она просто скроется от них и сама, сама придёт к отцу! Как он там волнуется, должно быть…
Она так и стояла в каком-то болезненном оцепенении, продолжая упираться ладонью в стену блокгауза, когда индейцы повели мимо неё уцелевших солдат и офицеров форта, подталкивая их прикладами.
Маргарет!
Маргарет, продолжавшая истерически всхлипывать, тоже была в этой понурой толпе.
Опомнившись, Эми кинулась вперёд и схватила за руку Ша Тате, который уже вёл в поводу гнедую лошадь, взятую им, видимо, в конюшне форта.
— Они сгорят в этом подвале! Или задохнутся! — выкрикнула Эми, тыча пальцем в сторону пленников. — Блокгауз всё ещё горит! Умоляю вас… пожалуйста… ради Христа!
Она осеклась на полуслове.
Ша Тате вскинул брови:
— Бог белых людей — слабый Бог, — произнёс он со знакомой уже усталой усмешкой. — Он призывает прощать врагов. Это так глупо. В конце концов его самого казнили на кресте. — Он нахмурился, заглянув в побелевшее лицо Эми, и добавил чуть мягче: — Блокгауз уже не горит. Так что перестаньте пищать.
Одним движением он вскочил на неосёдланную лошадь и властно протянул Эми руку.
— Я н-не п-пищу! — Заикаясь от возмущения, Эми спрятала руки за спину.
— Вы хотите, чтоб я связал вас, как курицу? — поинтересовался Ша Тате весело.
Грубый злобный дикарь! Чудовище!
Гневно сопя, Эми неохотно протянула руку, и вождь поднял девушку на спину коня перед собой так легко, словно она ничего не весила.
Она изо всех сил пыталась отстраниться от его твёрдой груди, гордо выпрямив спину, и прямо-таки всей кожей чувствовала, как его это забавляет.
Остальные воины, тоже верхом, направились прочь из форта следом за Ша Тате. Эми подметила, что их не так уже и много, как ей показалось вначале — всего двенадцать вместе с вождём, и половина из них — совсем юнцы и даже подростки, как тот мальчишка, который тащил её в подвал и дёргал за волосы. Конечно, куда им было справиться с кавалеристами в честном бою, им поневоле приходилось прибегать к разным гнусным хитростям! Думая так, Эми, впрочем, отчётливо сознавала, почему воинов так мало и почему они столь юны — большинство индейцев, способных держать оружие, уже погибли в этой войне.
В этой неравной схватке.
— Почему вы не хотите просто смириться? — прошептала Эми с невольной дрожью. — Если бы ваше племя подчинилось приходу цивилизации, было бы лучше для всех. Зря не проливалась бы ваша кровь…
Она закусила губу, услышав спокойный ответ Ша Тате:
— Эта кровь соединяет нас с нашей землёй, которую мы покидаем. Родятся дети, а эта земля останется их землёй. Они не забудут, не надейтесь.
Сердце у Эми так и сжалось, столько было в этих словах непреклонной уверенности, гордости и горечи.
Неожиданно она вымолвила, из всех сил цепляясь за гриву коня, чтобы не касаться смуглой крепкой руки Ша Тате:
— Но не все мы враги вам. Я не враг вам!
Почему-то ей показалось, что сказать это — очень важно. Отчаянно важно. Пускай он даже потом убьёт её, она хотела, чтобы он это знал.
— Я знаю, — помедлив, эхом отозвался он и взял её за плечо, устраивая поудобнее. — Держитесь лучше за меня, мисс Перкинс.
В голосе его явственно звучала улыбка. Не насмешка, а именно улыбка.
«Куда мы направляемся?» — хотела спросить Эми, но не решилась. Она и так уже наговорила слишком много.
Прерия в буйном июньском разнотравье покачивалась перед нею, солнце пригревало и слепило глаза. Эми в нерешительности поёрзала на спине мустанга, чей плавный размеренный бег убаюкивал её. Ша Тате не даст ей упасть… Он…
Вздрогнув всем телом, она распахнула глаза, не сразу сообразив, где находится. Подхватив её под мышки, Ша Тате вместе в нею спрыгнул с коня и аккуратно опустил Эми на землю.
Девушка растерянно огляделась.
Они стояли на дне маленького ущелья в тени нависавшего над их головами огромного утёса — в самом центре невесть откуда взявшейся толпы индейцев. Другие всадники тоже спешились, держа лошадей под уздцы, пока женщины сгружали какие-то вьюки, притороченные к спинам коней. Вертевшиеся здесь же голопузые смуглые дети немедля начали ворошить эти мешки, с радостными криками что-то вытаскивая оттуда и принимаясь жадно грызть.
Эми присмотрелась — в тонких, как прутики, ручонках детей были армейские пайковые сухари.
Давешний подросток что-то взахлёб тараторил, вертя в руках свою новенькую винтовку и, очевидно, хвастаясь ею перед мальчишками помладше, которых Ша Тате не взял в столь рискованную экспедицию. Те завистливо косились на него и с любопытством — на Эми, а та, оробев, невольно спряталась за спину Ша Тате.
Индейские женщины смотрели на пленницу не только с любопытством, но и с явной враждебностью. Эми не могла понять, какого они возраста. Все они казались старухами, худыми и изможденными. Одежда на них представляла собой странную смесь обносков, происхождение которых трудно было определить.
Эми незаметно поёжилась под огнём презрительных взглядов этих женщин.
Вперёд неожиданно выступила высокая, совершенно седая старуха и что-то горячо проговорила, обращаясь к Ша Тате и тыча в сторону Эми костлявым пальцем.
Вождь спокойно, но твёрдо что-то ей ответил, а потом повернулся к остальным и заговорил так же размеренно и веско. На Эми он не показывал и даже на неё не смотрел, но она отчётливо чувствовала, что речь идёт именно о ней.
Когда Ша Тате умолк, над полянкой повисла напряжённая тишина. Потом старуха несколько раз энергично кивнула и даже улыбнулась, протянув руку и потрепав Ша Тате по плечу.
Люди рассыпались в разные стороны, и Эми только сейчас, приглядевшись, увидела в глубине ущелья, рядом с весело журчавшим ручейком, несколько остроконечных палаток.
— Вы скрываетесь здесь, — тихо сказала она, посмотрев на Ша Тате. — Вы… бежали из резервации? И прячетесь… но вы не знали, что вам делать дальше и как перебраться в Канаду! — Она прижала ладонь к губам. — Вам же просто повезло, что в форту оказалась я… я стала… вашей козырной картой!
Ша Тате кивком головы указал ей на ближайшую палатку, но Эми не двинулась с места.
— Я права? — настойчиво спросила она, не сводя с него глаз.
— Вакан ведёт нас, — помедлив, ответил Ша Тате. И заметив недоумённый взгляд Эми, коротко пояснил: — Та сила, что васичу называют Богом, та сила, что хранит нашу землю.
И он направился прочь, заговорив на ходу с догнавшим его подростком, а Эми, с трудом переставляя затёкшие ноги, добрела до палатки и, откинув полог, нырнула туда.
Внутри было пусто, на удивление чисто и полутемно; пахло дымом и какими-то травами. Очаг был сложен в центре палатки из полукруглых камней, но огонь там не горел. Машинально задрав голову, Эми увидела небо в отверстии над очагом — голубое и чистое.
— Ты дурно защищаешь своих детей, Вакан, — пробормотала она, сама не понимая толком, что говорит, и ощущая лишь пронзительную щемящую печаль. — И я… не желаю, чтобы ты меня выбирал, как какое-то своё… орудие. Почему ты не спасаешь их сам? Это нечестно! Я не хочу, и я… убегу! Сегодня же ночью. Вот так.
Произнеся в небо эту гневную тираду, Эми испытала странное облегчение и почти упала на груду одеял близ очага. Она остро ощущала, что волосы её всклокочены, а одежда измята. Ещё она ощущала голод и жажду, но как-то смутно. Противоречивые чувства и мысли мучили её гораздо сильнее.
Наконец Эми задремала, сама не заметив, как.
Она не заметила и того, что вошедший Ша Тате постоял над нею, глядя на неё с невольной лёгкой улыбкой, а потом осторожно уложил девушку на бок всё на той же груде одеял и укутал сверху своей курткой, стащив её с плеч. Эми только почмокала губами, не просыпаясь, и блаженно свернулась калачиком. А Ша Тате растянулся по другую сторону очага, прямо на земле.
Когда Эми подняла растрёпанную голову с одеяла, небо наверху было уже не голубым, а бархатно-тёмным. Девушка рассеянно сощурилась, не шевелясь и по-прежнему ровно и размеренно дыша. Она услышала неподалёку от себя такое же ровное дыхание и наконец осторожно приподнялась.
Несколько минут она смотрела на спящего Ша Тате, не решаясь шелохнуться. Он не принимал её всерьёз или так доверял ей, что оставил без своего присмотра? Или же просто бесконечно устал?
Эми тряхнула головой. Что бы там ни было, это её шанс вырваться отсюда, и она не может, не должна его упустить! Если хочет остаться в живых.
Она хотела.
Эми выскользнула из палатки, как тень, даже не откинув полога. Она благословляла свой маленький рост, свои удобные дорожные туфли и простое тёмное платье, которое делало её незаметной. Наверняка индейцы не принимали её всерьёз, как и сам Ша Тате, и не рассчитывали, что такая беспомощная дурочка посмеет сбежать. Что ж, в таком случае их всех ждал сюрприз!
Эми везло. Как это часто бывает у близоруких людей, слух её был очень острым. Поэтому расставленных вождём часовых — всё того же давешнего парнишку и двух его друзей — она заметила быстро и удачно обошла стороной, спускаясь вниз по течению ручейка. Правда, проделывала она это, согнувшись в три погибели и почти на четвереньках, но кто это видел? К счастью, никто.
Эми даже задержалась на несколько минут, чтобы напиться из маленькой заводи и поплескать водой себе в лицо. Она терпеть не могла ощущать себя неряхой.
Утеревшись рукавом, она совершенно приободрилась. Ветерок обвевал влажное лицо, в кустах кто-то звонко чирикал, и вообще эта ночь, ночь её смелого побега, была прекрасна! Отец будет ею гордиться, и когда она найдёт его, то попросит, чтобы он позволил уцелевшим оглала добраться до Канады. Их так мало, и большинство из них — женщины и дети. Отец так обрадуется счастливому возвращению Эми, что…
Она подскочила чуть ли не на фут, когда её плечо сжала твёрдая ладонь. Она бы завизжала во весь голос, если бы вторая ладонь крепко-накрепко не запечатала ей рот.
Эми бессильно билась и трепыхалась, пока совершенно не ослабела от этих бесплодных усилий. Тогда рука, зажимавшая ей рот, опустилась.
— Если вам так уж не терпелось утолить жажду или выйти по нужде, вам стоило меня предупредить, — насмешливо проговорил Ша Тате, снова разглядывая её, как какую-то пичужку. В темноте глаза его весело блестели.
Эми так и затрясло от обиды и нахлынувшего горького разочарования. А она-то, она-то ещё надеялась, что ей удалось незаметно ускользнуть! И… что он там такое говорит про нужду, этот бессовестный человек?!
— Вы ужасны! — отчаянно зашипела Эми. — Вы притворялись! Вы… всё это время шли следом за мной?!
От осознания того, что он наблюдал, как она передвигается вдоль ручья на четвереньках, у неё защипало в глазах.
— Не всё время, — серьёзно сказал Ша Тате, перестав улыбаться. — Я просто вас выследил. Вы умны и не стали бы метаться, как вспугнутая куропатка. Вы могли пойти только вниз по ручью, раз уж вам удалось заметить часовых.
Эми не поверила своим ушам. Он что, действительно назвал её умной?!
— А ещё вы храбрая, — продолжал Ша Тате так же серьёзно. — Теперь мы вернёмся обратно в лагерь. Пора собираться в путь.
Эми машинально кивнула, приняв это как должное и даже не пробуя возражать. Он назвал её умной и храброй!
Цепляясь за его руку, она кое-как добрела вдоль ручья к палаткам, сейчас поражаясь тому, что смогла преодолеть этот путь одна. Ша Тате провёл её мимо разинувших рты мальчишек-часовых, и Эми поняла, что он проделал это нарочно. Уже знакомый ей подросток, вывернувшись из-за утёса, в тени которого он прятался, догнал их и что-то возбуждённо и виновато заговорил, указывая на Эми, а потом понурил голову и умолк.
— Уачин ксоапа йо, Ихока, — только и ответил вождь на его пылкую тираду, мимолётно потрепав мальчишку по затылку. — Мийе мни кте ло. Ункупело, Ихока.
На миг вскинув на него блестящие, как у сороки, глаза, мальчишка растворился во тьме, а Эми пробормотала, тоже виновато:
— Вы ведь не накажете его?
— Я бы непременно наказал Ихоку за его промах, — ровным голосом ответил вождь, искоса глянув на неё, — чтобы он усвоил этот урок как следует… но не сейчас. Возможно, мы умрём ещё до заката солнца, мисс Перкинс.
Он произнёс это так просто и мирно, как если бы говорил о том, что на закате пойдёт дождь.
Эми замерла на месте, но Ша Тате потянул её за руку, больше ни слова не говоря.
Ущелье, давшее приют беглецам, теперь освещалось только пламенем двух небольших костров да полной луной, и в этом неверном, неясном свете Эми увидела, что женщины проворно собирают и скатывают полотнища палаток, связывают вместе шесты. Они работали споро, слаженно, почти не перекликаясь друг с другом. Эми вдруг стало холодно, и она поняла, что Ша Тате отошёл от неё.
Зато широкими шагами приблизилась та высокая седая старуха, что раньше спорила с вождём. Эми понадобились все её силы, чтобы не попятиться от неё. Но старуха, чуть пригнувшись, заглянула ей в лицо сощуренными, тёмными, как ночь, глазами и, бесцеремонно схватив девушку за рукав, что-то пихнула ей в ладонь.
Сухарь.
Армейский сухарь из того пайка, что индейцы захватили в форту.
— Спа… сибо, — еле пролепетала Эми.
У неё даже в животе заурчало, когда она поднесла сухарь ко рту и вдохнула кислый запах ржаного хлеба. Она принялась старательно грызть сухарь, чувствуя, как на глазах отчего-то выступают предательские слёзы, а старуха стояла рядом и сурово взирала на неё, скрестив руки на плоской иссохшей груди. А потом постучала Эми по плечу, привлекая её внимание. Эми подняла глаза, пытаясь незаметно их утереть.
— Магаксича, — внушительно проговорила старуха, указывая на себя пальцем. — Магаксича… — И снова похлопала ладонью по плечу Эми.
— Хлеб? — растерянно спросила та, едва прожевав кусочек сухаря. — А-а… — Её вдруг осенило. — Эми. Я Эми, — представилась она, уже начиная улыбаться. — Очень приятно.
Она вдруг поняла, что действительно рада — тому, что эта суровая старая женщина подошла к ней и отдала этот залежавшийся сухарь, хотя сама явно долго голодала, что она назвала ей своё имя и захотела узнать, как её зовут…
— Мага-ксича… — с трудом выговорила Эми. — Магаксича — что это? Что?
Старуха ещё раз пристально посмотрела на неё и вдруг закрякала, несколько раз подряд, очень похоже на кряканье утки, причём выражение её строгого лица ни капельки при этом не изменилось.
Эми сперва онемела, а потом звонко расхохоталась на весь лагерь… и испуганно зажала себе рот, но старуха только усмехнулась, как и подошедший Ша Тате, и что-то проговорила, поглядывая то на него, то на Эми. И пошла прочь такими же широкими мужскими шагами.
— Что она сказала? — живо поинтересовалась Эми, провожая её взглядом.
Ша Тате ничего не ответил, а, обернувшись, махнул рукой пареньку, которого называл Ихока, и тот торопливо подвёл ему гнедого мустанга, по-прежнему неоседланного. Мустанг прядал ушами — видимо, общее волнение, воцарившееся в лагере, передалось и ему.
Мгновенно вскочив на коня, Ша Тате протянул Эми руку.
Девушка потрясённо посмотрела на него.
Отблеск костров освещал его смуглое лицо, профиль которого был словно вычеканен на медали, но уголки плотно сомкнутого рта приподнимала лёгкая улыбка.
Осталось мало времени — зазвучал у неё в мозгу озабоченный и печальный голос. Очень мало…
Будто услышав этот голос, Ихока подёргал Эми за рукав, сурово сдвинув брови. Он явно подражал своему вождю, и это было забавно, но Эми уже не хотелось смеяться. Ей хотелось плакать.
Броситься ничком на эту неприветливую каменистую землю и плакать, пока не выльются все слёзы, горячим твёрдым комом застывшие в груди.
Ихока снова сердито дёрнул её за рукав, а потом, видимо, решив, что пора действовать самому, приподнял Эми сзади за локти и почти впихнул в руки Ша Тате, который осторожно усадил девушку перед собой.
— Что она сказала? — упрямо повторила Эми, пытаясь снизу вверх заглянуть ему в лицо. — Мага… ксича? Утка? Это ведь так по-английски? Что она вам сказала?
Ша Тате лёгкой рысью направил коня к выходу из ущелья, и Эми, покачнувшись, вновь ухватилась за его твёрдую руку, вокруг запястья которой было намотано несколько браслетов из бисера.
— Не пищите, — только и бросил вождь, досадливо сдвинув брови, но Эми явственно чувствовала, что он смущён и на самом деле не сердится, и продолжала свою атаку, нетерпеливо сжав запястье Ша Тате:
— Нет, буду пищать! В конце концов, это моё право, я ваша… гостья!
Она хотела сказать — «пленница».
Хотела сказать: «Объясните же мне то, что я хочу знать, потому что, возможно, вы убьёте меня через час… или солдаты моего отца убьют вас!»
Но она осеклась и зажмурилась.
Пальцы Ша Тате вдруг коснулись её щеки.
— Вы плачете? — растерянно спросил он, склонившись к её уху. — Вы обиделись?
Стиснув зубы, Эми молча глотала слёзы.
Ша Тате глубоко вздохнул и пробормотал беспомощной раздражённой скороговоркой:
— Магаксича — родная бабка Ихоки. Её имя переводится как «озёрная утка». М-м-м… — Он опять тяжело вздохнул. — Она сказала, старая болтунья, что на её памяти вы первая девушка, к которой я столь внимателен… но это неправда!
— Неужели? — Эми, подражая ему, подняла брови, снова уставившись на него снизу вверх. В груди у неё словно распустился цветок.
Огненно-яркий и жаркий, как пламя костра.
— Да, — решительно кивнул Ша Тате, не глядя на неё. — Она просто ничего не помнит. И не видит. Ей уже сровнялось восемьдесят зим, и она подслеповата.
Эми вдруг начала неудержимо хихикать. Она понимала, что ведёт себя как малое дитя, но ничего не могла с собой поделать.
— А откуда у вас эти браслеты на руке? — с любопытством спросила она, едва отдышавшись.
— Девушки подарили, — сумрачно пробурчал Ша Тате. — Магаксича сплела мне их. Они берегут от злого глаза… ну и просто защищают руку. Послушайте, если вы будете столько болтать, я… передам вас Ихоке.
— Нет. Не передадите, — сказала Эми совершенно спокойно, почти буднично, совсем как он. — Потому что мы связаны… будущей кровью. Моей и вашей.
Только договорив это, она поняла, что именно сказала. И замолчала.
Ша Тате тоже молчал, подгоняя мустанга, а Эми опиралась на его плечо, слушая быстрые удары его сердца, и молилась, повторяя одно и то же.
Вакан, о Вакан…
Это было богохульством, Боже Всевышний, но она, словно язычница, молилась неизвестному ей Богу этой суровой дикой земли, всей душой умоляя, чтобы на эту землю не проливалась ничья кровь. Ни кровь Ша Тате, ни её собственная, ни людей племени оглала, ни солдат её отца.
Она молила о милосердии, Боже правый.
И её сердце тоже билось болезненно и быстро, когда караван индейцев вынырнул из спасительной тени ущелья на залитую лунным светом равнину, как стая дроздов, взлетевшая навстречу ветру — прямо в когти ястреба.
Караван двигался медленно, потому что большинство лошадей, кроме тех, что принадлежали воинам, тянули за собой волокуши из шестов с нехитрой поклажей.
Ша Тате следовал за караваном, держась возвышенностей, и Эми ясно понимала, почему: он хотел первым увидеть солдат отца и показать им свою пленницу, показать, что её жизнь — в его руках.
«Нам нужно пройти по территории, которую охраняет полк вашего отца. Если его солдаты без помех пропустят нас, вы не пострадаете. Если нет — умрёте».
Эми судорожно вобрала в себя воздух. Не вождь оглала, а сама эта земля требовала не милосердия, но справедливости — справедливого возмездия за уже пролитую здесь кровь.
Ветер, бивший Эми в лицо и ерошивший ей кудри, пах дымом костра и близким дождём. Сильная рука Ша Тате удерживала её за плечи, а спину согревало тепло его крепкого тела. И Эми запоминала каждое мгновение этой отчаянной скачки, пила его, как воду из ручья, пригоршнями — и не могла напиться.
Истекало время, таяла луна, приближался рассвет — так же неумолимо, как всадники в синих мундирах, цепью рассыпавшиеся среди холмов.
Заметив их и почувствовав, как вся кровь отливает у неё от лица, Эми вскинула глаза на Ша Тате.
Он тоже глядел на неё, и в его янтарных глазах не было ни ярости, ни страха, лишь спокойное тепло.
— Не бойтесь, — только и сказал он, и его большая ладонь крепче сжала её плечо.
Возвысив голос, он что-то скомандовал, обращаясь к своему отряду, и воины с гиканьем погнали коней ещё быстрее, держась между беззащитным караваном и кавалеристами.
Эми не могла разобрать, был ли среди солдат в синих мундирах её отец, но она знала, что он там был — не мог не быть.
Она перевела взгляд на караван — там началось какое-то движение. Ехавшие верхом женщины с детьми на руках принялись проворно отцеплять волокуши, чтобы ускорить бегство, бросая те жалкие пожитки и съестные припасы, что у них оставались.
Ша Тате стиснул коленями бока мустанга, и тот одним прыжком взлетел на гребень холма, оказавшись прямо перед солдатами — на расстоянии выстрела. И застыл.
Остановились и кавалеристы.
Эми прекрасно понимала, какую отличную мишень они сейчас собой представляют — в зыбком предутреннем свете — на самой вершине холма. Но так же отчётливо она понимала, что стрелять солдаты не будут — пока рука Ша Тате лежит у неё на плече, касаясь шеи, пока её тело прижато к его телу — щитом.
Эми смотрела прямо перед собой, почти не моргая, словно пытаясь взглядом остановить тех, что пришли сюда спасти её, спасти, убив врагов, дикарей, которые взяли её в плен.
Убить Ша Тате.
Она отсчитывала мгновения — как удары собственного сердца и сердца Ша Тате, ощущая, что его дыхание легко касается кудряшек на её макушке.
Минуты тянулись одна за другой, тянулись, хотя прежде летели.
Эми изо всех сил пыталась сосредоточиться.
Граница была недалеко. Караван оглала вот-вот окажется там. Скоро, совсем скоро Ша Тате её отпустит, вот тогда она бросится к отцу и…
И… что?
Впервые Эми задумалась о том, что будет с вождём оглала после того, как она, счастливая, попадёт в отцовские объятия. Нет. Ещё до этого. Что будет с ним, едва только он опустит её наземь, едва лишь её спина перестанет касаться его груди?
Ему ведь некуда было бежать!
Да он и не побежит.
Помертвев, Эми спросила, не оборачиваясь к нему, не отрывая глаз от кавалеристов и с трудом шевеля губами:
— Признайтесь, вы никогда и не собирались убивать меня. Вы хотели лишь задержать солдат и дать своим людям уйти.
— Да, — легко согласился Ша Тате. Эми чувствовала, что он опять улыбается, и готова была завыть от тоски.
— Они ушли, и вы сейчас отпустите меня… но что будет с вами?! — отчаянно зашептала она, до крови кусая губы. — Вы приносите в жертву себя, а вовсе не меня… а ведь это вы говорили, что Христос — бог слабых, но вы сами, сами… стоите тут… как мишень… как олень перед волками!
Она задохнулась.
Волки? Она сказала так о кавалеристах своего отца? О храбрых и благородных джентльменах, пришедших её спасти?!
— А я вовсе и не стою, — отозвался Ша Тате всё так же весело. — Я сижу — верхом на лошади, если вы заметили.
Воистину Эми потребовалась титаническая выдержка, чтобы не повернуться и не вцепиться ему в волосы обеими руками, но она, кажется, заскрежетала зубами.
И вправду заскрежетала, когда он продолжал:
— Вы так смешно пыхтите, когда сердитесь. Как ёжик.
— Я… — проговорила Эми срывающимся голосом, — вас… сейчас… сама убью, чёрт вас дери! Как вы смеете тут ёрничать?!
Она всё-таки обернулась, гневно взглянув в его улыбающееся, почти безмятежное лицо.
— И ещё вы очень красивы, когда сердитесь, — голос его стал совершенно серьёзным. — И когда не сердитесь, а улыбаетесь, тоже. Я всё время хотел вам об этом сказать.
Милосердный Боже…
Нет, сейчас она не будет об этом думать!
— Немедленно… — прошептала Эми с яростью и отчаянием, — немедленно засуньте меня к себе за спину и гоните коня к этим чёртовым горам! Прошу вас… умоляю вас, Ша Тате…
Он тихонько присвистнул:
— Ну и позорище же вы мне предлагаете, Эми… Эми? Эми!
Вторая её слеза капнула ему на руку следом за первой, а потом слёзы хлынули настоящим ливнем. Эми уж не могла и не хотела сдерживаться. Она рыдала во весь голос, как несправедливо наказанный ребёнок, сжав кулаки и зажмурившись — во весь голос и, кажется, на всю прерию.
Её, наверно, было слышно не только в Канаде, но и до самой Аляски.
Ша Тате что-то тревожно говорил, растерянно тряся её за плечи — она ничего не слышала.
Она не могла, не хотела видеть, как его убьют!
Неожиданно сквозь его взволнованный голос и собственный отчаянный рёв до Эми долетел выкрик — властный и умоляющий одновременно:
— Отпусти её, вождь, отпусти, и мы уйдём! Ради Бога, она ведь совсем ещё дитя! Клянусь всем святым, тебя никто не тронет, только не причиняй ей зла! Солдаты! Не стрелять! Не стрелять!
Это был голос её отца.
Вся дрожа, Эми почувствовала, как Ша Тате спрыгнул вниз и осторожно снял её со спины коня, опуская на землю. Ноги у неё подкашивались от слабости и невероятного облегчения, слёзы застилали глаза, и она почти ничего не видела перед собою. Но всё равно обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на него — пусть даже он запомнит её зарёванной, красной как помидор, с распухшими глазами и трясущимися губами.
Она хотела запомнить его навсегда — усталый и тёплый взгляд янтарных глаз, горделиво выпрямившуюся фигуру в поношенной одежде, крепкую руку, лежавшую на шее коня.
Ша Тате даже не взял ружья наизготовку. И полковник Перкинс сдержал своё слово — никто из его кавалеристов не сделал ни единого выстрела, пока Эми, спотыкаясь и путаясь в подоле своей юбки, брела вниз с холма, прочь от вождя оглала.
Спешившись, полковник побежал навстречу дочери и подхватил её на руки. Прижимаясь наконец к его груди и вдыхая родной запах табака и пороха, слушая его успокаивающее бормотание, Эми сквозь пелену слёз всё ещё различала высокую фигуру Ша Тате на вершине холма. Вождь не трогался с места, провожая их взглядом.
Эми подняла глаза на встревоженное лицо отца и с трудом удержалась от ликующей улыбки. О Всевышний, она всё-таки сделала это, она смогла!
Она спасла Ша Тате.
Впрочем, она же всегда знала, что чего угодно сможет добиться от него, стоит ей только заплакать.
* * *
Спустя год Эми уныло стояла на балконе отцовского особняка в лондонском предместье и всей грудью вдыхала аромат только что распустившейся в палисаднике сирени.
Видит Бог, ей очень не хотелось снова покидать отца, но и оставаться в Дедвуде она больше не могла. Перешёптывания гарнизонных матрон за спиной ей были совершенно безразличны, но она всякий раз вспыхивала, как порох, услышав залихватские рассуждения офицеров о грядущем уничтожении всех дикарей, которым надлежало исчезнуть с лика земли, когда на неё вступил англосакс.
И она не могла не думать о Ша Тате — почти беспрестанно, зная, что никогда, никогда более не увидит его.
Но её отъезд в Лондон мало что изменил. Ей было отчаянно скучно, тоскливо, и ни один самый пышный лондонский бал не развлекал её.
Ночами она подолгу лежала без сна, а, засыпая, вскакивала с криком, увидев во сне всё тот же гребень холма, где они с Ша Тате стояли одни перед строем целившихся в них кавалеристов.
Эми сердито растёрла пальцем слезинку, капнувшую на перила балкона, шмыгнула носом и поёжилась. Ночной ветер нёс с собой пронизывающую прохладу, а она не захватила из спальни свою шаль.
— Вы опять плачете и опять дрожите, — укоризненно произнёс почти рядом с нею весёлый и знакомый до боли голос. — Вас прямо ни на минуту нельзя оставить.
Задохнувшись, Эми обернулась. Сердце у неё болезненно подпрыгнуло и ухнуло куда-то вниз.
Ша Тате сидел на перилах балкона и, наклонив голову к плечу, смотрел на неё с едва заметной улыбкой. На нём была всё та же поношенная куртка с бахромой, но накинутая уже поверх обычного европейского костюма. Его гладкие чёрные волосы были связаны тесьмой на затылке, а в глазах плясали знакомые чертенята. Правую руку он держал за спиной.
Невероятно, но Эми смогла удержаться от пронзительного ликующего вопля. Сорвавшись с места, она метнулась к Ша Тате и крепко ухватила его за плечи.
Он был жив!
Он был здесь!
Он не снился ей!
Он действительно пришёл!
— На минуту? На минуту оставить? — сдавленно выдохнула Эми. — Вас целый год не было! Я так… так вас ждала!
Едва произнеся это, она поняла, что сказала сущую правду.
Она ждала его. Ждала весь этот долгий, невыносимо долгий год!
Ша Тате перестал улыбаться. Его тёплые сильные пальцы крепко взяли её за подбородок, а янтарные глаза заглянули в самое сердце.
В руке у него оказалась ветка сирени — благоухающие, влажные от росы кисти.
— Вы ждали меня, мисс Эми Перкинс? — медленно проговорил он. — Вы — леди, а я — индеец оглала, краснокожий дикарь, и вы ждали меня?
Эми молча кивнула, не сводя с него широко раскрытых глаз.
— Я никогда не оставлю свой народ, — просто сказал он. Брови его сошлись к переносице. — И всегда останусь тем, кем являюсь сейчас — вождём оглала.
Она опять кивнула и прошептала:
— Я знаю. Знаю. Я согласна.
— Эми… — Голос его тоже упал до шёпота. — Ты хоть понимаешь, на что ты соглашаешься?
— Конечно, понимаю, — прошептала она прямо ему в губы, обвивая руками шею. — На тебя.
А я хотел бы просто пожаловаться. Как же меня бесят юзеры, истерично меняющие свои ники. Именно истерично. Вчера ты брал в команду Весёлого Слоника, который, спустя пару дней, стал Правым Мизинцем Хиддлстона. Ты такой, ну ок, мизинец так мизинец, хиддлстона так хиддлстона. Но через неделю в твое сообщество приносит работу Любимый Наложник Товарища Сухова, и пока ты прописываешь карьерный рост Весёлого Слоника - бац! - в твоей команде появился Говорящий Комод Франческо. "Твою ж мать!" - уже нервно думаешь ты. "Еще столько не поставленных рядом слов!" - воодушевленно думает юзер, и на рейтинг приходит под именем Алексей Трандуилович II Я уже постигаю дзен, находя в этом буйстве потрошенного словаря некую систему. Это даже забавно - думаю я. Ровно до того момента, как приходит момент составлять списки деанона. Ты пилишь список, отдельной строчкой для оргов указывая, что Весёлый Слоник канул в лету, и теперь больше известен, как Глаза Голубые, Как Купола На Груди Мориартия. И вот, список готов, осталось только допилить внеконкурс, поэтому ты пару дней список не отправляешь. И вот, когда ты уже собрался копировать список в умыл оргам, ты замечаешь Грустного Носорожка. ... Добило меня то, что нам вот-вот выкладывать деанон командный, а у меня в таблицах висит, как обычно, сломанный ник бывшего Носорожка, который успел ДВА ГРЕБАННЫХРАЗА поменять ник за ТРИ сука ДНЯ! Вот смотрю я на Одухотворённую Простату Сьюзи, а бровь так и дёргается в нервенном припадке. И вроде как уже просил хоть немного притормозить. ХОТЬ НА НЕДЕЛЬКУ!..
Это, конечно, самый яркий объект. Но подобных в команде, да еще сделавших подлянку под деанон с двойной сменой ника (туда-обратно), у меня несколько. А у меня ужасная память на ники. И половину этих людей я узнал вот - по Битве, поэтому даже ведение таблиц не помогало.
Я тут в связи с временным отъездом мамы на историческую Родину решила к лету похудеть, да-да. С мамой же как? Пришёл с работы, снял боты, а тут — ужин, салфеточка, первое, второе, салат, компот. Встал как сытый удав, уполз, упал. Никуда не годится! И вот я уже неделю ем на ужин салат из квашеной капустки с укропчиком чёрным хлебом и салом. И знаете. ничо так, результат налицо, точнее, назадницО). Но вдруг на мою беду, наш местный колбасник начал выпускать новый вид колбасы под остроактуальным названием «Украинская». Девки на работе купили. попробовали, хвалят, говорят, мол, натурпродукт чувствуется как живой, вчера бегал и хрюкал, сегодня смирно лежит. Надо, думаю, тоже попробовать. Захожу в фирменный магазин, покупаю колечко на 400 граммов, прихожу домой, отрезаю кусочек и... И я больше не отошла от холодильника, пока не сожрала ВСЁ! И даже без хлеба. Весь вечер хлопала дверкой. И уже даже не резала, а хомячила прямо так, кусая из пакета. А наши четвероногие уродцы носились за мной стаей и орали, требуя дозы доли. Но я им не давала, самой мало было. Ребёнок аццкую колбасу не жрал, он РЖАЛ. Надо мною. В общем, теперь я эту украинскую колбасу не покупаю. Нафиг, нафиг, себе дороже.
*скандирует" НЕ БУДЬ ЗАВИСИМ! СКАЖИ КОЛБАСЕ — «НЕТ»!!