Название: Последний рыцарь
Автор:  sillvercat
Жанр: романс
Категория: гет
Рейтинг: R
Размер: мини
ТИМы: Грей/Софи
Краткое содержание: Георгианская Англия конца XVIII века. В своё родовое поместье возвращается сэр Грей, герой войны в колониях и обнаруживает Софи, юную соседку, которая мало того, что красива, так ещё и абсолютно нема...
Предупреждение: чёрт возьми, никакой матерщины и похабщины! Я прям в шоке, люди добрые...
Читать дальше По соционике: Жуков (Грей)/Достоевский (Софи)

От автора: Ну, собственно, фик слегка вымучен, как любой заказной фик, и это, по-моему, заметно. Как и неумелость стилизации. Тем не менее, здесь есть места, которые меня очень трогают.
Традиционная благодарность  F-fantazy, первому читателю - ты всегда меня одобряешь и ободряешь!
УПД. Ну что, пришлось дописать. Коль песня есть, её надо петь. Мне, чёрт возьми, было интересно, как пройдёт их первая брачная ночь. Прошла...



* * *
1784, май, 18.

Он отвратителен. Просто мерзок.
Я сознаю, что впадаю в грех гордыни и злословия, думая так о ближнем своём, и более того, поверяя подобные осуждающие слова бумаге.
Но наш новый сосед, пускай он герой войны с французами и колонистами – мерзостный грешник!
Я слышала, как Нелл, кухарка поместья Грейстоун, на кухне взахлёб рассказывала няне Беатрис о его приезде, препротивно при этом хихикая. Она сказала, что новый наш сосед приехал не в карете, как подобает знатному джентльмену, а верхом, а карета с сундуками, набитыми пиратским золотом, прибыла следом. Ещё она сказала, что сэр Грей сам похож на корсара, что он, мол, высокий, очень загорелый и такой грозный, такая в нём сила, что у неё даже подкосились ноги, едва она его увидела. И ещё она сказала, что если б она была помоложе лет на двадцать… И захихикала ещё глупее и противнее. А няня Беатрис шикнула на неё и сердито показала глазами в мою сторону.
Я давно привыкла к тому, что люди считают так – если я немая, значит, ещё и глухая. Но вот к чему я никак не могу привыкнуть, так это к людской глупости и греховности.
Хотя глупость – не грех, и в сущности, по-настоящему греховны только люди умные.
Кроме того, кто дал мне право осуждать глупенькую Нелл? Ведь я сама на другой же день, то есть не далее как три часа назад, поступила не просто глупо, а безрассудно. Помоги мне, Боже, подталкиваемая нечестивым любопытством, погубившим праматерь Еву, сегодня я отправилась к остаткам каменной ограды, отделявшей наше некогда богатое поместье от поместья нового соседа.
Я захватила с собой корзинку с ранней клубникой, чтобы отдать её Нелл, когда удастся незаметно проскользнуть на кухню. Конечно, я не собиралась глазеть на сундуки с пиратским золотом или, Боже упаси, на нового хозяина поместья, но мне очень хотелось взглянуть хоть одним глазком на чернокожих слуг, которые прибыли вместе с ним, как рассказала Нелл. О людях этой расы я читала в отцовских книгах.
Но, уже проскользнув за ограду, я заколебалась. Хоть я много раз ходила по этой тропинке, навещая Нелл и миссис Паркс, но ведь тогда никаких хозяев в доме не было. Делами поместья Грейстоун после смерти сэра Грея, отца нынешнего наследника, распоряжался лишь управляющий, мистер Уилкинсон, а хозяйство вела экономка миссис Паркс. Крайне неприлично нарушать границы чужого поместья без разрешения и приглашения, тем более руководствуясь праздным любопытством.
Обо всём этом я размышляла, опершись на выкрошившийся камень ограды, и уже решила повернуть обратно на тропку, ведущую к нашему дому, когда позади меня раздался весёлый голос:
– Эй, малютка!
Я подпрыгнула и резко обернулась. Дыхание у меня перехватило, и, даже если б я могла говорить, я всё равно не сумела бы вымолвить ни слова.
Он стоял против солнца и, наверно, поэтому показался мне просто громадным. Иссиня-чёрные волосы его были небрежно зачёсаны назад, а на смуглом лице блестела улыбка, – очень яркая, и глаза – очень синие.
Помилуй, Боже, он походил на Люцифера, князя тьмы!
Всё, что я могла сделать – это смотреть на него, судорожно прижав к груди корзинку с клубникой, будто она могла послужить мне щитом.
– Ты что, дочка садовника, малютка? – спросил он, в один широкий шаг очутившись рядом со мной. А я попятилась – и пятилась до тех пор, пока не упёрлась спиной в шероховатую разбитую кладку ограды.
Конечно, во мне невозможно было распознать наследницу поместья Хайвиллоу – вылинявшее платье, перешитое няней Беатрис из платья моей покойной крёстной, опостылевшие кудри, как всегда, выбившиеся из-под слишком тесного чепца, грубые башмаки и корзинка с клубникой… Но разве это повод делать то, что он сделал?!
Он властно, как будто имел на это какое-то право, опустил свои тяжёлые ручищи мне на плечи, ещё сильнее и больнее вдавив меня в камни ограды, и наклонился ко мне, оцепеневшей, как цыплёнок, которого скогтил ястреб. Его насмешливые ярко-синие глаза, от которых к вискам расходились светлые лучики ранних морщинок, выделявшиеся на смуглой коже, – и как я только могла заметить такие мелочи в такую минуту?! – оказались прямо напротив моих.
А потом его твёрдые губы жадно впились в мои губы, пересохшие от ужаса.
Я, наверное, запищала, как тот цыплёнок, и рванулась из всех сил, выкручиваясь из его хватки. Он, похоже, совсем этого не ожидал, потому что чуть отстранился, продолжая, впрочем, сжимать мои плечи. Я рванулась ещё раз, так сильно, что ветхое платье затрещало. Корзинка моя накренилась, ягоды посыпались в траву, и я машинально проводила их глазами. Потом мой взгляд опять вскинулся к его лицу.
Он уже не улыбался. Он хмурился, – чёрные густые брови сошлись в одну прямую линию над потемневшими глазами, – и пристально вглядывался мне в лицо, от которого, наверное, отлила вся кровь: я чувствовала, как лоб и щёки закололо, будто иголками.
– Что с тобой? Я не дикий зверь, – негромко проговорил он, хмурясь всё сильнее. – Я новый владелец поместья Грейстоун, и я не обижу тебя. Ты просто очень красива, малютка.
Я?! Красива?!
читать дальше
Ещё никогда прежде я так не жалела о своей немоте.
Нечестивый гнев, очевидно, помутил мой рассудок, потому что в следующее мгновение я обнаружила, что толкаю его в грудь руками, в которых всё ещё зажата корзинка. И тут же оцепенела от ужаса.
Ещё через мгновение злосчастная корзинка жалобно захрустела, смятая его большой ладонью, и какой-то частью вернувшегося рассудка я осознала, что сейчас точно так же захрустят мои рёбра, а потом…
Он с размаху швырнул обломки корзинки мне под ноги, и я зажмурилась до огненных кругов перед глазами.
– Дурёха! – оглушительно гаркнул он, а потом я услышала его тяжёлые удаляющиеся шаги и невнятные ругательства, которые он свирепо бормотал себе под нос.
Не открывая глаз, я медленно опустилась на колени, цепляясь рукой за ограду. Сердце так и прыгало в груди. Я знала, что надо бежать отсюда со всех ног, пока он не передумал и не вернулся, но я была не в силах сдвинуться с места.
Наверное, только через полчаса я смогла подняться, кое-как спуститься на тропинку и медленно побрести к дому.
Даже сейчас, когда я пишу эти строки, мои пальцы дрожат.
Я должна молиться за его грешную душу, но, видит Бог, я не знаю, найду ли слова для этого – в мыслях, если уж всё равно не могу произнести их вслух.
Впрочем, молюсь же я за спасение души дяди Саймона.
Помолюсь и за сэра Грея.

* * *
Грей сам поразился силе нахлынувшей на него ярости. Чего ради он разозлился вместо того, чтобы посмеяться?
Эта девчонка пялилась на него, как на самого Сатану. Она что, вообразила, что он задерёт ей юбки прямо там, у ограды?
Он бы именно так и сделал, но только если бы хорошенькая садовница согласилась. Если б она улыбнулась ему, пошутила, да какое там – сказала бы хоть одно слово!
Но такого ужаса, который застыл в её широко распахнутых глазах, он давно не видел. Видел, да – в глазах своего сержанта, которого дикари-ирокезы волокли на пыточный костёр.
От такого женского взгляда в чреслах любого мужчины тут же угаснет желание.
Хотя девчонка была хороша – истинно английская роза, прячущаяся под убогим тряпьём: эти голубые глаза, дрожащие розовые губы, чуть вздёрнутый носик и родинка на правой скуле.
Пропади она пропадом, эта маленькая дурёха, испортившая ему первое утро в собственном поместье!

* * *
1784, май, 27.

Не стоило бы и упоминать о том, что со дня предыдущей записи я ни разу не была близ ограды, разделяющей Хайвиллоу и владения Греев. Но не стоило и надеяться, что я никогда в жизни больше не увижу нашего нового соседа.
Сегодня он нанёс визит дяде – прискакал верхом на огромном вороном жеребце, настоящем Буцефале, которого наш старый конюх Томас с большим трудом удерживал за поводья, пока тот храпел, вырывался и вставал на дыбы, едва не задев копытами бедного Томаса. А сэр Грей, конечно же, расхохотался над испугом старика, – я и не ждала от него ничего иного, – и, небрежно похлопав своего Буцефала по лоснящемуся крупу, немного его усмирил – так, что Томас даже сумел отвести его на конюшню.
Затем он вместе с вышедшим ему навстречу дядей Саймоном направился в гостиную.
Это абсурд, но мне стало стыдно за откровенную бедность обстановки нашего дома. Я представила, как сокрушалась бы дорогая мама, доведись ей принимать соседей в столь скудно и убого обставленной комнате. Впрочем, сэр Грей совершенно не заслуживал того, чтобы его принимали в этом доме, так что, повторюсь, моё чувство стыда было абсолютно нелепым. Не знаю, откуда оно взялось.
Когда дядя и его гость вошли в дом, я шагнула прочь от кухонного окна, ругая себя за неуместный стыд и ещё более неуместное любопытство, толкнувшее меня к этому окну, и продолжила лущить прошлогоднюю фасоль для ужина. Вскоре в кухню вбежала Джоан, служанка дяди, раскрасневшаяся и возбуждённая, и достала из буфета графин с портвейном, два стакана и остатки обеденного пирога с дичью.
Няня Беатрис глянула на неё и сокрушённо покачала головой, потом раскрыла рот, собираясь, видно, что-то сказать, но взглянула на меня и снова только покачала головой.
Я уже упоминала, что няня Беатрис – единственная из окружающих – не считает меня глухой. Но тут она могла бы и высказаться, потому что, увы, я прекрасно знала, что она хотела сказать.
– Блудница Вавилонская, прости меня, Боже… – всё-таки прошептала няня.
Я отвернулась.
Джоан не была Вавилонской блудницей. Она встала на стезю порока не потому, что следовала низменным инстинктам, она просто искала лучшей доли. Просто хотела выжить.
Если это можно назвать жизнью.
И я была благодарна ей, как никому другому. По крайней мере, с момента её появлением в нашем доме я хотя бы смогла…
Нет.
Я не буду этого писать. Хватит и того, что я сожгла в камине свой бедный предыдущий дневник.

* * *
Грей не помнил, чтобы отец писал ему что-либо о делах соседей. Поместье Хайвиллоу было изрядно запущено, обстановка скудна, на стенах темнели прямоугольники, откровенно сообщая о том, что здесь некогда висели картины, пошедшие, видимо, в уплату долгов. Да и мебели в просторной гостиной было очень мало: скорее всего, большая часть её отправилась туда же – к ростовщикам.
Хозяин, сэр Чарльз Биконсвуд, явно злоупотреблял спиртным и был заядлым картёжником, в чём сам со смехом признался. Очевидно, именно за игорным столом и растаяло благосостояние поместья Хайвиллоу. Впрочем, Грея это не касалось. Он наносил соседям визиты вежливости, только и всего.
Они неспешно пили портвейн, оживлённо обсуждая дела в колониях и скандалы в парламенте, когда Грей, – не иначе, как под воздействием вина, – внезапно поинтересовался остальными членами семьи сэра Чарльза.
Тот враз перестал улыбаться и даже слегка нахмурился:
– К сожалению, я не могу представить вам сейчас мою племянницу, леди Софи. У неё… не очень крепкое здоровье, она нелюдима и никогда не принимает гостей. После смерти родителей я – её опекун, поскольку являюсь ближайшим родственником. Хоть и не кровным. Один Бог знает, как меня тяготит это опекунство, – он подлил себе ещё портвейна и залпом осушил стакан.
Грей сухо выразил хозяину своё сочувствие, но про себя подумал, что подопечную тоже наверняка тяготит её опекун.
Впрочем, это опять-таки его не касалось.
Вернувшись домой, он, однако, осведомился у экономки миссис Паркс, что стало с прежними хозяевами поместья Хайвиллоу.
Та, почему-то вздохнув, помедлила с ответом. Высокая, сухопарая, с седым пучком волос под аккуратным чепчиком, она была типичной пуританкой и явно не желала сплетничать о соседях.
– Я задал вам вопрос, миссис Паркс, – с нажимом произнёс Грей, бросаясь в кресло у ярко горящего камина и с наслаждением вытягивая ноги. Чего он не собирался терпеть в слугах, так это наличия собственного мнения, да ещё и принципов. Додо и Майлз, парочка его негров-лакеев, в этом отношении устраивали его гораздо больше. «Да, сар», «Слушаю, сар», и никаких тебе недовольно поджатых губ.
Миссис Паркс снова вздохнула:
– Сэр Уилкинсон и его добрейшая супруга в одночасье скончались от страшной лихорадки, которая пощадила только леди Софи. Это произошло четыре года назад.
– Я вижу, поместье пришло в упадок, – вскользь заметил Грей, доставая свою трубку.
Экономка осуждающе покачала головой – осуждение, скорее всего, в равной мере относилось как к упадку поместья Хайвиллоу, так и к тому, что хозяин собирался осквернить кабинет богомерзким табачным зельем.
– А какой болезнью страдает наследница поместья? – небрежно спросил Грей, вынимая кисет с табаком.
Седые тонкие брови экономки взлетели до самого чепца:
– Леди Софи не больна! Она просто… не может говорить.
– Глухонемая? – удивился Грей.
Миссис Паркс покачала головой:
– Пока были живы её милые родители, леди Софи рассуждала очень благоразумно и совсем по-взрослому.
– На неё так повиляла смерть родителей?
Женщина опять отрицательно качнула головой.
– Около трёх лет назад наш конюх Сэмюэл нашёл леди Софи почти бездыханной на тропинке, ведущей в Грейстоун. Он принёс её сюда, и мы все думали, что она умирает. Она пролежала так два дня, а потом пришла в себя, но с тех пор ни слова не произнесла.
– А сколько ей сейчас лет? – поинтересовался Грей, откладывая кисет. Некая неприятная догадка промелькнула в его мозгу.
Тропинка, ведущая в Грейстоун…
Миссис Паркс задумалась:
– Леди Софи восемнадцать лет.
– У неё светлые кудрявые волосы, голубые глаза и родинка на правой щеке? – осведомился Грей, раздражённо подымаясь из кресла. – Поношенное платье, больше похожее на мешок?
– Бедная девочка, – пробормотала экономка, – её родители на небесах, должно быть…
– Её родители, – жёстко отрезал Грей, – плохо заботились о ней при жизни, раз оставили её с таким опекуном, и совершенно не заботятся о ней после смерти, если вы именно это хотели мне поведать! Можете идти, миссис Паркс.
Возмущённо поджатые губы, вскинутые брови, хлопок двери, как выстрел.
Видит Бог, миссис Паркс стала бы достойной противницей любому испанскому корсару. Она бы забила беднягу до смерти своей Библией.
Грей вновь уселся в кресло и наконец-то раскурил трубку.
Ему не было никакого дела до соседей. Тем более до леди Софи.
Но, даже прикрыв глаза, он видел перед собой её полный ужаса взгляд.

* * *
1784, июнь, 15.

Мне страшно, мне очень страшно. Я снова чувствую себя в ловушке, ещё худшей, чем три года назад.
Господь в милосердии своём не возлагает на плечи человека ноши большей, чем тот в силах вынести. Значит, мой долг – нести ту ношу, которую Он на меня возлагает, терпеливо и без греховного уныния.
Но это так тяжело.
И никто не поможет.
Господи, только на Тебя уповаю.
«…Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня…»
Сегодня утром дядя Саймон прислал ко мне в комнату деревенскую портниху. Портниху!
Этого никогда не было раньше – с чего бы он стал тратить на меня деньги, которые мог бы спустить за карточным столом?!
Объяснение могло быть только одно. Помоги мне Боже, это из-за нового соседа. Сэра Грея.
Дядя не знал о моей с ним встрече на пустоши и решил представить меня ему в наиболее выгодном свете, с одной-единственной целью. Он хочет избавиться от меня, выдав за него замуж. Мой капитал растрачен, поместье заложено, и, скорее всего, дяде грозит долговая тюрьма. Он, наверное, надеется, что сэр Грей заплатит все долги и выкупит поместье. Что сэр Грей… полюбит меня. Нет. Захочет меня – немую уродливую нищенку.
Хотя… он же сказал, что я красива. Там, на пустоши.
Это ещё хуже.
Это самая страшная ловушка.
А ведь самоубийство – не менее тяжкий грех, чем убийство.
Помилуй меня, Боже.

* * *
«Да, это она», – угрюмо подумал Грей, склоняясь над тонкой рукой девушки, неловко, боком вошедшей в убогую гостиную Хайвиллоу.
Светлые кудри её были собраны в подобие причёски, губы плотно сжаты, а в голубых глазах застыл всё тот же панический страх. Но она явно пыталась с ним справиться – подбородок поднят, спина прямая, как тростинка.
Её пальцы, однако, были совершенно ледяными и дрожали.
Грей подавил абсурдное желание задержать её руку в своей ладони, чтобы хоть немного согреть. Он представил себе, как она подпрыгнет, если он попытается это сделать, и мрачно усмехнулся.
– Софи, предложите сэру Грею чай, – промолвил сэр Биконсвуд, приторно улыбаясь.
Намерения этого старого сатира были ясны, как день. Он что, считает его, Грея, круглым дураком?
Хотя девчонка была прехорошенькой: старомодное, хоть и новое платье, очевидно сшитое какой-нибудь здешней рукодельницей, обтягивало стройную фигурку, что явно смущало леди Софию. Она то и дело украдкой его одёргивала и судорожно стягивала на груди углы пожелтевшей от времени кружевной шали. Шаль, наверное, досталась ей от матери, как и изящный золотой медальон, видневшийся в вырезе платья.
Грей поморщился, отводя взгляд. Проклятие, откуда это незнакомое скребущее чувство в груди? Ему нет никакого дела до леди Софи, а старый сатир Биконсвуд может запихнуть свои планы на этот счёт себе в задницу и сгнить в долговой тюрьме.
Куда вот только денется девчонка в таком случае?
Ему нет до этого никакого дела. Ни малейшего.
Леди Софи разлила по чашкам чай, даже ни разу не звякнув блюдцем, и раздала всем присутствующим клубничные бисквиты. Руки её больше не дрожали, золотистые ресницы – темнее волос – были благопристойно опущены.
Грей поймал себя на том, что ждёт от неё учтивого вопроса о погоде или ещё о чём-нибудь столь же уместном для поддержания светской беседы, а потом наконец сообразил, что не дождётся, и крепко стиснул в пальцах чайную ложку.
Всё. Больше никаких визитов.
Хватит.

* * *
1784, июнь, 21.

Вчера, после ухода нашего соседа, дядя Саймон выпил лишнего и начал буйствовать. Я слышала, как он кричал внизу, в гостиной, что приезд сэра Грея – его единственный шанс спихнуть хоть кому-то немую паршивую гордячку. Он кричал, что сэр Грей должен клюнуть хотя бы на возможность объединить оба поместья и заполучить вдвое больше земель.
Прижавшись к стене рядом со своей дверью, я слышала его тяжёлые неверные шаги – сперва по ступенькам скрипучей лестницы, потом по коридору. Шаги приближались, и я затаила дыхание. Возле моей комнаты он остановился и прошипел, очень чётко, несмотря на опьянение:
– Не думай, что я снова пощажу твою драгоценную проклятую невинность, если Грей тебя не захочет! Хоть что-нибудь поиметь с тебя, дармоедка. Всё равно ты не сможешь никому ничего рассказать. А потом хоть утопись!
Он громко расхохотался и направился к себе в комнату, натыкаясь на стены и непристойно ругаясь.
А я так и стояла, зажав ладонями рот. Будто в самом деле могла что-то сказать.
«Хоть утопись».
Прости меня, милостивый Боже, но Ты видишь, что эту ношу я уже не в силах нести.


* * *
Грей столкнулся с сэром Биконсвудом во время утренней верховой прогулки по пустоши. Тот, подобострастно улыбаясь, раскланялся. Белки его глаз были испещрены красными прожилками, а перегаром от него разило за добрый десяток ярдов. Видимо, вчера после ухода Грея он никак не мог остановиться и превысил свою меру.
Скорее всего, подобное с ним происходит частенько.
Интересно, и где же в это время прячется леди Софи?
Грей сжал челюсти и стиснул в кулаке поводья.
Неинтересно.
Сэр Биконсвуд что-то говорил, и Грей усилием воли заставил себя слушать.
– …на завтрашний воскресный обед? Моя кухарка, право, изумительно готовит рябчиков.
– Я уезжаю в Лондон, – хмуро бросил Грей. Рябчиков, как же! Положительно, соседская семейка вознамерилась-таки загнать его в сети. Не выйдет.
Лицо сэра Саймона разочарованно и весьма красноречиво вытянулось:
– Надолго?
– Как получится. Много дел в столице. Поместьем хорошо распоряжается мой управляющий, – коротко отозвался Грей, и, сухо распрощавшись, пришпорил Буцефала.
Пропади всё пропадом!
Премерзко начавшийся день заканчивался так же отвратительно: Брунгильда, его самая ценная гончая сука, которая вот-вот должна была принести приплод, не могла сделать ничего умнее, как удрать в лес, ведомая, очевидно, инстинктом. Грею ничего не оставалось, как самому отправиться на поиски – никого другого она и близко бы не подпустила.
Ругаясь себе под нос на чём свет стоит, Грей обшаривал подлесок возле реки. От постоянного посвистывания и окликов у него пересохло в горле, и он с беспокойством поглядывал на небо, беременное чёрными грозовыми тучами.
Первый раскат грома ударил прямо над головой, когда он решил уже подняться от бурлящей на перекатах реки к тому месту, где оставил коня. Проклятье, Буцефал вполне мог сорваться с привязи, испугавшись грозы, и тогда ему придется… придётся…
Все мысли враз выскочили у него из головы, когда он, выпрямившись, увидел белеющую на речном обрыве тонкую фигурку. Лица, запрокинутого к небу, Грей не мог различить, но точно знал, кто эта девушка, и для чего она там.
Такого внезапно налетевшего страха он не испытывал даже на поле боя.
– Софи! – заорал он во всю глотку и тут же понял, что совершил чёртову ошибку – его голос только подтолкнул её.
Закрыв лицо руками, она кинулась вниз, и его новый крик был заглушён новым ударом грома.
Река, недавно разлившаяся от прошедших высоко в горах дождей, неслась мимо стремительным мутным потоком, бурля на валунах. Грей отчаянно искал глазами девушку. Даже намокшее платье не могло сразу потянуть её на дно, и тогда её непременно должно было подхватить течением. Вот в волнах мелькнуло что-то светлое, и, свирепо выругавшись, Грей бросился в реку.
Шум воды на миг оглушил его, а острый обломок какого-то трижды клятого дерева ударил прямёхонько под правое колено. В глазах у Грея помутилось от боли и злости, но он всё равно успел поймать в стремительно несущемся потоке хрупкое тело дуры-девчонки и стиснуть его изо всех сил. Теперь оставалось выгрести к берегу.
Но, адово пламя, она вырывалась!
Она отбивалась!
Глаза её на белом лице сверкали отчаянием, и Грей безжалостно стиснул её тонкую шею, лишая сознания, чтобы эта помешанная не утопила их обоих.
Кое-как выбравшись на берег, отплёвывая воду и тяжело дыша, он опустился на песок, продолжая крепко держать вновь начавшую вырываться девчонку, потому что отчётливо понимал – достаточно ему разжать пальцы, и она тут же кинется обратно в воду.
– Прекрати! – рявкнул он, встряхивая её так, что голова у неё мотнулась, как у тряпичной куклы. – Прекрати это, чёрт тебя дери!
– Н-не смей-те ру-ругаться! – вдруг хрипло выпалила она, трясясь как осиновый лист и стуча зубами. – Я в-вас нена-вижу!
Совсем рядом прогремел новый громовой раскат, и небо разверзлось таким ливнем, будто они вновь очутились в самой стремнине реки. Но даже это не помешало ему понять, что…
– Ты разговариваешь?! – сипло выдохнул он, ошалело уставившись на Софи.
Продолжая сотрясаться от озноба, она недоумённо заморгала, и тут Грей сообразил, что для неё это такая же полная неожиданность, как и для него.
Чёрт! Потом. Всё потом. Вода в реке поднималась на глазах. Пора было убираться, и побыстрее.
Всё ещё крепко держа девчонку под мышкой, он кое-как поднялся, сделал шаг и охнул от пронзившей ногу боли. Треклятый обломок!
– Что… что с вами? – пробормотала девушка, вскинув на него глаза.
– Сапоги жмут! – прорычал Грей, и она снова заморгала. – Вот что, леди Софи! – Внезапно его осенило, что надо делать и говорить. Он разжал руки и отпихнул её: – Вы смерти моей хотите, что ли?
Она ошеломлённо замотала мокрой головой. Спутанные кудри липли к бледному лицу – пропади пропадом эта маленькая дурёха, как же она была хороша, даже сейчас, похожая на мокрого облезлого котёнка!
– Надо уходить отсюда! – проорал он сквозь шум дождя. – Помогите мне! Чёртов Буцефал удрал!
– П-перестаньте ругаться! – возмущённо крикнула она, опять пристраиваясь к нему под мышку и поспешно подставляя худенькое плечо. Он едва не расхохотался, но вовремя спохватился. Самаритянка! – Кто такой Буцефал?
– Мой конь… боится грозы!
– Его и правда… так зовут?
Её изумления Грей не понял, торопливо прикидывая, где поблизости можно укрыться от бури. Он искоса глянул на растрёпанную макушку Софи, едва различимую в полутьме. Девчонка сосредоточенно пыхтела, глядя себе под ноги, и к сердцу его подкатило неожиданное и странное тепло.
Она хотя бы осознаёт, что её ждёт?
Навряд ли.
Грей и сам этого до конца не осознавал, только остро чувствовал рядом всё её маленькое тело.
– Вон туда! – выдохнул он, указывая ей направление, и она, снова на мгновение вскинув свои громадные глаза к его лицу, молча кивнула. Конечно, она же выросла в этих местах.
Заброшенную сторожку на опушке леса Грей намеревался перестроить в свой охотничий домик, и здесь всю прошлую неделю работали нанятые им в деревне кровельщик, печник и плотник.
Значит, и крыша не течёт, и очаг топится.
Ты попался, Грей.
Ему хотелось запрокинуть голову к мокрому небу и хохотать, как полоумному. Или сыпать ругательствами до полной хрипоты.
Он любил женщин, и женщины любили его. Такие разные: брюнетки, блондинки и рыженькие, стройные и толстушки, крестьянки и служанки, шлюхи и аристократки, негритянки и индианки. Его умиляла их слабость, их хрупкость, томные взгляды из-под ресниц, прерывистые вздохи, шёлк их кожи, их щебечущие голоса, дурманящий аромат их женского естества, их преданность, коварство, кокетство, их детская наивность и смешные вспышки гнева, их пылкая ревность, горькая соль внезапных слёз, нежные стоны и дрожащие вскрики, и то, как они засыпали, доверчиво уткнувшись ему в грудь.
Но он никогда не думал, что так глупо и неожиданно попадётся. Прямо возле отцовского дома. Выудит своё наказание из реки, в которой купался в детстве.
Незапертая дверь домика пронзительно скрипнула. Грей с девчонкой под мышкой ввалился внутрь, с грохотом налетел на стол и снова с удовольствием выругался. Потом неловко присел боком прямо на чёртов стол и устало выдавил:
– В углу камин. В нём растопка, на нём подсвечник. Давай зажги уже что-нибудь. Темно, как у негра в заднице.
– Вы… вы нарочно так говорите, я знаю… – пробормотала она, отступая к камину.
– Конечно, – охотно согласился он. – Хочу послушать, как ты меня попрекаешь. Нравится мне твой голос. Почему ты перестала разговаривать?
Понятное дело, Софи не ответила. Порывисто отвернулась и принялась неумело шарить возле камина. Что-то загрохотало.
– Ты можешь огреть меня кочергой, – любезно предложил Грей.
– Не могу… – отозвалась она вдруг очень серьёзно, и вспыхнувшее в камине пламя осветило её. – Вам и так больно. Что у вас с ногой?
– Не знаю, – буркнул он не сразу, почему-то откашлявшись, и ощупал колено. – Перелома нет, и кровь уже остановилась. Чепуха.
Софи опять чем-то деловито зашуршала в углу.
– Чего ты там… как мышь? – раздражённо проворчал он. – Что это?
Она выступила из темноты, протягивая ему какой-то свёрток. Отблески пламени заплясали на её спокойном лице и фигурке, закутанной во что-то бесформенное:
– Одеяло... Держите, пожалуйста. У вас есть с собой бренди?
– Пил бы уже, если б был, – Грей завернулся в одеяло, с наслаждением ловя первые крохи тепла. Надо бы раздеться, выкрутить одежду и развесить её у огня, чтобы не подхватить лихорадку. Он представил, как они с леди Софи сидят возле камина, закутавшись в одеяла, как индейцы, и чуть не прыснул. Да она скорее умрёт!
Умрёт…
Он нахмурился.
О чём он только думает?!
– Софи!
Девчонка опять куда-то исчезла – теперь она шарила уже в другом углу, в шкафчике, освещая его внутри подсвечником.
– Почему ты прыгнула в реку?
Молчание.
– Отвечай, чёрт тебя дери! – загремел Грей.
Она повернулась к нему – бледное, как полотно, лицо, огромные глаза.
– Вот бренди, – отозвалась она почти шёпотом, протягивая ему бутылку, на донышке которой что-то плескалось. – Пожалуйста, промойте свою рану.
Нет уж, маленькая самаритянка…
– Я почему-то плохо вижу, – сокрушённо вздохнул Грей. – Ударился головой, наверное, когда выуживал тебя из стремнины... – Он бестрепетно выдержал её подозрительный взгляд. – И потом, разве можно доверять мужчине бутылку с бренди?
– Мужчине вообще нельзя доверять, – ровно проговорила она, наклоняясь и осторожно ощупывая рану под его коленом в прорехе панталон. – Только не ругайтесь.
– Почему… А, ч-чёрт! – зашипел он, когда щедрая порция бренди вылилась ему прямо на рану, и замолк, глубоко дыша. Потом опять заговорил: – Софи?
– Вы хотите допить? – она протянула ему бутылку.
Грей, не глядя, отшвырнул бутылку в угол и крепко схватил девушку за острый локоть, притягивая к себе. Она не сопротивлялась, только крепко зажмурилась и отвернула от него лицо.
– Я спросил… я тебя спросил, – раздельно и жёстко повторил он, – почему ты бросилась в реку? Почему ты перестала разговаривать три года назад?
Она по-прежнему молчала, отвернувшись, только крупная дрожь прошла по всему её маленькому телу.
– Я… тебя… не обижу… – сказал Грей почти шёпотом, но она по-прежнему молчала. Наверное, она очень жалеет сейчас, что вообще заговорила, пришла ему в голову внезапная мысль. Он попытался ещё раз: – Софи!
Никакого отклика. Он будто держал за руку ледяную статую.
– Посмотри на меня, – властно сказал Грей, разворачивая её к себе. – Ну?
Она не поднимала глаз. Длинные ресницы вздрагивали на щеках.
– Твой дядя… напал на тебя? Тогда, три года назад? Лишил тебя невинности?
Софи в ужасе замотала головой, так неистово, что одеяло сползло с её плеч, и Грей, сжав зубы, рывком натянул его обратно.
– Он угрожал тебе сегодня? – Грей двумя пальцами взял её за подбородок, повернув к свету. На скуле её темнел синяк. Свежий. – Ударил тебя? Ты вырвалась и убежала?
Молчание. Едва заметный кивок.
Глубоко вздохнув, Грей отпустил её, ожидая, что она сейчас метнётся прочь, как испуганный зверёк, но она только немного отстранилась.
– Когда я утром приду к твоему дяде просить твоей руки, – тяжело выговорил наконец Грей, – я выбью из него всё дерьмо.
Молчание.
Потом она крупно сглотнула и прошептала едва слышно:
– Не надо.
– Не надо – что? – уточнил Грей, прищуриваясь.
– Я не выйду за вас.
Грей открыл было рот, но, глядя на её вздрагивающие губы, понял, что говорить ему сейчас следует очень и очень осторожно. Перед глазами его так и маячила тоненькая фигурка, белеющая над обрывом.
– Я хочу тебя защитить.
Удивительно, но она слабо и странно улыбнулась:
– А кто защитит меня от вас?
– Значит, лучше в реку?! – процедил Грей сквозь зубы, едва удерживаясь от того, чтобы опять не сгрести её в охапку и не потрясти. – Самоубийство в глазах Всевышнего равно убийству. Ты будешь похоронена за церковной оградой, Софи.
– Бог милостив, – тихо, но твёрдо возразила та. – Он всеведущ и знает, что у меня нет другого выхода.
Грей всё-таки схватил её за едва прикрытые одеялом плечи и выпалил, уже не заботясь о том, что именно он говорит:
– Бог милостив, и Он послал тебе меня! Ясно? Меня!
Стоять под огнём на палубе взятого на абордаж испанского галеона, ей-Богу, было гораздо проще.
– Я тебя не трону, – проговорил он почти по слогам и очень тихо. – Никогда. Если ты не захочешь. Могу поклясться на Библии, чёрт побери!
Она наконец подняла на него глаза, и у Грея даже голова закружилась – таким глубоким и испытующим был взгляд этих глаз:
– В Библии говорится – муж и жена есть плоть едина.
Боже правый… наедине с мужчиной эта овечка рассуждает о единой плоти!
– Зачем вам такая жертва? – взгляд её был всё таким же напряженным.
– Я рыцарь, – Грей криво усмехнулся, еле подавив желание отвести глаза. – Последний. Ланселот.
Дурак безмозглый.
– Я уеду, как только мы поженимся, – он облизнул губы. – Сразу же. Уеду в колонии, а ты останешься в Грейстоуне. Никто никогда тебя больше не обидит. Клянусь тебе.
– Это ваш дом, – пробормотала Софи, наконец-то опуская глаза.
– Мне скучно в Англии, – легко соврал он и затаил дыхание, глядя, как она неуверенно прикусывает губу. – Я… уже устал здесь.
– Это неправильно! – Софи вдруг порывисто повернулась к нему, прижав к груди кулачки. – Несправедливо по отношению к вам! Мы совсем не знаем друг друга… и получается, что никогда не узнаем. А вам… нужна семья… нужен наследник! Вам… вы…
– Я, к счастью, не герцог, – хмуро отрезал Грей и проглотил следующее замечание насчёт того, что его наследников, должно быть, уже полным-полно на Барбадосе или в Вирджинии. Да и в Англии хватает.
Помилуй Бог, во что он ввязался?!
Но, лихорадочно думая об этом, Грей прекрасно понимал, что обратной дороги нет.
Добраться до дому.
Викарий.
Оглашение.
Брак.
– Софи, посмотри на меня, – распорядился он твёрдо. Её ресницы опять взметнулись, и сердце у него замерло. – Я клянусь, что буду защищать тебя. От всех. И от себя тоже. Здесь нет Библии, но я….
– Не надо, – прервала она его так же твёрдо. – Я вам верю.
– Так ты согласна?
Она помедлила. Потом прерывисто вобрала в себя воздух и кивнула:
– Да.
Вот и всё.
Грей кое-как разжал пальцы, судорожно уцепившиеся за крышку стола, и заложил руки за спину, чтобы ненароком не коснуться её.
Теперь только так.
Ну не осёл ли?
Хоть бы отошла уже побыстрее.
Но Софи не отходила, так стояла рядом с ним, глядя вниз, потом вдруг, облизнув губы, прошептала:
– Сэр Грей… дядя Саймон… пожалуйста…
Грей подавил мрачную ухмылку. Нет уж, от радости как следует отделать дядюшку Саймона он нипочём не откажется.
– Я обещаю не испортить нашу свадьбу его похоронами, – не удержался он, и Софи содрогнулась:
– Но…
Договорить она не успела. В самом дальнем углу домика внезапно раздался какой-то странный шорох, слабое повизгивание и тихое рычание.
Вздрогнув, Софи вцепилась в плечо Грея, а потом так же поспешно отпрянула:
– Это… это что? Кто?
– Начинаю догадываться, – проворчал Грей, присаживаясь на корточки и осторожно заглядывая в угол. – Дай-ка сюда подсвечник. Брунгильда ощенилась.

* * *
1784, август, 30.

Он уехал вчера.
На другой же день после нашей свадьбы, как и обещал, оставив меня в Грейстоуне.
Соседи, конечно, судачат, как это можно – оставить молодую супругу так быстро? Ну и пускай судачат.
Он поцеловал меня только один раз – там, в церкви.
В болезни и здравии, в горе и в радости…
Грей.
Неужто он был прав, неужто я вымолила его у Всевышнего?
Но зачем же тогда отпустила?
В церкви. И на тропинке у ограды.
Почему я всё время вспоминаю о том, как он целовал меня? Ведь это же похоть, это смертный грех.
Или…
«…Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь…
…Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют её. Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презреньем…»

* * *
– Сар!
Грей, стоявший на залитом дождём пирсе Плимута, резко обернулся.
Майлз, один из негров-лакеев, оставленных им в Грейстоуне, бежал к нему, как обычно, улыбаясь во весь рот. Второй лакей, Додо, маячил вдали, держа в поводу лошадей.
– Что? – схватив негра за воротник, тревожно выпалил Грей. – Что стряслось? Леди Софи?..
Майлз, всё так же улыбаясь, вытащил из-за пазухи изрядно помятый конверт, и Грей поспешно надорвал его.
Строчки, написанные мелким бисерным почерком, запрыгали у него перед глазами.
«…На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его…
…Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя; искала я его и не нашла его…
…Встретили меня стражи, обходящие город: «не видали ли вы того, которого любит душа моя?»…
Грей ошалело помотал головой и пробормотал вслух:
– Стражи?..
О Боже…
Он опять торопливо перечитал ровные строки.
«…искала я того, которого любит душа моя…»
Грей сгрёб в охапку ахнувшего Майлза, ликующе потряс его и оглушительно гаркнул на весь пирс:
– Коня!

* * *
И было утро, и был вечер.
Растерянно глядя в глаза своей жены, – широко раскрытые, доверчивые, испуганные глаза, – Грей отчётливо осознавал, что ступает по тонкому льду.
Очень тонкому.
Ещё шаг-два, и припорошённая снегом гладь хрустнет у него под ногами, по ней, змеясь, побегут чёрные корявые трещины, а ещё через мгновение он уже будет барахтаться в обжигающей ледяной воде.
И весь его опыт не поможет ему этого избежать.
Они просто были другими – все его прежние женщины.
Его жена просто была другой.
Он смотрел на её тоненькие пальцы, крепко сжимающие у горла шнуровку плотной и длинной, до пят, ночной сорочки.
Её брони.
Грей мысленно помянул все силы ада, припомнил, как стоял, безоружный, под прицелом ирокезских луков… и, взъерошив волосы обеими руками, со стоном бросился в кресло у камина.
Она вздрогнула.
– Софи… – пробормотал он, закрывая глаза. – Помоги мне.
И, с замиранием сердца услышав шорох рядом с собой, сообразил, что, выстрелив наугад, попал прямо в цель.
Её пальцы нерешительно легли на его запястье, туда, где бешено колотился пульс, и, открыв наконец глаза, он встретил её тревожный взгляд и понял, что она тоже это почувствовала.
– Вы больны, сэр? – пролепетала она.
Адово пламя!
– Да, – решительно заявил он, следя за тем, как меняется её лицо. – Я болен. Тобой. И не смей… не надо называть меня сэром! И я, чёрт побери, совершенно не знаю, что мне с тобой делать! Мне конец.
Удивительно, но её губы вдруг сложились в дрожащую улыбку. И даже… помилуй Бог… лукавую?
– Я думаю, что праотец Адам тоже совершенно не знал, что ему делать с праматерью Евой… – вздохнул Грей, осторожно накрывая ладонью её холодные пальчики.
– Вы не праотец Адам, – уже смелее улыбнулась она. – И… я обещаю не называть вас сэром, если вы перестанете ругаться.
Он невольно расхохотался:
– Это шантаж! Но я согласен. И прошу поблажки. Например, права говорить… м-м-м… «гром и молния».
– Хорошо, – Софи важно кивнула головой и тоже рассмеялась – тихо и мелодично.
Грей замер, вспомнив, что никогда раньше не слышал её смеха, и, коротко вздохнув, поднёс её пальцы к губам. Подул на них, согревая. И сознался:
– Я это хотел сделать ещё тогда, когда впервые увидел тебя в гостиной Хайвиллоу.
– Правда? – её голос снова дрогнул.
– Правда.
Его губы с наслаждением скользили от её пальцев по ладони к запястью, где тоже отчаянно бился пульс – выше, выше, по гладкой благоухающей коже, нежнее шёлка. Софи не отнимала руки, хотя он остро чувствовал её напряжение.
Грей знал, что ни звуком, ни словом, ни движением она не выразит протеста, что бы он ни делал – ведь муж и жена есть плоть едина, и долг жены – повиноваться мужу. Но он не хотел, не хотел, чтоб она повиновалась!
Только чтоб она желала его.
– Прочти мне ещё раз то, что написала в письме, – шепнул он, с неохотой отрываясь от её руки, как измождённый путник отрывается от воды лесного ручья, и снова заглянул ей в глаза.
Длинные ресницы её медленно опустились.
– Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина. От благовония мастей твоих имя твое – как разлитое миро; поэтому девицы любят тебя. Влеки меня, мы побежим за тобою; царь ввел меня в чертоги свои, будем восхищаться и радоваться тобою, превозносить ласки твои больше, нежели вино…
Голос её упал, и Грей быстро коснулся пальцами её тёплых губ. И тут же отдёрнул руку. И проговорил – тоже едва слышно:
– В телесной любви нет греха, Софи. Нет ничего дурного, если… если она…
– Если она освящена… – эхом откликнулся её голос.
Грей подумал, что она сейчас скажет «церковью», но ошибся.
– Освящена единством душ, – договорила она и посмотрела вниз, на их переплетённые пальцы. – Покажи мне это, Грей. Я хочу знать.
Адово пламя! То есть гром и молния!
Грей почувствовал, что полыхает в костре почище ирокезского.
– Что?..
– Тебя, – сказала она почти беззвучно, но решительно. – И то, как это бывает. – Губы её вдруг вновь раскрылись в робкой, но лукавой улыбке, и она добавила: – Не бойся.
Не бойся?!
Сотрясаясь от смеха, он впился губами в эти губы, властно их раскрывая, зарываясь пальцами в её пушистые кудри. Потянул её в кресло, на себя, усаживая сверху и поспешно дёргая за шнуровку сорочки. На мгновение оторвавшись от её губ, свирепо выдохнул:
– Знал бы, что тебя встречу… привёз бы тебе ирокезский боевой панцирь… в подарок. Стрелой не пробить!
Грей услышал ещё один дрожащий смешок, а потом Софи вдруг спросила:
– А какие они… женщины… индианки… там, в колониях?
– Какие женщины? Не помню, – пробормотал он, утыкаясь ей в шею и запутываясь в проклятых завязках. – А, ч-ч-ч… – Он беспомощно зарычал, и у него над ухом вновь прозвенел её тихий смех.
– Подожди, – вдруг твёрдо сказала она, вставая с его колен, и он почти застонал, лишившись её благодатного тепла, аромата её волос, её мягкости и упругой гибкости. – Подожди, – повторила она, потянув его за руку. – Идём. Сюда.
О Господи, эта девочка повела его к брачному ложу, как вела бы малое дитя, меньшего братишку, к детской кроватке! И он подчинялся!
Ему казалось, что он сейчас разорвётся на куски от нежности и желания.
– Ты говорил… тогда, у ограды… что я красива… – Огромные испытующие глаза её не отрывались от его лица.
– Да, – только и вымолвил Грей, тяжело сглотнув.
– Тогда… не договорив, Софи легко распустила завязки сорочки, и так же легко грубая ткань заскользила вниз.
Не дыша, он смотрел на её тело, светящееся в полумраке спальни ярче, чем пламя свечей: на покатые плечи, острые упругие груди, тонкую талию, округлую чашу живота и стремительный изгиб бёдер, золотистый треугольник лобка меж длинных стройных ног…
Боже, смилуйся, у него уже не было сил сдерживаться!
Опрокинув её на постель, он опустился на колени и, подсунув ладони ей под ягодицы, с наслаждением ласкал губами сердцевину её женственности, не обращая внимания на её бессвязные мольбы, пока мольбы эти не перешли в изумлённые стоны, а потом в протяжный бесстыдный крик. И тогда, ещё шире раздвинув её колени, он одним толчком скользнул в опаляющую глубину её тела, горя и не сгорая в этом костре, пока она не содрогнулась от нового задыхающегося крика.
Грей гладил её спутанные кудри, перевернувшись и положив её поперёк своей груди. Он молчал, потому что горло его будто стискивала чья-то невидимая рука – так сильно, что он почти не мог дышать.
Тонкие пальцы легли ему на щёку, провели по шраму на скуле, коснулись губ.
– Это нечестно… – её прерывистый шёпот прозвучал возле самого его уха, и он, вздрогнув, раскрыл глаза.
Чёрт побери, его жена смотрела на него с упрёком, как гувернантка, заставшая воспитанника за изготовлением рогатки!
– Я говорила, что хочу узнать тебя. Но ты… ты узнал меня лучше, чем я тебя… – Голос её срывался, но был очень решительным.
Всё. Теперь ему точно конец.
– Мой черёд.
Обе её ладони легли ему на грудь, а голос вдруг зазвенел:
– Что яблоня между лесными деревьями, то возлюбленный мой между юношами. В тени её люблю я сидеть, и плоды её сладки для гортани моей. Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви. Он ввёл меня в дом пира, и знамя его надо мною – любовь…


* * *
1784, сентябрь, 10.

Это последняя страница моего дневника. Мы были вместе целых полтора года, когда я прятала его от всего мира, когда он был моим первым и единственным другом.
Здесь вся моя жизнь. Моё прошлое. Мои мысли, бессвязные и, наверное, смешные и совсем детские.
И сейчас я отдам его Грею.

@темы: твор4ество, фики, Жуков/Достоевский, для дам

В очереди следующие сукины дети фики:
- фик с ЖукоДосточкой, где Досточка Жуку НЕ даёт – ГОТОВО www.diary.ru/~sillvercat/p173427976.htm
– заявка Т 10-17: Жуков/Дон Кихот/Габен/Бальзак. Назначены ответственными за студенческую вечеринку по случаю дня Святого Валентина, им приходится весь вечер пересматривать фильмы про любовь, чтобы выбрать нарезку для перерывов между театральными постановками. H+ A (желательно, можно показать, как они издеваются над романтическими сценами, а сами вспоминают что-то своё, по болевой) – ГОТОВО www.diary.ru/~sillvercat/p173967206.htm
- продолжение продолжения чата в редакции - знаю сюжет: Штирль уезжает в загранку и оставляет Жука у руля)));
– новая исТОРИя про Тори – скелет сюжета есть...
– "Королева-3" - я почти смирилась с мыслью, что буду писать ЭТО всю жизнь))).

@темы: твор4ество

@темы: твор4ество, музыка, друзья

@темы: мужчины

Название: Королева. Возвращение
Автор:  sillvercat
Жанр: романс
Категория: гет
Рейтинг: R
Размер: миди
Пейринг/Персонажи: Андрей Королёв/Варя Жукова, Серёга/Варя, Андрей/Марша Рейнберд, Ольга Васильевна, Махно, Максим Максимович, Фёдор Орлов
Краткое содержание: Со времени событий, описанных в "Королеве", прошло больше двух лет. Королева с Королём учатся в Америке, но неожиданно она всё бросает и возвращается в Москву, потому что там человек, без которого она не может, и которому нужна её помощь – Серёга, которого обвинили в употреблении наркотиков и упрятали в клинику...
Предупреждение: нецензурщина и насилие, махровая попсня, хоть сериал снимай)) Кто б снял...
Читать дальше По соционике: Жуков (Варя)/Наполеон (Андрей), Жуков (Варя)/Есенин (Серёга), Наполеон (Андрей)/Бальзак (Марша), а также Драйзер (Ольга Васильевна), Гюго (Махно), Максим Горький (Максим Максимович), Гамлет (Фёдор Орлов)

От автора: Я не собиралась продолжать, но... очень-очень благодарна всем, кто меня заставил вдохновил:  Кэролайн,  Imika Okada, а также Назаровой Виктории Сергеевне, у которой нет аккаунта на дайри.
А также супругу моему Луконину Константину Сергеевичу, у которого тоже нет аккаунта на дайри и слава Богу)))
Отдельная любовь и признательность: Sweet_Yoghoo, автору большинства стихов и песен.
А также  F-fantazy, как первому читателю!
А также:  bachelorette,  Steel Stem,  +SunSet+, первым бетам!
Отдельный панегирик читайте в конце. Никогда я не напрягала ещё такое количество народу))
Примечание: все, кто это читал раньше, удивятся окончательному варианту... Всё, ребят, полетели!

Первая часть: www.diary.ru/~sillvercat/p170709948.htm

Арты от  nastyelf: sillvercat.diary.ru/p181456033.htm
sillvercat.diary.ru/p188485878.htm



* * *
barbarian: Серёга, блин! Звоню же, чего не отвечаешь?
Серый: Микрофон в ноуте сдох.
barbarian: А когда на мобилу звоню, чего не берёшь? Тоже микрофон сдох?
Серый: А ты звонила? Я не слышал.
barbarian: Гонишь.
Серый: А Дюня где?
barbarian: В Караганде. На семинаре.
Серый: Вечернем, что ли? Сама не гони.
barbarian: Вечернем, вечернем. Go out. Тусит. Расслабляется. Явится – убью к херам.
Серый: Вы поссорились, что ли?
…
Серый: Варь! Варяяяяяяяяяяяяяяяяяяяя!!!
Серый: ВАААААРЬ!!!!!!!
barbarian: Чо орёшь, как подстреленный? Тут я. В уборную ходила. Спроси ещё, зачем.
Серый: ГОНИШЬ. Ты просто не хочешь говорить. Почему не пошла с ним?
barbarian: Достал тусняк этот потому что. И Пиндосия достала. И Король достаёт. Часто. Неважно. Фигня это всё. Ты стрелки не переводи. Сам как? Когда релиз альбома?
Серый: А учёба?
barbarian: Учёба – круть. Тут в кампусе есть автостоянка для преподов – Нобелевских лауреатов, так там уже все места заняты, чессло.
Серый: О_о
barbarian: Глазки не пучь, не темни! У ТЕБЯ ЧЕГО? Альбом закончили записывать или нет? Ты ж говорил, в октябре. Так октябрь же.
barbarian: Серый!!
…
barbarian: Серый!!!! УБЬЮ!!!
barbarian: Бля, Серёга!!!!!!!

Конечно, он взял и скипнул.
И конечно, на смски он тоже не ответил.
Жучка, прикусив губу, резко захлопнула ни в чём не повинный ноутбук. Пальцы дрожали.
А, язви тебя в кочерыжку, как любила ругаться бабка.
Ей остро, прямо до воя, захотелось очутиться сейчас не в навороченной съёмной хате в Беркли с видом на Залив, а в старой их с бабкой кухоньке – сидеть на выщербленной табуретке, жевать бабкины оладьи и слушать её жалобы на радикулит и соседа Ваську, который, как нарочно, всё сверлит чего-то за стенкой, когда бабка укладывается вздремнуть после обеда.
Жучка прерывисто вздохнула и закрыла глаза. На каникулах, следующим летом, надо будет пойти к Ваське и навешать ему хороших люлей.
С бабкой теперь жила подружка детства Зиночка, оставившая свой дом-развалюшку под городом, так что за обеих старушенций можно было не слишком волноваться.
А вот за Серёгу – нужно.
читать дальше
Что, что там с этим засранцем? Микрофон у него сдох, как же. Не хочет ей показываться, знает, что она вытрясет из него все его заморочки, как два пальца об асфальт.
Даже торча в Пиндосии.
Король бесился, когда она пренебрежительно называла Штаты Пиндосией. Его от этого аж передёргивало. Сам он вписался в здешнюю жизнь с лёгкостью необыкновенной, засветившись везде, где только можно. После учёбы – бильярд, боулинг, клубы, да не ночные, а общественные, даже кружок при православной церкви, куда однажды Жучка сходила с ним ради интереса, враз офигев от происходившего. Батюшка Майкл, молодой, весёлый и бородатый, собрал всех желающих в греческом ресторанчике, где студенты весь вечер болтали, обсуждая самую разнообразную фигню. Always keep the faith, блин... Но Король чувствовал себя здесь, как рыба в воде. Высокий, загорелый, улыбчивый, от калифорнийских пляжных мальчиков он отличался только наличием мозгов.
Да уж, мозги им были тут нужнее, чем деньги Королёвых, хотя без денег пришлось бы туго. А так… у них была съёмная хата с видом на Залив, а не секция в общаге, почти новая тачка и другие ништяки – и это помимо платы за учёбу. Для Жучки эту оплату частично гасила стипендия – Король был прав, когда говорил, что льготы и квоты существуют.
Чуть больше года в Пиндосии и почти два месяца в Калифорнийском университете в Беркли – после того, как закончены все изматывающие курсы, сданы все долбаные тесты, все TOEFL и SAT.
Жучка была рада, что они в конце концов выбрали именно Беркли – в надменных и перемороженных, как куб трески в рыбном магазине, Гарварде и Стэнфорде она, наверно, не выдержала бы и недели. А здесь – в тёплой солнечной Калифорнии, у океана, дышавшего солью и влагой, всё хоть как-то напоминало ей родное побережье. Море, море…
Хотя просто побродить босиком по кромке прибоя ей удавалось нечасто. Мозги порой раскалялись так, что, казалось, сейчас вскипят и хлынут кровавой кашей из ушей. И ещё она всё время подрабатывала там, где можно было – в библиотеке, в кафешке-забегаловке, в лавчонке под названием «Университетский дух», где продавалась всякая мишура с символикой универа… Чтоб хотя бы трусы себе не покупать на деньги Королёвых. По этому поводу Король даже и не бесился уже. Отбесился в самом начале.
Времени на тоску не должно было оставаться, но тоска всё равно подкатывала к горлу внезапно, как рвота.
Жучка потёрла ладонями лицо и снова раскрыла ноут. Завтра лекций Нобелевских лауреатов не предвиделось, но и перед обычными преподами было бы стрёмным невнятно блеять.
– Tall little Sally plays with magic ebbles
Dasha sells equipment to the Chechnian rebels
я выхожу из анала в астрал,
там много чего слышал но не записал,
несмотря на США, не потерял азарта,
бухаю строго каждое восьмое марта
sitting in the bath house on the avenue B
and never agree...
Она во весь голос подпевала шухарному цыганскому эмигранту Женьке Гудзю, не раз спасавшему её здесь от хандры, поэтому и не услышала, как хлопнула входная дверь.
– Ты ещё не оглохла от этой своей похабщины? – проорал Король с порога, заглушая Гудзя.
Вздрогнув, Жучка ругнулась себе под нос и стопорнула «Ave B.» пультом.
– А ты ещё не притомился шарахаться по туснякам? – привычно огрызнулась она в ответ. – Party, party, afterparty! У тебя ж завтра вроде как семинар?
– Я готов, – безмятежно отозвался Король.
Он прошёл в комнату и устало развалился на диване прямо в куртке и кроссовках – ещё одна поганая америкосовская привычка. Вечеринка была явно не церковной – от него несло каким-то хорошим пойлом, – дерьмового он и в рот бы не взял, – и табаком. Курить он тоже не курил, но, видать, стоял и звездел в курящей компании. Не все ещё в Пиндостане боролись за здоровый образ жизни.
– Бухал, что ли? – проворчала Жучка. – Добухаешься – права отберут.
– Пьяный за рулём – убийца? – Король беспечно фыркнул, стаскивая с себя куртку и небрежно швыряя прямо на пол. – Меня Боб подвёз. А ты могла бы со мной пойти, было прикольно.
– Мне некогда фигнёй маяться! – отрезала она, подымаясь из-за стола. – А ты всегда готов, как пионер!
– Ага-а… – протянул он, закидывая руки за голову и потягиваясь всем телом. От его ленивой шалой улыбки её, как всегда, повело. Она сердито тряхнула головой, отгоняя эту чёртову слабость – вот ещё, новогодний подарочек, мальчик-звезда… Король.
– А Покахонтас там была? Она тоже всегда готова?
Ленивую улыбку с лица Короля смахнуло враз, голубые глаза сузились.
– Её зовут Марша, – проговорил он жёстко. – И её там не было. Она на такие тусы никогда не ходит, а жаль. С ней… интересно.
Ещё бы!
Жучка отлично знала, как её зовут. Более того, эту девчонку, так отличавшуюся от остальных, незатейливых и мелких студентиков-америкосиков, она даже уважала.
Марша Рейнберд была, чёрт бы её побрал, и затейливой, и глубокой.
Она тоже попала в Беркли по особой квоте, как коренная американка. Индейцев теперь в Пиндосии индейцами не называли – нетолерантно. Только «native americans». Fuckin` shit.

* * *
Король и Жучка впервые увидели Маршу Рейнберд в самом начале семестра, на публичных студенческих дебатах, в которых сами они участия не принимали. Сидели себе на галерке в галдящей весёлой толпе, с любопытством вертя головами по сторонам, когда смуглая высокая девчонка не спеша поднялась на трибуну, откинула назад блестящие пряди иссиня-чёрных волос, куда было вплетено орлиное перо, и разделала своего оппонента на тонкие ломтики. Чуть улыбаясь уголком насмешливых губ.
Король тогда уставился на неё, как завороженный, и Жучке даже пришлось незаметно пихнуть его кулаком.
– Ух, какая, – пробормотал он, машинально потирая бок, – смотри, она же индианка!
– Индипетька, – язвительно хмыкнула Жучка. – Подумаешь! Тут народу всякого тьмища, даже папуасы небось есть.
Но где-то глубоко у неё в сердце прозвучал тревожный зуммер.
За два с лишним года, проведённых с Королём, она привыкла к тому, что девки вешались на него гроздьями – и в России, и в Пиндостане. Немудрено – Король того стоил. Её это больше смешило, чем раздражало. Он и сам всегда вместе с нею посмеивался над чумными дурёхами, забивавшими ему телефон смсками. И тут, нате вам, эта Покахонтас.
Рейнберд – Птица Дождя, Птица, Предсказывающая Дождь. Из Южной Дакоты. Резервация Оглала, Республика Лакота, – как она сама со спокойным вызовом представилась тогда на дебатах.
Теперь Марша всегда участвовала в дебатах от их курса.
Хотя обычно она предпочитала держаться в тени и отмалчиваться. И была почти незаметной – до тех пор, пока не открывала рот. Язык у неё был острым, как бритва. Ну или как томагавк. Беспощадным.
– Прокурором будешь после универа? Самое твоё, – сказала ей Жучка как-то, когда они вдвоём задержались в лаборатории после занятий.
Марша покачала головой, усмехаясь своей обычной кривоватой усмешкой:
– Ненавижу прокурорских. Если крючкотворствовать – только адвокатом.
– Почему? – спросила Жучка, сама удивляясь своей настойчивости – что ей было за дело до этой занозы!
Та долго молчала, но всё-таки ответила:
– Моего брата никто не защитил – засудили за мелочь, так и сгниёт в тюрьме.
Жучка редко теряла дар речи, но это был именно тот случай. Она только во все глаза глядела на Маршу.
– У индейцев же сейчас вроде всё в порядке, – пробормотала она неловко. – Вашу историю вон в школах изучают, и культурное наследие, и вообще… Ты же сама учишься по квоте.
Марша презрительно пожала худыми плечами:
– Квота? Так в университетах должен быть определённый процент аборигенов. Ты же из России? Ты другую статистику в Интернете поищи – безработица, продолжительность жизни, детская смертность… Культурное наследие? Да, белым нравится, когда мы трясём перед ними перьями на Пау-Вау, как дрессированные. – Она всё с той же усмешкой тронула перо, прикреплённое к кончику своей смоляной косы. – А ещё больше им нравится, когда мы много пьём. Так легче отнять у нас остатки наших земель. Хороший индеец – пьяный индеец – мёртвый индеец. Война всё ещё идёт.
– А твой брат?
– Дурак. – Теперь она уже не усмехалась. – Осудили по ювеналке, а потом рецидив. Тюремщикам выгодно нас держать – за каждого платит правительство. А мой брат – хороший индеец… потому что он всегда пьяный индеец. И совсем скоро он будет очень хорошим индейцем. Мёртвым.
У Жучки по спине пробежал холодок.
– А что такое Республика Лакота? – спросила она, поколебавшись.
– Посмотри в Интернете, – бесстрастно повторила Марша.
Тут вошёл Король, и, едва он открыл дверь, Жучка поняла, что подружиться с Маршей Рейнберд ей не суждено.
Достаточно было увидеть, как вспыхнули глаза Короля, и как Марша, вздёрнув острый подбородок, скрестила руки на груди, будто отгородившись невидимым щитом. Лицо всё так же бесстрастно. Poker face.
Жучка надеялась, что она сейчас подхватит свою сумку и растворится, как обычно, но та стояла, не глядя на Короля, но будто ожидая чего-то. И тот, чуть поколебавшись, спросил её с обычной своей беспечной и победительной ухмылочкой:
– Больше проблем нет?
Марша пренебрежительно скривилась:
– А ты что, Большой Белый Герой, и другие мои проблемы решать собираешься?
И тот взял и нагло кивнул!
– Какие ещё проблемы?! – опешила Жучка.
– Да был тут… инцидент один, – небрежно бросил Король, искоса глянув на Маршу, и Жучка задохнулась от гнева и растерянности, впервые почувствовав себя рядом с ним посторонней.
Это было примерно полтора месяца назад. С тех пор она настороженно отслеживала частоту появлений Короля на студенческих дебатах и частоту появлений Марши на лабораторных и практических занятиях группы Короля.

* * *
Жучка опять встряхнула головой. Что ещё за нах… К чёрту Маршу Рейнберд! К чёрту всё!
– Разуйся… Джон Смит, – буркнула она хмуро, указывая на пыльные кроссовки Короля. – Я только что полы помыла.
Тот беззаботно ухмыльнулся:
– Да брось ты! Тоже мне, desperate housewife, отчаявшаяся домохозяйка… Иди лучше сюда.
– На хрена? Я занимаюсь, – строптиво процедила она, подходя, однако, на шаг.
– Мной займёшься.
– Ага, два раза.
Он расхохотался, запрокинув светловолосую встрёпанную голову:
– Можно и два! Я не возражаю.
Невольно заглядевшись на его белозубую нахальную ухмылку, она не успела отпрянуть, когда он стремительно ухватил её за руку и дёрнул на себя.
– Я сказал – иди сюда, – раздельно повторил он, прижимая её к дивану и уже не улыбаясь.
Жучка коротко выдохнула и на секунду крепко зажмурилась.
– Устала я уже с тобой письками меряться, Король, – вырвалось у неё. – Понимаешь?
Его пальцы медленно разжались.
– И вообще, я тебя без гандонов больше не подпущу, – безжалостно продолжала она, посмотрев ему в глаза, вспыхнувшие яростью и какой-то детской обидой. – Мало ли где ты шля…
Король тряхнул её за плечо, обрывая на полуслове.
– Ты у меня одна! – прохрипел он севшим вдруг голосом, и она опять зажмурилась.
Пропали оно всё пропадом – Пиндосия, Калифорния, Беркли, преподы с их Нобелевским лауреатством! Очутиться бы сейчас на лежанке из небрежно наломанных веток, прикрытых одеялом, в той заброшенной землянке на берегу родного моря, где они провели своё самое первое, самое безбашенное лето…
– Вот здесь – одна, верю, – откликнулась она наконец, слыша, как вздрагивает собственный голос, и положила ладонь прямо под ремень его джинсов. Король дернулся, как от удара током, но она уже отняла руку и вновь прикоснулась – теперь к его сердцу, неистово колотившемуся под модной рубашкой. – А здесь?
Он отшатнулся, но её пальцы теперь коснулись его лба:
– И здесь?
Она сжала его лицо в ладонях, напряжённо глядя в заблестевшие, потемневшие глаза.
– Здесь, и там, и везде, – лихорадочно зашептал он, отчаянно целуя её, прижимая к себе так, будто хотел ею пропитаться, войти в неё прямо сквозь поры. – Только ты, ты одна… Королева…
Она снова зажмурилась, принимая его, впуская его. Плясали перед глазами огненные всполохи костра, в ушах шумел родной прибой, и морской солёный привкус жёг саднящие губы, которые она прикусывала, чтобы не закричать.
Уже уплывая в сон, она широко раскрыла глаза и подскочила:
– Король!
– М-м… – невнятно откликнулся тот.
– Я с Серёгой сегодня по скайпу… чёрт, он наврал, что у него микрофон сдох, списались просто. Что-то там у него… не то.
– Да брось ты параноить… – Король зевнул широко и сладко. – Чего у него там может быть не то? Продюсер какой-то нашёлся, раскручивает их. Он же всегда чего-нибудь гонит, Серёга-то. Творческая личность… Мама за ним присматривает. Не бери в голову, спи давай.
Через минуту Жучка услышала его мерное дыхание и из всех сил саданула кулаком в подушку.
Параноить, значит… Ладно. Завтра она сама с этим разберётся.
Сон ушёл враз.
Откинувшись на спину, она надела наушники и нашла в плей-листе последнюю Серёгину песню.

Дыхание тает на острие зловония,
Страх – просыпаться опять непонятыми,
Как два изгоя, что терпят крушение боинга,
Как два Геракла, распятые на крестах истории.
На простынях, от холода потных заведомо,
Лежать не дыша, боимся вдохнуть отчаяние,
Прощение вымолив, просто прождав ответа,
И проиграть, всего лишь приняв наказание.
Дыхание крошится, всеми оттенками красного,
Нутро дрожит, заполненное вдохновением,
Стоять на месте, словно родившись привязанными,
Стоять на месте, испытывая терпение.
Рисуй глаза на спинах каждого голубя,
Разуй глаза, и клетка почти естественна.
Спина к спине, хотя и не до конца любя,
Глаза в глаза, хотя может слишком тесно нам.
И так мечтать – пойти навестить любовников,
Не подпускать друг к другу нужду и горе.
Как два изгоя, что терпят крушение боинга,
Как два Геракла, распятые на крестах истории…

* * *
Голос Ольги Васильевны в трубке, как всегда, был очень ровным.
– Не беспокойся, с Серёжей всё нормально. Мне, конечно, не нравится это его заочное обучение… такая профанация… но он действительно слишком много времени отдаёт… своему творчеству, чтобы учиться очно как следует.
«Было у отца два сына, один умный, а второй… музыкант», – чуть не ляпнула Жучка.
Словно услышав эту повисшую между Калифорнией и Москвой нелепую присказку, Ольга Васильевна строго спросила:
– Варя, я надеюсь, что у Андрея всё в порядке с учёбой?
– В абсолютном, – легко отозвалась Жучка. Короля она бы в любом случае не сдала.
– Ты по-другому и не ответила бы, правда? – в голосе Ольги Васильевны просквозила улыбка.
– Ага, – согласилась она так же легко, и в трубке прозвучал короткий смешок. А потом неожиданный вопрос:
– Трудно тебе, девочка?
Мобильник в её пальцах дрогнул.
– С чего вы взяли? Всё отлично.
– И тут ты не ответила бы по-другому… – констатировала Ольга Васильевна со вздохом. – Не бери на себя ещё больше, не надрывайся попусту.
– Вот ещё… – пробормотала Жучка упрямо. – Что там за продюсер у Серёги?
– Очень… деловой, – хмыкнула Ольга Васильевна. – Его нам порекомендовали… давние знакомые. Обедал у нас дважды. Обещал, что первый альбом выстрелит, недолго осталось. Серёжа, видимо, просто очень нервничает по этому поводу, но это понятно. А ты не волнуйся.
Да что они все заладили – не волнуйся, не волнуйся!
– Ладно, – Жучка глубоко вздохнула. – У меня всё. До свидания. И… берегите его!
Сунув мобильник в карман джинсов, она устало присела на край стола.
В аудиторию, весело галдя, входили студенты. Яркая, беспечная, многонациональная толпа в фенечках, монистах, татушках, пирсингах… И у длинноволосого молодого препода красовалось колечко пирсинга над левой бровью, гроздь серёжек в левом же ухе, радужная фенечка вокруг запястья.
Жучка вдруг поймала хмурый, исподлобья, взгляд Марши Рейнберд. На ней, единственной из пёстрой попугайной оравы, была чёрная футболка с чьим-то профилем и тёмные мешковатые джинсы. «Свободу Леонарду Пелтиеру!» – вот что было написано на футболке.
Жучка вспомнила, что встречала это имя, когда проглядывала по совету Марши соответствующую статистику в Сети – индеец просидел в тюрьме чёртову уйму лет за убийство двух агентов ФБР, хотя его вина вроде как даже не была толком доказана.
Статистика, кстати, и вправду… впечатляла.
«Война всё ещё идёт…»
Марша Рейнберд точно знала, что такое война.

* * *
Заканчивался ноябрь. Впереди маячило неизбежное, как коммунизм, навязчивое америкосовское Рождество. Какофония покупок, скидок, Санта-Клаусы в универсамах. И каникулы. Все разъезжались кто куда, и в кампусе должны были остаться в основном только иностранные студенты.
Жучку с Королём тоже пригласили погостить, – кажется, долговязый застенчивый очкарик Боб Тейлор, – в Техас, на отцовское ранчо. Жучка резко отказалась, едва Король ей об этом заикнулся – она не собиралась упускать возможности лишнего заработка в свободное каникулярное время.
Они с Королём, конечно, из-за этого в очередной раз перелаялись. Уже привычно, прямо как прожившая вместе много лет, задрюченная жизнью семейная пара: какой-нибудь дядя Петя в растянутых трениках, с отвисшим пивным пузом, и тётя Маша в бигудях, шлёпанцах и засаленном халате.
Провались оно всё…
В последние недели Серёга вообще перестал выходить на связь. Ночами Жучка торчала с ноутом на балконе, всё дожидаясь – а если он появится в Сети? Ветер с океана был холодным и солёным, ерошил ей волосы, будто большой рукой, и она сидела там, пока совсем не подмерзала, а Король пытался её утащить, злился и орал, что она спятила.
Спятила, как же…
Релиз Серёгиной группы опять откладывался. Жучка нашла в Сети интервью с его продюсером, обычное рекламное и жизнерадостное «бла-бла». Продюсера звали Фёдор Орлов, и Жучка внимательно рассмотрела его улыбающееся лицо на фотографии: в меру циничный, в меру открытый взгляд преуспевающего сорокалетнего мужика, ничего в нём не было настораживающего. Но почему Серёга молчал? И почему иногда так заходилось от тревоги сердце?
В конце концов, после очередной бессонной ночи она не выдержала и опять позвонила в Москву, хотя боялась, что Ольга Васильевна сочтёт её истеричной дурой, как и Король.
Ну и ладно, ну и пускай.
Жучка сперва даже не узнала её голос в телефонной трубке – таким усталым и бесцветным он был.
– Серёжа в больнице, – коротко сказала Ольга Васильевна. – Всё в порядке, он просто… переутомился. Ему надо немного отдохнуть. Ты не волнуйся, Варя…
Даже не дослушав, Жучка нажала на кнопку отбоя.
Мозг заработал холодно и чётко, будто какой-то механизм – ей даже показалось, что она видит и слышит, как всё быстрее крутятся внутри её головы шестерёнки, уверенно цепляясь друг за друга, как стремительно раскручивается маховик.
Пришла беда.
Война.
И Серёга сражается там совсем один.
Она раскрыла ноут и достала из сумки кредитку.
Явившийся рано, как ни странно, Король застал её за сборами. Шмоток у неё, к счастью, было немного
– Ты чего тут? – оторопело заморгал он, замерев у порога, как вкопанный. – Ты…
– Я лечу в Москву, – Жучка рывком застегнула «молнию» дорожной сумки и поднялась. – Заказала билеты. Завтра в два часа – рейс на Нью-Йорк. До этого я все формальности тут должна уладить.
– Да что ты несёшь?!
– У Серёги проблемы, – ответила она коротко. – Думаю, большие. Я должна там быть.
Дико взглянув на неё, Король выхватил из кармана мобильник:
– Мама?..
Не желая ничего слышать, Жучка вышла на балкон и устало опёрлась на перила. Она заранее знала всё, что будет сказано. И это «всё» она выпалила в лицо Королю, едва только тот распахнул балконную дверь и шагнул к ней:
– Конечно, на самом деле всё в порядке, всё у мамы под контролем. Я чего-то там себе понавыдумывала, а Серёга же просто творческая личность, хуле, у творческих личностей бывают… кризисы. Я собираюсь спустить в унитаз всё своё грёбаное будущее из-за каких-то выдумок. Я впахивала здесь целый год, как ломовая лошадь, а теперь…
Но Король сказал совсем другое. Голос его был очень тихим и чётким, и Жучка впервые увидела в его лице черты Ольги Васильевны.
– Уладишь все формальности, значит? А я… получается, вообще не вхожу в твои… формальности?
Она облизнула враз пересохшие губы, прямо глядя ему в глаза, ставшие очень взрослыми и совсем больными:
– Ты – не пропадёшь. Ты… прости.
– Поня-ятно, – хрипло протянул Король, сглотнув.
И спросил – опять очень тихо и опять совсем не то, чего она ждала:
– Так ты тогда… в десятом классе… из-за Серёги меня динамила? Выбрать не могла?
Дыхание у неё пресеклось. Она молча кивнула, а потом сказала просто, зная, что должна объяснить до конца:
– Я его тогда предала. Но больше не предам. – И повторила едва слышно: – Прости.
Не отводя глаз, она ожидала взрыва, пощёчины, матерщины. Но не дождалась.
Попятившись, Король лишь молча опустил голову, повернулся и ринулся к выходу.
Не выдержав, она метнулась следом:
– Дюнь!
Он на миг задержался на пороге и выдохнул, уже не глядя на неё:
– Всё верно. Ты ведь мне никогда не говорила, что любишь.
Дверь гулко захлопнулась прямо перед ней.
Жучка выскочила в коридор и остановилась – лязгнув, лифт поехал вниз.
Развернувшись, она выбежала на балкон – чтоб увидеть, как Король, рывком распахнув дверцу, садится в свой «форд» и берёт с места так, что аж шины заверещали на повороте.
Псих, псих чёртов, он что, разбиться хочет?!
Она похолодела от этой внезапной мысли.
Оборвать эту боль любой ценой, показать ей, доказать ей…
Нет, нет, нет!
Схватив со стола мобильник, она трясущимися пальцами нажала кнопку быстрого набора – номер Короля. Длинные гудки. Отбой. Мёртвая отключка.
Идиот, долбоёб, мудак, чтоб ты, чтоб тебе…
Она ведь и вправду никогда не говорила ему, что любит.
А он никогда не спрашивал.
Боялся, что ли?
Боялся?!
Король?!
Жучка так и ходила до рассвета, сжимая в ладони мобильник – то по комнате из угла в угол, то на балкон, отчаянно жалея, что не курит. Может, легче стало бы.
И раз пятьдесят, наверное, она нажала на кнопку повторного вызова – всё с тем же результатом.
Абонент отключён. Отключён. Отключён.
Хорошо, если он отключился у Марши. С Маршей.

* * *
Когда формальности в административных офисах универа и в банке закончились, Жучка ощущала себя кефалью, валяющейся на песке со вспоротым брюхом в ожидании котла.
Мобильник Короля по-прежнему был отключен, и свои ключи она оставила соседям – молодой паре студентов, озадаченно вытаращившейся на неё.
Она доехала на такси до аэропорта и отупело встала в длинную очередь у стойки регистрации – перед праздниками все почему-то так и рвались на Восточное побережье.
Её качало от усталости, тревоги и боли, но она знала, что наконец-то всё делает правильно. В висках стучали дурацкие высокопарные слова из учебника по древней истории.
Жребий брошен. Рубикон перейдён.
Регистрация на нью-йоркский рейс почти закончилась, когда Жучка с отчаянно заколотившимся сердцем увидела протискивавшегося к ней сквозь толпу Короля. Лицо его было потемневшим и осунувшимся, он молча шёл вперёд, не обращая внимания на мельтешащих пассажиров, и ему торопливо уступали дорогу.
Сейчас выхватит у неё сумку… Жучка напряглась и ощетинилась, приготовившись к отпору.
– Есть ещё места на рейс? – выпалил Король, даже не дойдя до неё. – Я с тобой полечу.
– Ага, два раза! – автоматически откликнулась она.
«Можно и два»…
Жучка из всех сил стиснула зубы.
– Это мой брат, – спокойно сказал Король.
– Я люблю его, – отозвалась она так же спокойно.
Они стояли, глядя друг на друга, и люди осторожно обтекали их, как вода ручья – камень.
Король наконец медленно кивнул:
– Я понял.
– Я справлюсь, – она закусила дрожащие непослушные губы.
Он повёл плечом:
– Я тоже.
Жучка вдруг рассмеялась и снова поспешно прикусила губу. В горле остро саднило, а в глазах было горячо и колко.
– Мы с тобой разговариваем… как в боевике каком-то грёбаном! Дюнь, ты был… ты был…
– Неважно, где, – прервал её Король и, за шаг преодолев разделявшее их расстояние, прижал её к себе так, что она задохнулась. И, ощутив его знакомое тепло, она не смогла больше сдерживаться и заплакала навзрыд.
Было так больно, словно в груди поворачивался нож, скрежеща о рёбра, разрывая на куски сердце.
– Я умру за тебя, Королева, – как когда-то, сказал он срывающимся голосом, и она запрокинула голову, не обращая внимания на проклятые слёзы, бежавшие по щекам, по шее, капавшие на куртку:
– Я умру за тебя, Король.
Кто-то неловко откашлялся рядом с ними. Обернувшись и неумело вытирая щёки ладонями и рукавом, Жучка увидела девушку в форменном костюмчике, деловито заглядывавшую в какие-то бланки:
– Барбара Жу-ко-ва?
Регистрация, оказывается, закончилась.
Все пялились на них.
Плевать, плевать…
Король маячил у стойки, пока Жучка проходила через зону досмотра, и, оборачиваясь, пока её шмонали, она всё время видела его светловолосую голову.
Уже, выходя в полный пассажиров накопитель, она нашарила мобильник, в очередной раз нажала кнопку вызова и рассмеялась сквозь подступавшие вновь чёртовы слёзы, увидев, как Король озадаченно завертел головой и захлопал ладонью по карманам.
– Так ты где был-то? – откашлявшись, спросила она.
– Пиво пил, где! – откликнулся он так же сипловато.
– Ты это… – она опять откашлялась. – Не блядуй тут, СПИД не дремлет. Марша – хорошая девка, держись её… хотя я б ей все косы повыдрала.
Король фыркнул, всхлипнул и засмеялся.
В самолёте Жучка отключилась сразу же, едва опустилась в кресло и пристегнула ремни.
Ей снился Серёга. Такой, каким он был полтора года назад перед их отлётом в Штаты – высокий тощий пацан с глубокими серыми глазами, которые смотрели на неё доверчиво и серьёзно. Но песню, которую он пел в этом сне, она никогда не слышала.

Я тоже хочу топить чьи-нибудь глыбы льда,
Что мешали дышать
так давно, что казалось - всегда,
И бродить археологом по городам
Забытым, куда много лет перестали писать
И где нервно
Трепещет невзятый на почте листок,
Гнутся деревья,
От твоего взгляда наискосок,
Я просто хочу кого-то спасать
ежедневно.
Начинают охоту.
Спрячься в подземных моих городах.
Здесь не найдут. Пилоты
Залпом шампанское пьют на свой страх,
Где ты и кто ты?
Ты здесь неузнан, ты здесь не враг.
Я просто хочу, чтоб тебе стало дышать
Легче,
Отплевывай воду слезами из глаз,
На свои плечи
Взвалил целый мир, как всесильный Атлас.
Но он так придуман,
Чтоб опираться на спины слонов
и любовь.
Не смейся,
а просто ладони свои разожми,
Доверься,
я знаю, что держится мир не людьми,
дай руку,
Поверь в этот странный чарующий бред...
Ты чувствуешь легкость, как будто бы можешь взлететь?
Это крылья,
Что их у нас нет - это гнусная ложь,
я слышу, в твоих городах начинается дождь,
И борется с пылью,
И гладит кудрявые кроны берез...
И шепчет напевно...
Я просто хочу кого-то спасать ежедневно.
Пусть это будешь ты.


* * *
В Москве вовсю разгулялась самая настоящая зима. Мелкая ледяная крупа сыпалась с тёмного неба, колола лицо. Жучка покрепче запахнула полы чахлой американской куртейки, натянула поглубже капюшон. Ерунда.
Народ в Шереметьево колготился так же суматошно, как в американских аэропортах. Наблюдая за тем, как небритый мужик с парой сумок в каждой руке, вполголоса матерясь, кое-как волочётся к стойке, Жучка поймала себя на том, что невольно улыбается. Home, sweet home…
Она обменяла баксы на рубли и купила у пожилой усталой киоскёрши московскую симку.
Ольга Васильевна не отвечала долго, так долго, что Жучка сразу завелась. Она так старательно заглушала внутренний голос, вопивший об опасности, что за время перелёта ей это почти удалось. Почти…
Наконец в мобильнике прозвучало сдержанное:
– Алло?
– Я прилетела, – выпалила Жучка, даже не здороваясь. – Вы дома? Я еду.
– Хорошо, – после паузы так же сдержанно отозвалась Ольга Васильевна. – Приезжай, но не на Остоженку. Метро «Бибирево». – И она назвала адрес.
Садясь в подвернувшееся «шахид-такси», Жучка поняла, что… что совершенно перестала что-либо понимать. У Королёвых была шикарная квартира в элитном доме на Остоженке, в самом центре. И теперь – Бибирево, задница Москвы?! Ей в голову пришло только одно логическое объяснение такой метаморфозы.
Его она и высказала, едва перед ней распахнулась самая обычная, обтянутая чёрным дерматином дверь на четвёртом этаже самой обычной хрущобы:
– Вы что, ушли от Ильи Александровича?!
Ольга Васильевна на мгновение замерла на пороге, а потом коротко и непонятно засмеялась, пропуская её в квартиру, которая мало чем отличалась от той, где Жучка выросла. Такой же тесный коридор, ведущий в маленькую кухню, совмещённый санузел чуть ли не у входа, две комнатушки, потолок, лежавший почти что на голове, и никакого евроремонта. У Жучки даже сердце защемило.
Она бросила у порога сумку и чемодан и сердито проговорила:
– Вы не смейтесь! Скажите правду.
– Обязательно скажу, – Ольга Васильевна кивнула, уже без улыбки. – Умойся с дороги, Варя, и пойдём на кухню. Свежее полотенце в ванной.
Ну коне-ечно…
И почему рядом с этой женщиной она всегда чувствовала себя трёхлеткой перед детсадовской воспитательницей?!
Жучка послушно, в точности, как трёхлетка в садике, устроилась на стуле с выгнутой спинкой, стоявшем возле маленького круглого стола на кухне и даже руки на коленях сложила. Ольга Васильевна повернулась к ней от плиты, на которой что-то вкусно шкворчало – теперь у неё была очень короткая стрижка, делавшая её ещё моложе. Жучка сейчас нипочём не дала бы ей больше тридцати. Вот только в глазах, так похожих на Серёгины, мелькнула… даже не боль. Затравленность. Безысходность. Всего на одно мгновение, а потом взгляд этих серых глаз вновь стал спокойным, как гладь глубокого озера после налетевшего ветра.
– Чаю или кофе? – деловито спросила Ольга Васильевна, и, внимательно оглядев её, добавила: – А ты выросла, Варя.
– Не чаю, не кофе, не потанцуем! – вскипела вдруг Жучка. Выросла она, видите ли! – Не надо этих реверансов… пожалуйста! Что с Серёгой? Что с вами? Почему вы здесь? Где Илья Александрович?!
Женщина прислонилась к подоконнику, глядя на Жучку пристально и всё так же странно:
– В тюрьме.
– Как?! – Жучка задохнулась.
– Уже неделю. Это пока не попало в СМИ, но, думаю, вот-вот…
– За что?!
Женщина у окна опустила глаза и повела покатым плечом:
– Не тем людям Илья дорогу перешёл. Официально – неуплата налогов и так далее. Сколько верёвочке ни виться… – В тихом голосе её отчётливо просквозила горечь.
Жучка на мгновение зажмурилась:
– И что? Что теперь?!
Ольга Васильевна опять пожала плечами:
– Арест имущества. Счета заморожены. Благо, у вас с Андреем были свои.
– Я перевела все деньги на его счёт, – прервала её Жучка. – Ему нужно учиться. – Она выставила перед собой ладонь, заранее обрывая любые возможные возражения. – Потом. Сначала Серёга. Что с Серёгой?
Ольга Васильевна присела на стул, крепко обхватив себя за локти, будто от чего-то удерживая:
– Он в частной клинике для наркоманов, Варя. Я виновата. За всеми этими… событиями я за ним недосмотрела, хотя ты предупреждала меня…
– Нет! – Жучка опять вскинула руку и, не выдержав, вскочила. – Я вас не об этом предупреждала!
– Ты говорила, что с ним что-то не то, что он какой-то странный… и оказалась права. – Ольга Васильевна зачем-то взяла с блюдца звякнувшую кофейную чашку и бесцельно повертела её в руках.
Жучка потёрла лоб, отчаянно пытаясь сосредоточиться и внятно сформулировать то, что носила в себе все эти последние дни:
– С ним что-то происходило, но извне. Понимаете? Извне! Не изнутри. Внутри он тот же, и он не наркоман. Понимаете? Пожалуйста, поймите!
Ольга Васильевна очень устало покачала головой:
– Варя… пойми и ты – самые близкие люди и те очень долго остаются в полном неведении относительно того, что происходит с тем, кто… себя одурманивает. А вы не виделись полтора года. Наркомания – это…
– Нет! – Жучка поспешно шагнула к окну, слепо уставившись на весёлые огоньки соседних окон, и несколько раз глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. – Я всё равно знаю его лучше, чем вы. Он не наркоман.
– Варя…
– Расскажите мне всё подробно. Пожалуйста, – с силой сказала она, поворачиваясь к Ольге Васильевне.
Откинувшись на спинку стула, та аккуратно поставила чашку на стол и, прикрыв глаза, медленно заговорила:
– Когда вы уехали, всё было в порядке. Вы учились на курсах там, Серёжа заканчивал одиннадцатый класс здесь. Летом поступил на заочное, подолгу репетировал с группой… Обычные ребята, адекватные.
– Кстати, вы разговаривались с ними, когда это всё… произошло с Серёгой? – перебила её Жучка. – Расспрашивали их?
Женщина растерянно подняла брови:
– О чём? И зачем?.. Я не сочла необходимым это делать, ведь всё и так было ясно…
Жучка крепко сцепила за спиной переплетённые пальцы:
– Дальше. Пожалуйста!
– Дальше… Появился продюсер, Фёдор Орлов. Нам его порекомендовали как хорошего продюсера, напористого и со связями. Молодой, амбициозный, и раскрутил этого… как его… – Она помолчала и махнула рукой. – Впрочем, неважно. Он очень заинтересовался Серёжей, сказал, что его уровень, как музыканта, достаточно высок, и первый альбом будет бомбой. Они начали готовиться к записи, репетировали очень много, потом начали записывать альбом. Я бывала на этих репетициях… да собственно, Серёжа ведь и дома гитару из рук не выпускает… не выпускал. Он её в студии потом разбил, когда... – Она сглотнула, глядя на свои руки, скрещенные на коленях.
– Дальше, – хрипло вымолвила Жучка, отводя глаза.
– То, что я слышала, было очень… достойно. Он действительно талантлив, Варя, – голос женщины дрогнул. – Очень. Я им гордилась.
– Гордились? – Жучка горько скривила губы, и Ольга Васильевна, вспыхнув, беспомощно покачала головой:
– Горжусь.
– Дальше.
– Примерно месяца полтора назад с ним начало происходить что-то странное. К сожалению, именно в это время стало ясно, что у Ильи большие проблемы, и это меня… отвлекло. Собственно, как раз твой тогдашний звонок заставил меня встряхнуться, но было уже поздно.
– Что-то странное – что? – Жучка затаила дыхание.
– До этого, в сентябре, Серёжа на какое-то время вообще бросил репетиции, хотя дело шло к релизу альбома. Фёдор сильно заволновался. Звонил, приезжал. Он считал, что у Серёжи творческий кризис, через который периодически проходят все талантливые люди. Потом Серёжа вновь стал ходить в студию, и Фёдор уверил меня, что всё в полном порядке. Но Серёжа… Сначала он жаловался на головные боли, очень сильные. А потом… он стал совсем не таким, как всегда. Не просто рассеянным. Он как будто зависал, что ли – прямо во время разговора, и потом не мог вспомнить, о чём мы говорим! Он мог проспать весь день до вечера, или, наоборот, был слишком оживлён, тараторил, как сорока, как-то болезненно… И глаза… да, глаза у него стали такие… – она запнулась.
Жучка не могла этого больше слышать. Было трудно дышать, и она неосознанно потирала ладонью впадинку между ключицами. Ольга Васильевна остро на неё взглянула:
– Ты знаешь, о чём я говорю? Эти… симптомы?
– Знаю, – коротко отозвалась Жучка. – Видела.
– А я не видела… раньше, – со вздохом сказала женщина, снова прикрывая глаза. – Поэтому я не могла понять, что с ним… Но потом его увезли на «скорой» прямо со студии – у него был припадок… галлюцинации. В больнице мне сказали, что он принимает какие-то психотропные средства… уже не меньше полутора месяцев, регулярно. Мы нашли хорошую, очень хорошую частную клинику, и он там уже почти две недели. Я звоню туда ежедневно, и приезжаю, но он отказывается меня видеть. Врач говорит, что пока не стоит настаивать… Варя?
– Я поняла. Я разберусь, – проговорила Жучка, едва разлепив пересохшие губы. – Теперь я сама. Я для этого прилетела. Отдохните.
Ольга Васильевна рассмеялась и тут же прижала тонкие пальцы к губам:
– Отдохните?!
– Да. Не загоняйтесь. Вы сделали всё, что могли, просто… – Жучка облизнула губы. – Просто вы – не я.
– Как я могла его упустить? – выдохнула Ольга Васильевна, поднявшись со стула и шагнув к ней. – Я не смогла помочь мужу и упустила сына. Я не сумела…
Жучка неожиданно поняла, что надо сказать этой женщине, такой сильной, которая теперь смотрела на неё такими ранеными глазами:
– У нас дома есть одна молитва… молитва мореходов… – Посмотрев в удивлённое лицо Ольги Васильевны, она набрала в грудь воздуха и выговорила раздельно и медленно: – Пошли мне, Боже, берег – чтобы оттолкнуться, мель – чтобы сняться, шквал – чтобы устоять.
– Что? – Женщина ошеломлённо моргнула. – Шквал..? – Губы у неё вдруг задрожали, и Жучка крепко-крепко стиснула её в объятиях, до боли зажмурив глаза.
Они долго так стояли, не размыкая рук, пока Ольга Васильевна, откашлявшись, не взглянула на неё сквозь мокрые ресницы:
– Хорошо, что ты приехала… Значит, молитва мореходов?
Жучка кивнула и прищурилась:
– Это красиво звучит, да. Но я… я всегда себе по-другому говорю. Не так красиво. Но действует.
– Как? – вскинув брови, спросила Ольга Васильевна.
– Похуй, пляшем!
Они помолчали несколько мгновений и, всё ещё держась за руки, громко захохотали.
Жучка никогда и представить себе не могла, что эта сдержанная невозмутимая женщина может так хохотать – звонко, взахлёб, как девчонка.
– Хорошо, что ты приехала, – повторила наконец та.
– Чья это квартира? – поинтересовалась Жучка с внезапно вспыхнувшим любопытством.
– Моей мамы, – отозвалась Ольга Васильевна, включая чайник. – Она с самого начала не признавала Илью. И так никогда не признала. Она была убеждённой коммунисткой и считала его врагом… классовым врагом. Ничего от нас никогда не принимала и не общалась с нами. Даже с внуками.
Жучка вспомнила, что ни Король, ни Серёга ни разу не упоминали, что у них есть бабушка.
– Когда мама умерла, – продолжала Ольга Васильевна, проворно собирая на стол, – я не стала продавать эту квартиру. Вот она и пригодилась… Варя… – распрямившись, женщина снова внимательно посмотрела Жучке в глаза. – Надо срочно рассказать Андрею про отца. Я скрывала это, сколько могла, тянула время, ждала, что всё образуется, что это недоразумение, и его вот-вот освободят, но… скоро всё станет известным, попадёт в СМИ, выльется в Интернет. Нельзя допустить, чтобы Андрей бросил учёбу и прилетел сюда. Он должен учиться, пока есть возможность.
– А про Серёгу вы что ему сказали? – быстро спросила Жучка.
– То же, что и тебе тогда – Серёжа просто сильно переутомился и пока находится в больнице.
– Он должен всё узнать сейчас, и не по телефону. У вас здесь есть Интернет?
Ольга Васильевна развела руками:
– Я переехала сюда только вчера.
– Понятно. А в метро есть «Евросеть» или «Связной» или ещё что-нибудь? Я сбегаю, куплю модем.
– Возле метро есть магазин электроники, но, Варя… – Ольга Васильевна озабоченно следила за тем, как она поспешно накидывает куртку. – Уже поздно, там, может быть, всё закрыто. Подожди, пойдём вместе – здесь не самый фешенебельный район, у нас, бывает, хулиганы шалят.
Жучка, не удержавшись, прыснула – ну и словечко!
– Шалит… печень господина Атоса.
– Варя…
– Если что, я вам позвоню. И вы вызовете им «Скорую», – засмеялась Жучка, сбегая вниз по лестнице.
* * *
Ну конечно, трое чуть поддатых парней лет семнадцати остановили её сразу на задворках дома. И, услышав сзади: «Эй, кисуля, куда бежишь?», – Жучка опять захохотала. За эти несколько часов в Москве она смеялась, наверное, чаще, чем за последние месяцы в Штатах.
Парни остановились, недоумённо переглядываясь. Эдакого они, конечно, не ожидали от одинокой красивой девки, неплохо прикинутой.
– Больная, что ли? – растерянно озвучил общую мысль тот из них, кто стоял впереди – крепкий, плечистый, в распахнутой куртке и надвинутой на самые глаза чёрной вязаной шапочке.
– А ты больше по переулкам шустри, красавчик, ещё и не таких встретишь, – посоветовала ему Жучка, обрывая смех. Кулаки у неё прямо-таки чесались. В Пиндосии ей ни разу не приходилось драться, как и заниматься боксом, хотя Король время от времени бурчал, что она могла бы уделать всех в университетской сборной. Она ходила там только в качалку, но знала, что квалификации не растеряла. Тело всё помнило, тело просто изнывало по хорошей смачной драке – немедленному выплеску энергии.
– У меня проблемы, guys, – холодно сообщила Жучка, внимательно следя за противником прищуренными глазами. – Большие проблемы. И мне ох как хочется набить кому-нибудь морду. Так что вперёд и с песней!
Как же, вперёд… Ошалело переглянувшись и невнятно выматерившись, парни отступили и растворились в проулке за домом.
– Да чтоб вы обосрались… – разочарованно пожелала Жучка им вслед. – Чёрт, надо было и правда кисулю из себя скорчить…
Запрокинув голову, она вгляделась в ледяное московское небо в отблесках огней.
…Шквал – чтобы устоять…
Держись, Серёга.

В эти игры играют звери,
Так сыграем же в них и мы –
Засыпать, улетать, не верить
В наступление дней зимы.
Не смотреть в глубину метели
Из окна квартиры своей,
Напролёт двадцать две недели
Грезить сказкой глупой своей.
Согревать друг о друга руки,
Пить за чашкою чашку – чай,
Отрицать печали и муки
И любить лишь цветущий май.
И сгорать ночами в объятьях,
Благовонья цветенья жечь,
И носить только яркие платья,
Заменять улыбками речь.
Не ходить по льду рек замёрзших,
Не любить мёртвый шубы мех,
Взглядом за горизонт унёсшись,
Не сдаваться в унынья грех.
Посмотри мне в глаза – я мёрзну.
Минус двадцать – осознаю.
Не могу отвергнуть реальность,
Дай хоть руку держать твою.

* * *
Обратно от метро Жучка добралась уже без приключений, позвонив по дороге ещё и бабке с Зиночкой, и только улыбалась, слушая их кудахтанье. Об истинной причине своего возвращения она, конечно, не сообщила, сказала только, что Америка ей надоела, и она перевелась в Москву, что было, по крайней мере, в первой части сообщения, не совсем уж неправдой. Обе бабки её поступок горячо одобрили. Американских ценностей они категорически не принимали.
Настроить модем получилось не сразу, но получилось. Попутно они с Ольгой Васильевной наконец перекусили – Жучка машинально жевала, не чувствуя вкуса еды.
Она набрала пароль и вошла в скайп. Король был в сети, и она сперва облегченно вздохнула, нажимая на видеовызов. И только когда из динамиков раздались протяжные гудки соединения, она вдруг вскочила и отрывисто бросила:
– Вы говорите. Я не буду. Не могу.
Это было самое настоящее бегство. Плевать.
Она не могла, она просто не могла видеть сейчас Короля. Снова как будто нож поворачивался в ране.
Жучка долго стояла, прижавшись лбом к оконному стеклу в кухне, не обращая внимания на холод – в щели сильно дуло. Потом, оглядевшись, она взяла из мойки нож, а из ящика для овощей возле плиты – стопку старых газет.
Когда Ольга Васильевна наконец вошла в кухню, Жучка, заканчивая законопачивать окно, обернулась к ней почти спокойно:
– Ну что?
– Завтра он, по крайней мере, не прилетит, – вздохнув, проговорила Ольга Васильевна. – Только вот если, не дай Бог, начнутся сплетни в Интернете…
Жучка спрыгнула со стула и отряхнула ладони:
– Он очень верный, и он будет рваться сюда. И он… человек момента. Но… – она запнулась, подбирая слова, – он понимает, что это его долг – учиться. Назло всему.
– И ещё он понимает, что ты не хочешь его видеть, – сказала женщина, внимательно глядя на неё. – Что он тебе не поможет тут, а только помешает. Что он лишний.
– Вы меня вините? – прямо спросила Жучка, не отводя глаз.
– Нет, – Ольга Васильевна присела возле стола, по-прежнему глядя ей в лицо. – Это нелёгкий выбор… тяжёлая ноша. Ты уже когда-то делала такой выбор, и это я тебя подтолкнула к тому, чтобы ты выбрала – Андрея. Не возражай, пожалуйста, я же знаю, что это было именно так. Я помню тот наш разговор до последнего слова. И я сейчас думаю – а была ли я тогда права? Ты не упустила бы Серёжу, как я...
Жучка изо всех сил замотала головой, пытаясь возразить, но внезапно почувствовала, как затряслись ноги от подкатившей свинцовой усталости. Ольга Васильевна быстро встала и взяла её под локоть:
– Всё на сегодня, Варя. Иди ложись, я тебе в маленькой комнате постелила.

* * *
Жучку всегда поражало и раздражало умение других людей выражать словами всё, что они чувствуют – до мельчайших оттенков. Раздражало потому, что сама она этого никогда не умела, и потому ещё, что она считала – так можно что угодно заболтать. «Мысль изречённая есть ложь», – вот это как раз верно было сказано кем-то умным.
Но она знала, что должна непременно объяснить Ольге Васильевне всё, что чувствовала – как умеет.
– Я вчера отрубилась некстати, – буркнула она неловко, уставившись в свою чашку с кофе, едва они уселись утром за стол.
– Это неудивительно, – женщина подняла брови, но Жучка нетерпеливо перебила:
– Хочу, чтоб вы знали, что неправы.
– В чём? – Тонкие брови взлетели ещё выше.
Жучка отставила чашку и поглядела в окно, где на голых ветках тополя раскачивались и галдели шустрые московские воробьи:
– Вы вчера сказали, что были неправы, но на самом деле вы были правы… а, ё…лки!
«У питекантропа небось и то словарный запас больше», – с тоской подумала она и начала снова, упрямо тряхнув головой:
– Король меня любил тогда… Да и сейчас, я знаю. И мы дали друг другу сколько могли. Всё, что могли. И было столько хорошего... Так что вы были правы. Вы хотели, чтоб мы с ним были счастливы, и мы были. А Серёгу… – она глубоко вздохнула, – Серёгу я тогда просто боялась. Да, боялась! Мне было больно от него… от его песен. Я не могла понять, что это такое, что со мной происходит. Ведь он же был совсем пацан! И я просто сбежала. Вы не виноваты. Всё. – Облегчённо выдохнув, Жучка засунула в рот кусок пиццы, залпом допила кофе и поднялась. – А теперь дайте мне адрес этой самой вашей очень хорошей частной клиники. Я туда поеду – одна. А потом буду искать парней из Серёгиной группы. И этого… делового продюсера, Фёдора Орлова. Хочу послушать, что они все скажут.
Ольга Васильевна тоже встала:
– Хорошо, Но в клинику тебя отвезу я, и не спорь. Ты уже достаточно со мной спорила. – Мимолётно улыбнувшись, она взъерошила ей волосы. – Оставлю тебя там и попробую встретиться с бывшими партнёрами Ильи – может быть, и мне удастся что-то выяснить. Ну что, вперёд? – Она вдруг протянула перед собой раскрытую ладонь, и Жучка, невольно улыбнувшись, с размаху шлёпнула по ней своей ладонью.
– Мы с тобой, как эти… команда спасателей, – женщина запнулась, припоминая, – Чип и Дейл.
– Не-а, – невозмутимо отозвалась Жучка. – Нео и Тринити!

* * *
Очень хорошая частная клиника больше походила на какой-нибудь элитный санаторий – с французскими окнами, экзотическими растениями, фонтанами и аквариумами в холлах. Только вот камер видеонаблюдения здесь было побольше, чем в любом банке, не то что в санатории. Хотя вместо белого халата на человеке, сидевшем напротив Жучки, были самые простецкие джинсы и неброский джемпер крупной вязки поверх светлой рубашки.
Взгляд его прозрачно-серых глаз был таким цепким и пронзительным, что тянуло поёжиться. И тёплая улыбка, освещавшая его плакатно красивое правильное лицо, этих глаз совсем не касалась.
Лечащего врача Серёги звали Максим Максимович.
– Как в «Герое нашего времени», – пояснил он негромко и доверительно. – Помните, у Лермонтова?
– У меня по литературе всегда тройки были, – отрывисто сказала Жучка, вздёргивая подбородок, хотя прекрасно помнила и Печорина-гада, и добряка Максим Максимыча. – Как я могу увидеть Серёгу?
– Если он захочет вас видеть – мы пригласим его сюда, – мягко отозвался Максим Максимович. – К сожалению, он отказывается от встреч даже со своей мамой.
– Со мной он встретится, – уверенно отпарировала Жучка, совсем не чувствуя этой уверенности.
– Кто вы ему? – небрежно поинтересовался доктор. – Его девушка?
– Я его друг, – бросила Жучка, твёрдо глядя в прозрачные, как осенний лёд, глаза.
– Очень хорошо. Тогда, как его… другу, я должен вам кое-что пояснить, – Максим Максимович сложил ладони «домиком» на полированной столешнице. – Проявления интоксикации и абстинентного синдрома у Серёжи сняты. Теперь мы применяем меры по подавлению психической зависимости. Главное – противорецидивная терапия, и важную роль в этом лечении мы отводим семейной психотерапии. Чтобы взаимоотношения внутри семьи способствовали личностной коррекции и мотивировали Серёжу на здоровый образ жизни. Поэтому…
– Он не наркоман, – процедила Жучка, не выдержав. – Вы мне, конечно, не верите, но я это точно знаю.
– Варвара, – проговорил Максим Максимович уже без улыбки. – Я ему не враг. И вам не враг. Я был бы рад вам поверить, честное слово. Но в Серёжином случае речь идёт не о каком-нибудь косячке, выкуренном для расслабления за сценой. В его… биологических жидкостях были следы очень серьёзных препаратов, и срок их приёма им – никак не меньше месяца.
– С ним что-то начало происходить с конца сентября, да, – пробормотала она, переводя взгляд на огромную фотографию в рамке, висевшую на противоположной стене – стая птиц, летящая на закат, острые чёрные мазки на оранжево-алом фоне. Фотография эта чем-то неуловимо напоминала Серёгины песни, и это странно согрело ей сердце. Она упрямо повторила то, что уже говорила вчера Ольге Васильевне: – Но это что-то происходило с ним извне, а не изнутри.
– Но он ничего не рассказывает об этом самом «извне», – пожал плечами врач. – Мы бы внимательно выслушали его версию происходившего. Но Серёжа… после появления в нашей клинике и первой, вполне понятной, бурной реакции на это… совершенно замкнулся в себе и всё общение с окружающими сводит к «да-нет». Поэтому сложно…
– Чем вы его тут пичкаете?! – гневно выпалила Жучка, вскочив и невольно сжав кулаки.
Максим Максимович устало покачал головой:
– Варвара, присядьте, прошу вас. Здесь не «Полёт над гнездом кукушки». Ольга Васильевна в курсе схемы его лечения, вплоть до мелочей. А вам я повторю, что нами приняты все современные меры дезинтоксикации, и лечение Серёжи теперь представляет собой противорецидивную терапию. Кроме того…
– Я могу уже его увидеть? – ожесточённо прервала Жучка эту негромкую тираду. – Хочу поговорить с ним сама, без ваших паршивых объяснений. И чтоб мы были здесь одни! Я не принесла с собой ни колёс, ни косячка, ни баяна, представляете?
– Не сомневаюсь, – невозмутимо кивнул Максим Максимович, подымаясь со своего места. – Кроме того, здесь, как и везде в клинике, установлено видеонаблюдение. Если вам удастся разговорить Серёжу, я буду очень рад, Варвара.

* * *
Жучка была готова ко всему – только не к тому, что Серёгу она просто-напросто не узнает.
Она помнила тощего длинного пацана с доверчивыми щенячьими глазами, провожавшего их в аэропорту, и почти того же пацана, но постарше – в подрагивавшем и зависавшем окошке скайпа. А на пороге кабинета встал очень худой, но широкоплечий, на голову выше неё, парень с совершенно чужими колючими глазами. Светлые волосы его были коротко острижены.
Заметив её растерянное недоумение, он усмехнулся, – такой язвительной усмешки она никогда раньше у него не видела, – и резко спросил, как выстрелил:
– Зачем ты приехала?
– А ты зачем подстригся? – ошалело пробормотала она, подавив желание попятиться.
Он рассеянно провёл рукой по коротким волосам, на мгновение став прежним Серёгой, и отозвался ровно:
– Не твоё дело.
Задохнувшись, она всё-таки попятилась на шаг:
– Я не верю тому, что они все про тебя говорят!
Он бесстрастно пожал плечами:
– Твоё дело.
И опять эта усмешка на угловатом худом лице, ударившая её, как хлыстом.
– Серый! Это же я! Я хочу тебе помочь! – Она беспомощно пошевелила губами, ища враз пропавшие куда-то слова: – Я на твоей стороне!
В его колючих глазах на миг всколыхнулось что-то знакомое и вновь пропало:
– Я. На своей. Стороне, – проговорил он раздельно и чётко. – Только я. Больше никто. Прилетела со мной нянчиться, принцесса на белом коне? Мне этого не надо. Сам справлюсь. Возвращайся к Андрюхе.
– Мы с ним расстались! – крикнула Жучка, отчаянно кусая губы.
– Ну и зря, – равнодушно бросил он через плечо, шагнув прочь от порога, который едва переступил. Дверь за ним захлопнулась.
Глубоко дыша, Жучка крепко сжала кулаки и прикрыла глаза, отвернувшись от долбаных видеокамер. В ушах у неё всё ещё звучал Серёгин холодный насмешливый голос.
… Прилетела со мной нянчиться…
…Я на своей стороне…
… Не твоё дело…
…Принцесса на белом коне…
Так, значит.
Ладно.
Похуй, пляшем.
К вошедшему в кабинет врачу Жучка повернулась уже совершенно безмятежно и только прищурилась:
– Ну и что вы рассмотрели на своих видеокамерах?
– Что вы умеете держать удар, – отозвался тот по-прежнему невозмутимо. – Но всё-таки присядьте. – Он пододвинул ей стул.
– Я с детства боксом занимаюсь. – Она поправила на плече ремень сумки. – Некогда рассиживаться. Я всё равно всё выясню. Пусть даже для себя.
– Желаю вам удачи, – серьёзно сказал Максим Максимович. – Знаете… – он помедлил, – меня чем-то тронули его песни.
– Вы их слушали?
– Я всегда стараюсь узнать как можно больше о своих пациентах.
– Но вы же поняли, что это не бред наркомана? – проговорила Жучка, напряжённо взглянув в его холодные внимательные глаза.
Он снова почему-то помедлил и вместо ответа повторил:
– Я вам желаю удачи, Варвара.

@темы: фики, Жуков/Есенин, Жуков/Наполеон, Наполеон/Бальзак, Русреал

Название: Кошка
Автор:  sillvercat
Рейтинг: G
Жанр: Romance, AU
Категория: гет
Размер: мини
Фандом: Наруто
Персонажи: Шикамару/ОЖП, Асума, Цунаде, Наруто. Сакура... etc.
Состояние: закончен
Дисклаймер: Всё - сэнсея Кишимото, кроме Кошки. Кошка - моя))
Саммари: Что будет, если дать в противники умнику Шикамару девчонку с такими же едкими мозгами? А вот...
От автора: Вот чего нашла в архиве. Единственный фик по "Наруто" на данный момент, и единственный фик, сюжет которого мне приснился от начала и до конца. Первоначально публиковался почти два года назад на Беоне, не помню уже, под каким ником я там была.
Вариант-hard: ficbook.net/readfic/519610
Предупреждение: AU




* * *
– Девчонка?!
Она обернулась мгновенно, так и полоснув его взглядом – глаза в пол-лица, тёмно-серые, как штормовое море. Если бы не эти глазищи, пацан пацаном: взъерошенный ёжик чёрных волос, клетчатая рубаха поверх штанов, руки в карманах.
Трое шиноби Страны Камня, – телохранители? охранники? – возвышались над нею, как башни.
Асума тронул его за плечо:
– Пойдём.
– Она ведь даже не шиноби, – пробормотал Шикамару. – Откуда..?
– Не знаю, но после того, как она появилась у Камня, свой Генштаб принц Рори может распускать, – хмыкнул Асума.
Генштаб Камня и правда годился только для того, чтобы, брызгая слюною, орать, сверкать погонами и бряцать орденами. Потому от происходившего за столом переговоров Шикамару отключился – информация, изливаемая там, была пока что абсолютно бесполезна.
Девчонка была почти неразличима за широкими спинами военных, но Шикамару ощущал её присутствие – тлеющим угольком в груде остывшей золы. Она неотрывно смотрела поверх голов в окно, где тёмной громадой вздымались горы.
Обе делегации разбрелись по гулкому залу, терпеливо и не очень дожидаясь решений командования.
– Эй, Шикамару! Ты в шоги, что ли, собрался здесь играть?
– Не с тобой, Асума, – пробормотал Шикамару.
Какая она всё-таки маленькая – ему как раз по плечо.
Чёрт, ну и глазищи!
– Тебя как зовут?
Глазищи сузились, будто прицеливаясь:
– Кошка.
Подходяще.
– А я…
– Нара Шикамару, – закончила она спокойно. – И?
Вот блин.
Он откашлялся:
– Не хочешь сыграть? Это шоги.
Переведя взгляд на коробку с шоги у него в руках, она вздёрнула бровь:
– Я не играю в игры. Никогда не играла.
Начиная чувствовать себя круглым дураком, он брякнул:
– А почему?
Вызов, стыд, гордость, – всё отразилось вдруг в поднятых не него глазах.
– Я выросла в приюте. Сбежала, когда мне было пять, – отчеканила она. – Потом воровала на базарах. Потом планировала налёты для Чёрного Сокола. Когда его повесили, меня отправили в тюрьму. Оттуда меня забрал принц Рори, чтобы я планировала налёты для него. Ясно?
Слов вдруг не стало. Совсем.
Он снова откашлялся:
– Предельно.
читать дальше
– Ладно, давай, – вдруг сказала она, дотронувшись до коробки, и криво усмехнулась. – Ты же хочешь понять, чего я стою. Ты же для этого подошёл. А я… я хочу посмотреть, чего стоишь ты.
Первую и вторую партии Кошка преспокойно сдала, так же усмехаюсь уголком обветренных губ. Шикамару молча смотрел, как летают над доской её пальцы – ногти обкусаны, оба тонких запястья в странных белых шрамах. «Наручники», – понял он, и в груди похолодело. Перехватив его взгляд, она сердито дёрнула вниз рукава рубахи.
Через минуту он барахтался в серии ловушек.
Нифига себе.
Её телохранители-охраннички сосредоточенно пялились на доску. С разных концов зала к ним потихоньку подтягивался народ.
Асума откровенно ухмылялся, прикуривая очередную сигарету:
– Лихо она тебя прощупала, парень.
– Отстаньте, сэнсэй, – буркнул Шикамару.
Пожертвовав всем, чем мог, он кое-как выкрутился на ничью.
Она посмотрела, как он расставляет фигуры для новой партии, и улыбнулась теперь уже открыто.
– Что, понравилось? – Он вдруг тоже развеселился.
– Ещё бы!
Так вот какими бывают эти глазищи, когда улыбка просвечивает их до самого дна. Почти зелёными. Почти…
Улыбка погасла.
Она зло вздёрнула острый подбородок:
– Не отвлекайся, понял?
Чёрт, вот чёрт…
Ничья.
Ещё.
Ещё…
Когда вошёл дежурный офицер, чтобы объявить о следующем раунде переговоров, вокруг них собрался, кажется, уже весь зал, а кое-кто вовсю делал ставки. Толпа разочарованно загудела. Асума захохотал.
Шикамару потёр затылок ладонью, поднимаясь:
– Ты выигрывала.
– Может быть, – она повела плечом. – И что? – Глаза её опять засветились. – Ты выяснил то, что хотел, Нара Шикамару?
– Да, – хрипло проговорил он. – А ты?
– И я.
Она тоже выпрямилась, кивнула своим охранникам.
– Переговоры, Кошка… – нерешительно подал голос старший из них.
– Фигня, – бросила она через плечо, направляясь к выходу.
Обернулась уже возле самой двери:
– Спасибо.

– Ты куда это собрался? – Голос Асумы был обманчиво спокоен.
Чёрт!
– Хочешь, чтобы нас всех тут прикончили? Она тебя просила её спасать?
Шикамару скрипнул зубами:
– Они здесь её используют!
– А так ты будешь её использовать! – гаркнул Асума. – Ты ей выбора не даёшь, как и все они. Она тебя возненавидит.
Чёрт, чёрт, чёрт!
– Я не могу её так оставить!
– Должен! И оставишь. Я тебе приказываю.
Шикамару из всех сил врезал кулаком в косяк двери.
…Когда утром делегации в угрюмом молчании разъезжались, Кошку он уже не увидел.

Война заканчивалась.
Чаша весов ещё долго колебалась, и Камень даже провёл несколько блестящих операций, в которых Шикамару с мрачным удовольствием узнал знакомый почерк… но когда в случайной стычке был убит неистовый принц Рори, развязавший эту войну, для его страны всё сразу рухнуло.
Прежде всего потому, что генералитет, как справедливо предположил Шикамару, немедля отстранил Кошку от дел. Возможно, упрятав за решётку, а возможно…
Суки.
Он ежедневно выматывался до предела, чтобы, падая на несколько часов короткого сна, просто не думать об этом.
Не думать не получалось.
Когда настало время для последнего штурма столицы Камня, Шикамару вызвался в передовой отряд, хотя Асума отчаянно возражал.
Можно было не опасаться – жители лежащей в руинах несчастной столицы сопротивляться уже не собирались, и даже шиноби сдавались с облегчением.
Только на окраине неожиданно обнаружился хитро замаскированный аэродром, с которого поднялась целая эскадрилья уцелевших летательных аппаратов странной конструкции.
Шикамару задрал голову вверх, когда небо вдруг наполнилось гулом, и поэтому даже не понял, откуда она взялась.
Кошка стояла в нескольких шагах, посреди развалин того, что, видимо, до авантюры принца Рори было магазином – осколок яркой вывески ещё валялся в груде щебня.
Чёрная майка, доходившая ей почти до колен, была порвана и вымазана извёсткой, на грязной щеке бурой полосой запеклась кровь, но глаза смотрели твёрдо.
Аппараты над их головами вдруг снизились и заложили вираж… другой…
– Это последний воздушный флот моей страны мне салютует, Нара Шикамару, – сказала она спокойно. – Я планировала этот аэродром.
Аппараты пошли в сторону моря, быстро становясь лишь черными точками в ослепительной голубизне.
Наступила тишина.
– Вот и всё. – Она неожиданно улыбнулась. – Хорошо, что я тебя встретила.
– Я специально… – Шикамару запнулся, увидев кунай в её руке. – Зачем? Я не собираюсь с тобой драться!
– Я тоже,
Сверкнув на солнце, острие повернулось, направленное ей прямо под сердце.
Его тело среагировало раньше сознания.
Она сопротивлялась с такой неожиданной силой, что он едва сумел вывернуть кунай из тонких пальцев, намертво сомкнувшихся на рукояти.
– Перестань, слышишь? Перестань! Ты что, спятила?!
– Я больше не буду сидеть в клетке! Лучше умереть! – крикнула она, отчаянно вырываясь. – Убей меня сам тогда!
– Да в какой ещё клетке?! Чёрт!
Хрупкое тело вдруг обмякло в его руках.
Крови просто не было раньше видно на чёрной майке.
Рана зияла чуть пониже правой ключицы. Скрипя зубами и ругаясь, Шикамару неумело её перебинтовал, – где эти долбаные медики, когда они нужны, где хоть кто-нибудь, чёрт их дери?! – замирая, нашёл пульс.
Она пошевелила головой, тихо застонав, открыла непонимающие глаза. И мгновенно дёрнулась – бежать.
Да что за..!
Он молча сгрёб её в охапку и крепко держал, пока она наконец не зарыдала, обессилено ткнувшись лбом в его плечо.
– Поплачь, это ничего, – хрипло выговорил он. – Всё кончилось. Не бойся, я буду с тобой.
Всегда.

Но в госпитальную палату его, конечно, не пустили, и тогда он упрямо сел под окном.
Где его и обнаружили Наруто с Сакурой, Ино с Чоджи…
И Асума с Цунадэ.
– Пятая??
Вам всем что, заняться больше нечем?
– Пошли, пошли. – Цунадэ усмехнулась. – Хочу поговорить с девочкой. Медики разрешили.
Шикамару тоже усмехнулся.
Девочка поговорит, ага, ага.
– Кошка…
– Они все что, купили билеты на это представление? – поинтересовалась она еле слышным, но ядовитым голосом.
– Кошка, это наша Пятая Хокаге, – с удовольствием сказал Шикамару, усаживаясь на пол возле кровати.
– У-у… Какая честь… – протянула Кошка, прищурясь. – А вы покрасивше принца Рори будете, Цунадэ-сама.
Наруто заржал, немедля получил от Сакуры кулаком в бок и притих.
– Принц Рори, – серьёзно сказала Цунадэ, – тупой мужлан, едва не загубивший свою страну. Единственно, что он сделал умного – нашёл тебя, но и тоже чуть не загубил. Что ты собираешься делать, когда поправишься?
– Вопрос поставлен некорректно, – Кошка вздёрнула подбородок. – Что вы собираетесь со мной делать?
– Мы? Мы собираемся построить для тебя дом и дать тебе образование. Если захочешь, конечно.
– Что?!
Кошка прикусила губу и откинулась на подушки, крепко зажмурившись.
– Никто не будет тебя держать, если ты не захочешь. Выбор за тобой. девочка.
Улыбнувшись, Цунадэ поднялась.
– Ты останешься? Она же останется, да, Шикамару?! – выпалил Наруто. – Вот здорово! Она крутая!
– Да иди ты уже, дайте ей отдохнуть! – сердито сказала Сакура.
Кошка выпростала руку из-под одеяла, стиснув запястье Шикамару.
Ребята вышли вслед за Цунадэ, только Асума задержался в дверях.
– Сэнсэй... – Кошка открыла глаза, – Почему Пятая так решила?
– А почему она должна была решить по-другому? – пожал плечами Асума,
– Я воевала против вас.
– Война окончена, а ты… ты молодец, – мягко улыбнулся Асума. – И потом… Хокаге обязана смотреть вперёд. Ты будешь нужна Конохе, – он хмыкнул, – а уж какие дети у тебя с ним родятся …
– Сэнсэй!!!
– Шикамару, ну что ты так орёшь, я пока не глухой…

@темы: твор4ество, Наруто, фики, Наруто-тексты

И вот в гости к нам на наши юга приехала  Sweet_Yoghoo!!



Фоторепортаж
Море, очень холодное:


Прибой, очень живописный:


Вид на зимний Туапсе:


Кроме того, мы ели офигенные роллы, приготовленные  Sweet_Yoghoo:


Мы пили её ЭТИЧЕСКИЙ чай:


...и все вместе валялись под пледом с котами:


В общем, мы дивно оттопырились, чего и вам желаем!

@темы: Друзья

@темы: я, твор4ество, бредни

@темы: я, соционика чтоб её, тесты