@темы: фото, Туапсе

@темы: кошачье, арт

@темы: фото

@темы: фото

@темы: фото, Туапсе

@темы: арт

@темы: фото

@темы: фото, кошачье

Название: Кирзавод
Автор: sillvercat для WTF Science Fiction 2025
Бета: Xenya-m
Канон: ориджинал
Размер: мини, 1149 слов
Пейринг/Персонажи: Ксюха, Санёк, родители и дед Ксюхи, библиотекарь
Категория: джен
Жанр: AU, фантастика
Рейтинг: PG
Краткое содержание: На заброшенном кирзаводе что-то поёт в печи.
Примечание: время действия — 70-е годы
Ссылка: здесь

Кирзавод стоял на самой окраине города. Бывший кирзавод. Там когда-то обжигали кирпичи, говорил дед Ксюхе. «Кир» — значит кирпичный.

Если ехать на автобусе-«шестёрке» до конечной, остановка и будет «Кирзавод».

Над ним всегда будто висела какая-то туча, даже в самый ясный день. От него ничего не осталось, только бугры — бывшие печи, это тоже дед рассказывал. Печи закопали, и получились бугры, наполовину из глины, наполовину из битого обгорелого кирпича, золы и шлака. Цветом красно-коричневые, совсем как солнце на закате или запёкшаяся кровь.

Откуда Ксюха это знала, она деду не рассказывала. Просто она с Саньком после школы приезжала туда на раздрызганном, утробно ревевшем автобусе. Иногда — «зайцем», иногда за шесть копеек, оставшихся от денег на завтрак. Не съела булочку — вот тебе и билет на «шестёрку». Смешно — шесть и шесть. И цена смешная. Разве бывают такие цены? Но ведь были же. И ещё по шесть копеек на обратный автобус. Или зайцем. Кондукторши были добрые, делали вид, что не замечают.

Они с Саньком, волоча свои расплющенные облезлые портфели, выпрыгивали из автобуса и торопились к буграм. К кирзаводу. Почти не разговаривали. О чём говорить? Они знали, куда идут и зачем, и это была их тайна.

Ксюха на ходу торопливо переплетала жидкие рыжие косицы, зажав под мышкой портфель. Она хотела выглядеть аккуратней перед тем, как нырнуть под землю, в жерло бывшей печи. Санёк терпеливо ждал, не предлагая подержать портфель. Однажды предложил, но Ксюха зло огрызнулась, и он теперь молчал.

Они долго шли по заброшенной дороге — две маленькие фигурки, которые Ксюха будто видела сверху: мальчишка в синем пиджачке и брюках, пузырившихся на коленях, и девчонка с рыжими косицами, выросшая из своей коричневой с чёрным фартуком формы. С красными пионерскими галстуками, с замызганными портфелями в руках.

Дорога по обочинам заросла ржаво-серым бурьяном, почти в их рост. Будылья бурьяна качались на ветру, но, как только Ксюха и Санёк подходили к кирзаводу, ветер стихал. И всякие звуки исчезали тоже — галдёж воробьёв в кустах, отдалённый звонкий стук молотка по железу, гул самолёта над головами. Словно Ксюха и Санёк остались совсем одни в этом мире — последние люди на Земле.

Они спускались в овраг — туда, где глинистый козырёк нависал над зевом, над чревом закопанной в землю печи, лезли внутрь поочерёдно.

Так это было и в самый первый раз — ещё летом, в августе. Они просто играли тут, интересно же. Они были будто бы красные разведчики-партизаны, воевавшие в этих местах. Или наши космонавты на неизвестной планете. Их космический корабль потерпел крушение, и теперь они осваивали новую планету. Изучали.

Это Санёк впервые сказал: «А поехали на кирзавод». И у него даже нашлись в кармане целых пятьдесят копеек. Они тогда везде ходили вместе. Дружили. Сейчас сказали бы — тусили. И во Дворец пионеров, и в кинотеатр «Тридцать лет Октября». И вот на кирзавод.

Когда они впервые нырнули под глинистый красно-коричневый козырёк, нависающий над чёрным печным зевом, им вдруг стало зябко и страшно. Они безмолвно переглянулись, и Санёк дёрнул головой в сторону — уйдём, мол. Но Ксюха не послушалась. Любопытство пересилило, и она, не щадя коричневых нитяных колготок, собравшихся на коленках в гармошку, нырнула в щель первой.

А там было прохладно, свежо и что-то пело.

Пело прямо у неё в голове. И этот голос — не женский, не мужской, не детский, ничей — без слов выводил мелодию, какой Ксюха никогда не слыхала раньше. Она чуть повернула голову и в неясном колеблющемся свете увидела остановившиеся, будто остекленевшие глаза Санька, тоже съехавшего по глине вниз и плюхнувшегося рядом.

Оно им пело. Только им, больше никому.

Когда они выбрались из печи и вернулись на конечную «шестёрки», солнце уже садилось за рыжие сопки на горизонте. Но дома их даже не ругали. Мама с папой как бы и не заметили, что Ксюха вошла, будто она была в шапке-невидимке. Она растянулась на кровати в своей комнате, не переодеваясь. Мама заглянула в дверь и рассеянно спросила: «Кушать будешь?» — не заметив Ксюхиных грязных колготок и помятой формы

Ксюха не говорила с Саньком о том, что произошло на кирзаводе. Они просто начали ездить туда — когда раз в неделю, когда два.

Они уже не могли без того, что пело у них в головах.

Когда ударили морозы, выпал снег и по тротуарам заскользила позёмка, Ксюха забеспокоилась.

Она впервые заговорила с Саньком про кирзавод:

— Мы там замёрзнем.

Всего три слова. И больше ничего объяснять не пришлось.

Санёк взглянул на неё затуманившимися глазами и коротко ответил:

— Там будет тепло.

И правда, там стало тепло, даже жарко. Будто бы печь снова топилась. И лазить в её распахнутый зев оказалось легче по льду и снегу, чем по глине. Ш-шух — и ты уже там, как с горки скатился.

Они с Саньком теперь не катались с горок, не носились по двору с другими, играя в снежки, как когда-то. Они или ходили на кирзавод — теперь раз в неделю, — или делали уроки и читали запоем. Они быстро стали отличниками при такой нагрузке. Дома и в школе этому удивлялись, а потом перестали. Ксения Воронова и Александр Петелицын — ещё два отличника в школьной копилке, это же хорошо, в гороно будут довольны растущей цифрой.

Наступила весна, дорогу развезло. Ксюхе купили новое голубое демисезонное пальто, она его сразу угваздала в овраге, потом кое-как отчистила дома, но мама опять ничего не заметила. Когда она смотрела на Ксюху, возвращавшуюся с кирзавода, взгляд у неё становился таким же затуманенным, как у Санька. Словно она смотрела куда-то ещё, а не на Ксюху.

— Я что-то совсем не слышу, чтоб ты смеялась, — однажды с грустью сказал Ксюхе дед.

— А зачем? — спокойно спросила она в ответ, зажав большим пальцем страницу в учебнике физики за шестой класс. Она выпросила учебник у библиотекарши, Ираиды Львовны. Та умилилась, хотя сказала, что Ксюха ничего не поймёт, она же в четвёртом.

— Я хочу всё понимать, когда физика начнётся, — объяснила ей Ксюха.

То, что пело у них в головах, будто крепло, но в конце мая, когда на сопках зарозовело кружево багульника, над окраиной вдруг встало зарево.

— Кирзавод горит, — спокойно сказала мама, поглядывая в окно и продолжая ловко переворачивать оладьи на старой чугунной сковородке.

Ксюха поперхнулась чаем и надрывно закашлялась.

— Да нечему там гореть, — удивился дед, аккуратно сворачивая свежий номер «Литературки».

Мама пожала плечами и снова посмотрела в окно, за которым пламенело багряно-жёлтое зарево:

— Но горит же.

Ксюха с Саньком в школу не пошли, встретились на остановке «шестёрки», а потом отчаянно, задыхаясь, побежали по скользкой дороге к печи.

Оврага не было. Глинистого козырька над печью не было. Печи не было.

Всё это место стало чёрным, будто обуглившимся. В стороне ветер покачивал жёлтые высокие будылья. Наконец-то стал слышен его свист. И чириканье воробьёв в зазеленевших листьями кустах. И далёкий высокий гул самолёта, пролетавшего над авиазаводом.

Но никто больше не пел.

Ксюха скорчилась на земле и заплакала. Санёк присел рядом и принялся неловко гладить её по голове, по сбившейся косынке и смятым косицам. Она его не отталкивала, обняла и прижалась, уткнувшись мокрым носом в сукно пиджака.

Всё кончилось.

— Оно улетело, — серьёзно сказал Санёк, совсем как фрекен Бок в мультике про Карлсона.

Они одновременно задрали головы и посмотрели на небо, где медленно таял перистый белый след самолёта.

Через три года по результатам Всесоюзных олимпиад их пригласили в новосибирскую ФМШ. Окончив её, Ксюха осталась в Новосибирске, поступив в НГУ, Санёк же уехал в Москву, в Бауманку.

Про кирзавод они никогда и никому не рассказывали.

Название: Подо льдом
Автор: sillvercat для WTF Science Fiction 2025
Бета: Xenya-m
Канон: ориджинал
Размер: мини, 1130 слов
Пейринг/Персонажи: Стивен, другие рыбаки
Категория: джен
Жанр: AU, драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: «Кто были эти мёртвые люди? Русские? Инопланетяне? И мёртвые ли? Мне кажется, нет. Мне кажется, их там оставил кто-то в ожидании чего-то, вот только чего?»
Примечание: автор вдохновлялся рассказами Дмитрия Шашурина из сборника «Печорный день»
Ссылка: здесь

До таких мест на Севере доходили тогда наши шхуны, где уже и граница с Советами пролегала. Только пограничникам русским, как и япошкам, в те годы не до нас было, не до браконьеров. Большая война всем в спины дышала, и началась она ровно через пять лет. Только не там, не на Тихом океане, а в Европе, но нам, янки, до Европы тогда было, как до одного места. Вот Пирл-Харбор и всё, что потом стряслось, — совсем другое дело.

Правда, сейчас, с этими разоблачениями газетными, говорят, мол, и Пирл-Харбор-то был провокацией нашей собственной разведки. Не знаю, не знаю. Как по мне, так Большой Фрэнк, президент Франклин Рузвельт то есть, на такое дерьмо неспособен. В отличие от следующего, Грязного Гарри, приказавшего сбросить «Малыша» и «Толстяка» мирным япошкам на головы. Вот Большой Фрэнк никогда бы так не поступил, не отдал бы такого приказа. Я так считаю, но на самом деле это всё политика, в ней простому человеку, такому, как я, что-то утверждать нет резона. Страшное это дело, политика, и все, кто ею занимается, после смерти сгорят в аду.

Часто я думаю, что и мне гореть в аду за то, что я тогда там, в Арктике, сделал. Лежу по ночам и думаю, думаю, вспоминаю, как всё это было. Спать не спится и от этих мыслей, и от того, что меня ревматизм замучил. На коленях, локтях, на пальцах шишки выросли, и пальцы совсем скрючило, ложки со стола не взять. Если б не моя Дайана, дочка моя, которая со мной осталась, не знаю, что бы я делал.

Ревматизм этот проклятый я из арктических широт и привёз, ясное дело. Когда ты молодой здоровенный лось, ты и не представляешь, что через каких-нибудь сорок лет тебя в дугу скрючит. Потому что молодые живут одним днём, жадно его глотают, как разведённый спирт. А чем ближе к старости, тем больше задумываешься, сколько же тебе ещё осталось коптить белый свет, и каждый день драгоценен, ты его цедишь по глоточку и радуешься, если встретил новый рассвет в своём уме и в памяти, пусть и с ревматизмом.

Размышляю я по ночам ещё и о том, были ли они мертвы, те люди, которых я увидел лежавшими в арктических льдах. И были ли они вообще людьми. Мне думается, нет. Хотя по виду — ну совсем как люди.

Пусть даже времени на то, чтобы это осознать, у меня там очень мало было.

Зашли мы тогда на своей «Глории» выше, чем намеревались. Наш кэп, если чуял добычу, не осторожничал. Били мы и косатку, и тюленя, а тогда вот пошли за моржом. Вышли из Поркьюпайн-бея с запасом провизии на три месяца, и вот уже второй месяц был на исходе. В трюме и бочки с ворванью, и тюленьи шкуры скопились, всего хватало, но мы упорно поднимались всё выше — с риском, что «глорию» затрут льды.

С Арктикой не шутят. Что наша — скорлупка в ладонях ледяных морей? Сомкнутся ладони, и скорлупка хрустнет — убежать не успеешь, да и куда бежать, вокруг мили и мили сплошных ледяных торосов, и морозы такие, что плевок на лету замерзает, падает на землю ледышкой. На несколько дней продлить агонию, и всё. Ну, если Господь будет милостив, пошлёт эскимосов в своих каяках, но это вряд ли.

Идём мы, значит, всё выше. Морозы всё круче забирают, свободной воды всё меньше. На что уж мы ко всему привычные были, но начали потихоньку роптать. Добыча есть, а всех денег всё равно не заработаешь и на тот свет с собою не возьмёшь. Кэп наш будто услышал тот ропот либо кто-то из старших ему донёс, но только отдал он команду поворачивать назад. Вздохнули мы облегчённо, но радоваться рано было — пришлось свободную воду, то бишь полыньи искать.

А кругом — сплошные торосы, сверкают на солнце так, что глазам больно. Тогда меня, как самого молодого, послали на мачту сидеть, задницу морозить. Посижу сколько-то, и вниз, горячим чаем с каплей рома, отпаиваться. Потом опять наверх, как на насест.

Тот айсберг я первым и углядел. Огромная ледяная гора, втрое выше нашей скорлупки. Старпом по приказу кэпа снаряжает вельбот, чтобы, значит, с вершины этой громадины свободную воду отыскать. И я сызнова — вперёдсмотрящий.

— Стиви, на тебя вся надежда, — говорит старпом и вручает мне бинокль.

По узкой полоске воды вельбот подошёл к айсбергу. Обвязался я верёвкой, взял кирку и полез наверх по его ледяному боку. Ребята внизу остались. Я вот думаю — будь я не один, всё могло и по-другому обернуться.

Добрался я доверху, там солнце припекает так, что я даже капюшон кухлянки откинул, смотрю в бинокль через тёмные очки— в самом деле, в трёх румбах на зюйд-зюйд-вест сверкает расходящаяся тёмная глубокая вода. Туда, значит, нам надо. Повернулся, чтобы ребятам это проорать, да так и онемел.

Потому что на верхушке айсберга, под тонким слоем прозрачного льда, рядами лежали трупы. Совершенно голые, как червяки. Мужчины и женщины.

Как я всё-таки не заорал с перепугу, сам удивляюсь. Стою и только рот разеваю, будто рыба на песке. Голос напрочь пропал, а сердце гремит, как горошины в погремушке.

Потом чуть отдышался, сделал несколько шагов и понял, что эти голые не подо льдом лежат, а под каким-то стеклом вроде плестигласа. Сейчас я бы сказал — пластик.

От каждого из них наверх идут проводочки, от ушей, от носа и рта. Каждый из мертвяков ими аккуратно опутан. И сквозь плестиглас эти провода наверх выходят — к круглым, сверкающим на солнце маленьким пластинкам. Диаметром примерно в дюйм.

Я пригляделся и понял, что пластинки эти — золотые.

Стою как дурак, и только думаю — золотые или нет.

Старпом снизу от вельбота, зычно орёт и матерится:

— Стиви, так-перетак! Майна! Майна!

Вниз, значит.

Тут у меня и вовсе в башке ив глазах помутилось. Дёрнул я с ближайшего мертвяка пластинку и с того, что рядом, — ещё одну. И ходу, ходу вниз.

Как я себе шею не свернул, спускаясь, ума не приложу.

Старпом меня увидел, понял, что я не в себе, больше ругаться не стал. Ну, а я ему только и сказал, молл, в трёх румбах на зюйд-зюйд вест — чистая вода. И всё.

Почему про мертвяков смолчал? Да вот сам не знаю. Вернее, вру. Знаю. Потому что я бы тогда без золота остался, а золото это оказалось самое настоящее. Я потом пластинки те одному прохиндею отнёс, да не в Поркюпайн-бее, бери выше, в Анкоридже. Выручил я за них две тысячи долларов, по тысяче за каждую, тогда это большие деньги были. Положил их в банк и на какое-то время думать забыл про этих мертвяков во льду.

А сейчас вот всё думаю. Фантастику всякую по телевизору смотрю.

Кто были эти мёртвые люди? Русские? Инопланетяне? И мёртвые ли? Мне кажется, нет. Мне кажется, их там оставил кто-то в ожидании чего-то, вот только чего?

И ещё я думаю, что тех двоих, с кого я золотые пластинки снял, я, почитай, этим убил. Ведь не зря же там так всё было устроено.

И сны мне снятся такие: я с мёртвых золота рву, а они глаза открывают, чёрные глаза под слюдой плестигласа, и смотрят прямо на меня.

Вот помру и узнаю тогда, кто это был.

Надеюсь, что узнаю.

Название: Побег
Автор: sillvercat для WTF Science Fiction 2025
Бета: Xenya-m
Канон: мультфильм «Тайна третьей планеты» (1981)
Размер: драббл, 517 слов
Пейринг/Персонажи: Глот (он же Крыс), Зелёный, ОЖП, упоминаются профессор Селезнёв, Алиса Селезнёва, Весельчак У
Категория: джен с некоторыми намёками
Жанр: AU, драма, юмор
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Глот в клетке.
Предупреждение: язык Глота выдуман автором; псевдостилизация
Ссылка: здесь

«Вот однажды вечером принесли ей весточку,
Сообщили матери, что "в расцвете лет,
Соблазнив приятеля, Ваш сыночек Витенька
Темной-темной ноченькой совершил побег..."»

Глот с планеты Катрук сидел в клетке рядом с другими обитателями инопланетного зверинца, собранными естапоф-забансон-этаком профессором Селезнёвым в разных концах Галактики. Не хватало миски с кормом и лотка с наполнителем, но Глот с тоской предполагал, что и до этого дойдёт.

Он отчаянно заскрежетал зубами и прикусил прочные прутья варстакучей решётки. Просто чтобы пар выпустить. Во рту стало солоно и медно. А должно было быть горько.

Каэрна румтаг!

Надо было срочно что-то предпринять, пока корабль Селезнёва не приземлился и на борт не вскарабкались любопытствующие экскурсанты, жаждущие поглазеть на «последнего космического пирата». Марапокт вам в грызло, «последнего»!

Он напрягся.

Шаги!

К клеткам настороженно приближался Зелёный. Ещё один естапоф-забансон-этак.

Как бы он ни осторожничал, его память была для Глота просто раскрытой книгой. Довольно примитивной, между прочим.

Глот принялся перебирать мыслеобразы, выуживая их из этой примитивной памяти. Естапоф-забансон-этак профессор Селезнёв? Глот нехорошо ухмыльнулся. Не годится, Зелёный же точно знает, что тот сейчас безмятежно спит в своей каюте.

Даша Метель, первая женщина? Может не сработать, особенно после Селезнёва.

А, вот кто.

Глот изготовился.

* * *

Зелёный подходил нерешительно. Любопытство одолевало тревогу, хотя подсознание громко подсказывало: «Уходи». Но ноги будто сами несли его к клетке Глота.

Он остановился, и ему захотелось протереть глаза. Он как будто снова стал маленьким мальчиком в шортах и матроске, с игрушечным бластером в руке, почти что взаправдашним.

В клетке сидела, вернее — стояла, вцепившись в прутья, его бабушка Варвара. И строго взирала на Зелёного сквозь очки. Она была дамой старомодной, хотя стиль ретро опять начал входить в моду.

— Это что такое? — произнесла бабушка с непередаваемой смесью эмоций. Угроза, недоумение, укор, печаль. Зелёному захотелось зажмуриться. — Немедленно выпусти меня! Вы тут что, все с ума сошли, что ли? Как вы себя ведёте?

— Ба, — деревянным голосом вымолвил Зелёный, суетливо извлекая из нагрудного кармана ключ-карту от клеток. — Что ты здесь делаешь? Как ты туда попала?

— Это я тебя хочу спросить, — ехидно отозвалась бабушка, поправляя очки сухими старческими пальцами. — Ты сколько лет дома не был? Пять? Вот, решила тебя навестить, раз уж гора не идёт к Магомету. И пожалуйста, меня схватили какие-то сервороботы и заперли здесь!

Она покачала головой.

— Из-извини, — промямлил Зелёный, набирая нужный код. Раздался тихий писк, и дверца клетки отъехала в сторону.

Зелёный шагнул к бабушке, собираясь её обнять, хотя знал, что та не любила «телячьих нежностей», как она это называла.

До такой степени не любила, что вскинула руку и очень сильно и жёстко саданула внука по шее, чуть ниже левого уха.

* * *

Через несколько минут от борта «Пегаса» отчалила космошлюпка, крохотная блестящая точка среди глубокой черноты космоса. Никто этого не заметил. Профессор Селезнёв и Алиса спокойно спали в своих каютах. Зелёный так же безмятежно лежал в отключке у клеток космозверинца.

В своём полусне-полуобмороке он видел бабушку.

Она улыбалась.

Глот с планеты Катрук держал курс на систему Медузы. Ему надо было выручить этого дапераза У, которого унесла в своё гнездо гигантская птица.

Весельчак У был даперазом и трусом, но и единственным напарником Глота. Тот не мог просто так взять и бросить его.

Естапоф-забансон-этак профессор Селезнёв тоже наверняка не бросил бы своего естапоф-забансон-этака Зелёного.

Название: Вторая жизнь
Автор: sillvercat для WTF Science Fiction 2025
Бета: Xenya-m
Канон: ориджинал
Размер: мини, 1340 слов
Пейринг/Персонажи: Дима, Михалыч, Талгат, Степан, врачи
Категория: джен
Жанр: AU, драма, повседневность
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: В начале 90-х в больнице из-за нехватки лекарств умирают пациенты... но один из них уходит в сопки, чтобы обрести там вторую жизнь.
Примечание: автор вдохновлялся рассказом Дмитрия Шашурина «Печорный день»
Предупреждение: неграфичное описание хронического заболевания
Ссылка: здесь

Они стояли вчетвером на хлипком больничном балконе, молча курили, прислонившись кто к перилам, кто к простенку рядом. Прислонялись потому, что не было сил стоять. Слабость, боль. Пепел стряхивали на бетонные плиты двора, где беспорядочно валялись какие-то железяки. Ухнуть бы туда вниз головой, четвёртый этаж, верная смерть — и, главное, сразу. Вслух Дима такого не мог сказать, язык бы не повернулся, но он знал, что так думали и остальные: Михалыч, Степан, Талгат.

Все из одной палаты.

Терминаторы, говорили они сами про себя и невесело ржали. Терминаторы — потому что последняя стадия их болячки, ХПН, хронической почечной недостаточности, так и называлась — терминальная.

Терминаторы, как Шварц. Ха-ха. Он и не поместился бы на этом балконе, где они сейчас курили вчетвером, тощие, бледные в прозелень, с провалившимися глазами.

Курить было запрещено, однако курево хоть чуть-чуть, но притупляло боль.

— Валерьяновна сказала — раствора на раз осталось, — зачем-то произнёс Талгат то, что все и так знали. С утра эта весть облетела отделение: кто-то подслушал разговоры на летучке в ординаторской или медсестра Лена проболталась.

Тамара Валерьяновна была завотделением гемодиализа, искусственной почки, в этой больнице, лучшей в Сибири областной клинической. Высокая, сухопарая, без возраста, похожая на строгую училку, она для своих доходяг делала немыслимое, доставала то, что уже, кажется, и достать было невозможно. Плазма, кровь, обезболивающие, катетеры, магистрали капельниц, шприцы, бинты, простыни — всё, всё стало жестоким дефицитом в стране, разваливающейся на части. Но чтоб раствор для диализа…

По телевизору об этом не говорили. Из него лилась правда про репрессии, в нём кривлялись шоумены. Новое слово.

— Пускай вам ваши из дому по пачке соли и соды принесут, это ещё не по талонам, а Валерьяновна в ведре раствор намешает, — с хриплым смешком изрёк Степан.

Он был трактористом из района. Почки у тридцатилетнего мужика кончились внезапно — долежался под трактором на сырой земле, доремонтировался. Теперь лежи вот в областной клинической, на диализе, жди почку для подсадки. К нему никто не приходил, не навещал — далеко ездить.

А почку ждать — так ведь костлявую быстрей дождёшься, говорил Михалыч и невесело ухмылялся.

Дима знал это точно, он был хроник — поликистоз и гломерулка обнаружились чуть ли не с рождения. Двадцать пять лет, а инвалидность дали давно. Сперва третью группу, теперь вот первую. «Хорошо, мать не знает», — говорила тётка Люда, к которой он переехал после маминой смерти. Тётка здорово попивала, и Дима предпочитал отлёживаться в больнице, а не дома, хотя многие диализники ездили сюда трижды в неделю, до самого конца.

Всему приходит свой конец. Скорей бы.

— Книжку читал одну про вторую жизнь, — подал голос обычно молчаливый Михалыч. Бросил вниз окурок, посмотрел, как он пронзает июньскую ночь алой звёздочкой. — Будто тут у нас в Сибири, в тайге, в сопках, где староверы живут, обычай был у стариков — как почуют смерть, уходят в горы, пещеру искать. Свою пещеру, где помереть предстоит.

Он даже оживился, узкие от отёков глаза заблестели.

— Короче, только старики туда уходят, старухи дома, на печке, прибираются. А старик в сопки идёт, идёт, находит пещеру и там откидывается. Только не совсем.

— Как это «не совсем»? — не выдержал Дима. Остальные хмуро помалкивали, тяжело думали каждый о своём или просто прислушивались к боли, которую не унимало курево.

— А вот так, — пожал плечами Михалыч. — Если в той пещере есть родник, мумиё — потёки по стенам — и пещерный лук рядом растёт, то такой мертвец — он и переродиться может. Он всё это ест, пьёт, слизывает мумиё со стен — и как будто живёт в обратку. Из пещеры вылезает трёх- или четырёхлетним, только себя не помнит. Типа Маугли. И если его в тайге кто-нибудь находит, приносит в деревню, такое дитё рано или поздно говорить начинает.

— Фигня, — вяло махнул рукой Степан. — Такое дитё, если даже и переродится, всё одно в тайге сгинет, сам прикинь.

— Но многих же находили, тогда, до революции, — гнул своё Михалыч. — Потому и фамилий таких по Сибири много — Найдёнов, Найдёнкин.

— У нас в деревне тоже Найдёновы есть, — пробурчал Степан. — И сопки рядом. А у меня собака Найда была. Тоже небось переродившаяся.

Все хохотнули, а Михалыч насупился. Талгат похлопал его по плечу, ободряя:

— Ладно, прикольная история. Только враки ведь всё это. В газетах врут, в книжках врут. Лишь бы продать. Меня вон жена Чумаком лечила, хуле толку?

— Пошли уже, терминаторы, а то Сергеич из ординаторской высунется, запалит, — забеспокоился Степан, толкая просевшую балконную дверь.

— Стёп, а как твоя деревня называется? — тихо спросил Дима, догоняя его. Степан когда-то уже говорил, но название позабылось.

— Сосновка, — проронил тот, снова замыкаясь в себе. — У нас ещё станция есть.

Через три дня умер Михалыч — прямо на диализе. Давление скакнуло, потом упало, сердце остановилось.

А Дима выпросился из больницы на выходные, но домой не поехал. Всё равно тётка вызовет «скорую» и отправит его обратно в отделение, чтобы он у неё в хате не помер. Но он знал, что больше туда не вернётся. Туда, где даже летом стоит стылый холод, как в морге. И где всё равно ничем не могут помочь.

У Димы при себе был паспорт и немного денег. Он взял билет на поезд до Сосновки.

Ни воды, ни еды. Он едва волочил ноги, когда вылез на платформу и побрёл по тропинке к сопкам, минуя деревню. Только чтоб никто не задержал, не начал расспрашивать. Если он не найдёт пещеру, значит, умрёт где-нибудь в тайге, забившись под бурелом, словно издыхающий зверь.

Пропал — и всё.

Тётка заявление в милицию напишет, наверное. Но ей без него лучше будет. Поплачет, потом возьмёт бутылку бормотухи у соседки. И не хоронить опять же, деньги не тратить.

Тропинка вывела его в сопки — через кусты, чьи колючие ветки обдирали на нём куртку, словно пытаясь задержать. Стланик точно так же цеплялся за ноги. Дима слабо этому удивлялся. Задыхался. Иногда падал. Иногда даже скатывался вниз по склону, на миг теряя сознание от удара о камни. Но, очнувшись, продолжал упорно карабкаться вверх.

И когда на лиловом небе блеснули первые звёзды, он увидел лаз в пещеру. Тёмное отверстии под валуном. Может быть, звериная нора или берлога? Медведь?

Дима опустился на четвереньки и полез внутрь. Фонарика при нём, конечно, не было. Какие-то останки мыслей ярко вспыхивали в мозгу, чтобы тут же погаснуть. Но вот впереди неясно забрезжил свет — откуда?

У Димы уже не было сил удивляться. Он просто полз, машинально переставляя ободранные ладони и коленки, — к неясному свету, туда, где пещера расширилась настолько, что он смог даже сесть и оглядеться. Его мутило — от голода или оттого, что кровь была зашлакована до предела. Но он всё-таки увидел, что свет льётся из отверстия в своде, очевидно, выходившего на горный склон. И ещё сквозь гул и звон в ушах он услышал плеск воды и, встрепенувшись, пополз дальше.

Тут он почуял запах, от которого всё в нём перевернулось.

В детстве мама читала ему сказку про Карлика Носа. Там мальчишка сунул нос к незнакомому цветку, испускавшему волшебный аромат, и поплатился за это. Но в пещере запах исходил не от цветка — Дима ясно разглядел потёки на камнях прямо над ручейком. «Мумиё! — вспомнились ему слова Михалыча. — И пещерный лук…»

Здесь действительно торчали какие-то ростки — среди камней, цепляясь за жизнь. Дима заполз прямо в ручей и долго, жадно пил, не поднимаясь. Дурнота постепенно проходила, зато наваливался сон, вязкий, словно сырая глина, в которую он угодил коленками. Пришёл сон, и боль ушла.

В этом вязком мутном сне он снова и снова поднимался и, не открывая глаз, подползал к стене пещеры и лизал мумиё, словно олень, пришедший на солонцы. Выдёргивал из земли луковые перья, жевал их вместе с луковицей, вместе с прилипшей к тонким корням землёй.

Потом пил из ручья, отползал и снова спал, спал, спал.

Он не знал, что его больное тело час за часом усыхало всё сильней, уменьшаясь в размерах. Не знал, что наверху, на земле, лето сменилось осенью.

Просто однажды он открыл глаза, потому что замёрз. Он тихо захныкал, даже не попытавшись снова напиться из ручья. Он ничего не знал о себе, ничего не помнил, даже того, что когда-то его звали Димой.

Так же, на четвереньках, он пополз обратно по пещерному лазу, пополз к солнечным лучам, к их смутному зыбкому теплу, оставив позади себя кучу тряпья, из которого вывалилось его синюшное, но совершенно исцелившееся тело.

* * *

Про найденного грибниками в сопках ребёнка, по виду двухлетнего, написали многие газеты и даже показала короткий сюжет программа «Взгляд». Милиция возбудила уголовное дело, которое вскоре было закрыто.

Мальчика определили в Дом ребёнка и назвали Димой.

Димой Найдёновым.

Название: Надежды нет
Канон: А. и Б. Стругацкие «Жук в муравейнике»
Размер: драббл, 620 слов
Пейринг/Персонажи: Лев Абалкин, Щекн-Итрч, старик, постовые, члены Штаба
Категория: джен
Жанр: AU, драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: На погибшей планете Надежда в ходе операции «Мёртвый мир» Лев Абалкин и каноид Щекн подвергаются атаке аборигенов, принимающих их за Странников, «нелюдей из-под земли», ворующих детей.
Примечание: по заявке с Инсайда
Предупреждение: POV Абалкина; насилие, временная смерть персонажей
Ссылка: здесь

ИЗ ОТЧЕТА ЛЬВА АБАЛКИНА

«— Дурак ты, — говорит старик. — Хоть бы на карту нашу удосужился взглянуть. Нет никакого Северного Архипелага… Я тебя сразу раскусил, только всё никак не мог поверить в такую наглость…

— Неужели тебе не унизительно? — щёлкает Щекн. — Давай ты возьмёшь на себя старика, а я — обоих молодых…

— Пристрели собаку! — командует старик стражу, не отрывая взгляда от меня.

— Я тебе покажу «собаку»! — на чистейшем местном наречии произносит Щекн. — Старый болтливый козёл!

Тут нервы у мальчишек не выдерживают, и начинается пальба…»

Щекн убивает обоих играючи, будто крыс из того разрушенного подъезда, откуда он совсем недавно вышел, стряхивая с морды ошмётки крысиной плоти. Почти лениво. Но сперва он парализует их волю так, как это умеют делать голованы. Ни один из выстрелов не попадает в цель.

Они валятся на пол кучами грязного тряпья.

Я не хочу на это смотреть, но мне нужно вколоть им по две ампулы некрофага. Ещё на мою долю выпадает старик, этот гаттаух-окамбомон, которого мне предстоит заморозить, но прежде я хочу с ним поговорить. Всё-таки поговорить.

В окно и в дверь пытается кто-то лезть, очередные стражи-малолетки, выглядящие двадцатилетними дылдами в свои двенадцать — или сколько им там на самом деле. Щекн легко подавляет намерения этих щенят, и всё пока что затихает.

Я выбиваю у старика из рук никелированный револьвер, а Щекн ловит его на лету и разгрызает, как орех, снова невозмутимо усевшись у двери. Ещё чуть-чуть — и он начнёт выкусывать блох.

У меня в шлемофоне на разные голоса надрывается Штаб. Я их не слушаю. То, что мой чёртов мимикридный комбинезон не сработал, когда надо, и сработал, когда не надо, напугав окружающих идиотов до полусмерти, — это не моя ошибка. Это недоделки Штаба, вот пусть и помолчат.

Я говорю им только:

— Медиков сюда. Быстро. Тут два трупа и один паралитик.

И отключаюсь.

Присаживаюсь на корточки перед завалившимся в грязный угол стариком. Его светлые глаза полны такой ненависти, что я слабо удивляюсь: как это он ещё не прожёг дыру в моём комбинезоне безо всякого скорчера.

— Я человек, — раздельно говорю я, а механический голос лингана переводит, — человек с другой планеты, а не нелюдь из-под земли.

Почему мне так важно убедить старика в этом? Щекн за моей спиной презрительно, с подвывом, зевает. По его мнению, я совершаю очередную глупость, пытаясь что-то донести до этих идиотов, истребивших свою планету с говорящим названием Надежда. Истребивших, а потом сваливших вину на «нелюдей из-под земли».

Я, на взгляд Щекна, мало чем от них отличаюсь, но мне всё ещё хочется думать, что он мой друг.

Я киваю на убитых Щекном парней:

— Они не умерли, наши медики оживят их. И вы не умрёте.

Мне бы сказать, что никто тут больше не умрёт, но нет, я не могу знать этого наверняка, не могу знать, как распорядится Всемирный Совет жизнями оставшейся на Надежде горстки людей. Возможно, попросту законсервирует её, позволив им всем медленно умереть от пожирающего их вируса генетического бешенства. Отдаст их в руки (а у них руки?) цивилизации Странников. Хотя, по моему мнению, их следует разыскать всех до одного, погрузить в транспортники и отвезти на Землю. Но моего мнения никто не спрашивает.

Я не могу посулить этому старику ничего хорошего, кроме того, что лично он выживет. Но сперва я заморожу его лучом парализатора, чтобы мы со Щекном могли спокойно отсюда уйти.

Старик крупно сглатывает, ненависти в его глазах не убавляется. Почему-то мне больно от этого.

— Зачем вы ставите патрули возле павильонов-ловушек? — вздохнув, говорю я. Это не моё дело, но старик всё-таки тут правит. Руководит. Под его благодатной, так сказать, руцей — город, порт и дюжина дикарских племён в радиусе до пятидесяти километров. Пусть подумает хоть немного своей седой башкой. Он ведь по-настоящему стар, стар истинно, а не искусственно, как охраняющие его малолетки со взбесившимся генокодом.

— Вас тут всего-то несколько тысяч, — продолжаю я, а линган бесстрастно переводит. — Проведите перепись своих детей, чёрт вас дери, и присматривайте за ними. Просто запретите им выходить наружу, почему они у вас шляются туда-сюда? Тогда ни ракопауки, ни эти… клоуны, ни радужные бабочки, кто там у вас ещё, не смогут их достать. За сорок лет вы так и не удосужились нормально организовать учёт и контроль. Бегаете как ошпаренные и палите во всё подряд. Это же тупо.

По-моему, Щекн позади меня хихикает. Я не знал, что голованы способны хихикать.

Я парализую старика ударом луча и тут же вкалываю ему ампулу стимулятора.

Мы со Щекном выходим наружу и с грохотом сыплемся в пролёт. Мальчишки-постовые, нейтрализованные Щекном, невидяще провожают нас пустыми глазами.

Надежда проклята. Её попросту нет.

У окна комнаты, откуда мы только что вывалились, плавно зависает корабельный катер.

Там медики, там спасение.

Но надежды нет.

@темы: фики, ЗФБ-25, фантастика