Прошлогодний ВТФ-шный клип команды Акацки. ЫЫЫ! Видеряд лёг на «Агатку» просто гениально...

@темы: видео, музыка, Наруто

@темы: приколы, твор4ество

Защита 80лвл.
У моей маменьки начальница была. Так они в стенку книги красиво поставили и прошили их
насквозь железным прутом. Чтобы никто не брал почитать и не потерял. И так на всех
полках.

Когда учишься в литературном
блин, как я хочу обратно в институт... пять лет нервяка и нереального
треша)
У нас ни нервняка, ни треша. У нас заочка Литературного института, мы
блаженные психи. Нам педагоги делают паузы на 3 минуты в лекциях, чтобы мы могли
посмотреть на первый снег)

ЕЩЁ!
Взрослею
Голос Тиля Линдермана на альбомах Rammstein из 1990х годов уже не кажется
мегабрутальным и начинаешь замечать нотки подростка, который старается говорить грубее,
что бы ему продали сигареты. Цой уже давно не бунтарь, на которого хочется быть
похожим, а просто талантливый безработный юноша, погиб, так и не выйдя из образа.
Бритни Спирс в образе школьницы превратилась из прикольной девчонки в мечту педофила-
больного ублюдка. Боевики с Ван-Даммом вдруг превратились в тупую хуету, которую не
досмотреть до конца, а герой "Освободите Вилли" просто спиздил кита, зная, что по
малолетке ему нихуя не будет. Нео из загадочного компьютерного гения превратился в
задрота с бессонницей. Джек в Титанике в долбоёба, который умер ни за хуй. Основной
инстинкт - фильм про пилотку-манипуляторшу и тупого следака, у которого дважды два не
складывается. Крутые мафиози превратились в отморозков-уголовников, а Шварцнегер
потупел. Но за то похорошели все, помолодели, что-ли...


Облом
Недавно другана в армию забрали. Один из последних диалогов:
stakan: прикинь, через пару дней в армейке буду! )
bogosverch: а куда определили? Уже известно?
stakan: ага, в Красноярск! Там тепло, хорошо. Буду на море ходить и баб клеить ))
bogosverch: помнишь, я тебе говорил, что ты - жертва ЕГЭ?
stakan: ...и???
bogosverch: ты ведь понимаешь, что Красноярск и Краснодар - немного разные города? )

@темы: приколы

@темы: видео, музыка

@темы: любовь моя неземная, друзья

Моей маме сегодня исполнилось 77 лет.
И как вы думаете, какому клоуну вздумалось купить на праздничный ужин достославный портвешок «Три семёрки»?!
Кажется, в советские времена он стоил около рубля. Сейчас - 77. СЕМЬДЕСЯТ СЕМЬ!
Ооо, большеникада... никаданикаданикада....... расрас...
Боже. у меня ребёнок на втором курсе, у меня маме 77, четыре кота, шесть команд на Зимней и три на Летней... ЗАЧЕМ, ЗАЧЕМ я это пила, когда с самого начала было ясно, что пойло по 77 рублей хорошим не бывает?!!
Прощайте все. Я вас любила, да))))

НО ЗАТО!!! Но зато мы поржали, фотая маму с «Тремя семёрками». Ну это ж символично, чо...



УПД: От мужа, трогательное. ЫЫЫЫЫ!!!

@темы: Гюго, моя семья и другие звери, я

@темы: приколы

Написано для OxanaKara, замечательного версталтищка, артера, райтера и организатора всего в нашей команде Истории Америк, которая попросила вот тут текст про индейцев и про собак. Драббла не вышло, вышло миди)))... и к сожалению, без проды на рейтинговый лвл, как я изначально хотела. Ибо ФБ всё-таки страшно жрёт мой ресурс...

Название: Волк на холме
Автор: sillvercat
Бета: Блэй
Размер: миди, 4580 слов
Пейринг/Персонажи: Джоанна Форстер, Ни-хио-ивутис, белые поселенцы и шайенны
Категория: джен, гет
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: США, конец XIX века. Сбежавшие из резервации индейцы племени шайеннов убивают мужа беременной Джоанны Форстер. Её ребёнок, едва родившись, умирает. Но она возвращается в свой дом на излучине реки, куда спустя год приходит сперва странный не то пёс, не то волк, а потом — умирающий от ран шайенн
Примечание:
О племени шайеннов можно прочитать здесь..
Предупреждение: неграфичное описание смертей
Ссылка на ФБ-2015: fk-2o15.diary.ru/p205371820.htm?oam#more2
Картиночка нагло потырена))




* * *
Джоанна Форстер второй год жила совершенно одна в доме, построенном её мужем, Фрэнком Форстером, в излучине реки Саут-Платт. Она сама колола дрова, латала прохудившуюся крышу, возделывала кукурузу и рожь, охотилась в предгорьях Роки-Маунтин на диких коз и оленей. Эта тяжкая, совсем не женская и подчас опасная работа помогала ей забыть о том, где сейчас находятся её муж Фрэнк и крохотная дочка, которую преподобный Эндрю успел окрестить Сарой.

На кладбище возле церкви в Форт-Коллинзе, вот где.

Когда сбежавшие из резервации шайенны напали на их дом, сатанински гикая и завывая, Фрэнк силком затолкал сопротивлявшуюся Джоанну в погреб и водрузил на его крышку тяжеленный дубовый сундук.

— Ребёнка береги! — строго приказал он, подхватив Джоанну под мышки и опустив на земляной пол погреба, хотя она отчаянно брыкалась и кричала, что останется с ним. Запрокинув голову, она сквозь хлынувшие слёзы уставилась в его непреклонное скуластое лицо, обычно такое смешливое, а сейчас суровое, почти незнакомое, с крепко сжатыми губами. Крышка погреба захлопнулась, как крышка гроба, наступила темнота, и в этой кромешной тьме Джоанна обхватила руками свой большой тяжёлый живот и скорчилась на полу, плача навзрыд.

Она знала, точно знала, что сейчас видела своего мужа в последний раз.

Сверху всё ещё доносились завывания проклятых дикарей и грохот выстрелов. Джоанна благословляла эти страшные звуки, ибо они означали, что Фрэнк ещё жив. Она перестала плакать, ибо слёзы закончились, и лишь судорожно всхлипывала, прижимая ладони к животу и умоляя Всевышнего сохранить её Фрэнку жизнь. Пусть бы его только ранило, пусть бы дикари приняли его за мёртвого, ограбили дом и ушли!

Но в глубине души она сознавала, что это невозможно. Шайенны, скорее всего, подожгут дом, а это означало, что даже раненым Фрэнк вряд ли выживет. Уцелеет ли она сама в этой бойне, спрашивала себя Джоанна, отчаянно кусая губы. Собственная судьба её не волновала, но дитя, которое она носила в чреве, должно было спастись! Их нерождённый младенец, ни в чём не повинный!

Ребёнок неистово толкался под её ладонями, словно чувствуя охватившее её смятение и ужас. Джоанна, глубоко вздохнув, снова изо всех сил напрягла слух.

Выстрелы доносились сверху всё реже, а потом совсем стихли, зато приблизился торжествующий вой дикарей. Джоанна уронила голову и зажмурилась, сцепив на животе пальцы сомкнутых рук. Она хотела отползти в дальний угол погреба, но не могла пошевелиться и решила положиться на милость Господню. Будь что будет! Если индейцы догадаются отодвинуть сундук, они всё равно найдут её, и тогда и она, и нерождённое дитя умрут вместе с Фрэнком. Видит Бог, она почти хотела этого, но всё равно её пересохшие губы машинально шептали молитву о спасении.

Иисус сладчайший, спаси и сохрани…

Но шайенны не догадались отодвинуть сундук и поискать в погребе других возможных обитателей дома на излучине. Возможно, они просто торопились исчезнуть, боясь, что подоспеют кавалеристы, привлечённые грохотом выстрелов. Они ограбили дом, но не подожгли его, как боялась Джоанна.

Но её Фрэнку, её любимому мужу, это не помогло.

Господь спас Джоанну с ребёнком в чреве, но не защитил Фрэнка. Когда шум наверху окончательно утих, Джоанна, стоя на шатких ступенях деревянной лестницы, кое-как ухитрилась приоткрыть крышку погреба. Медленно раскачивая сундук, она сдвинула его в сторону, орудуя найденным в углу заступом, как рычагом, и выбралась наружу. Она ободрала себе руки, но едва заметила это.

В доме стояла мёртвая тишина и почти полная темнота, ибо уже наступил вечер. Но глаза Джоанны успели привыкнуть к темноте погреба. Она увидела, что всё вокруг разворочено, вещи выброшены из сундука на пол, а когда она шагнула вперёд и робко, почти шёпотом, позвала Фрэнка, под ногами захрустели осколки битой посуды.

Одинокий тоскливый волчий вой пронзил тишину, и Джоанна задрожала. Трясясь, как в лихорадочном ознобе, она принялась обшаривать каждый угол своего разгромленного дома, неистово надеясь на то, что шайенны просто захватили Фрэнка в плен и утащили с собой. Им ведь нужны бледнолицые заложники, разве нет? Она что-то слышала о таком от ковбоев! Она… она…

Волк снова протяжно завыл, и Джоанна передёрнулась всем телом.

Она наткнулась на тело Фрэнка в самом дальнем от погреба углу комнаты и даже не сразу поняла, что это Фрэнк. Он, всегда такой сильный и весёлый, лежал, скорчившись и подтянув колени к животу. И был совсем, совсем недвижимым.

— Фрэнк! — прохрипела Джоанна и опустилась на пол рядом с ним, машинально придерживая живот одной рукой. Другой рукой она поспешно провела по плечам и груди Фрэнка, с оборвавшимся сердцем ощущая под пальцами заскорузлую от крови одежду. Боже Всевышний, столько крови не могло вытечь из человека, чтобы он при этом остался в живых!

— Фрэнк! — жалобно позвала она и принялась судорожно гладить его холодный лоб, пытаясь повернуть к себе его непослушную голову.

Но к её дрожащим пальцам снова прилипли сгустки крови. Обмирая от ужаса, она ощутила их под своей ладонью вместо непослушных вихров Фрэнка и перестала дышать, всё сразу поняв.

Дикарям мало было просто застрелить Фрэнка, они ещё и сняли с него скальп!

Когда утром кавалеристы Форт-Коллинза ворвались в дом у излучины, они нашли Джоанну над телом мужа. Крепко обнимая его, она прижимала к груди его изувеченную голову и тихонько напевала колыбельную, которую слышала ещё от своей матери.

Вечером того же дня Фрэнка Форстера похоронили на кладбище у церкви Форт-Коллинза. Джоанны на похоронах не было — в это время она рожала Сару, слабенькую недоношенную малышку, которую приняла жена преподобного Эндрю, а сам преподобный успел окрестить. Девочка не прожила и пары часов. Её крохотное тельце упокоилось рядом с телом её отца в той же могиле, которую для этого пришлось сызнова разрыть.

Через неделю Джоанна, едва оправившись от родов, вернулась в дом на излучине. Преподобный отвёз её туда на своей повозке, отчаявшись уговорить остаться в Форт-Коллинзе.

Джоанна не хотела оставаться там, пусть даже рядом с могилой дочери и мужа. Она хотела жить в том месте, где они с Фрэнком были так счастливы — всего лишь два неполных года, там, где они нагишом купались в реке, смеясь и брызгаясь, как малые дети. Там, где они зачали дочь на широкой, сколоченной Фрэнком кровати. Где возделывали кусок собственной земли, мечтая о том, как превратят эту землю, каменистую землю Колорадо, в пристанище для своих будущих детей.

Все эти мечты рухнули в одночасье с появлением проклятых неусмирённых дикарей!

Полковник Робинсон, командовавший гарнизоном форта, навестив Джоанну в доме пастора, горячо заверял её, что его кавалеристы, мол, непременно разыщут и покарают разбойников. Невинная кровь её мужа будет отомщена. Слушая его, Джоанна молчала. Самая лютая смерть этих дикарей не вернула бы ей Фрэнка. Но она желала им смерти, о да! Она собственноручно вырезала бы сердце каждому из них — с восторгом!

Напрасно преподобный Эндрю молил её остаться в Форт-Коллинзе, а городские кумушки напрасно намекали на то, что она, Джоанна, дескать, ещё так молода, и Всевышний непременно пошлёт ей утешение в её печали. И многозначительно переглядывались, поджимая губы и качая головами.

Старые клуши!

Да, Джоанне совсем недавно исполнилось двадцать лет, и она знала, что недурна собой. Может быть, даже красива: сероглазая, с пшеничными косами до пояса, небольшого роста, но совсем не хрупкая. Фрэнк всегда твердил, как же ему нравится её улыбка и ямочки на щеках, а от её смеха, уверял он, и черти в аду, и ангелы в раю разулыбались бы. Вот болтун! Он всегда нарочно смешил и щекотал её, чтобы услышать её смех.

Но отныне Джоанна не собиралась улыбаться кому бы то ни было. Или отдавать своё тело так, как отдавала его Фрэнку — с радостью и любовью. Она и представить себе не могла, как это чужая рука может коснуться её!

Преподобный Эндрю повторял, как опасно, дескать, молодой женщине жить в одиночестве в уединённом месте, где опять могут появиться беглые индейцы или другие разбойники. Но, слушая его, Джоанна снова упрямо отмалчивалась. Она уже приняла решение, но никак не могла сказать этому добросердечному старику — пусть приходят! Пусть! Она мечтала о том, как будет стрелять в этих проклятых дикарей — до тех пор, пока ствол ружья не раскалится докрасна, пока все они не рухнут наземь, корчась в предсмертных муках! И тогда она провернёт охотничий нож Фрэнка в грязном сердце каждого из них!

О да, мысли и мечты Джоанны Форстер совсем не подобали богобоязненной христианке!

— Не убоюсь я никакого зла, — спокойно произнесла она фразу из Святого Писания, глядя в добрые печальные глаза преподобного Эндрю, прощаясь с ним у порога своего осквернённого дома.

Ей уже нечего и некого было бояться — после того, как она потеряла всё, что так любила. Но благодаря Фрэнку она могла не беспокоиться о куске хлеба, и вовсе не потому, что птицы небесные не сеют и не жнут, а сыты бывают. Видит Бог, работы она тоже не боялась. Но после смерти Фрэнка остались самородки — золото, добытое им в горах Маунтин-Спрингс. Незадолго до нападения шайеннов Фрэнк отвёз самородки в Денвер — жадюгам-банкирам на хранение, как он весело объяснил Джоанне, вернувшись домой. Она знала, что Фрэнк всегда мечтал разводить скот, а ценные бумаги, в которые он превратил добытое золото, стали залогом осуществления этой мечты.

Но сейчас Фрэнку ничего уже не было нужно. Он лежал, недвижимый и холодный, в такой же холодной кладбищенской земле. Джоанне же нужно было только оружие. В свой дом на излучине она привезла целый арсенал — два винчестера, два револьвера и несколько ящиков с патронами. Фрэнк не позволял ей учиться стрелять, считая, что это занятие не для женщин. «Неужто я не сумею защитить тебя, малышка? — беззаботно спрашивал он, подхватывая Джоанну на руки, когда она пыталась обратиться к нему с этой просьбой. — Твои ушки просто оглохнут от грохота пальбы».

Теперь некому было запретить ей это. И Джоанна по нескольку часов в день проводила на заднем дворе своего дома или на берегу Саунд-Платт с револьвером или винтовкой в руках, стреляя по самодельным мишеням. Упиваясь грохотом выстрелов и пороховой вонью. Представляя себе, что кучка камней, метка на сосновом стволе или подброшенная вверх жестянка из-под бобов — это голова индейца. И она почти никогда не промахивалась.

А ещё у неё появился компаньон. Странный, очень странный компаньон.

Волк.

По крайней мере, в этом звере было очень много волчьей крови. Косматая шерсть его была почти бурой, с жёлтыми подпалинами на груди, а острые уши стояли торчком, будто бы он всё время настороженно прислушивался к чему-то. Но хвост — хвост был вполне собачьим, загнутым кверху, и он помахивал им из стороны в сторону, будто приветствуя Джоанну.

Именно так, помахивая пушистым хвостом, он и возник однажды у Джоанны за спиной, когда она полола огородные грядки. Она как раз распрямилась, чтобы передохнуть, повернулась, да так и обмерла. Громадный зверь стоял на расстоянии нескольких шагов от неё, и его оскаленная пасть с острыми клыками была полураскрыта, словно в улыбке.

Вид этой улыбки и дружелюбно помахивающего хвоста обескуражил Джоанну, стремительно выхватившую револьвер, с которым она не расставалась. Волк чуть присел при виде оружия, но с места не сдвинулся, всё так же весело скалясь.

— Ты зачем заявился? — вздрагивающим голосом осведомилась Джоанна, строго сдвинув брови. — Уходи, пока цел.

Впрочем, уже произнеся это, она поняла: ей не хочется, чтобы странный зверь уходил. Будь он волком или одичавшим псом, он был живым существом, с которым она, по крайней мере, могла разговаривать. Она уже так устала беседовать с бестолковыми курами или сама с собою!

Или с Фрэнком, который — лежал ли он в каменистой земле на задворках церкви или пребывал в райских кущах Господних — всё равно не отвечал ей.

Волк, конечно, тоже не отвечал, но он смотрел на неё — лукавыми раскосыми глазами, в которых, как ей показалась, даже светился разум!

Джоанна перевела дыхание и опустила револьвер.

— Что ж, проходи, если хочешь, — вымолвила она, указывая на крыльцо дома. — Я буду звать тебя Лобо. Но не смей даже пальцем трогать моих кур и цыплят, иначе сильно пожалеешь, клянусь Богом!

Она невольно рассмеялась, сообразив, какую глупость сказала. И тут же поняла, что смеётся впервые со дня гибели Фрэнка. Собственный смех показался ей незнакомым.

Волк — Лобо — улыбнулся ещё шире, облизнулся и послушно потрусил к крыльцу. Могло ли быть, что он всё понял? И даже понял, над чем она смеётся? Может, это именно он выл в горах в ночь нападения шайеннов? Может, это Фрэнк прислал к ней Лобо, чтобы защитить её от злых людей и от гнетущего тоскливого одиночества?

Господь посылал волков святому Франциску, чтобы тот приручил их.

Джоанна посмотрела на волка, развалившегося на оструганных досках крыльца. Тот сосредоточенно лязгал зубами, вылавливая блох в своей густой тёмной шерсти, и вовсе не выглядел посланцем небес.

Джоанна ещё раз вздохнула, сунула револьвер в кобуру, огляделась и принялась сноровисто рвать полынь у крыльца. Мириться с блохами в своём доме она не собиралась!

С появлением Лобо её унылая жизнь и вправду окрасилась иными красками, кроме чёрной. Волк смешил её разными штуками, которые любил откалывать — например, валился набок как раз во время её очередной суровой отповеди по поводу стащенных из курятника яиц. «О яйцах речь не шла!» — словно бы говорил он, умильно разметая пыль своим лохматым хвостом и хитро щурясь.

Глядя на него, Джоанна с глубокой грустью представляла себе, как Сара, едва научившаяся ходить, держит его за густую шерсть и хохочет-заливается. Как она топает рядом с ним, неуверенно переставляя крепкие ножонки, а он медленно шествует вперёд, терпеливо позволяя малышке трепать себя за загривок.

У Джоанны в горле вставал комок, когда она думала об этом. И Лобо, немедля бросив откалывать свои шуточки, подходил к ней и утыкался мокрым носом в её безвольно опущенную ладонь. Стоял так и тихонько сопел — до тех пор, пока Джоанна легонько не отпихивала его.

Теперь Лобо всегда сопровождал её во время охотничьих вылазок в горы и помогал загонять коз и кроликов. Кроме того, имея в доме такого сторожа, она могла теперь спокойно и беспробудно спать ночами, зная, что Лобо почует приближение любого незваного гостя или врага.

Но Ни-хио-ивутис, воин племени шайеннов, проник в её дом неслышимым и незамеченным, словно ночной ветер. Волк даже не почуял его. Или не захотел почуять.

* * *
В тот день с утра зарядил дождь, и, как это часто бывало в предгорьях с наступлением ненастья, жаркий август вмиг превратился в промозглый октябрь. Джоанна даже решила растопить печь, пообещав себе в ближайшее время заготовить и сложить в сарае побольше дров. Следовало уже подумать о зиме, которая в этих местах вовсе не была мягкой.

В скрипнувшую дверь просунулась морда Лобо, который хозяйской поступью вошёл и неторопливо отряхнулся, щедро окатив брызгами всё вокруг. Джоанна едва успела отскочить и полушутливо-полусердито замахнулась на наглеца кухонным полотенцем. А тот всё так же неспешно поймал угол полотенца своими зубищами, да ещё и подёргал за него.

— Да ты совсем распоясался, приятель! — с деланным возмущением воскликнула Джоанна, отбирая у него полотенце. — Изволь вытереть лужу, которую ты тут устроил — хоть собственными боками!

— Гр-р-х, — отозвался Лобо, прищурившись. Смысл ответа был ясен: «Сама вытирай, женщина!».

— Ах, так… — зловеще протянула Джоанна и ухватила Лобо за влажную шерсть, пытаясь повалить его на пол. Тот отпрянул и тут же упал сам, закатив озорные глаза и высунув язык. Да ещё и поёрзал в луже вдобавок.

Нет, этого шута ей точно послал Фрэнк, подумала Джоанна, как обычно, не сумев удержаться от смеха.

И вдруг прямо посреди такой вот глупой возни она явственно ощутила на себе чей-то внимательный взгляд.

Сердце у неё враз остановилось, и, кажется, вся кровь ударила в голову и барабанами застучала в висках. Но мысли её оставались холодными и острыми, как отточенное лезвие ножа.

Продолжая цепляться одной рукой за шею Лобо, она очень медленно, отсчитывая про себя мгновения, запустила руку в карман домотканой юбки, и кольт словно сам прыгнул ей в ладонь. Щёлкнув предохранителем, Джоанна стремительно развернулась, как разворачивается для броска гремучая змея — к тому месту, откуда на неё был устремлён чужой взгляд.

Отчаянно надеясь, что этот взгляд ей почудился.

Но нет! В углу за лестницей, ведущей на чердак, кто-то притаился — тенью, почти неразличимым в полумраке призраком. Очевидно, чужак пробрался в дом, когда она бегала за дровами в сарай. Но как же Лобо не учуял его?!

Волк и сейчас даже не зарычал. Он стоял, широко расставив лапы и опустив большую голову, стоял и пристально смотрел в тот же угол.

Джоанна попятилась и толкнула ногой заскрипевшую дверь, чтобы впустить в дом побольше света. А потом, держа револьвер двумя руками, приблизилась к лестнице, под которой маячила чья-то тень. Кровь по-прежнему неистово стучала у неё в висках, на лбу выступила лихорадочная испарина, а голос почти не повиновался ей, когда она хрипло скомандовала:

— Выходи!

Она прикусила губу, всматриваясь в угол до рези в глазах.

Индеец! О Всевышний Боже, там был индеец!

Так же медленно, как и она, он выступил вперёд, сделав несколько неуверенных, заплетающихся шагов, и встал прямо под дуло её револьвера.

Очень худой. Очень высокий. Одетый в какое-то немыслимое рубище — скорее даже раздетый, чем одетый. Чёрные всклокоченные волосы спадали на его голые плечи слипшимися от крови и грязи прядями. Глаза были похожи на тёмные провалы, а твёрдый рот был крепко сжат. И невозможно было понять, молод он или стар.

Подняв правую руку на уровень груди, он раскрыл пустую ладонь, очевидно, показывая, что безоружен. Его левая рука безжизненно висела плетью.

Но для Джоанны всё это не имело никакого значения. Стоявший перед нею, едва державшийся на ногах человек вовсе не был человеком. Он был индейцем! Шайенном! Убийцей её мужа!

Джоанна решительно взвела курок, целясь ему прямо в лицо, на котором не дрогнул ни один мускул. Индеец не отвёл взгляда. Не разжал сухих губ — даже для мольбы о пощаде.

У её ног тихо заскулил Лобо, и Джоанна непроизвольно на него посмотрела. Чёртов волк! Он не заметил появления в доме чужака, дикаря, а теперь стоит, прижимаясь к её коленям, и скулит, скулит жалобно, как брошенный щенок, сам умоляя о пощаде для этого индейца! Для этого выродка!

Дуло револьвера Джоанны почти уткнулось в лоб индейца. Палец правой руки застыл на спусковом крючке.

— Ты шайенн? — резко спросила она.

Помедлив, тот утвердительно кивнул — всё так же молча. Лицо его казалось неподвижной каменной маской, из прорезей которой сверкали глубокие тёмные глаза.

Руки Джоанны, до онемения сжимавшие револьвер, задрожали. Боже правый, почему она медлила?! Она должна была уничтожить этого негодяя, посмевшего забраться к ней в дом, выстрелить в его застывшее смуглое лицо — так, чтобы кровь брызнула на стену! Она хотела видеть эту кровь! Кто знает, может, этот дикарь был среди тех, кто убил её мужа?!

Палец её судорожно дёрнулся на тугом спусковом крючке. Слишком тугом!

— Зачем ты пришёл сюда?! — крикнула Джоанна, задыхаясь и хватая ртом воздух. — Вы убили моего мужа, вы, дикари, звери! Ты был среди тех, кто убивал его? Был здесь раньше?! Отвечай!

Сухие, покрытые кровавой коркой, губы индейца вдруг разжались.

— Я… умирать тоже, — пробормотал он хриплым полушёпотом. Его колени подогнулись, и он рухнул на пол прямо к ногам ошеломлённой почти до беспамятства Джоанны.

Машинально сунув револьвер обратно в карман, она присела на корточки и ощупью коснулась лица шайенна. Его кожа была холодной, будто у мертвеца, и она с содроганием припомнила, как чуть больше года назад сидела вот так же над безжизненным телом Фрэнка.

Но, когда она неуверенно коснулась пальцами шеи раненого, то ощутила под ними слабое биение пульса. Шайенн был ещё жив, хотя, возможно, и в самом деле умирал.

Ей следовало если не пристрелить его немедленно, то хотя бы выволочь вон из своего дома, за порог, под дождь, чтобы ветер и холод прикончили этого мерзавца!

Джоанна сделала движение, чтобы подняться, и вновь услышала рядом с собой слабое поскуливание. Она гневно повернулась. Лобо, проклятый предатель, лежал, распластавшись на полу. Он умоляюще взирал на неё снизу вверх, положив голову на передние лапы и подёргивая своими жёлтыми бровями.

— Чтоб вам провалиться… тебе и ему! — яростно прошипела Джоанна, вскакивая и рывком хватая раненого под мышки. Его большое тело было худым и измождённым, но очень тяжёлым, и Джоанна совершенно запыхалась, пока протащила его до спальни.

Боже, но почему не во двор?! Почему она, словно околдованная, волочит этого негодяя и убийцу в собственную постель?!

Лобо следовал за нею, озабоченно сопя и тихонечко взрыкивая — видимо, опасался, не передумает ли Джоанна, не отправится ли она во двор, чтобы бросить раненого там, под дождём, как намеревалась.

Намеревалась… но не могла так поступить! Дикарь был абсолютно беспомощен, беззащитен и находился в полной её власти. Это было всё равно что… всё равно что убить ребёнка.

Боже, но они ведь убили её мужа и её ребёнка!

Джоанна заскрипела зубами, вспоминая самые забористые непристойности, какие когда-либо слышала, пребывая в обществе ковбоев… но произнести их вслух тоже не смогла.

— Иди к чёрту! — бешено крикнула она, изо всех сил толкнув назойливого волка ногой. — Всё из-за тебя! Ненавижу тебя! Ненавижу вас обоих! Чтоб вы сдохли!

Сама того не замечая, она начала всхлипывать, а потом слёзы хлынули ручьём. Она не плакала очень давно — что толку было плакать, и ей казалось, что все слёзы уже выплаканы или высохли, коркой запеклись на дне её души. Ан нет! Она плакала всё время, пока укладывала индейца на тряпочный коврик возле кровати, а потом, осторожно, орудуя ножом, снимала с него окровавленные, заскорузлые тряпки и обследовала его раны. Слёзы капали прямо на него, а Джоанна не могла ни утереть их, ни высморкаться толком, потому что вымыла руки и протёрла их ромом из бутылки, что хранилась у них с Фрэнком в кухонном шкафчике специально для дезинфекции случавшихся ранений и порезов.

Отец Джоанны был доктором, и она точно знала, что ей сейчас надо делать с раненым. Когда-то ей не раз приходила в голову мысль о том, что она могла бы стать сестрой милосердия, если бы не вышла замуж за Фрэнка и не уехала с ним в Колорадо.

Две пули попали индейцу в правое плечо и, к счастью, прошли навылет. Одна из них перебила ключицу. Ему повезло, что пули не затронули жизненно важных органов, но он потерял много крови, раны воспалились, и его сильно лихорадило. Он мог выжить, но мог и умереть — не от самих ранений, но от их последствий.

Промыв его раны, Джоанна тщательно их перебинтовала, ещё раз вымыла руки и наконец утёрла платком собственное лицо, мокрое от пота и слёз.

Она оглядела распростёртое на половике тело шайенна и с мрачной усмешкой подумала, что это второй мужчина в её жизни, которого она видит нагишом. Более того, ей ничего не оставалось, как уложить его в собственную постель, ибо не могла же она позволить тяжелораненому спать на лавке или на полу!

— Господь наш Иисус и пресветлая Мария… — пробормотала она с тяжким вздохом. О да, Спаситель завещал прощать и любить своих врагов, но не краснокожих же язычников Он имел в виду!

Лобо продолжал глядеть на неё, щуря свои золотистые глаза, и Джоанна могла бы поклясться, что в этих глазах светится одобрение.

— Вон! — сорванным голосом прокричала она, топнула ногой и отправилась к кухонному очагу за новой лоханкой горячей воды. Если ей предстояло уложить дикаря, грязного, как прах, в свою чистую постель, она, по крайней мере, собиралась как следует его вымыть, понравится это ему или нет!

Но раненый по-прежнему пребывал без сознания и едва дышал, обмякнув в её руках.

Когда вся эта проклятая возня наконец закончилась, а дикарь занял положенное место — о Боже! — в её кровати, платье Джоанны было таким мокрым, что хоть выжимай. А ещё — окровавленным и грязным.

Вздохнув в очередной раз, она откинула крышку стоявшего в углу сундука, забрала оттуда свои нехитрые пожитки и отправилась в большую комнату, решив, что отныне будет спать там, составив вместе две лавки, как делали обычно ковбои, которым случалось переночевать у них с Фрэнком. Она совершенно не представляла, что ей делать с индейцем, если тот очнётся и, помилуй Бог, даже выздоровеет. Но она запретила себе пока что думать о таком. В конце концов, язычник ведь мог и умереть, избавив её от забот! Сердце у неё почему-то сжалось при этой мысли.

Ночью индеец так-таки очнулся и даже упал с кровати. Джоанна подскочила от грохота и мгновенно очутилась в спальне. Ночевала она, разумеется, полностью одетой и почти не спала — иногда задрёмывала, а большую часть ночи просто лежала без сна, слушая, как барабанит по ставням дождь.

Вбежав в спальню с зажжённой свечой в руке, она с испугом и досадой увидела, что раненый сидит на полу, привалившись спиной к кровати и завернувшись в одеяло. Он, в свою очередь, ошеломлённо уставился на Джоанну. Теперь, когда с его лица исчезла тщательно смытая ею кровь и грязь, стало ясно, что он довольно молод, ненамного старше её самой.

С трудом шевеля непослушным языком, индеец кое-как вымолвил, не спуская с неё испытующего взора:

— Ты… не убивать меня… почему?

Этот вопрос не переставал мучить саму Джоанну, но, мотнув головой, она сердито выпалила вместо ответа:

— Сейчас же вернись в постель! Я уступила тебе её не для того, чтоб ты сидел на полу! Мне нет дела до того, что ты привык спать на земле в своих языческих становищах, сейчас ты находишься в добропорядочном христианском доме! Так что изволь меня слушаться!

Произнося эту гневную отповедь, Джоанна вдруг с огромным удивлением поняла, что совсем не боится шайенна.

Это открытие ошеломило её, как удар обухом по голове.

О Всевышний, она ведь была гораздо слабее него, а он был воином, пусть раненым и измождённым! Но нет, она его не боялась, как не боялась Лобо, точно так же пришедшего к её одинокому дому.

Иисус сладчайший, она, должно быть, полностью помешалась! Она приютила у себя не только дикого волка, но и разбойника-шайенна!

Джоанна не думала, что индеец поймёт то, что она сказала, но он понял. Сперва озадаченно моргнул несколько раз, а потом, приподнявшись, снова неловко умостился на кровати, не переставая старательно кутаться в одеяло, которое было для него слишком куцым и коротким. Джоанна вдруг подумала, что он, должно быть, смущён своей наготой и беспомощностью не меньше неё самой.

А он вдруг взял и виновато улыбнулся. Его смуглое лицо, осунувшееся и горбоносое, просветлело от этой улыбки и совершенно преобразилось, став на мгновение даже красивым.

Господи помилуй, о чём она только думает! Джоанна густо покраснела и резко повернулась, бросив через плечо:

— Я принесу тебе воды. Если ты хочешь есть, то подождёшь до утра, сейчас ночь.

Конечно, он хотел есть, устало решила она, нацедив в кружку целебного отвара с брусничным листом, который сварила перед тем, как улечься спать. Он ведь такой тощий, хуже бродячей собаки!

Вздохнув, Джоанна налила в миску остывшей просяной похлёбки, прихватила ячменную лепёшку и заспешила обратно в спальню, стараясь не споткнуться об волка, который, конечно же, почуял вкусные запахи и радостно полез к ней под ноги. Она прицыкнула на него, поставила миску и кружку на табурет у изголовья постели и, ухватив индейца за здоровое плечо, помогла ему приподняться. Плечо его было костлявым и горячим. Конечно же, раненого сжигала лихорадка, но Джоанна надеялась, что он всё-таки молод, крепок и справится с болезнью быстро. Она терпеливо держала перед ним миску с варевом, пока он поспешно ел, зачёрпывая похлёбку деревянной ложкой и глотая её, как воду.

Видно было, что он изголодался вконец. Сколько же дней он провёл в горах один, раненый, без пищи?

Наевшись, индеец снова откинулся на постель. Глаза его сами собой закрывались, но взгляд этих глаз, мерцающих из-под полусомкнутых век, был благодарным и признательным.

И… печальным?

— Ты… — медленно проговорил он, подняв здоровую руку и указывая ею на Джоанну. — Кто… ты?

— Я? — растерялась она, даже бросив собирать грязную посуду, но потом сообразила, о чём он спрашивает. Он хотел знать, как её зовут!

О… пожалуй… да, пожалуй, она тоже хотела бы узнать его имя. Имя человека, которого намеревалась убить, но потом принялась спасать от смерти…

— Джоанна. Я Джоанна, — раздельно проговорила она, положив ладонь себе на грудь.

— Джо-анна, — эхом повторил раненый, и уголки его спёкшихся губ дрогнули в едва заметной улыбке. — Я — Ни-хио-ивутис.

— Что-о? — протянула окончательно сбитая с толку Джоанна. Боже правый, этот набор гортанных слогов был совершенно непроизносимым!

Индеец вдруг коротко рассмеялся, блеснув белыми зубами, и ткнул пальцем в сторону неотступно наблюдавшего за ними Лобо, который мёл по полу своим косматым хвостом:

— Ни-хио-ивутис. Волк на холме.

* * *
Тот, кого Джоанна называла Лобо, тот, кто сам себя называл именем, составлявшим первую половину имени шайенна — Ни-хио, Волк, внимательно смотрел то на белую женщину, к чьему порогу он забрёл, то на смуглокожего мужчину, точно так же пришедшего под крышу этого дома.

Ни-хио бродил по этой земле много долгих веков. Он видел, как здесь встали палатки краснокожих людей, как пришли сюда первые бледнолицые люди. Он видел, как лилась кровь, одинаково красная у тех и у других. И он равно оплакивал всех их, как собственных детей.

Его дети тоже бегали под холодной жёлтой луной этой земли после того, как Ни-хио приходил спариваться с ищущими волка волчицами. Ведь ни одно живое существо не должно оставаться в одиночестве.

Ни-хио ещё раз посмотрел на мужчину и женщину, глядевших не на него, а друг на друга.

И неслышно попятился к дверям.

@темы: фики, ФБ-2015, американские тексты, индейцы