Название: Рыбонька моя
Автор: sillvercat для команды fandom Russian original 2016
Бета: Daremif aka Angua
Размер: драббл, 603 слова
Пейринг/Персонажи: Трофим/русалка
Категория: гет
Жанр: мистика, PWP
Рейтинг: R
Краткое содержание: русалка вынырнула из омута посреди озера и взобралась в лодку к Трофиму
Примечание: время действия — наши дни
Предупреждение: сленг, ксенофилия
Иллюстрация: _Хатифнатт_
Ссылка на ФБ-16: тут.

У русалки — твёрдые и круглые маленькие груди. Холодные. Соски тоже холодные и острые. Трофим пытается согреть их языком и губами, но не может, хотя ему кажется, что они немного теплеют от его стараний. Русалка ёжится и хихикает, отбрасывая с веснушчатого личика зеленоватые сырые пряди волос, пахнущие тиной.

На самом деле Трофим, конечно, спит. Упился водки и спит возле потухшего костерка. Вон даже пустая бутылка из-под «Талки» валяется. Отличная водка, приносит такие клёвые глюки. Русалку, вынырнувшую из омута посреди озера и взобравшуюся к нему в лодку. Вода струйками стекала по её гладкому телу, пока Трофим ошалело выгребал к берегу. А теперь она растянулась прямо на его брошенной на песок штормовке, будто так и должно быть.

У русалки — раскосые глаза, уголки которых приподняты к вискам. Светло-зелёные, яркие. Густые ресницы. И пухлый бледный рот. Губы холодные, как и вся она. Зубы влажно поблескивают, когда русалка смеётся.

У русалки — длинный рыбий хвост, как у какой-нибудь сёмги, и он тоже влажно поблескивает, сверкает чешуёй. Красивый, в общем-то, хвост. Русалка игриво пошлёпывает им по коленям Трофима, пока тот неуверенно, но жадно ощупывает её упругое тело, судорожно вспоминая, как же размножаются рыбы, согласно школьному учебнику зоологии для восьмого класса.

Рыбы мечут икру. Входное отверстие у них одно. Или два? Трофим нихера толком не помнит. Это же было двадцать лет назад — восьмой класс! Он тогда был по уши влюблён в Женьку, чем-то похожую на эту русалку, такую же конопатую, с задорно вздёрнутым носиком. Таскал за ней портфель и млел, глядя на её остроносый профиль.

Может, это Женька ему приглючилась?

У русалки нет коленок, которые можно раздвинуть своим коленом. Бёдра сразу переходят в хвост, скользкий и блестящий. Но нужное отверстие находится на том же месте, что и у обычных баб, и Трофим вздыхает с облегчением, когда нащупывает его неловкой рукой. Там влажно и наконец-то тепло. Горячо даже.

Трофим не снимает обзеленённых, прожжённых искрами от костра, штанов, только приспускает их, кое-как пристраиваясь к русалке, которая пугливо и тоненько ахает и держится за его плечи покорными тонкими руками. Она не произносит ни слова — наверное, не умеет. Только откидывает назад голову на гибкой, как стебель кувшинки, шее, рассыпая сырые волосы по озёрному крупитчатому песку.

Трофиму сперва кажется, что он не сможет войти в неё до конца, уж больно она узкая. Он пыхтит, хрипит и шёпотом матерится, жмурясь от удовольствия. Он ебёт русалку! Никто не поверит.

…— Эй, мужики, а я на рыбалке русалку трахнул.

— Пить меньше надо, а то тебя кто-нибудь трахнет.

— Га-га-га!...

Трофим чуть не плачет от счастья и скрипит зубами, насаживая на себя русалку всё глубже и чаще. Если «Талка» насылает такие глюки, он ничего не будет пить, кроме неё. Даже воду. Никогда. Лишь бы повторилось.


Русалка трепещет в его руках пойманной рыбкой и тоже прерывисто всхлипывает. В волосах у неё полно песка, бока безжалостно измяты, чешуйки осыпаются с хвоста, но она чувствует только, как ей сладко. Как жарко и горячо.

Хороший, большой рыбак. Крепкий.

Ей даже топить его не придётся. Сам утопится, когда поплывёт искать её, не дождавшись.

За двести лет на дне её омута накопилось немало мужских скелетов.

Хрипя, как умирающий, Трофим в последний раз дёргается в глубине её маленького тела и замирает, крупно вздрагивая.

— Рыбонька моя… — счастливо бормочет он. — Любимая моя... Какая же ты сладкая… горячая какая…

Он засыпает через минуту, позабыв натянуть штаны. Русалка коротко фыркает, пожав точёными плечами. Рассматривает его в упор, нахмурив тонкие брови, и снова пожимает плечами.

Любимая? Горячая? Она?

Ладно. Пусть он живёт. Пусть забудет.

Она небрежно касается его лба своей узкой ладонью. Потом забрасывает пустую бутылку из-под «Талки» подальше в озеро, и сама, грациозно извернувшись, без единого всплеска соскальзывает в воду. Уплывает к своему омуту.

— Женька... — тихонько шепчет во сне Трофим и чмокает улыбающимися губами.

Название: Никто не узнает
Автор: sillvercat для команды fandom Russian original 2016
Бета: Грета Дрейер
Размер: мини, 1575 слов
Пейринг/Персонажи: Полина, Павел Степанович
Категория: гет
Жанр: повседневность, драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: просто голая девушка в окне... в те времена, когда ещё не было веб-камер
Примечание: время действия — конец 80-х
Предупреждение: мастурбация
От автора: случай взят из реала
Ссылка на ФБ-16: тут.

Он представился Полине Павлом Степановичем, и она почему-то не сомневалась, что это его настоящее имя. Был он гораздо старше неё, на вид лет сорока-сорока пяти, совсем как Полинин отец. И смотрел он на неё по-отцовски участливо, с заботой, которая сразу подкупила Полину, давно уехавшую из дома.

Но потом, после разговора с ним, она могла вспомнить только этот взгляд, заботливый и немного тревожный. Она даже не смогла бы описать, какого цвета у него глаза, тёмные они или светлые. Вся его внешность была стёртой, неприметной, как и одежда.

Он встретился Полине на остановке, едва она вышла из автобуса и направилась к дому. Она училась на вечернем отделении и всегда возвращалась домой затемно.

Он окликнул Полину негромко и вежливо:

— Простите, девушка, могу я задать вам один вопрос? Вы меня, пожалуйста, не бойтесь, я не маньяк и не иеговист, честное слово.

И он улыбнулся ей — спокойной, доброй улыбкой, не приближаясь, держась поодаль.

— Если вас интересует, как пройти куда-то, — растерянно пробормотала Полина, — то я тут ничего не знаю. Я недавно в этом районе живу, извините.

— Меня зовут Павел Степанович, — серьёзно сказал незнакомец. — И я — так уж получилось — знаю, что вы недавно сюда переехали. Об этом я и хочу с вами поговорить.

Полина растерялась ещё больше. Но всё равно не испугалась.

— Мы можем на минутку присесть — вот тут, на лавочке, — продолжал незнакомец, — и поговорить. Никого нет, никто не помешает.

И правда — все, кто вышел вместе с Полиной из автобуса, уже скрылись из виду.

Она понимала, что ведёт себя очень глупо, но всё-таки послушно присела на лавочку под единственным, тускло горевшим фонарём. Павел Степанович тоже присел, но не рядом с нею, а на другой конец скамейки. Боялся испугать, поняла Полина.

— Как вас зовут? — спросил он мягко.

— Полина, — ответила она.

Он кивнул:

— Красивое имя. Всегда мне нравилось… — он вздохнул, будто что-то вспомнив. — Вы ведь знаете, Полина, что находится напротив дома, где вы снимаете квартиру.

Он не спрашивал, а утверждал. И был прав — конечно, Полина знала, именно поэтому смогла снять здесь квартиру так дёшево и даже без подселения. Напротив её дома, буквально через двор, находилась так называемая «Пятая зона».

Действующая мужская колония.

За двумя высокими, обильно заплетёнными колючей проволокой заборами — с вышками по углам этих заборов. На вышках всегда стояли часовые с автоматами и овчарками. Собачий лай и отрывистые слова команд слышались из-за заборов, вызывая у Полины неприятную дрожь и ассоциации с фильмами про гитлеровские концлагеря. Но даже из окна своего пятого этажа она могла увидеть лишь верхний этаж и крыши бараков зоны — её двор был достаточно широким, как и полоса между двумя заборами, а сами заборы — очень высокими. Впрочем, Полина редко туда поглядывала — от этого зрелища ей становилось не по себе.

— Вы, наверное, студентка? — продолжал тем временем Павел Степанович. — Работаете и учитесь на вечернем? Потому так поздно возвращаетесь?

Полина опять кивнула, как завороженная. Он всё угадывал верно.

— Я уже заканчиваю институт, — пробормотала она.

— Вы большая умница, Полина, но это тяжёлая нагрузка для молодой девушки, — вздохнул он. — Где вы работаете? На «Сибсельмаше»? — дождавшись нового удивлённого Полининого кивка, он продолжал, чуть понизив голос: — Вы приезжая. Вас тут никто не знает. То, что я хочу вам предложить, вас испугает и наверняка оскорбит. Но я хочу, чтобы вы выслушали меня до конца и только потом решили, отказываться или нет. Вы большая умница, — повторил он. — И вы красивая.

Он опять утверждал, а не спрашивал.

Полина открыла было рот, чтобы возразить, запротестовать, но промолчала. Этот спокойный голос действовал на неё просто гипнотически.

— В бараках напротив вашего окна, — раздумчиво и медленно проговорил Павел Степанович, — находится множество молодых, здоровых мужчин. Есть среди них и несправедливо осужденные…

Он сказал «осУжденные», с ударением на «У», это была единственная неправильность в его гладкой литературной речи, и Полине захотелось его поправить, но она опять промолчала.

— Но в основном, они, конечно, преступники в глазах общества, — Павел Степанович кашлянул, поправив воротник светлой куртки, и Полина впервые заметила на его пальцах тёмные татуировки в виде перстней.

— Тем не менее, это живые люди, и они страдают, — вздохнул Павел Степанович. — Они на много лет оторваны от своих семей, много лет не видели женщин. Это причиняет почти физические страдания. Поэтому они готовы платить, — он опять сделал паузу, внимательно глядя на оторопевшую Полину, — платить большие деньги, только чтобы взглянуть на красивую женщину. На обнажённую женщину, — он вскинул руку. — Прошу вас, дайте мне договорить до конца.

Полина и не собиралась его перебивать. Она потеряла дар речи и только сжимала влажными пальцами потёртый ремень своей сумки, набитой конспектами.

— Это не проституция, — с силой сказал Павел Степанович. — Нет ничего дурного в том, что красивая женщина… девушка… разденется перед своим окном. Просто разденется. Может быть, поласкает себя. Погладит грудь. Даже не глядя в окно. Всего несколько минут. Несколько минут. И триста рублей.

Он замолчал.

— Вы с ума сошли? — слабым голосом пробормотала Полина.

Триста рублей за несколько минут? Она получала сто двадцать рублей в месяц, работая табельщицей, и часто уставала так, что мечтала только об одном — поскорее добраться до подушки. А надо было ещё ехать в институт!

— О чём вы говорите? Кто вы? Вы… оттуда? — выдохнула она, во все глаза глядя на него.

— Я смотрящий. Или квартальный, — мягко ответил Павел Степанович. — Это на жаргоне. Квартиру, в которой вы живёте, раньше снимал я сам, но милиция… Ладно, это неважно. Важно только то, что, если вы согласитесь на моё предложение, я принесу вам деньги и назначу время, вот и всё. Ну, а самое главное… — он опять выдержал длинную паузу, — никто никогда об этом не узнает.

— Это как же? — прошептала Полина, криво усмехнувшись. — На меня будут смотреть…

— Эти люди много лет находятся за колючкой, — спокойно отозвался Павел Степанович. — И останутся там ещё на несколько лет. Часовые вас не увидят — вышки находятся по углам периметра. А за тем, чтобы в это время никого не было во дворе, прослежу я.

Полина вскинула на него глаза и лишь пошевелила губами, не в состоянии вымолвить ни слова.

— Я на вас смотреть не буду, — вновь подчёркивая каждое слово, произнёс Павел Степанович. — Обещаю вам.

— Нет… — вымолвила Полина, опустив голову и наконец покраснев так, что не только её щёки, но даже грудь и шея вспыхнули огнём. Господи, что такое он говорит, а она слушает! — Нет-нет, я не могу… не буду этого делать! Никогда. Пожалуйста, уходите.

Она вскочила со скамейки и сделала несколько шагов по направлению к дому. Павел Степанович не пошёл за ней, как она боялась. Он тоже встал и сказал, не двигаясь с места:

— Подумайте ещё, Полина. Завтра я положу вам в почтовый ящик конверт с деньгами и записку. На тот случай, если вы передумаете, там будет указано время. Если нет — я снова встречу вас здесь на другой день после указанного срока, и вы просто отдадите мне деньги.

Он так уверенно это говорил!

Полина повернулась к нему спиной и почти побежала прочь, боясь споткнуться и внимательно глядя под ноги.

Вечером следующего дня она действительно нашла в почтовом ящике конверт. В нём были три розовые купюры по сто рублей и записка с несколькими цифрами, написанными ровным почерком: «16.04, 22.50».

Завтра.

Полина посмотрела вокруг себя, на убогую обстановку своей съёмной однушки, самым ценным в которой был телевизор «Электрон», и ей захотелось плакать.

«Никто никогда об этом не узнает».

На другой вечер, едва стрелки старых кухонных часов показали без десяти одиннадцать, Полина раздёрнула в стороны занавески на кухонном окне и принялась медленно расстёгивать вздрагивающими пальцами свой вишнёвый халатик с незатейливыми цветочками.

Весь её опыт общения с мужчинами сводился к неумелым слюнявым поцелуям Толика Карнакова, который сперва сидел за одной с ней партой в школе, а потом ушёл в армию — ждать его Полина не обещала. И к очень болезненному, почти платоническому и закончившемуся разрывом роману с преподавателем её института — уже в этом городе, на втором курсе. С тех пор у Полины никого не было, но она хотя бы могла понять, о чём толковал ей Павел Степанович.

«Почти физические страдания».

Светила тусклая лампочка-«сороковка» под потолком кухни, светила луна, светили прожектора на вышках, но, в общем-то, за окном было темно. И абсолютно тихо. Ни ветерка.

«Они много лет не видели женщин. Поэтому они готовы платить…»

Она запомнила каждое слово, сказанное этим мягким спокойным голосом.

Кое-как расстегнув халатик, Полина повернулась вполоборота к окну. Под халатиком ничего не было. Совсем ничего. Она нерешительно сжала груди обеими ладонями и прикрыла глаза. Так было легче.

«Поласкайте себя».

Она по-настоящему ощущала тяжёлые взгляды нескольких пар мужских глаз. Жадные взгляды, полные похоти. Старинное библейское слово. И все эти неведомые ей мужчины, глядя на неё, сейчас онанируют. Ещё одно библейское слово.

Он обещал не смотреть на неё! Павел Степанович...

Мысли скакали и путались, не хватало дыхания. Она длинно выдохнула, чтобы хоть немного прийти в себя. Собственное тело под ладонями показалось ей таким обжигающе горячим, словно она тяжело болела. Пылала в жару. Бредила.

Она и чувствовала себя словно в бреду, в тягучем, возбуждающем, стыдном сне.

Она хотела бы, чтобы он смотрел.

Грудь горела под пальцами, соски встопорщились. Полина зажмурилась и провела ладонью по животу — всё ниже, к промежности, где тоже всё начало гореть и пульсировать. Она шире расставила ноги и опустила голову, больно прикусив нижнюю губу. Под пальцами было мокро и скользко. Она поставила ногу на табурет, чтобы было удобнее. Странные, яркие и стыдные картины проносились перед её крепко зажмуренными глазами. Пальцы скользили всё быстрее и быстрее… и наконец она коротко и хрипло вскрикнула, сотрясаясь всем телом.

Боже…

Полина без сил опустилась на табуретку. И задёрнула занавеску дрожащей рукой.

Они должны были остаться довольны, эти мужчины, что застыли сейчас на чердаках бараков, на крышах… или где они там находились.

Машинально Полина взглянула на кухонные часы. Прошло всего семь минут. Триста рублей хрустели в конверте.

Через пять дней в почтовом ящике оказался новый конверт.

А через три месяца Полина закончила институт, получила диплом и уехала домой.

Никто никогда не узнал.