Не могу не поделиться наблюдением, просто лопаюсь. История прямо для ресурса «Пикабу».
Сижу я в банке. НЕ Сбер, там обслуживание достаточно быстрое, без нареканий. В коммерческом банке. Девочка на обслуживании клиентов работает ооооочень меееееееедленно. Новенькая, видно. Суетится, переспрашивает, бегает консультироваться, у неё виснет комп, и всё такое.
Я никуда не тороплюсь, я в отгуле, сижу, обдумываю перипетии очередного творения.
Рядом со мной сидит пара – мужчина и женщина, оба сильно за сорок, с двумя полными «магнитскими» пакетами. Вот они нервничают.
Женщина явно не жена мужику. Почему «явно»? Нуууу, как сказать. Не строит его открыто, не делает заявлений, просто нудно канючит:
– Ну у нас же автобус в шесть… Ну, если мы на него опоздаем, то придётся ждать до одиннадцати… Ну зачем тебе этот банк… Ну потом ещё как-нибудь приедешь…
Мужик философически взирает в рекламку банка, вытащенную из стойки, и помалкивает.
Я бы на месте этой дамы сделал что? Оставила бы ему пакеты и поехала со словами: «Я вперёд, хоть ужин приготовлю»)))
И тут мужик говорит:
– Дорогая, ты бы шла на автовокзал и посмотрела точно, во сколько автобус. То ли в шесть ноль пять, то ли в шесть двадцать. И перезвони мне. А я тут всё закончу и подойду.
Дама кивает и уносится прочь (с пакетами, замечу).
На часах без двадцати шесть. Очередь мужика наконец подходит.
Банковская девочка спустя некоторое время (она, как и я, слышала весь диалог), виновато щебечет:
– Иван Николаевич… мне нужно ещё минут десять с вами работать. Вы перезвоните, уточните, во сколько ваш автобус?
Она боится, видимо, что клиент будет возмущаться и жаловаться. Ну и вообще ей неловко.
Мужик, глядя на неё, невозмутимо говорит:
– Девушка, вы делайте что надо. У меня телефон с утра разряжен.
Пауза.
Меня пробивает на ржач. Хочется, с одной стороны, аплодировать этому деятелю, а с другой стороны, стукнуть его по башке.
Девушка, не вкурив фичу, блеет:
– Э-э… мэ-э… у меня тут есть зарядник… какой у вас телефон?
– Девушка, – с глубоким вздохом ответствует мужик, – вы не отвлекайтесь. Работайте.
Занавес.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Любуйтесь, если не видели ещё)



ИМХО, мало того, что он омерзительно сексистский и вызывает одно желание - уебать еблана той же лопатой и никогда ему больше не давать, так он ещё и мимо целевой аудитории, т. е. женской, которую призван побудить покупать подарки своим мужчинам.
Единственно, что они, возможно, запустят что-то подобное к 8 марта. Будем ждать))

А, и ещё два соображения в польз роликау: у него очень высокая коммуникативная эффективность, потому что бабы булькают и плюются, а мужики победно ржут, и посыл всем запомнился.
А что касается экономической эффективности - подавляющее большинство покупателей ДНС, по моим наблюдениям, мужчины...

Родительский контроль
"Накипело.
Приехал к родителям на выходные. Встаю в воскресенье с утра иду на кухню, и, картина маслом: сидит мама и держит в руках банковскую карточку. Далее состоялся диалог ( Я-я, М-Мама):
Я: доброе утро, что то заказать решила?
М: да, вот мазь от остеохондроза решила заказать.
Я: ??? (Понимая, что доставка медицинских препаратов запрещена по закону, молча охреневаю) .
М: Тут по акции всего 6499.
Я сразу забрал карточку, взял ее телефон начинаю изучать. Мало того что всякие пидарасы ходят по квартирам (на этот случай висит шапка сотрудника на вешалке в виде рогов), так еще эти твари добрались и до интернета.
Раньше родительский контроль представлял по сути ограничение детей от нежелательного контента, теперь же парадигма поменялась с ног наголову.
Так вот. В 2019 году родительский контроль, это ограничение родителей детьми от мошеннического контента."

Обсуждение книги "Как приручить лису"
xxx: ...в ходе отбора неагрессивных особей пропала рыжая окраска и лисы стали пёстрыми и разноокрашенными...
yyy: Чёт это уже и не лисы получаются.
aaa: Генетически они вполне лисы. Впрочем, ключевое отличие собаки от лисы и волка - способность переваривать крахмал. Ну и то, как они её заполучили, история уж совсем не аппетитная.
bbb: Не надо нас запугивать, эту историю знает каждый - каждый читал Колобка.

Работала у нас женщина лет сорока. Не скажу, что блондинка, ни цветом волос, ни интеллектом в эту категорию не попадала. Стройная женщина.
Как-то решил сделать комплимент, говорю, талия у тебя осиная!
Она задумалась, и надула губы.
На следующий день не здоровается.
Спрашиваю, может, обидел чем?
- Конечно, обидел!
-???
- Говорил вчера, что у меня талия осиная?
- Говорил. Что не так?
- Не так. Какая у осины может быть талия?!


Негр вешает на стену портрет Чапаева. Жена негритянка спрашивает:
- Кто это?
- Не знаю. Знаю только, что белых очень не любил.

О МУЖИКЕ ОДНОМ
Мужик у нас на районе есть. Типичный такой – голова лысая, а сам волосатый. На мускулатуру пузо надето, на пузо – костюм спортивный. Кулаки сбиты, уши поломаны. Ну и “печатка” на пальце золотая, куда ж без неё. А к “печатке” цепь приложена, обвивает то место, где у обычного человека шея. Короче, то ли бандос, то ли силовик – не поймёшь, они тут одинаковые. Жена у мужика тоже в спортивном костюме, только с блёстками. Два костюма пара, в общем. И вот с некоторых пор мужик по утрам выгуливает её собаку.
Собакой это существо назвать затруднительно. Это визгливая йоркшица. В розовом комбинезончике. С розовой резиночкой на маленькой тупой голове. И коготки у неё цвета резиночки и комбинезончика. На педикюре мадам. И на белом поводочке с каменьями.
Мужику этому больше бы подошёл в напарники ротвейлер в шипованном ошейнике. Или тасманийский дьявол. Или акула-молот. А так это, блять, кинологический оксюморон, а не дуэт «человек-собака».
Я не знаю, какие должны быть борщи и минеты, чтобы заставить мужа с утра так позориться. Может банальная любовь, хз. Но это пиздец какое чувство должно быть. О котором мечтают все эти королевы отношенческих лонгридов.
В первые дни мужик жутко комплексовал. Будто он голый. Голый и обосраный. Голый, обосраный и с самой маленькой пиписькой в мире. Народ на работу валит, а он стоит поникший, глаза прячет – в одном написано «Я не пидор!!!», а в другом, дальнем – «Бля, я как пидор, наверное…». И молится мужик, чтоб псина его побыстрее свои дела сделала. А она, как назло, долго, а для мужика – БЕСКОНЕЧНО ДОЛГО делает всё, кроме положенного. И ещё тявкает во всё своё воробьиное горло, будто издевается. «Смотрите! Какой! У меня! Хозяин! Долбоёб! Муа-ха-ха!!!». И только через минут 15, когда уже весь район над мужиком поржал, под фонарик писанёт. Мужик её тут же на кулак накручивает и шмыг в подъезд. Надеюсь, он дома до вечера грушу без перчаток ебошит, ибо в социум его выпускать опасней, чем тигра в овчарню.
Так продолжалось, наверное, с неделю. А потом у мужика сменился внутренний имиджмейкер. «Если уж вступил в дерьмо – сделай из этого шоу!», мотивировал имиджмейкер голосом Тони Роббинса. И мужик внял! Вжал педаль самоиронии в пол! Ходит теперь со своей шавкой, и всем открыто улыбается. И с утра можно услышать его табачный бас:
- Зая! Если щас не поссышь – никакого стилиста! Неделю бля!
А все идут и смеются. Но не над комплексами мужика. А над его шоу.
И псина, кстати, ссыт намного быстрее. Ну или мужику так кажется.
Кирилл Ситников

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Название: Джоан
Автор: sillvercat для fandom Americas 2018
Бета: sevasta, Анжелика-Анна
Канон: ориджинал
Размер: миди, 4365 слов
Пейринг/Персонажи: Маашлеча/Джоан, Бен Маккинли, Мелинда и другие
Категория: гет
Жанр: драма, романтика, мистика, юмор, флафф, PWP
Рейтинг: R
Краткое содержание: пустыня в лице койота-оборотня инициирует белую девушку, всё просто)
Примечание: время действия — начало 70-х
Использованы стихи индейского поэта Н. Скотта Момадэя
Предупреждения: попытка изнасилования, потеря девственности; сквернословие
Ссылка на ФБ-18: тут.

Джоан и сама не знала, зачем она потащилась на эту вечеринку, на это субботнее барбекю своей фирмы, когда она терпеть не могла подобных мероприятий в принципе. Но… она ведь была новенькой, приезжей с Востока, а тут ранчо в пустыне под Фениксом, это же так романтично и необычно, и пригласил её сам хозяин ранчо, второе лицо в компании, руководитель отдела Бен Маккинли… как же она могла отказаться?

Нет, она и вправду не могла.

Вначале всё действительно было очень, очень романтично. Джоан то и дело восторженно ахала, уставившись в окно «линкольна» Маккинли, пока сам Бен, добродушно над нею подтрунивая, умело вёл машину по федеральному шоссе.

Бену было под сорок, и он уже начал немного лысеть и толстеть, но его открытое симпатичное лицо с ямочкой на подбородке сразу же располагало к себе. Сейчас, не в офисном костюме, а в клетчатой рубашке, джинсах и «стетсоне», он выглядел настоящим бравым ковбоем.

Джоан хотела сама взять напрокат автомобиль, но Маккинли безапелляционно велел ей даже не заикаться об этом.

И вот она сидела в его вишнёвом «линкольне» и во все глаза смотрела в окно, за которым плыла пустыня. Величественная, дикая, древняя пустыня, виденная ею раньше только в иллюминатор «боинга» на подлёте к Фениксу. Сам Феникс был обычным современным мегаполисом, царством небоскрёбов с деловым районом, где Джоан работала и жила в принадлежавшей фирме небольшой квартирке размером, как снисходительно шутил Бен, с платяной шкаф. О том, что она находится в центре огромной аризонской пустыни, напоминали только расположенные повсюду кондиционеры.

А сейчас пустыня расстилалась прямо вокруг неё.

Красные, шафрановые и лимонно-жёлтые плоскогорья, которые, как она вычитала в справочнике для туристов, назывались здесь «месы». Они были похожи на застывшие каменные озёра, волнами стекающие на бурый песок равнины. А над всем этим великолепием пронзительно и ярко синело небо.

— Боже, ну почему я не художник? — забывшись, прошептала Джоан, не отрываясь от окна.

Мелинда, светленькая, кудрявая и миниатюрная секретарша босса, ехидно хихикнула на заднем сиденье:

— Может быть, потому что ты менеджер по связям с общественностью?

«Никчемная работа», — подумала вдруг Джоан и сама испугалась такой крамольной мысли. Она же гордилась тем, что ей удалось добиться карьерного роста — здесь, в Фениксе, в региональном отделении их компании. Но перед той величественной красотой, что раскинулась вокруг, всё казалось пустым и мелким.

А вот Мелинда в окно даже не смотрела. Она полировала пилочкой свои розовые ноготки. Конечно, она ведь была местной, выросла здесь, величие пустыни её совсем не удивляло. Джоан подумала, что сама она никогда к такому не привыкнет.

Среди рекламных щитов на обочине мелькнул указатель: «Резервация Спринг-Крик — 2 мили» с изображением стилизованной бизоньей головы.

— Индейская резервация? — вырвалось у Джоан. — И бизоны здесь водятся?

— Всё для ублажения туристов, — пожал плечами Бен. — Краснокожие трясут перьями, бизоны — рогами. И так из поколения в поколение. Что им ещё делать? Если бы правительство меня содержало, я бы тоже предпочёл не работать, а трясти… чем-нибудь.

Он подмигнул Мелинде, и та звонко рассмеялась.

— Они все пьяницы, — нравоучительно продолжал Бен. — Пьют на деньги налогоплательщиков. То есть на наши.

— Кто, бизоны? — сквозь смех выдавила Мелинда, и Бен сперва шикнул на неё, но потом и сам ухмыльнулся:

— И бизоны тоже. Вонючие грязные алкоголики.

— Ты всю романтику выбьешь из головы у нашей восточной мисс, — нараспев протянула Мелинда.

Джоан хотела было сказать, что вовсе не романтична, но это было бы неправдой. Она только коротко вздохнула.

Не спорить же с ними. Джоан и в самом деле была тут чужой и совсем не знала местных реалий.

На автозаправке произошёл маленький, но неприятный инцидент. Бен не захотел пропустить вперёд старый обшарпанный синий «понтиак», за рулём которого сидел индеец — да, по виду явный индеец: широкоплечий, смуглый, в поношенной рабочей куртке, со связанными в хвост иссиня-чёрными волосами. А на заднем сиденье машины подпрыгивали и возились несколько таких же черноволосых смуглых ребятишек. Бен, бесцеремонно подрезав «понтиак» на подъезде к заправке, первым подкатил к единственной свободной бензоколонке.

— Эй, мистер! — раздался сзади не возмущённый, а, скорее, удивлённый оклик. — Что за дела?

Индеец вышел из затормозившего «понтиака», хлопнув дверцей. Тёмные брови его сошлись к переносице, пальцы крепких рук были сцеплены за спиной. Дети на заднем сиденье перестали возиться и притихли, тараща чёрные круглые глаза. Они походили на взъерошенных воронят в гнезде.

— Я тороплюсь, — нехотя процедил Бен, глянув на индейца через плечо. — Я человек занятой. А тебе некуда торопиться, приятель, разве что поскорее мескалем накачаться. Доверху залей, Сэм, — обратился он к заправщику.

Джоан замерла, почему-то вцепившись в ручки своей сумки.

Водитель «понтиака» немного постоял, крепко сжав губы. Потом посмотрел на ребятишек в машине, повернулся и вновь уселся за руль. Но, прежде чем захлопнуть дверцу, он встретился взглядом с ошеломлённо уставившейся на него Джоан.

Глаза у него оказались тёмно-золотыми, как песок пустыни. Странно, но в них не было злости и даже досады. Только усталое спокойствие. Будто это и не его только что унизили на глазах его детей.

Джоан прикусила губу и отвернулась, внезапно ощутив острый укол стыда.

— Будьте осторожны, мэм, — вдруг негромко, но чётко произнёс индеец, и она снова вскинула растерянный взгляд. Однако он уже закрыл дверцу.

— Это было невежливо. Грубо, — скороговоркой выпалила Джоан, едва «линкольн» Бена отъехал от заправки.

— Ничего подобного. Это было справедливо, — отрезал Бен, покосившись на неё с некоторым раздражением. — Послушай, это же краснокожий, куда ему спешить, в самом-то деле? А я фактически содержу его и весь его выводок. Пусть знает своё место.

— Он выглядел довольно сильным, этот чиф, — возвестила Мелинда своим чистым высоким голоском. — Рисковый ты парень, Бен Маккинли.

— Попробовал бы он со мной связаться, — небрежно отмахнулся Бен, хотя по его расплывшемуся в улыбке лицу читалось, что он явно польщён. — Этот чиф вёз куда-то своих отпрысков, при них он бы и не стал залупаться. Я всегда мгновенно просчитываю ситуацию и людей, — добавил он самодовольно, — я же пиарщик.

Джоан сжала губы, чтобы не сказать лишнего — совсем как тот индеец у заправки, но почувствовала, что щёки её вновь загорелись румянцем. Бен тоже это заметил.

— Эй, восточная мисс, а ты случайно не из всяких там радикалов, пацифистов, борцов за гражданские права и прочую муть? — настороженно протянул он враз похолодевшим тоном. — Нам здесь такие не нужны.

Джоан испуганно покачала головой, а вслух торопливо выдавила:

— Нет-нет, что ты. Я… нет.

— А чего ради этот чиф велел тебе быть осторожной? — не отставала Мелинда.

— Я не знаю, — пробормотала Джоан, совершенно смешавшись.

Бен невольно пришёл ей на помощь, весело заявив:

— Хотел произвести впечатление на белую цыпочку, только и всего. Не ревнуй, Мелли.

— Что ты городишь, Бен Маккинли! — взвилась Мелинда, а тот радостно захохотал.

Но Джоан не думала, будто индеец стремился «произвести впечатление». В его усталом взгляде не было ни капли сексуального интереса. Хотя она и не считала себя красивой или сексапильной — довольно невзрачная девица, не уродина, но и не столь симпатичная, чтобы привлекать внимание мужчин: остроносенькая, хрупкая, с волосами мышиного цвета, которые она лишь недавно решилась осветлить. Перед отъездом из родительского дома в Иллинойсе.

В общем, она и правда не знала, почему индеец так сказал.

* * *

Ранчо Бена — его фамильное владение, как он с гордостью объяснил, — называлось «Туманная гряда». Здесь высился построенный на старом фундаменте двухэтажный просторный особняк с бассейном на заднем дворе. Кроме местных растений, среди которых Джоан опознала юкку из того же туристического путеводителя, тут росли какие-то пышные тропические кустарники и деревья, яркая сочная зелень которых контрастировала с аскетическим ландшафтом пустыни.

— Об этом патио заботится Санчо, наш мекс. Ну, мексиканец, садовник, — небрежно пояснил Бен в ответ на вопросительный взгляд Джоан. — Он же и бассейн чистит. Проходи в дом, детка, смелее, не тушуйся. В правом крыле, на втором этаже, гостевые комнаты. Располагайся, где угодно. Там в гардеробных и купальники имеются. Что-нибудь тебе да подойдёт.

Мелинда уже уверенно поднималась на второй этаж по лестнице с широкими ступенями. Очевидно, она гостила здесь не раз.

Джоан совсем не понравилось, что Бен назвал её «деткой», как и идея надеть чужой купальник, но она промолчала и поднялась наверх вслед за Мелиндой.

Вскоре подъехали остальные гости, в основном сотрудники фирмы. Джоан пока что плохо помнила, кто из них есть кто, но всем кивала и старательно улыбалась. Дым от барбекю, выпивка, бойкий гвалт, громкая музыка — всё было как на любой из вечеринок, где ей раньше приходилось бывать.

Но здесь в спину ей жарко дышала пустыня, о чьём величавом и молчаливом присутствии Джоан ни на миг не могла забыть. Хотя ей было даже весело, насколько это вообще удавалось в такой толпе полузнакомых и полупьяных людей.

Всё пошло наперекосяк с того момента, как она выпила две «Маргариты» подряд. Коктейли предложил ей Бен. Даже не предложил, а бесцеремонно втиснул Джоан в руки бокал и велел:

— Давай-ка, выпей как следует! Что ты, как замороженная.

Джоан вздрогнула. Это слово прозвучало по отношению к ней не впервые. «Замороженная», «ледышка», «рыба»…

Она послушно осушила сперва один бокал, а немного погодя — под цепким взглядом Бена — второй.

Джоан всегда пасовала перед чужим напором, послушно подчиняясь более сильной воле, что проистекало, как однажды объяснил ей психотерапевт, из желания заслужить любовь своих родителей. Возможно. Но Джоан не хотела углубляться в эти покоробившие её подробности и психотерапевта больше не посещала. Такие визиты к тому же обходились недёшево. Да, она осознавала, что выглядит покорной овцой, надо было что-то с этим делать, и она собиралась обязательно сделать… когда-нибудь.

Но сейчас она чувствовала себя не просто овцой, а совершеннейшей дурой. Пьяной, больной и до смерти напуганной виктимной дурой, которую беззастенчиво напоили и намеревались вот-вот трахнуть, а она не в состоянии была даже пальцем пошевелить.

Она в ужасе сообразила, что Бен наверняка что-то подмешал ей в коктейли, от которых она не посмела отказаться. И вот теперь лежала, распластанная, как тряпка, на широкой деревянной скамье в том тропическом садике-патио, который ей так понравился. В спину ей больно врезался какой-то брус, а сверху навалился и пыхтел Бен, воняя перегаром. Он уже задрал на Джоан узкую юбку и торопливо шарил вспотевшей ладонью по её животу, нащупывая пояс колготок и резинку трусиков.

На лужайке возле бассейна продолжалось громкое веселье. До Джоан доносились хмельные взвизги и ритмичная музыка. Рок-н-ролл. Никто бы не расслышал её криков, даже если бы она смогла закричать.

Но она не могла ни закричать, ни вырваться. Не было сил.

— Восточная мисс Недотрога, — с пьяным смешком пробормотал Бен, наконец сдёрнув с Джоан затрещавшее бельё. — Сейчас я как следует тебя потрогаю… и попробую. М-м…

Его мокрые губы больно впились в её сосок, а толстый шершавый палец, натирая ей промежность, грубо полез внутрь.

Это было отвратительно. Джоан поняла, что её сейчас вырвет.

— Не надо! Я не хочу… — жалобно простонала она, пытаясь вывернуться, отпихнуть его, но руки не слушались.

— З-захочешь, — с непререкаемой уверенностью заявил Бен, подняв голову. Взгляд его плыл, фокусируясь на ней в искреннем изумлении. — Ты что, целка, что ли? Вот это сюрприз!

Он был похож на кабана, подумала Джоан, кусая губы. На гнусно сопящего жирного кабана.

От неожиданно налетевшего порыва горячего ветра зашелестели кроны деревьев у неё над головой, и она мысленно взмолилась, сама не зная, к кому обращается:

— Помоги мне!

Наверное, она всё-таки потеряла сознание, потому что в следующий миг увидела нечто настолько странное, что никак не могло происходить в одной с нею реальности.

Скатившегося со скамьи Бена преследовало среди зарослей юкки странное существо с головой койота. Именно койота! Джоан уже видела такого зверя раньше — поджарого, с рыжевато-бурой шерстью, похожего одновременно на лисицу и на волка, с хищно и весело улыбающейся пастью.

Джоан шире раскрыла воспалённые глаза, чтобы убедиться, что это ей не мерещится. Да, тело существа было телом мужчины, причём одетым в привычные рабочие джинсы и тёмную рубашку, но на его широких плечах скалилась морда койота, обнажив острые белые клыки в подобии ехидной усмешки.

Подвывая, всхлипывая и держа обеими руками расстёгнутые брюки, Бен слепо пытался выбраться из колючих кустов, но существо меткими безжалостными ударами вскинутого над головой кнута загоняло его обратно. Джоан завороженно, не моргая, глядела на это зрелище, словно на какой-то спектакль. Спохватившись наконец, она пошевелилась и кое-как оправила на себе бельё и юбку. Разорванные колготки упали под скамью.

— Пожалуйста, — едва выговорила она дрожащим голосом. — Не надо больше. Хватит!

Почему-то она совсем не боялась загадочного существа. Она знала, что оно пришло на её зов из пустыни, что оно послушается её.

Существо действительно остановилось и опустило вскинутую руку с кнутом. Воспользовавшись этой передышкой, Бен ринулся прочь едва ли не на четвереньках, продолжая придерживать сползающие штаны и тонко завывая.

Джоан сползла со скамьи и поднялась на ноги, едва сохранив равновесие. Голова у неё шла кругом.

Пальцы существа, тут же подхватившего её под локоть, оказались очень горячими, а взгляд тёмно-золотых раскосых глаз, устремлённых на неё — внимательным и тёплым.

Существо потянуло Джоан в сторону, к воротам особняка, но тут за кустами, со стороны бассейна, где временно затих возбуждённый гам, снова послышались тревожные возгласы, а затем звуки шагов. Кто-то продирался через заросли.

Из кустов вывалился не кто иной, как Бен Маккинли, встрёпанный, яростно сопящий, сжимающий в руке огромный револьвер — настоящую пушку. Джоан не успела даже испугаться, как грохнул выстрел, и мимо её уха противно провизжала пуля.

Стиснувшая её локоть рука существа разжалась, и от толчка Джоан отлетела в сторону, снова распластавшись на скамье. А существо просто исчезло. Растаяло. Растворилось среди ночных теней, запорошив глаза Джоан горстью горячего песка. Лишь порыв ветра прошелестел в древесных кронах.

— Боже… — прошептала Джоан, упираясь локтями в скамью.

Только это она и могла сказать.

* * *

Дальше началась невнятная суматоха. Протрезвевший Бен притащил откуда-то собаку — крупного добермана в чёрных подпалинах, тыкал его мордой в песок и требовал:

— Ищи! Найди мне эту падлу!

Гости боязливо жались друг к другу и перешёптывались, доберман протестующе скулил и пытался вырываться.

Выяснилось, что никто, кроме Бена, не успел увидеть странного пришельца из пустыни, и все посчитали, что у Бена начались пьяные глюки. Джоан упорно отмалчивалась на все любопытные вопросы и от неё наконец отстали, опять же, очевидно, решив, что она перебрала лишнего, как и сам хозяин. Полицию или шерифа, о которых заикнулась было Мелинда, никто вызывать не стал. К большому облегчению Джоан.

И правда, что бы она стала говорить на допросе? Что начальник отдела пытался её изнасиловать, а из пустыни явился дух, которого она позвала на помощь, и наказал обидчика?

Бред, бред…

Разозлённый и оскорблённый Бен, ругаясь себе под нос, широкими шагами ушёл в дом, и гости вереницей потянулись за ним. На Джоан, притаившуюся в углу скамьи, никто не обращал внимания. Только Мелинда обернулась на ходу и раздражённо крикнула ей:

— Спать иди!

— Я… ещё немного посижу тут. Мне нехорошо, — невнятно сообщила Джоан, и Мелинда, пожав точёными плечами — мол, как знаешь, — скрылась из виду.

Пошла утешать Бена, подумала Джоан, внезапно развеселившись.

Всё это было так забавно. О Господи! Что за безумие?! Её чуть было не изнасиловали, а ей стало забавно?!

Но с её губ так и рвался смех, особенно когда она вспоминала, как метался среди колючей юкки Бен Маккинли, держа обеими руками свои сползающие штаны.

Она встала со скамьи и потихоньку пошла вдоль каменной ограды к воротам. Луна плыла высоко над нею, освещая каждую травинку и ветку, так что она не боялась споткнуться.

Она вообще ничего не боялась — впервые в жизни. Она дышала полной грудью, вбирая в себя воздух ночной пустыни и даже не опасалась, что её заметят из окон особняка. Она почему-то была уверена, что стала практически невидимой для чужих глаз.

Чужих! Ещё одна странная мысль. Разве сама она не была здесь чужой?

«Нет».

Джоан услышала негромкое «нет» так же чётко, как если бы кто-то прошептал ей это прямо в ухо. Или это был всего лишь порыв ветра?

«Нет».

Джоан счастливо засмеялась, не думая, что её кто-нибудь услышит и спросит, куда это она собралась. Всё вокруг было таким странным и… волшебным. «Хотя, возможно, — мелькнула у неё резонная мысль, — это всего лишь продолжал действовать наркотик, подмешанный Беном».

«Нет».

— Очень хорошо! — громко сказала Джоан, выйдя наконец к высоким воротам. Всё происходило словно в каком-то заколдованном сне. Но хорошем сне. Добром.

Чей-то холодный влажный нос ткнулся ей в щиколотку. Это оказался давешний доберман, которого Бен безуспешно заставлял искать пустынного пришельца. Джоан не испугалась, хотя всегда побаивалась собак. Она наклонилась и потрепала пса по холке, погладила острую морду. Он поднял на неё умные глаза.

— Выпусти меня, я ухожу, — тихо попросила она, и тот послушно отошёл в сторону, пропуская её в ворота.

Джоан сама не знала, куда бредёт. Пустыня раскинулась перед нею, ровная, как стол, отдавая накопившиеся за день тепло. Песчинки и камешки забивались ей в туфли. Джоан так и подмывало скинуть их и идти босиком, но рассудок подсказывал ей, что её изнеженные ступни не выдержат такого похода.

Очень далеко на горизонте сверкали какие-то отблески, похожие на зарницы, и Джоан, присмотревшись повнимательнее, поняла, что это отсветы фар автомобилей, проносящихся по федеральной трассе. Машины стремительно пролетали там и исчезали в ночи.

Но тот огонёк, что ярко горел не так далеко от Джоан, в тени невысокого утёса, никуда не исчезал. Он приближался с каждым её шагом.

Это горел костёр.

Не раздумывая ни секунды, Джоан повернулась и направилась прямо к нему. Она точно знала, кто разжёг этот костёр, и кто сидит рядом, поджидая её.

Она не ошиблась.

Индеец, с которым Бен повздорил на автозаправке, который предупредил её, чтобы она была осторожнее, поднял на неё свои яркие тёмно-золотые глаза. Блики костра освещали его меднокожее, резко очерченное лицо с твёрдой складкой губ и чёрным росчерком бровей. Джоан жадно вгляделась в это замкнутое лицо, пытаясь увидеть в нём… что? Оскаленную морду койота? Она ничего не увидела и разочарованно вздохнула.

Словно прочитав её мысли, индеец мимолётно улыбнулся. Протянул ей большую ладонь, но не коснулся руки Джоан, просто похлопал по одеялу рядом с собой, приглашая её присесть.

Джоан, потоптавшись немного, неловко уселась, старательно натягивая на колени свою истерзанную юбку. Хотя, если этот человек и был тем странным существом в саду у Бена, он успел рассмотреть анатомию Джоан во всех подробностях, пока она, словно тряпка, валялась на той злосчастной скамье.

Подумав так, Джоан покраснела и отвернулась. Что она вообще здесь делает? Зачем пришла сюда? Зачем подошла к костру?

Горячие крепкие пальцы коснулись её локтя, и её покрывшаяся мурашками кожа мгновенно их узнала.

— Это я позвал тебя сюда, — сказал индеец своим глубоким голосом. — Ты позвала меня, а я тебя.

— Зачем? — тихо спросила Джоан, не в силах отвести взгляда от этого спокойного, исполненного внутренней силы лица. В уголках устремлённых на неё глаз резко обозначались морщинки, в чёрных волосах кое-где поблескивала седина.

— Затем, что нам обоим это нужно, — просто ответил индеец. — Скажи мне своё имя, прежде чем мы ляжем.

— Ляжем? — одними губами повторила она и откашлялась. — Джоан. Меня зовут Джоан.

— Я Маашлеча, Койот, — легко проговорил он, не выпуская её локтя, мягко поглаживая его, и она вздрагивала от каждого касания. — Я живу здесь всегда.

— О, — вымолвила Джоан и на миг сильно прикусила губу, чтобы боль отрезвила её.

Но боль не отрезвляла. Жар прихлынул изнутри, из глубины её тела, желаний которого она никогда раньше не ощущала так остро. Даже трусики, кажется, намокли. Какой стыд!

Она заёрзала на колючем одеяле, пряча глаза и снова прикусывая губы до боли, а индеец — Маашлеча, Койот — легко засмеялся.

Но не над нею, она это знала, а просто от удовольствия. И от предвкушения ещё большего удовольствия. Почему-то она так хорошо его понимала.

Он скользнул рукой в её трусики, совсем не так грубо, как это недавно сделал Бен, и мечтательно произнёс:

— У тебя там всё набухло. Ты такая влажная и горячая. И вкусно пахнешь, — он даже потянул воздух носом. — Ты хочешь меня.

— Вот новость, — прошептала она, неловко усмехнувшись, и снова заёрзала, но не отстранилась от его руки, от его ласковых, настойчивых и бесстыдных пальцев.

— Ты красавица, — мягко продолжал он, медленно укладывая её на одеяло и нависая над нею всем своим большим телом, от которого исходил жар, словно от песка пустыни.

— Вот новость, — повторила Джоан вздрагивающим голосом, облизывая воспалённые губы, и он опять гортанно рассмеялся.

Она не заметила, когда он успел раздеться, только не переставала упоенно водить ладонями по его каменно-твёрдому гладкому телу, крепким длинным мышцам, с удивлением и наслаждением изучая его. Это тело так не походило на её собственное! И на тело Бена Маккинли, обрюзгшее и рыхлое, тоже не походило.

Когда он приподнял её за бёдра и натянул на себя, она ахнула и задрожала, цепляясь за его сильные руки. Было больно, горячо, что-то липкое потекло по её бедру. Кровь? Она длинно и сладко всхлипнула. Маашлеча наклонился, слизывая с её век слезинки. Уложил её на бок, не покидая её распятого, бесстыдно распахнутого тела, продолжая входить и выходить из него плавными, томительно тягучими движениями. Джоан откинула голову назад, принимая каждый его толчок, каждое содрогание.

Она охрипла от криков и взмокла от пота. Она была совершенно счастлива.

Совершенно свободна.

…— Ты сказал, что живёшь здесь всегда, — много позже прошептала она, не поднимая головы с его твёрдого плеча и водя пальцами по его широкой груди, покрывшейся испариной. — Как это понимать?

Его грудь вздрогнула от смеха.

— Я был здесь задолго до того, как сюда пришли белые люди, — как нечто само собой разумеющееся пояснил Маашлеча. — Я видел, как в этой пустыне выросли города с домами до неба. Видел, как были выкопаны шахты для ракет. Это всё такие пустяки.

— Ты разыгрываешь меня, — недоверчиво произнесла она, приподнявшись на локте и всматриваясь в его лукавое лицо. Теперь она поняла, отчего у него эти морщинки возле глаз. От постоянно сдерживаемого смеха.

Он должен был казаться бесстрастным, но про себя всё время смеялся.

— Ну что ты, — Маашлеча качнул головой, продолжая едва заметно улыбаться. — Ты же моя женщина, как я могу лгать тебе, Виньян-Джоан.

— Значит, ты никогда не умрёшь, — сонно заключила она, снова укладываясь на одеяло, испачканное её кровью и его семенем. — Это прекрасно. Я рада.

— Май-о, — так же сонно согласился он.

— За столько лет ты, должно быть, наплодил в этой пустыне уйму детей. — спохватилась вдруг Джоан, запустив пальцы в его рассыпавшиеся по плечам чёрные волосы. — А я забеременела от тебя?

— Не твои дни месяца, — рассудительно отозвался он, и Джоан сразу поверила. Но продолжала допытываться:

— А те дети, с которыми ты был в машине на автозаправке — все твои?

— Ни один из них, — торжественно заявил Маашлеча, вытягиваясь на одеяле и весело поблёскивая в темноте своими раскосыми глазами. — Я учитель. Преподаю физкультуру в Школе за выживание. А это всё были мои ученики. Честное слово.

— Что такое Школа за выживание? — с любопытством спросила Джоан, окончательно стряхнув с себя сон, и уселась, скрестив ноги, на одеяле, голая, как земля. Его взгляд восхищённо скользил по её телу, и это было прекрасно.

Но сейчас её больше интересовало другое.

— Кайова, команчи, пайюты, апачи, — неторопливо разъяснил Маашлеча, — все здешние племена открывают сейчас такие школы. Чтобы красные дети помнили, кто они, чья в них течёт кровь, и на какой земле они живут.

— А ты с ними, потому что… — Джоан запнулась.

— Потому что я тоже часть этой земли, — Маашлеча поднял руку и заправил прядь волос ей за ухо. — Но ты не нашей крови. Ты вольна уйти.

Он расхохотался, когда она упёрлась ему в грудь кулаками и несколько раз гулко ударила по ней, как по барабану. Её глаза сердито сверкнули.

— Вот ещё! — яростно процедила она и вдруг тоже рассмеялась.

Она будто родилась заново. И ей, право, было всё равно, останется ли он с нею, этот насмешник и обманщик. Этот койот.

Он просто открыл ей двери в другую жизнь. Жизнь, где она наконец стала настоящей.

Где она сможет научиться рисовать.

* * *

— Виньян-Джоан!

Десятилетний Грег с разбегу кинулся к ней и едва успел затормозить, чтобы не сбить её с ног.

— Ты мчишься, как стадо бизонов! — засмеялась Джоан, обнимая его за худые плечи. — А Молли где?

— Сейчас придёт!

Молли была двенадцатилетней сестрёнкой Грега и самой способной ученицей в классе Джоан, которая уже полгода преподавала литературу и сама училась рисованию в Школе за выживание, открытой Советом племени кайова в резервации Спринг-Крик.

Зимнее Пау-Вау племени кайова вот-вот должно было начаться. За минувшие месяцы Джоан ещё ни разу не присутствовала на подобных многолюдных и торжественных сборищах.

Просторный спортзал школы постепенно заполнялся народом, стали появляться знакомые Джоан люди. Знакомые, но почти неузнаваемые в праздничных нарядах из шкур, расшитых перьями и бусами, завораживающе красивых.

Все кивали и улыбались ей, и она улыбалась и махала рукой в ответ. Но искала глазами в толпе только одного человека… и не находила.

— Грег, — наконец тихо спросила она, — а что это за женщина вон там? Что она делает?

Пожилая, незнакомая ей седовласая женщина в синем платье, расшитом узорами по вороту и подолу, неспешно шла по кругу, держа в руках пучок орлиных перьев и большую раковину, из которой подымался сизый дымок.

Грег недоумённо оглянулся:

— Где? А, это же бабушка Джонатана Деверо. И у неё шалфей, — пояснил он как ни в чём не бывало.

— Ну, шалфей… и что? — терпеливо вздохнула Джоан. — Полагаю, это не средство от комаров?

Грег заливисто прыснул и помотал головой:

— Не-а! Это церемония.

И снова умолк, чертёнок, лукаво на неё поглядывая. Его, видимо, забавляло то, что его учительница не знает таких простых вещей.

— Я могу попасть впросак и стать всеобщим посмешищем, если не буду знать, что это за церемония, — укоризненно проговорила Джоан.

Скуластое лицо мальчишки сразу стало серьёзным.

— Мы очищаем перед танцами наши тела и души дымом священной травы, — степенно объяснил он.

Джоанна задумчиво кивнула. Да, они же были народом охотников пустыни. Аромат шалфея отбивал запах человека.

Джоан зачарованно наблюдала, как один из вождей кайова — Джон Блэк Элк — набрал полные пригоршни дыма и словно умылся им. Маленькая девочка лет четырёх — его младшая дочка Сара — тоже истово и неумело махнула дым на себя обеими ладошками. Пожилая женщина с пучком перьев и раковиной пошла дальше.

Когда она поравнялась с ними, Грег указал ей глазами на Джоан, и пучок перьев погнал к ней сероватый дым, завивавшийся над косичкой сухой травы.

Так же неловко, как смуглая малышка, Джоан набрала в горсть дыма и, невольно зажмурившись, окунула в него лицо. Нахлынувший запах мгновенно напомнил ей о лете. О тех томительно сладких ночах, которые она проводила у костра Маашлечи, раскинувшись нагишом на его одеяле.

Она так и не забеременела тогда. А он исчез в начале сентября — Месяца Горящей Травы. Пропал. Испарился. Развеялся, как горсть песка на ветру.

Он назвал её своей женщиной, но кто бы ему поверил! Только не она.

Тем не менее, все здесь звали её Виньян-Джоан и относились к ней уважительно, даже почтительно.

Будто очнувшись, она подняла глаза от раковины, от косички тлевшей там травы. И сразу же увидела его.

Маашлеча стоял в дверях спортзала и улыбался едва заметно, но так, что в углах его тёмно-золотых глаз собрались лучики морщинок. Заметив Джоан, он уже открыто расплылся в улыбке. Нахальной, наглой, хитрой ухмылке.

Койот!

Благодарно кивнув женщине с раковиной, Джоан поспешила навстречу ему.

— Ты опоздал на церемонию, — строго сказала она и остановилась, не дойдя до Маашлечи нескольких шагов.

— Я не буду сегодня танцевать, — отозвался он беззаботно таким родным хрипловатым голосом. — Ногу подвихнул.

— Лапу, хотел ты сказать, — сурово поправила она, и он наконец расхохотался.

— Ты строга, учительница, — прошептал он, привлекая её к себе на глазах всего зала. — Моя учительница. Моя Виньян-Джоан. Не кори меня. Я вернулся.


Вот он я, здесь!
Возле тропы твоей тебя ожидаю!
Наша общая тропа пусть тесной не станет!
Вот он я, здесь!
У наших детей пусть шаги лёгкими будут.
У наших детей пусть душа свободною станет.
Вот он я, здесь!
Возле тропы твоей тебя поджидаю!

Название: Чайори
Автор: sillvercat для fandom Russian original 2018
Бета: Санди Зырянова
Размер: мини
Пейринг/Персонажи: Стеша, Стёпка, Павло, Пётр Андреич
Категория: гет
Жанр: драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: хозяин цыганского хора уговаривает певицу из табора остаться в Москве
Примечание: время действия — конец XIX века
Ромалэ, ром — цыгане, цыган; чавалэ, чаво — парни, парень; чайори — девушка; морэ — друг
Ссылка на ФБ-18: тут и тут.

– Эй, Маляркица,
Гэ я дромэса…
Я да Пашкалэ
Гэ я бешеэса…
Краем глаза Стеша увидела ошеломлённое лицо брата Стёпки и злорадно усмехнулась на выдохе. Взять и запеть таборную дикую песню перед всеми этими хоровыми, московскими ромалэ-цыганами, в кружева и батист разряженными, будто куклы!
– Ай, таридай, таридай, ай, таридай…
Стеша забирает голосом всё выше, сцепив руки под грудью, и этот голос наполняет горницу, куда битком набились чуть ли не все хоровые. Наполняет и рвётся в распахнутые настежь окна, летит на волю, будоража всю Цыганскую слободку.
Теперь Стеша смотрит в удивлённое лицо хозяина хора. Пётр Андреич, когда-то просто Петро, десять лет назад был таким же кочевым цыганом, как все таборные. Стеша слышала, что про него толковали другие. Выбрался, мол, Петро в Москву, собрал хор из ромалэ, по лучшим ресторациям возит своих певиц, а те знай носы дерут, в жемчугах и серебре ходят, что гадже – русские купцы – им дарят.
Поперёк вишнёвой бархатной жилетки у Петра Андреича – толстая цепь червонного золота вьётся. Кудрявая бородка коротко острижена, кожа бледная – как и не у рома вовсе, а у тех же гадже. Да и то – десять лет минуло с той поры, когда он у таборного котла босиком сидел, черпал деревянной обгрызенной ложкой картофельную похлёбку.
Теперь у него стол покрыт белоснежной скатёркой, расшитой диковинными цветами и птицами. На скатёрке – серебряный самовар, фарфоровые чашки и снедь из лучшей московской ресторации. «Яр» называется.
И женился он на ракли – на русской, дочке купца. Совсем от цыганской души – романилэ – отказался.
Но в честь заезжих таборных ромалэ стол накрыл. Да своих хоровых созвал – послушать, как поёт Стеша, про которую по всей степи слух шёл, что голос ей будто сам Никола Угодник в своей кузне райской выковал.
– Вэн нашас, вэн нашас,
Чайори,
Дрэ да темненько
Ей райя тори…
Стеша знала, о чём вчера вечером беседовал Пётр Андреич со Стёпкой, братом, на постоялом дворе. Что в Москве, дескать, Стеша со своим голосом в тафте и золоте ходить будет, ни в чём нужды не знать. Да и брат вместе с нею.
Стёпка слушал и помалкивал, опустив лохматую голову, косил сторожким глазом, как испуганный конь. На лоскутную занавеску у Стешиной кровати посматривал, зная, что сестра не спит.
– Довольно вам по ярмаркам околачиваться, – убеждённо говорил Пётр Андреич, взмахивая холёной рукой в перстнях. – Стеша твоя – красавица, и замуж ей пора, но кто за себя возьмёт сироту без приданого? Чем тебе заработать? Коней добывать в степи – рисковое дело, поймают казаки – до смерти забьют, сам понимаешь. И останется Стеша твоя одна.
Всё верно говорил хозяин хора, но не знал он того, что коней у казаков угонял вовсе не Стёпка.
А Стеша.
Родились они в один день, в один час, на одно лицо. Как две горошины из стручка, два ржаных колоска в поле, – такие схожие.
Но тихий задумчивый Стёпка всегда рискнуть страшился, а вот Стеше гроза только в радость была. Стёпкины портки наденет, грудь потуже тряпкой перетянет, смоляные кудри бечёвкой подвяжет – и айда в степь с другими парнями-чавалэ, удаль свою показывать.
И кто бы её удерживал – отец их с матерью от чёрной лихоманки преставились, когда близнятам и семи лет не сравнялось. Выросли они на глазах у табора, как придорожный бурьян. Всего богатства – буланый мерин Чаво да дырявая кибитка.
Никто ни разу не прознал, что Стеша в степь на лихое дело ходит вместо Стёпки. Кони – для мужчин. Чайори – девушке – негоже туда соваться. Чайори пристало гадать да детишек плодить.
Один только Павло, морэ Стёпкин, выросший в соседней кибитке, обо всём догадывался, но тоже молчал. Глядел на Стешу робко и жадно, песни её, у костра сидя, слушал, как зачарованный. Да всегда рядом был – руку протяни, когда Стеша вместо брата в степь с чавалэ ходила.
Вот и сейчас сидел он в углу горницы – неслышной тенью, только глаза из-под чёрных нечёсаных кудрей сверкали.
А Стеша допела песню, поклонилась в пояс и вышла в сенцы, слыша, как за спиной возбуждённо и восхищённо загомонили хоровые.
Она присела на сырой от дождя щелястый порог и от души рассмеялась, стягивая клятые башмаки, что купил ей Стёпка на базаре. С наслаждением пошевелила пальцами босых ног, потянулась всем телом.
Скоро, скоро они уедут из Москвы прочь. Со своим табором, с Павло. В донские степи, пропахшие дымом костров, вольные степи, где пасутся табуны вороных, буланых, чалых, чагравых коней.
– Эй, Маляркица,
Гэ я дромэса…
Я да Пашкалэ
Гэ я бешеэса…

* * *
Так всё и случилось. Позади осталась Москва с уличным смрадом и роскошью богатых каменных домов. Не удержал Пётр Андреич Стешу рассказами о брильянтах, какими будут её купцы в ресторациях закидывать. Отказалась она от них и бровью не повела. А Стёпка – тот сроду сестре не перечил.
Стёпке следовало сбыть Стешу с рук давным-давно, как судачили со вздохами таборные цыганки, а теперь что же – вертит им Стеша как пожелает. А тот знай только её портреты углем на чём попало малюет.
Хоть и не раскрасавица Стеша была: тонкая, как лозина, одни глаза чёрные на пол-лица, и голову вскидывает гордо, будто норовистая кобылка, узды не знающая. Но голос – голос её любому сердце рвёт. Так что и без приданого её кто-нибудь взял бы – так толковали ромалэ.
Но не ведал никто из таборных, что Стеша порченая была. Сама себя попортила, чтобы никто не захотел её замуж брать. Ночью безлунной на речном плёсе, в камышах, схоронилась она, ноги смуглые раскинула и порушила свою невинность острым тяжёлым гвоздём, что всегда за пазухой носила. Ножей-то девушкам-чайори не полагалось.
Потом вошла она поглубже в тёплую воду, юбки подоткнув, и смыла с бёдер кровь так равнодушно, словно не отрешилась только что от обычной участи цыганки. А наутро Стёпке сказала строго:
– Будет сватать кто меня – всем отказывай. Всё равно зарежут, когда прознают, что порченая я.
Стёпка лишь глаза огромные на неё вскинул, ахнул и губу прикусил. Но смолчал.
Понял всё, стало быть. И то – самая родная кровь, ближе некуда.
Так и осталась Стеша в девятнадцать лет перестарком в таборе. Но слаще мужниной ласки да тетешканий с детьми стало для неё ждать, притаившись, когда же казаки, что в ночном коней караулят, притомятся и заснут. Дождаться этого да и отбить от табуна приглянувшегося коня так осторожно, чтобы не то что сторожа-раззявы, но и самый чутливый их пёс ничего не заприметил.
Но вот однажды разъярённые казаки чуть было Стешу не поймали, проснувшись некстати. Чавалэ рассыпались по степи, в оврагах укрываясь, будто стая волков.
А Павло, Стёпкин друг, от Стеши не отходивший, её схватил и под обрыв, в промоину, втиснул, своим телом прикрыв. Однако и его не заприметили казаки, мимо пробежали, между собой гутаря, что, мол, цыган разбойных надобно всех на кол посадить. И неразбойных – тех тоже.
Павло же близко-близко Стеше в глаза заглянул и улыбнулся. Худой он был и горбоносый, но улыбка его шибко красила. И поняла Стеша, что Павло всё давно про неё знал.
Когда говор и шум шагов стихли, он поднялся, поставил Стешу на ноги. Та гордо голову вскинула, ждала, что же он теперь скажет.
А Павло сказал
– Всегда рядом буду.
Как побожился. И коснулся робко губами Стешиных запёкшихся, будто в жару, губ. Она не отстранилась, стиснула его обеими руками что было сил – так, что он охнул и засмеялся.
Снова притаились они под обрывом, впиваясь друг в друга, как одержимые. Павло завязки шаровар на себе и на Стеше распустил и вниз мешавшее тряпьё дёрнул. Стеша не противилась, только дышала тяжело. Глаза у Павло, словно угли, вспыхнули при виде её бесстыдной наготы. Повалил он Стешу наземь, а она хрипло засмеялась, колени сильнее разведя, до конца ему открывшись.
– Кто ещё с тобой был? – спросил он потом, едва дух переведя. Зло спросил и жалобно.
Стеша усмехнулась и села, безразлично поведя плечами:
– Не твоё дело. Угомонись.
– Петро Андреич из хора московского? – не отставал Павло.
Теперь его глаза блестели чуть ли не слезами, но жёсткая ладонь стискивала Стешино плечо до боли. Молниеносно вывернувшись, она выхватила из кучи тряпья гвоздь и сунула ему под нос:
– Вот кто со мной был!
– Зачем так-то? – выдавил Павло после потрясённого молчания.
– Чтобы Стёпка уж точно всем сватам отказывал, – спокойно растолковала Стеша, натягивая порты. – И ты посвататься не вздумай. Ничья я была и буду. Моя воля – вольная.
– А… дитё если? – выдохнул Павло.
– Старая Ганга всякие травы знает и не болтает, – отмахнулась Стеша. – Вытравит дитё. Не нужно оно мне.
Оттолкнув его протянутую руку, она выбралась из оврага легко, как кошка, и пошла в степь, не оглядываясь.
– Всегда рядом буду! – крикнул Павло ей вслед срывающимся голосом. – Слышишь?
Она услышала, но не обернулась, а лишь запела тихонько.
– Ай, данну, данну, даннай, дра данну даннай,
Ай, данну, данну, даннай, дра данну даннай
Ай, да шатрица рогожитко,
Андэ шатрица чай бидытко.
Ай, данну, данну, даннай, дра данну даннай
Эй, да чайори, да не ломайся,
Сыр пхэнава дуй лава, собирайся!
Ай, данну, данну, даннай, дра данну даннай,
Ай, данну, данну, даннай, дра данну даннай…

* * *
Осенью Павло, выручая Стешу в ночном набеге, был насмерть забит казаками. Те бросили под копыта табуна его изуродованный труп.
Его дитя, уже шевельнувшееся под сердцем, Стеша вытравлять не стала, ушла из табора вместе с братом.
После ромалэ толковали, что их кто-то видел не то в Крыму, не то в Бессарабии. Но это были всего лишь слухи.

Название: Дика ду
Автор: sillvercat для fandom Russian original 2018
Бета: Санди Зырянова
Размер: драббл, 990 слов
Пейринг/Персонажи: Бекхан Тураев, Татьяна Андреевна, Мага, другие дети, охранники, журналисты
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: на излёте второй чеченской войны воспитанники интерната и их русская учительница возвращаются в Грозный
Примечание: время действия — 2000 год; все герои текста — персонажи вымышленные, но прототип у учительницы есть
Написано для тех, кто хотел текстов о Чечне
Ссылка на ФБ-18: тут.

— Тормозни, Иса, — хмуро велел Бек своему водителю.

После того, как в Дом правительства в центре Грозного въехал с разгону «камаз» со взрывчаткой, вокруг отремонтированного здания поставили противотанковые «ежи» и оцепление. Поэтому женщина в белом платке и её девять детей стояли за оцеплением. С картонкой в руках, на которой аккуратным почерком было написано: «Помогите, если можете».

Вообще-то рядом с женщиной стояли явно не её родные дети. Той на вид было лет тридцать, а детям — от трёх до пятнадцати. Старшие чертенята так и стреляли глазами по сторонам. Пятнадцать лет — подходящий возраст для боевиков.

Бек сам недавно был боевиком и полевым командиром — пока вместе со своими бойцами не перешёл на сторону федералов. Он оказался нужным, и его сделали премьером.

Изменником, мунафиком, ставленником русских.

Хаджи-Муратом.

В детстве и отрочестве он запоем читал, в том числе русскую классику, и знал, что Толстой возвеличил предателя.

Но Бек хотел остановить войну.

Он пристальнее всмотрелся в чумазые физиономии коротко стриженных пацанов в одежде с чужого плеча — наверное. кто-то добросердечный отдал им обноски.

Милиционерам, стоявшим в оцеплении, следовало гнать их всех отсюда, но они не решались на это под прицелом видеокамер вездесущих журналюг, уже слетевшихся на «информповод». «Стая ворон», — устало подумал Бек, открывая дверцу своего бронированного «мерса». Сейчас понапишут, понавыдумывают всякого.

Охрана вывалилась вслед за премьером — трое парней, одетых в камуфляж, как и сам Бек.

Женщина бестрепетно подняла на него серые глаза. Она не походила на чеченку — несмотря на туго повязанный головной платок и юбку до пят.

— Вы кто? — отрывисто спросил Бек, хмурясь всё сильнее. Корреспонденты азартно снимали происходящее, дети пододвинулись ближе, переглядываясь и подталкивая друг друга локтями — на удивление, молча, даже не перешёптываясь.

— Татьяна Андреевна Морозова, директор интерната для глухонемых, — спокойно отозвалась женщина, не опуская глаз под его сумрачным взглядом. — И. о. директора, вернее. Я была просто учительницей, когда мы вернулись из эвакуации, а Малик Теймуразович умер. От инфаркта. Нам нужна помощь. Нас не финансируют.

Она глубоко вздохнула. Лицо у неё было тонким и бледным, на носу — веснушки.

— Садитесь в машину, — приказал Бек, поворачиваясь к своему «мерсу».

— Все? — подняла брови женщина, а парни из охраны недовольно зароптали. Как это так — бросить премьера!

— Все, — отрезал Бек, распахивая дверцы «мерса» одну за другой. — Дети мелкие, поместятся. А вы вперёд садитесь. Я сам поведу, — добавил он, кивнув недоумённо моргавшему Исе, которому тоже предстояло идти пешком.

Тот послушно выбрался наружу, Бек сел за руль, дети набились в салон, карабкаясь друг другу на колени. Женщина, аккуратно подобрав юбку, устроилась впереди, и «мерс» покатил к Дому правительства, минуя заграждения. Журналисты неохотно опустили камеры — «информповод» уплыл у них из-под носа.

— Ма дош даци, — шёпотом выругался Бек и покосился на усмехнувшуюся женщину. — Знаете нохчийн мотт? Чеченский?

— Я здесь живу, — отозвалась она, расправив на коленях юбку. — Как же не знать?

— Русские обычно этим не утруждались, — усмехнулся и Бек, заворачивая «мерс» на стоянку. — За что и поплатились.

— Незнание языка — не повод изгонять людей, — негромко, но строго возразила она.

Бек промолчал, словно не услышав. Он хорошо помнил разухабистую надпись, криво намалёванную на стене вокзала перед началом первой войны: «Русские, не уезжайте, нам нужны рабы и проститутки».

В его кабинете, когда дети набили рты принесёнными секретаршей конфетами и печеньем, он резко спросил:

— Почему вы не уехали? Конкретно вы, Морозова Татьяна Андреевна, и. о. директора?

Та пожала плечами. Она ничего не ела и даже не пригубила чай.

— Я отвечаю за своих детей.

— Они ведь не все ваши, — Бек снова с прищуром осмотрел ребят, наткнувшись на острые, как лезвия, взгляды старших. Он готов был ручаться — если снять с них штопанные рубашки, болтавшиеся на худых плечах, под тканью обнаружатся потёртости от прикладов «снайперок» или «калашей».

— Они не все глухонемые, — продолжал он. — Подобрали?

Пацаны перестали жевать и покосились на Татьяну Андреевну, а та коротко сказала:

— Это тоже дети. И сироты.

— Почему вас не финансируют? — сменил тему Бек, усаживаясь за свой стол, огромный, как аэродром.

Дом правительства недавно обставили новой мебелью из дуба и карельской берёзы, с позолоченными инкрустациями — для придания должного имиджа. Этот стол наверняка обошёлся казне дороже, чем месячное содержание интерната для глухонемых сирот.

— Никто не может разобраться, по какому ведомству мы теперь проходим, — объяснила Татьяна Андреевна как само собой разумеющееся. — Власть-то новая. А мы... то ли Минздрав, то ли Минобразования. Нас по документам вообще нет.

— Как нет? — не понял Бек.

— Автобус попал под «Град», — пояснила женщина так же легко, словно речь шла о настоящем граде. — Когда мы из эвакуации возвращались.

— Отлично. Просто замечательно, — Бек потёр лицо обеими ладонями. — Сколько вас всего?

— Шестнадцать детей, Сусанна, Малхаз и я, — перечислила Татьяна Андреевна, пристально глядя на него. — Сусанна — повариха, а Малхаз — сторож и разнорабочий. Оба глухонемые, и ещё Малхазу ногу осколком раздробило. Ампутировали ступню.

— Слушайте, почему вы так спокойно обо всём этом говорите? — не выдержал Бек.

Как вообще им посчастливилось выжить в том аду, которым стала его родина? Он выжил сам и спас свою семью. Но эта женщина — одна, со своим выводком калек!

— А чего, плакать, что ли? — подал ломкий голос старший из пацанов. Он сидел, выпрямившись и затолкав руки между колен. Вызывающая усмешка на его остроскулом лице была совсем не детской.

Татьяна Андреевна кивнула, будто в подтверждение.

— Нам все помогают. Как могут. Люди — они вообще-то добрые, знаете ли.

— Не знаю, — отрубил Бек.

Он злился всё больше — потому что ему действительно хотелось плакать.

— Вы тоже добрый, — с уверенностью заявила она и светло улыбнулась, став похожей на девчонку. — И война закончилась. Теперь всё будет хорошо. Дика ду!

— Шадериг дика ду, — серьёзно поправил её старший пацан.

— Хьан ц1е х1ун ю?* — резко спросил Бек, не удержавшись, хотя этот наглый волчонок был ничем и никем, и ещё до вечера на полированный стол премьера должны были лечь списки всех воспитанников и персонала интерната.

— Мага, — коротко ответил тот, блеснув глазами.

«Сбежит ведь, — подумал Бек. — Снова уйдёт в «зелёнку». Хотя... — он опять посмотрел на спокойно сидящую перед ним женщину. — Нет, не уйдёт».


Спустя семь лет Мага, Магомед Байсуров, станет чемпионом России по боксу. А Татьяна Андреевна Морозова так и останется директором интерната. Но премьер-министр Бекхан Тураев об этом уже не узнает.

Через год после встречи у Дома правительства вертолёт, на котором он полетит в Хасавюрт, будет сбит над «зелёнкой».

*Как тебя зовут? (чеченск.)


Название: Убогий
Автор: sillvercat для fandom Russian original 2018
Бета: Санди Зырянова
Размер: драббл, 990 слов
Размер: драббл, 676 слова
Пейринг/Персонажи: Фаддей, Леонтий, Саша, его мама, врачи
Категория: джен
Жанр: повседневность, драма, мистика
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: есть домовые, есть вагонные... а вот Фаддея перевели из больничных...
Примечание: время действия — наши дни
Предупреждение: описание ребёнка с синдромом Дауна
Ссылка на ФБ-18: тут.

В домах живут домовые, в вагонах — вагонные, в библиотеках — библиотечные, в больницах — больничные, а вот Фаддей и сам не знает, кто же он теперь. Его как раз из больницы сюда перевели, он растерян и несколько обескуражен.

Тут четыре этажа, и на каждом полно народу. Сидят в унылых коридорах на банкетках и в инвалидных колясках. Их сопровождающие подпирают стены. И все ждут чего-то, просительно заглядывая в глаза каждому человеку в белом халате.

У тех, что в белых халатах, лица надменно-брезгливые. В больнице тоже такие были, но не у всех, решает Фаддей. Там хотя бы лечили, а тут…

— Это называется МСЭ, медико-социальная экспертиза, — снисходительно разъясняет ему Леонтий. — По-старому ВТЭК. Ну чего ты глазами лупаешь?

Леонтий отвечал за это здание много лет, а теперь его перевели. Повысили. Он будет отвечать за городской муниципалитет. В народе — Дом Советов. Леонтий, наверное, очень умный, недаром его назначили именно туда.

— На первом этаже — дети с разными отклонениями, — продолжает тот свои лаконичные объяснения. — На втором — взрослые с общими заболеваниями. Ну, сердце там, печень. По которым инвалидность дают. На третьем — слепые, на четвёртом — глухие.

— А… почему так? — решается спросить Фаддей.

Леонтий безразлично пожимает плечами:

— Удобно. Надо же их всех как-то сортировать. Их тут тьма-тьмущая. Всем пенсию подавай. И разные другие льготы, — он машет рукой. — Пошли, пройдёмся, сам увидишь.

Он ведёт Фаддея по первому этажу, скользя мимо одинаковых дверей с разными цифрами на них, мимо людей — взрослых, которые кажутся испуганными и сбитыми с толку, и детей, взвинченных, кривляющихся, но тоже напуганных. Фаддей едва не спотыкается об мальчика, который раскачивается из стороны в сторону, сидя прямо на полу под подоконником. Сильно раскачивается, едва не ударяясь головой о батарею. Никто не обращает на него внимания. Фаддей успевает подставить ладонь под его коротко остриженный затылок. Мальчик замирает, смотрит прямо на Фаддея глубоко посаженными глазами. Глаза сильно косят, по острому подбородку течёт блестящая ниточка слюны.

Леонтий раздражённо встряхивает Фаддея за плечо.

— Пошли же, что ты завис, как этот даунёнок!

— Он меня видит? — тихо спрашивает Фаддей, напряжённо всматриваясь в лицо мальчика, который наконец фокусирует на нём разбегающийся взгляд.

— Шут знает, — бурчит Леонтий сердито. — Я так и не понял. Оно мне надо? Мы приставлены только к дому, не к людям.

— А где его родители? — продолжает допытываться Фаддей, хотя видит, что это злит Леонтия.

— В кабинете, наверное, — тот тычет тонким сухим пальцем в сторону двери под номером «6», из-за которой доносится громкий раздражённый голос и чьё-то робкое бормотание в ответ.

— Но как же так? — слышит Фаддей. — Почему не положено пожизненно? Это же неизлечимо. Мы каждый год ездим. Мы в общежитии живём. Туалет один на весь этаж. Очень тяжело. Если пожизненно... нам, может быть, квартиру дадут.

«Всем пенсию подавай. И разные другие льготы», — вспоминает Фаддей слова Леонтия и решительно берёт мальчика за тонкое запястье, поднимая с пола, с исшарканного линолеума. Тянет за собой в кабинет.

— Эй! Ты чего? — спохватывается за его спиной Леонтий, но Фаддей не слушает. Он хочет, чтобы кто-то с раздражённым уверенным голосом увидел мальчика, которому «не положено».

— Саша, куда ты? — пугается женщина с измождённым усталым лицом, топчущаяся возле стола, за которым сидят трое в белых халатах. — Я же тебе не велела!

Фаддея она не видит. И никто его не видит. На него даже и не смотрят, потому что мальчик Саша кидается к столу, хватает синий маркер и начинает что-то упоенно рисовать прямо на разложенных там бумагах.

— Женщина! Уберите своего ребёнка! Вы зачем его сюда привели?! — наперебой восклицают сидящие за столом, пытаясь спасти свои важные бумаги. Мальчик Саша заливисто хохочет, бегая вокруг стола. Он счастлив. Он, наверное, любит рисовать, думает Фаддей, выволакиваемый Леонтием из кабинета.

— Если ты будешь тут каждого за ручку водить… — грозно шипит Леонтий, больно сжимая его локоть.

«Тебя выгонят», — мысленно продолжает Фаддей.

— Тебе никакого сердца не хватит, — неожиданно и очень грустно заканчивает Леонтий, моргая светло-голубыми глазами, такими же усталыми, как у женщины в кабинете.

Может быть, его перевели в Дом Советов, чтобы он отдохнул?

— Ничего, оно у меня крепкое, — бодро врёт Фаддей. — Я справлюсь, честно. Только объясни всё-таки, как я теперь буду называться. Ты — муниципальный, а я кто?

— Убогий, как все они тут, — ворчит Леонтий. — У-бо-гий.

— Это тот, который у Бога? — догадывается вдруг Фаддей, а Леонтий, вздохнув, кивает.


Название: Индус
Автор: sillvercat для fandom Russian original 2018
Бета: Санди Зырянова
Размер: драббл, 720 слов
Пейринг/Персонажи: Степан Филиппович, Сергей Филиппович, индус, типографские рабочие, проводница
Категория: джен
Жанр: производственная драма, стёб, повседневность
Рейтинг: G
Краткое содержание: специалист из Индии приезжает в Россию. Зимой
Примечание: по заявке: «Напишите, пожалуйста, про злоключения иностранцев в России»
Описаны реально произошедшие события, время действия — начало 2000-х
Ссылка на ФБ-18: тут.

В старые, стародавние времена, когда Интернет ещё не так сильно запускал руки свои в дела человеческие и не поселился в кармане каждого владельца смартфона, в одном не очень большом, но очень далёком от столиц северном городе (таком северном, что там даже платили «северную» надбавку), два брата решили модернизировать свою типографию. Звали их Степан Филиппович и Сергей Филиппович, а для всех, понятное дело, они были просто Филиппычи.

Были Филиппычи мужиками под полтинник, усатыми, кряжистыми, работящими, юморными и отнюдь не дураками. Насчёт выпить — тоже не дураками. И ещё они очень уважали всякие технические новшества и навороты — и дома, и в собственных карманах, и в своей типографии. Поэтому, когда прошёл слух — дескать, Филиппычи какой-то супер-пупер станок купили, на котором прямо с компа можно печатать всё, от наклеек на водочные бутылки до газет и журналов, никто особо не удивился.

Чудо-станок Филиппычи привезли со специализированной выставки в краевой столице, выложив за него кучу «зелёных». Распаковали, бережно огладили, словно колхозники — породистую корову, достали мешок прилагаемой документации… и тут их ждал первый сюрприз. Дело было в том, что родиной машины являлся не Китай или какое-то другое ближнее зарубежье, а гораздо более далёкая знойная Индия, и вся документация к станку оказалась на хинди. Прекрасный образный язык, каждое слово — произведение искусства, но совершенно нечитаемое.

Филиппычи поскребли в затылках и связались с представителем индийской фирмы, который, по счастью, ещё не отбыл из краевой столицы, но уже стоял одной ногой в аэропорту. Тот исторг из себя пламенные витиеватые извинения и пообещал прислать такой же мешок документации, только на английском.

Филиппычи знали язык Шекспира на уровне американских боевиков, то есть немногим лучше, чем хинди. Они ещё раз почесали в затылках, и тут их осенило решение, показавшееся гениальным. А что, если вместе или вместо мешка с импортной документацией к ним приедет индийский специалист? Который не только переведёт все нужные инструкции, но и отладит печатную чудо-машину, которую, честно сказать, Филиппычи слегка побаивались, уж больно она была умна.

Сказано — сделано. Всего-то два месяца бюрократических проволочек на получение виз и прочего — и рейс из Дели с индийским печатником на борту приземлился в краевой столице, откуда всего-то ночь на поезде — и Филиппычи приняли бы индуса в гостеприимные медвежьи объятия.

Они не учли только одного. Стояла зима. Живописная и суровая северная зима. Февраль месяц. Дул ветер, мела позёмка, хотя было довольно-таки тепло, по местным меркам — всего-то минус двадцать два. В тени.

Индийский специалист (с непроизносимым именем) в общих чертах понял, куда он попал, ещё в краевом аэропорту. Но полное осознание пришло к нему не сразу — на такси он быстренько откочевал к поезду, куда благополучно загрузился вместе с мешком индийских специй Этот мешок ему едва удалось отстоять на таможне, где пахучий порошок сперва приняли за наркоту.

В шесть утра поезд доставил индуса в пункт назначения. Он выгрузил свои специи на перрон и растерянно огляделся по сторонам. Его куртка, подбитая мехом мангуста, через полминуты вымерзла до последней молекулы и зашуршала, как целлофановая. А сам он мгновенно посинел и стал похож на баклажан. Он в панике оглянулся на добрую толстую проводницу Тосю, которая всю ночь отпаивала его горячим чаем. Тося жалостливо покачала головой и указала ему на здание вокзала, маячившее впереди в туманной морозной дымке. Индус сделал по гололёду несколько неверных семенящих шагов, поскользнулся, упал и сломал себе ногу. Правую.

Выскочившие из вокзала Филиппычи в ужасе ринулись к нему, на бегу срывая с себя дублёнки, шарфы и ушанки. Через час индус, пребывавший в полной прострации от всего происходящего и только скорбно таращивший свои похожие на чернослив очи, был водворён в лучшую платную палату травматологического отделения городской больницы.

Там он пролежал почти две недели из отведённого ему согласно визе месяца. Он быстро привык к нашей перловке с деревянной котлетой и гороховому супу, хотя поначалу щедро присыпал всё своими специями. Через две недели он, повинуясь долгу, попросил, чтобы его привезли в типографию, и приковылял в цех, бодро прыгая на костылях и помахивая гипсовой лангеткой.

Рабочие типографии враз сократили его непроизносимое имя до «Тобика», и он поселился прямо в цеху, возле своей драгоценной машины, чтобы больше не иметь дела с гололёдом, снегом и морозом. Типографская братия оказалась очень восприимчива к его английскому языку, а он, соответственно, к русскому, в том числе матерному. Компания-производитель могла по праву гордиться своим сотрудником.

В марте, когда на ветках бодро зачирикали воробьи, а суровый северный ветер слегка потеплел, индус отбыл на историческую родину. Остатки специй он раздарил Филиппычам и другим типографам, а те налили ему водки во флакон из-под какого-то снадобья — чтобы Тобик согревался в дороге.

Чудо-машина исправно рокотала, выдавая на-гора многотысячный газетный тираж.

Приближалось лето.