…или Как я грызла звуковую отвёртку Доктора Кто. Ну, уже толпа народу в курсе, что мы с ребёнком фанатеем от потрясного сериала «Доктор Кто» (и если вы спросите, КТО, я вам решительно скажу, что выбираю Девятого с его дивными ушами и… капитана Джека Харкнесса, любовь всей моей жизни, да). Итак, вчерашний тихий воскресный вечер. Мы с ребёнком получили в подарок в бандерольке не что-нибудь, а ЗВУКОВУЮ ОТВЁРТКУ Доктора Кто от прелестной Анна Провидение. Теперь мы добросовестно её раскурочиваем, пытаясь впихнуть туда батарейки, дабы девайс жужжал и светился, а мы бы благополучно открывали им все замки, как Доктор!! И что вы думаете? Ребёнок, дай ему Бог здоровья, впихнул в отвертку батарейки не теми сторонами, не теми плюсами и минусами! И они теперь не вытаскиваются, сцуки, обратно!!! Считай, звуковой отвёртке конец пришёл, не начавшись. А ведь мы ею даже ни одного замка не взломали! Ну, что делать, делать-то нечего, начинаю вытаскивать батарейки старым дедовским способом. Зубами. Расстроенный ребёнок тут же начинает аццки ржать, аки лошадь. Потому что мать, ГРЫЗУЩАЯ ЗВУКОВУЮ ОТВЁРТКУ ДОКТОРА КТО – это тот ещё сюр, скажу я вам!!! При этом я ещё и бессвязно бормочу под нос набор прекрасных французских ругательств, которыми меня снабдили для нового фика добрая [J]me persona grata[/J] и Яндекс. Очень удобно, кстати. Французские матюки, в отличие от русских, ласкают слух и не шокируют мою маму. Вот, например: le tabarnac de salaud - /лё табарнАк дё салЁ Впрочем, батарейка – женского полу. Тогда: la tabarnac de pute - /ля табарнАк дё пют Последнюю батарейку пришлось выковыривать ножом. Не вылезала, зараза. Естественно, попадаю по пальцу. Кровища… О дивный язык Бодлера и Апполинера! Итак, совместными усилиями Апполинера и моими батарейки были вытащены. Сегодня пусть Зайцу в школе эти батарейки правильно одноклассники ставят… Я отказываюсь.
Пятница, 17-30. Готовим к сдаче свежий номер, плюс ещё цветная вкладка – телефонный справочник разных необходимых для жизни телефонов городских служб. Конец света. Дым коромыслом. Сижу, методически обзваниваю по списку все учреждения для справочника, сверяю номера телефонов. Выглядит это так: звоню, в трубке раздаётся бодрый голос: «Приёмный покой!» или «Дежурный ГО и ЧС!» или «Управление ФСБ по Комсомольску-на-Амуре!» или «Гостиница!». Тогда я быстренько кладу трубку и удовлетворённо ставлю в списке галку, стараясь не думать о том, по какому адресу меня сейчас посылают на другом конце провода. Одновременно я мило щебечу с рекламодателем, пришедшим утверждать пиар-статью. Тема статьи – установка железных супер-дверей «Буян». Оказывается, он хотел бы видеть в тексте название дверей, написанное латинскими буквами: «Buyang». (Между нами говоря, китайские иероглифы бы тут больше подошли бы…). Одновременно я выбираю на сайте anekdot.ru свежие и непошлые историйки для страницы «Юмор». Одновременно я общаюсь в аське с друзьями, отделываясь, правда, в основном смайликами. Тем не менее, всем внемлю. Итак, в сухом остатке, я делаю ЧЕТЫРЕ дела одновременно. И опять же одновременно мне в голову приходит некая глубокая мысль по поводу вёрстки пресловутого справочника, которой я решаю поделиться с дизайнером Яриком. Ну, про Ярика, волка-аьфу, матершинника и крамольника, я уже тут рассказывала не раз. Оборачиваюсь к нему, озвучиваю мысль… а мрачный Ярик, развёрстывающий свежую рекламу, к которому в этот конкретный момент обращается ещё и начальница рекламного отдела Татьяна Петровна, вдруг подскакивает и ревёт, как раненый в попу мамонт: – ВЫ ЧТО, ИЗДЕВАЕТЕСЬ?! Я НЕ МОГУ РАБОТАТЬ В ТАКИХ УСЛОВИЯХ!!! Я ВАМ НЕ МНОГОЗАДАЧНАЯ СИСТЕМА ВИНДОУЗ!!!!!! читать дальше После паузы мы искренне ржём. Я – в качестве многозадачной системы Виндоуз – ещё и потому, что вспоминаю одну гениальную статью своего гениального автора, пишущего нам из Китая под псевдонимом Александр Некитаев. Вот отрывок из неё: «Долгие годы кастрюльного плена закалили женщин, превратив их в системы одновременного реагирования на сотню входящих вызовов. Одной рукой помешивать борщ, другой отстирывать пеленки, ногой качая колыбель – для любой женщины это плёвое дело, в то время как мужчина в аналогичной ситуации перегрелся бы и завис…» Слабый пол мужчины эти. Ну что поделать…
Событием недели в одном из номероы нашей газеты стала вспышка серозного менингита в городе. Наша новостница Женечка даёт своей статье такой вот заголовок: «Ситуация с менингитом в городе остаётся неизменной». Я, естественно, стенаю: – Женя, ну что это за казёнщина?! Давай-ка придумай что-нибудь поживее. Повеселее! Попо.. зитивнее, блин! Ну и получила, конечно… Все с наслаждением заорали: – Менингит не спит! – Менингит не СПИД! – Менингит не метеорит! – Превед, менингид! – Здравствуй, дядя менингит! Плюнув, я в итоге гордо поставила свою версию: «Менингит: изменится ли ситуация?»
Я как-то уже писала о том, что самым большим геморроем – помимо всеобщего раздолбайства – являлись для меня рекламные статьи, написанные ЛИЧНО рекламоателями. Которые нельзя править, ибо деньги-же-плочены!! И вот к нам в город пришла фирма, поставляющая в магазины не замороженных, а охлаждённых цыплят. Тогда, пять лет назад, эдакое в нашем городе было новшеством. И фирма эта приносит к нам статью про своих хладных бройлеров. Один заголовок её чего стоил: «Охлаждённый цыплёнок – здоровый выбор здоровых людей!» А дальше – больше… …Теперь на отечественном рынке мяса птицы всё увереннее заявляет о себе новый игрок – охлажденная курятина… (НОВЫЙ ИГРОК! Шевченки там всякие, Зиданы бреются рядом с ОХЛАЖДЁННОЙ КУРЯТИНОЙ!) …Желто-зеленый логотип компании стал своего рода дресс-кодом для людей, которые уверены в том, что они едят, и знают, зачем они это делают… (Надень на себя логотип компании и узнай, ЗАЧЕМ люди едят!!!) …Нехитрые правила для выбора курицы гласят: птички должны иметь нормальную влажность… (О, эти влажные нежные ПТИЧКИ!!!) …Вы не только сможете порадовать близких изысканным лакомством, но и сэкономить время на разделке, освободившись для общения, хобби, любимых занятий… (А так бы разделывали, разделывали и разделывали круглосуточно в ПОТУ ЛИЦ!)
..или крыша едет, бряк звоночки... У меня в доме всё ещё кроют крышу. Следовательно, Интернета как нет, так и не было. Думаю, до конца недели. Или февраля. ХЗ, Посему грустно мне, бояре. Ещё и шеф на работе бдит, не побалуешь... Не теряйте.
Автор:T-ho & Nazenberg От меня: Чувствую себя Анной Петровной Керн, да... Примечание: имеется некоторый ООС моих котов, но ведь автор их, по счастью, не знает... Исходный пост:sillvercat.diary.ru/p185222072.htm Куррент музик:
- Что делать-то будем, Папаша? Желтый, наполненный теплым электричеством воздух таял на клочкастой шерсти Молодого. Круглые глаза подернулись дымкой, и кот чихнул, сморщив розовый, кнопкой, нос, утираясь пушистой лапой. Баб вело от смеси гангстерского шика и наивного очарования девочки-старлетки, с которой Молодой привык себя подавать. Папаша устало прикрыл слезящиеся от соли глаза. Капельки на хитиновой броне твари искристо вспыхнули. - Можем сплавить в бордель Иглесиасу, - подал голос Бывалый, безучастно глядя, как лапы дилера увязают в мехе, щекоча подушечки. Усилил хватку. - Не раздави его, - холодно сказал Папаша, пуская клубы горького дыма. Молодой снова чихнул. Привычку красть сигареты у туристов Папаша приобрел недавно, когда его статус в городе могла лично подтвердить любая шавка. Не для поддержания имиджа Крестного отца, скорее, плацебо, дарящее расслабление до дрожи в пышных усах. - Лучше сдохнуть, - прошипел таракан. - Тебе пошли бы чулки в сеточку, детка! - гоготнул Молодой, тут же замолчав под немигающим взглядом Бывалого. - Легко устроить, - усмехнулся Папаша, пуша хвост в серебристом дыму. - Заканчивай со своим вонючим куревом, - процедил Бывалый. Старый шрам, оставшийся еще со времен Дележа, неумолимо чесался. - Цыц, - цыкнул Папаша, обращаясь и к нему, и Молодому, который, не выдержав, все же тронул лапкой извивающегося таракана, - Засранец подослан Немым. Распространять заразу, сеять панику в рядах моих питомцев. Доносить. - Пустим его в круиз до Крыма, - кровожадно облизнулся Бывалый. - С бетонным тазиком на лапах, - мурлыкнул Молодой. - Дай, я расхуячу ему хребет, а потом подброшу бабе Немого в суп. - Заткнись, Молодой, - усмехнулся Бывалый, - Уверен, у Папаши есть идея занятнее. - Это мелкая сошка, - улыбнулся Папаша, - Нутром чую, Немого не устраивают результаты дележа. Это послание. Как это делают люди, перчаткой по морде. Старый хрен забыл вкус моих когтей. Что ж, вызов принят. Теплая не по-зимнему ночь гнала кровь по жилам. В воздухе пахло сенсацией. Папаша зажмурился от удовольствия, сохраняя непроницаемое выражение морды. - Не рыпайся, букашка, - ласково сказал Бывалый, приплюснув таракана лапой, - Интересно все равно не сдохнешь. - Мне насрать, - с вызовом плюнул таракан, - Немой получил то, что хотел. Мои люди получили то, что хотели. Все довольны. - Бывалый. - Вас понял. - Не греми, услышит. - Я аккуратно, шеф. - Что? Что такое? - возбужденно запрыгал Молодой. читать дальше - Сними конфорки, - лениво выдыхая дым, скомандовал Папаша, - будем играть в девяностые. Угадай, под какой конфоркой приз. - Снял, - буркнул Бывалый, облизываясь над сложенными в стопку конфорками. - Ювелир! - завистливо ахнул Молодой. Он был начинающим форточником, и еще пищал в коробке, когда Бывалый уже таскал Папаше колбасу с чужих дач. - Учись, пока я жив, - Бывалый спрятал польщенную улыбку в усы. Золотой зуб сверкнул в лунном свете. - Лучше в море... - сдав, прошептал таракан. - Лучше, - согласился Папаша, - Да не судьба. Вы не верите в предсказания астрологов, юноша? Зря. На вас порча. Вы родились тараканом. Снять не снимем... а вот накроет вас знатно. Хм... тепленькие. Креветками пахнут. - Нет... - упавшим голосом сказал таракан. - Малость поджарим, чтоб блестел, выведаем пароли и явки. Следующим номером будет сам Немой. Скажешь сразу - будешь просто раздавлен. Нет - Бывалый покоцает тебя перед смертью, он любит, когда на зубах хрустит. - Господи, нет... - Молодой. - Не греми, - злобное воодушевление Бывалого выдавал только покачивающийся влево-вправо хвост, - И не усердствуй, попортишь товарный вид. Она любит, когда красиво. - Она не любит тараканов вообще, - возмутился Молодой. - Что за ерунда, - поморщился Папаша, - какая женщина не счастлива видеть в доме дохлого таракана? Хороший таракан - мертвый таракан. Мы на службе, сынок. Дележ и женщины. - Дележ и женщины, - обреченно повторил Молодой. - Пизди других, защищай своих, - наставительно сказал Бывалый, - Поймешь, когда оскопят. Гуляй, пока дают, и не выеживайся тут. - Я понял, - буркнул Молодой. - Твой ход. - Я... я все скажу. только... уж лучше сразу, нахуй все, или... или... Чудовищный вопль пронзил густую предрассветную тьму. Папаша поморщился, и Молодой поспешно замурчал его любимую: - Шаланды полные кефали... - М-м-м, кефаль... - Умоляю, нет! Нет! - В Одессу Костя привозил... - старательно, но не без удовольствия выводил Молодой ломающимся голосом. Бывалый с наслаждением утер усы. - Куда конфорки? - шепнул он, одним глазом поглядывая на разомлевшего папашу. - Женщина уберет, - шикнул Молодой, прерываясь, - Сейчас не успеем. - Всегда не успевали, - пожал плечами Папаша, одним слитным жестом вытаскивая новую сигарету, поджигая и ловя пастью, - В прошлый раз вообще пришлось заблокировать дверь. - Клиент не кололся, - прорычал Бывалый, - А Молодой на стреме не сработал. Легче, легче, - хмыкнул он, глядя, как тот скрипит зубами, - У всех бывает. - Молодой, чего замолчал-то? - щурясь от свежего дыма, недовольно спросил Папаша. - Пусть Бывалый тоже поет, - проворчал котенок, - Али таракашкой подавился? - Я только за ногу куснул, - отмахнулся тот, - Горьковат, с-с-сука. Хвои нажрался. - Поехали, - тихо сказал Папаша. И три голоса: басовитый, с хрипотцой, прокуренный баритон и тоненький тенорок затянули: И все биндюжники вставали Когда в пивную он входил Синеет море за бульваром Каштан над городом цветет И Константин берет гитару И тихим голосом поет Я вам не скажу за всю Одессу Вся Одесса очень велика Но и Молдаванка и Пересыпь Обожают Костю-моряка - Задрали глотки драть! - завопили с соседней улицы, - Четыре утра, охренели!! - Заткнись, Серый, - клокочуще расхохотался Бывалый, - В нашем городе поем, когда припрет, понял меня? Молодой счастливо зажмурился, приваливаясь к Бывалому пушистым боком. Петь хотелось до одури. Папаша выгнулся, выпуская когти, и ловко выдохнул три кольца подряд, красуясь. Труп таракана красовался на полу кухни, заботливо перенесенный на самое заметное место. Три пушистых хвоста покачивались в такт лихой моряцкой песне. Шаланды, полные кефали, проплывали мимо, сверкая боками в лунном свете.
*** - КОТЫ-СУКИ! - взвыли с кухни. Папаша приоткрыл яркий глаз и усмехнулся в усы. - Потом поблагодаришь, женщина, - проворчал он, дернув ухом.
*** - ...и ты представь, решетка не снята! А конфорки... - Не болтай, кругом враги, - поморщился кот, нажимая лапкой на "сбросить". Курить хотелось неимоверно, до зуда в лапах. Чихнув в ответ на потрясенный взгляд, он прошествовал мимо, высоко задрав хвост. Немой выл в гараже. - Когда-нибудь, - Папаша шевельнул усами, чувствуя приближение ночи, - Когда-нибудь. - Дележ вообще бывает окончательным? - недовольно спросил Бывалый, появившийся, казалось бы, из ниоткуда. Его шерсть пахла чужими духами и сервелатом. - Молодой водил, - смущенно пояснил он на насмешливый взгляд шефа, - Чего ты... да... перестань... - Не бывает окончательного Дележа, Бывалый, - сняв пристальный взгляд, произнес Папаша, - Всегда есть недовольные. И в этом вся прелесть. Пока есть Дележ, жизнь - это жизнь. - Это прозвучало бы пафоснее, если бы ты не вылизывал яйца в этот момент, - мрачно ответил Бывалый. - Да ну? - искренне удивился Папаша, - А по-моему, это как раз уместно. Яйца в критериях успешной жизни я не осветил, но это было очевидно... - Ты хуже Молодого иногда, - хрипло рассмеялся Бывалый, - Детали от второй... - Потом, - отмахнулся папаша, - Меньше жрать будут. Лихорадочный стук клавиш. - Мы опять коты-суки? - высунул круглую голову из кустов Молодой. - Да хоть куклачевские шлюшки, - сплюнул Бывалый, - пиар не повредит.
Название: Чёрная Маркиза Автор: Альфа-тим Размер: мини, 4399 слов Пейринг/Персонажи: ДюмаТиш /ГюгоДидье, ЖуковГрир/ГамлетМоран, Джек ЛондонЖаклин, Дон КихотЛукас, РобеспьерМарк Категория: гет, слэш Жанр: романс Рейтинг: R Краткое содержание: в команду пиратского корабля Альфы, как в корзинку с клубками и котятами, попадает канониром красавчик-Гамлет...
* * *
— Дидье, что там за шум внизу? Глубокий женский голос музыкой прозвучал в убогой комнатушке над трактиром. Неохотно поднявшись с разворошенной постели, Дидье босиком прошлёпал к двери и прислушался. — Мальчишка капитана Грира, канонир, затеял скандал, Маркиза. — Эдвард Грир? Грир-Убийца? Он здесь? В голосе женщины прозвенели тревога и негодование. «Но не страх», — с гордостью подумал Дидье. В этом мелодичном голосе не было страха, даже когда Тиш стояла с пистолетами в руках на палубе «Чёрной Маркизы», глядя, как надвигается на них испанский корвет. — Что за мальчик? — нетерпеливо спросила она. Дидье пожал плечами, натянул рубаху и зевнул. После того, что только что творилось в этой постели, им стоило поспать хотя бы часок. Чтоб черти забрали этого Грира и его любовничка! — Одно скажу, сломать этого Морана Убийце не удалось — вон как разоряется… Отчаянный молокосос. Patati-patata! Чепуховина! Оставь их, Маркиза, зачем они тебе? — безнадёжно пробормотал он, завороженно наблюдая, как Тиш ищет сорочку в ворохе сброшенной одежды. Они всегда торопились оказаться в постели — словно в последний раз. «Когда-нибудь так и будет», — сумрачно подумал Дидье, но тут же поспешно прогнал эту мысль. Старпом, боцман и кок «Чёрной Маркизы» Дидье Бланшар свято верил, что позволять себе дурные мысли — значит накликать беду. Тиш встряхнула своё вишнёвое атласное платье. — Дидье? — пропела она, лукаво взглянув на него. — Ты там что, окаменел? Одна часть его тела уж точно окаменела вновь. Тиш провела пальцами по его скуле, ласково заглянув в растерянные глаза. — Зашнуруй мне корсаж, — попросила она, проворно собирая чёрные кудри в тяжёлый узел. Дидье со вздохом потянул за ленточки корсажа, жадно глядя на обнажившуюся гибкую шею и гадая, как он теперь застегнёт собственные штаны. Хмыкнув, он вновь пожелал, чтобы Морской Хозяин вогнал трезубец в глотки Гриру и его красавчику, так не вовремя затеявшему свару.
* * *
— Вы, проклятые трусы, вы же знаете, что я — лучший канонир здесь! Неужели никто из вас не хочет меня нанять?! Услышав в ответ взрыв хохота, Моран до крови закусил губу. — Грир-Убийца тебя хочет, а мы не хотим ему перечить, малыш, — прогудел Ульф, капитан «Наяды», со стуком поставив кружку на стол. Жаклин Делорм, владелица «Сирены», тонко улыбнулась, поправляя золотисто-рыжие локоны. Из-под полуопущенных ресниц она пристально разглядывала Грира, молча наблюдавшего за действом. Жаклин задумчиво повертела браслет на тонком запястье. У неё были свои планы относительно Грира, и она пока не могла определить, как в них вписывается Моран, имеет ли этот красавчик какое-то значение для Грира или это просто очередная его игрушка. Жаклин покривилась — брезгливо и незаметно. — Никто здесь не станет перечить Убийце, — с готовностью поддакнул Сильвестр, штурман «Свирепого». — Так что, парень, брось разоряться без толку, пей свой ром и возвращайся на «Разящий». — Никогда! — крикнул Моран, судорожно сжимая кулаки. Грир мрачно усмехнулся. Никуда мальчишка не денется. Завсегдатаи трактира чётко обрисовали ему сложившийся расклад. Морану нравится беситься, только и всего. Грир неожиданно задумался над тем, какая подоплёка кроется за неистовым желанием мальчишки уйти от него. Ну да, в первую ночь он взял его силой и хитростью, опоив и связав. Но ведь после этой бешеной ночи были и другие, когда мальчишка приходил к нему сам. Сам! — Чем ты недоволен, Моран? — насмешливо бросил Грир. Парень стремительно повернулся к нему, как готовая к броску кобра. Синие глаза его пылали. — Я тебе не раб! Я свободен и желаю уйти! — Желай на здоровье, — лениво протянул Грир. — Но никто здесь не возьмёт тебя канониром. Разве что… — он выдержал долгую паузу, — шлюхой в этот кабак. Раздался новый взрыв хохота, и капитан «Разящего» тоже торжествующе рассмеялся. Но смех его оборвался, как и шум вокруг, едва он почувствовал у горла ледяное острие кинжала. Мальчишка и вправду был быстрым, как змея, подумал Грир со странной гордостью. Глядя в его сузившиеся глаза, ставшие сейчас совсем чёрными, он проговорил: — Ну давай, Моран, сильнее, чего ты ждёшь? Сильнее! Вот что хрипел мальчишка прошлой ночью, выгибаясь под ним. И по тому, как дрогнуло что-то в глазах Морана, Грир понял, что и тот это вспомнил. — Мне нужен канонир, — прозвенел вдруг над их головами ясный женский голос. В мёртвой тишине Моран медленно отнял клинок от шеи Грира. На ступенях лестницы, ведущей наверх, стояла женщина в вишнёвом платье, вскинув черноволосую голову так, словно её венчала корона. Золотисто-смуглая кожа её сияла в свете ламп, сияли огромные глаза цвета дымчатого топаза. Оглядев остолбеневших гуляк, она не спеша начала спускаться вниз, постукивая каблучками. — Маркиза! — испуганно и восторженно охнул кто-то. — Чёрная Маркиза! Ведьма! — подхватили остальные. Жаклин Делорм снова брезгливо скривила губы, теперь уже в открытую. Боже, почему лихие корсары при виде этой никчемной развратной кошки превратились в раскисших на солнце медуз?! Под гул голосов маркиза Летиция Ламберт, Тиш, прошествовала среди поспешно расступавшихся гуляк и остановилась перед Гриром, возле которого оцепенело замер Моран. Следом за ней шёл парень лет двадцати пяти, русоволосый и ладный. Его рука сжимала пистолет за поясом, зелёные глаза зорко следили за всем вокруг, но на губах играла беспечная ухмылка. Грир знал, что и в разгаре боя, и в разгаре попойки этот чертяка Дидье будет так же бесшабашно улыбаться. «И с такой же улыбкой умрёт за свою Маркизу», — горько подумала Жаклин. Сердце её больно сжалось. Грир неторопливо стёр батистовым платком струйку крови с шеи и лениво вскинул бровь: — Несправедливо лишать меня канонира, Маркиза. Их глаза встретились — её, светлые и ласковые, как тихое озеро, и его, тёмные и грозные, как ночь перед штормом. — Я заплачу за него, — сказала Тиш, таинственно улыбаясь. — Но сначала… Она мягко взяла онемевшего Морана за подбородок: — Ты действительно хочешь уйти от него, мальчик? Теперь в её топазовые глаза впился отчаянный взгляд Морана. — Да! — сглотнув, сипло отозвался тот и гневно вывернулся. — Да, хочу! Тиш ещё мгновенье смотрела в его полные мольбы и злобы глаза, а потом кивнула и обернулась к Гриру: — Какой выкуп ты хочешь за него, Грир-Убийца? — Может быть, тебя, Маркиза? — растягивая слова, осведомился тот и хищно усмехнулся. Жаклин начала решительно проталкиваться вперёд. Она должна была наконец обратить на себя внимание Грира. О, мужчины! Почему все они думают не головой, а тем, что ниже пояса?! Улыбнувшись, Тиш опустила ресницы и вымолвила: — Вот то, что по-настоящему ценно. И в её пальцах возник камень, равного которому здесь не видели — бриллиант величиной с голубиное яйцо, остро сверкнувший всеми своими гранями. Раздался общий восторженный стон. А Грир, отбросив напускную ленцу, молнией вскочил и упёрся кулаками в столешницу. — Ты обезумела, женщина?! Ты отдаёшь за какого-то сопляка алмаз, который стоит дороже десятка галеонов с полным вооружением?! — Да, — с прежней загадочной полуулыбкой подтвердила Тиш. Жаклин прикусила губу, едва удержавшись от негодующего возгласа. Ещё не время. — Ты показываешь его, — Грир зловеще понизил голос, — всем бродягам в этой вонючей дыре, а тебя защищает всего один такой же молокосос?! — Да, — серьёзно кивнула Маркиза, а Дидье искренне расхохотался. — Ты понимаешь, — почти прошипел Грир, — что я могу просто отобрать у тебя этот камень? — Нет, — невозмутимо ответствовала Тиш. — Ты — мужчина и капитан, Эдвард, я доверилась тебе, и ты не уронишь свою честь так низко. Взгляды светлых и тёмных глаз вновь скрестились, как сабельные клинки. Зелёные глаза Жаклин презрительно сузились. — Согласен, — хрипло бросил Грир. — Забирай этого сопляка, Маркиза. Но… — Он снова понизил голос до вкрадчивого шёпота: — Рано или поздно он всё равно вернётся ко мне. — Никогда! — выкрикнул Моран, но Грир будто не слышал его. — Я тебя предупредил, Маркиза. — Я тебя поняла, Эдвард, — мягко отозвалась Тиш. — Скрепим же нашу сделку свидетельствами. — Кто здесь безумен, так это ты, капитан Грир! — отчеканил вдруг резкий высокий голос, и Жаклин выступила из-за спин ошеломлённых корсаров. — Разве это сделка? Камень наверняка фальшивый! Она нетерпеливо пощёлкала пальцами в перстнях, глядя на Тиш в упор — пренебрежительно и гневно. С минуту Грир пристально рассматривал обеих женщин, а потом, расхохотавшись, властно протянул руку. Тиш подняла брови, помедлила и, улыбнувшись, легко уронила камень в широкую ладонь капитана. Тот молча протянул его француженке. Жаклин придирчиво оглядела бриллиант, повертела, изучая игру света в гранях, подышала на него, недоверчиво пробормотав: «Что ж, не затуманился…». А потом провела по его сияющей поверхности невесть откуда взявшимся маленьким кинжалом. — Ни царапинки, — удовлетворённо констатировал Грир, забирая камень обратно. — Зови своих свидетелей, Маркиза! Тиш снова остро взглянула в отчуждённое лицо маленькой француженки и тихо спросила: — Кто вы? Жаклин вызывающе вздёрнула подбородок и скрестила на груди изящные руки, будто заслоняясь от её взгляда. — Та, на кого твои гнилые чары не действуют! — Ого! — снова рассмеялся Грир. — Малышка кусается! Тиш ещё несколько мгновений смотрела на Жаклин, а потом тряхнула головой и отвернулась. — Вот мои свидетели. Огонь! Полено в очаге вдруг треснуло, извергнув сноп искр — и стоявшие рядом пираты с руганью отскочили. — Вода! — неумолимо продолжала Тиш. Из кружек на столах выплеснулась янтарная жидкость, и раздался новый взрыв ругательств. — Ветер! Окна и дверь трактира распахнулись под порывом бриза, взметнулись занавески, взметнулись юбки Жаклин, и та поспешно подхватила их. Кто-то поднял слетевшую с её плеч кружевную пелерину. Резко обернувшись, француженка встретилась взглядом с зелёными, как морская вода, глазами Дидье, так похожими на её собственные. — Je te connais, ma puce? — тихо и быстро спросил он. «Я тебя знаю, девочка?» Нет, он не знал её. Проведя с ней ночь тогда, два года назад, когда она утешала его, пьяного, горюющего по своей развратной ведьме, он её даже не запомнил! Жаклин выхватила у него пелерину и порывисто отвернулась, не размыкая поджатых губ. — Хватит! — пророкотал Грир. — Я не возьму назад своего слова. И это, кстати, была не вода, а ром. Тиш негромко рассмеялась: — Это ещё лучше, Эдвард. Ещё лучше. Дидье без церемоний дёрнул Морана за локоть и гаркнул: — Ходу! Отвернувшись от них, Грир взял со стола кружку и вздрогнул, когда на его запястье легли унизанные перстнями пальцы. — Пусть уходят, капитан, — обронила француженка, с улыбкой подливая ему ром. — Я Жаклин Делорм, хозяйка «Сирены», и я давно хочу кое-что обсудить с тобой. ...Увязая в песке, Тиш, Дидье и Моран добежали до шлюпки, пришвартованной у старого причала. Моран приготовился было грести, но Дидье отвязал причальный канат и повернул какой-то рычаг. Шлюпка, как пришпоренная лошадь, рванулась вперёд сама собой. Канонир потряс гудевшей головой, опускаясь на дно странной посудины, и провёл рукой по лбу. Лоб был в испарине. Впереди вырастал высокий тёмный борт «Маркизы». Наверху торчали две улыбавшиеся физиономии. Их обладатели что-то радостно выкрикивали. Дидье уцепился за сброшенный трап и начал проворно карабкаться на борт. Канонир, пошатнувшись, шагнул следом. Палуба ходуном ходила под его ногами, будто в шторм. Он судорожно вцепился в протянутую руку Дидье, а потом с негодованием отшатнулся. Он что, дитя малое?! А, вот что он должен сказать им прямо сейчас! Моран дождался, пока Тиш спрыгнет на палубу, и выпалил, сжимая кулаки: — Не думайте, что купили меня! Я ему не был рабом и вам не буду! Я не просил… — Дидье! — испуганно вскрикнула женщина, подхватывая его. — Он весь горит! Это было последним, что услышал Моран, проваливаясь в темноту беспамятства.
* * *
Там, во тьме, он услышал песню. Мелодия текла как прохладный ручей в обжигающей пустыне его бредовых видений. Моран метался в постели, и ему мерещились то заплаканные лица матери и сестры, то капюшон палача, деловито набрасывающего петлю на шею Эдварда Грира, то горящий, как факел, корпус «Разящего». — Пить! — простонал он, едва шевеля распухшим языком. Чья-то ладонь коснулась его лба, а потом приподняла пылавшую голову. Возле его запёкшихся губ возник твёрдый край стакана, и в рот проникли благодатные струйки воды. — Не торопись, — прозвучал над ним мягкий голос, и Моран с трудом разлепил зудящие веки. Склонившееся над ним женское лицо было прекрасным, как лик Мадонны, и он, забыв о жажде, зачарованно на него уставился. — Я в раю? — прошептал он. Раздался мелодичный смех. — Говорю же, не торопись, — повторила женщина, и тут Моран узнал её. Летиция Ламберт. Тиш. Он на «Чёрной Маркизе», он в безопасности! — Всё хорошо, — ласково подтвердила женщина. — Спи, малыш. Малыш! Моран собрался было возмутиться, но целительный сон накрыл его, будто тёплым одеялом. Засыпая, он опять слышал колыбельную, баюкавшую его, словно материнские руки. Когда он снова открыл глаза, то уже понимал, что находится в каюте «Чёрной Маркизы». Витые стрелки старинных часов у переборки показывали два — пополудни, если судить по солнечным лучам на полу. А у его изголовья сидел мальчишка — худой, белобрысый, загорелый, и увлечённо читал растрёпанный том, разложив его на коленях. На вид мальчишке было лет пятнадцать. Моран облизнул губы и спросил: — Ты кто? Вздрогнув, паренёк заложил страницу пальцем и серьёзно поглядел на Морана: — Я? Я Марк. Тиш сказала — подежурь, он пить захочет. Хочешь? — Что у тебя за книга? — осведомился Моран, осушив полный стакан кисловатого питья, неловко налитого Марком из кувшина. — «Трактат о небесной механике» Лапласа, — с готовностью доложил Марк, и голубые глаза его загорелись. — Так интересно! — Почитай мне, — попросил Моран. Ему вдруг тоже стало интересно. И понравилось, как звучат эти слова — небесная механика! — Луна обращается вокруг Земли по эллипсу, то приближаясь к ней, то удаляясь от неё, — начал Марк, раскрыв книгу. — Однако это движение под действием земного тяготения только в первом приближении происходит по законам Кеплера. Моран заморгал, пытаясь представить, о чём идёт речь. Кроме того, он вдруг с ужасом осознал, что вся выпитая им сейчас и накануне жидкость усиленно просится наружу. — Солнце своим притяжением действует на это движение Луны как возмущающее тело. Лунная орбита, как и её положение в пространстве, непрерывно меняется… Канонир удручённо поёрзал на постели. Необходимо было срочно сообщить о своих плотских надобностях, но как?! — Nombril de Belzebuth! Пупок дьявола! Марк, да ты уморишь нашего больного! — прозвучал весёлый голос, и Моран, вскинув глаза, узнал Дидье. В руках у того был поднос с дымящейся миской. — Он меня сам попросил, — обиделся Марк и, бережно прижимая к груди свою книгу, выскочил на палубу. — Попросил, — вздохнул Моран, глядя, как Дидье устраивает поднос на столике. — Я… сколько я уже тут лежу? — Третьи сутки, — отозвался Дидье. — Маркиза говорит, у тебя… — Он почесал в затылке. — Родильная горячка! — Чего-о? — То есть нервная, нервная горячка! — захохотал старпом ему. — У меня-то никогда не будет ни той, ни другой, nombril de Belzebuth! Моран закатил глаза, не зная, сердиться ему или смеяться. — Ты что, обиделся? — Дидье оборвал смех. — Брось, друг, я же пошутил. Или, может, ты отлить хочешь? Моран, лишившись дара речи от столь безмятежного вопроса, только молча кивнул и отбросил одеяло, с облегчением обнаружив на себе рубаху. — Мыться будешь? — продолжал бомбардировать его дикими вопросами Дидье. — Ну что ты встал столбом? Сюда иди! Он втолкнул Морана в какой-то закуток в углу каюты и горделиво провозгласил: — Ты и в Версале такого не увидишь! В глубине закутка обнаружился предмет, в назначении которого сомневаться не приходилось — стульчак. А вот для чего нужна была округлая штуковина с дырками, торчащая из потолка у входа? — Ручку поверни! — скомандовал Дидье и захохотал, услышав вопль Морана, облитого тёплой водой с головы до пят. — Марк с Лукасом опресняют морскую воду. А греется она от солнышка. Плескайся, друг! Наконец Моран, в свежей рубашке и отмывшийся до скрипа, с волчьей жадностью накинулся на суп. Он только мычал, поддакивая непрерывно тараторившему Дидье, но тот в связных ответах не нуждался. — Я в этих ихних штуках ничего не смыслю. Главное, что они смыслят! Ты думаешь, как мы вчетвером с бригом управляемся? А это всё Марк да Лукас! — Вам действительно нужен канонир? — перебил его Моран. Дидье энергично кивнул: — За этой механикой живой человек следить должен. А в бою — тем более. Хотя мы редко в бою бываем. Не нарываемся. Когда маркиз Ламберт погиб… — Маркиз? — Ну да, — с глубоким вздохом подтвердил Дидье. — Муж нашей Тиш. Её мать была рабыней семьи Джоша Ламберта, там, на островах, и Тиш родилась рабыней. Джош влюбился в неё и женился, тогда его отец проклял их и изгнал. У Морана голова пошла кругом от этого простого рассказа. — Тогда, — спокойно продолжал Дидье, — Джош купил этот бриг, назвал его «Чёрная Маркиза» в честь Тиш и стал капитаном. А когда он погиб в сражении с испанцами, Тиш хотела продать «Маркизу», но не смогла. Это всё, что у неё от Джоша осталось. Ну и я, — он грустно усмехнулся, — от старой-то команды. А потом появились Марк с Лукасом. Вот так-то, друг. — Почему ты называешь меня другом? — выпалил Моран, а Дидье хмыкнул — Не враг же? Значит, друг. — Люди все… враги, — убеждённо проговорил Моран, и старпом рассмеялся: — Да брось ты! Зачем тогда жить? Моран протестующе мотнул головой. Глаза у него сами закрывались. Старпом забрал у него миску и заботливо натянул одеяло повыше: — Враги у него все, вот выдумал… Спи. Здесь тебя никто не обидит. Это была сущая правда. Проведя последние пять лет своей девятнадцатилетней жизни в непрерывной войне со всем и вся, Моран никак не мог поверить, что где-то может существовать мир, подобный тому, что царил на «Чёрной Маркизе». Зайдя утром в каюту, Тиш, как заправский доктор, заглянула ему в глаза, оттянув нижние веки, заставила высунуть язык и пощупала пульс. И он, скрепя сердце, всё это ей позволил. Услышав, как он мрачно сопит, она рассмеялась и пригладила ему растрёпанные волосы: — Я на тебя не покушаюсь, канонир. Ты можешь уйти в любом порту. Но я бы хотела, чтоб ты остался. — Я тоже, — выпалил Моран, заливаясь краской и отчаянно стыдясь этого. А потом примчались близнецы. Марк и Лукас были похожи, как две капли воды, и было им не пятнадцать, а двадцать лет от роду, но вели они себя как пятилетки, организуя всевозможные каверзы. То и дело Моран со смехом наблюдал, как они улепётывают от грозящего им линьком и небесными карами Дидье. Как-то Лукас гордо вручил старпому механическую швабру для «апробации», как он выразился. Через минуту швабра уже гналась за беднягой Дидье, как взбесившаяся шавка, только что не лаяла. Близнецы катались по палубе от сеха, впрочем, как и Моран. Дидье вскарабкался на мачту, где сидел, ругаясь на чём свет стоит, пока Тиш, высунувшись из камбуза, не пригрозила, что лишит близнецов не только ужина, но и завтрака. Неохотно забрав швабру, те в очередной раз спаслись бегством от спрыгнувшего с мачты разгневанного старпома. Но, какой бы безмятежной не стала жизнь Морана, предчувствие грядущей беды не покидало его. Он точно знал, что Грир-Убийца не оставит их в покое. И он с обрывавшимся сердцем понимал, что хочет этого, хочет снова встретить Грира — хотя бы в бою, но не смел себе в этом признаться. Измученный предчувствиями, терзаемый бессонницей, Моран вышел однажды ночью на палубу и вдруг услышал доносившийся из каюты Дидье тихий смех и перешёптывания. А потом — протяжный, сладкий женский стон. Тиш! Моран прирос к палубе, впитывая раздававшиеся из каюты звуки плотской любви — вздохи, всхлипы, предательский скрип койки, шлепки тела о тело, невнятный прерывистый лепет и снова стоны… Очнувшись, он рванулся прочь, не зная куда. Добежав до юта, бросился ничком возле шлюпки и зажмурился, уткнувшись лбом в сырые доски. «Рано или поздно он всё равно вернётся ко мне…» — Никогда, слышишь, скотина, никогда! — шептал Моран, кусая губы. Тут и отыскал его Дидье, взлохмаченный, босой, в одних штанах. Неловко потоптался рядом и сел на палубу, скрестив ноги. — Я её люблю, — очень просто сказал он. — Всегда любил. Ещё мальчишкой-коком при Ламберте. Потом его убили, а она чуть рассудком не тронулась. Ходила, как тень, по кораблю и вроде как всё Джоша вызвать пыталась. — Дидье потёр лоб. — А я тоже ходил и ходил за нею… а однажды ночью услышал, как она рыдает, будто у неё сердце разрывается… и просто зашёл к ней в каюту. Так всё и началось. Хотя мне нипочём её не заполучить, я знаю. — Но ты уже заполучил её, — недоумённо моргнул Моран. Дидье усмехнулся: — Не-ет, друг. Она меня не любит. Она никого не любит после Джоша. Хотя… — Он помедлил, раздумывая, и закончил: — Она иногда западает на кого-нибудь и уходит с ним. — Что? — ахнул Моран. — И ты об этом так… спокойно говоришь?! Старпом повёл плечом: — Они — не Ламберт. И она всегда возвращается ко мне. — Надо драться за неё! — выдохнул Моран, не зная, презирать или уважать Дидье за эдакое. — Она же твоя! — Не моя, я же сказал, — твёрдо возразил тот. — И с кем мне драться-то — с ней, что ли? Моран потёр лицо ладонью. Он не мог даже вообразить, что мог бы простить такое… Гриру. Какого дьявола, при чём тут Грир?! Он неистово замотал головой: — Но это… больно! Она должна понимать, как тебе больно! Дидье улыбнулся мимолётной горькой улыбкой, так не походившей на его обычную бесшабашную ухмылку: — Nombril de Belzebuth! Я никогда ей этого не покажу. Он отрешённо посмотрел вдаль, туда, где свинцовые волны смыкались с горизонтом. А потом перевёл взгляд на Морана: — Прости, друг. Ты расстроился. Я не хотел. Он похлопал канонира по плечу и будто растворился в предрассветной туманной дымке.
* * *
Островок, куда держала курс «Маркиза», Тиш называла Калиенте — Горячий. Не только потому, что там находилось озеро с целебными источниками. С этим местом у неё было связано столько воспоминаний о жарких часах, проведённых там с Джошем, что отныне она приходила туда только в одиночестве. Хотя Дидье отчаянно мечтал оказаться там с нею. Пусть мечтает. Тиш жёстко усмехнулась, а потом покаянно вздохнула. Да, она использовала Дидье Бланшара — к своему и его полному удовольствию. Пресвятые угодники, как же он был хорош в утехах! Мало кто из тех, с кем она ложилась после Джоша, мог с ним сравниться. И он был весёлым, Дидье. И добрым. Но она не любила его, и в том её вины не было! Её любовь покоилась на дне возле острова Сент-Лусия, где «Маркизу» застигли испанцы. Именно Дидье спас Тиш тогда, выдернув из ледяного водоворота безумия, грозившего поглотить её рассудок, растопив этот лёд своим щедрым теплом. Ах, Дидье… Тиш плотно сжала губы. Не всё ли равно, кто теперь рядом с нею, если это не Джош?! Она знала, что может завладеть душой и телом любого мужчины, которого пожелает. И не собиралась от этого отказываться. Она вспомнила надменный взгляд маленькой француженки там, в трактире. Оскорбительный взгляд. «Гнилые чары», patati-patata! Пусть эта Жаклин умна, что с того? Ей поневоле приходится пользоваться умом, раз Господь недодал ей женских чар! Тиш потянулась всем телом и улыбнулась. Эта крошка ей просто завидует.
* * *
По сравнению с громадой «Разящего» «Сирена», покачивавшаяся на волнах невдалеке от него, выглядела совсем хрупкой. Как и её хозяйка рядом с Гриром. Но хрупкой она не была. — Я не за этим пришла, Эдвард, — ровно сказала Жаклин Делорм, бестрепетно глядя в глаза капитану «Разящего», и тот неохотно убрал ладонь с её бедра, проворчав: — Думаешь, я позволю тебе уйти нетронутой? — Думаю, да, — непринуждённо подтвердила француженка и весело рассмеялась, услышав ругательство Грира. Тот сидел, упёршись локтями в стол, в расстёгнутом камзоле, со стаканом в руке. Жаклин, — тоже в камзоле, только застёгнутом, и в мужских бриджах, — откинулась на спинку кресла. Грир невольно залюбовался игрой света на её распущенных волосах. Маленькая рыжая чертовка. Маленькая и храбрая! — Обещай подумать над тем, что я предложила, Эдвард, — Жаклин снова наклонилась к нему, вертя в пальцах бокал. — Ост-Индская торговая платит хорошо. Это выгодней, чем гоняться за испанцами по всем Карибам, и без зряшного риска. — Я люблю рисковать. И я не только за испанцами гоняюсь, — оскалился Грир, а женщина сердито воскликнула: — Тебя повесят за это! — Зато я свободен! — Грир закрыл глаза, спасаясь от её почти презрительного взгляда. — Мне нужна «Маркиза», вот и всё. С этим кораблём я буду непобедим. Он волшебный. — Волшебный! — раздувая тонкие ноздри, передразнила его Жаклин и порывисто встала. — Ты же умный человек, Эдвард, что за чушь ты городишь! —— Ты ненавидишь Маркизу, а она ведь тебя даже не знает… — протянул Грир и тоже поднялся. — Почему? Потому что она раздаёт свои прелести даром, когда их можно выгодно продать? — Как ты смеешь?! — прошипела Жаклин и замахнулась, но ударить не успела — ладонь Грира молниеносно сомкнулась на её запястье. С минуту они стояли, сверля друг друга взглядами, а потом француженка негромко произнесла: — Она просто развратна. Но все вы… — в голосе Жаклин прорвалась неподдельная горечь, — вы все опьянены ею! Женщина на миг опустила ресницы, а потом подняла взгляд — холодный и острый. — В Порт-Ройяле, Эдвард, я отведу тебя к лучшим ювелирам, чтобы они оценили алмаз, который она всучила тебе. Ты убедишься, что она тебя обманула. — Если ты поможешь мне её настичь, — хрипло вымолвил Грир, — так и быть, я запродам свою шкуру твоей Ост-Индской. Торжествующе улыбнувшись, Жаклин небрежно похлопала его по руке.
* * *
Безмятежные дни на «Маркизе» сменялись безмятежными ночами. Дидье и Тиш часто пели на палубе, звенела гитара Лукаса, Марк показывал всем созвездия в небе с помощью какого-то диковинного прибора, а Тиш смеялась и тормошила его, как девчонка. Всё это было так непривычно и так чудесно, что глаза Морана невольно наполнялись слезами, и он торопливо уходил в каюту, мрачно думая, что совсем раскис на этом волшебном корабле. Однажды ночью он подскочил на койке с отчаянно колотившимся сердцем. Ему приснился Грир. Вернее, первая ночь с Гриром, когда Моран очнулся, задыхавшийся, опоенный дурманом, который Грир подсыпал ему в вино, сделав лёгкой добычей. Очнулся, чтобы бессильно биться в его беспощадных руках, корчиться от боли и унижения под его твёрдым телом. От боли, унижения и… блаженства. Моран замычал от отвращения, швыряя на пол скомканную простыню в липких пятнах собственного семени. Тело, проклятое тело. Он угрюмо усмехнулся, прислонившись к переборке. Ему нужны были эти ночи. И пьянящее ощущение опасности, исходившее от Грира — опасности, силы и страсти. Страсти, обращённой к нему, Морану. Он застонал, утыкаясь пылающим лицом в ладони. Следующей ночью ему приснилось, как Грира казнят. Всё, как тогда, в бреду: чёрный капюшон палача, верёвка, охватившая шею капитана. Вызывающая усмешка на его осунувшемся лице. Сапог, выбивающий бочку у него из-под ног. Моран проснулся от собственного вопля. А вечером на море опустился туман — такой непроглядно густой, что «Маркиза» была вынуждена бросить якорь. — Там что-то есть, — пробормотал Марк, таращась в туман. — Русалка! Хочу русалку! — весело выпалил Лукас. — Прабабушка-покойница, старая греховодница! — рявкнул Дидье. Или… «Разящий». Моран даже закашлялся. Тиш ничего не сказала, только взглянула своими громадными глазами — прямо в душу Морану. — Развеешь туман, Маркиза? — с надеждой выпалил Дидье. — Попробую. Ступайте вниз, — тихо вымолвила она. И запела. Почти неслышная песня будто толкала их в спины, когда они торопливо спускались на ют. Внезапно Лукас замер. Державшийся за него Марк схватил Морана за руку, а тот вцепился в плечо Дидье. Так они и застыли, будто дети, увидевшие призрак. Призрак скользил мимо, почти неразличимый в тумане, бесшумно, без скрипа снастей — огромный чёрный фрегат, ощетинившийся жерлами пушек. Сейчас ударит колокол, раздастся топот ног, крики тревоги, грянут выстрелы... Но никто на борту фрегата не заметил «Маркизы», тенью промелькнувшей рядом. — Лукас! — прохрипел Дидье. — Придумайте что-нибудь, чтоб побыстрее удрать! Моран, ступай к пушкам. Шуруйте, nombril de Belzebuth! Близнецы растворились в тумане, и Моран последовал их примеру. Но отправился он не к пушкам, а в свою каюту. Он узнал бы этот корабль в любом тумане. «Разящий»! Моран взял лист бумаги, быстро нацарапал: «Чтоб вы не думали, что я упал за борт», и оставил записку на постели. Он именно упал… и падал всё ниже и ниже, навстречу гибели, но поделать с этим ничего не мог. Маленькая шлюпка бесшумно опустилась на воду позади судна. Моран не умел пользоваться её волшебным механизмом. Он просто вставил вёсла в уключины и начал грести — к тому месту, где остался «Разящий». «Маркиза» быстро удалялась — так быстро, что он различал только её силуэт. А потом и тот пропал. Грир нипочём их не найдёт. Но он, Моран, найдёт Грира. Он кусал губы, пытаясь удержать слёзы, но те всё равно катились по щекам — горькие и солёные, как морская вода. Наконец Моран утёр лицо локтем и прерывисто вздохнул, бросив вёсла. Перед носом шлюпки вздымался гордый корпус «Разящего». «Рано или поздно он всё равно вернётся ко мне». Моран стиснул зубы и на мгновение низко опустил голову. А потом выпрямился в шлюпке во весь рост и закричал: — Эй, на «Разящем»! Мне нужен ваш капитан!
Название: Улей Автор: Альфа-тим Размер: мини, 2758 слов Персонажи/Пейринги:Дон КихотАлек, ДрайзерТеодор, ЖуковВизтеслав, ШтирлицКейн Жанр: фантастика, мистика, ангст Категория: преслэш Рейтинг: R Краткий сюжет: Алек, сам того не желая и упираясь всеми частями тела, получает повышение по службе с подачи своего напарника Теодора и его коллеги Визтеслава. Глава Монсеньоров поддерживает предложение и берет Алек в свою Триаду оперативником и стрелком. А на следующий день после повышения, всех четверых ждет зачистка Улья, в котором завелась какая-то нечисть... Предупреждение: непереводимая игра слов нецензурного содержания
* * *
— Алек, что у тебя? — парень улыбнулся, услышав в наушнике холодный голос своего напарника. В проклятой засаде они сидели уже часов пятнадцать, и Алеку казалось, что затекло у него даже то, что затекать в принципе не может. Провертевшись все пятнадцать часов на одном месте, он представлял себе разные картины: как треклятый Тео, который решил отправиться в эту засаду, объясняет монсеньорам, почему они пришли ни с чем, рисовал мысленные карикатуры на свое начальство и сочинял про них гадости. Проблема состояла в том, что как бы он не крутился и не пытался скрасить свое время прослушиванием музыки, все конечности все равно затекали. И приходилось тихо, еле слышно, вертеться, пытаясь устроиться на одном из ответвлений канализации с особым удобством. — Тео, — еле слышно выдохнул Алек, представляя какой фурор сейчас произведет на заскучавшего напарника. — Меня похитили огромные крысы. Я не знаю, когда, — тихо, напряженно сказал парень в микрофон, тут же услышав, как на том конце провода стало тихо, словно в могиле. И раздался короткий, сосредоточенный вопрос: «где ты?». Проигнорировав его, Алек продолжил напряженным шепотом рассказывать. — Они принесли меня в огромный подвал, из которого невозможно выбраться. Беги от них, если встретишь. Их невозможно пропустить. Они все в костюмах ананасов! — под конец парень уже не выдержал и в голос засмеялся от того бреда, что нес. Засада уже была окончательно провалена — после пятнадцати часов просиживания пятой точки, Алек был уверен, что никого он не найдет, а если и найдет, то из своей берлоги сможет только из лежачего положения выстрелить по ногам. Лучше уж в позе эмбриона от души похохотать над доверчивым соратником. Который, как оказалось, юмора его не оценил. Кто бы сомневался! — Тео. Тео ну не злись, я задолбался тут сидеть! — парень все еще продолжал хихикать и корчиться от смеха на боку, уже понимая, что страшно разозлил своего напарника. Настолько, что он попросту отключил связь. Повернувшись поудобнее, Алек дотянулся до наушника, восстанавливая в принудительном порядке оборванную связь. — Теодор, перестань на меня дуться. Эта идея была абсолютно идиотской, с самого начала. Если ты хотел выслеживать повстанцев, нужно было не самому лезть в канализацию, а отправить тех, кто умеет передвигаться в них бесшумно, — ответа все не было. Похоже, напарник попросту решил его игнорировать на протяжении всей оставшейся операции. Алек выругался сквозь зубы, коря себя за неосмотрительные действия — ему шутка казалось смешной и очень к месту, а друг воспринял ее чуть ли не как оскорбление. Теперь будет его игнорировать до самого последнего момента, пока ему, Алеку, не придется предстать прямо перед монсеньорами в главном зале. — Похер. Я вылезаю и жду тебя на выходе из шестнадцатого сектора. Вылезать из засады развлечением было еще тем — Алек чуть ли не кубарем вывалился из небольшой дыры в стене, прикрытой решеткой, наступив по самые колени в канализационные отходы. Выругавшись, он тут же перепрыгнул на узкий бортик и направился к назначенному им же месту встречи — шестнадцатому сектору, из которого было не так долго добираться до Храма монсеньоров, не привлекая много внимания. А уж, исходя из его профессии, да еще и в одежде, которая только что была по колено в дерьме, он становился самой интересной фигурой на улицах города. В отличие от того же Теодора. Напарник ждал его возле выхода с таким лицом, словно Алек опоздал, как минимум, на два часа, а сейчас шел легкой походкой, постоянно отвлекаясь и насвистывая. — Перестань так на меня смотреть. Мне не стыдно за мою шутку, — бросил Алек, закрывая за собой решетку на замок и прикладывая к ней запястье. Система, отвечающая за доступ к канализациям города, считала информацию, и решетки мгновенно сомкнулись, сопроводив это омерзительным лязгом. Над решеткой тут же загорелась красная лампа, означающая, что проход в шестнадцатый сектор канализаций закрыт. — Монсеньорам объяснишь, — холодно ответил напарник, разворачиваясь и идя по улице в направлении Храма. — Объясняю. Мне не стыдно, — Алек догнал напарника, заводя руки за голову и осматривая любопытным взглядом окружающую обстановку. — Не вижу смысла раскланиваться в главном зале, когда я могу все объяснить тебе. — Нет, — на секунду напарник остановился, но все, что успел увидеть Алек под темным, сшитым из грубой ткани, капюшоном — это холодный взгляд приятеля. — Ну и отлично, — парень хмыкнул, натягивая свой капюшон пониже, чтобы никто не видел его лица. А потом развернулся и пошел в противоположную от напарника сторону. Если Совет Монсеньоров хочет его увидеть, ему придется изрядно повременить со своими желаниями в этот раз.
* * *
— Да ладно тебе такое лицо делать, у меня настроение явно поганее твоего, — Алек подошел к своему другу, который стоял, прислонившись спиной к их машине, и пожал руку. Теодор хоть сначала и пытался сделать вид, что не рад ему, но в итоге сценическую игру провалил чуть больше, чем полностью; похоже, оказаться в компании напарника для него было самым меньшим злом из всех. Это Алек понял по одному только косому взгляду на свою новую униформу, практически идентичную теодоровской, и по тому, как дрогнули губы напарника, когда он перевел этот сосредоточенный взгляд на Храм. — Я поведу, — коротко бросил друг и парень только пожал плечами — поведет, так поведет; обойдя машину, он поднял дверь, опускаясь на жесткое, неудобное сиденье, даже не подумав пристегнуться. Обе дверцы хлопнули в унисон, когда оперативная команда оказалась в машине. Тео тут же пристегнулся, бросив на Алека недовольный взгляд — всегда не одобрял расхлябанность и пренебрежение безопасностью, которое проявлял его напарник. — Может хватит уже бычить, м? — Алек активировал визор, на котором тут же отразилась конечная точка их маршрута, примерная скорость с которой будет двигаться машина и прочая не сильно нужная информация. Его визор, в отличие от теодоровского, захламлен ненужной информацией (по его мнению) не был. При должной сноровке и особой скуке на досуге Алек разобрал свой визор на составляющие, выкинул из него все глупые программы вроде «соединения с командным центром» и целого комплекса бредовых установок, наполненных религиозными установками, и заменил на отличный аудиоплеер. — Сам не светишься от радости, — словно между делом заметил Тео, и попал точно в цель. Спокойный секунду назад напарник словно взорвался потоком неконтролируемой брани, от которой пилот только морщился, но, что удивительно, молчал, выслушивая. В монологе Алека больше всего угадывались слова «урод», «Кейн» и «ненавижу». — Кейн нам честь оказал… — попытался Тео вставить хоть одно слово, но поток злобной ругани теперь добавился словосочетанием «сраная честь», но не прекратился. Выплеснув из себя почти всю ненависть за неполные пятнадцать минут, Алек притих. — Честь он мне оказал, подумаешь. Не хотел я быть монсеньором, какого черта он меня в эту сбрую запихал?! — «сбруя», на которую Алек жаловался, представляла собой абсолютно идентичные одежды оперативника, только вместо черного и серого, она была черно—красной. Только вот у Тео, как у настоящего Главы Триады на груди красовался вышитый крест. Вот тебе и все отличие от простых смертных. — Нам, — педантично поправил друга Теодор. — Ратовали мы с Визтеславом и это было совсем не прос…в чем дело? — на секунду ему пришлось оторваться от дороги, чтобы бросить удивленный взгляд на собеседника. Алек при этом сидел с таким лицом, словно съел годовой запас конфет и не знает — радоваться ему, либо же искать первые кусты, где сладости попросятся наружу. — Мы? — удивительно, но злость из голоса Алека исчезла, а осталось только любопытство, приправленное изрядной долей ехидности. — С каких пор ты со своим врагом «мы»? — Это все, что ты уловил из моих слов?! — возмутился напарник, бросив на Алека короткий взгляд. Судя по ответному взгляду — вчерашней тенью, прошмыгнувший мимо них с Визтеславом в коридоре, был именно его напарник. — Решения принимаются всей триад… — Да не об этом я! Я одного понять не могу — что вы друг на друга вечно зубоскалите, если все равно вместе, а? — Алек испытующе посмотрел на Тео, хотя последний и пытался с огромным интересом смотреть куда—то вдаль. Они как раз выезжали за пределы вечно темного города, и на горизонте уже виднелась полоска яркого, ослепляющего солнечного света. — Мы не вместе, — буркнул Тео, даже не глянув на него. В голове вечно правильного оперативника и, по совместительству, чуть ли не самого главного монсеньора, шла нешуточная борьба уже не первый день. — Мы выясняли отношения. — Ага, настолько выясняли отношения, что меня чуть не зашибли, — хохотнул Алек, понимая, что допустил Вопиющую Бестактность, сделал вид, что закашлялся. И закашлялся еще больше под ледяным взглядом напарника. — Молчу — молчу, выясняли, так выясняли. — Что тебе Кейн про задние сказал? — Блять, все знаю, все слышу, ткну, когда не ожидаешь, — тут же помрачнел Алек, вытаскивая из—за пазухи тонкую пластинку, которая, по нажатию кнопки, воссоздала трехмерную проекцию. — Нам надо в Улей — это ты сам знаешь. Кейн сказал, что там погибла оперативная группа класса А, поэтому делом занялись мы. Попытки доказать ему, что я вообще до классификации не допущен — нас не спасли. — Не преувеличивай, — коротко ответил Тео, бросив на друга мгновенный многозначительный взгляд. Поняв намек, Алек тут же втянул голову в плечи, натягивая повыше воротник. А сам собеседник даже не глянул на проекцию. Разумеется, инструктаж он пропустил из-за Визтеслава, сдирая кожу о холодные и шершавые камни в коридоре. — Ты бы получил А-1, если бы вообще пришел на проверку. И Кейн это тоже прекрасно знает. — Этот проклятый трудоголик только о заданиях и ду…ЧТО ЭТО, МАТЬ ТВОЮ, ТАКОЕ?! Тео только возблагодарил небеса за то, что сам сел за руль. Потому что, увидь Алек улыбающийся Визтеслава и Кейна в таких же, как у них, одеждах оперативников и с оружием, он бы вдавил педаль газа в пол и унесся бы к самим Древним Городам возле океана. — Подмога, — тихо проговорил Тео, сбрасывая скорость. — Нахуй мне такая подмога, — заявил Алек, но на этом возмущение закончилось. Начинало рождаться мерзкое чувство где—то в районе позвоночника, что четыре оперативника высшего класса для одного, двести лет назад заброшенного, Улья — это пахнет сильной проблемой. Поймав друга за руку, он не дал ему открыть дверь и притянул, шепча на ухо. — В Улье же не только эта группа погибла, да? — 113. За неделю, — мрачно сказал Тео и первым вышел из машины к коллегам.
* * *
— Я уже думал, мне придется вытаскивать тебя из машины, — рассмеялся Кейн, отвлекшийся от разговора с Визтеславом, на ходу пожимая руку Теодору и направляясь к самому Алеку. Из машины ему вылезти все равно пришлось, хотя встречаться со своим любовником на операции ему категорически не хотелось. Диктатура Кейна, которую он так странно именовал «забота», была похожа на стеклянный бронебойный ящик, ровно в четыре раза меньше положенного. Камера для буйных, как изредка, усмехаясь, говорили другие. И Кейн — идеальное воплощение этой камеры, с сосредоточенным, цепким выражением глаз, вежливой улыбкой и светлыми, убранными назад волосами. Глава Монсеньоров, и глава теперь уже алековской Триады непосредственно. «Чтоб тебя Визтеслав, да и во всех позах на камнях..!» почти беззлобно подумал Алек, просверливая дырки в спине своего напарника. Одно хорошо — в Улей они пойдут так, как привыкли, а не так, как состоят в триадах. Алеку всегда казалось, что Тео доверял ему намного больше. — Опять многовато на себя берешь, — огрызнулся Алек, ловко маскируя побег от разговора тем, что направился к багажнику — доставать оружие. Разложив рядами все снаряжение, он взял в руки винтовку, загоняя в нее первый патрон с крестовидной надсечкой наверху. Три ночи он давил на теодорову мозоль принципов, морали и безопасности, чтобы он благословлял эти пули. Зато эффект получился идеальный. В клочья. — Столько, сколько необходимо, — ухмыльнулся Кейн, проследовавший за ним к багажнику. Следом подошли и Визтеслав с Теодором. — И ты собираешься в Улей с этой пукалкой? — с усмешкой поинтересовался самый нетипичный из монсеньеров, разглядывая винтовку Алека. — Ну это всяко лучше, чем идти в Улей с непрошибаемым самомнением, — пожал плечами Алек, с опозданием осознав, что с Визтеславом нужно себя вести аккуратнее. Тео и Кейн — очень терпеливые, по своей природе. А Вот Визтеслав — другое дело. Он его, Алека, ровным слоем по пустыне размажет одной огроменной лапищей, и даже не задумается о том, что это было. — Парень, какие—то претензии есть? — тишина, которая образовалась вокруг, была похожа на ту, что демонстрируют в старых фильмах, которые все зовут вестерном. Только перекати—поля не хватает посреди выжженной пустыни, рядом с одним из входов в запечатанный Улей. Хотя у Алека имелось мнение, что сейчас его свернут в шар, и пустят по заброшенной долине, чтобы добавить аутентичности. — Ты развел бардак с этим мальчишкой, Кейн. Все из—за него поляжем. — Перестаньте оба, — качнул головой Кейн, огибая машину и направляясь к своей. — Визтеслав, подготовь оружие. Оно нам пригодится. Мужчина криво улыбнулся Алеку и, развернувшись, пошел следом за напарником, вытаскивать теперь уже свое оружие. В то время, Тео достал маленькую, аккуратную черную книжку, и теперь стоял, задумчиво чертя пальцами на обложке какие—то узоры и наблюдая за тем, как Визтеслав, под четким руководством Кейна вытаскивает оружие из машины. Видимо поэтому он не сразу понял, что кто-то настойчиво теребит его за плечо, приговаривая, словно мантру «Тео, Тео, Тео, Тео». — Что такое? — он отвел глаза от коллег, обращая свое внимание на Алека, который, впрочем, продолжал пялится не на него, а как раз таки на Кейна и Визтеслава. — Ты это видел?!?! — казалось, напарник готов задохнуться от восхищения, забыв, что только что нарывался на одного из монсеньоров. — Пару раз. Жуткая штука, — неодобрительно нахмурился Теодор, пытаясь понять, что вызвало у Алека такой ажиотаж. — Я о таком только читал в книжках, — восхищенно прошептал Алек, разглядывая оружие в руках Визтеслава. — Уровень А—1. Уровень опасности у этой херовины такой, что в книгах пишут, словно их никто не делает. — Такое чувство, что тебе нравится это варварство, — неодобрительно сказал Тео, отлепившись наконец от машины, убирая маленькую книжку в карман куртки. — Нравится? Тео… для оружия берут металл из Святой Долины. Есть всего десять человек, включая меня и Визтеслава, которые могут с ним работать. И в моем оружии — всего десять процентов этого металла… — Алек говорил быстро-быстро, чтобы успеть объяснить свой восторг Теодору до того, как они зайдут в Улей. — А в его оружии… — Сто процентов, — сказал Визтеслав, которого Алек, в запале речи, умудрился не заметить. — А ты ничего, малец. Дурной, но может толк выйдет. Алек опять кивнул, с открытым ртом наблюдая за тем, как Визтеслав закидывает на плечо ружье. — Муха залетит, — раздался насмешливый голос над ухом, отчего Алек, под дружный смех Кейна и Визтеслава и сдержанную улыбку Теодора, взревел белугой и отпрыгнул в сторону, захлопнув рот. — Идем, у нас еще много работы. Повернувшись лицом к Улью, Алек в очередной раз подумал, что только он обладает умением залезть в самую задницу.
* * *
Правда Алек даже не ведал, какой задницей окажется Улей после того, как со входа снимут блокирующие печати и свет, оставленный за спиной, погаснет за первым поворотом. Здесь было холодно и мерзко, а ступеньки, по которым им пришлось спуститься, были скользкими, словно лед. Впрочем, пол, на котором теперь валялся Алек на пару с Визтеславом, отстреливая по одному нападающих, был не лучше. Словно они попали в огромную ледяную пещеру, которая насквозь пропиталась кровью. А вроде бы, всего сто тринадцать человек. — Пригнись, — коротко сказал Алек и, что удивительно, Визтеслав послушал его, позволяя всадить освященную пулю прямо в лоб одному из нападающих, заставив голову разлететься скопом мелких ошметков, а тело упасть на спину. — Бинго! — Сиди на жопе ровно, пацан, — сквозь зубы ругнулся Визтеслав, хватая Алека за плечо и заставляя опуститься за высокий бортик галереи. Получилось все, смешно сказать, странно. Они вошли. Бродили, ходили, собирались уже уйти и на них напали. Прямо в спину. Разумеется Кейн и Тео отреагировали раньше стрелков, разнеся первую партию нападающих на кучу кровавых ошметков. Парочка, к слову, долетела как раз до галереи, в которой теперь вели подпольную деятельность Алек и Визтеслав. И если последний даже в такой ситуации выглядел, словно полководец на марше, то Алек был похож на взлохмаченную тряпку, с кровью на лице, в волосах и изрядным синяком под глазом. Теперь они прикрывали напарников, которые читали с маленьких книжек молитвы и уничтожали все вокруг, что Вера не признает. Каким чудом Вера признавала их, Алек не вникал, но страшно этому радовался. Твари, напавшие на них, сильно на священный кокон не лезли, но стрелки все равно отгоняли их подальше — на всякий случай. Если магией не зацепит — то пуля точно шансов не оставит. Правда, оказалось, что враги тоже обладают запасом оружия, менее совершенного, но достаточно дальнобойного. Поэтому внезапная забота Визтеслава была очень к месту — сдерживанием радости Алека он уже дважды успел спасти голову оперативника от шальной. — Долго они там еще? — пробубнил Алек, уже давно расставшийся с шоком от неожиданного нападения и с запалом, палившим по всему движущемуся. — Как закончат, так придут — отрезал «напарник» прицеливаясь из ружья в особо крупную особь, ковыляющую в их сторону на всех четырех, и выстрелил. Тварь завизжала, упала на бок и засучила лапами. Предсмертную агонию прекратил Алек, неожиданно неодобрительно посмотревший на монсеньора. — Она хоть и тварь, но можно же было без мучений. — С тобой она бы так не церемонилась! — рявкнул Визтеслав, сгребая Алека за шкирку и тряхнув так, что у него органы местами поменялись. — А ты на нее просрал целый патрон! — Да все уже закончилось! — возмутился Алек, выпутываясь из огромных лапищ монсеньора. — Этот патрон уже не понадобится! — Ох, я тебе покажу, закончилось! — угрожающе начал мужчина, когда шум его голоса перекрыл одинокий, короткий выстрел. Алек даже не сразу понял, что произошло. Одежда и так прилипала к спине, словно он бежал по долине всю дорогу отсюда и до Храма. Но боль спутать было не возможно ни с чем. Короткую и резкую. То, что стреляло в него, завизжало, а в глаза ударил яркий свет. А потом оперативник провалился во тьму.
Я регулярно пишу про подвиги своих котов, узнав про которые, Куклачёв умер бы от зависти. Так вот сегодня они опять зажгли. Ночуют они у меня на кухне. В 6.45 утра я их выпускаю, отправляю ребёнка в школу, а себя – на работу. Сегодня в 6.45, войдя в кухню, я обнаружила, что довольные коты прибили таракана. Тараканы тут ОГРОМНЫЕ, тропические, круглые и чёрные, бр-р. Они живут в кустах и иногда приходят в открытое окно, поскольку в данный момент на дворе +15, им там вполне комфортно. но в кухне однозначно лучше. Итак, я заметила мертвое тело, подмела его в ведро, и тут только обнаружила, что в процессе охоты негодяи СНЯЛИ ГОРЕЛКИ С ГАЗОВОЙ ПЛИТЫ и разбросали их повсюду!! Причём, заметьте, не снимая решётки, под которой находились горелки. Не спрашивайте меня, каким образом. Я не знаю. Что они делали с горелками, я тоже не знаю. Возможно, колотили ими по таракану. Возможно, пытались его пожарить. Одну горелку я поставила на место, детали от второй так и не нашлись. Что меня ждёт завтра на кухне, я не знаю... УПД. А сегодня утром они выкатили недостающие детали...
WTF Fantasy-original. Текстовая выкладка. G - PG-13
Название: Хранительница Автор: WTF Fantasy-original Бета: WTF Fantasy-original Размер: миди, 4680 слов Пейринг/Персонажи: ОЖП и ОМП в количестве Категория: джен Жанр: повседневность Рейтинг: G Краткое содержание: в одном приморском поселке живет обычная ведьма Примечание: действие происходит в наше время в Скандинавии. Размещение: запрещено без разрешения автора Для голосования: #. WTF Fantasy-original - работа "Хранительница"
Где-то менялось время. Осень уходила, отдавая зиме тяжелое серое небо, сырую черную землю и голые, уже почти не дрожащие, деревья. От высоких труб прибрежного поселка тянуло дымком, в гавани у причала лениво качались темные от моросящего дождя корабли, ласково теребя тонкими мачтами низкие облака, и привычно тоскливо кричали чайки, царапая морскую рябь кончиками черных крыльев. В промозглую осеннюю ночь на скалу у моря – старую и замшелую, много столетий закрывающую бухту от зимних штормов, – пришла ведьма. Высокая, ломкая даже на вид, она долго стояла на самом краю обрыва, слушая, как ворчит и жалуется на жизнь океан внизу, и зябко куталась в большой серый плат. Ветер дергал ее за длинные светлые волосы, и подступающая ночь холодно щурилась зажигающимися у самой земли огоньками маяков. Ведьма молчала. От поселка внизу пахло дымом, старыми газетными листами и болью. Кто-то умирал там сейчас, долго и тяжело, совсем один, никому не нужный в эту обычную буднюю ночь. Море тяжко шевельнулось внизу, словно напоминая: «бывает», коротко всплакнула вдали ранняя ночная птица, и ведьма, вскинув голову, сделала первый шаг. Мягкий и легкий, почти невесомый, едва примявший жухлые стебли выцветшей осенней травы. А потом – еще один, подхватывая ритм бьющегося о скалу прибоя. Ветер восторженно взвыл и сдернул с тонких плеч отпущенный на волю плат. Ведьма засмеялась и тряхнула головой, принимая ночь, звезды и осень. И чужую боль, что тянула сердце изнутри. Она танцевала бешено, она не умела иначе. И волны рокотали довольно, и холод отступал от разгоряченного движением тела, и боль – чужая, долгая – подбиралась все ближе и ближе, накрывала с головой, грозя захлестнуть, тянулась оттуда, от теплых огней живого поселка. Всю ночь – до рассветного тумана – танцевала на скале ведьма. Пока не оборвался ручеек чужой боли, что тянула она своим танцем от умирающего внизу человека. Лишь тогда замер дробный стук каблуков, замедлился плеск волос и перестало стучать у горла сердце. Ведьма постояла пару мгновений, выдыхая, принимая в себя белесое бесцветное утро и молчащие внизу дома, а потом подобрала с земли свой старый платок и пошла вниз – к зеленой изгороди поселковой школы. Болело сердце, как и каждый раз после танца, когда приходилось возвращаться к людям, но к этому ведьма давно привыкла.
Карин нашла Агне рано утром, как раз, когда разносила завтрак по палатам. Постучалась коротко – совершенно для проформы, Агне все равно никогда не отвечала на стук, – и вошла, толкнув дверь плечом, чтобы не расплескать горячий кофе, который несла на подносе. И только подойдя вплотную к старушке, Карин поняла, что завтрак здесь уже не нужен. Агне сидела в своем кресле-каталке, одетая, причесанная, словно и не ложилась. И столько спокойствия и безмятежности было на ее лице, в ее аккуратно сложенных на коленях руках, что Карин несколько минут просто стояла без единой мысли в голове. Нет, она видела смерть и раньше, в конце концов, она работала со стариками не первый год, иногда они умирали, это нормальный порядок вещей. Но Агне... казалось, она лишь задумалась о чем-то, тронь ее – и она очнется, улыбнется и спросит как обычно, как дела у «нашей милочки», и что с детьми, и какие новости там, снаружи... «Не очнется», – наконец пробилось в сознание Карин, и она аккуратно поставила поднос на стол у кровати и нажала на кнопку вызова врача в изголовье. И замерла, не решаясь уйти. На самом деле, на этот случай в правилах поведения персонала была стандартная, по пунктам расписанная процедура: засвидетельствовать смерть, известить родных, подготовить умершего к визиту родственников, если они есть, а далее – следовать их указаниям. У Агне родственники были: сын, начальник полиции, большой и шумный Эдвард Свенсон, и дочь, которая давным-давно уехала в столицу и приезжала в их поселок только на рождественские праздники. «Эдвард расстроится», – отрешенно подумала Карин. Она уже несколько лет как дружила с Марией, его женой, и зачастую устраивала вместе с ней семейные воскресные обеды. Эдвард был хорошим человеком, веселым и легким, совсем как его мать. Агне Свенсон, много лет проработавшую учительницей начальных классов, в поселке помнили и любили. Ходили сюда, в дом престарелых, навещали, вывозили на прогулки в горы и на море, дарили подарки на каждый День Матери. Да что там говорить, сама Карин с удовольствием пекла по выходным творожные рулеты, которые так любила ее первая учительница. И сидела с ней по вечерам иногда, когда муж уезжал с сыном к своим родителям, и разговаривала обо всем. «Жалко-то как», – мысль была странная, неправильная. Словно жалко было не человека, который умер, а вот этих вот посиделок, которых больше не будет. И разговоров, и вышитых вручную салфеток, которые Агне так замечательно делала, и творожных рулетов для первой учительницы, и совместных воспоминаний о школе... Только когда дверь позади хлопнула, закрываясь, и доктор Сивертсен встревожено спросил: «Что случилось?», – Карин поняла, что плачет, беззвучно и, похоже, уже достаточно давно. Всхлипнула, уже в голос, кивнула на кресло. Агне Свенсон смотрела в окно, на высокую скалу у самого выхода из гавани, и улыбалась.
День тянулся бесконечно и нудно: разнести завтрак по остальным палатам, снова и снова повторяя улыбчивым старикам, что их соседка умерла, выслушать почти одинаковые слова сочувствия, ответить машинально, успокоить разревевшуюся ни с того ни с сего Туве из седьмой палаты, поулыбаться в ответ на меланхоличное «все мы там будем» Свена из четвертой, заверить, что все, конечно, но нескоро. Встретить Эдварда, примчавшегося с выезда в горы, проводить до палаты покойной матери, уйти осторожно, чтобы не мешать. Обсудить с остальными печальную новость ...хоронить, наверное, в субботу будут, надо же дочь дождаться... и сразу же – меню на ланч и на обед, потому что директор велел разнообразить чем-нибудь обычный рацион, чтобы поднять старикам настроение. Думали недолго – все знали предпочтения своих подопечных, выбрали пудинг с ванильным соусом. Агне его тоже любила. Разнести лекарства, помочь своим старикам привести себя в порядок и вывезти желающих на задний двор подышать свежим воздухом. Постоять немного в стороне, стараясь не слушать чужие разговоры. Солнце светило ярко, совершено не по-осеннему, и остро пахло прелыми листьями, а еще – приторно-сладкими духами старой Туве, которая каждый раз ими чуть ли не поливалась. Карин стояла на сетчатом пандусе, по которому скатывали кресла, и думала, что вечером надо будет зайти к Марии, посидеть, кофе попить хотя бы, только вот Тома из школы забрать и домой отвезти, и позвонить сначала надо, конечно же, некрасиво вваливаться без приглашения... – Хочешь, отпущу тебя домой? – негромко спросили за спиной, и Карин, вздрогнув, оглянулась. Хельге Сивертсен, их почти бессменный дежурный врач, стоял на крыльце возле самых дверей, смотрел участливо. – Не надо, спасибо, – качнула головой Карин. – Я доработаю. – Ну, как хочешь. Но если что, предложение в силе. – Так плохо выгляжу? – улыбнулась Карин. – Неважно, – кивнул Хельге, – на тебе с утра лица нет, если честно. Карин молча пожала плечами. Да и что тут скажешь?.. – Мне ее тоже жаль, – продолжил негромко Хельге, – но у нее был диабет, ей и так недолго оставалось, сама знаешь. – Знаю, – согласилась Карин, отворачиваясь обратно ко двору, где негромко разговаривали о своем старики. – Им тут всем немного осталось, если так рассуждать. – Прекрати, – в голосе Хельге явно мелькнуло раздражение, – ты не первый год здесь работаешь. Может, тебе взять пару отгулов? Съездите с Полем на дачу, развеешься. Или в Финляндию за покупками скатаетесь. – Сезон же, – коротко дернула плечом Карин, почти не удивляясь тому, насколько ее коллега выпал из жизни их рыболовецкого поселка. – Я Поля только ночами и вижу, и то не каждый день. Да и Том в школе. Хельге только вздохнул. – Ты не волнуйся, – спокойно продолжила Карин, – я обязательно съезжу куда-нибудь на выходных, хотя бы в Тану. Прогуляюсь. Просто сегодня день такой... «...просто Агне тебя не учила». Хельге вздохнул еще раз, постоял еще немного за спиной – Карин так и не обернулась – и ушел.
Всю свою жизнь Карин любила цветы. И неважно, были ли то невзрачные горные колокольчики, яркие роскошные розы, привезенные в их северную глушь неизвестно откуда, или домашние, почти не цветущие разлапистые кусты в горшках. Цветов у Карин в доме было много – на длинном подоконнике большого панорамного окна в гостиной, в стойке в углу возле камина, на втором этаже, – она могла возиться с ними часами, успокаиваясь от привычного запаха земли и листьев и от мелких, уже почти машинальных движений, которых требовало это дело. Вот и сейчас, вороша землю в длинном, вдоль всего окна, горшке, поправляя тонкие стебли вьюнов, подвешивая для них лески на оконную раму, она наконец отпускала от себя – выдыхала, отступала – и найденное утром тело, и тяжелый разговор на работе, и шепотки стариков, и непривычную, гнетущую тишину, которой ее встретил дом Эдварда и Марии. Визит получился скомканным и коротким, Карин аккуратно выпила едва теплый кофе и распрощалась с подругой, как только позволили приличия, триста раз пожалев, что напросилась в гости: сегодня она явно была здесь лишней. Глухо ударили часы в гостиной, потом еще раз… Карин собрала свои «ковырялки», как называл ее инструменты муж, и отнесла в стиральную комнату. Там же бросила печатки и клеенчатый фартук, потом прошла в ванную и долго мыла руки, бездумно глядя на блестящую рукоятку хромированного крана. Рукоятка уже была забрызгана зубной пастой и потеками мыльной воды, а значит, пора, наконец, прибраться в доме. Вот на выходных хотя бы… после похорон. Карин встряхнулась, вытерла руки и пошла наверх, в детскую. Конечно же, Том сидел за компьютером и играл в очередную стрелялку. Карин постояла немного в дверях, но сын так и не изволил обернуться. – Сворачивайся, – наконец скомандовала она, Том вздрогнул и явно что-то пропустил: на экране вспух взрыв. – Мама! – Ага, – невольно улыбнулась Карин, глядя на возмущенное лицо сына, – я снова подкрадываюсь, я знаю. А тебе пора спать. – Рано же еще… – попробовал было возразить Том, но Карин уже давно научилась не реагировать на жалобные слова и просящий взгляд. – Десять вечера, – твердо сообщила она, – а тебе завтра в школу. Том вздохнул и послушно закрыл игру: он давно уже привык, что с мамой спорить бесполезно. С папой еще можно, а с мамой все равно не договоришься. – Выключай давай, – поторопила Карин, – иди в ванну и ложись. Том послушно нажал на кнопку и слез со стула. – А ты со мной посидишь? – спросил он уже от самых дверей. – Посижу, – улыбнулась Карин, расправляя кровать. – И спинку почешу, иди уже давай. Том заулыбался и выскочил за дверь. Карин встряхнула одеяло, аккуратно расстелила его и присела на кровать. Внизу стукнула дверь ванной комнаты, и Карин улыбнулась: вот вроде большой уже ребенок, почти двенадцать лет уже, а все еще просит маму посидеть рядом на ночь. Порыв ветра ударил в стеклопакет, глухо, почти неслышно. Сегодня Поль уже не придет, наверняка пережидают шторм где-нибудь в Финснесе, можно лечь спать с Томом, сын будет только рад. Карин скинула тапки и забралась на кровать с ногами.
Ведьма стояла на скале, над засыпающим, гасящим фонари поселком, и смотрела вниз, на бушующее за молом море. Ветер толкал ее в бок, дергал длинный подол платья, словно пытаясь увести отсюда, подальше от бьющихся о берег волн и колючих осенних звезд. Ведьма не слушалась, только щурилась, когда до нее долетали брызги холодной соленой пены. Где-то вдали, еще за перевалом, бродила смерть. Древняя, долгие годы спавшая в этих горах, она ступала мягко, как лисица, подбираясь к жилью, к теплым огням и дымящимся трубам каминов. Ведьма чуяла эту беззвучную поступь, чувствовала всем своим – человеческим сейчас – телом, всей своей привязанной к этим камням и волнам душой. Ведьме было холодно. Впервые за долгие тысячелетия, за все неизбывное время, что она помнила себя – долгая череда перерождений среди жителей этого поселка, раз за разом, – она мерзла здесь, на своей родной скале. Мерзла изнутри. И старый шерстяной плат не помогал. Скоро смерть заберет кого-то еще – пока еще старого, немощного, чьи дни уже и так сочтены, смерть еще слишком далеко, чтобы обрывать молодые, крепкие нити жизней, но она идет. И не ведьме останавливать ее. Ведьма умела лишь одно – танцевать. И ветер привычно принял ее в свои объятия, порывисто лаская ее волосы, льстясь к плавно взмахнувшим ладоням. И море вздохнуло и замерло, ловя ритм, и ударило о скалу снова – попадая в такт сердцу. И где-то далеко, за перевалом, затихла, прислушиваясь к чужому танцу, древняя смерть.
Утро выдалось пасмурным и каким-то невнятным: серая морось висла в воздухе, мгновенно оседая на лице и одежде, скапливалась на волосах, стекала холодными струйками за шиворот. Карин отвезла Тома в школу, позвонила Полю, услышала, что у них все в порядке, но домой придут только завтра, вздохнула и поехала на работу. Дом престарелых встречал ее цветами в кадках у входа, тихо бормочущим о чем-то своем радио и Хельге, сосредоточенно листающим телетекст на большом телевизоре в холле. – Что-то важное? – поинтересовалась Карин скорее из приличия, говорить с коллегой не хотелось. – Турнир по хоккею в Швеции, – рассеянно ответил Хельге, перебирая каналы, – а я забыл номер информатора. – Попробуй 578, – посоветовала Карин, снимая куртку и отряхивая с волос капли. Хельге послушно набрал код, на экране возникла эмблема спортивного канала. – Спасибо! – Не за что, – качнула головой Карин. – У меня Поль такими вещами увлекается. – Ага, – рассеяно кивнул Хельге, изучая сводку, Карин только головой покачала и развернулась к раздевалке. – Туве заболела, – сообщил ей в спину Хельге, явно не отрываясь от телевизора, и Карин развернулась с порога обратно в холл: – Сильно? – Температура выше 38 всю ночь была, я сбить никак не мог, сейчас вроде спала немного, кашель, общая слабость, – Хельге говорил отстраненно, сосредоточившись на тексте, и Карин внезапно захотелось его чем-нибудь стукнуть. – Я ей уколы сделал уже, она спит сейчас, – Хельге наконец отвернулся от телевизора и заметил возмущение Карин. – Да не волнуйся ты так, обычная простуда. Осень же, продуло ее вчера на прогулке… и не говори мне, что она старая и слабая, сама знаешь, она еще нас переживет. Карин невольно усмехнулась: Хельге был прав, старая Туве была бойчее и живее многих молодых, она и в доме престарелых-то жила только потому, что «одной дома скучно, а тут хоть пообщаться есть с кем». И за собой она следила почище той же Карин, то парикмахера требовала, то крем новый от морщин… – Надеюсь, она скоро поправится, – вздохнула, наконец, Карин. – Я тоже надеюсь, – улыбнулся Хельге, – а то она вас всех загоняет, пока болеет, вот увидишь, она уже сегодня потребует от тебя зеркало. Карин коротко хмыкнула и шагнула в раздевалку.
В палате у Туве было душно и приторно пахло ее неизменными духами. Карин поморщилась и отщелкнула задвижки вентиляционных щелей на окнах: стало слышно, как на улице равномерно шумит полноценный дождь, которым утренняя морось обернулась к обеду. – Скажи, деточка, – Туве полулежала, опираясь на высокую подушку, на столике возле кровати безнадежно остывал куриный бульон, – я очень плохо выгляжу? – Вы замечательно выглядите, – заверила Карин, собирая разбросанные по креслу журналы с вечно юными кинодивами на обложках, – просто хоть сейчас на свидание. – Да какое свидание, – слабо улыбнулась Туве, дышала она с трудом, болезненно щурясь на горящие на стенах бра, – от меня сейчас даже Свен убежал бы. Карин невольно улыбнулась: Свен из четвертой палаты был признанным философом и ко всем проявлениям внешнего мира относился со стоическим спокойствием, которое, пожалуй, не смог бы поколебать и конец света. – Мы с ним гулять собирались сегодня, – сообщила Туве и закашлялась. – Сегодня погода неподходящая для прогулок, – сказала Карин, складывая журналы аккуратной стопочкой, – дождь и вообще мерзко. – Я ему шарфик свой новый показать хотела, – продолжила Туве, отдышавшись и будто не слыша ее слов, – мне из «Кубуса» недавно пришел, по последнему каталогу заказывала. – Завтра покажете, – улыбнулась Карин. – Вот станет вам получше, и покажете. Хотите, я вам «ТВ-дом» почитаю? – Почитай, – кивнула Туве, – там где-то про новое турне Мадонны было, вот про нее и почитай. Карин послушно уселась в кресло и открыла последний номер журнала. За окном все так же ровно шумел дождь.
Тома она в этот вечер забирала из школы поздно, почти в восемь – их класс остался после уроков на занятия в бассейне. Карин подъехала немного рановато, и пришлось ждать сына в холле, слушая, как громко тикают большие настенные часы над табло расписания занятий. Карин стояла возле огромного – от пола до потолка – окна и смотрела, как бегут вниз струи зарядившего на весь день дождя. – Здравствуйте, фру Янсен, – сказали за спиной, и Карин резко обернулась, унимая подскочившее к горлу сердце. Директор школы, Ингрид Андерсен, стояла посреди пустого вечернего холла, держа в руках аккуратную синюю папку с документами. – Извините, если напугала, – мягко улыбнулась она, – я не хотела. – Да ничего, – мотнула головой Карин. Она не слышала ни шагов, ни хлопка дверей, ни хоть чего-нибудь, что могло бы ее предупредить о появлении рядом еще одного человека, и поздоровалась, спохватившись. – Добрый вечер. – Да, – кивнула директор, и свет потолочных ламп мазнул белыми бликами по ее аккуратно собранным на затылке светлым волосам. – Добрый. Вы знаете, что у нас в школе карантин с завтрашнего дня? – Нет, – растерялась Карин. – А почему? – Распоряжение из центра, вроде как эпидемия гриппа, – едва заметно пожала плечами директор и заверила: – У нас никто не болен, не волнуйтесь, школьный врач всех проверила и сделала прививки. Карин выдохнула. Эпидемия гриппа, значит… но у старой Туве точно не грипп. – Я вам просто хотела сообщить, что это как минимум на неделю, – Ингрид улыбнулась. – Если желаете, можете съездить с Томом отдохнуть куда-нибудь, я знаю, вы все лето провели здесь. Да, Карин пришлось проторчать в поселке все лето, подменяла уходивших в отпуск коллег, но какое дело до этого фру Андерсен?.. – Детям полезна смена обстановки, – голос директора стал еще мягче, – особенно в такую погоду. – Да, я подумаю над этим, – ответила Карин, вовремя вспомнив о вежливости, – спасибо, что предупредили. – Мне было нетрудно, – кивнула Ингрид Андерсен, – до свидания. – До свидания, – машинально ответила Карин, глядя, как директор разворачивается на месте – четко, на каблуках, – и уходит обратно в сторону административного крыла школы. Яркие лампы беспощадно светили на прямую, обтянутую строгим пиджаком спину. За окном глухо взвыл ветер, и Карин на мгновение показалось, что уходящая женщина поежилась, как от холода, но конечно же, это только показалось – в школе было тепло, почти жарко.
Ведьме было больно. То, что подступало к поселку ночами из темноты, забирало слишком многое – не только крупицы чужой жизни, но и тепло чужих душ, чужие воспоминания, давным-давно впитанные этой землей, скалами и небом. Оно рвало связь, незримую, но прочную связь между этим местом и живущими здесь людьми, заставляя ведьму стискивать зубы и задерживать дыхание. Боль была ответом ее человеческого тела на чуждую этому миру силу, на приближающуюся смерть. Ведьма замирала у себя в темной комнате и пыталась забыть о боли, пыталась понять, чего же хочет то, чужое, идущее из-за старых гор – чего же оно хочет кроме живых жизней. Смерть не отвечала, подкатывалась тихонько, медленно, но неотвратимо, студила нутро предчувствиями, и стонало где-то вдали, на самом краю слуха, море, билось о берега, возмущалось, не согласное принять незваного гостя. Ведьма встряхнула головой и встала, прихватив с кресла любимый вязаный платок: ее ждала скала и танец.
Туве умерла ночью. Карин узнала об этом от Хельге, который проторчал всю ночь у постели больной, но сделать ничего не смог. Вроде как жар поднялся вечером, вроде как бредила было поначалу, а потом успокоилась и заснула. – Она тихо умерла, – Хельге стоял на крыльце заднего двора и курил, не обращая внимания на так и не утихнувший дождь, – я даже не заметил, хотя рядом сидел. Карин коротко кивнула. – Она меня просила включить телешоу какое-то в 19.00, – Хельге говорил ровно, глядя на пустой, уныло мокнущий под падающей с неба водой, двор, – я включил, там ерунда какая-то была, какие-то артисты, ну, ты же знаешь Туве… Карин кивнула еще раз. – А потом ей как-то резко хуже стало, часам к десяти вечера. Я уже хотел капельницу ставить, – Хельге бросил окурок на мокрые доски и ожесточенно растоптал ногой, – но оно как-то волной прошло. Вроде и жар спал, и давление почти нормальное. Я думал, ей легче стало, телевизор выключил, когда она заснула… – Хочешь кофе? – спросила Карин, прерывая этот бесцветный, бессмысленный монолог. – У меня ликер есть в шкафчике, на День Матери подарили, до сих пор до дома не донесла. – Нет, – усмехнулся Хельге. – Ликер я не люблю. Я бы лучше коньяк. – Извини, коньяка нет, – развела руками Карин, стараясь не смотреть на растертый в кашу окурок. – Ну, вот и хорошо, – кивнул Хельге, – вот и ладно. Коньяка я напьюсь дома. Пойдем работать. И добавил, поймав вопросительный взгляд коллеги: – Все нормально. В конце концов, она была уже старая, да? – Да, – кивнула Карин, разворачиваясь к двери и делая вид, что не слышит, как судорожно вздохнул Хельге за спиной.
В палате у старого Свена всегда царил образцовый порядок: вся одежда педантично убрана в шкаф и развешана на плечики, все книги стоят ровными шеренгами на полках, все газеты лежат аккуратной стопкой на углу стола. И сам Свен, всегда чисто выбритый, совершенно прямой, в отглаженных рубашках, мог служить воплощением порядка. «И спокойствия», – подумала про себя Карин, ставя поднос с едой на стол и ожидая, пока старик медленно дойдет до стула и выпьет лекарство из прозрачного стаканчика. – Приятного аппетита. – Спасибо, – чопорно кивнул Свен, медленно расправляя салфетку тонкими пальцами с синими прожилками вен, – только что-то не хочется мне кушать, красавица. – Надо, – твердо сказала Карин, не спеша уходить – старик хотел поговорить, она это чувствовала. – Да зачем? – возразил Свен. – Я ведь следующим буду. Сегодня ночью. Или завтра. Карин внезапно захотелось стукнуть сидящего перед ней старика – да хоть подносом по рукам. Слишком уж безмятежно он улыбался, произнося это. – Вы ерунду говорите, – сообщила она, сдержавшись. – Да? – усмехнулся Свен. – Ну, может быть. Расправил, наконец, салфетку на столе, поднял голову и спросил вдруг: – Хочешь, сказку расскажу? – Хочу, – покладисто ответила Карин, радуясь смене темы. – Давным-давно, когда в этих местах еще не было жизни, только холод и лед, в этот край вечного мрака пришла Хранительница. Была она молодая и яркая, словно луч солнца, и теплая такая же. Вместе с Хранительницей на эту землю пришел свет. В море появилась рыба, на скалах поселились чайки, в долинах завелись олени и лисы… а потом и люди пришли. Старик замолк, глядя на стол. Карин ждала. За окном шумел поднимающийся ветер, и мерно тикали часы на полке рядом с книгами. – И что стало с людьми? – осторожно спросила наконец Карин. – Да что стало, – пожал плечами Свен, явно потеряв интерес к истории, – жить стали. Мы же такие, везде живем. – А Хранительница? – И она живет, – улыбнулся старик. – Вот вместе с нами и живет, все это время. – Это какая-то народная история, да? – тоже улыбнулась Карин. – Саамская, – уточнил Свен. – Мне ее бабушка когда-то рассказывала, но дальше там неинтересно. Ты иди, красавица, я попозже поем. – Хорошо, – кивнула Карин. – Спасибо за сказку. – Да не за что, – старик коротко стукнул пальцами по столу, резко, четко. – Совершенно не за что. Карин развернулась и вышла из комнаты, оставив Свена смотреть в окно, на едва видимую сквозь морось скалу.
Боль пришла к ночи. Тронула тихонько ледяными пальцами за плечи, погладила по спине, а потом вцепилась в тело – злая, сильная. Ведьма успела только до кровати дойти да сжаться в клубок на аккуратно заправленном одеяле. Боль в этот раз была своя, собственная, не приманенная из ночной темноты. То, что ждало там, за перевалом все эти дни, двинулось к поселку. Уверенной, неторопливой поступью, шаг за шагом ожигая землю ледяным дыханием небытия, разрывая этот мир, калеча его. Ведьма судорожно дышала, чувствуя приближающуюся смерть – древнюю, старше даже ее, неизбывной хранительницы этого места. Хотелось тихонько взвыть – от боли, от беспомощности, от того, сколько людей – она чувствовала каждого, всем своим телом, всей памятью, полной былых жизней, – окажутся сейчас на пути этого… страшного. Ведьма стиснула зубы и заставила себя сесть на кровати. А потом и встать. Всего пару десятков шагов – до улицы, а там ветер подхватит, поможет, подтолкнет… До скалы у входа в бухту, где сейчас скачет по седым камням свет игриво выглядывающей из-за облаков луны.
Поль вернулся домой вечером, когда дождь уже стих, и на улице вовсю горели яркие фонари. Долго отряхивался в коридоре, стягивал с себя рокон и комбинезон, громко стучал сапогами по лестнице в подвал, относя свою рабочую одежду… Карин и Том терпеливо ждали в гостиной. Тихо бубнил телевизор, вещая последние новости из жизни королевской четы, на плите в кухне томился горячий ужин. Поль вошел в комнату, постоял у дверей, улыбнулся: – Ну, как вы тут без меня? Первым не выдержал Том, сорвался с дивана, подлетел к отцу и заверещал счастливо, вскинутый на руки: – Папка! Поль расхохотался и закружил его по гостиной, сдвигая разбросанные по полу коврики и перекрывая монотонный голос диктора. – Я пойду на стол накрою, – вздохнула Карин, глядя на своих мужчин и невольно улыбаясь, – а то ведь не ели, наверное, опять ничего. – Не ели, – довольно сообщил Поль, волоча сына к длинному угловому дивану – Том висел на отцовском плече вниз головой и довольно хихикал, – там шторм сегодня был, какое тут есть, дойти бы до дома скорее. – Хорошо, что дошли, – перестав улыбаться, сказала Карин и двинулась на кухню. – Да как же мы могли не дойти, ты же лапскаус приготовила, – Поль шумно плюхнул свою ношу на диванные подушки, что-то грохнулось на пол, – ведь приготовила же?.. – Да как же я могла не приготовить, – крикнула Карин с кухни, перекрывая полузадушенное верещание сына, – вы же дошли! Поль рассмеялся снова.
Идти тоже было больно, словно тело ее отказывалось двигаться, не хотело шагать навстречу тому, чужому. Ведьма тихо шипела сквозь зубы, поминая всех человеческих богов – глупые люди, они никогда не знали настоящих имен Высших, и к лучшему, – и шла. Прятаться было бесполезно – смерть подошла слишком близко, ее хватило бы на весь мирно спящий поселок. На каждого, живущего здесь. Ветер тихонько свистнул над самым ухом, мягко толкнул в спину, помогая, и ведьма улыбнулась благодарно, чувствуя, как отступает боль. Море гневно дышало совсем рядом, словно подбадривая, теребя, давая силы, и звездный свет мягким сиянием окутывал ноющие плечи, заливал скалы, рисуя причудливые изгибы давно натоптанной ведьмиными ногами тропы. Ведьма вздохнула и сделала первый шаг по привычной дороге – к вершине, к бездонному ночному небу. Смерть перешла перевал.
Когда Тома, наконец, уложили спать, Поль устроился на диване, включив телевизор погромче, и подгреб к себе под бок присевшую рядом жену. – Что тут у вас нового? – поинтересовался он, устраиваясь поудобнее, так, чтобы ее голова легла ему на плечо. – Агне умерла, – сообщила Карин, стараясь не вдумываться в сказанное и вдыхая терпкий, холодноватый запах мужского лосьона. – Которая нас учила? – уточнил Поль, дергая замок молнии на домашнем костюме жены – вверх-вниз. – Да, – кивнула Карин, следя за его пальцами – обветренными… сильными. – Жалко, – вздохнул Поль куда-то ей в волосы, – хорошая была женщина. – Туве тоже умерла, – сказала Карин, чувствуя, как отзывается где-то в теле тепло обнимающих ее рук, и уточнила, – которая у нас в доме престарелых жила. – Я ее не знал, – сказал Поль, дергая молнию вниз, ниже, ниже… почти до конца. И скользнул рукой под тонкую ткань. – Я соскучился. – Я тоже, – шепнула Карин, разворачиваясь к мужу.
Древнее и мертвое накрыло поселок темной тенью, нависая… медля. Ведьма стояла на скале, вскинув руки, и лунный свет заливал ее высокое, тонкое тело. Ведьма ждала и слушала, ловила всем телом чужую жажду, тянула к себе… Смерть хотела жизней. И памяти. И души. У ведьмы было все это: прожитые вместе с людьми тысячелетия, собранные по крупице кусочки чужих жизней, чужого тепла; сотни перерождений, каждый раз на новый круг, и время течет непрерывной струйкой, оседая в теле, в памяти, год за годом, день за днем; душа этого места, ожившая, решившая стать частью живущих здесь, гуляющая вольно под северным небом меж обитающих здесь людей. У ведьмы было все, чего хотело древнее и мертвое, и ведьма была готова отдать это. Развернуть ладони, собирая лунный свет, словно невесомую воду, влагу ночного неба, постоять немного и развести их в стороны, роняя брызги сияния на камни. Вдохнуть всей грудью холодный ночной воздух – вместе с криками ночных птиц, легким шепотом ветра, едва слышным шелестом увядающей травы. И выдохнуть – в такт послушно бьющемуся в груди сердцу, горячему, совсем человеческому. И сорваться с места – в танец. Она никогда еще не танцевала так – вызывая, дразня, маня… притягивая. И смерть качнулась вперед, на одинокую серую вершину, по которой кружила в вихре взметнувшихся юбок ведьма, стучала дробно каблуками, выбивая ритм, единый ритм, как большое сердце этого места, живое. Дышащее. Последнее, что почувствовала ведьма, когда древнее и страшное накрыло ее, забирая память и душу, – как где-то внизу, в одном из домов, зародилась новая жизнь, новая связь между людьми и этой старой землей.
Туве хоронили вместе с Агне, в субботу. Дождь, ливший почти всю неделю, утих, и пасмурное серое небо нависало над самыми крышами, дышало влагой и подступающей зимой, с ее штормами и снегом. Сезон лова закончился, и корабли вернулись домой, качались у причала, тихонько потираясь о него крутыми бортами. Карин стояла у могилы и смотрела, как падают вниз, на черную крышку гроба, первые комья земли. Старый Свен ошибся – он не умер. Ни в ту ночь, ни в следующую. Но зато пропала без вести директор школы – Эдвард говорил, что в скалах нашли ее куртку, а дальше собаки отказались брать след. Возможно, Ингрид Андерсен просто уехала, выбросив напоследок старую одежду. А может, сорвалась ночью со скалы, всякое бывает. Эвард собирался продолжить поиски – после похорон. Карин стояла, прижимая к себе Тома, и чувствовала за спиной теплое плечо мужа. Ветер налетал порывами, бил по глазам, заставляя щуриться, выжимал слезы… В часовне на кладбище мерно звонил колокол, и звук его стелился над землей, и вздыхало эхо над старой, выбеленной временем скалой у входа в гавань. Ту, что местные давным-давно называли «ведьминой» – так давно, что и забыть успели. Тонко кричали чайки, чиркая крыльями непривычно ровную гладь моря, и гулко рокотал прибой, неустанно накатывая на берег – раз за разом, в едином ритме, как большое сердце… Время сменилось.
Название: Окна соседнего дома Автор: WTF Fantasy-original Бета: WTF Fantasy-original Размер: миди, 4213 слов Пейринг/Персонажи: ОМП Категория: джен Жанр: драма Рейтинг: G Краткое содержание: Питер работает швейцаром на пятьдесят первой улице по Вэст-сайду и всё ещё верит в чудеса. Размещение: запрещено без разрешения автора Для голосования: #. WTF Fantasy-original - работа "Окна соседнего дома"
На лестнице было семь ступенек. Питер перепрыгивал сразу через несколько и в три шага добирался до тротуара. Тот уже начал трескаться от приближающейся майской жары, и в трещинах можно было заметить стройные ряды красных жуков с чёрными узорчатыми спинками. Они ползли в сторону дороги, не представляя, что жизнь под колёсами автомашин трудно назвать «лучшим миром». Питер каждое утро проделывал тот же путь, что и «солдатики», потом переходил дорогу и оказывался на лужайке дома номер двадцать девять по пятьдесят первой улице Вэст-сайда. Район был тихим, хотя в паре кварталов отсюда шелестел пыльными кронами Центральный парк и возвышалась над ним Бельведерская башня, которая ежедневно выдерживала целые туристические штурмы. В детстве Питеру казалось, что из узкого окна может в любую секунду выпасть длинная золотистая коса пленённой девушки. На самом деле в башне жили только барельефы грифонов – что, конечно, не помешало любопытному семилетке использовать вьющийся плющ как лестницу. На приключение всей жизни эти три метра над землёй не тянули, но Питер до сих пор помнил, как сладко тогда сжалось его сердце. Наверное, точно так же, как в тот вечер, когда он впервые заметил окна. Двадцать девятый дом – высокий, старый, с классическим фасадом – почти ничем не отличался от домов номер тридцать один и двадцать семь. Весь квартал строили в один год, и индивидуальность каждого дома выражалась, разве что, в бассейнах на крыше и в цвете дверей. Но этот был особенным ещё и из-за своих окон. На первый взгляд они были самыми обычными: стеклянными, с толстыми рамами и узорчатыми козырьками. Ночью в них зажигался свет, утром отражались работающие конфорки, а днём – экраны телевизоров. Питер видел их каждый вечер, когда готовил ужин. Он возвращался домой с работы – для этого ему всего лишь было нужно перейти улицу в неположенном месте – и иногда читал журналы, пока в чайнике закипала вода. В прихожей у него была целая коллекция литературных сборников, и рассказы здорово украшали вечер. В тот день – кажется, это было в октябре – история была особенно захватывающей, и Питер опрокинул чайник. Огненная жидкость залила пол, парень вскочил на подоконник… и впервые по-настоящему заметил окна дома номер двадцать девять. Питер знал расположение всех квартир, имена всех жильцов и даже некоторые подробности их жизни – словом, всё, что только может знать швейцар о доме, в котором работал. Дурацкая форма с золотистыми пуговицами напоминала о гвардейцах Гудвина, люди по утрам были не особенно вежливы, и многие смотрели на Питера, как на пустое место, но парень всё равно любил свою работу. Когда ты – не особенно симпатичный, не особенно яркий, да ещё и рыжий – так или иначе приходится относиться с уважением к тому, что преподносит тебе судьба. Работа досталась Питеру по наследству – от дяди. И Питер привык. В доме в основном жили эмигранты: все те, кому помахали ручкой родные страны, оставив без денег, без шансов или без семьи. У каждого, даже у неприветливого доктора Шепарда, за спиной была своя грустная история – и так уж вышло, что Питер знал их почти все. Или, по крайней мере, думал, что знал. Всё началось с француза. Дороги у центрального парка были узкими, с односторонним движением, и не нужно было держать под рукой бинокль, чтобы рассмотреть детали чьей-то повседневной жизни. Особо мнительные частенько задёргивали шторы, параноики вообще никогда не видели солнечного света. Эксгибиционистов легко было вычислить – у них занавесок не было даже в душевых. У мсье Орегье занавески были – довольно необычные, с вышитыми на них цветами, жутко дорогие на вид. Иногда он подходил к окну, отодвигал штору и подолгу смотрел на припаркованные у дороги машины. Шторы были тяжёлыми, бархатными и тёмными – и потому самого месье Орегье иногда сложно было различить на их фоне. Беглых французских негров на Манхеттене было больше, чем в самой Франции. Питер успел увидеть улыбку – белоснежная, она здорово привлекала внимание. Но ещё большее внимание привлекали крылья. Прозрачные, с сиренево-розовыми узорчатыми краями и подрагивающие, словно французу было холодно. Питер замер, напрочь забыв о воде, из-за которой ему совсем скоро придётся менять несколько плиток на полу. Крылья были такими чёткими, что отправляли весь остальной мир на периферию восприятия. Всё словно разом посерело, расплылось и ушло в туман, а блестящие крылья, отражавшие в себе свет люстры, остались. Парень торопливо ущипнул себя за руку и тут же возмущённо вскрикнул. Не сон. Тогда - галлюцинация? Он где-то читал, что такое вполне возможно… От переутомления, стресса, какого-то скрытого расстройства… Боже, это ведь не шизофрения? Может, стоит проверить голову? Или… Газ! Нужно проверить плиту! Питер опёрся рукой на подоконник, готовый соскочить на пол и проверить, закрыты ли вентили, но тут что-то странное мелькнуло за окном. Швейцар прищурился: на третьем этаже двадцать девятого дома открылись ставни, и оттуда высунулась… мохнатая лапа. Питер помотал головой. Лапа скрябнула жёлтыми когтями по бетону и открыла вторую створку. Питер ударил себя по щеке. Лапа исчезла. Питер облегчённо выдохнул, но тут лапа снова появилась в окне – а за нею и её хозяин. Бурая шерсть покрывала всё тело существа, глаза светились золотом – и можно было только догадываться, что заставило такое чудовище натянуть на себя зелёное платье. Рука уже почти онемела от щипков, когда косматая зверюга спрыгнула на тротуар, поднялась на задние лапы и, как ни в чём не бывало, направилась к парку. Походкой от бедра. Питер, наконец, сполз с подоконника и угодил прямо в лужу. Вода уже успела немного остыть, и он сидел с открытым ртом, силясь восстановить дыхание. Через несколько минут парень всё-таки смог взять себя в руки – а заодно и убедить себя в том, что всё это ему почудилось – и снова выглянул в окно. На пятом этаже по комнатам летал целый рой светлячков. Из окон квартиры семьдесят один сыпались фиолетовые искры. По балкону пентхауса ползли огромные, в ногу толщиной, корни дерева. А когда в окнах прямо напротив квартиры Питера появился гигантский ярко-жёлтый глаз и прищурился, будто бы заметив наблюдателя, швейцар дома номер двадцать девять по улице пятьдесят один, Вэст-сайд, Манхеттен, плавно откатился в темноту.
*** Вопреки всякому здравому смыслу, утро наступило и застало Питера спящим на кухонном подоконнике. Майка пахла чаем, из открытой форточки тянуло запахом дождя и цветов с клумбы, и солнечные лучи путались в рыжих волосах. Ему потребовалось около тринадцати секунд, чтобы вспомнить об опрокинутом чайнике – и, конечно, об окнах соседнего дома. Журналы в прихожей говорили о том, что Питер попал в Сумеречную зону, разум – что пора обратиться к врачу, а жаждущая приключений душа шептала: «Молись, идиот, чтобы тебе всё это не привиделось. Трудно придумать приключение получше». Это и в самом деле могло стать приключением. Питер надел свою бордовую форму, пригладил волосы, чтобы из-под фуражки не торчало слишком уж много неопрятных прядок, и вышел на лестничную площадку. Через секунду вернулся, бросился листать один из выпусков фантастического журнала, потом одёрнул себя и во второй раз покинул квартиру. Дом номер двадцать девять выглядел так же, как и всегда. Как день назад, и неделю, и месяц, и, может быть, даже год. Серые стены, пионы под окнами, россыпь бархоток у ступеней, красная дверь и барельеф над входом. Никаких корней, никакой шерсти, никаких искр. Ничего подозрительного даже в самом обычном смысле этого слова. Питер вздохнул с облегчением. Стало быть, ничего ужасного. Просто шутки подсознания… В конце концов, если б это был газ, то Питер вряд ли бы встретил утро. Пропищавший «Как жаль» голос авантюризма Питер старательно проигнорировал. И открыл дверь. – Доброе утро, – буркнул мистер Фланниган из тридцать пятой. Он никогда не поднимал взгляда и проносился мимо Питера, словно на пожар спешил. Пожарником он не числился – работал в цветочном в паре кварталов отсюда – и был самым угрюмым человеком из всех, что знал молодой швейцар. – Доброе, – привычно улыбнулся Питер, придерживая дверь. Следом за мистером Фланниганом всегда появлялся немного нервный Эммори Старксен. Эммори был студентом, учился на филолога и мало разговаривал. В вечернее время по нему можно было сверять часы. Старксен выскочил из дверного проёма как пробка и тут же налетел на задержавшегося на крыльце Фланнигана. А потом… Питер моргнул, но видение и не думало исчезать. Фланниган повернул голову, и глаза его вдруг сверкнули золотом, а пальцы, сжимающие ещё не зажжённую сигарету, покрылись тёмной жёсткой шерстью. Питер готов был поклясться, что услышал низкое утробное рычание. Эммори отступил на пару шагов, придавил парочку бархоток, потом испуганно фыркнул и со всех ног припустил в сторону Центрального парка. – За цветы вечером ответишь! – крикнул вслед Фланниган, и Питеру снова послышалось рычание. Оно сплелось с голосом цветочника, будто было его настоящей природой. Сигарету Фланниган так и не зажёг – сверкнул ещё раз глазами и отправился на работу.
У старушки Квази за спиной блестел панцирь. Покрытый маленькими трещинками, зелёно-коричневый черепаший панцирь. Питер подал ей руку, но она, как всегда, проигнорировала этот жест и покрепче сжала свою трость. Элис О’Хейм одела какие-то совершено уж чудные туфли, никак не вязавшиеся с её яркой лакированной сумочкой. Приглядевшись, Питер понял, что это самые что ни на есть настоящие копыта. Ослепительная Крис Такер оставила после себя тонкий могильный аромат, а из-под её юбки выпало несколько опарышей. От пыли с рыжего хвоста Чжоу Йен Питер чихнул целых четыре раза подряд. В конце рабочего дня, когда Питер уже был готов кинуться к ступеням своего дома, как к последнему оплоту спасения, на его плечо легла волосатая лапа мистера Фланнигана. – Вижу, ты наконец-то освоился, – удовлетворение в его голосе заставляло кровь стыть в жилах. – Это радует. – Чт... Что вы имеете в виду? – промямлил Питер. Может, это был и глупый вопрос, но ведь всегда оставался шанс, что Фланниган говорит о работе швейцара. Ведь к такой профессии долго привыкают. Вместо ответа мужчина хлопнул Питера по спине и расхохотался. Смех его походил на рычащий гром. – Никому ни слова о каблуках. Это я с Эммори поспорил. Вечно у него какие-то дикие идеи. И тогда Питер понял, что огромная волосатая тварь в зелёном платье, которая вылезла минувшей ночью на мостовую, была цветочником. И ещё он понял, что с Эммори Старксеном лучше не спорить.
*** Питер знал, что человек может приспособиться ко всему. К жизни на необитаемом острове, к музыкальным концертам соседей, к солнцу, которое светит по ночам. Но он не думал, что так быстро сможет привыкнуть к секрету жильцов дома номер двадцать девять на пятьдесят первой улице. Это даже не было сложным. То есть, конечно, было. Питер только через пару дней смог не отворачиваться всякий раз, когда Крис сплёвывала белого могильного червячка. Несмотря на то, что место её было на кладбище, поближе к корням, так сказать, мисс Такер была всё так же мила в общении. Теперь её привычка извиняться каждые пять минут обрела смысл: ведь когда из твоего тела то и дело вываливается то, что должно крепко держаться на положенном ему месте, это может здорово нервировать собеседника. Всё обрело больше смысла. То, как мсье Орегье обходил прохожих – он просто берёг свои хрупкие крылья. То, что Элис носила шляпу – прикрывала свои маленькие козлиные рожки. То, как Эммори шарахался от Фланнигана – келпи и вервольфы издавна не очень хорошо уживались друг с другом. Тем удивительнее были их ночные рандеву. Теперь Питер смотрел на окна каждый вечер. Над столом у него висел лист бумаги, который постепенно заполнился заметками о том или ином жильце. Это было похоже на игру в «Угадайку». Волчья сущность Фланнигана сопровождала его даже в цветочном магазине. Выбор профессии он объяснил тем, что среди растений гораздо проще контролировать свою дикость. Говоря о дикости, вервольф всегда добавлял, что самым неуравновешенным в доме всё равно остаётся Эммори. Старксен был келпи, шотландской водяной лошадкой. Звучало почти мило, но на деле юноша мог беззастенчиво оторвать кому-нибудь голову. Его и с родины-то вышвырнули за излишнюю жестокость. Цветочник успешно Эммори перевоспитывал. Теперь Фланниган частенько разговаривал с Питером, когда уходил на работу или возвращался с неё. Менее угрюмым он от этого не стал – но бояться его больше не хотелось. Вервольф в платье, конечно, выглядел более чем комично, но даже при каблуках у него всё ещё оставались когти и клыки. Элис не была дьяволом. Питер не утерпел и прямо спросил у неё, носит ли она в сумке вилы. Девушка хохотала так сильно, что у неё потекла тушь. Так швейцар узнал о сатирах и заодно о дриадах в пентхаусе. У Чжоу было девять лисьих хвостов, Орегье прятал в шкафу волшебную палочку и хрустальные туфли сорок второго размера, Лэри и Лари Каскэтты на самом деле были одним волшебным зеркалом. За стёклами окон двадцать девятого дома жили чудеса – и Питер был их привратником. Под сердцем он, улыбаясь, нёс свою милую тайну, гревшую душу подобно солнцу. Она была с ним в квартире, по дороге на работу и всё то время, что он проводил в увлекательных поисках истины. Он разговаривал с ними – с эмигрантами, которые прибыли в Новый Свет в поисках лучшей жизни – и узнавал о том, каким разным бывает мир. Ни разу не вышедший дальше Центрального парка, Питер посещал маленькие города по ту сторону океана, пересекал пустыни и гулял по лесам далёких земель. Чудеса начали в Нью-Йорке новую жизнь. Здесь вервольф стал цветочником, келпи – вегетарианцем, рой болотных огоньков указывал людям путь, разлетаясь по погасшим городским фонарям, а бэнши устроилась певицей в театре. Для тех, кто хотел исправиться, жизнь предоставила второй шанс, и только благодаря этому факту хотелось снова верить в чудеса.
*** В понедельник, пятнадцатого числа, Питер опоздал на работу. За всё то время, пока он носил бордовую с золотым форму, подобное случилось впервые. Сложно опоздать на работу, когда живёшь всего в паре десятков метров от конторы. Питер дописал рядом с фамилией доктора размашистое «вероятно, ангел», схватил фуражку со стопки журналов и выбежал из дома, забыв запереть дверь. В его защиту стоило сказать, что воры вряд ли позарились бы хоть на что-нибудь, кроме холодильника. Но вытаскивать из квартиры холодильник было делом утомительным. Вереница красно-чёрных жуков следовала своим привычным маршрутом, но сегодня натыкалась на неожиданную преграду. Прямо на тротуаре сидела Элис О’Хейм. Причёска её совсем растрепалась – из-за закреплённых лаком прядей кокетливо выглядывали рожки, а дешёвая тушь черными разводами покрывала бледные щёки. Блестящее платье и слёзы делали её похожей на героиню какой-нибудь романтической комедии. В такой через несколько минут на горизонте должен был появиться прекрасный принц на белом мерседесе, укрыть её своим пиджаком от Дольче энд Габбана и увести в ближайшую церквушку, чтобы сделать своей законной женой. Вместо принца на тротуар выскочил швейцар Питер. – Элис? – он так спешил, что чуть не споткнулся о собственные ноги. – Боже, Элис, с вами всё в порядке? Девушка подняла голову, увидела встревоженное его лицо и рассмеялась. Ничего иного она просто не могла сделать. – Ты такой трогательный, Пит, чёрт побери! – язык у неё немного заплетался. Оставалось только гадать, сколько она вчера выпила. Вроде бы, на сатиров алкоголь не должен влиять так уж сильно… Стало быть, речь шла об астрономических цифрах. – Прям-таки овечка. Будь у Элис бутылка, она бы тут же к ней приложилась и сделала могучий глоток. Питер мог видеть это так же ясно, как начищенные до блеска светлые копыта. – Что случилось? Может, я могу помочь? Он мог бы вызвать такси – что было бы очень глупо – а мог бы довести её до квартиры. В конце концов, он мог хотя бы принести таблетки. Или одолжить рассол у Эльвиры с первого этажа. Элис мотнула головой в знак протеста. Её взгляд скользнул по копытам, и она вдруг снова ударилась в рыдания. Почти у всякого парня существует сверхъестественная способность: при виде девичьих слёз из их голов разом исчезают все здравые мысли, не говоря уже о словах утешения. Питер оцепенел, словно увидевший удава кролик, но всё-таки смог похлопать Элис по спине. В ответ она благодарно всхлипнула, а потом прошипела со злостью: – Подумать только, и я показала ему свой хвост! Питер понял, что разговор этот явно ему не по плечу. О хвостах он знал чуть ли не меньше, чем о методе выращивания стволовых клеток. Но говорить ничего не пришлось – О’Хэйм минут пятнадцать рассказывала о своём недостойном хахале и о том, что нельзя доверять банковским служащим. Вечером того же дня миролюбивый Жан Орегье начистил морду какому-то клерку прямо на клумбе из пионов. Фланниган долго ворчал из-за небрежного отношения к цветам, но всё-таки заплатил за Орегье залог. Нью-йоркская полиция в те времена была расторопна только тогда, когда дело касалось уличных драк. – И эта бабочка боялась подкатить к нашей Элис, потому что хрустальных туфелек на копыта, увы, делать не умеет, а предложить больше нечего, – фыркнул вервольф, когда они с Питером обсуждали произошедшее. – А теперь крыло ради неё сломал. Крылом дело не ограничилось – через полгода Жан сломал и свою гордость, сделав Элис предложение.
*** Зимой случилась беда. Взволнованная Ники промчалась вниз по лестнице, хотя старалась пользоваться лифтом. У неё были странные отношения с лестницами – как и у всех ундин. – Питер, боги, где Фланниган? Где этот чёртов пёс? – синие глаза Ники расширились от ужаса, она схватилась за стойку, чтобы не упасть, а швейцар понятия не имел, как бороться с истерикой. – Успокойтесь, мисс Миллер! Объясните уже, что произошло? – Берг проснулся! Проснулся из-за потепления, но зима-то ещё не закончилась! И он злится! Словно в подтверждение её слов, вверху что-то разбилось, а потом послышалось оглушительное рычание. Такое, каким обычно пугали на новомодных фильмах, полных крови и перчаток с ножами. Берг... Мистер Берг из пятьдесят третьей квартиры, которая занимала половину пятого этажа, всё ещё был тёмной лошадкой для Питера. Ни одной зацепки, только вежливые кивки и мрачное молчание от вервольфа, который обычно так любил поговорить. Сущность Берга была чем-то по-настоящему серьёзным – а сложно было представить хоть что-то хуже кровожадного келпи. Громыхнуло ещё раз, уже сильнее, и на бордовую форму Питера посыпалась штукатурка. Дело принимало серьёзный оборот. Парень потянулся к телефону. – Может, стоит вызвать полицию? Ники тут же хлопнула рукой по телефонному аппарату, пресекая попытки Питера поднять трубку. – Нет-нет-нет, только не это! Тогда всем нам конец! Запыхавшийся Питер влетел на площадку пятого этажа как раз тогда, когда мистер Берг расправил свои чешуйчатые кольца и снёс одну из стен. Доктор Шепард появился рядом с Питером, как чёрт из табакерки. Он сверкнул очками в золочёной оправе и прошептал спокойно, словно на его глазах не ярился проснувшийся не вовремя дракон: – Вызывайте пожарных, Питер. Бравая команда приехала быстрее, чем полицейские за Орегье – но к тому моменту полыхал весь пятый этаж. Дриады впервые за всё время, пока Питер работал в здании, покинули помещение – огонь был единственной вещью на свете, который их пугал. Множество жильцов – из тех, что не были на работе – столпились у красных дверей, наблюдая за языками пламени, лижущими стёкла окон квартиры пятьдесят три. И мистер Берг, и доктор Шепард каким-то образом оказались в той же толпе. После ремонта противный доктор перебрался в квартиру номер пятьдесят для превентивных мер. Успокоить разозлённого дракона было под силу только отработавшему несколько смен подряд фениксу, который по всем статьям был куда злее.
*** Эммори сорвался внезапно. Всё началось с заказов жареных крылышек – и Питер закрывал на это глаза. В конце концов, крылышки ещё никому не повредили. Даже плотоядным коням. Но как-то вечером завыл Фланниган. Жильцы уже к этому привыкли: если в доме живёт вервольф и если его соседом вдруг оказался келпи, рано или поздно оборотень взвоёт. Этот выл чуть ли не по часам. В пять вечера, когда консервативные англичане пили чай с молоком, Фланниган выл, возвещая конец рабочего дня. По ночам он выл то от неприятных ощущений при трансформации, то от усталости, а то и от любви, которая разрывала грудную клетку. Этим вечером его вой леденил кровь. За ним скрывался человеческий крик боли. Фланниган выскочил в холл в одних шортах, роняя за собой капли тёмной волчьей крови. На его правой руке, чуть пониже локтя, виднелись следы чьей-то жадной челюсти. Питер, присмотревшись, даже понял, чьей. – Мать твою, Фланниган, будьте вы поаккуратней! – Кэрри Вайер, мать троих детей, а также единственная альва в доме, легла на перила и погрозила зажатым в руке полотенцем. – Чему детей учите! Вервольф так увлёкся баюканием покалеченной конечности, что даже не зарычал в ответ – только выставил вверх здоровую руку с оттопыренным средним пальцем. – Я тебе покажу, как меня посылать, засранец! Муж вернётся – перестреляем! Угрозы альвы были совершенно пусты – её муж возвращался вот уже несколько лет. Она сама уже толком не знала, где он может находиться. Когда-то давным-давно она говорила, что он выскочил за хлебом и заблудился. – Позвать Шепарда? – участливо поинтересовался Питер, стараясь не представлять, как Старксен рвёт кого-нибудь на части. Фланниган помотал головой и поднялся. Регенерацию племени перевёртышей хотелось в очередной раз превознести до небес. Питеру пришлось до самого вечера сидеть вместе с вервольфом под дверью квартиры, уговаривая испуганного Эммори открыть дверь.
*** Однажды Берг назвал Питера «талисманом команды». Так и сказал: «Питер у нас словно талисман, как у «Нью-Йоркских янки», - а потом хлопнул зардевшегося юношу по плечу. Швейцар слабо улыбнулся и подумал, что синяк останется знатный – драконья лапа, даже скрытая вполне себе человеческой кожей, оставалась довольно тяжёлой. Он ничего не сделал. Никаких выдающихся подвигов вроде спасения утопающих, вбегания в горящую квартиру или спокойного разговора с вооружённым грабителем. Смена была даже более, чем обычной: привычное ворчание жильцов о жаре, хлопанье дверьми, проносящиеся мимо люди, которым некогда было даже поздороваться… Полицейский, ищущий своего напарника. Парочка ошибившихся дверью туристов, которые пытались попасть к Эмпайр-Стейт-Билдинг. Продавцы вакуумных пылесосов, которых Питер не пустил к жилым квартирам. Тем не менее, чудеса вели себя так, словно юноша совершил что-то, очень их обрадовавшее. Берг не был единственным. На стойке скоро скопилось несколько домашних пирогов, пара новеньких выпусков комиксов, белый платок с вышитыми на нём инициалами, янтарная нитка и ещё множество маленьких безделушек и безделушек побольше. Казалось, весь дом хочет Питера отблагодарить за что-то, чего он не делал. – Фланниган, что происходит? Какой тут газ распылили? – зашипел Питер, отводя в сторону зашедшего в холл оборотня. – Как раз никакого, – вервольф оскалился и шёпотом Питеру всё объяснил. Парень ещё долгое время не мог поверить в то, что «те славные старички» искали вовсе не Эмпайр-Стейт-Билдинг, а шанс поживиться дорогими шкурами мифических тварей.
*** А потом появился курящий человек. Поздним летом, когда зарядили дожди, он словно выткал сам себя из тумана – высокий, какой-то совершенно нереальный и очень, очень худой. Чудеса обходили его стороной, словно и вовсе не замечали – правда, однажды Питер заметил, как зарычал на незнакомца Фланниган. Курильщик ответил ему безразличным взглядом. – Не стоит здесь курить, мистер, – для убедительности швейцар кивнул в сторону соответствующего знака. Мужчина поднял голову, и Питеру послышался далёкий свист паровозного гудка. Нарушитель затянулся ещё разок, а потом выудил сигарету изо рта и раздавил окурок. На асфальте осталось зеленовато-бурое пятно. Питер благодарно улыбнулся и поспешил к двери – черепашка Квази как раз одолела последнюю ступеньку. Старушка возвращалась из казино ровно в пять и категорически отказывалась от помощи. Она предпочитала сама подниматься по лестнице, пусть это и занимало у неё около двадцати минут. Питеру оставалось только придерживать дверь.
Весь следующий месяц улицы Нью-Йорка мокли от грязных ливней – и вместе с ними мок Питер, мокли посаженные вервольфом петунии на газоне, жители пятьдесят первой улицы по Вэст-сайду и курящий джентльмен из мусорных баков. Питер про себя даже кличку ему придумал – Синеглазка. Ещё через пару дней проливных дождей ему стало стыдно. И он вышел из коридора, прихватив с собой жёлтый дождевик. Доходяга с сигаретой не взял дождевик и не ответил ни на один из вопросов. Не сообщил своего имени. Не согласился пойти погреться. И не откликнулся на призыв к благоразумию. – В самом деле, и зачем столько курить? – пробурчал Питер, направляясь к теплу и сухому электрическому свету холла. Он уже не услышал хриплое: – Ну надо же мне хоть как-то коротать время.
*** День, когда Питер всё понял, запомнили все чудеса, что жили в доме номер двадцать девять по пятьдесят первой улице, Вэст-сайд, Манхеттен. Ибо этот день стал последним – во многих отношениях. Он был последним для Эммори, который возвращался в Шотландию. Он был последним для Кракена, который умудрился исчезнуть в канализации. Он был последним и для Питера, потому что все вдруг стали с ним прощаться. Цветущая в браке Элис запечатлела на его щеке горячий поцелуй. Она могла сколько угодно говорить, что не прячет в сумочке вилы, но дьявольского очарования девушка не лишалась. Берг, Шепард, даже Старксен – все пожали ему руку и пообещали странное «Не всё так страшно». Даже дриады спустились из своего пентхауса – впервые с тех пор, как на пятом этаже случился пожар. Смена Питера закончилась, и цветочник как раз возвращался из дома. Он впихнул в руки юноши букетик фиалок, смутился, а потом вдруг с чувством его обнял. Питер даже различил аромат роз, смешивающийся со звериным духом и запахом мокрой шкуры, которым была пропитана чёрная куртка вервольфа. И тогда Питер увидел, что дома напротив – двадцать восьмого, того, в котором он прожил всю жизнь – давно уже нет, и на его месте зарастает травой одинокий пустырь. Он понял, откуда взялись эти странные взгляды обычных людей – людей без крыльев, клыков и чудесных тайн. Они смотрели сквозь него не в фигуральном вовсе смысле: они и в самом деле его не видели. Призрачный дворецкий у дома с волшебными эмигрантами. С букетом кладбищенских цветов в руках. Ах, разве не удивлялся он своей удаче и тому, как повезло ему увидеть столь невероятное в своей обычной жизни? Не будь он сам одним из таких чудес, разве смог бы разглядеть в окнах то, что его изменило? Доходяга в порванных джинсах и синей рубашке достал из кармана пачку сигарет. Привычно выудил одну – губами – и стал шарить по карманам в поисках зажигалки. Синеглазка. Конечно. – Давно он здесь? Облако сигаретного дыма ударило Питера в спину, и он непременно бы закашлялся, если бы мог. – Пустырь? Развалюху снесли лет десять назад. – Где же я жил? – Да чтоб я знал. Курильщик вдруг закашлялся и отвернулся, прижимая ко рту рукав рубашки. – Я всегда думал, что смерть – женщина. Незнакомец перестал кашлять, но вопроса будто бы и не слышал. – И что теперь? Ад? Рай? Багамские острова? Куда ты меня отведёшь? Смерть щёлкнул зажигалкой, поднёс пламя к своей бледной коже и прошелестел: – Куда пожелаешь.
И давно умерший Питер в седьмой раз остался в доме номер двадцать восемь по пятьдесят первой улице, Вэст-сайд, Манхеттен – в доме, которого давно уже не было. Утром он пойдёт на работу, немного заспанный и жаждущий чудес. И когда-нибудь он обязательно увидит их вновь. В окнах соседнего дома.
Семейная жизнь орлиной четы продолжается, невзирая на любые обстоятельства (кроме смерти); мало того, птицы прилагают массу самых настоящих усилий, чтобы их брак оказался удачным. У орлов приняты очень сложные процедуры ухаживания, которые не прекращаются после того, как пара уже сформировалась, - эти птицы продолжают обхаживать друг друга на протяжении всей совместной жизни. Орел – самец на протяжении всей жизни не перестает завоевывать ее любовь. Орел не только дарит своей спутнице нежное внимание, но и во многом помогает ей в «домашних делах» - таких, как добывание пищи для потомства, кормление птенцов и уход за ними. Ясно, что орлы ухаживают друг за другом в воздухе, - там, где они чувствуют себя свободнее всего. Самые блистательные воздушные трюки орел оставляет для демонстрации любви. Время от времени он даже делает мертвую петлю – немалое достижение для птицы. Пара орлов то парит, то пикирует, являя собой такую картину силы и ловкости, от которой перехватывает дыхание. Постепенно полет самца сплетается с полетом самки, они вместе вычерчивают в воздухе круги и занимаются невероятной акробатикой. Эхо повторяет их «песнь любви», разнося ее по всему орлиному царству. Даже те орлы, кому в нормальных условиях присуща немота, испускают любовные крики. Временами, в процессе воздушного спектакля, самка подхватывает в клюв сухую веточку, взлетает высоко вверх, а затем выпускает ее. В ответ на этот жест самец пикирует, чтобы поймать падающую веточку. Это упражнение может повторяться много раз. В кульминационный момент орел совершает нырок в сторону подруги, которая в воздухе переворачивается на спину и выставляет свои грозные когти. Но не в знак враждебности, а как жест любви. Сцепившись когтями, две птицы начинают выполнять серию вращательных движений и так, словно мельница, падают по направлению к земле. Брачный полет орлов доставляет наблюдателю массу сильных впечатлений, как визуальных, так и слуховых, когда птицы вместе пикируют и скользят в воздушных просторах. Они кружат и кувыркаются в свадебном танце, а их любовные призывы разносятся над холмами и долинами. Совместный полет орлиной четы полон грации, и, вместе паря по небосклону, они выглядят, словно пара танцовщиков балета. А когда птичья чета с огромной скоростью бросается вниз, то, несомненно, являет собой самое великолепное зрелище в царстве пернатых. Брачные игры орлов переполнены радостью, причем, они происходят высоко над землей, - там, куда могут добраться лишь очень немногие из тварей Божьих. Орлы клянутся в полном и безграничном взаимном доверии вплоть до самой смерти. Хотя брачный полет происходит в период спаривания, многие виды орлов, желая укрепить узы между партнерами, на протяжении всей своей жизни регулярно повторяют этот любовный ритуал в знак взаимной преданности и любви. А связь между этими птицами очень сильна, годы только укрепляют ее. Орлы, образующие семейную пару, редко сражаются друг с другом, зато всегда заодно борются с превратностями судьбы, угрозами или опасностями, а также совместно отдаются простым удовольствиям совместной охоты или полета. Орлы – это классические супруги, они являются не только любовниками и родителями, но еще и друзьями, каждый из которых счастлив в обществе партнера. Орлы преданы не только друг другу, но своей семье. Они являют собой великолепный образец родителей. Эти птицы готовы сделать очень многое, чтобы накормить свое потомство, воспитать его и удовлетворять потребности юной поросли.
Зацвели нарциссы. Пропал свет и Интернет. Интернет – потому, что крышу кроют матом Свет – потому что какой-то местный Апокалипсис. Так что не теряйте меня, люди, пишу из горящего танка, избранное не читаю, не комментирую, вы уж простите великодушно... Я исправлюсь.
На социофесте объявился некто типа Анона со статисктикой, который всё считал на ФБ-2012... так вот, сей добрый человек обсчитал ИТОГИ ПЕРВОГО РАУНДА ТИМПЛЕЯ!
По его подсчётам, цЫтирую:
«Альфа и Гамма - 1 место, по 76 голосов Дельта - 74 голоса Бета - 56 голосов лучшие драбблы примерно только прикинул, вроде "Загадай" и "Теплое рождество" делят 1 место, потом идет бетанский "Пять минут до чуда»
Ну, в общем, УРА, товарищи, бьёмся дальше, спасибо всем, кто проголосовал и болел за нас, то есть за Альфу с нашими пледиками, печенюшками и ДАГЕСТАНСКИМ КОНЬЯКОМ!!! Скоро второй раунд, не пропустите!
А до «Бардака» у меня всё никак руки не дойдуууууут... Скучаю прям. Щас вот отбомблюсь совсем, и уж тогдааа...