Название: «Те, кто за меня отвечает»
Автор:  sillvercat
Бета:  Tintae
Размер: миди
Пейринг/Персонажи: Стив Токей Сапа/Рут, Джеффри/Вайнона
Категория: гет
Жанр: романс, ангст
Рейтинг: R
Краткое содержание: 70-е годы, США, штат Южная Дакота. Вайнона Уайтхок, девушка из племени Лакота, весёлая и любвеобильная, всегда боялась и избегала своего старшего брата Стива, который постоянно её ограничивал. Только незадолго до его гибели она поняла, что Стив всегда её защищал. В том числе и от неё самой.
Предупреждение: POV главной героини, смерть главного героя.

Если кому интересно...По соционике: male!Жуков (Стив)/fem!Есенин (Рут), male!Робеспьер (Лжеффри)/fem!Гюго (Вайнона)

Это вторая часть трилогии о Стиве.
Первая часть: sillvercat.diary.ru/p182046261.htm
Третья часть: sillvercat.diary.ru/p181809035.htm

Ссылка на ФБ-2012: fk-2012.diary.ru/p181512754.htm
Обсуждение в закрытой на время ФБ записи: sillvercat.diary.ru/p181392157.htm


От автора: Чёрт, я не собиралась это записывать, но, как и Вайнона, поняла, что это мой долг.
В этой вещи воплотилась, наверное, моя собственная отчаянная мечта о старшем брате, который наподдаст, если за дело и надо, но всегда защитит...



***
Я не знаю, с чего мне начать, и это очень глупо, так же глупо, как в мои годы заводить в Интернете дневник, подобно моему 12-летнему внуку. Это всё моя подруга Рут виновата, Рут Токей Сапа, Рут Конвей, она подбила меня на эдакое сумасшествие – после того как я провела не один полночный час за её дневником – вся в слезах и соплях, вместо того, чтобы мирно спать (или не спать) рядом со своим мужем…
Ой. Меня заносит не туда, и я не удивляюсь. И вы не удивляйтесь, хорошо?
Начну ещё раз, но стирать предыдущую галиматью не буду, в конце концов, что может характеризовать меня лучше, чем такая галиматья?
Опять же все ПОСМЕЮТСЯ, и это здорово, я считаю.
Уоштело, я Вайнона Торнбулл, до замужества Смоллхок, из народа Лакота, и можно, я не буду говорить, сколько мне лет? Спасибо, пила майа.
Всё равно в душе я чувствую себя девчонкой, несмотря на то, что у меня пятеро сыновей (и одиннадцать внуков и внучек, а на подходе двенадцатый), хотя я намеревалась родить десятерых, и Рут вот тоже упоминала об этом. Но к моменту рождения пятого, Илайи, я решила, что мой долг перед народом Лакота исполнен, ибо каждый из моих сыновей стоит двоих. Да чего там, троих!
Ой! Я опять отвлекаюсь.
Моё имя означает «перворождённая». Лонгфелло вставил его в свою «Песнь о Гайавате»: «Назвала дочь первородной, назвала её Вайноной»… В школе меня прозвали «Вай нот?», и я не обижалась, ибо это и вправду было моим любимым присловьем, о чём бы, по большому счёту, не шла речь, главное ведь, чтоб было интересно и ВЕСЕЛО.
Вы ещё читаете, люди? Да вы герои! Хорошо, я продолжу.
Моя юность пришлась на семидесятые. Это было тяжёлое время для нашего народа, хотя лёгких времён для Лакота не было никогда. Но в семидесятые нас убивали открыто, особо не стесняясь, и мы отвечали тем же. Дикари, что с нас взять. И мы гордились тем, кто мы есть, и с гордостью надевали в школу футболки с надписью «Red Power!» и налобные повязки, расшитые бисером. Мы были на своей земле – там, где все остальные являлись лишь пришельцами. Чужаками. Наша земля – она всегда с нами, она в нашей крови, как и поколения поколений предков. Кто из американцев может похвастаться этим? Да никто. Ох, если б вы могли хоть раз увидеть, как шагал по грёбаной белой школе мой брат – плавной хозяйской поступью вышедшей на охоту пумы…
Мой брат, Стив Токей Сапа, Чёрный Камень, – вот ради кого я начала всё это писать. Потому что мой долг ему ещё не отдан и никогда не будет отдан до конца.
Жизнь любой женщины Лакота определяют МУЖЧИНЫ. Так было всегда и так будет. Ибо жизнь в прериях чересчур жестока, и в ней всегда должен быть тот, кто защищает женщину, тот, кто за неё отвечает. Отец, брат. Дедушка, дядя. Потом – муж, сын.
Воины.
Которые, если потребуется, умрут за неё.
читать дальше
Я лишилась отца рано, а матери – ещё раньше и совсем не помню их. Я росла в доме Джемаймы и Джозефа Смоллхоков, моих бабушки и дедушки. Стив появился у нас, тоже лишившись родителей, когда ему было восемь лет, а мне – пять. Его мать была двоюродной сестрой моего отца. Весьма отдалённое родство, если на то пошло, но других кровных родственников у нас не было, и дедушка, ссаживая его на землю со спины нашей чалой лошадки, сказал мне:
– Это твой брат. А это, – он наклонился к мальчишке, который показался мне тогда очень смуглым и очень крепким, – твоя сестрёнка.
– Винчинчала! – буркнул Стив, исподлобья полоснув по мне пренебрежительным взглядом. – Девчонка!
Я попятилась под этим взглядом, прижав к груди свою куклу Бетси и испытывая непреодолимое желание спрятаться в юбках улыбавшейся Джемаймы. Но осталась на месте.
Так оно и повелось. Я боялась Стива, он меня не замечал. Но он всегда оказывался рядом, когда это было нужно. Он выудил меня из речушки, куда я сорвалась, играя в собственноручно сооружённом домике на дереве, и немилосердно тряс до тех пор, пока я не извергла из себя хорошую порцию грязной воды. Он вздул Джереми Стаута, сдуру докопавшегося до меня на школьном дворе перед занятиями – больше никто и никогда не рисковал меня задевать. Он вправил мне локтевой сустав, который я вывихнула, упав с полуобъезженного им жеребца, и отвесил оплеуху, когда я завизжала от боли:
– Не смей орать, винчинчала. Ты – Лакота.
Чужая и собственная боль была для него пустяком, и он причинял её другим с такой же лёгкостью, как и себе.
Именно это пугало меня в нём больше всего. Я видела, как он ломает, укрощая – коней ли, людей – с лёгкостью и удовольствием. И мне хотелось бежать, зажмурившись, бежать и прятаться за юбки Джемаймы.
Но я – Лакота. ЛАКОТА.
Это был первый урок Стива, усвоенный мной.

***
Когда Стиву исполнилось шестнадцать, он получил то имя, под которым его узнали очень скоро на всех среднезападных соревнованиях по родео. Опять же только мужчина имеет право УВИДЕТЬ своё имя. Я не считаю это несправедливым. Мужчина отвечает за всё на своей земле. (Вы уже поняли, что я совсем не феминистка, да?)
Это было весной, а летом он прошёл через Танец Солнца, – американцы сказали бы, инициацию, – в Паха Сапа, Священных Холмах, и стал воином.
Я не буду здесь писать, в чём суть этих обрядов. Для нас они святы. Если вам так уж любопытно, о чём речь, вы всё найдёте в Сети, ужаснётесь или пожмёте плечами. Это ваше право. Я о Стиве.
Вернее, сперва снова о себе. Мне тогда минуло тринадцать, и я только-только начала расцветать. Установился мой лунный цикл месяца, и начала наливаться грудь, которая столько лет была отрадой стольких мужчин и которой я потом вскормила столько своих чертенят. В крови у меня стали просыпаться и бродить смутные желания, будто соки в стволах деревьев весной. Я начала заглядываться на парней, а они – на меня.
Я уже сказала, что Стив меня всегда сторонился. У нас, у Лакота, мальчиков воспитывают мужчины, а девочек – женщины. Стив всегда был с Джозефом, как я – с Джемаймой. В детстве я была ему неинтересна – девчонка. И даже подрастая, я была для него бесполезна – женщина его семьи. В его глазах я имела тот же статус, что и бабушка, с одним лишь отличием – Джемайму он уважал.
Но из нашего дома он ушёл из-за меня.
Произошло это одним летним утром, когда Джозеф был на выгоне с лошадьми. Джемайма вместе со своей старинной подругой навещала её внучку, только что родившую той правнука. А Стив… я посчитала, что он был на выгоне с дедушкой. Я, наверное, не упомянула ещё, что мой брат вырос прирождённым лошадником, и если бы он захотел, то собирал бы вокруг себя диких мустангов, как святой Франциск в Европе – волков, представляете? Но ему больше было по душе доказывать свою силу, укрощая их. Как и людей, впрочем. Ещё в начальной школе с ним никто не рисковал связываться, разве что, к его удовольствию, это иногда пытались сделать какие-нибудь полоумные новички.
Я иногда размышляю о том, что Стиву, как никому другому, стоило бы родиться полтора столетия назад. Чтобы встречать в прериях захватчиков – «васичу» – с винтовкой в руках, рядом с нашими вождями. Да он и сам легко стал бы военным вождём, чего уж там…
Так вот, я тогда решила, что Стив на выгоне с дедушкой, объезжает нового жеребёнка. И потому весело выскочила из нашей душевой (очень громкое слово для самодельного душа, даже без горячей воды, сооружённого Джозефом возле кухни) – босая, кое-как обернувшись одним стареньким куцым полотенцем, а вторым вытирая на бегу волосы. Я как раз припоминала слова новой песни «Криденсов», готовясь загорланить её на весь дом. Но слова эти застряли у меня в глотке, когда я налетела на Стива – прямо за углом кухни. Я немо уставилась на него, разинув рот и тщетно пытаясь поймать проклятое полотенце. А он только прожёг меня насквозь тёмным свирепым взглядом и исчез, будто его и не было. Постояв ещё пару минут, я уныло поплелась к себе в комнату, сгорая от стыда и ломая голову, как же объяснить ему, что я НЕ НАРОЧНО.
Могла бы не стараться – в тот же день он собрал свои немногочисленные шмотки и вернулся в старый дом родителей на краю Оглалы, который все эти восемь лет стоял запертым.
Мой брат всегда быстро принимал решения и редко от них отступался.
Что греха таить – когда он съехал, я вздохнула с облегчением, хотя чувство вины долго меня глодало. Наконец я сказала себе – зато теперь он может жить так, как всегда хотел, и на этом утешилась.
Стив действительно стал жить, как хотел – посещая школу постольку-поскольку, беря приз за призом на родео и задирая юбку любой девчонке, на которую положил глаз – отсюда и до самой Юты. Пока уже перед самым своим выпуском не закрутил роман со Скай Адамс, богатенькой белой сучкой, изрядно попортившей ему жизнь. Скай училась в параллельном с моим классе, но была на полтора года старше меня.
А я как раз тогда открыла для себя парней – в первом приближении, на уровне «потискаться», то есть, научно выражаясь, петтинга.
Ой! Не знаю, стоит ли об этом вообще тут писать, но надеюсь, что моим внукам и внучкам не попадутся на глаза эти откровения. Мои сыновья – уже вполне себе большие мальчики, а мой муж – моё второе и лучшее «Я» и знает обо мне всё. В конце концов, даже тихоня и скромница Рут вывернулась перед всем миром наизнанку в своём дневнике, а мне-то уж это сделать сам Бог велел. Тем более, что я мало что в своей жизни считаю постыдным, а мои отношения с мужчинами и вовсе к этой категории не относятся.
Я уже написала, что не феминистка, а совсем наоборот – именно мужчину считаю венцом творения и существом, изначально священным. Я помню всех своих парней – даже тех, кому позволила только ласкать себя. Я не раз слышала, как девчонки со смехом говорят: «Ух, да во мне столько их было, разве всех упомнишь?» О Вакан, мужчины же все такие разные – их губы, руки, кожа под моими пальцами, их смех, их запах, их прерывистое дыхание, их твёрдость, их вкус, их сила и трогательная беспомощность, когда они кончают в твоих объятиях, содрогаясь, будто в агонии… Такие разные, такие прекрасные. Не знаю, помнят ли они меня, но я помню КАЖДОГО.
Пробуя свои женские силы, я целовалась и обжималась со многими в школе, но моим по-настоящему, до конца первым стал сын наших соседей, Майк Уайткроу. Вот уж кто никогда не кичился тем, что он воин, и боли причинять не любил. Вечно возился с какими-нибудь выпавшими из гнезда воронятами и хромыми псами, представляете? Мы всегда играли вместе, и когда дело дошло до ВЗРОСЛЫХ игр, я даже не раздумывала, с кем мне потерять наконец свою надоевшую невинность.
Речь не шла о любви, просто об удовольствии. О том, что такое любовь, – огромное, яростное, всепоглощающее и очень простое чувство, – я узнала много, много позже.

***
В общем, тогда мне было пятнадцать лет, Майку – шестнадцать, и у него уже имелся некий опыт взрослой любви. Он принёс бутылку паршивого виски, – чтоб выпить для храбрости, – в наш сарай на старом выгоне поздним июньским вечером. Шуршало дырявое тонкое одеяло, кололась солома, я всё время хохотала, Майк сердился и тоже хохотал. В щели между досками сарая светила луна. Было больно, мокро и горячо. Майк, задыхаясь, шептал мне:
– Ты не бойся, я успею вытащить…
Он и правда успел и с хриплым стоном кончил мне на живот, а я задумчиво размазала вязкую тёплую жидкость по своему телу, с упоением вдыхая её пряный запах, и притянула всё ещё вздрагивавшего Майка к себе.
– Мы склеимся нахрен… – пробормотал он, а я нашарила рядом бутылку со спиртным, торжествующе потрясла ею перед его носом, и мы опять захохотали, поочерёдно глотая виски из горлышка и обливаясь им, пока совсем не захмелели. Тогда Майк спохватился:
– Вай, но ты же не кончила! А давай ещё? Второй раз уже не больно, честное слово.
Он был, конечно, знаток, куда там, но принятое решение оказалось в корне неверным. Если б мы тогда просто встали, оделись и свалили оттуда, в наших судьбах уж точно многое пошло бы по-другому. Например, я, возможно, в конце концов вышла бы за него замуж, а не уехала бы из дому, не поступила бы в Средне-Западный общественный колледж, не встретила бы там Рут Конвей, и, соответственно, в её жизни, как и в жизни моего брата, всё бы тоже сложилось совсем не так.
Но я радостно повалилась на Майка и прыснула:
– А давай!
Во второй раз и вправду было лучше. Намного лучше. Настолько, что мы оба не видели и не слышали ничего и никого вокруг себя… до тех пор, пока железная рука моего брата, Стива Токей Сапа не оторвала Майка от меня. И, держа его за волосы на затылке, Стив процедил:
– Штаны надень!
А когда тот оторопело повиновался, Стив с размаху ударил его в лицо, выбив зубы, сломав нос, а потом ещё запястье и три ребра. Я бы орала во всё горло, если б могла, но я лишь судорожно натягивала на себя драное одеяло, на котором мы с Майком только что кувыркались, и глядела на эту бойню остановившимися глазами, борясь с обморочной дурнотой.
Наконец Стив, всё ещё держа на весу потерявшего сознание Майка, направился к дверям сарая. Обернувшись на пороге, он негромко бросил мне, блеснув глазами:
– А ты жди.
И вышел.
Заурчал мотор его пикапа.
После я узнала, что он отвёз Майка в больницу, где тот кое-как объяснил, будто его сбросила лошадь, но это всё было позже. А тогда я сидела, оцепенев, на соломе. Потом, как была, голышом, выскочила вон, за угол сарая, где меня и вывернуло наизнанку остатками проклятого виски. Там я ещё полежала на траве, обдуваемая холодным ночным ветерком. Кое-как, на карачках, вернулась в сарай и трясущимися руками напялила рубашку Майка и свои джинсы, валявшиеся комом на соломе. И села ЖДАТЬ, как велел Стив.
Честно скажу – мало у меня в жизни было моментов, которые вообще не хочется вспоминать. О которые обжигаешься, вспомнив. Которые тянет промотать, как проматываешь страшный эпизод при просмотре фильма. Это один из них.
Самым мучительным тогда было именно ОЖИДАНИЕ. Потому что я прекрасно понимала, что Стив меня не пощадит. Он не ведал жалости, и умолять его было бесполезно – это только разозлило бы его ещё сильней. Да я и не собиралась умолять. Лакота пощады не дают и не просят.
Когда вновь – спустя вечность – заурчал мотор его пикапа, я встала, цепляясь за стену, и на подгибавшихся ногах вышла к Стиву, чтобы принять самую жестокую порку в своей жизни.
Заслуженную порку.
Которая длилась ещё одну вечность.
Отшвырнув наконец кнут, Стив сказал очень ровно:
– Контролируй свою жизнь, винчинчала. Никогда не напивайся допьяна и всегда пользуйся резинками. Ты поняла?
Я выплюнула кровь, которой у меня был полон рот, – так отчаянно я кусала губы, чтоб не вырвалось ни стона, – и так же ровно ответила:
– Поняла.
И я действительно поняла. Я перестала выносить даже запах виски, представляете? И пока не вышла замуж, презервативы всегда были у меня с собой в кармане сумочки или джинсов. Теперь я могу точно сказать, что это предохранило меня не только от ненужной беременности, но и от кучи болячек, какие обычно влечёт за собой случайный секс, в том числе и от СПИДа, о котором мы тогда ещё и слыхом не слыхивали.
Это был второй урок Стива, за который я сейчас ему благодарна.

***
Но я совсем не была благодарна ему тогда. Все три последовавших года – вплоть до окончания школы – я провела совершенно одна, как в каком-то грёбаном космическом вакууме. Никто из парней, памятуя об участи, постигшей бедолагу Майка, ко мне не подходил ближе, чем на два шага, и я ощущала себя монашкой, да ещё и закованной в сраный пояс целомудрия или как он там назывался в Средние века. Я делала, конечно, вид, что мне на это накласть, но по ночам ревела в подушку от злости, бессилия, унижения и желания ощутить на своей груди мужскую ладонь.
Чёрт, из-за этого гада Стива самый расцвет моей юности пропал даром!
Сейчас-то я смеюсь, вспоминая об этом, но тогда…
Даже Майка Уайткроу в моей жизни больше не было. Родители, видимо, что-то сообразив, отправили его в Миннеаполис к родственникам, где он и закончил среднюю школу, потом колледж и университет и стал дипломированным ветеринаром с хорошей практикой. Я же говорила, что Майк всегда был очень-очень добрым к разной живности. Последний раз я увидела его с крыльца нашего дома вскоре после его выхода из больницы, когда он, всё ещё с белоснежной нашлёпкой пластыря на сломанном носу, садился в отцовский «форд», чтобы отправиться в Миннеаполис. Он коротко взглянул на наше крыльцо и неловко махнул мне. Я помахала в ответ. Так всё и кончилось.
Стива, скорее всего, всё это сильно забавляло. Хотя как раз в это время, как я уже где-то написала, он крутил любовь с первой красоткой нашей школы – ледяной королевой Скай Адамс, и все дуры-старшеклассницы только про это и толковали – в уборную и в раздевалку хоть не заходи, там без конца обсуждалось, какой у Скай сегодня был сонный и довольный вид или почему она надела блузку с воротничком под самое горло.
Скай была высокой, длинноногой, белокурой, голубоглазой и надменной. До романа со Стивом она получила титул «Мисс Оглала». Стиву действительно удалось растопить этот айсберг, и я тоже не раз подмечала, как сияют её просветлевшие глаза, и ни с того, ни с сего мечтательно улыбаются припухшие губы. Однажды из раздевалки парней перед баскетбольной тренировкой до нас донёсся сперва свист и завистливое: «Ого, Стиви, да она у тебя горячая кошечка!», потом – жеребячье ржание, и наконец – глухой грохот, вопль боли и сдавленное ругательство. Девчонки притихли, давясь нервными смешками, а я сообразила, что Скай Адамс накануне на совесть пометила Стива своими наманикюренными коготками.
Как-то, решив, что Стиву уже не до меня, я собралась претворить в жизнь давно задуманный план – рвануть на уик-энд в Рапид-Сити, чтобы подцепить там кого-нибудь и хоть немного оттопыриться. Мне только что исполнилось восемнадцать, и я вот-вот должна была закончить школу и стать наконец свободной. Получить возможность распоряжаться собой сама.
Мне казалось, что я очень здорово всё продумала. Отец Майка подвёз меня до автовокзала – я рассказала ему то же, что и Джемайме: что меня пригласила на выходные семья моей подружки Элис, недавно переехавшая в Рапид. Кстати, тут я почти не соврала, у меня был номер телефона Элис, и я действительно надеялась её там найти. На автобусе «Грейхаунд» я благополучно добралась до автостанции в Рапиде, спрыгнув с подножки уже в полной боевой раскраске – помада, тени для глаз, подводка и тушь. На мне была модная красная юбка, сапожки на четырёхдюймовых каблуках и чёрный джемпер в обтяжку. Я была ослепительна и сияла от предвкушения приключений… сияла до тех пор, пока на мой локоть не легла сзади чья-то сильная ладонь. Я радостно обернулась, полагая, что приключения УЖЕ НАЧИНАЮТСЯ.
Они и впрямь начались – в следующий миг хорошим шлепком пониже спины Стив Токей Сапа развернул меня к своему пикапу, продолжая крепко стискивать мой локоть – кстати, именно тот, который сам когда-то мне вправил.
Сперва я даже не так уж сильно испугалась. Я разозлилась – он больше не имел права меня преследовать и портить мне жизнь! Я даже подготовила что-то типа возмущённой речи с убедительной аргументацией, как на школьном диспуте, представляете? Но вся аргументация испарилась у меня из головы, когда Стив остановил пикап, свернув на безлюдную просёлочную дорогу близ окраины Рапида, и бесстрастно проговорил, глядя мне прямо в глаза своими сощуренными тёмными глазами:
– Уоштело, винчинчала, мне очень хочется всмятку расквасить твою глупую накрашенную мордашку прямо вот об эту панель. Знаешь, что меня удерживает?
Все мои внутренности враз скрутились в тугой жгут, и я, наверное, стала серой, как придорожная пыль, под своей боевой раскраской. Я автоматически подумала, что сейчас просто не смогу удержаться и самым позорнейшим образом сделаю лужу на сиденье его пикапа. Воображение живенько нарисовало мне картину кровавой каши, в которую он мгновенно и запросто превратит моё лицо. Но он задал мне вопрос и ждал ответа!
Я сглотнула и, едва шевеля губами, будто под анестезией у дантиста, сказала:
– Может быть, то, что я твоя сестра?
Он криво усмехнулся, не спуская с меня ястребиного взгляда:
– Нет. Мне бы стоило поступить именно так, чтобы моя сестра не вела себя как последняя дура в дурацкой погоне за хуями. Просто… – Он сделал паузу, и мне невыносимо захотелось зажмуриться, заорать, что я сейчас уссусь прямо здесь, и вывалиться из машины. – Просто нельзя уродовать то, что действительно красиво.
Голос его был абсолютно серьёзным. И я опять сглотнула, пошевелила онемевшими губами и наконец выдавила:
– Пожалуйста, Стив, хватит мучить меня. Почему тебе можно трахаться с кем угодно, а мне нет?
Против моей воли это прозвучало не гневно, а жалобно, и он тихо рассмеялся, забавляясь:
– Потому что ты – женщина.
– И что с того?! – возмущённо прохрипела я, таращась на него, а он положил руку на спинку моего сиденья и невозмутимо продолжал:
– Знаешь, когда, допустим, вороной жеребец покрывает кобылу, а она не понесла, её случают с другим, например, с пегим. И вот она точно понесла от пегого, а жеребёнок – бац! – вдруг родился вороным. Понимаешь, о чём я?
Ничего себе…
– Иди к чёрту, это ненаучно! – придушенно вякнула я, обретя дар речи. – Я спрошу у миз Прайс!
Миз Прайс была нашей преподавательницей биологии.
– Да на хрена? – лениво пожал плечами Стив, трогая пикап с места. –– Я и без неё знаю, что прав.
До самого нашего дома мы ехали в молчании. Наконец он затормозил, и я распахнула дверцу.
– Винчинчала, – бросил он негромко, и я замерла. – Закончи школу и делай, что хочешь. Но подумай над тем, что я тебе сказал.
Изо всех сил хлопнув дверцей, я ураганом промчалась мимо удивлённой Джемаймы и кинулась к себе в комнату.
ПОДУМАЙ? Вот ещё! Пусть сам думает! Со своей Скай! Тоже мне – генетик выискался!

***
Наконец проклятая школа осталась позади, мой чемодан был собран, в сумочке лежал билет до Миннеаполиса (и презервативы, да!). Я порывисто обняла Джемайму и Джозефа и прыгнула в машину к мистеру Уайткроу.
Всё! Автостанция, Миннеаполис, свобода!
Мне хотелось петь во всю глотку. И танцевать!
Впрочем, ещё немного, и я наконец натанцуюсь вдосталь!
– Вай, а правду говорят, что Скай бросила Стива и уехала? – спросил вдруг мистер Уайткроу, и вся кровь у меня в жилах превратилась в какой-то холодец.
НЕУЖЕЛИ?..
Перед самым выпуском Скай действительно стала какой-то дёрганой. Однажды я застала её всхлипывавшей над умывальником в туалете – но она мгновенно исчезла, смерив меня надменным взглядом и оставив недоумённо моргать и гадать, а не привиделось ли мне это.
– Чего и следовало ожидать, – вздохнул мистер Уайткроу. – Разве Адамсы позволят дочке выйти за краснокожего? Вот и отправили её подальше – в Сан-Франциско, чтоб он не смог её там найти и не морочил ей больше голову.
– Это несправедливо, – наконец прошептала я. В глазах у меня щипало. – Он тоже мог бы поступить в университет вместе с нею. Он…
Я осеклась. Я не представляла себе своего брата в городе – в беспечной толпе студентов на лекциях, в аккуратном офисном костюме, на модных тусовках. Он был неотделим от нашей земли, от Озера Ножа, от священных Чёрных Холмов, где он получил своё имя и стал воином. Чтобы защищать эту землю.
– Стив способен на большее, нежели всю жизнь объезжать жеребцов на стадионах, – мягко подтвердил Уайткроу, – но сейчас… боюсь, что Адамсу не понравится то, на что он может быть способен.
Я тоже боялась этого, смертельно боялась. В автобусе я проревела всю дорогу до Миннеаполиса. Мне было невыносимо жаль и Стива, и даже стерву Скай, и да, я точно знала, на что способен мой братец. Законы белых для него были ничто, он признавал только законы Лакота, по которым мы жили веками, и меня бросало в холодный пот при мысли, что Стив из-за своего стремления отомстить Адамсам может провести за решёткой долгие годы.
Этого не случилось, но его выбор всё равно оказался не лучшим. Он спалил дотла магазин Адамсов – все знали, что это он, но полиция ничего не смогла доказать. Адамсы продали дом и куда-то уехали, а Стив пошёл в армию.
Во Вьетнам.
Вместе со своим безбашенным дружком – Джереми Литтлом, которому с начальной школы было всё равно, что вытворять – лишь бы рядом со Стивом.
Я звонила домой каждую неделю – к тем же Уайткроу, потому что у нас не было тогда телефона, и Джемайма исправно сообщала мне, что всё в порядке. «В порядке, – мрачно думала я, – означает, что нам ещё не прислали извещение о его гибели и его тело, завёрнутое в американский флаг».
Как в конце концов прислали в Оглалу тело Малыша, Джереми Литтла, подстреленного вьетконговским снайпером.
Но Стив всё-таки вернулся домой живым – прослужив во Вьетнаме полтора года и едва не оставив ногу на минном поле возле какой-то деревушки с непонятным названием. Подлечившись в Чёрных Холмах, у Озера Ножа, он снова принялся укрощать жеребцов на родео.
К тому времени я уже поступила в Средне-Западный колледж и впервые в жизни крепко подружилась с белой девчонкой – Рут Конвей.
Описывать человека, ставшего для тебя таким же близким, как собственное отражение в зеркале, очень трудно. Я прямо вижу, как Рут читает эти строки, утирает слёзы, прыскает со смеху и качает головой со словами: «Ну ты и загибаешь же опять, Вайнона Торнбулл!»
Так вот, я не загибаю. Я торжественно заявляю, что моя подруга – Рут Конвей, Рут Токей Сапа, Птичка – лучшая на Земле женщина, как мой муж – Джеффри Торнбулл – лучший в мире мужчина, и я дам в глаз всякому, кто рискнёт это оспорить.
Ой! Я опять отвлекаюсь... Прошу прощения. Майитело.
В общем, в Миннеаполисе я почти год проработала официанткой в пабе одного чудесного ирландского пьянчуги – Пэдди Корригана, и вот там-то я, что называется, дорвалась до бесплатного, взяв реванш за все свои одинокие ночи, представляете? Не скажу, что каждую ночь у меня в койке оказывался парень, но через ночь – точно. Претендентов на мою постель было предостаточно. Но я придирчиво отбирала лишь тех, с кем можно будет безболезненно расстаться. И конечно, всегда помнила урок, полученный от моего чёртова братца и его два треклятых правила.
Ну, а потом – да, я поступила в Средне-Западный и встретила там свою соседку по комнате – Рут Конвей, которая через три года уехала со мной в Оглалу, чтобы работать в нашей Школе за выживание.
Рут была совсем не такой, как я, а маленькой, нежной и хрупкой. А ещё ранимой и мечтательной. И красота её была неяркой – пока повнимательнее не вглядишься, не заметишь, зато потом глаз не отвести. Я счастлива, что именно моему брату повезло вглядеться, хотя поначалу, сообразив, к чему клонится дело, я пришла в ужас. Они были воистину как вода и огонь, как день и ночь. Но вскоре я поняла, что при всей внешней хрупкости ею, как и Стивом, можно было алмазы гранить, и успокоилась.
Ох… Историю их любви я здесь не буду рассказывать. Это слишком больно. Они познакомились в июне, сошлись в августе, поженились в октябре, в феврале Стив погиб, а Рут раньше времени родила Анну. Вся жизнь в нескольких строчках. Я расскажу только о своём разговоре со Стивом вскоре после Дня благодарения, в ноябре.
Для нас, для Лакота, это нелепый праздник, если вдуматься – нам-то кого и за что благодарить? Но американцы отмечают его с размахом, ну и я решила тогда позволить себе немного развеяться. И отправилась в один дивный кабачок с хозяином-чикано, чтобы от души поплясать, попеть латиносовские песни… ну и, конечно, подцепить на ночку весёлого и ГОРЯЧЕГО парня.
Подцепила, да.
Как сейчас помню – я отплясываю прямо на барной стойке, подняв юбку, и вместе с двумя марьячис горланю «Камису негру»… и вдруг, как на каменную стену, с размаху натыкаюсь на пристальный взгляд Стива Токей Сапа. Представляете? У меня, конечно, перехватило дух по старой памяти, а поротая им задница мгновенно загорелась огнём… но, чёрт побери, я даже не сбилась с ритма и доплясала до конца. До конца песни и до конца стойки, где он спокойно протянул мне руку, и я, опершись на неё, послушно спрыгнула вниз под улюлюканье толпы мужиков.
Стив властно подтолкнул меня к выходу, и я пошла. Один симпатичный чикано, с которым мы успели перемигнуться пару раз, вякнул что-то протестующее, но Стив только на миг обернулся к нему, а несколько доброхотов со всех сторон поспешно наступили парню на ноги, и он, охренев, умолк.
Так в полной тишине мы дошли до машины Стива, и он даже открыл мне дверцу, представляете? Я подобрала юбку и покорно села. Ожидая… да чего угодно. Я-то знала, что мой брат способен на всё.
Было уже темно, когда он затормозил где-то в прерии, не доезжая Оглалы. И внимательно, как всегда, поглядел на меня. Мне ужасно хотелось закурить, у меня тянуло под ложечкой, но я храбро встретила его пронзительный взгляд. В конце концов, я была учительницей, взрослым человеком, не совершила ничего дурного… и… и он же сам когда-то обещал, что не будет меня калечить!
Я это даже выпалила вслух и поперхнулась. А он засмеялся.
– Когда ты плясала на этой сраной стойке, винчинчала, – проговорил он тихо, – а они все пялились только на тебя и не заметили бы, если б Советы сбросили прямо им на головы пару своих ракет…
Я уставилась на свои руки, скрещённые на коленях. Сейчас он скажет: «Ты – Лакота, и мне было за тебя стыдно».
– Ты – Лакота, – сказал он, – и я восхищался тобой.
Обмерев, я подняла на него глаза – он опять улыбался.
И тогда я сделала то, чего никогда не делала, но о чём всегда мечтала – уткнулась ему в плечо и заплакала навзрыд.
Он был моим братом, но за все эти годы мы не сказали друг другу и сотни слов, а если говорили, то эти слова не были добрыми. Мы ни разу не обняли друг друга, даже не взялись за руки. Он, как мог, защищал меня от всего мира и от меня самой, от всех глупостей, которые я могла натворить, нажимая на меня так жёстко, что это казалось жестокостью – а сам никогда не позволял к себе приблизиться. Не позволял подружиться с собой, не позволял пожалеть, не позволял привязаться.
Мой брат!
Я плакала обо всех этих потерянных годах и о его боли, которую он никогда не разделял со мной. Обо всех несказанных словах, о его одиночестве, о моём недоверии к нему и страхе перед ним.
Слёзы лились и лились – толчками, как кровь из открытой раны. И он не мешал мне плакать, не утешал меня, просто молча ждал, но этих невыплаканных слёз накопилось слишком много. И он наконец сказал:
– Ну, ну, ну… – И подёргал меня за волосы, запустив пальцы в рассыпавшиеся пряди – точно так же он успокаивал бы испуганную нервную лошадь. – Ты меня утопишь, винчинчала.
Я судорожно нашарила в кармане носовой платок и кое-как утёрлась.
– Я тогда нечаянно на тебя налетела… когда мылась, – пробормотала я невнятно, – нечаянно, а не нарочно.
Стив закатил глаза и проворчал:
– А то я не знаю.
И я опять чуть было не заревела. Но шмыгнула носом и сказала ещё:
– И… и я всегда пользуюсь резинками, ты не думай.
– Пора бы тебе уже найти мужа и начать делать детей, – хмыкнул он. – Вон Джеффри Торнбулл по тебе сохнет.
– Этот зануда?! – ахнула я, распахнув глаза.
– Ну да, он на барной стойке не пляшет, – неспешно согласился Стив, широко улыбнувшись. – Ты к нему присмотрись.
– Лила уоште, – пробормотала я, опять с наслаждением пристраивая голову ему на плечо, и он мне это терпеливо позволил. – Очень хорошо. Так и быть, я подумаю.
Мы молча посидели так ещё пару минут, а потом Стив вдруг взял меня твёрдыми пальцами за подбородок. Его глаза, тёмные и неулыбчивые, напряжённо всмотрелись в мои, припухшие от слёз.
– Хотел попросить тебя кое о чём, винчинчала. Только не реви больше, ага?
Я изумлённо кивнула. Он хочет попросить? Меня?! О чём?
– Обещай, что позаботишься о Рут и о ребёнке, когда меня не будет. Как следует позаботишься.
Он произнёс это так спокойно, будто речь шла о том, как мы будем отмечать Рождество!
И я всей кожей, всем нутром ощутила – СКОРО.
Он говорил мне это потому, что точно знал – СКОРО.
И у меня в ушах зазвучал напев, древний, как холмы вокруг, ледяной и страшный, тоскливый напев, который когда-нибудь прозвучит над каждым из нас.
Песня Смерти.
Продолжая глядеть в его глубокие и очень усталые глаза, я кивнула и чётко проговорила:
– Я позабочусь. Обещаю. Не сомневайся.
– А я и не сомневаюсь, – легко промолвил он, заводя мотор. Протянул руку и снова подёргал меня за выбившуюся из косы прядь: – Но ты особо не мечтай, что я перестану за тобой приглядывать, винчинчала. Я и оттуда буду это делать, так что и не надейся на безнаказанность.
– Тоже не сомневаюсь, – прошептала я, сглотнув. – Ты же настырный и злющий, прямо как бешеный волк. Тебя бы следовало так назвать – не Токей Сапа, а Витко Йаке.
– Ага, я такой. Хейапи, – охотно согласился он и засмеялся, предовольный.
Вот и всё. Он довёз меня до самого дома. Я спрыгнула с подножки пикапа, махнула Стиву и закрыла за собой дверцу.
Понимаете, я всегда живу здесь и сейчас, и всегда надеюсь на лучшее. Надеюсь на «А вдруг?».
Но для Стива и Рут не было этого «А вдруг?».
Я ничего не сказала Рут о нашем разговоре.
Я не хотела слышать Песню Смерти, что звучала у меня в ушах.
Но мне пришлось петь её над телом моего брата всего три месяца спустя.

***
Когда мне сообщили о его гибели, я не поехала сразу в больницу к Рут, хотя знала, что та вот-вот родит. Я отправилась в полицейский участок – дожидаться, когда Стива привезут туда с берега Озера Ножа, со священной земли, которую он защищал, как подобает воину Лакота – до конца.
И его привезли – в чёрном пластиковом мешке, с тремя пулями в груди.
– В морг? – хмуро спросил парень из племполиции и положил руку мне на плечо.
Я помотала головой и стряхнула эту руку. Мне не нужно было ничьё сочувствие. Я должна была увидеть своего брата и отдать ему долг смерти – на нашей земле, под нашим солнцем, а не на оцинкованном столе морга под люминесцентной лампой.
Я опустилась на колени и медленно расстегнула «молнию» пластикового мешка. Я никогда не видела Стива спящим, он всегда был собран, как пружина, всегда настороже, как зверь. Теперь он наконец успокоился. Тёмные ресницы мирно лежали на его смуглых щеках, и края губ приподымались в улыбке. Я потянула вверх его заскорузлую от крови куртку и нащупала у него на поясе нож, с которым он никогда не расставался – тяжеленный и острый, как бритва.
Парни из племполиции взволнованно затоптались позади нас, но никто из них не произнёс ни слова. Они тоже были Лакота.
Сначала я прядь за прядью срезала себе волосы – и так же, прядь за прядью их подхватил и унёс в прерию налетевший невесть откуда ветер. Я слышала монотонный тягучий напев – Песню Смерти – и только потом сообразила, что пою я сама. Потом я перехватила нож поудобнее, намереваясь вырезать метки – теперь уже на своём лице, чтобы каждый знал о моей потере, чтобы кровь струилась и струилась по щекам, как слёзы, ибо плакать я не могла.
И тут чьи-то сильные пальцы сжали мне запястье – так, что нож выпал из моей руки, звякнув о камень. Я свирепо обернулась – рядом со мной никого не было. Оцепенев, я заглянула в улыбающееся лицо Стива, и в ушах у меня прозвучал его ровный голос: «Просто нельзя уродовать то, что действительно красиво».
Ах, так?!
– Витко Йаке! – прошипела я, слыша теперь уже его довольный смешок, и, подхватив с земли нож, крест-накрест резанула себя по левой ладони, отдавая моему брату дань крови.
Я что-то сильно повредила себе там, – нервы или сухожилия, – и теперь на левой руке у меня почти не действуют большой и указательный пальцы. Плевать. Я была слишком зла на этого упрямца и слишком его любила.
А потом мне перебинтовали руку, и я поехала к Рут в больницу, где она родила семимесячную Анну Токей Сапа – истинную дочь моего бешеного братца, которая начала ездить верхом чуть ли не раньше, чем ходить, и вертеть своей матерью и мной, как заблагорассудится, с момента рождения.
Ну вот. Я рассказала вам о своём брате. Теперь я расскажу о том, о ком вообще не должна рассказывать, как полагалось бы скромной женщине Лакота – о своём муже. О Джеффри Торнбулле.

***
После похорон Стива прошло почти три месяца, и как раз в июне я начала всё чаще и чаще вспоминать его слова: «Пора бы тебе уже найти мужа и начать делать детей». И ещё: «Джеффри Торнбулл по тебе сохнет».
Вот уж чему я никак не могла поверить!
Джеффри виделся мне настоящим сухарём. Этакий очень тихий, очень умный и застенчивый супер-зануда. Тогда ему было двадцать семь. Я очень уважала его за то, что, закончив Принстон, он не стал, к примеру, преуспевающим адвокатом, а вернулся в нашу нищую Оглалу, чтобы основать здесь газету, материалы из которой перепечатывали по всей стране, включая «Таймс» и «Вашингтон Пост». Аналитика у него была на таком уровне, что вполне могла конкурировать с колонками любых столичных политологов.
Джеффри был высоким, тощим, нескладным, носил очки с толстыми линзами в роговой оправе и ежедневно рисковал жизнью, потому что желавших его прикончить за его писанья было хоть отбавляй.
Я решила присмотреться к нему поближе и, приняв это решение, в тот же день отправилась в редакцию, чтобы проверить – прав ли был в отношении него мой брат или наконец ошибался.
Чертовски обидно это признавать, но Стив Токей Сапа и в этот раз оказался прав, представляете? Все признаки того, что Джеффри по мне сох, имелись налицо, и было просто удивительно, как я раньше их не замечала. При виде меня его худое и угловатое лицо вдруг залилось краской. Он отвёл глаза и начал растерянно шарить в груде бумаг, которыми был завален его письменный стол. Потом пробормотал что-то вроде: «Извини, Вай, я кое-что забыл…», поправил очки и стремительно вышел.
Я проводила его задумчивым взглядом и решила предоставить инициативу ему, каждый день прилежно появляясь в редакции под тем или иным случайным предлогом и настойчиво вертясь у Джеффри перед глазами. Впрочем, вскоре я сообразила, что это не самая лучшая идея. Ибо инициативы от Джеффри я могла дожидаться как раз до тех пор, пока мне не стукнет семьдесят лет. Или девяносто. При наших встречах всё неизменно повторялось: я весело трещала, он заворожено слушал, потом краснел, бледнел, что-то бормотал и поспешно исчезал.
Надо было действовать самой.
– Ты умеешь ездить верхом? – полюбопытствовала я как-то вечером, непринуждённо усаживаясь боком на его стол.
– Не скажу, что очень хорошо, – честно ответил он и смущённо заморгал, отводя глаза. – Видишь ли… мне не хватает практики… просто некогда… это, наверное, позор для Лакота, я понимаю, но…
Я терпеливо дождалась, пока он закончит мысль, и бодро предложила:
– Покатаемся завтра? С утра? Ведь свежий номер уже вышел!
Глаза у Джеффри за стёклами очков немного расширились, он облизнул губы и в замешательстве огляделся. Я уж было решила, что он откажется, но тут он дважды кивнул и опять вышел, неловко задев за край стола, с которого посыпались бумаги. Но он этого даже не заметил.
Джеффри всё-таки умел ездить верхом, что и выяснилось следующим утром, когда я подъехала к редакции на нашей пегой кобылке по кличке Виийака – Перо. А под Джеффри был гнедой, довольно спокойный мерин, которого он серьёзно представил мне:
– Это мистер Ихухаотила.
Я хихикнула. На воробья этот, хоть и смирный, конь был совсем не похож.
Мы ехали рядом и разговаривали. Вернее, я предоставила Джеффри возможность говорить. И он рассказывал о своём обучении в Принстоне, искоса посматривая на меня, когда думал, что я этого не замечаю. А я чувствовала какое-то странное стеснение и терялась оттого, что дурацкое смущение этого мямли оказалось заразительным.
Я – я! – теряюсь перед мужчиной! Да отродясь такого не бывало!
Впервые в жизни я не представляла, как мне себя с ним вести. Я робела перед этим супер-занудой, и это пугало и раздражало меня.
И… посмею наконец признаться – меня это возбуждало.
Солнце припекало всё сильнее, и я решила, что неплохо было бы спешиться, развести костёр, расстелить одеяло. Может быть, на одеяле я обрету былую уверенность?
Боже, это было просто смешно…
Мы спешились и расстелили на траве одеяла.
Мне вот прямо даже стыдно рассказывать вам, что было дальше. Хорошо, что вы не можете увидеть, как я сейчас краснею и прыскаю, вспоминая это. И мечтательно улыбаюсь, уставившись в монитор. Я просто ЗАСНУЛА на этом одеяле, представляете? Полночи я проревела по своему брату, а ещё полночи Анна Токей Сапа, у которой начались желудочные колики, не давала нам сомкнуть глаз. И вот, сидя на одеяле рядом с Джеффри Торнбуллом, чувствуя тепло его плеча и слыша трель жаворонка над собою, я невольно оперлась на это плечо. Потом я уже в полузабытьи поёрзала, устраиваясь поудобнее, ощутила, что стало ещё теплее, – это когда он робко меня обнял, – и провалилась в крепчайший сон без сновидений – в его тепле и под его защитой.
Очнулась я, когда уже перевалило за полдень, и в смятении подскочила, сообразив, что же произошло. Джеффри застенчиво моргал, глядя на меня.
– Почему ты меня не разбудил? У тебя же рука затекла, – пробормотала я, кое-как поправляя спутавшиеся волосы.
Он мягко улыбнулся и сказал только:
– Ну и что?
– И… и тебя же в редакции ждут, а я тут дрыхну! – выпалила я.
– Ну и что? – серьёзно повторил он.
О, Вакан!..
Честно скажу – я просто позорно испугалась того, что почувствовала.
Я запретила себе думать о Джеффри Торнбулле, и, конечно же, только о нём и думала.
Через пару дней, после работы, я не выдержала и опять завернула в редакцию. Мне ужасно захотелось увидеть ясную улыбку Джеффри, и то, как он смущённо поправляет очки своими длинными пальцами.
Он быстро поднялся мне навстречу из-за стола и радостно улыбнулся, а я приготовилась выпалить: «А давай завтра ещё покатаемся? Обещаю больше не спать и даже не храпеть!»
Я уже открыла рот, чтобы сказать это.
Но тут по окнам редакции начали стрелять.
Я никогда не боялась смерти. Не боюсь и сейчас. Но мне невыносима мысль о том, что я потеряю тех, кого люблю, как потеряла Стива. И когда раздались первые выстрелы, я отчаянно закричала:
– Не-е-ет!
И кинулась к Джеффри, осознав вдруг с пронзительной ясностью, что я не могу, не могу его лишиться!
А этот худой неловкий очкарик схватил меня за руку и толкнул прямо под свой стол, из верхнего ящика которого он дрогнувшими руками достал револьвер.
– Ты… умеешь стрелять? – изумлённо выдохнула я. И он, как-то разобрав мои слова сквозь грохот пальбы, отозвался со странной горечью:
– Я надеялся… надеялся, что всегда буду сражаться другим оружием! Но ничего не поделаешь…
Джеффри был ужасно бледен, но руки у него уже не дрожали, когда первая обойма патронов закончилась, и я подала ему другую, чтобы он перезарядил револьвер.
Наконец пальба прекратилась, и я уже хотела вылезти из-под стола, но он удержал меня за плечо и неожиданно строго проронил:
– Йотан! Сиди.
И я подчинилась. Но не совсем.
Когда к редакции подъехали вечно запаздывавшие полицейские, мы с Джеффри оба сидели под столом и целовались, как ошалелые школьники.
Вот. Больше я вам ничего не скажу, только повторю, что сейчас у нас пятеро сыновей и одиннадцать внуков и внучек.
И каждый из наших сыновей и внуков знает, что ему есть, за кого отвечать.
И кого защищать.
Теперь я рассказала вам всё, что хотела.
Пусть Вакан Танка – Великая Тайна – продолжает направлять и оберегать ваши тропы и любимых вами.
Да будет так.
Хейапи.