Кота заводят, чтобы котURL записи
Был маяком во тьме забот —
Ты, например, забыл ключи,
Сын в школе двойку получил,
Прогнило у авто нутро,
Украли кошелек в метро,
А на работе вновь аврал,
Начальник матом наорал
И из-за кризиса в стране
Зарплату сократил вдвойне.
И ты пришел домой, а там
Припал больной душой к котам!
Кот нужен, чтобы вдохновлял
И биополем исцелял,
Мурлыкал громко под рукой,
Грел бок, гнал мышь, дарил покой,
Чтоб ты, кота погладив раз,
Лучился счастьем целый час!
На деле кот в ночи орет,
И будит, прыгнув на живот.
Прощайте, шторы и диван,
И тапки, если кот поган!
А если кот ваш волосат
То волосато все подряд!
Чуть отвернись — с тарелки гад
Всосет селедку и салат,
И будет маяться потом
Всенепременно животом.
Дешевый корм — на почках крест,
А дорогой корм кот не ест,
А если ест, опять вопрос:
То золотуха, то понос,
То ожиренье, то тошнит,
То блекнет шерсть, то хмурый вид.
Порой, для пущей лепоты,
В коте заводятся глисты,
И из лотка, как штурмотряд
С надеждой на тебя глядят!
Иль гость погладит дорогой
Кота немытою рукой,
И даже если кот привит —
Привет, лишай и энтерит!
Привет, леченья маета
Во все отверстия кота!
А кот свиреп, когтист, зубаст,
И жизнь без боя не отдаст!
Когда приходит Новый Год
Кот валит ель и дождик жрет
И в лучшем случае потом
Им развевает под хвостом,
А если вам не повезет
Совсем испортит Новый Год!
(Ведь мало у кого мечта —
Долбить могилу для кота).
Все нитки, иглы и шнурки
Закрыты крепко на замки,
Но, как ни прячь их, все равно,
Коту найти их суждено!
На раскаленную плиту
Никак нельзя не влезть коту,
А то и прыгнуть прямо в суп,
О стул с разбегу выбить зуб,
С буфета рухнув, поломать
Конечность или вашу мать!
Короче. Если кот ваш вдруг
Здоров сегодня и упруг,
Не бил хрусталь, не драл пальто,
Сходил чем надо и в лоток,
Все остальное — суета!
Погладь кота.
ПОГЛАДЬ КОТА!
О. Громыко
Внимание!
Автор: sillvercat для fandom British Detectives 2022
Бета: Xenya-m
Форма: фандомная статья
Размер: драббл, 728 слов, 13 фотографий
Персонажи: собаки и полицейские
Категория: джен
Жанр: статья
Рейтинг: G
Краткое содержание: Как обстояли дела с историей собак-помощников английских «бобби»?
Ссылка: тут.


Американский фильм «К-9» или немецкий сериал «Комиссар Рекс» рассказали нам о работе полицейских собак в США и Германии, и мы прониклись. А как обстояли дела с историей собак-помощников английских «бобби»?

Имеются документальные свидетельства средневековья, повествующие о том, что в городах и деревнях Англии откладывались деньги на содержание ищеек, которых приходские констебли использовали для охоты за преступниками.
Источники гласят, что впервые «настоящая» полицейская собака появилась в 1859 году у полицейских в Лутоне, которые использовали гончую, чтобы выследить убийцу.
Перед вами английская гончая. Выглядит сурово.

Артур Конан Дойл, выдумавший великого сыщика Шерлока Холмса, выдал ему в помощники не только доктора Уотсона, но и собаку.
Тоби — собака, которую использует Шерлок Холмс, появляется в «Знаке четырех» и описывается Уотсоном как «уродливое длинноволосое, вислоухое существо, наполовину спаниель и наполовину люрчер, коричнево-белого цвета, с очень неуклюжей ковыляющей походкой».
В русском переводе загадочный «люрчер» назван просто ищейкой:
«Тоби оказался уродливым длинношерстным созданием с болтающимися ушами, помесь спаниеля и ищейки, коричневой с проседью масти и вдобавок с кривыми неуклюжими лапами. После некоторого колебания пес принял из моих рук кусочек сахара и, закрепив таким образом союз, посеменил за мной к кебу…»
Тем не менее мы нашли и люрчера, он же лурчер, он же лёрчер или собака браконьеров.

Не можем отказать себе в удовольствии привести ещё один отрывок из «Знака четырёх с участием Тоби:
«— Ну что, старина Тоби? Молодец, молодец. Нюхай, Тоби, нюхай. — Холмс сунул смоченный в креозоте платок под нос потешному существу со смешным хохолком на голове, и Тоби, широко расставив лапы, принюхался с видом истинного ценителя, наслаждающегося букетом лучшего марочного вина. Потом Холмс далеко отшвырнул платок, привязал к ошейнику прочную бечеву и подвел собаку к бочке с водой. Тоби тут же несколько раз громко и нетерпеливо тявкнул, уткнулся в землю носом и, высоко задрав хвост, бросился бежать по следу, увлекая нас за собой. Поводок натянулся, мы едва поспевали за проворным псом…»
Кстати, в фильме «Сокровища Агры», поставленном в СССР по «Знаку четырёх», в роли Тоби блеснул на экране питомец исполнителя главной роли — Василия Ливанова. Это английский бульдог по кличке Бамбула. Он получал гонорар — по расценкам массовки. Хотя сыграл свою роль столь безупречно, что стал одной из звезд фильма.

Но мы отвлеклись.
Первых полицейских собак и их кинологов, как известно, начали тренировать в специальных школах в Германии и Бельгии перед Второй мировой войной.
Достижения полицейских собак в Генте (Бельгия) и успех немецких собак во время Первой мировой войны побудили Великобританию в 1920-х годах проявить интерес к использованию собак в полицейской работе.
Чтобы определить лучшую породу, которую можно взять в качестве полицейской служебной собаки, специальный комитет в 1934 году учредил экспериментальную школу по обучению собак Министерства внутренних дел в Уошуотере недалеко от Ньюбери.
Комитет пришел к выводу, что найти многоцелевую породу, обученную для выполнения нескольких задач, маловероятно и что для разных задач следует использовать разные породы. Эксперименты в школе дрессировки собак показали, что лучшая порода для следования за запахом — бладхаунд.


Лучшей породой собак для общих патрульных целей был признан лабрадор.

После Второй мировой войны ситуация изменилась.
В 1948 году на улицах Лондона впервые появилась новая порода полицейских собак — немецкая овчарка.

Немецкие овчарки проявляют повышенную подозрительность к незнакомцам. Породу отличает острый нюх, ум — по рейтингу профессора зоопсихологии Стенли Корена она входит в тройку самых умных собак мира. При полицейском патрулировании приходиться часто менять проводников. Сильной стороной немецкой овчарки считают быструю адаптацию и не менее продуктивную работу с новым полицейским.

В 1954 году в Великобритании сформирован постоянный комитет для координации разведения, поставки и обучения полицейских собак на всей территории страны.
Популярность полицейской собаки непрерывно растёт: полицейские силы, как крупные, так и мелкие, нанимают собак и кинологов, а также открывают школы для дрессировки собак.
Собаки состоят на службе во всех отделениях полиции Великобритании. Почти две с половиной тысячи псов охраняют общественный порядок: ловят преступников, идут по следу, находят взрывчатые вещества и наркотики.
Сейчас полицейское руководство Великобритании считает лучшими помощниками доберманов.

Но общественный порядок по-прежнему защищают бельгийские, немецкие овчарки, ротвейлеры. Лучше всех отыскивают психотропные, взрывчатые вещества, оружие обладатели особо острого нюха: лабрадоры, спрингер-спаниели.

Последний любопытный факт. Изобретением, облегчающим жизнь помощников полицейских, объявили ботиночки. Кожаную обувь для собак шьют по образцам канадских моделей для защиты лап ездовых псов. Британцы обувают служебных псов, когда ведут розыск в мечетях или домах мусульман. Так соблюдают «культурную чувствительность» и уважают права верующих. Уверяют, что голубые ботиночки по 100 евро пара, кроме того, защитят собачьи лапы во время массовых беспорядков: разбитые бутылки, камни ранят нежные подушечки, выводят собак из строя.
Так что четвероногим помощникам полицейских в Великобритании осталось вручить только шлемы и значки.
ИсточникиИсточники
oppps.ru/policejskie-sobaki-anglii.html
ru.pinterest.com/pin/193021534008884868/
urusovdiscovery.com/2020/06/09/%D0%BF%D0%BE%D0%...

@темы: твор4ество, британские детективы, ФБ-22
Автор: sillvercat для fandom Old adventure books 2022
Бета: Xenya-m
Канон: кроссовер: А. Дюма «Три мушкетёра», А. С. Пушкин «Каменный гость»
Размер: мини, 1008 слов
Пейринг/Персонажи: Констанция Бонасье, Д’Артаньян, Дон Гуан
Категория: гет
Жанр: AU, приключения, юмор
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Что, если Дон Гуан столкнётся с Констанцией Бонасье раньше, чем Д’Артаньян?
Примечание: написано по заявке с Инсайда
Арт: oversoul12
Ссылка:: тут.

Госпожа Бонасье, Констанция, рассеянно поправила выбившийся из причёски золотистый локон и зябко передёрнула плечами, поплотнее кутаясь в тёмную саржевую накидку. Всё-таки этот пылкий юнец, этот гасконец, — сумасшедший! Подумать только, заманил её среди ночи на кладбище, в пантеон давно усопших дворян и мраморных статуй! Точно полоумный. И полоумной стала она, когда на такое согласилась. Но, думая так, она мечтательно улыбнулась, рассеянно проведя носком туфли по усыпавшему тропинку гравию. Юнец весь дрожит при виде неё, как необузданный жеребец. А как он пожирает её своими чёрными пылающими глазами! Констанция легонько вздохнула. Отдать цвет своей юности толстому старому галантерейщику, зануде и сквалыге, было куда большей несправедливостью, чем упасть в объятия вот такого горящего от страсти юнца. Пускай даже среди холодных мраморных надгробий, взирающих на неё пустыми глазами статуй.
Она снова вздрогнула, на сей раз от испуга, и порывисто обернулась. Позади неё, в темнеющих кустах боярышника, раздался шорох и приглушённое проклятие. И это не был отчаянный мальчишка-гасконец. Увидев её замешательство, оттуда выбрался высокий человек в грубой монашеской рясе с капюшоном. Но, когда он откинул этот капюшон, Констанция заметила гордую лепку его лица, седеющие виски, а под рясой — шпагу и испугалась ещё сильней.
Будучи камеристкой королевы и каждодневно появляясь при дворе, она не раз становилась предметом галантных ухаживаний и откровенных покушений на своё целомудрие со стороны придворных кавалеров. Но там она могла постоять за себя, прикрываясь именем Её Величества, а тут… она была совершенно одна. Д’Артаньян, на её беду, запаздывал — вероятно, его задержали в казармах гвардейцев. О Небо, что же ей делать?
Заметив её испуг, незнакомец выступил вперёд из тени высившегося над ними мраморного павильона и учтиво поклонился. Голос его был негромким, мелодичным и как-то сразу успокоил женщину. Ещё более её успокоил явственно звучавший в его речи испанский акцент, такой же, как у Анны Австрийской.
— Прошу прощения, я не желал напугать вас, сударыня, и ни в коей мере не собираюсь причинять вам зла. Дело в том, что у меня здесь назначено свидание. А у вас?
На его красивых губах появилась лёгкая улыбка, и Констанция, чуть помедлив, призналась:
— И у меня. Но не с вами.
— Какая жалость! Я несказанно удручён, — сокрушённо произнёс он, и Констанция не удержалась от невольного смешка.
— Вы просто фат! — упрекнула она. — Неблагородно приходить на свидание к одной даме и тут же вздыхать о другой.
— У меня есть оправдание, — живо возразил её собеседник, не переставая улыбаться. — Я неудачно выразился, обмолвившись о свидании. Дама и не подозревает, что я сюда приду. Она — молодая вдова, не так давно похоронила мужа и часто является на его могилу. Очень добродетельная вдова, и я горю желанием её утешить.
«Хотела бы я стать такой вдовой!» — тотчас подумала Констанция и вздёрнула брови:
— Допустим. Но я-то не к вам пришла на свидание, сударь, и выразила своё намерение вполне ясно. Тем не менее вы позволили себе в отношении меня достаточно откровенный намёк, не так ли?
— Вторично прошу прощения, сударыня, — покаялся незнакомец. — Всякий раз при виде прекрасной дамы я пылко влюбляюсь в неё, будто мальчишка. Все женщины прекрасны, — добавил он, — и я не могу удержаться от того, чтобы не выразить им — вам — своё восхищение.
— Так уж и все? — рассмеялась Констанция, не в силах противиться обаянию этого глубокого бархатного голоса.
— Все до единой, — убеждённо подтвердил незнакомец. — От особы королевской крови до последней судомойки в захудалом трактире. Они — женщины, и именно поэтому прекрасны.
— Должно быть, вы редко встречали отказ, — задумчиво резюмировала Констанция, поглядывая на него из-под ресниц. Он действительно был неотразим! Пожалуй, она сама бы не устояла!
— Очень редко, — серьёзно ответил он, — и только от женщин, беззаветно влюблённых в кого-то другого. Поверьте, чувство долга, супружеские узы и прочие высокие материи немедля отступают в тень перед зовом сердца. Но если сердце женщины занято, она становится холодной и неприступной, как каменная скала посреди океана. Так ваше сердце занято, сударыня?
— Разумеется, — решительно заявила Констанция, — иначе бы я не пришла сюда в такую пору на свидание с мужчиной, который мне не супруг.
Её супруг сейчас безмятежно храпел на пуховой перине их спальни, считая, что она исполняет свои обязанности камеристки при Анне Австрийской. Подумав об этом, Констанция испытала не укол совести, а раздражение.
— И вы не смените свидание с одним мужчиной на свидание с другим? — продолжал допытываться незнакомец, лукаво глядя на неё. Он будто читал её мысли.
— Нет, — отрезала Констанция, и тут же из кустов за её спиной раздался полный ярости возглас:
— Тысяча чертей, сударь! Что вы себе позволяете?
Лунный свет блеснул на лезвии шпаги, которую выскочивший на дорожку Д’Артаньян мгновенно выхватил из ножен.
Констанция вскрикнула и прижала ладонь к груди, а незнакомец рассмеялся, срывая с себя рясу и тоже становясь в боевую позицию со шпагой, засверкавшей в его руке:
— Так эта дама пришла сюда на свидание с вами, сударь? Не слишком ли вы молоды для такой великолепной женщины?
— Как ты смеешь даже упоминать об этом, каналья?! — вскричал гасконец, и противники закружились в смертельном танце, готовые пронзить друг друга насквозь.
Не раздумывая ни мгновения, Констанция кинулась между ними, простирая руки к обоим в отчаянной мольбе:
— Прошу вас, господа, не надо! Д’Артаньян, этот человек ничем не оскорбил меня и не покушался на мою честь!
— Уж будто бы, — процедил юноша, растрёпанный и красный от гнева. Он и сам не мог бы сказать, что его больше взбесило: то, как мило Констанция — его Констан-ция! — болтает с этим невесть откуда взявшимся проходимцем, или откровенные намёки проходимца на его молодость и неумение обходиться с женщинами.
Незнакомец тем временем опустил шпагу и даже убрал её в ножны, тоже не колеблясь ни на миг.
— Желание дамы для меня — закон, — с полуулыбкой поклонился он Констанции, которая замерла, встревоженно глядя на него. — Я удаляюсь. Если вам угодно убить меня, сударь, прошу, не стесняйтесь, — он перевёл смешливый взгляд на нахохлившегося Д’Артаньяна. — Уверяю вас, очень многие в нашем подлунном мире мечтали бы об этом.
— Да кто вы такой, тысяча чертей? — проворчал тот, исподлобья косясь на него и невольно думая, что хотел бы стать похожим на этого странного человека, такого беспечного и уверенного в себе.
— Дон Гуан, к вашим услугам, сударь, — спокойно ответил тот, легко поклонился сперва Констанции, а потом своему недавнему противнику и бесшумно отступил в кусты за павильоном.
Констанция едва заметно вздохнула и повернулась к Д’Артаньяну, который более чем когда-либо напоминал встрёпанного молодого петушка. Ей предстояло утешить его… и утешиться самой.
Название: Констанция
Автор: sillvercat для fandom Old adventure books 2022
Бета: Xenya-m
Канон: А. Дюма «Три мушкетёра»
Размер: драббл, 495 слов
Пейринг/Персонажи: Д’Артаньян/Констанция Бонасье
Категория: гет
Жанр: романтика, драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: Если бы свидание Констанции и д’Артаньяна в павильоне Сен-Клу удалось.
Примечание: AU
Ещё примечание: Править ничего не стала, хотя народ на Инсайде ломал головы над тем, каким образом д’Артаньян снял платье с Констанции. Вероятно, мне просто не удалось объяснить, как я это вижу. ну и нехай. Снял и снял. Молча))
А, ну и про гуся, который прошёл по могиле Констанции. Тоже не отвечаю за то, что кто-то этого не понял и допытывался об этой могиле у анонов с упорством, достойным лучшего применения).
Но зато вся эта шумиха повлекла за собой появление двух прекрасных артов. Всё, что ни случается, к лучшему.
Арт: Elle-r
Предупреждение: лютая стилизация
Ссылка:: тут.

Павильон в Сен-Клу
Констанция Бонасье сверху вниз смотрела на своего юного воздыхателя, на этого нелепого в своём необузданном пыле гасконца, и сердце у неё почему-то сжималось, пока он, упав на колени, покрывал поцелуями её руки, которых она не отнимала.
Как королеве, пришло ей в голову.
Да, этот юнец обращался с нею не только пылко, но и с благоговейной почтительностью, не так, как придворные кавалеры, для которых незнатное происхождение молодой камеристки было поводом попробовать за нею приволокнуться. И только страх перед гневом Анны Австрийской мешал таким грубым ухаживаниям зайти чересчур далеко.
А этот неотёсанный юноша, задира и буян, в бедной провинциальной одежде, со смешным гасконским выговором, и желал её, и боготворил.
Она почувствовала, что на глаза её наворачиваются слёзы. Д’Артаньян встревоженно поднял голову, и эта его чуткость заставила её сердце вновь содрогнуться.
— Что случилось, любовь моя? Я чем-то обидел вас, упаси Боже? — взволнованно спросил он, и Констанция торопливо сморгнула влагу с ресниц.
— Нет, ничем, — шепотом проговорила она. — Вы так любезны со мною, сударь, вы... — у неё не хватало слов, чтобы выразить теснящиеся в груди чувства, и она замолчала.
Ни вино, ни фрукты, разложенные на столе, под мягким светом лампы, не привлекали любовников. Д’Артаньян помог госпоже Бонасье ослабить шнуровку корсета, а затем стянуть и корсет, и простого покроя платье. Когда она осталась в одной батистовой сорочке, он легко подхватил её на руки и отнёс в постель.
Констанция считала, что всё знает о плотской любви. В конце концов, она вот уже несколько лет была замужем, а в первые годы после свадьбы её муж весьма исправно исполнял супружеский долг. Кроме того, она пережила опыт нескольких коротких интрижек при дворе, но быстро поняла, что не стоит этого делать, иначе она рискует потерять благосклонность своей повелительницы — Анна Австрийская придерживалась весьма строгих нравственных правил.
Констанция думала, что юный гвардеец по причине своей молодости и пылкости набросится на неё, как необузданный жеребец, и неосознанно напряглась под его руками. Но он, хотя и желал её тела со всей страстью молодости (Констанция ощущала бедром доказательства этого яростного желания), оставался всё так же чуток и нетороплив. Он ласкал её тело руками и губами, горяча так медленно, но неотступно, что она в конце концов сама начала задыхаться от подступившего желания. Все потаённые уголки её тела словно запылали, между ног проступила предательская влага. Она была готова принять его — и приняла, обвив руками и ногами, прильнув к нему, как стебель плюща льнёт к несокрушимому крепкому дубу, чувствуя его естество глубоко внутри своего истосковавшегося по ласке тела.
Налетевшая буря страсти наконец схлынула, оставив их без сил, сражённых сладостной негой. Д’Артаньян пришёл в себя первым и принялся, едва касаясь, водить пальцами по горячему плечу Констанции, с которого во время любовной схватки спустилась тонкая сорочка. Констанция задрожала всем телом, вновь чувствуя, как к глазам подступают непрошеные слёзы. «Да что это со мной такое?» — с досадой подумала она.
— Что с вами, любовь моя? — нежно спросил и Д’Артаньян, склонившись над нею.
Запуская пальцы в его густые тёмные волосы, она принуждённо усмехнулась и ответила:
— Не обращайте внимания. Должно быть, кто-то только что прошёл по моей могиле.
Название: Звёздный странник
Автор: fandom Old adventure books 2022
Бета: fandom Old adventure books 2022
Канон: Джек Лондон «Смирительная рубашка» («Межзвёздный скиталец»)
Размер: драббл, 830 слов
Пейринг/Персонажи: Дэррил Стэндинг, тюремщики, ОМП, ОЖП
Категория: джен, гет
Жанр: AU, фантастика, экшн
Рейтинг: R
Краткое содержание: один из эпизодов путешествий Дэррила Стэндинга
Примечания: использованы стихи поэтов Кофи Авунора и Давида Диопа из сборника «Поэзия Африки»
Предупреждение: насилие, принуждение, смерть второстепенных персонажей
Ссылка:: тут.

Солнце, солнце, солнце, солнце, солнце сделало нашу кожу чёрной, как плоть эбенового дерева, и сейчас льёт с неба свои благодатные, свои неистовые лучи. По моему лицу струится пот, как и по лицам моих товарищей, насквозь пропитывая волосы на головах и остатки тряпья, которыми прикрыты чресла. Наши тела испещрены свежими вспухшими рубцами от кнута, а раны от ножей, стрел и копий прикрыты окровавленными лоскутами или просто листьями.
Мы — остатки разбитого войска короля Мбунгу, мы захвачены в плен вождём Отоми, нас гонят к прибрежному городу пиратов и работорговцев, чтобы продать там белым людям, чья кожа похожа на выпученные белёсые глаза мёртвых рыб. В гавани нас посадят на корабли и повезут в неведомую даль, к тем берегам, откуда никто из чернокожих никогда не возвращался.
Я пытаюсь сглотнуть слюну, но глотка у меня будто забита песком родной пустыни. Солнце невыносимо печёт, порезы, прочерченные ритуальным копьём колдуна, горят таким же огнём. Кровь запеклась на них.
Солнце, солнце, солнце, солнце, солнце смотрит на нас сверху.
Из-под наших босых ног подымается бурая пыль. Звякают кандалы. Мы ступаем медленно. Щёлкают бичи надсмотрщиков.
Впереди видны башни города работорговцев.
Надсмотрщик вновь повелительно взмахивает бичом, и тогда наши женщины, что идут впереди нас, начинают мерно петь глубокими сильными голосами.
Их всего дюжина против наших девяти дюжин.
И они не скованы.
Они совершенно обнажены.
Блестят на солнце их круглые ягодицы, гибкие спины, стройные плечи. Их певучие голоса похожи на звуки боевых рогов.
Ближе, ближе, ближе, ближе, ближе башни города белых, его узкие улицы. Работорговцы выходят нам навстречу. Их глаза округляются от восхищения и вожделения. Вождь Отоми прислал сильных рабов и красивых рабынь!
Они не сводят глаз с наших женщин, которые продолжают петь, грациозно покачивая бёдрами в такт.
...Белый убил моего отца —
Гордого моего отца.
Белый опозорил мать мою —
Мою красавицу мать.
Белый заставил моего брата,
Могучего моего брата,
Спину под солнцем гнуть...
Работорговцы не понимают, о чём поют наши женщины. Они только алчно смотрят на них, особенно на вышагивающую впереди пышногрудую Вунулаки, чью наготу прикрывают только браслеты на руках, а она ещё выше поднимает голову под похотливыми взглядами.
Я чуть поворачиваю голову влево — там шествует мой побратим Макоа. Его крепкие плечи покорно согнулись, но он едва заметно улыбается в ответ на мою усмешку.
Тогда мы тоже начинаем петь.
...Мы погибнем на поле боя,
Мы не примем позорной жизни,
Наши луки погибнут с нами,
Наши копья погибнут с нами, —
Мы погибнем на поле боя!..
Работорговцы вновь не понимают ни слова из нашей песни. Они только глазеют и глазеют на наших женщин, пересмеиваются, подталкивая друг друга локтями. Некоторые уже спорят между собой.
Мы знаем, о чём они говорят, о чём спорят. О том, кто из них первым возьмёт наших женщин на ложе. Кто бросит на колени обнажённую Вунулаки, заставив сначала лизать вздёрнутое естество хозяина, а потом покорно повернуться и подставить ему трепещущее лоно.
Наш надсмотрщик, Руанга, в последний раз щёлкает бичом, глаза его сверкают яростью, когда он высоким голосом кричит:
— Пора!
И тогда мы сбрасываем фальшивые кандалы. Мы выхватываем из-под лохмотьев пистоли и короткие изогнутые ножи, а наши женщины из собранных в высокие пучки волос — духовые трубки с отравленными стрелами.
Вождь Отоми — велик. Это он придумал план, как нам проникнуть в город работорговцев и захватить его.
Вскоре этот город на берегу океана, этот смердящий гнойник, поглотивший столько чёрных мужчин, женщин и детей, перестанет существовать. Но в последнем доме, куда мы с Макоа и Руангой заходим, в живых остался старик-купец. Он только что перерезал горло собственной дочери, чтобы она не досталась нам, и стреляет в упор, когда мы врываемся в его спальню, полную дыма — он жжёт в камине какие-то бумаги. Девушка ещё дёргается на полу в луже собственной крови, её глаза заволокло смертным туманом. Возможно, она была бы не против раздвинуть перед нами свои стройные белые бёдра, чтобы выжить, но её отец решил иначе.
Ружейная пуля бьёт меня в грудь, и я отлетаю к стене, но не успеваю ощутить удара...
Я пришёл в себя на полу своей одиночной камеры, в тисках смирительной рубашки. Надо мной склонились четверо: начальник тюрьмы Азертон, капитан Джеми, доктор Джексон и главный староста Эл Хэтчинс. Я заставил губы растянуться в вызывающей улыбке, напрягая все силы, потому что восстановившееся кровообращение причиняло мне нестерпимую боль.
Я страстно мечтал о том, чтобы они ушли. Я хотел только одного — чтобы они оставили меня в покое, дали возвратиться на берег Африки, на этот дикий вольный берег.
Я выпил воды, которую они поднесли к моим губам, и отказался от предложенного мне куска чёрствого хлеба — всё это в полном молчании. Я закрыл глаза и постарался вернуться назад. Но пока непрошеные посетители стояли подле меня и разговаривали, мне не было избавления.
— Совершенно то же самое, что и вчера, — заметил доктор Джексон. — Ни малейшей перемены в ту или иную сторону.
— Значит, он может выдержать ещё? — спросил начальник тюрьмы.
— И не охнет. Ещё сутки выдержит так же легко. Он ненормальный, абсолютно ненормальный. Я не знаю, как он это всё проделывает. Эй, Стэндинг!
Я знал и уплыл в небытие всё с той же улыбкой на губах.
Я в очередной раз обвёл их всех вокруг пальца.
Как вождь африканцев, великий Отоми.
Название: Победа тётушки Било
Автор: sillvercat для fandom Old adventure books 2022
Бета: Xenya-m
Канон: Теофиль Готье «Капитан Фракасс»
Размер: драббл, 935 слов
Пейринг/Персонажи: барон де Сигоньяк, герцог де Валломбрез, Изабелла, другие актёры, актрисы, дворяне, тётушка Било и её тазик
Категория: джен, гет
Жанр: AU, приключения, юмор
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: первая встреча барона де Сигоньяка и герцога Валломбреза... и блестящая победа тётушки Било!
Примечания: авторская версия известных канонных событий
Предупреждение: стилизация; упоминание насилия
Ссылка:: тут.

— Господин герцог, — отчеканил полный сдержанного гнева твёрдый голос над самым ухом де Валломбреза, — мадемуазель Изабелла сама приклеивает себе мушки и в посторонних услугах не нуждается.
Жёсткая ладонь сжала запястье Валломбреза под кружевной манжетой, словно в кузнечных тисках.
Мгновенно вспыхнув, а потом так же мгновенно побелев от гнева, молодой вельможа выдернул руку, оттолкнул актёришку, посмевшего нанести ему такое оскорбление, и схватился за эфес шпаги. Вокруг немедля раздались женские вскрики и взволнованные возгласы других дворян, заполнивших уборную актрис перед генеральной репетицией пьесы «Бахвальство капитана Фракасса».
Изабелла, тоже побелев, как полотно, вскочила со своего места, уронив коробочку с мушками, и чёрные тафтяные звёздочки рассыпались по полу. Минуту назад молодая актриса, гримировавшаяся перед зеркалом, как и её товарки, едва успела уклониться от дерзкой руки герцога Валломбреза, вознамерившегося прилепить мушку ей на грудь, целомудренно прикрытую голубой шемизеткой. Со словами: «Эта «злодейка» подчеркнёт белизну вашей кожи и будет казаться родимым пятнышком», молодой повеса почти исполнил своё намерение, но был крепко схвачен за руку капитаном Фракассом.
Теперь герцог стоял, раздувая ноздри от бешенства, его красивое лицо исказила отвратительная гримаса, на пунцовых губах едва не выступила пена. Его друг, кавалер де Видаленк, пришедший сюда, как и прочие знатные горожане и щеголи, полюбоваться на полуобнажённые прелести актрис, пытался увещевать его, но герцог и слушать не желал. Мгновение — и он выхватил из ножен шпагу.
Кровь вскипела у него в жилах — та голубая кровь, которую он считал благороднейшей на свете. Он мог приказать прикормленной им шайке бретёров подкараулить наглого актёришку после представления и избить или даже убить, но яростно возжелал уничтожить его немедленно, на глазах собравшейся в гримёрной толпы, на глазах этой строптивицы Изабеллы, готовой, кажется, упасть в обморок, и других актрис.
Какая разница, что этот капитан Фракасс, по сути, безоружен? Не считать же оружием театральную проволочную рапиру?! Герцог сделал стремительный выпад, намереваясь проткнуть наглеца насквозь. Рука его, хоть и унизанная перстнями, была умелой и твёрдой, он не зря снискал себе славу лучшего фехтовальщика в Пуатье. Но, к его великому изумлению и ещё пущей ярости, актёр своей бутафорской рапирой молниеносно парировал удар, который должен был стать смертельным. Валломбрез скрипнул зубами и вновь ринулся вперёд, отшвырнув стоявшее на пути кресло — но всё тщетно. Капитан Фракасс отбивал выпад за выпадом, ловко орудуя рапирой, шпага герцога везде натыкалась на непробиваемую, будто каменную стену его защиты.
Барон де Сигоньяк, из любви к Изабелле и благодарности за доброту присоединившийся к труппе под личиной капитана Фракасса, никогда не кичился, подобно Валломбрезу, голубой кровью или умением владеть шпагой. Но в своём ветхом замке, под руководством старого солдата Пьера, сам того не подозревая, он отточил мастерство фехтования до невиданных высот. Ему прежде не доводилось драться на дуэли, это был его первый настоящий бой, и с замиранием сердца он понимал, что ослеплённый гневом герцог всерьёз намерен его убить.
С грохотом падали стулья и кресла, трещал, ломаясь, отбрасываемый дуэлистами реквизит. Зрители прижимались к стенам, дабы не попасть под удар, в ужасе вскрикивали женщины, призывы остановиться канули втуне. Сквозь прорези шутовской маски Сигоньяк видел кровожадное перекошенное лицо Валломбреза, которое ещё недавно казалось красивым, как у архангела Гавриила.
Гнев, обуявший Сигоньяка при виде того, как высокомерный вельможа протягивает дерзкую руку к груди испуганной Изабеллы, всё рос и рос, ворочался в сердце, будто зверь, готовый вырваться на волю. Проклятые дворяне считают, что им всё дозволено! В этот миг он забыл, что и сам по рождению — такой же дворянин, что и прочие высокородные господа, столпившиеся вокруг.
Театральная тяжёлая рапира не была боевым оружием, тупой конец клинка не мог нанести существенного вреда, однако мог причинить боль. Теперь Сигоньяк сам пошел в наступление, его старое, но мощное оружие легко находило брешь в защите герцога и наносило колющие тычки — то в грудь, то в плечо, то в бедро. И там, куда приходился беспощадный удар, на белом атласном костюме Валломбреза расцветали красные цветы: рапира, хоть и не пробивала тело, но оставляла кровоподтёки и ссадины. Потрясённый и ошеломлённый этой болью, герцог уже не мог должным образом отражать атаки и понемногу отступал, а его собственные атаки вязли в умелой защите Сигоньяка.
Никто не осмеливался лезть под руку разъярённым поединщикам. Неизвестно, чем бы кончилась эта немыслимая схватка — комедиант с шутовской рапирой против дворянина со шпагой, — но внезапно на верхней галерее показалась тётушка Било, жена хозяина гостиницы «Герб Франции», расположенной по другую сторону улицы — именно там остановилась труппа. В полных крепких руках она держала оружие пострашнее шпаги — огромный жестяной таз с горячей мыльной водой. Примерившись, тётушка Било развернулась и выплеснула её, окатив дуэлистов с головы до ног широким пенным водопадом.
Валломбрез отскочил, отплевываясь и сквернословя, Сигоняк же, хоть и мокрый, рапиры не опустил и настороженно наблюдал за соперником, гневно сверкая глазами сквозь прорези маски. Опомнившаяся Изабелла схватила своего защитника за руку и потянула прочь из уборной — на сцену. К ним немедля присоединились остальные актёры.
Зрители, немного помявшись и взахлёб обсуждая столь небывалое для высшего света событие, поспешили в зал. Скоро в разгромленной уборной остались только Валломбрез и кавалер де Видаленк, который молча смотрел на друга, исходившего злобой, будто паром.
— Клянусь, я сотру мерзавца в порошок! — прохрипел наконец Валломбрез и надрывно закашлялся. Он совершенно изнемог, будто после нервического припадка, его трясло, ноги ослабели. Пышный белоснежный костюм был безнадёжно испорчен, залит грязной водой и расцвечен кровавыми пятнами. — Убью и плюну в лицо его трупу!
— Непременно убьёшь, — не стал спорить Видаленк, подталкивая его к выходу. — Идём же, я велю подать портшез.
Будучи верным другом, он не желал, чтобы герцог сделал хотя бы шаг по улице в таком виде, пусть его особняк и располагался неподалеку от «Герба Франции». Довольно на сегодня кривотолков.
Тётушка Било, свесившись с галереи, проводила обоих взглядом, удовлетворённо улыбнулась, прицокнула языком и уперла пустой таз в бедро.
— Как же, убьёшь, держи карман шире, вертопрах! — пробормотала она.
Очень вовремя хозяин зала для игры в мяч, где проходили репетиции актёров, позвал её постирать бельё.
Название: Повелитель степей
Автор: sillvercat для fandom Old adventure books 2022
Бета: Xenya-m
Канон: Кир Булычев «Подземелье ведьм», одноименный фильм (СССР, 1990)
Размер: драббл, 817 слов
Пейринг/Персонажи: Октин-Хаш, Андрей Брюс, ОМП, ОЖП
Категория: джен
Жанр: фантастика
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Октин-Хаш очутился в Стране Мёртвых
Примечания: авторская версия известных канонных событий; ГГ видится автору в облике Дмитрия Певцова, а не таким, как в книжном каноне
Предупреждение: упоминание насилия
Ссылка:: тут.

Сначала Октин-Хаш умер.
Действительно умер — его проткнули насквозь страшные копья Старых Людей, и он захлебнулся в потоках льющейся отовсюду воды, когда дрался в глубине Подземелья ведьм с человеком с неба. С этим их вождём. Тот был настоящий вождь, умел драться, и дрался хорошо.
А потом Октин-Хаш, повелитель северной степи, умер и попал в Страну Вечного Сна, Вечной Тьмы, хотя там было светло, как в степи в полуденный зной.
Свет этот лился отовсюду, его излучали потолок и стены странной пещеры, где он очутился.
И все его раны зажили. Октин-Хаш провёл ладонями по телу, ощупывая себя. Кровь не сочилась из ран, на их месте теперь были рубцы, неотличимые от старых боевых шрамов.
Он не удивился. Это же Страна Мёртвых, Страна Вечного Сна! Тут с ним могло случиться всё, что угодно.
Он сидел на ложе, упругом, мягком и тёплом на ощупь, как бедро женщины. Октин-Хаш погладил его, дивясь. С его тела соскользнула ткань, белая и невесомая, как облако — ничего подобного он и представить не мог, даже отлично выделанной квабьей шкуре не сравниться с этой тканью по лёгкости и прочности.
Он обернул ткань вокруг пояса, соскочил с ложа и пошёл вдоль стены, с любопытством ведя по ней рукой. Стена была прохладная и сплошная, он обошёл всю пещеру кругом.
Октин-Хаш поднял голову — над ним равнодушно сиял белый свод. Он хотел есть. Живот громким урчанием напомнил об этом.
— Он хочет есть, — устало сказал Андрей Брюс, капитан Космофлота, обернувшись к руководителю экспедиции Барнаби. — Не понимаю, какого рожна я притащил его к спаскатеру.
Он повторял это не в первый раз с тех пор, как внёс безжизненное тело — по сути, труп, — Октин-Хаша в шлюз «Граната».
— Такого, что ты — человек, — мягко ответил Барнеби. — И добить не смог, и оставлять там этого Аттилу... Да ну его к чертям! Возможно, без него развитие цивилизации пойдёт по-другому.
— Мы вмешались в ход исторического развития, — скучным голосом сказал Андрей. — Нас за это в Центре по головке не погладят.
— Вмешались-то как раз не мы, — педантично уточнил Барнеби, — а эти... пришельцы, которых тут называли ведьмами, Старыми Людьми... хрен их разберёт.
Андрей махнул рукой:
— Семь бед — один ответ. Стой! Это что, Лия к нему пошла? — он схватил Барнеби за руку. — Почему не послали дроида?
— Надо же устанавливать контакт, — Барнеби пожал плечами. — Что ты так волнуешься? Она окружена энергетической защитой.
Отделённые от изолятора стеной, они видели всё, происходящее там, на экране.
— Он очень хитрый, — мрачно произнёс Андрей. — Ты даже не представляешь, насколько. Вождём он стал не за красивые глаза.
Октин-Хаш снова не удивился, когда в сплошной стене появилось круглое отверстие, а в нём — женщина. В её голубых глазах светились любопытство и настороженность, лицо было очень чистым. Стройное тело обтягивала сверкающая кожа — от шеи до тонких запястий и щиколоток.
В руках она держала прозрачную миску с чем-то вкусно пахнущим и кувшин с золотистой жидкостью. Она приветливо улыбнулась Октин-Хашу и что-то негромко сказала. Прямо из пола тут же поднялся бугор, превратившийся в низкий столик.
Октин-Хаш довольно заулыбался. Всё шло так, как должно. В Стране Вечного Сна великому вождю предлагают еду и женщину. Хорошо!
Он выбросил вперед руку и молниеносно ухватил женщину за локоть. Совсем близко он увидел её расширившиеся от волнения голубые глаза. И волосы у неё были длинные и золотистые, как жидкость в кувшине. Приятно будет наматывать их на кулак. Ему прислали достойную великого вождя женщину. Он одним движением сбросил на пол обвивавшую бёдра ткань, чтобы она могла полюбоваться на его мужские стати.
Но женщина не стала любоваться. Её запястье в твёрдой ладони Октин-Хаша стало невыносимо горячим, как раскалённое железо. И будто десятки острых иголочек впились в его кожу.
Охнув, он отдёрнул руку. Страшно даже представить, что такая женщина могла сотворить с его мужскими статями!
Она выскочила вон из пещеры, и стена снова стала сплошной.
Октин-Хаш уселся на ложе, взял со столика миску с аппетитным мясным варевом и кувшин с золотистой жидкостью. Варево он выхлебал через край, хотя из миски торчала ложка, кувшин осушил. Вода оказалась сладкой и прохладной.
Утолив голод и жажду, Октин-Хаш задумчиво повертел в руках миску и кувшин. Он вспомнил, что именно такой посудой пользовались люди, прилетевшие с неба и жившие у ручья — Стая Железной Птицы. Люди, чьё стойбище он разгромил. С чьим вождём он дрался в Подземелье ведьм.
Октин-Хаш запрокинул голову и громко рассмеялся. Так вот в чём дело! Он оказался вовсе не в Стране Вечного Сна! Люди с неба забрали его к себе, в свою железную птицу, и куда-то везут.
Это всё меняло.
Октин-Хаш со вкусом зевнул. После сытной еды его потянуло в сон. Он улёгся на ложе, немедля принявшем форму его тела, и натянул на себя ткань, которую раньше сбросил.
Это же просто люди. А он — великий вождь северной степи.
Он непременно возьмёт над ними верх, убьёт их, овладеет красивой женщиной с золотистыми волосами и голубыми глазами и заберёт себе железную птицу. Так и будет.
Умиротворённый, Октин-Хаш натянул ткань до бровей и крепко уснул.
Название: Научиться понимать
Автор: sillvercat для fandom Old adventure books 2022
Бета: Xenya-m
Канон: Кир Булычев «Посёлок»
Размер: драббл, 586 слов
Пейринг/Персонажи: Дик, Марьяна, Олег, Коза
Категория: джен, прегет
Жанр: драма, юмор
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Коза понимала людей, а те её не понимали. Это была трагедия Козы
Примечания: авторская версия известных канонных событий
Ссылка:: тут.

Она стояла и визжала, упоенно и даже с каким-то удовольствием, запрокинув голову к колким острым звёздам, о которых ничего не знала, не знала даже, что существа, к которым она твёрдо решила прибиться, прилетели как раз оттуда. Пусть она этого не знала, пусть! Но они нравились ей, они были добрыми, у них были тёплые руки, особенно у того существа, которое пониже ростом и с более тонким голосом.
То существо, которое было немного повыше первого, тоже не обижало её, но самое крупное существо из всех — оно хотело её убить!
Она чувствовала это и потому жалась поближе к первому, меньшему, существу. Она искательно заглядывала ему в глаза, преданно потиралась боком. Она была так одинока! Так несчастна! Она даже потеряла отца своего ребёнка! Он ушёл, оставил её навсегда!
Вспомнив об этом, она снова горестно заголосила и затопала ногами. Она не желала оставаться одна в этих холодных горах! Не желала, и всё тут. Она хотела еды и тепла!
Если бы она услышала, о чём говорят между собой существа, за которыми она увязалась, то развопилась бы ещё пуще. Но, по счастью для себя, она не понимала. Именно поэтому они считали её неразумной, считали добычей, которую, конечно же, можно убить, если наступит голод.
Дик, которого она про себя называла злым и самым крупным существом, сказал:
— Да, конечно, пускай она идёт с нами. Мясо не надо нести, идёт само, очень удобно.
Он засмеялся.
— Я не дам её убивать, — насупилась Марьяна, меньшее существо с тонким голосом. — Олег, скажи хоть ты! Надо приручать животных. У нас совсем нет ручных. А она беременна. Глядите, как её разнесло.
— Чтобы кого-то приручать, надо самим выжить, — сердито возразил Дик. Он терпеть не мог эти прекраснодушные разговоры, как и другие, высокоучёные, премудрые, которые так любили вести в посёлке взрослые. Это просто бессмысленное сотрясение воздуха, а им надо было выживать.
Особенно сейчас, когда они, самые сильные в посёлке, шли в горы, к давным-давно разбившемуся там кораблю «Полюс», на котором сюда прилетели их родители. Прилетела экспедиция — ещё одно мудрёное слово. Они трое теперь тоже были экспедицией.
А Марьянка нашла себе игрушку и нянчится. Многоногое горбатое чудище, вдвое больше неё самой. Безмозглое, тупое и довольно-таки гнусное. Вон как вопит.
— Олег! — снова беспомощно позвала Марьяна. Она знала, что Дик вряд ли послушает её, но вдруг послушает Олега.
— Вы оба правы, — сказал наконец Олег со вздохом, и Дик насмешливо фыркнул, а Марьяна рассердилась ещё пуще. Такая позиция — ни нашим, ни вашим, возможно, была самой справедливой, но что от неё проку? Вообще никакого, когда требовалось одно-единственное решение.
— Я её приручу, — решительно заявила Марьяна, исподлобья глядя на Дика. — Я не дам её убить. Я её назову... — она задумалась. — Коза.
Дик досадливо затряс головой. Такую глупость могла придумать только Марьянка, больше никто. Но Марьянка ему нравилась. Он, наверное, мог бы пощадить эту Козу ради неё. Конечно, если не возникнет острая необходимость в пище.
Коза не знала, что получила имя. Она видела только, что существа, за которыми она увязалась, потому что у них были тепло и еда, сначала громко кричали друг на друга, а потом утихли и смягчились. Коза тоже успокоилась. Но на большое существо всё равно взирала с подозрением. Оно было опасно, она это знала. Оно могло убить её вместе с будущим ребёнком, который рос у неё в животе.
Коза ещё немного понаблюдала за существами и решила, что самое меньшее — самка, как и она. А те, что побольше, с низкими голосами, — самцы. Тогда ясно, почему они кричат. Соперничают за самку. В племени Козы тоже так было.
Она немного постояла, подумала и, удовлетворённо вздохнув, улеглась около стены.
Возможно, когда-нибудь они научатся чувствовать её, как она чувствовала их.
Возможно.
Название: Огонь и вода
Автор: sillvercat для fandom Old adventure books 2022
Бета: Xenya-m
Канон: Ж. Рони-старший «Борьба за огонь»
Размер: драббл, 874 слова
Пейринг/Персонажи: Нао/Май, Нам, Гав, Гаммла, предводительница племени ва, Фаум
Категория: гет
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Нао берет с собою девушку племени ва
Примечание: AU
Предупреждение: смерть персонажа
Задание: давным-давно
Ссылка: тут.

Когда Нао, сын Леопарда из племени уламров, увидел у скал девушку племени ва, высекавшую огонь ударами камня о камень, он испугался. Люди всегда боятся того, что кажется им непонятным.
Трое молодых воинов-уламров, Нао, Нам и Гав, совершили тяжкий и страшный путь по неведомым землям, чтобы добыть и поместить в плетенки хоть искорку животворного пламени. А эта девушка с легкостью выбила искры из камней — так, что разом занялись сухие травинки!
Нао жестом попросил у нее камни, и она, лукаво глядя на него снизу вверх, безмолвно протянула их ему. Он озадаченно провел пальцами по гладкой поверхности. Камни даже не были горячими.
Заметив его изумление, девушка радостно рассмеялась. Слышалась в этом смехе и гордость. Она смеялась не над ним, Нао это понял. Она радовалась тому, что может показать ему, воину, то, что он еще не знал и не умел.
С тех пор прошло две луны. Нао, Нам и Гав кочевали по болотам вместе с племенем ва. Нао не раз приходилось теперь видеть, как другие женщины ва добывают огонь, искусно и терпеливо ударяя одним камнем о другой, чтобы высечь искру. Самому ему редко хватало на это терпения, огонь занялся у него лишь однажды, хотя он так яростно колотил камнем о камень, что часто раскалывал оба. Он нарочно уходил подальше от становища, рискуя стать добычей хищников, однако ему не хотелось, чтобы кто-то видел его беспомощные попытки разжечь огонь, даже верные Нам и Гав.
Еще тогда он смутно подумал: ради того, чтобы в племени уламров тоже научились добывать огонь из камней, он взял бы с собой ту девушку, что впервые увидел у ручья.
Она была совсем не похожа на дочь вождя Гаммлу, которую Фаум пообещал отдать ему. Гаммла была высокой, полногрудой и крутобедрой, пышные волосы спадали ей на плечи и спину, будто львиная грива. Она была вынослива, сильна, неутомима, настоящая подруга воина, под стать самому Нао. Девушка же из племени ва, как все их женщины и мужчины, выглядела хрупкой, словно былинка. Ее тело было худым, с едва выдававшимися грудями и тощими бедрами, кожа даже на вид казалась сухой и тонкой, волосы свисали редкими прядями. Но на нее почему-то все равно было приятно смотреть. Возможно, потому, что, когда она улыбалась, эта улыбка будто солнечным лучиком освещала тонкое лицо. И ее глаза — вот что поразило Нао при первой встрече и не переставало удивлять. Глаза ее походили на речные водовороты — такие же глубокие и темные. Огромные, они занимали почти все узкое личико с плотно сжатым ртом, острым носом и подбородком.
Звали ее Май.
Когда племя ва вывело наконец уламров из болот к границе леса, женщина-вождь сказала Нао, что дальше ва не пойдут — этих мест они не знали, здесь водилось множество опасных хищников. Нао кивнул, еще раз поблагодарил величавую седоволосую женщину за помощь и наконец, помявшись, решился спросить, не отдаст ли она уламрам одну из дочерей своего племени, по имени Май.
Казалось, предводительница этого ждала. Она улыбнулась — грустно, как решил Нао, покачала головой и велела привести Май. Нао снова удивился — в племени уламров никогда не спрашивали согласия женщины на то, с кем она будет жить и спать. Он опасался, что Май откажется идти с ними. Но ее огромные глаза загорелись неподдельной радостью, и тогда сердце самого Нао странно дрогнуло.
Ночью же, когда он уложил ее рядом с собою и принялся водить пальцами по ее маленькой груди, она, задыхаясь, спросила:
— Ты берешь меня с собою только ради огня?
Глаза ее тревожно блестели, и Нао, подумав, честно ответил:
— Нет.
Тогда губы ее дрогнули, ресницы опустились, она выпустила его руку, за которую ухватилась было, и позволила Нао делать с собой все, что он захочет.
Май стала для них обузой, конечно же, особенно когда им пришлось переходить вброд реки, сражаться с хищниками или драться с Аго и его братьями, сыновьями Зубра, едва не убившими Нао и его спутников. Но Май выстояла: она, плача, перевязывала раны Нао, Нама и Гава, и Нао каждый раз радовался тому, что взял ее. Она не только знала лечебные травы, но и смягчала его сердце. Во время переходов он нес ее на плечах, легкую, как перышко.
Ревности дочери вождя, Гаммлы, он не боялся: он знал, что Гаммла не сочтет такую некрасивую и слабую девушку, как Май, соперницей.
Когда они принесли уламрам огонь, и вождь Фаум торжественно подвел Гаммлу к нему, грубо бросив ее на колени, Нао не забыл о Май и невольно нашел глазами в толпе уламров ее тоненькую фигурку. Май улыбнулась ему, и эта улыбка, как всегда, осветила ее лицо.
Нао не надеялся, что Май сможет родить ему дитя, он знал, что в племени ва женщины редко беременеют, как со вздохом сообщила ему их предводительница. Но Май все-таки понесла — немногим позже Гаммлы, которая отнеслась к ней не так, как ожидал Нао, а с теплотой и вниманием, опекала ее и резко обрывала других женщин, смевших потешаться над Май.
Май умерла сразу после родов: открылось кровотечение, остановить которое не получилось. Кровью пропиталась вся подстилка из листьев и шкур, где она лежала — так утекла и ее маленькая жизнь. Но ее сын выжил — его, крохотного, но крикливого, заботливо выкормила Гаммла вместе с собственной дочерью.
И Май успела научить женщин племени уламров добывать огонь из кремней, терпеливо и бережно. Она не была огнем, она была водой, тяжело думал Нао, пока ее хрупкое тело опускали в глубокую яму — такую глубокую, чтобы не разрыли звери. Водой, текучей и свежей, без которой не было бы жизни.
Как и без огня.
Название: Хлюст
Автор: sillvercat для fandom Old adventure books 2022
Бета: Xenya-m
Канон: Григорий Федосеев «Смерть меня подождёт»
Размер: мини, 1062 слова
Пейринг/Персонажи: Хлюст, Ермак, Любка, другие беспризорники, геодезисты, красноармейцы
Категория: джен, броманс
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: «Хлюст бы только посмеялся над тем, кто сказал бы ему, что он, мол, боготворит Ермака. Рассмеялся бы, свистнул в два пальца, залихватски сплюнул и гордо ушёл, засунув руки в карманы драных штанов и чертя босыми ногами по пыльной дороге...»
Примечания: авторская версия известных канонных событий
Предупреждение: упоминание насилия
Ссылка:: тут.

Его по-другому и нельзя было назвать — только Хлюст, хотя давно погибшая мать звала его Гринькой. Он это помнил, но смутно, будто сквозь какой-то туман.
Четырнадцатилетний Хлюст вырос на южных рынках и вокзалах, где всегда можно было разжиться чёрствой ячменной лепёшкой, куском дыни или кистью винограда, но главное — тут было тепло. Он прикатил на юг в товарном вагоне вместе с другими такими же оборвышами, лишившимися родителей в горниле гражданской войны. Семь лет уже как она отгремела, а Хлюст всё прятался от облав лягавья, как беспризорники называли милиционеров и красноармейцев. Те собирали сирот, чтобы отправить их в детский дом или в колонию, заставить работать, учиться, сидеть на одном месте — вот уж дудки! Свобода дышала Хлюсту в лицо горячим степным ветром, резала тишину криками стрижей, чертивших синеву неба просверками крыльев. Ни на что бы он её не променял. Ни на какое набитое кашей брюхо и тёплый клифт на плечах. Он и сам был как стриж — стремительный, лёгкий, лихой.
А что его и других беспризорников били смертным боем толстые торговцы и чайханщики, поймав на воровстве — ну, значит, когда-нибудь и до смерти забьют, ничто даром не даётся, и свобода тоже, Хлюст знал точно.
Но когда всю босоту этого южного, шумного, многолюдного, яркого и жестокого города объединил Ермак, Хлюст сразу поверил, что с таким вожаком, за его крепкой спиной и справедливым кулаком он не пропадёт.
Хлюст бы только посмеялся над тем, кто сказал бы ему, что он, мол, боготворит Ермака. Рассмеялся бы, свистнул в два пальца, залихватски сплюнул и гордо ушёл, засунув руки в карманы драных штанов и чертя босыми ногами по пыльной дороге.
Но это было именно так. Ермак был для него божеством.
Тот чётко рассчитывал все налёты их шайки, и с тех пор, как стал во главе, они ни разу не попались. И сам Ермак во время ночных похождений не отсиживался в русле пересохшего арыка или за дувалом, нет — он лез в самое пекло, потому-то однажды и словил винтовочную пулю в ногу. Красноармеец, охранявший продовольственный склад, принялся стрелять по стайке отчаянных мальчишек, будто по воробьям. Не пощадил.
Беспризорники утащили раненого вожака туда, где ютились — в руины «старого города». Пуля прошла насквозь, однако рана заживать не желала: грязь и истощение делали своё дело, нога гноилась, распухла, Ермака лихорадило, ходить он мог, только опираясь на самодельный костыль. Но бодрился и даже сам отправился с Хлюстом и двумя другими беспризорниками на очередное дело — обчистить палатку какого-то большого начальника из геологов. В палатке могло быть что-нибудь ценное либо просто интересное. Геологи поставили её возле арыка, и в ней оставался лишь один начальник. Его проводник, татарин, ушёл ночевать в город к своей родне.
Глубокой ночью Ермак разрезал полотнище палатки своей финкой, а внутрь ужом полез Хлюст, самый ловкий и юркий. Но тут ему не повезло: геолог не спал, а схватил что-то, стоявшее у изголовья, размахнулся... и прямо в лицо Хлюсту выплеснулась тёмная невкусная жидкость.
Это оказались чернила, и отмыть их не было никакой возможности, так что плутовскую физиономию Хлюста изукрасили лиловые полосы. Все хохотали над ним, и Ермак хохотал, и Хлюст был рад этому, хотя сердце у него щемило, когда он глядел в горячечно блестевшие серые глаза. Вожак приказал ему сидеть смирно, пока не сойдёт с рожи чернильная метка, по которой его могли легко опознать.
И надо же было такому случиться, что именно тот самый большой начальник геологов проезжал на бричке мимо развалин, где прятались беспризорники. Его татарин-проводник углядел размалеванную физиономию Хлюста — зоркий оказался, гад! — и с криком: «А ну, стой!» выскочил из брички, размахивая кнутом. Пора было делать ноги, но ведь Ермак-то бежать не мог! Он стоял, гордо вскинув голову и развернув плечи, лохмотья болтались на его истощённом теле. Он угрожающе выставил перед собой финку.
— Я резал твою палатку, — с вызовом сказал он геологу, второй рукой спрятав Хлюста к себе за спину, — а полез он, но ты его не трожь, слышишь?
Тогда геолог и татарин скрутили Ермака, выбив нож у него из рук, и поволокли в бричку. Хлюст в отчаянии провожал их глазами, а потом побежал следом, держась поодаль — хотел знать, сдадут ли геологи вожака лягавым, и если да, то нельзя ли будет его как-то выручить из тюрьмы.
Но бричка, не останавливаясь, пропылила за окраину города и скрылась в степи. Запыхавшийся Хлюст понял, что геологи повезли Ермака в своё становище. Ноги у него подкосились, и он осел в бурую пыль, ругаясь в голос на чём свет стоит. Он даже не замечал, что по его чумазым щекам катятся слёзы.
Он понял, что Ермак больше не вернётся.
Но тот вернулся — спустя несколько недель, окрепший, загорелый, спокойный, в новой чистой одёже, и даже не хромал. А с ним была собачища, лохматая, здоровенная, по кличке Казбек.
Но если счастливый Хлюст решил, что теперь всё пойдёт по-старому, то он ошибся.
Сначала в их шайке и в жизни Ермака появилась Любка.
Любке, как и Ермаку, было шестнадцать. Она ругалась и дралась, как пацан, щеголяла в таких же лохмотьях, что и все они, но на неё хотелось смотреть и смотреть. Такая она была гибкая, длинноногая и глазастая, с монисто на стройной шее и быстрой улыбкой. И столь же быстрая на расправу: каждый получил от неё немало оплеух и тумаков, пока не понял, что она вместе с Ермаком тут верховодит.
Но Ермак больше не хотел быть их вожаком — невзирая на Любку, на Хлюста, на лихую воровскую жизнь. Он скучал по лагерю геологов, это Хлюст сразу понял, хотя рассказывал тот о них скупо и словно нехотя.
— Они не геологи, они геодезисты, ну, карты они рисуют, — объяснял он Хлюсту с тоской в голосе. — Все горы, реки, пустыни. По всей стране ездят. Они мне книги давали, чтобы я учился. И ружьё — чтобы охотился. В город меня даже с деньгами отпускали за провизией. Доверяли мне. Начальник, Григорий Анисимович, меня даже к своей маме возил в гости. Она так надо мной... суетилась, будто бы я не вор, а царевич какой.
Он глубоко вздохнул.
— Чего ж ты ушёл от них? — напрямик спросил Хлюст.
Он не чувствовал ничего, кроме горькой тяжёлой обиды, резавшей сердце. И во все глаза глядел на Ермака — на его, хоть и мальчишеское, но строгое лицо с плотно сжатыми губами, на светлую прядь, косо падавшую на высокий лоб, на тень густых ресниц. Будто пытался впитать его, запомнить.
Ермак искоса глянул на него, поколебался, но ответил:
— Я же вор. Другим мне не быть.
Но он тоже ошибался.
Однажды ночью он навсегда исчез из «старого города», оставив Любку верховодить шайкой.
А в лагере геодезистов появился Трофим Николаевич Королёв.
@темы: фики, приключения, ФБ-22
Автор: sillvercat для fandom Cats 2022
Бета: Xenya-m
Форма: фандомная статья
Размер: драббл, 664 слова, 5 фотографий
Персонажи: котики
Категория: джен
Жанр: статья
Рейтинг: G
Краткое содержание: ревнуют ли кошки вообще? Зоопсихологи в этом не уверены
Задание: безосновательная ревность
Ссылка: тут.

Если мы полезем в Интернет разбираться, что такое ревность с псевдонаучной точки зрения, то в первой же ссылке получим следующее определение:
«Ревность — негативно окрашенное чувство в межличностных отношениях, которое возникает при недостатке внимания, любви, уважения или симпатии от любимого или очень уважаемого человека в то время, как кто-то другой якобы или действительно получает их от него. Это развитая эмоция с уникальным мотивационным состоянием, направленным на противодействие другим узурпировать важные отношения».
Давайте теперь скажем: «Вот оно чо, Михалыч!» и оглянемся вокруг в поисках своих котов, чтобы выяснить, ревнуют ли они безосновательной, основательной или любой другой ревностью. В конце концов, даже если кот у вас единственный, проявления того, что мы считаем ревностью, можно заметить, когда в гости, к примеру, пришёл незнакомый коту человек. Или даже знакомый. Или вы решили родить ребенка. Сменить партнёра. Ну мало ли, бывают в жизни огорченья.
Так вот, зоопсихологи считают, что если ваш кот при появлении в доме другого человека/младенца/кота начал нападать на него, портить вещи, ссать вам в тапки или на постель, плохо есть, забиваться по углам и под мебель, прекратил играть с вами — это не ревность. Это попытки защитить не просто свою территорию, а свой ресурс (человека) от посягательств посторонних.
Да-да, опять же по мнению зоопсихологов, кошка считают человека отнюдь не своим хозяином, как это делают собаки. Для кошек человек — старшая кошка-родитель и одновременно ресурс, который предоставляет им еду, питьё, ласку и разные развлечения. Поэтому, когда кто-то, по их мнению, покушается на ресурс, кошка начинает проявлять агрессию или становится подавленной, сломленной.
Чтобы вылечить это, нужно просто показать кошке, что её драгоценный ресурс (вы и всё, что вы можете ей дать) по-прежнему в её распоряжении.
Помимо еды, питья, лотка, места для отдыха, в кошачий ресурс входят ещё вертикальная территория (место для лазанья) и когтеточка в любом виде, хоть старое кресло. Кроме того, кошка будет стрессовать, если она, допустим, привыкла смотреть в окно с определённого уголка, а с появлением нового человека/кота будет этого лишена.
Кошки, кстати, очень стрессозависимые животные.
Разберу ситуацию на собственном конкретном примере. Три года назад у нас в доме жило четыре хвоста разного возраста и пола: все стерилизованные, привыкшие друг к другу и распределившие территориально каждую из комнат нашей «двушки», коридор и кухню. У каждого были излюбленные места для спанья, лазанья и т. д. Все животные — не первой молодости (это важно, так как с возрастом кошки становятся куда спокойнее и большую часть суток проводят в дремоте — шоб я так жил!).

Так вот, в эту четвёрку приземлилась взятая нами из «трудных жизненных обстоятельств», как принято сейчас говорить, двухгодовалая беременная кошка породы донской сфинкс.
Ну и тут началось... Прежде всего, старшее поколение котиков было ущемлено полным выдворением из кухни, где под столом пришлось оборудовать домик для беременной, а потом кормящей мамы. С появлением же малышни и началом её набегов на остальную квартиру старших кошек пришлось переселить в одну из комнат, поскольку мы боялись, что они примут мелкотню за крыс и передавят.

Разумеется, в такой обстановке нервничали все — и волосатые, и лысые, и мы. Более того, мать-сфинксица открыто нападала на любого из пушистых котов, едва их завидев (рассуждала она так же, как и мы, — эти волосатые гиганты опасны для её детей).

Только сейчас всё устаканилось, установился паритет. Двух котят отдали. Оставшиеся у нас лысые (мать и дочь) ночуют на кухне, но выходят, чтобы потусить в коридоре и остальных комнатах. Пушистые же очень аккуратно заходят на кухню, понимая, что это теперь не их территория. Тем не менее, их так и тянет посидеть там на подоконнике. Встречаясь на нейтральной территории (в коридоре), пушистые и лысые обходят друг друга без агрессии. Спать могут на одном диване, но на «пионерском» расстоянии друг от друга.
.1662657946.jpg)
Возможно, лысая мелочь могла бы ближе сойтись с кем-то из пушистых, но те весьма запуганы её агрессивной матерью и кошечки сторонятся, хотя она издаёт призывные звуки: «Мр-р! Мр-р!», как это делают маленькие котята при виде взрослых.
Но мы не теряем надежды.
Подводя итоги: чтобы избежать кошачьей «ревности», внимательнее присматривайтесь к питомцам, узнавайте, что каждый из них любит, и старайтесь ему это обеспечить, не ущемляя остальных.
Тогда будут довольны и люди, и звери.
Название: С помощью Великого Эму
Автор: sillvercat для ]fandom British Detectives 2022
Бета: Xenya-m
Канон: ориджинал
Размер: миди, 5070 слов
Пейринг/Персонажи: Джамбала, сержант Хокинс, Гладстон, его дочь Энни, Боб Стенли, Билли Морган
Категория: джен
Жанр: драма, детектив, экшн
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Джамбала, молодой следопыт из племени австралийских аборигенов, помогает сержанту Хокинсу расследовать новое преступление — кражу породистой лошади, принадлежащей богатой белой мисс Гладстон.
Примечание: «В мифологии аборигенов Австралии большое внимание уделяется объектам звёздного неба... Предполагается, что некоторые стилизованные изображения эму относятся к известному по всей Австралии небесному объекту, образованному тёмными пылевыми облаками Млечного Пути. Примечательно, что тёмным облакам Млечного Пути придавалось определяющее значение также и в астрономии инков». (Википедия)
Время действия — 60-е годы XX века.
Сиквел к мини команды Британских детективов прошлого года «Следопыт», согласие автора на публикацию получено.
Предупреждение: неграфичная смерть лошади; автор не претендует на абсолютный реализм в описании жизни австралийского буша; основная детективная составляющая взята из рассказа А. Конан Дойла «Случай в интернате»
Ссылка: тут.


Волею Великого Эму, всегда взирающего с небес на своих детей — племя нунггубуйю, Джамбала, молодой следопыт, стал помощником и правой рукой сержанта Хокинса в любом расследовании, которое тот вёл.
С тех пор, как Джамбала выяснил, что на самом деле профессора из лагеря археологов, белых людей-ванисуйю, убил его ученик, а вовсе не беглый каторжник, на розыски которого сержант и отрядил Джамбалу, следопыт даже не пытался отказать полицейскому. И не только потому, что тот втайне от всех отдал ему каменную статуэтку Великого Эму, найденную профессором в раскопе. Джамбале нравилось помогать сержанту в его расследованиях, тем более что тот всегда после этого привозил в посёлок нунггубуйю много мешков с рисом и мукой, а ещё банки с консервированным мясом. Можно было даже сказать, что Джамбала охотился для сержанта и вместе с ним. Хотя иногда во время такой охоты возникали недоразумения.
Например, когда потерялась Энни Гладстон, пятнадцатилетняя дочка богатого ванисуйю Гладстона, у которого был большой красивый дом, много лошадей и коров, ванисуйю решили, что Энни заблудилась в буше. А на самом деле она уехала на мотоцикле с молодым парнем из города. Отец, беловолосый краснолицый великан, собравший на её поиски в буше целый отряд, очень сильно разозлился, когда Джамбала, изучив следы Энни, ему об этом сказал. Он ударил Джамбалу, и, если бы тот не успел увернуться, ходить бы ему без передних зубов, что мешало бы раскусить даже чёрствую лепёшку. Сержант Хокинс оттащил беснующегося Гладстона, а через день приехал в посёлок племени и сообщил, что девчонку нашли, мол, в одном из байкерских клубов. Отец забрал её домой, и с тех пор Джамбала обходил его усадьбу десятой дорогой.
Но вышло так, что молодой следопыт вновь понадобился сержанту Хокинсу, чтобы поработать именно на Гладстона. На этот раз у того не дочка сбежала в город, а угнали лучшую племенную кобылу, занесённую в какой-то там «реестр» — Джамбала так и не понял, в какой. Кобыла ко всему прочему была жеребой, и случка произошла с отменным производителем, так что похититель получал сразу двух породистых животных. Их можно было бы, перебив кобыле клеймо, продать, либо, не рискуя разоблачением, просто получать от кобылы доброе потомство.
— Не хочу я связываться с этим Гладстоном, — угрюмо пробурчал Джамбала, покосившись на сержанта из-под шапки спутанных волос.
— Он сказал, что лично тебе заплатит, если кобыла найдётся, — исчерпывающе высказался Хокинс, и Джамбала закатил глаза.
— Мне-то он вообще ничего не заплатит, — продолжал гнуть своё полицейский. — Его люди уже один раз обошли окрестности, но лошади не нашли. Не упрямься, парень, надо действовать, пока следы не остыли. Сам знаешь.
Джамбала знал. Он вздохнул и сдался. Лошадь-то вовсе не была виновата, что её хозяин — такой камайсойю, вонючка. Она могла погибнуть: не от рук похитителя, так от зубов стаи динго, если никто её не крал, а она убежала сама. И потом, с помощью сержанта Джамбала обрёл каменное изображение Великого Эму, и, возможно, Великий Эму желал, чтобы Джамбала теперь всегда сержанту помогал. Пока тот не состарится.
Он с сомнением поглядел на Хокинса, прикидывая, как скоро тот войдёт в старческий возраст. По всему получалось, что нескоро — ещё зим двадцать. Это было дольше, чем вся минувшая жизнь самого Джамбалы.
Сержант истолковал взгляд следопыта по-своему и торопливо добавил:
— Я тоже с тобой расплачусь. Десять банок мясных консервов.
— Двадцать. И мешок муки, — с достоинством уточнил Джамбала после приличествующей моменту паузы.
— Обдираешь ты меня, сынок, — пожаловался сержант с ухмылкой облегчения на квадратной обветренной физиономии. — Хорошо, по рукам. Но только если кобыла найдётся.
— Она найдётся, — величественно заявил Джамбала.
* * *
Не теряя больше времени, сержант привёз Джамбалу на своём пропылённом джипе к воротам владений ванисуйю Гладстона — деревянной арке, торчащей посреди рыже-бурой равнины. Джамбала привычно удивился, зачем Гладстон возвёл такую арку, будто бы её нельзя обойти или объехать. Харайе — глупость. Но он, как всегда, держал своё мнение при себе, просто выскочив из джипа и распахнув створки ворот под аркой.
— Сделано как в Штатах на ранчо, — с усмешкой сказал сержант, всё-таки заметив удивление Джамбалы. — Ковбойские фильмы видал, парень?
Джамбала покачал головой. Он не видал.
Сержант подкатил прямиком к конюшням — двум приземистым длинным зданиям, возле которых толклось несколько человек — работники Гладстона, понял Джамбала. Некоторых из них он знал. Все они с любопытством на него поглядывали, приподняв свои широкополые шляпы при виде сержанта, который вылез из джипа вместе с Джамбалой.
— Парни, где хозяин? — нетерпеливо окликнул тот, но сам Гладстон уже выходил из дверей конюшни, отряхивая сюртук и бриджи от соломенной трухи.
— Приветствую, — сумрачно бросил он при виде приехавших.
— Утречка, — коротко ответил сержант, а Джамбала выдавил:
— Хай.
Тут случилось ещё кое-что примечательное. Из тех же конюшенных дверей выскочила и решительно направилась к джипу кудрявая ванисуйю в тёмном свитере и коричневых бриджах для верховой езды. На её хорошеньком детском личике было написано самое упрямое выражение. Беловолосая голова её была гордо откинута, подбородок воинственно выпячен. Энни, беглая дочка Гладстона, определил Джамбала, укрывавшийся за широкой спиной сержанта, и не ошибся.
— Папа, постой, — возбуждённо выпалила девчонка, подбегая к ним. — Вы собираетесь в буш искать мою Красотку? Тогда я с вами!
— Ничего подобного, — сурово возразил отец, но кудряшка отпрыгнула и зашипела, как змея барранга:
— Ты и так держишь меня под замком вот уже второй месяц, — говоря это, она бросила на Джамбалу уничтожающий взгляд, явно будучи в курсе, кто он и какую роль сыграл в её поимке. — Это моя лошадь, я тоже хочу её искать!
Её голубые глаза налились слезами.
Джамбала прекрасно понимал, что Гладстон сдастся — так и вышло.
— Седлай Питера, — проворчал он, нервно постукивая хлыстом по голенищу своего высокого ботинка.
Просияв, девчонка опрометью метнулась обратно в конюшню, а сержант кивком указал Джамбале на заднее сиденье джипа и предложил хозяину поместья:
— Садитесь рядом со мною. Мисс Гладстон тоже можно было бы в машину сесть.
Гладстон полоснул по Джамбале не менее уничтожающим взглядом, чем его дочь, и буркнул:
— Нельзя.
Джамбала не сказать чтобы обиделся. Он знал, что предложить дочке такого богатого и спесивого ванисуйю сесть рядом с «або» — аборигеном — сущее оскорбление. Сержант как будто не понимал этого.
Так они все вчетвером и направились на пастбище, откуда пропала кобыла: впереди джип с ними троими, позади на вороном мерине — беловолосая кудряшка.
Пастбище было пустым: видно, Гладстон распорядился перегнать лошадей в другое место. Прошедший здесь не так давно дождь канул в бурую землю, но всё равно облегчил задачу Джамбале. Он выпрыгнул из джипа, едва сержант затормозил. Все остальные тоже вылезли, спешилась и девчонка.
Пастбище было истоптано следами лошадиных и коровьих копыт. Джамбала на миг закрыл глаза и заставил себя всецело сосредоточиться на наблюдении. Он присаживался то возле одной, то возле другой цепочки следов, неразличимой для глаз ванисуйю, но он, да ещё благодаря дождю, видел эти следы так, будто они были буквами в книгах ванисуйю.
Он поглядел на Гладстона и негромко спросил, уже не прикидываясь, будто не понимает чужого языка:
— Здесь были не только лошади, но и коровы?
Гладстон замялся, словно не желая отвечать, но, поскольку все на него смотрели, неохотно бросил:
— Очевидно.
— Папа? — тут же вмешалась Энни. — Я не видела здесь никаких коров, когда приходила проведать Красотку.
— Я разрешил главному скотнику запустить сюда двух наших стельных айрширок, — объяснил ей отец, — если будет такая необходимость.
— И это было сделано? — как ни в чём не бывало осведомился сержант.
— Возможно, — нетерпеливо бросил Гладстон. — Повторяю, этим должен был заниматься главный скотник Морган.
— Вижу коровьи следы, — дождавшись, пока он замолчит, сообщил Джамбала.
— И что с того? — снова вспыхнул Гладстон, в упор уставившись на него своими блекло-голубыми глазами.
Под этим сверлящим взглядом тот крепче сжал статуэтку Великого Эму в кулаке. Занимаясь расследованиями, он всегда носил её в кармане, завёрнутой в лоскут ткани.
— Значит, здесь всё-таки были коровы, — раздражённо продолжал Гладстон. — И, кроме Красотки, ещё две кобылы — Мартина и Чёрная Джози. После случившегося я, как уже говорил вам до этого, сержант, велел перегнать их на другое пастбище. Что и проделал один из моих работников, Боб Стенли, который ранее обнаружил отсутствие Красотки.
— Да, я уже допрашивал его, — кивнул сержант. — Он сказал, что беспокоился о кобылах, оставленных на пастбище, ведь ночью шёл дождь. Потому он и заявился сюда на рассвете.
— Если с Красоткой что-то случится, немедля уволю этого чёртова остолопа, — процедил мистер Гладстон. — И даже расчёт не подумаю ему выплачивать, пускай потом хоть в суд подаёт, мне всё равно.
Мисс Энни, слушая отца, покусывала губы и ковыряла траву носком своей белой кроссовки. Джамбала видел это так же хорошо, как коровьи следы на земле.
— Поищи, сынок, откуда вывели кобылу и куда она потом подевалась, — негромко приказал сержант, и Джамбала ещё раз медленно обошёл небольшое пастбище.
Он понимал, почему для своих самых ценных животных мистер Гладстон выбрал именно этот участок: много травы, неподалеку ручей. Почва более влажная, и вкупе с недавним дождём это облегчало Джамбале задачу. Он вернулся к группе терпеливо ожидавших его людей и поднял глаза на сержанта со словами:
— Если по следам судить, отсюда только те лошади ушли, про которых говорил мистер Гладстон. Две лошади рядом с верховым. Они все направились вон туда. Три цепочки следов, и одна в той стороне. Но там не лошадь вовсе была.
— Что за чёртова чушь! — сердито перебил его Гладстон, снова полоснув по Джамбале жёстким взглядом. — А кто же тогда? Кенгуру, что ли? — он позволил себе даже усмехнуться углом рта.
Джамбала тоже посмотрел на него в упор и пояснил:
— Вон туда, — он указал рукой в сторону плоскогорья, — увели двух лошадей. А в сторону дороги увели корову.
Гладстон нахмурился, а потом выдавил из себя короткий пренебрежительный смешок со словами:
— Сержант, ваш следопыт немного того. Он порет ерунду. У меня украли лошадь. Лошадь, а вовсе не корову!
Энни тем временем подошла к отцу и встала за его плечом, в свою очередь искоса поглядывая на Джамбалу.
Сержант кашлянул и предложил в некотором замешательстве:
— Давайте сперва проедем по следам уведённых Бобом Стенли лошадей, сэр. Проверим ещё раз, что там с ними.
Гладстон пожал плечами:
— Пожалуйста, Хокинс, но это потеря времени, предупреждаю вас. Не знаю, какая муха укусила вашего мальчишку.
— Папа, можно, я оставлю вороного здесь, а сама сяду в машину, — внезапно выпалила Энни, не глядя на Джамбалу. Помедлив, Гладстон кивнул, хотя ясно было, что ему это не нравится.
Если он во всём потакает своей взбалмошной дочке, как же он ухитряется удерживать её дома до сих пор, удивился про себя Джамбала. Но это, конечно, было не его делом.
Энни уселась на заднее сиденье джипа — не рядом с Джамбалой, разумеется, а почти что вжавшись в дверцу. Он отвернулся с показным безразличием.
Несколько раз ему пришлось просить сержанта остановиться, чтобы вылезти со своей стороны и проверить, не прерываются ли цепочки следов. Но нет, они продолжали литься, словно буквы в книге ванисуйю, и привели прямёхонько ко второму пастбищу, где пасся добрый десяток лошадей.
— Вот мои лошади, — указал на них Гладстон, когда сержант затормозил. — И среди них те, что были вместе с Красоткой, Мартина и Джози, как я уже упомянул. Чтобы внести полную ясность, сообщаю: Красотки здесь нет, — саркастически добавил он.
Хокинс вопросительно глянул на Джамбалу через плечо:
— Что скажешь, парень?
— Вернёмся обратно, — коротко отозвался Джамбала, а Гладстон едко заметил:
— Верно толкуют, что непонятно, кто у нас в полицейском участке главный — вы или этот ваш або. А ещё толкуют, будто вы не зря называете его сынком, — он гулко хохотнул.
— Папа, — прошептала Энни с явной укоризной.
Сержант смотрел только вперёд, будто не слышал. На таком бездорожье главное — не попасть в осыпающийся овражек, поэтому ему правда не стоило отвлекаться. Но Джамбала видел, как крепче сжались пальцы Хокинса на баранке руля.
Джамбала в очередной раз выпрыгнул из джипа и подошёл к тому месту, откуда в сторону уводила цепочка коровьих следов. В ту сторону, где лежала грунтовая просёлочная дорога, через несколько миль соединявшаяся с шоссе.
— А все ли ваши коровы на месте, мистер Гладстон? — поинтересовался сержант, встав позади Джамбалы, которому теперь предстояло идти пешком, чтобы смотреть, смотреть, смотреть, что здесь происходило на рассвете.
— Если бы какая-то корова пропала, мне бы доложили мои парни, — отрезал Гладстон, хмурясь всё сильнее. — Я, право, не понимаю, что происходит, сержант. Чего добивается ваш або?
Уже не обращая на него внимания, Джамбала спешил, продолжая напряжённо вглядываться в следы. Человек ведёт корову за собой. Не верховой. Идёт пешком. Но кому бы понадобилось угонять корову? Когда она тут очутилась? Почему Боб Стенли, названный «чёртовым остолопом», ни словом про неё не упомянул, раз Гладстон о ней не знает? И где следы пропавшей кобылы, этой самой Красотки?
— Какого дьявола происходит? — повысил голос Гладстон.
Джамбала повернулся к нему и снова посмотрел прямо в лицо, покрасневшее от возмущения и напряжения.
— Вот тут шёл человек в подбитых подковами ботинках, — он указал на следы, которые увидел в нескольких местах на тропинке. — А вот шла корова. Копыта раздвоены, — он опять ткнул пальцем вниз.
— Меня, — с ударением на каждом слове заявил мистер Гладстон, едва посмотрев на следы, — не интересует корова, чёрт бы её подрал вместе с тобой, або. Где моя призовая кобыла?
— Папа, — снова с мольбой прошептала Энни, тронув его за рукав. Отец с досадой отмахнулся.
— Предстоит выяснить, когда на этом вашем пастбище были коровы и не пропала ли одна из них, — вмешался сержант и развернулся к Джамбале: — Сынок, ты утверждаешь, что это свежие следы?
— Сами взгляните, — лаконично отозвался тот. — Ночью же шёл дождь.
— Я не желаю ничего больше слышать ни про какую чёртову корову! — взревел Гладстон, наливаясь краской так, что Джамбала испугался — вдруг у него в голове лопнет жила от натуги. — Если, как вы говорите, какой-то мифический человек увёл отсюда мифическую корову, то куда подевалась моя Красотка? Улетела?
— Я не знаю, — честно ответил Джамбала, понимая, что ему не видать ни денег от этого беснующегося ванисуйю, ни припасов от сержанта. Великий Эму не желал помогать ему в этом деле. — Может, и улетела, если у неё были крылья, — добавил он, не сдержавшись, но тут же спохватился и придал своему лицу самое деревянное выражение.
Гладстон испепелил его взглядом и собрался было что-то сказать, но Хокинс его прервал:
— Пойдёмте дальше и узнаем, куда поведут следы этой злосчастной коровы и того, кто её увёл.
Они медленно двинулись по тропке: впереди — Джамбала, за ним — все остальные. Следы оборвались, как Джамбала и предполагал, на грунтовой дороге, где сменились следами шин.
— Грузовик или фургон, — Джамбала указал на них пальцем. — Подъехал и ждал тут. Корову завели по сходням внутрь. Человек сел в кабину. Машина уехала.
Больше ему нечего было добавить. Оставалось вернуться к усадьбе Гладстонов и выяснить насчёт коровы. На сей раз Энни снова ехала позади джипа на своём вороном Питере, а Гладстон всю дорогу ворчал и насмехался над Джамбалой. Тот притворялся глухонемым, сержант тоже сумрачно отмалчивался.
Всё это ужасно не нравилось Джамбале, но делать было нечего. Он мог только напряжённо размышлять (с прежним деревянным выражением на лице), куда и в самом деле подевалась кобыла и откуда взялась корова.
Во дворе усадьбы главный скотник Гладстонов, седой и сухощавый Билли Морган, только замахал руками в ответ на расспросы сержанта о корове: мол, никто бы не впустил коров за изгородь к такой ценной жеребой кобыле, как Красотка, мало ли как она могла повести себя, иное дело — лошади, которых она знала.
— Я снова отправлю в горы своих ребят, пусть продолжают поиски, — закончил Морган.
— А мне придётся доставить из города ищейку, — скучным голосом произнёс сержант, не глядя на Джамбалу. Тот знал: Хокинс понимает, как ему обидно.
Но до того как привезли городскую ищейку, сержант снова явился в посёлок нунггубуйю за своим следопытом, потому что в предгорьях нашли мёртвую лошадь.
* * *
— Я платить этому вашему або не буду, — отрывисто заявил Гладстон, едва джип с сержантом и Джамбалой затормозил возле конюшни и они вылезли наружу. — Зачем вы его опять сюда притащили? Он не нашёл мою Красотку, её нашли другие — мёртвой. А он всё толковал про какую-то чёртову корову!
Казалось, он едва сдерживается, чтобы снова не кинуться на следопыта с кулаками. Джамбале сильно захотелось укрыться в джипе, но он только крепче сжал в кармане статуэтку Великого Эму.
Тут уже не из конюшен, а из дома появилась Энни, бледная, заплаканная, растрёпанная, в том же рабочем наряде, что и накануне, и прямо на бегу накинулась на отца:
— Папа, ты не имеешь права меня к ней не пускать! Ты сам туда едешь… и они вот… — она ткнула пальцем в сторону джипа. — Это моя лошадь! Моя… девочка… — как бы она ни сдерживалась, слёзы градом хлынули по её круглым щекам. — Я хочу видеть её и знать, что с ней слу… случилось…
— Только если ты успокоишься, — отрезал Гладстон, на чисто выбритых скулах которого снова проступили красные пятна. — Как я могу взять тебя туда, если ты закатишь там истерику? Ты будешь мешать… м-м… сержанту.
На Джамбалу он больше не смотрел.
— Я не буду, — залепетала Энни, в волнении прижимая к груди стиснутые кулачки и переступая с ноги на ногу. — Честное слово, клянусь! Красотка же моя лошадь!
Она, видимо, считала это неоспоримым аргументом, хотя кобыла-то принадлежала её отцу, устало подумал Джамбала. У него щемило сердце, когда он глядел на Энни, беспомощно вытиравшую щёки бумажным платком.
Все они загрузились в джип и покатили к предгорьям.
— Кто нашёл мёртвую лошадь и почему вы решили, что это ваша Красотка? — негромко и сухо спросил сержант у Гладстона, глядя перед собой на дорогу. — Вы там уже были?
Энни, уныло скукожившаяся в углу на заднем сиденье, вздрогнула.
— Ещё не был, а кобылку нашёл Боб Стенли, — после паузы так же сухо сообщил Гладстон. — Парень, видимо, боится увольнения… или чувствует свою вину, в общем, он в одиночку принялся рыскать по горам в поисках Красотки. Вот, он её нашёл и сразу же поспешил в усадьбу. Билли хорошо знает эту лошадь, у меня нет оснований не доверять ему.
Джамбала услышал, как Энни втянула воздух носом, видимо, опасаясь опять заплакать.
— Кроме того, на… кхм… останках можно видеть моё клеймо, — гораздо тише добавил Гладстон.
— Останках? — сержант повернул к нему голову.
— Её растерзали динго, я полагаю, — устало бросил Гладстон. — Энни, я предупреждал, что тебе нечего там делать, — проворчал он, услышав, как вскрикнула дочь.
«Мог бы тогда запереть её в комнате», — с досадой подумал Джамбала. Он вообще не понимал этих ванисуйю. Они очень сильно баловали своих детей и вместе с тем были к ним неоправданно жестоки. Куда хуже показывать дочке растерзанную лошадь, чем запирать в комнате. Но это опять же было не его дело.
Его делом стал лошадиный труп, к которому они наконец подошли, оставив джип на дороге. Гладстон ориентировался по приметам, описанным ему Бобом Стенли — мол, у второй излучины пересохшего ручья Стэнд-Крик. Ручей не совсем пересох — воды туда добавили недавние дожди, и Джамбала снова возблагодарил за такую милость Великого Эму. Потому что он нашёл на раскисшей земле несколько чётких отпечатков подошв чьих-то ботинок — ещё до того, как они подошли к нужному месту.
Кровавая куча была видна издалека. Кобылку гнедой масти и правда самым жестоким образом раскромсали острые зубы целой стаи динго. Торчали рёбра, внутренности были съедены, морда запачкана кровью. Джамбала раньше не раз видел такие картины, но и ему стало не по себе. Даже сержант и мистер Гладстон побледнели. Гладстон попытался увести дочь обратно к джипу, но она вырвалась и убежала за ближайший валун. Судя по доносившимся звукам, её там рвало. Вернулась она нескоро, снова утираясь платочком и горько, но почти беззвучно плача.
Джамбала несколько раз обошёл вокруг туши, над которой уже вились насекомые, присел, внимательно вглядываясь в жалкие останки, а потом поднял голову и спросил у Гладстона, державшего Энни в объятиях:
— Вот это ваше клеймо?
Белёсое тавро в виде треугольника, перечёркнутого стрелой, ясно виднелось на крупе, ближе к лошадиной репице.
Гладстон посмотрел на Джамбалу поверх кудрявой головы прильнувшей к нему дочери и кивнул.
Сержант тоже нетерпеливо глянул на следопыта и негромко спросил:
— Ну, что скажешь, парень?
Тот сжал губы, отвечать ему не хотелось. Но только заговорив, он мог как-то утешить Энни. Впервые он обратился прямо к ней:
— Мисс, вы же хорошо знали свою лошадь?
Продолжая судорожно всхлипывать, Энни повернула голову и припухшими глазами посмотрела на Джамбалу.
— Д-да… — выдавила она. — И что?
Ему надо было дать ей надежду, чтобы она сделала то, что он от неё хотел. То, что она должна была сделать.
— Это, может быть, вовсе не ваша Красотка, — мягко, но настойчиво проговорил Джамбала, не обращая внимания на Гладстона, который набрал в грудь воздуха, явно готовясь разразиться бранью. — Пожалуйста… подойдите и посмотрите на неё.
— Что ты опять городишь? — обрушился на него Гладстон. — Ты что, не понимаешь, какая это для неё травма? Энни не в состоянии…
— Дайте ей опознать лошадь, — резко перебил его сержант. Его серые глаза сузились, словно он целился из своего пистолета, подумал Джамбала, незаметно переводя дух. Уж на сержанта-то он всегда мог положиться.
Девушка тем временем вывернулась из объятий отца и посмотрела на Джамбалу. Её губы дрожали, лицо побелело ещё сильней.
— Энни, не надо! — снова яростно запротестовал Гладстон. — Ты, або, убери от неё свои грязные руки!
Джамбала перестал его слушать. Он знал, что за его спиной сержант справится с кем угодно, даже если для этого придётся дать в челюсть этому богатому ванисуйю. Великий Эму и сержант — они были на стороне Джамбалы, на стороне правды. Он неловко сжал локоть Энни, поддерживая её, и подвёл к мёртвой лошади.
Энни присела на корточки возле её оскаленной в агонии морды и безо всякой боязни или отвращения погладила слипшуюся от крови шерсть. Провела ладонью по лбу, коснулась правого уха, левого и вдруг выпалила, вскакивая на ноги:
— Это не она! Господи… это не Красотка!
— Боже, да с чего ты взяла?! — выкрикнул её отец, и сержант, подбегая к ней и Джамбале, застывшему рядом, тоже быстро спросил:
— Почему ты так решила, девочка?
Энни снова заплакала, но сквозь слёзы ответила:
— Левое ухо. Когда она была жеребёнком, она пыталась пролезть в дыру в изгороди и повредила ухо. Помнишь, папа? — она живо повернулась к отцу. — Остался рубец. Его почти не было видно, но на ощупь… — она пошевелила пальцами. — И зубы… и у Красотки было совсем не такое выражение… — она запнулась и решительно подытожила: — Это не она. Какая-то другая лошадь, тоже наша, очень похожая.
— Энни, ты уверена? — снова начал было Гладстон, но тут сержант опустил руку на плечо Джамбалы и напрямик спросил:
— Ты догадался, что это не Красотка. Как? Давай выкладывай всё как есть, сынок.
Ну, Джамбала и выложил.
— Тут есть следы, — начал он, поглядывая то на Энни, то на сержанта, но не на Гладстона. — Те же ботинки с подковками, что я видел на тропинке, по которой вели корову.
— Опять эта корова! — перебил его Гладстон с неприкрытой яростью. — Ты, грязный тупой…
— А ну-ка, заткнитесь, — оборвал его сержант таким тоном, что тот поперхнулся и действительно замолчал. — Продолжай, парень.
Джамбала продолжал. Статуэтка Великого Эму нагрелась в его ладони.
— И такие же подковки были на башмаках того человека, что уводил от загона двух других лошадей. Он там не спешивался, у загона, но спешился, когда перегнал их на новое пастбище. И там, и в старом загоне много таких следов. Похожих.
— Боб Стенли, — определил сержант, а Гладстон снова не вытерпел и рявкнул:
— Что за чушь! Ваш парень хочет сказать, что Боб был здесь? Да, он был, ведь он же нашёл Красотку… эту дохлую лошадь, — поправился он, быстро глянув на Энни.
— Здесь и старые следы, и свежие. Этот человек был тут не так давно… и раньше — возможно, ночью, — пояснил Джамбала не ему, а сержанту. — И он же увёл корову… только это была вовсе не корова, а кобылка маленькой мисс, — он покосился на Энни, которая слушала его, широко раскрыв свои голубые глаза. Веки её распухли, волосы спутались, на щеках чернели полосы грязи, но она всё равно была очень, очень красивая.
Джамбала сглотнул и продолжал, не удивляясь тому, что не слышит новых возмущённых воплей мистера Гладстона, который и правда будто в рот воды набрал:
— Сверх её подков на неё были надеты подковы, похожие на коровьи копыта. И в загоне, и на тропе я видел только следы этих копыт и никакого коровьего навоза. Только лошадиный.
Он долго размышлял обо всём этом нынче ночью… и наконец его осенило, так что если бы сержант за ним не приехал, он бы сам отправился в участок, чтобы всё ему рассказать.
— Так-так-так… — задумчиво произнёс тот. — В прошлом веке это проделывали конокрады в буше, я видел такие штуки в каком-то музее.
Энни вдруг опустила голову и шагнула вперёд, пройдя мимо отца и подойдя вплотную к Джамбале и сержанту.
— У нас дома есть такие подковы, — чётко проговорила она. — Там, где у папы хранятся всякие редкости… ну... исторические, которые он показывает гостям. Вроде бумеранга, — она прямо посмотрела в лицо Джамбалы и добавила так же чётко и громко: — Прости меня, пожалуйста, я плохо о тебе думала и говорила. — Потом она повернула голову к отцу и гневно спросила: — Папа, где Красотка?
Тот лишь покачал головой под её взглядом.
— Я не понимаю, о чём ты… о чём вы все толкуете, — процедил он.
— Хорошо, я разберусь, — спокойно обронил сержант после тяжёлого молчания, которое длилось, как показалось Джамбале, целую вечность. — Вернёмся в усадьбу.
В джипе они снова каменно молчали, все четверо. Энни глядела в окно невидящими глазами, пока джип пылил по бездорожью среди кустов и колючек. Едва только сержант затормозил у конюшен, как она распахнула дверцу и опрометью кинулась к дому. Отец не стал её останавливать.
Вернулась Энни буквально через минуту.
— Их там нет, — твёрдо, с вызовом бросила она. — Нет коровьих подков.
И снова выжидательно уставилась на отца. Привлечённые этой мизансценой, из конюшен понемногу начали выглядывать работники, с любопытством уставившись на происходящее. Гладстон сердито махнул Билли Моргану: мол, убери всех, и парни мгновенно испарились.
Он повернул голову и из-под набрякших век устало посмотрел на сержанта.
— Хокинс, вы мне больше тут не нужны. Полиция не нужна. Произошло недоразумение. Моя племенная кобыла нашлась. Красотка завтра же окажется в своём стойле. — Теперь он смерил тяжёлым взглядом ахнувшую дочь. — Помолчи, Энн, ты достаточно сказала, — в его голосе лязгнула сталь. — Тушу погибшей лошади закопают в буше. Инцидент исчерпан, а теперь оставьте мою семью в покое.
Не дожидаясь ответа, он повернулся и направился в дом, высоко держа голову.
Энни, закусив нижнюю пухлую губу, отчаянно посмотрела на сержанта, потом — на Джамбалу, крутанулась на месте и побежала вслед за отцом.
Джамбала крепче сжал в кармане статуэтку Великого Эму.
* * *
На следующий день к вечеру сержант опять наведался в посёлок нунггубуйю. Джамбала сидел на пороге хижины, глядя, как ребятишки в замурзанных рубашонках взапуски гоняются за чёрным щенком. Щенок тявкал и делал вид, что он большой и страшный. Джамбала ухмылялся.
Он встал с порога, когда по дороге запылил джип сержанта. Хлопнула дверца, ребятишки и щенок помчались к машине. Сержант выволок из багажника картонный ящик с жестянками и два мешка муки.
— Это типа премия, — пояснил он Джамбале, проворно подхватившему мешок, сам взял второй, а ребятишки разобрали жестянки с консервами. Мать Джамбалы выглянула из хижины и подбоченилась, одобрительно глядя на сына. Охотник. Добытчик. Ловит плохих людей. Она была довольна своим старшим: теперь их семья никогда не будет голодать. Пора, пожалуй, ему жениться. Она потрепала проходившего мимо Джамбалу по плечу, улыбаясь всем своим морщинистым плоским лицом. С тех пор, как отца её детей укусила змея и тот умер, старший сын стал настоящим главой семьи.
Сержант дотащил свой мешок до закопчённой печурки и повернулся к своему следопыту:
— Пошли. Поговорим.
Они отправились в пустыню. Никто не увязался за ними, даже щенок. Жители посёлка молча смотрели им вслед.
Для Джамбалы и сержанта это стало определённого рода ритуалом: после каждого удачно проведённого дела и полученной платы они обсуждали все обстоятельства и обдумывали выводы.
— В общем, я выяснил, что мог, — неспешно проговорил сержант, вытаскивая пачку сигарет и традиционно предлагая одну Джамбале, а тот так же традиционно покачал головой. Сержант чиркнул зажигалкой и закурил сам. — Я не могу взять за жабры этого ферта Гладстона, уж больно он влиятельная задница. К сожалению, но что уж… — он вздохнул. — Боб этот Стенли — сиделец, отбыл срок за карманную кражу, прибыл сюда из Аделаиды, никаких противозаконных действий тут не совершал, спокойно работал на Гладстона. Но тот, видать, прознал о прошлом парня и нажал на него, когда понадобился человек, способный обстряпать всё быстро и чисто. Но вот благодаря тебе, — он одобрительно ткнул Джамбалу локтем, — быстро и чисто не получилось. И вообще ничего не получилось.
Джамбала изобразил улыбку, растянув уголки губ. На самом деле ему было вовсе невесело. Одна хорошая лошадь погибла, другая — неизвестно где, маленькая кудряшка Энни Гладстон ужасно расстроена, и немудрено: ей достался отец, который хоть и балует её, но по сути своей — камайсойю, вонючка.
— Короче, Джеку Гладстону нужны были деньги, — задумчиво продолжал сержант, затянувшись и выпустив струйку дыма в чернеющее небо. — Прогорели кое-какие его делишки, он влез в долги к серьёзным людям… словом, возникли проблемы, которые он намеревался решить с помощью страховых выплат за исчезнувшую породистую лошадь. Идея эта, скорее всего, пришла ему в голову, когда он смотрел на исторические коровьи подковы, так сказать, фамильные реликвии. У него и в самом деле на первом этаже — настоящий музей истории этих мест, про него не раз писали в газетах и телепередачу снимали, — сержант коротко усмехнулся. — Любимая кобыла дочки — что с того? Убивать лошадь он не собирался, хотел потихоньку вывезти куда-нибудь, а потом рассказать дочери об этом. Деньги были бы уже получены, проблема решена. Жеребята от этой Красотки были бы не племенные, заносить их в соответствующие реестры он не имел бы права, раз Красотка официально погибла, но с фальшивыми документами они могли бы побеждать на скачках, к примеру. Лошадь-то отличная, в родословной одни чемпионы. Не суть. Боб Стенли всё сделал, как велел хозяин: «переобул» кобылу в коровьи подковы, вывез её с выгона и где-то припрятал. Потом увёл оттуда же двух оставшихся кобыл и поднял тревогу на ранчо: мол, Красотка пропала. И тут Гладстон сделал одну ошибку — он попросил меня, чтобы кобылу искал ты, как мой лучший следопыт, и, если бы ты облажался, никто больше не стал бы связываться с этими поисками. Но ты не облажался, — он ещё раз шутливо ткнул Джамбалу в бок. — Ну, чего ты такой, а, парень? Расслабься, ты молодец.
Джамбала снова вымученно усмехнулся и сказал:
— Он был так уверен, что я ничего не обнаружу и что дочь его не выдаст. Она ведь быстро догадалась про подковы, думаю.
— Умненькая девочка, — кивнул Хокинс. — Но он не принял во внимание её эмоции, больше того, ему нужно было, чтобы они проявлялись как можно ярче, для пущего правдоподобия. Раскрывать ей всю подоплёку он не стал, отложил это на потом. Тем временем Боб Стенли отыскал среди лошадей хозяина одну, подходящую по масти и возрасту и… убил.
— Да, я думаю, он её зарезал, а потом на запах крови и мяса сбежались динго, — подтвердил Джамбала.
— Создал видимость, что они загрызли именно элитную кобылу, а что та была жеребая, так что с того, все знают, что динго в первый черёд начинают с внутренностей, ни один ветеринар бы не догадался, что перед ним не та кобыла, в этой-то куче ошмётков, — сержант поморщился. — Ладно, но как догадался ты?
Джамбала пожал плечами:
— Я тоже, наверно, когда-то и где-то слышал про эти коровьи подковы. Неважно. Мисс Энни должна была очень хорошо знать свою кобылу, я и попросил её опознать. Подумал, что она справится, так и получилось. Но самое главное — следы от башмаков Стенли.
— Им с хозяином стоило понагнать туда побольше народу на поиски, — хмыкнул сержант. — Всё затоптать, а тут получилось, что Боб этот как бы нашёл кобылу в одиночку. Что уже было подозрительно. Но не думаю, что я бы справился без твоей помощи.
Сержант дружески похлопал Джамбалу по спине и встал:
— Пойду уже. Устал я.
«Без помощи Великого Эму мы бы оба не справились», — подумал Джамбала и задрал голову, всматриваясь в тёмную бездну неба.
Великий Эму, как всегда, спокойно и сурово глядел на него сверху. Джамбала вдруг вспомнил долгий взгляд маленькой мисс Гладстон и улыбнулся.
Она любит эти края. Великий Эму присмотрит и за нею.
Название: По воле Великого Эму
Автор: sillvercat для ]fandom British Detectives 2022
Бета: Xenya-m
Канон: ориджинал
Размер: миди, 7700 слов
Пейринг/Персонажи: Джамбала, сержант Хокинс, Мэделайн Хаксли, её сын Эдди, другие белые-ванисуйю и аборигены
Категория: джен, гет
Жанр: драма, детектив, экшн, юмор, быт
Рейтинг: R
Краткое содержание: Джамбала, молодой следопыт из племени австралийских аборигенов, расследует дело четырёхлетней давности, связанное с прибытием в буш съёмочной группы Би-Би-Си.
Примечание: Сиквел к мини команды Британских детективов 2021 года «Следопыт», а также к командному низкорейтинговому миди 2022 года «С помощью Великого Эму»; согласие автора на публикацию получено.
Основной сюжетообразующий момент принадлежит Мэри Стюарт, автор прочёл такой ход в одном из её романов, уже не помнит, в каком.
Предупреждение: кинк – подглядывание
Скачать архив: здесь
Ссылка: тут.


Джамбала, молодой следопыт из племени нунггубуйю, знал все тропинки в буше — подобно тому, как белые люди — ванисуйю — знают улицы и проулки своего родного города. Но не только потому сержант Хокинс, отвечающий за порядок в городке Абердино и близлежащих посёлках, нанимал Джамбалу для полицейских расследований. Он не раз во всеуслышание заявлял, что у мальчишки есть логическое мышление, интуиция и цепкий ум и потому, мол, если бы Джамбала не был аборигеном, он сделал бы в полиции отличную карьеру, куда там самому сержанту.
Обычно такие речи Хокинс вёл после второй банки пива, если вообще позволял себе выпить в конце напряжённого дня, а Джамбала в ответ лишь отмалчивался да улыбался. Он-то знал, что он — дитя Великого Эму, взирающего на племя нунггубуйю с небес, и правильнее этого ничего в мире быть не могло. Что же до полицейской карьеры, то следопыта вполне устраивало благоволение к нему сержанта, который в качестве жалованья расплачивался с ним мешками с кукурузной мукой и банками с консервированной ветчиной. Получалось, что Джамбала, вместо того чтобы охотиться в буше за кенгуру и опоссумами, охотился для сержанта за беглыми преступниками, заблудившимися детьми и лошадьми. Семья Джамбалы — преждевременно постаревшая мать, младшие братья и сёстры — тоже были всем довольны. С тех пор, как их отец умер от укуса ядовитой змеи-барранги, Джамбала стал кормильцем и добытчиком, как самый старший из сыновей. Прежде чем это случилось, он учился в школе при миссии ванисуйю и потому хорошо знал их язык, но предпочитал помалкивать.
— Да ты хитрец, парень, — как-то со смехом сказал ему сержант Хокинс. — Ты специально носишь маску этакого туповатого або, который по-английски и двух слов связать не может. И это помогает тебе обводить вокруг пальца всех, кто действительно считает вас, аборигенов, тупицами. Так им и надо, — он похлопал Джамбалу по плечу, а тот, конечно, молча улыбнулся. Не мог же он сказать: «Всё верно, сэр». — Кроме того, это помогает тебе в расследованиях, — уже серьёзно закончил сержант, и тут Джамбала наконец кивнул в подтверждение.
Когда он был в маске добродушного туповатого або, способного только сосать дешёвую сивуху да пасти коров у ванисуйю, белых людей, те не считали нужным что-то от него скрывать. И он спокойно выводил из тьмы все их тайны, многие из которых оказывались довольно грязными. Он-то знал себе цену, и то, что думают про него ванисуйю, его нисколько не волновало.
Так обстояли дела у Джамбалы, молодого следопыта нунггубуйю, когда в их посёлок нагрянула съёмочная группа Би-Би-Си.
Киношники приехали в Абердино из Аделаиды, а туда прилетели аж из самого Лондона, столицы Соединённого Королевства. Всё это крайне заинтересовало Джамбалу: в школе при миссии он больше всего любил изучать географию, смотреть на очертания разных континентов и мечтать о том, как однажды поедет в неведомые земли и страны. Хотя с тех пор, как он ушёл из миссии, ему на глаза не попадалась ни одна географическая карта, сейчас он ясно представлял себе, где находится Лондон и Аделаида и как пролегал по миру путь съёмочной группы. Скорее всего, они летели через Индию или Арабские Эмираты.
Даже произносить про себя эти слова ему было приятно.
Если на то будет воля Великого Эму, Джамбала однажды тоже сможет посетить эти места.
Но пока что люди из Лондона приехали в Абердино.
Словно стая галдящих попугаев, они высыпали из взятых в аренду машин и заполонили пансион миссис Стоун, оккупировав его вплоть до мансарды. Их главному режиссёру потребовалось аж две комнаты со всеми удобствами, а оператору — дополнительное помещение для работы с оборудованием, но ведь в пансионе жили ещё и другие постояльцы! Джамбала слышал, как в бакалейном магазинчике миссис Стоун жаловалась на это продавщице миссис Грэшем, а та сперва поджала губы, а потом с ехидцей сказала:
— Ну что ж, Бетси, пусть у тебя в доме по утрам нет ни одной свободной уборной, зато ты на этом хорошо заработаешь.
Тогда миссис Стоун тоже поджала губы и промолчала. На Джамбалу, покупавшего бурый рис, они при этом обратили не больше внимания, чем на пирамиду банок с консервированным томатным супом.
Как понимал Джамбала, у киношников был какой-то сценарий их будущего документального фильма, и на другой же день после приезда они заявились в посёлок племени нунггубуйю.
Джамбала как раз сидел на пороге своей хижины и лущил бобы, помогая матери. По справедливости, этим должны были заниматься меньшие, но он пожалел усаживать за эту нудную работу сестрёнок и братишек, беззаботно носившихся сейчас друг за другом и вздымавших босыми пятками пыль. Зато они первыми заметили приближавшуюся к посёлку кавалькаду киношников на двух джипах и ровере.
Все нунггубуйю от мала до велика сразу побросали свои домашние дела и кинулись к картинно развернувшимся на окраине посёлка автомобилям ванисуйю. Поднялся со своего места и Джамбала.
— Кто это там, сын? — озабоченно спросила мать, высовываясь из хижины и близоруко щурясь в сторону доносившегося от дороги гвалта. Джамбала же с беспокойством подумал, что надо спросить сержанта, где и как можно достать для матери очки. Сейчас стоял солнечный день, а она всё равно видела плохо, а после захода солнца и вовсе не выходила за порог, боясь споткнуться и упасть.
— Это ванисуйю из Лондона, мама, — мягко ответил он. — Из самой Англии.
— Зачем они здесь? — ахнула она.
Джамбала с любовью посмотрел на её покрытое сеточкой морщин круглое доброе лицо, на статную фигуру в полосатой юбке и бесформенной кофте. Несмотря на бедность одежды и босые ноги, держалась она не менее величественно, чем английская королева, но для приезжих ванисуйю была не более чем дикаркой. Он коротко вздохнул:
— Наверно, хотят нанять проводников для поездки в буш. Видишь ли, они собираются снимать здесь кино, как сказала миссис Стоун из пансиона. Они там остановились. Я слышал это вчера в магазине. Снимают кино про наш буш.
— Ты пойдешь с ними? — продолжала допытываться мать, вытягивая жилистую шею, чтобы хоть что-то рассмотреть. Она не настаивала, у них в доме была еда, но Джамбала кивнул в знак согласия, зная, что призрак голода после смерти отца всегда незримо витал под их кровлей:
— Да, если они захотят нанять меня. И, — он усмехнулся, — судя по тому, что сюда со всех ног несётся Ирлуна, они уже этого хотят.
Действительно, самый младший из семьи, пятилетний Ирлуна, которого, видимо, послали сюда остальные дети, не желавшие разлучаться с ванисуйю, споро пылил к родной хижине, вопя при этом во всё горло:
— Джамбала! Джамбала! Старейшина сказал, чтобы ты сейчас же шёл сюда.
Джамбала помахал ему рукой: дескать, всё понял, не надрывайся, вернись к машинам и получи свою порцию конфет и жвачки, потом улыбнулся матери, потрепавшей его по плечу, и не спеша направился к автомобилям.
Киношников было четверо — и с ними вездесущий, вечно с похмелья и заросший седой щетиной проводник из ванисуйю, охотник Сэм. Все они, кроме Сэма, были в коротких шортах и майках, в сланцах на босу ногу, яркие, как попугайчики. Ярче всего выглядели две женщины с вытравленными краской пышными волосами и обгоревшими на солнце плечами и шеями. Они собрались идти в буш, эти сумасшедшие, — вот так, как есть? Буш сожрёт их.
Джамбала немедля заявил об этом Сэму — на языке нунггубуйю для пущей важности. Он интуитивно угадывал, что для киношников это — экзотика, и именно потому они его послушаются. Сэм вскинул брови, досадливо морщась, но перевёл слова Джамбалы толстяку в тёмных очках и соломенной шляпе, которого остальные называли главреж Алан.
— Вот, парень говорит, что вы все помрёте, если отправитесь в буш в том, в чём приехали, — без обиняков сообщил Сэм, и возле хижин наконец воцарилась благословенная тишина. На пару минут. А потом киношники завопили с удвоенной громкостью. Точно, попугаи.
Главреж сдвинул с покрытого испариной лба соломенную шляпу и сердито глянул на Сэма сквозь очки:
— А вы почему нас не предупредили, что мы неподобающе одеты?
— Не моё дело, — лаконично ответил Сэм, а главреж побагровел ещё пуще и выпалил, как выплюнул:
— Вы уволены!
— А? — оторопел охотник и заметно протрезвел.
— Вместо вас я нанимаю вот этого парня, — короткий палец главрежа с аккуратно наманикюренным ногтем ткнул в сторону застывшего столбом Джамбалы. — И мне плевать, что он не знает английского!
— Да знаю я английский, — с досадой пробурчал Джамбала, попавшийся в собственную ловушку. — Просто… э-э… ну…
Он в затруднении потёр скулу. Все они теперь пялились на него: женщины с красными плечами, долговязый бородатый мужик, стоящий возле выгруженной из джипов кучи мешков и ящиков, и главреж Алан. А также все до единого нунггубуйю в главе со старейшиной Хоакуну, беззубо ухмылявшимся.
— Тем лучше, — не растерялся Алан. — Так, парень, ты нанят по контракту со студией Би-Би-Си, и тебе причитается… эм… ну, контракт я составлю новый, — он покосился на Сэма, который в сердцах плюнул в пыль и зашагал к своему роверу. — А пока что объясни, какую одежду и обувь нам надо купить для съёмок в буше. Мэделайн, записывай, будешь искать в местных магазинах.
Джамбала прекрасно знал, что по вновь составленному контракту он получит вдвое меньшую сумму, чем обещанная Сэму, но никак не показал, что понимает это. Маска туповатого, вечно улыбающегося або давным-давно приросла к его лицу при общении с незнакомыми ванисуйю.
Он вздохнул и принялся диктовать список резво подбежавшей к нему женщине, которую главреж назвал Мэделайн.
Эта Мэделайн Хаксли была самой странной из всех них, размышлял Джамбала, лёжа ночью у костра и задумчиво глядя в звёздное небо, откуда на него взирал Великий Эму. В чём именно заключалась её странность, он не смог бы объяснить, но чуял её, как звери чуют изъян или болезнь сородича. Возраст Мэделайн сложно было определить, её соломенные волосы напоминали паклю, обгоревшие плечи пошли пузырями, под серыми глазами с вечно размазанной на жаре тушью залегли синяки. Всё это делало её гораздо старше. Но когда-то она была очень красива — иногда эта красота так явственно проглядывала на её измождённом лице, что Джамбала готов был рот раскрыть.
Её должность называлась «помощница режиссёра», и все остальные обращались с нею крайне пренебрежительно, гоняя её по всяким пустякам то туда, то сюда: принести из трейлера забытую бутылку воды или крем от загара, например. Да, они наняли огромный трейлер, чтобы отдыхать, а иногда и ночевать в нём во время съёмок в буше, и Мэделайн то и дело ныряла туда, бегом возвращаясь. И она всегда заискивающе улыбалась, спеша исполнить чужие поручения. Однако частенько Джамбала подмечал на её лице гримасу настоящей, неподдельной ненависти, когда она смотрела на остальных, — мелькавшую и тут же исчезавшую гримасу.
— Мы взяли Мэдди на борт в Аделаиде, — лениво жуя резинку, объяснил как-то Джамбале оператор Грег. — На подхват.
Вторая девушка, Рэйчел, прилетела с ними из Англии, она была звукооператором. Вот эта походила на хорошенького котёнка, вернее, кошечку, капризничала и гоняла Мэделайн по каким-то своим надобностям чаще всех.
— Надо же дать бабе возможность подзаработать, — снисходительно закончил Грег, хотя Джамбала ни о чём таком его не спрашивал. — У неё же пацан. Она его у кого-то оставляла перекантоваться, а сейчас Алан согласился, чтобы он пожил в нашем трейлере с нею.
Да, у Мэделайн был ребёнок, тихий, как мышка, мальчик по имени Эдди, и Джамбала застал его прибытие.
Мэделайн привезла сына с автостанции вместе с рюкзаком пожитков, вытащила за руку из джипа и поставила перед всеми.
Он был очень на неё похож: такой же белобрысый, худенький, с серыми круглыми глазами-блюдцами. Но характером он, видимо, совсем не походил на суетливую и шумную мать — был незаметным, как тень.
Мэделайн так и заявила:
— Он не будет никому мешать. Эдди очень спокойный мальчик. Вы и не заметите, что он здесь.
— Ну-ну, Мэдди, — добродушно проронил главреж, — мальчишки должны быть шустрыми, на то они и мальчишки. Вот мне, бывало, удержу не было. Сколько ему лет? Пять?
— Скоро исполнится семь, — поспешно затараторила Мэделайн, — он болел в раннем детстве и потому выглядит меньше своих лет, но он очень развитый и больше всего на свете любит читать и рисовать. Он будет сидеть в трейлере и раскрашивать свои раскраски, да, малыш?
Эдди молчал, как убитый, не поднимая белобрысой головы, уставившись на носки своих старых, слишком больших для него кроссовок.
— Вот видите, я же говорю, он тихий, — торопливо заключила мать, и Грег неприязненно проворчал себе под нос:
— Зато ты балаболишь за двоих, Мэдди. Ты его совсем зашугала.
Та расплылась в широкой улыбке, будто ей какой-то комплимент сказали. И снова дёрнула мальчика за руку, на сей раз в направлении трейлера. Эдди, загребая пыль кроссовками, поплёлся туда.
Под мышкой у него была зажата кукла или зверушка: нечто тряпочное, коричневого цвета, замусоленное донельзя. Споткнувшись, он выронил её на ступеньки трейлера, и Джамбала, оказавшийся ближе других, проворно поднял игрушку и вручил ему. Мальчик невнятно, не подымая глаз, поблагодарил его и торопливо нырнул в трейлер. Но Джамбала успел заметить, кого изображала игрушка.
Это был тряпочный эму.
Великий Эму посылал ему свой знак, Джамбала в том не сомневался. Великий Эму уже делал так и раньше. Взять хотя бы то каменное его изображение, которое досталось Джамбале, когда он по указанию сержанта Хокинса расследовал убийство профессора в палаточном лагере археологов. Великий эму желал тогда, чтобы Джамбала нашёл истинного преступника, он и нашёл.
Но что же сейчас хотел Великий Эму от Джамбалы как следопыта нунггубуйю? Он не знал.
Но с Эдди ему следовало поговорить. Он сделал это следующим вечером, когда вместе с киношниками вернулся из буша к трейлеру.
— Хай, — приветливо сказал он, заглянув туда и увидев Эдди в душном полумраке. Мальчик вскинул голову. Весь день он просидел тут один. Мать уже приходила к нему, накормила, судя по стоящей на низком столике пустой жестянке из-под консервированного супа, и снова умчалась куда-то по поручению главрежа. — Тебе не скучно тут одному?
Эдди предсказуемо промолчал. Но он хотя бы глядел на Джамбалу глазами-блюдцами, хоть и робко, но с явным интересом.
— Если твоя мама разрешит, — поколебавшись, сказал Джамбала, — я могу взять тебя в наш посёлок и познакомить со своими братьями и сёстрами. Они примерно твои ровесники и захотят с тобой подружиться.
Выпалив эти слова, он уже о них пожалел. Конечно, Мэделайн не разрешит сыну водиться с грязными детишками або. Да он и сам не захочет.
Но мальчик прошелестел едва слышно:
— Вы абориген, сэр?
Никто в жизни не называл Джамбалу «сэром». Он даже растерялся на миг, а потом ответил с запинкой:
— Да. Мы принадлежим к племени нунггубуйю… и мы жили здесь всегда.
— А у вас есть собаки динго? — живо поинтересовался Эдди, поднимаясь с места и подходя поближе, чтобы лучше видеть и слышать Джамбалу, так и продолжавшего стоять у входа в трейлер. Но, рефлекторно оглянувшись, он подхватил с пола свою игрушку.
— У нас есть собаки, — дипломатично отозвался Джамбала, — собаки буша. Бушдоги, в них течёт кровь динго.
Глаза у мальчика загорелись от любопытства, и Джамбала поспешно сказал:
— Нами правит Великий Эму, он смотрит на нас с ночного неба. Ты же знаешь эму? Вот, у тебя игрушка.
Он протянул руку и указал на неё, не решаясь коснуться и предполагая, что Эдди отпрянет и снова замкнётся в себе. Но тот так же живо ответил:
— В небе над австралийским континентом находится огромное пылевое облако. Звёздное облако в форме эму, это в энциклопедии написано. А моего страуса зовут Шу. А вас как зовут, сэр?
Джамбала назвался. Этот странный разговор со странным мальчиком удивлял его всё больше и больше. Тот знал о Великом Эму, хоть и называл его по-другому. Да, это был знак для Джамбалы, но в чём его суть?
На Джамбалу и Эдди упала тень, следопыт оглянулся — позади него стояла Мэделайн и смотрела в упор, поджав губы.
— Прошу прощения, мэм, — быстро сказал он, — мы с вашим сыном беседовали про эму и динго.
Она улыбнулась, будто через силу, и поправила взбитые ветром волосы. Загар уже довольно прочно лёг на её кожу.
— Бросьте это. Я устала от странных тварей, которых с таким упоением выслеживает наш Алан. Он просто маньяк. Кстати, завтра запланированы съёмки в вашем посёлке, знаешь? — она криво усмехнулась уголком накрашенных губ.
Джамбала кивнул. Он знал. И это его совершенно не радовало. Он прекрасно понимал, какими предстанут в фильме Алана его соплеменники — немногим отличающиеся от зверей буша, демонстрирующие странные обычаи и обряды, полуголые дикари с раскрашенными лицами, — а ведь они сделают это ради приезжих гостей-ванисуйю, стремясь принять их как можно лучше и учтивее. Он вздохнул.
Эдди выбрался из фургона и прижался к матери, продолжая крепко сжимать в руке своего Шу.
Тут Джамбала счёл нужным сказать:
— Если вы не против, мэм, я пригласил вашего сына немного поиграть с моими братьями и сёстрами там, в посёлке, — он кивнул в сторону селения нунггубуйю. — Ему, наверное, скучно сидеть здесь одному целыми днями. Моя мама — очень добрая женщина, она присмотрит за вашим малышом.
Эдди поднял на мать тревожные глаза. Ему явно хотелось в гости, ради собак динго или чего-то другого, что он вычитал в своих книжках.
Джамбала ожидал, что Мэделайн высокомерно вздёрнет бровь и заявит, что её сын не нуждается в подобном присмотре, но она растерянно моргнула и посмотрела на Джамбалу с признательностью. А в улыбке, которой она его наградила, не было и тени притворства.
— Что ж, я не возражаю, мне и самой бывает не по себе, когда он так надолго остаётся один. Но я же зарабатываю деньги для нас обоих. Видишь ли… — она помедлила, потом тряхнула головой и продолжала: — Если я не смогу как следует обеспечивать Эдди, социальные службы могут отобрать его у меня и поместить в приют. Ну-ну, сынок, — она погладила кудряшки вздрогнувшего мальчика, — я же сказала «если». Твоя старушка мать вполне способна тебя прокормить, одеть, обуть и выучить. Скоро ты пойдёшь в школу и целый день будешь с учительницей и другими малышами. Тебе некогда будет скучать.
— Никакая ты не старушка! — горячо, с негодованием возразил Эдди, и Мэделайн рассмеялась вместе с Джамбалой.
— Сколько у тебя сестёр и братьев? — отсмеявшись, полюбопытствовала она.
— Пятеро, — отозвался Джамбала. — Я самый старший. Наш отец погиб в буше, его укусила змея-барранга.
Мэделайн испуганно ахнула:
— Господи, это ужасно. Значит, твоя мама — вдова? Я тоже вдова — потеряла мужа четыре года назад.
— Папа умер, — еле слышно прошептал Эдди, и Джамбала сочувственно кивнул.
Да, эта семья, бесспорно, знала, что такое лишения. Одежда и обувь на Эдди были не по возрасту и не по размеру. Может быть, Мэделайн получила их в миссии после благотворительной распродажи. Братья и сёстры Джамбалы тоже были одеты в обноски ванисуйю. Всем нам в этом мире приходится нелегко, со вздохом подумал Джамбала.
Эдди очень понравился матери Джамбалы. Она была от него просто в восторге, как и ребятишки посёлка, которых ей приходилось отгонять от Эдди с причитаниями, что они, мол, совсем замучили несчастного малыша. Эдди же явно гордился такой неожиданной популярностью. Он читал детям вслух, принёс им раскраски, карандаши и настольные игры, и теперь их было не вытянуть из хижины, где он восседал, будто маленький король.
Тем временем в посёлке появились киношники, снимавшие «священную церемонию мбарутанга», как торжественно пояснил им старейшина Хоакуну. Если бы лондонцы хоть немного пошевелили мозгами, то сообразили бы, что священная церемония, если она действительно священна, никоим образом не предназначена для посторонних глаз. А само слово «мбарутанга» вообще-то означало «вкусная еда». Перед съёмками старый хитрец Хоакуну величаво приказал главрежу купить тушу целого поросёнка, которого и запекли в специально вырытой яме, после чего все нунггубуйю наелись до отвала. Но, хотя всё это было чистой воды инсценировкой, люди посёлка предоставили киношникам всё, что те желали: раскрашенные цветной глиной лица и тела, набедренные повязки вместо штанов и юбок, длинные песнопения под удары колотушек по пустотелому стволу дерева ноа-ноа. Киношники извели, наверное, километры плёнки, с улыбкой думал Джамбала. Сам он на «священной церемонии» не присутствовал, отправился в буш, где оставался наедине со звёздным небом, высокими деревьями и своими мыслями.
И там его отыскал сержант Хокинс. Джамбала издали заметил клубы пыли, поднятые колёсами полицейского джипа, и вышел навстречу из зарослей.
— У вас там в посёлке цирк какой-то, ты потому и удрал? — осведомился сержант, вылезая из джипа и утирая лоб клетчатым носовым платком. — Окей, я просто хотел узнать, работаешь ли ты на этих ребят из Би-Би-Си и не замечал ли в их поведении чего-нибудь странного.
Сержант Хокинс никогда не любил ходить вокруг да около.
Джамбала мысленно хмыкнул, подумал и пожал плечами.
— Работаю проводником, показываю им буш… там, куда они вообще могут пройти. Ведут себя как обычные заполошные ванисуйю-приезжие, — кратко отозвался он и стал ждать объяснений, не утруждая себя вопросом «А что?».
Так и не дождавшись этого вопроса, сержант усмехнулся и сказал:
— Ну ты и гусь. Вы все гуси. Видал, что там устроил ваш старейшина?
— Не только видал, но и слыхал, — ухмыльнулся и Джамбала, поскольку песнопения «священной церемонии» доносились даже сюда. — Так что стряслось-то?
— Кто-то залез в приходскую церковь к пастору Джексону, — лаконично сообщил сержант, доставая из пачки сигарету и предлагая пачку Джамбале. Тот, как всегда, отказался. Было похоже, что сержант не теряет надежды когда-нибудь увидеть, как курит его следопыт. — Ничего не взято, но видно, что кое-что сдвинуто со своих мест, а за последним рядом скамеек кто-то пытался поднять половицы. Пастор пошёл в уборную, выглянул в окно, заметил в церкви свет вроде как от фонарика и поспешил туда. Но там никого не было.
Джамбала покрутил головой. Теперь он уже не мог делать вид, что ему неинтересно.
— Мы с пастором, — неспешно продолжал сержант, с удовлетворением поглядывая на его изумлённую физиономию, — доделали то, что не успел сделать этот вор, — вскрыли полы и обнаружили там нечто вроде тайника. Пустого, — прибавил он после некоторой паузы. — Итак, логически рассуждая, коли до приезда этих бибисишников ничего такого в городке не происходило, то это кто-то из них, знавший о существовании тайника и решивший пошарить в церкви. Что он там искал, бог весть. Ну?
— Что «ну»? — пробормотал Джамбала, почесав в затылке. — Надо установить в церкви дежурство. Ведь если вор не успел вскрыть тайник, он вернётся. Он же не в курсе, что вы уже туда залезли.
— Именно, — сержант одобрительно кивнул. — Надо его поймать. Но торчать в церкви каждую ночь я не намерен, я, в конце концов, женатый человек, и моя Глори меня не поймёт. А переложить эту миссию на пастора тоже не могу — а ну как злоумышленник разнервничается и саданёт его чем-нибудь тяжелым по голове?
Джамбала понял, что сержант желает отправить на дежурство в церковь именно его, и не ошибся. Правда, просьба полицейского, прозвучавшая как приказ, была сформулирована так:
— Ты же всё равно около них ошиваешься, вот и приглядывай, кто из них ночью куда-то пойдёт. Хватать его не надо, просто проследи, кто это будет, и всё, а потом расскажешь мне.
«А сам я спать когда буду?» — собрался было спросить Джамбала, но вместо этого спросил:
— Ну а если в церковь влезли не они, а например, миссис Грэшем из бакалейного?
И триумфально направился в посёлок, оставив позади обескураженного сержанта Хокинса.
Этот вопрос был риторическим, ради удовольствия увидеть выражение лица сержанта. Джамбала тоже ставил на то, что в церковь лез кто-то из киношников, больше некому. Но зачем? И что было в тайнике под половицами? И почему этого «чего-то» теперь там нет?
Когда Джамбала вернулся в посёлок, оказалось, что киношники уже устраиваются на ночлег в своём трейлере. Грег заявил, что отснятый материал он будет отсматривать завтра в пансионе. Джамбала ехидно подумал: сержант, давая ему задание, не предусмотрел, что группа может разделиться, — и что бы он тогда делал?
Но они все остались в своём разбитом на перегородки трейлере, а малыш Эдди — Джамбала глазам своим не поверил — отпросился ночевать в хижину к его матери. Туда должен был прийти старейшина Хоакуну, пообещав рассказывать детям сказки у очага, и Мэделайн отпустила сына. Услышав это, Джамбала невольно заулыбался. Он тоже вырос на сказках Хоакуну, который уже тогда казался ровесником родных холмов, и именно от него он впервые услышал про Великого Эму, взирающего на нунггубуйю с небес.
Он поглядел на Эдди, сидевшего на глинобитной лежанке рядом с Ирлуной. Мать Джамбалы заботливо укутала обоих полосатым покрывалом. Страусёнок Шу смирно лежал рядом на подушке. Джамбала ещё раз улыбнулся всем и отправился за дверь — он предпочитал ночевать под открытым небом.
После полуночи все в посёлке и в трейлере окончательно угомонились. Ночь была полна обычных звуков буша: какой-то возни, шорохов, птичьих вскриков, треска цикад. Джамбала точно мог бы сказать, кто именно издаёт эти звуки: вот вомбат тяжело шлёпает к ручейку, вот прыгнула с камня лягушка, вот сова пикирует на мышь, но безуспешно, и, с досадой взмахнув мягкими крыльями, улетает прочь. И надо всем живым в буше царил в высоком небе Великий Эму.
Джамбала сам не заметил, как начал засыпать. Но тут его будто кто-то толкнул в бок. Он поднял голову с одеяльной скатки и посмотрел вниз, туда, где темнели хижины посёлка и трейлер киношников. Кто-то выходил оттуда! В темноте маячила неясная тень, старавшаяся двигаться бесшумно, но в ночи звуки разносились далеко.
Джамбала сам не заметил, как оказался на ногах. Пригнувшись так, чтобы слиться с темнотой, он заскользил вниз по берегу ручья, к трейлеру, в то время как вышедший оттуда человек, напротив, очень осторожно продвигался по направлению к зарослям, то есть навстречу Джамбале. И он был не один. Две тени спешили прочь от трейлера. Кто-то из них споткнулся, полушёпотом выругался. Голос был мужским, низким, и Джамбала с удивлением узнал оператора Грега.
— Тихо ты! Вдруг кто услышит, — сердито одёрнул его второй голос, женский.
— Да кто услышит-то, — так же полушёпотом, с досадой, возразил Грег. — Все дрыхнут, и наши, и або. Как хорошо, что ты подкинула им своего парнишку, а то с тех пор, как ты его привезла, у нас не было никакой возможности перепихнуться.
И он с тихим смешком ухватил женщину за грудь, жадно ощупывая.
Так это была Мэделайн!
Джамбала понимал, что ему не следует подсматривать за ними, это гадко. Но он не мог сдвинуться с места, его босые ноги будто приросли к каменистой земле. Он знал, что может сейчас услышать нечто важное, нечто такое, что прольёт свет на попытку кражи в церкви или на прошлое этих двоих, в котором, возможно, было немало секретов. Таких же, как тот, что он сейчас разгадал: Мэделайн спала с оператором, по доброй ли воле или ради того, чтобы удержаться в съёмочной группе.
Она не оттолкнула грубо лапавшего её мужчину, но настойчиво проговорила:
— Зайдём поглубже в кусты, вон туда. Давай-давай.
— Да брось ты, Мэдди, — зашептал Грег между поцелуями, — в этих сраных кустах вечно ползают разные твари. Да сними же ты этот чёртов топ, или я порву его.
— У меня не так много одежды, чтобы ты её рвал, Грег Стокер! — огрызнулась Мэделайн, но вскинула руки, снимая свой топик через голову. Белая грудь, казалось, отразила свет вышедшей из-за облаков луны, а Джамбала, проклиная себя за бесстыдство, даже не отвернулся. Это было выше его сил.
— Я куплю тебе разного барахла, клянусь, Мэдди, — голос Грега совершенно охрип. — Ну и сиськи у тебя, ты что, пластику делала?
Грудь Мэдди, освободившаяся от ткани, действительно была красивее всего, что Джамбале доводилось видеть в жизни. В привычках его племени было полуобнажаться, как мужчинам, так и женщинам, но груди женщин нунггубуйю из-за ранних родов, частых беременностей и вскармливания младенцев походили на пустые мешочки, жалко обвисшие. Пышная грудь Мэделайн, увенчанная торчащими сосками, гордо сияла, будто луна на небе. Женщина повела плечами, принуждённо усмехнувшись:
— Откуда у меня деньги на пластику, сам подумай, я еле концы с концами свожу.
Она тихо вскрикнула, когда губы Грега жадно прильнули сперва к одному, потом к другому её соску, он мял и щупал её груди, урча, будто огромный кот.
— Ляжем, — прорычал он наконец. — Я взял одеяло, вот оно.
— Да видела я, что ты тащишь эту тряпку, но я боюсь тут раскладываться, как в спальне, — Мэделайн тряхнула головой. Они продолжали разговаривать шёпотом, но Джамбала слышал каждое слово.
Ему пора было убираться отсюда. Ни о какой церкви, ни о каких потайных делишках речи не шло. Но он обречённо понимал, что не уйдёт. Он вёл себя просто как последний подонок.
Грег тем временем торопливо расстелил на земле одеяло, и Мэделайн улеглась, вырвавшись из его рук. Он тут же плюхнулся сверху, видимо, придавив её, потому что она гневно зашипела и отпихнула его.
— Поаккуратнее, ты, мужлан, я не хочу утром краснеть, объясняя, откуда у меня синяки. Слышишь? Я не шучу, парень!
— Да слышу, слышу, — обиженно пробурчал Грег. — Заткнись ты уже.
И он закрыл ей рот поцелуем. Джамбала наконец отвернулся, но ушей не заткнул, поэтому до него долетал каждый их вскрик и грубое словцо, шлепки тела о тело, сдавленные стоны и всхлипы, непристойное хлюпанье. Краем глаза он видел, как безостановочно двигаются бёдра Грега, как жадно его ладони сжимают приподнятые ягодицы Мэделайн. Потом он перевернул её и со словами: «Я же знаю, как ты любишь, сучка», — вошёл в неё сзади.
У Джамбалы горели щёки и уши. Да чего там, он весь горел. Его рука невольно потянулась к собственному набухшему естеству, но он, опомнившись, её отдёрнул. Ему казалось, что он, как пёс, чует запах секса: запах женской влаги, выплеснувшегося мужского семени и пота. Они кончили дважды.
Мужчина и женщина шумно переводили дыхание, затем до оцепеневшего в кустах Джамбалы донёсся запах табачного дыма. Они лениво шептались, целовались, а потом Грег неохотно встал.
— Пойду отолью и в трейлер, — пробормотал он сквозь зевоту. — Не надо, чтобы нас заметили вместе. Умотала ты меня, Мэдди. Ну и горячая же ты штучка.
Мэделайн гортанно рассмеялась. Она так и лежала на одеяле, не поднимаясь и не натягивая разбросанную одежду. Джамбала отметил, что всё это время она вела себя совершенно по-другому, нежели раньше: не заискивала, не пыталась угодить, сознавая свою власть над этим человеком.
— А то, может, повторим, — Грег застыл в полурасстёгнутых шортах, не в силах отвести глаз от неё — голой, растрёпанной, распластавшейся на одеяле.
«Какая же она красавица», — заворожённо подумал Джамбала.
— Проваливай, — хохотнула Мэделайн и повернулась на бок, разыскивая собственные шорты и топ. — А то нас точно запалят.
Но Грег не уходил, всё топтался рядом.
— Слушай, Мэдди, — внезапно вымолвил он, откашлявшись. — Мы бы с тобой могли замутить по-настоящему, надолго, понимаешь? Может быть, я бы даже взял тебя с собой в Лондон. Но…
Мэделайн, натягивавшая шорты, вдруг замерла. Сперва Джамбала решил, что от радости, но нет, она вся напряглась, как волчица, почуявшая опасность.
— Но? — сдавленно переспросила она.
— Э-э… — невнятно промычал Грег и вдруг, решившись, бухнул: — Вот если бы ты была одна… имею я в виду, без своего пацана. Его я не потяну, да и что это за веселье, со спиногрызом под боком. Он же вроде у твоей бабки жил, ты говорила, так что… э-э-э… ты не можешь вернуть его ей?
— Не могу, — подозрительно ровно отозвалась Мэделайн после недолгого молчания и встала. — Бабушка сейчас в больнице. И вообще… я не хочу его никому больше отдавать. Хочу быть вместе со своим сыном. Это мой ребёнок, а таких хуёв, как твой, я сотню найду! Легко! Ты понял?!
Её голос опасно завибрировал, пальцы согнулись, как птичьи когти, — ещё секунда, и она вцепилась бы оператору в рожу. Тот мгновенно это сообразил и поспешно отступил назад.
— Ладно, ладно, чего ты… я же только спросил… Только предложил… я ничего такого…
— Иди ты нахуй с такими предложениями, — выкрикнула Мэделайн, с размаху швыряя в него свои сабо — один и второй. — Мудила!
Грег поднял руки ладонями кверху, повернулся и стремглав помчался к трейлеру, а Мэделайн, гневно фыркая и то и дело повторяя «Вот же мудак», принялась искать свою разлетевшуюся обувь. В темноте это было сложно сделать, и Джамбала замер, как кролик, в панике сообразив, что она направляется прямёхонько к нему.
Мэделайн снова свирепо ругнулась себе под нос, наступив на колючку, и тут же сама замерла, увидев Джамбалу.
Мечтая провалиться сквозь землю, он безмолвно наклонился и подал ей её сабо — сперва один, потом второй: он хорошо видел, куда именно они отлетели, срикошетив о плечи Грега.
Мэделайн тоже молчала, хотя он ожидал от неё ехидных вопросов или гневных реплик. Но она только обулась и выпрямилась, встав перед ним, гордая, как королева. У него даже в носу защипало, так она была красива.
— Я не мог уйти, — честно сказал Джамбала, пересилив себя. — Вы бы меня заметили. Но я отвернулся, — торопливо добавил он.
Хотя всё слышал. Джамбала знал, что эта сцена не изгладится из его памяти никогда.
Мэделайн принуждённо усмехнулась:
— У тебя уже были девушки? Вы, або, рано начинаете, я знаю.
— Неважно, — сдержанно проронил Джамбала, и Мэделайн снова усмехнулась:
— Хочешь меня? Давай перепихнёмся, — она кивнула на всё ещё расстеленное на земле одеяло и вдруг добавила: — Ты гораздо лучше этого идиота Грега.
Джамбала проглотил комок в горле и так же прямо ответил:
— Хочу. Но не буду. Потому что вы мама Эдди, а он мой друг. — И он брякнул невпопад, видимо, от смущения: — И у него есть Шу, это эму, это… знак.
Мэделайн с досадой закатила глаза:
— Какой ты смешной с этим вашим священным эму. На самом деле я купила Эдди этого Шу, когда он ещё говорить-то толком не научился. Он его повсюду за собой таскает… — Она оборвала себя, мотнув головой: — Ладно, чёрт с тобой, праведник несчастный. — Она подобрала одеяло, свернула и зашагала к трейлеру, пробормотав себе под нос: — Если кто заметит, скажу — загорать ходила.
Тут Джамбала не выдержал и нервно прыснул, и она тоже засмеялась, на миг обернувшись. А он сел на землю — его отчего-то не держали ноги.
На самом деле девушек у него пока что не было.
Утром киношники раскочегарили свой трейлер и направились в Абердино, заявив, что, мол, всё необходимое отснято и теперь им требуются цивилизованные условия, чтобы отсмотреть плёнки — не придётся ли что-то дополнить и переснять. Но вообще им уже пора уезжать, съёмочные сроки и без того безобразно превышены, продюсеры недовольны, как объявил главреж Алан.
Джамбала философски решил, что на всё воля Великого Эму, но расставаться с Эдди ему и его семье было очень жаль. Понятно, что мальчуган должен был отправиться в город с матерью. Сам Эдди, усаживаясь в трейлер, едва сдерживал слёзы, крепко прижимая к себе Шу. Мать устало цыкнула на него, а Джамбале пришлось вмешаться и пообещать Эдди, что он обязательно навестит его в гостинице, а как же.
В город его, однако, привёз не кто иной, как сержант Хокинс, который немедля решил, что, если киношники вернулись, кто-то из них снова непременно полезет в церковь. «Дались ему эти лондонцы», — уныло думал Джамбала, которому страсть как не хотелось торчать ночью в пустой холодной церкви ванисуйю, где, как они считали, незримо присутствует их Господь Иисус. Возможно. Джамбала и не собирался это оспаривать, но вот Великому Эму в их церкви не было места, он просто смотрел на неё сверху, снаружи.
Но размышлять о том, кто главнее, Господь Иисус или Великий Эму, Джамбале было некогда. Сержант заставил его подробно пересказать планы киношников относительно превышения сроков съёмок и скорого отъезда и решительно заявил, что, дескать, интуиция подсказывает ему — вторжения в церковь можно ожидать нынешней же ночью.
— Не куксись, парень, — добавил он, похлопав приунывшего Джамбалу по плечу, — я пойду с тобой, а моя леди нам ещё и перекусить с собою даст, так что, считай, у нас там будет пикник.
Всё-таки эти ванисуйю были очень странными, в очередной раз удивлённо подумал Джамбала. Пикник в церкви? Что ж, если сержант этого хочет, пусть так и будет.
Им удалось отправить пастора Джексона на боковую, а самим расположиться между длинными рядами отполированных за многие годы скамеек. Леди сержанта, то есть миссис Глория Хокинс, чрезвычайно расположенная к Джамбале и без конца кудахтавшая над тем, какой он худенький, положила им в школьный рюкзак сына столько еды, что можно было накормить всё племя нунггубуйю. Там были даже пирожные с клубникой — в отдельной коробочке. Чтобы не помялись. Джамбала решил, что отнесёт пирожные матери. Только матери, а не братьям и сёстрам, та никогда не посмела бы баловать себя чем-то подобным. И Джамбала будет стоять надо нею, пока она не съест всё до крошки.
Тут сержант схватил его за руку, и Джамбала едва не выронил коробочку с пирожными. Он и сам услышал, что на крыльце церкви кто-то есть.
Было уже за полночь. Тонкий луч карманного фонарика скользнул в приоткрытую дверь и заплясал по стенам, а потом по длинному ряду скамеек. Джамбала и сержант, скорчившись за ними, затаили дыхание. Заскрипели половицы — некто приближался. Следопыт глянул в проход краем глаза, но заметил только фигуру в чёрном, медленно и неуверенно идущую к концу зала. Казалось, пришелец не помнит, что он тут уже был, и сызнова распознаёт окружающее. Когда луч фонаря упал на Джамбалу, тот инстинктивно зажмурился, а незнакомец коротко, придушенно вскрикнул и выронил фонарь. Ударившись об пол, тот погас, а чужак, конечно, тут же дал дёру.
— А ну, стой! Полиция! — властно крикнул сержант и кинулся за беглецом. Раздался грохот — это оба налетели в темноте на противоположный ряд скамей. Сержант свирепо выругался, а Джамбала подобрал фонарик и включил его. Вспыхнул свет, и в луче этого света появилось перепуганное бледное лицо Мэделайн Хаксли, которую сержант крепко держал за предплечья.
Встретившись взглядом с Джамбалой, она отчаянно закусила нижнюю губу. На ней были чёрные джинсы и тёмная водолазка, как на заправском воре.
— Чёрт меня дери, — проворчал запыхавшийся сержант, выпуская её. — Не вздумайте больше бегать от нас, дамочка. Всё равно догоним. И потом, мы уже знаем, кто вы. Киношница, не так ли? Что это взбрело вам в голову? За каким рожном вы уже второй раз сюда лезете? Отвечайте.
Мэделайн молчала, глядя в сторону. По упрямству её сын пошёл в неё, подумал Джамбала. Так и не дождавшись ответа, сержант продолжал:
— Уж не это ли вы искали? — он чуть отступил, чтобы женщина могла увидеть раскуроченные ими половицы. Хокинс поднял одну из них за угол, показывая тайник в полу. — Там пусто, — сухо закончил он. — Но что там должно было быть? Не молчите же, а то я привлеку вас к суду за незаконное вторжение и осквернение церкви. И назовите уже своё имя.
— Это Мэделайн Хаксли, помощница режиссёра, сэр, — не выдержал Джамбала.
Мэделайн переступила с ноги на ногу и длинно выдохнула. Потом прямо посмотрела Хокинсу в лицо:
— Какое ещё осквернение? Вы же сами вскрыли эти полы. Там и правда ничего не было? — голос её дрогнул.
— Абсолютная пустота, — подтвердил сержант. — Но что там должно было быть? Что вы искали тут ночью?
Её плечи опустились, она посмотрела в пол и вдруг покачнулась. Джамбала быстро ухватил её за локоть и помог устроиться на скамье. Он подумал, что она так и будет запираться и отмалчиваться, чем может сильно разозлить сержанта, и тогда тот действительно упрячет её за решётку, но она тихо вымолвила:
— Там должно было лежать наследство моего сына. Моего Эдди, — и, видя, что сержант не понимает её, бесцветным голосом уточнила: — Наша настоящая фамилия — Хоксли, а не Хаксли. Мне удалось её сменить.
Сержант озадаченно переглянулся с Джамбалой, и Мэделайн скривилась:
— Вот, воистину так и проходит слава земная, — она даже хмыкнула. — Мой муж Эдвин Хоксли был проповедником, основателем Храма Истинной Веры, — она махнула рукой.
— А-а, это та секта? Пастор Хок? — сержант покрутил головой и, видя, что Джамбала по-прежнему ничего не понимает, пояснил: — Он объездил несколько штатов со своим шоу. Говорили, просто зомбировал паству и обирал её. В конце концов поднялась шумиха, и его арестовали.
— Я тоже была в числе его овечек, — устало бросила Мэделайн и потёрла ладонями измученное лицо. — И тоже отдала ему всё своё имущество, но я была красотка хоть куда, и он даже женился на мне. Он был очень обаятельным, гадина.
Сержант кивнул:
— Понятно. Теперь я всё вспомнил. Шумная и грязная была история с его осуждением и смертью. Так он и здесь успел побывать?
— Он действительно умер? Здесь? — подал голос Джамбала.
— Нет, здесь его арестовали, а через неделю он умер в тюрьме. Инфаркт. Я называю это божьей карой, — сухо проговорила Мэделайн. — У нас с Эдди отобрали последнее, описали имущество, чтобы вернуть деньги тем, кого он обобрал. Был страшный скандал, нас полоскали все, кому не лень. Не было смысла доказывать, что и я стала его жертвой. Я сменила фамилию, переехала к бабушке и… где и кем только не работала, чтобы Эдди ни в чём не нуждался.
Джамбала чувствовал, что она говорит чистую правду. Она и раньше ему не врала, когда рассказывала о себе, просто умолчала обо всех этих неприглядных подробностях.
— А эта церковь, при чём она тут? Тайник? — резко спросил сержант. — Как вы о нём узнали? Ведь вы не знали о нём, верно? Что там лежало?
— Я ведь уже сказала, — хмуро проронила Мэделайн. — Наследство Эдди. Последнее, что у нас ещё оставалось: ценные бумаги на кругленькую сумму. Да, вы правы, сержант, я не знала о существовании этого тайника. Иначе помчалась бы сюда ещё четыре года назад, — она со всхлипом втянула в себя воздух. — Но на меня вышел подельник Хока.
— Подельник? — перебил её сержант, нахмурившись, и женщина кивнула, заметив, как его покоробило это жаргонное словцо:
— Митч. Он сидит в тюрьме, где должен был сидеть и Хок, просто он там как-то ещё отличился, кого-то пырнул ножом, что ли. Он был гадкий человечишка, я всегда его боялась, — вырвалось у неё. — А он смотрел такими масляными глазками… впрочем, неважно. — Она глянула на Джамбалу: — Важно, что он разыскал меня через администрацию тюрьмы, бог знает каким образом, я думала, меня уже никто не найдёт. Вдова Хоксли тоже умерла. Но Митч сказал по телефону, что неизлечимо болен, из тюрьмы не выйдет и хочет мне кое-что сообщить. — Она перевела дух и посмотрела на свои исцарапанные жёсткие ладони. Да уж, она действительно бралась за любую работу, с уважением подумал Джамбала.
А Мэделайн продолжала почти бесстрастно:
— Я приехала туда… в Грейстоун… знаете, где это? Ну вот, и нам разрешили поговорить. Через перегородку, по телефону. И Митч сказал, что, мол, Хок оставил кое-что в этой церкви. Под полом за скамьями. Мол, Хок мне — ну то есть мне, своей жене, — не доверял, хотел со мной развестись, считал меня шлюшкой. — Она снова скривилась, будто проглотила что-то горькое. — И припрятал кое-что на чёрный день тут под полом, как раз перед тем, как его арестовали. Значит, наврал. Подонок, чтоб ему обосраться. У вас не будет закурить? — внезапно спросила она сержанта, и тот без слов протянул ей початую пачку сигарет и зажигалку.
Сам тоже взял одну. Они курили, а Джамбала смотрел на них. Тяжёлая, однако, жизнь у женщин ванисуйю. Без помощи Великого Эму, без помощи общины. Одни в целом свете.
— Я прошу прощения, — Мэделайн гордо вскинула голову под его сочувственным взглядом. — Я могу извиниться и отработать урон, нанесённый этой церкви. Я напугала пастора? — Она снова посмотрела на свои руки, в пальцах у неё тлела сигарета. — Я могу тут, например… полы помыть.
— Идите, — хмуро проворчал сержант. — И впредь не грешите. Идите к сыну. Моё почтение, мисс Хаксли.
Она кивнула и легко направилась к двери, тенью проскользнув в неё. Секунда — и её как будто здесь не было.
— Вы тут курили?! — с укоризной спросил кто-то от порога. Вспыхнул свет — это был пастор Джексон, помятый, зевающий, моргающий отёкшими веками. Он походил на внезапно разбуженную сову, пришло Джамбале в голову.
— Я искренне извиняюсь, — сержант прижал руку к груди. — Мы… э-э-э… раскаиваемся. Злоумышленники больше не придут, вас никто не потревожит. Джамбала? Бери свои пирожные и пошли. Мамке, что ли, отнесёшь? Пошли, пошли к нам, переночуешь, утром съешь их с чаем, а Глори тебе ещё напечёт, — он похлопал следопыта по плечу. — Мы с тобой молодцы.
Джамбала был с этим согласен. И пирожных ему хотелось, и выспаться в мягкой чистой постели. И ещё ему было необходимо поговорить с Эдди наедине. И с его матерью.
Он нашёл их в гостинице, сперва учтиво осведомившись у хозяйки, миссис Браун, может ли он подняться наверх, в комнаты киноэкспедиции. Миссис Браун так удивилась, услышав от него это слово, что пропустила на второй этаж, бросив вслед:
— А-а, так ты следопыт сержанта? Я тебя и не узнала. Кто из них тебе нужен?
— Вообще я пришёл к сыну Мэделайн Хаксли, — дипломатично ответил Джамбала. Для ванисуйю все або были на одно лицо, к этому он издавна привык.
Он постучал в дверь указанной ему хозяйкой комнаты, услышал «Войдите» и вошёл.
Мэделайн с удивлением подняла на него глаза от раскрытого чемодана, а Эдди, сидевший за низким столиком и что-то увлечённо малевавший на листе бумаги, вскинулся и засиял, узнав Джамбалу. Потом вскочил и бросился ему навстречу.
— Ты пришёл, ты пришёл, — повторял он взахлёб.
— Эдди, — укоризненно одёрнула его мать. — Веди себя прилично.
Джамбала внимательно посмотрел на неё. Она была бледна и словно осунулась, но под его взглядом гордо вздёрнула подбородок.
Джамбала мягко сказал:
— Простите, мэм, я могу кое-что у вас спросить? — И, дождавшись её озадаченного кивка, продолжал: — Расскажите мне, а где были вы, когда… м-м… когда ваш муж был задержан? Где был Эдди?
Мэделайн тоже взглянула на сына, который вздрогнул и прижался к ней. Она ласково положила руку ему на макушку.
— Он выгнал меня, Хок то есть. Сказал, чтобы я уезжала. Я, мол, дурно влияю на сына. — Она глубоко вздохнула. — Я вынуждена была уехать и как раз собиралась подать в суд, когда всё это произошло. Я услышала новости по телевизору, немедля кинулась сюда и забрала Эдди. Собственно, в этом городе я пробыла мало времени… сильно изменилась, и потому сейчас меня никто здесь не узнаёт. Тебя это интересовало?
Джамбала напряжённо размышлял. Да, он мог ошибаться, но что он теряет?
— А ты, Эдди? — он посмотрел на мальчика. — Ты помнишь, как всё это было?
Тот помотал низко опущенной головой, но потом поднял глаза на Джамбалу.
— Я был маленький, — с сожалением сказал он. — Помню, что я плакал, когда мама уехала, но потом она вернулась, и мы поехали к бабушке Лиз.
— А твой Шу у тебя тогда был? — быстро спросил Джамбала.
У Эдди округлились рот и глаза.
— О… Да. Он всегда со мной, мама купила мне его, я его очень люблю.
— Господи, — развела руками Мэделайн, — опять этот эму. Честное слово…
Она не договорила, Джамбала её перебил:
— А можно мне посмотреть на него поближе? Эдди? — он перевёл взгляд на мальчика. — Ты доверишь мне своего Шу ненадолго?
— О… — повторил Эдди озадаченно. — Конечно! Вот он.
Он кинулся за смирно лежавшим на столике Шу и торжественно вручил его Джамбале.
Тот повертел страусёнка в руках, внимательно изучая. Шу так же внимательно смотрел на него блестящими чёрными глазами. Его клюв и лапы когда-то были жёлтыми, туловище — коричневым.
— Боже. Мне стыдно, — снова вздохнула Мэделайн. — Его просто необходимо постирать.
Джамбала пощупал игрушку. Ему показалось или?..
— Эдди, — сказал он с прежней мягкостью, но непреклонно. — Ты видишь, вот тут, на спинке у Шу, есть шов? Кто-то когда-то распорол его по шву, а потом зашил, не очень аккуратно. Я бы справился лучше. Я думаю, Шу хотел бы, чтобы этот шов опять распороли и зашили правильно.
Эдди совершенно растерялся, снова взглянул на мать, на Джамбалу. Тот ожидал, что мальчик будет возражать, плакать, но в его серых глазах было только безграничное доверие.
— Да, если ты так считаешь, если ты думаешь, что это нужно, я согласен, — проговорил он медленно.
И тогда Джамбала взял поданные ему изумлённой Мэделайн маникюрные ножницы и аккуратно, очень осторожно, что-то ласково приговаривая, распорол шов на спине у страусёнка.
Бумаги были там. Плотный, туго скатанный свёрток, запакованный в полиэтилен. Несколько сложенных вчетверо листов. Мэделайн поспешно выхватила их из рук Джамбалы, развернула, проглядела и подняла на следопыта неверящий взгляд.
— Что это значит? — прошептала она. — Они были здесь? С нами? С Эдди? Всё это время? Все эти проклятые годы? Он спрятал их… — голос её пресёкся, она потрясла игрушкой.
— Да, — коротко обронил Джамбала. — Ваш муж… не доверял вам, не доверял никому… и не знал, куда это спрятать. Он сказал Митчу про тайник в церкви, но это блеф, обман. На самом деле он оставил всё у своего сына, в его любимой игрушке. Он надеялся, что мальчик не расстанется с нею, а сам он выйдет из тюрьмы и заберёт эти бумаги. Или вы их найдёте. Не знаю. Я правда не знаю, о чём он думал.
— Боже… — Мэделайн тяжело опустилась на стул, держа в руках свёрток и с прежним безграничным изумлением взирая на Джамбалу. — Как ты догадался?
Джамбала повёл плечами:
— Великий Эму подсказал. — И улыбнулся от души: — На самом деле это логично, — «логично» было любимым словечком сержанта. — Кто оставался с вашим сыном все эти годы? Только Шу.
— Ты же никому не скажешь? — прошептала Мэделайн и тут же сама ответила себе: — Да, я знаю, ты не скажешь. Господи… спасибо тебе… и твоему Великому Эму. — Она шмыгнула носом, вскочила и крепко стиснула Джамбалу в объятиях. — Господи! Теперь я его всё-таки постираю. Этого Шу. Зашью и постираю.
Джамбала проводил их до автостанции, посадил в автобус, помахал Эдди, почти уткнувшемуся носом в мутное стекло, и пошёл прочь.
В рюкзаке у него лежала коробка пирожных для матери и рисунок Эдди. Великий Эму плыл на нём среди звезд и улыбался.
@темы: фики, британские детективы, ФБ-22

Так получилось... (с)))










@темы: я, твор4ество, ФБ-22
90 лет Виктору Хара.URL записи
Могло бы быть.
А когда-нибудь будет так.
Каждый ребёнок, рождающийся на Земле, сможет свободно развить свои таланты и способности — и шанс всего человечества на развитие не будет им самим у себя украден.
И тогда люди смогут явить на свет даже не вообразимые ранее чудеса разума и духа.
Никто и никогда больше не сможет стравливать народы ради грабежа и наживы.
Никого не оболванят, сея рознь, а различия будут богатством, а не поводом ко вражде.
Не будет ни один человек питаться согражданами по планете, выводить своё благополучие из их кромешного унижения, горя, надсадного труда, нищеты и невежества — и лицемерно вещать в придачу о своём мировом гражданстве.
Никто не будет обездолен ради чужого достатка.
Не будут люди отравлять землю, воду и воздух — но научатся созидать разумно и сообща.
Не позволит человек убедить себя в том, что он всего лишь потребитель и кусок мяса — и ничто больше.
И тогда никто не станет нарушать мир.
Я не дождусь — в этой юдоли; ну и пусть.
Я не верю, я знаю.
@темы: музыка
URL записипонедельник, 26 сентября 2022 в 18:00Пишет ZEAl:Китайцы построили наглядную иллюстрацию на базе выборки данных из соц.сетей, показывающую, как немного стартовых вбросов нужно, чтобы обеспечить буквально шквал в мировых СМИ.URL записи
Соц.сети стали идеальным катализатором и транспортом слухов - чему помогает несколько факторов, как то
- Распространять в онлайне можно то, что вживую и сказать было бы стыдно и смешно;
- Распространяющий зачисляет себе виртуальные баллы успешности, охвата аудитории "меня слушают и верят", ощущение доминации
- И с особенным удовольствием распространяют заведомую чушь - абсолютно по женской логике "посоветуй подруге заведомо плохое, а то чё, одна я что ли лоханулась, не, пусть она тоже, мне как-то попроще станет после, что ей тоже фигово"
Вам нужны единичные источники, небольшие ботофермы (тысячи единиц учёток) для стартового разгона, а далее вуаля - всё погонят те, кто спешит доминировать в социумах, выстроенных по женскому образцу, где кто первый рассказал ужас-ужас формата "ох бабоньки, шо творится-то", тот и в плюс по влиянию вышел.
В итоге вагон истерик, потрачены миллионы человеко-часов, а в выигрыше только Китай, где всё это давится на стартовой фазе алгоритмами, замечающими быстрое каскадное распространение информации с характерными признаками вброса.
@темы: интересное
Вот очень большая статья про него в команде Америк 2015 года:
fk-2o15.diary.ru/p205306828_fandom-all-americas...
К сожалению, аудиозаписи, там опубликованные, не сохранились, но текст и фото почти все на месте.
А тут: несколько фоток и клипы:





Сегодня отмечает свой день рождения король ужасов. Стивен Кинг. Поэтому давайте окунёмся в атмосферу кладбища домашних животных и узнаем как это было.
Кoты и сoбаки, пoпугаи, хoмячки и мoрские свинки, рыбки и даже крoлики. Кoгo тoлькo люди не завoдят в качестве дoмашних питoмцев. А мы с вами oтправляемся на съемoчную плoщадку классическoгo хoррoра пo прoизведению Стивена Кинга «Кладбище дoмашних живoтных».
Глубoкий вдoх, пoехали...
читать дальшеВ 1978 гoду Стивен Кинг устрoился в Университет штата Мэн, в Орoнo, препoдавать литературу и язык, в знак благoдарнoсти за oбразoвание, кoтoрoе oн ранее пoлучил там. Егo семья арендoвала дoм в Оррингтoне недалекo oт oживленнoй трассы. Дoрoга унесла мнoгo жизней дoмашних питoмцев и сoседские дети сoздали кладбище дoмашних любимцев в пoле, недалекo oт дoма Кинга. Пoзже, дoчь Стивена, Наoми, пoхoрoнила там свoегo кoта Смаки, пoсле тoгo как oн был сбит на трассе и вскoре пoсле этoгo сын Кинга, Оуэн, пo неoстoрoжнoсти гулял рядoм с дoрoгoй. Все эти сoбытия легли в oснoву прoизведения, написанные Стивенoм. Однакo, чувствуя, чтo рoман вышел слишкoм мрачным и напряженным, Стивен oтказался oт егo публикации, в чем егo пoддержали жена Табита и близкий друг Питер. Пoзднее, нуждаясь в еще oднoй единице прoизведения, сoгласнo кoнтракту, пoдписаннoму с издательским дoмoм, Кинг неoхoтнo передал прoизведению свoему агенту. Рoман имел пoпулярнoсть и Кинг вынужден был признать, чтo британскoму и американскoму читателю пoдoбные прoизведения пришлись пo душе. Оригинальнoе название рoмана сoдержит три oрфoграфические oшибки в слoве кладбище - sematary (правильнo cemetary). Кинг также пoзаимствoвал егo с таблички, сделаннoй детьми, при вхoде на кладбище. Если следoвать первoистoчнику, нo название рoмана и фильма, в русскoм языке, дoлжнo быть написанo следующим oбразoм: «Клатбище дамашних любимцив». Именнo любимцев, так как в английскoм языке слoвo pet oзначает ДОМАШНИХ ЛЮБИМЫХ питoмцев, в первую oчередь сoбак и кoшек.
Осенью 1988 гoда начались съемки фильма, пo адаптирoваннoму сценарию, кoтoрый Стивен Кинг впервые написал сам, с услoвием к прoдюсерам ленты, чтo весь фильм будет снят стрoгo пo нему. Пoмимo этoгo, еще oдним требoванием, былo местo съемoк - штат Мэн, где и прoисхoдят сoбытия в oригинальнoй истoрии. В следствие чегo, съемки прoвoдились в 20 минутах oт дoма Кинга, в нациoнальнoм парке "Аркадия", Бангoре, Хэнкoке и Эллсвoрте.
Изначальнo фильм дoлжен был снимать мэтр хoррoра и друг Стивена Кинга Джoрдж Рoмерo («Нoчь живых мертвецoв», «Рассвет Мертвецoв»). Нo при запуске ленты в прoизвoдствo вoзникли труднoсти, кoтoрые привели к перенoсу срoкoв даты запуска, в результате чегo Рoмерo пoкинул прoект и занялся фильмoм «Обезьяна-убийца» («Monkey Shines»).
Затем сценарий был предлoжен Тoму Савини, известнoму мастеру пo грим-эффектам и спецэффектам в кинoиндустрии, ранее рабoтавшему с Рoмерo («Рассвет мертвецoв») и Кингoм («Калейдoскoп ужасoв 1,2»), нo oн oтклoнил предлoжение, сoсредoтoчившись на перезапуске «Нoчи живых мертвецoв», кoтoрый вышел в 1990 гoду.
Тoгда прoдюсеры передали фильм Мэри Ламберт, режиссеру видеoклипoв Мадoнны, Криса Айзека, Джанет Джексoн, Мика Джагера и других пoпулярных артистoв, на тoт мoмент имеющих в багаже всегo oдну пoлнoценную ленту «Сиеста».
Первoначальнo главную рoль oтца семейства, Луиса Крида дoлжен был сыграть Брюс Кэмпбелл, нo oн был занят в съемках «Злoвещие мертвецы 2» и «Маньяк-пoлицейский». Тoгда был утвержден Дэйл Мидкифф, рoль егo жены дoсталась Дэниз Крoсби. Сoседа Джада Крэндела, живущегo через дoрoгу oт Луиса Крида сыграл Фред Гуинн - первый, кoгo утвердила режиссер Ламберт. Дoчь, Эли Крид сыграли сестры-близнецы Блэйз и Бo Бердаль. Чтo касается сына Крида - Гейджа, тo пoсле мнoгoчисленных прoб безoгoвoрoчнo был утвержден Микo Хьюз, на мoмент съёмoк кoтoрoму не былo и четырех лет. Изначальнo прoдюсеры настаивали, чтoбы рoль oтдали двум близнецам мальчикам, аналoгичнo Бердаль, так как пo закoнoдательству дети не мoгли рабoтать пoлный съемoчный день, нo в итoге рoль oтдали Хьюзу.
В рoли Чёрча снимали семь пoхoжих кoтoв, пoрoды британская кoрoткoшерстная. Каждый из кoтoрых был надрессирoван на выпoлнение oпределеннoй кoманды (пo аналoгии с псoм Куджo, пo oднoименнoму рoману Кинга).
На рoль Зельды, сестры Рэйчел Крид, был утвержден актер Эндрю Хубатсек, так как кастинг-менеджер не смoгла найти пoдхoдящую пo телoслoжению актрису, чтoбы сыграть худую, измученную смертельнoй бoлезнью женщину. Крoме тoгo, Ламберт, считала, чтo мужчина в женскoм гриме будет смoтреться еще бoлее устрашающе.
Рoль Виктoра Паскoу, челoвека, сбитoгo грузoвикoм и дух кoтoрoгo пытался пoмoчь семье Кридoв сыграл Брэд Гринквист. Пo признанию актера, oн никак не oжидал такoгo успеха фильма и тем бoлее узнаваемoсти егo персoнажа в характернoм гриме.
Так как Стивен Кинг частo пoявлялся на съемoчнoй плoщадке кинoфильма, тo и ему дoсталась эпизoдическая рoль священнoслужителя на кладбище.
Декoрации кладбища были выстрoены на гoре. Дoм Крэндела фактически представлял из себя стену-фасад, кoтoрая крепилась к существующему дoму и была oтделена oт негo асбестoвыми листами, защищающими oт вoзгoрания при съемке oднoгo из финальных эпизoдoв.
Специальнo для сцен с oдержимым злым духoм Гейджoм была изгoтoвлена масштабная кукла-близнец. Гримoм для мертвых Паскoу, Рэйчел, Крэндела и Гейджа занимались Лэнс Андерсен и Хирам Ортиц.
Фильм имел бoльшoй кoммерческий успех (перекрыв бюджет картины в пять раз) и пoпулярнoсть у зрителей. На вoлне успеха первoй ленты Ламберт в 1992 гoду срежиссирoвала втoрую часть, oснoвываясь на сюжете oригинальнoгo фильма. Кинoлента была хoлoднo встречена критиками и зрителями, oднакo oкупила себя в два раза.
В апреле 2019 гoда, рoвнo тридцать лет пoсле премьеры oригинальнoгo фильма вышёл ремейк с Джейсoнoм Кларкoм в главнoй рoли.
(с)
vk.com/cruelfairytales
@темы: твор4ество
Автор: sillvercat для fandom Cats 2022
Бета: Xenya-m
Канон: ориджинал
Размер: миди, 4096 слов
Персонажи: Шор, Оделон, другие Коты
Категория: джен
Жанр: драма, фантастика, приключения, броманс
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: В мире, где постоянно враждуют кланы Котов, Крыс и Псов, боевой разведчик Крыс по имени Шор встречает в своём Подземелье странного Кота.
Примечания: автор вложил в уста Оделона любимые им самим стихотворные строки Цветаевой и Лорки; название — строчка из Некрасова
Написано по заявке с Инсайда: котики, пережившие цивилизацию людей
Горячий привет команде Грызунов: наш Крыс появился в их честь!
Предупреждения: фурри; открытый финал; упоминается насилие
Ссылка: тут


— Кто живёт в Городе наверху?
— Коты!
— Кто живёт за Городом в лесах?
— Псы!
— А кто живёт в Подземельях под Городом?
— Мы, Крысы!
— Значит, кто владеет Городом?
— Мы, Крысы!
У Шора до сих пор звучал в ушах тонкий вибрирующий голос старейшины Клана, отдававшийся эхом в пропахших плесенью и гнилью Подземельях. Сюда не посмел бы сунуться ни один Кот, ни один Пёс. Впрочем, нет, иногда безрассудно храбрые разведчики обоих враждебных кланов всё-таки спускались в Подземелья, но мало кто мог вернуться обратно живым. Крысы действительно были истинными властителями Города — ночами, а ночи на Планете длились куда дольше, чем дни.
И ещё Крысы были гораздо многочисленнее своих соперников по борьбе за место под здешним солнцем и двумя зелёными лунами. Самки Крыс чаще, чем самки Котов или Псов, приносили потомство, и было это потомство гораздо многочисленнее и жизнеспособнее чужих.
Особенно яростно Крысы враждовали с Котами. Возможно, потому, что, даже обретя способность к прямохождению и лишившись шерсти за тысячи лет эволюции, ни один Кот никогда не отказывался перегрызть Крысе горло, чтобы напиться горячей живой крови. Крысы платили Котам такой же лютой ненавистью и не брезговали тем, чтобы до смерти замучить попавшего им в лапы раненого Кота.
Псы же были куда терпимее и к Котам, и к Крысам: раненых врагов они просто милосердно добивали, а для охоты и еды предпочитали выбирать истинных животных, которых в лесах вокруг Города водилось предостаточно, — настоящих, не мутировавших во время произошедшей здесь тысячелетия назад катастрофы.
Впрочем, о катастрофе Шор не знал ровным счётом ничего, как и остальные его соплеменники или враги из прочих двух кланов. Отголоски её сохранились смутным ужасом в древних легендах и преданиях, которые у молодняка считались прабабкиными сказками. Мутагены? Лаборатории? Люди? Что это ещё за звери — люди какие-то?
Людей на Планете не осталось вовсе. Вернее, их гены перемешались с генами Псов, Котов и Крыс. Как это получилось, никто из ныне живущих не знал, даже старейшины кланов. Это знание было столь же безвозвратно утеряно, сколь и другие знания людей.
Жизнь молодых Крыс была проста, как и молодых Котов и молодых Псов: поменьше задумывайся о том, что тебя непосредственно не касается, бей первым, ешь впрок, оплодотворяй как можно больше самок и будь счастлив.
Такой же немудрёной философии придерживался и Шор. Едва покинув пору отрочества, он всё ещё казался угловатым и непропорционально худым, как подросток, но его гибкое тело было жилистым и на редкость выносливым. Он виртуозно владел ножом и арбалетом, и трое командиров спорили между собой о том, кому же достанется такой боец, когда Шора наконец приняли в Клан. В разведке ему не было равных, он стал глазами и ушами своего отряда.
Вот и сейчас он совершенно беззвучно и неподвижно лежал, распластавшись возле тихо журчащего по водостоку подземного ручья. Он не знал, что это бывший водопровод соответствующей части Города. В пролом над ним заглядывала одна из зелёных лун, та, что была побольше. На Всеобщем языке Коты, Крысы и Псы называли её Старшей Сестрой. Свежий ветерок, тоже залетавший в пролом, сладко касался трепещущих ноздрей Шора, ерошил короткий ёжик его светлых волос, топорщившийся меж насторожённых ушей.
Шор понятия не имел о том, что его собственные предки были лабораторными крысами-альбиносами, но именно от них он унаследовал рубиновое мерцание глаз и более светлую, чем у других Крыс, шерсть.
Но, как и у всех Крыс, его уши и хвост были полностью лишены шерсти, в отличие от Псов и Котов.
Сейчас уши Шора поймали странные звуки, доносящиеся с другого берега ручья, ещё прежде, чем чуткий нос уловил присутствие чужака. Это было бормотание на Всеобщем, невнятное, срывающееся, но полное внутреннего ритма, подобно древним сказаниям, до сей поры сохранившимся и записанным в редчайших книгах, принадлежавших исключительно жрецам кланов.
Но, хоть слова и произносились на Всеобщем, Шор безошибочно распознал пришепетывающий акцент Кота, и шерсть у него на загривке встала дыбом.
Бесшумно, как всё, что он делал, Шор вскинул арбалет и прицелился в небольшую тёмную тень, колеблющуюся на противоположном берегу ручья. Но прежде чем из арбалета вырвалось короткое смертоносное жало стрелы, он наконец разобрал, что именно бормочет Кот.
— Чёрная, как зрачок, как зрачок, сосущая Свет — люблю тебя, зоркая ночь. Голосу дай мне воспеть тебя, о праматерь Песен, в чьей длани узда четырёх ветров.
Арбалет во вскинутой руке Шора дрогнул и медленно опустился. Чужак, бесспорно, был сумасшедшим. Либо учеником жрецов. И в том, и в другом случае убить его было бы большим грехом и даже позором.
Лёгкой стремительной тенью Шор скользнул вдоль своего берега — к тому месту, где у Крыс был тайный брод и можно было перейти ручей, даже не подвёртывая штанов. Ему захотелось взглянуть на этого помешанного поближе, что он и сделал, едва на чужака упал зеленоватый отсвет пробегающей среди туч Старшей Сестры.
Кот оказался на вид даже младше самого Шора, по крайней мере более хрупким и низкорослым. Его серую шерсть бороздили тёмные полосы. При виде Крыса, возникшего будто из преисподней, он вскинул лохматую башку и близоруко сощурился. Но не попятился, не побежал и, кажется, даже не испугался Шора, что того, разумеется, крайне уязвило.
— Ты кто такой? — процедил он, уставившись в круглые чёрные зрачки раскосых золотистых глаз Кота.
— Я? — Кот удивлённо прижмурился, будто вспоминая что-то. — Я Оделон.
Прекрасно. Вообще-то Шор хотел выяснить, не разведчик ли перед ним, но, во-первых, кто же в эдаком признается, а во-вторых, таких дурных разведчиков, которые декламируют белиберду на всё Подземелье, просто не бывает. Вопрос Шора, получается, тоже был глупее некуда, и, осознав это, он ещё сильнее разозлился, но продолжал допрашивать:
— Что ты делаешь в Подземелье?
— Подземелье? — Кот растерянно завертел круглой башкой. — О… Старшая Сестра светила мне… я шёл за её светом… не помню, как и куда.
«Прекрасно», — вновь устало подумал Шор. Этот малахольный просто заблудился. Либо же его выгнали его собственные сородичи, чтобы, не дай великая Праматерь, не размножился. Нахмурившись, он ещё ближе заглянул в растерянное лицо Кота. То есть Оделона.
— А я — Шор. И часто ты тут шляешься по ночам?
Вопрос прозвучал мягче, чем ему хотелось.
— Я… — снова забормотал Оделон, нервно помахивая пушистым хвостом, торчавшим из прорези штанов, таких же, как у самого Шора. — Я… не хожу в Подземелье, что ты. Здесь опасно.
Здесь опасно, вот как! Шор даже фыркнул.
— Я сочиняю при свете Старшей Сестры, — принялся объяснять Кот, как бы извиняясь. — Она помогает мне находить нужные слова. Слова для Праматери. Вот послушай!
Он откинул назад голову и почти пропел:
— Цикада! Это счастье и есть — в агонии чувствовать весь гнёт небес. Перед вратами смерти с понуренной головою, под спущенным стягом ветра идёт всё живое.
«Малахольный, по крайней мере, знает, что такое смерть», — Шор едва не выпалил этого вслух, но лишь хмуро спросил:
— Цикада? Что ещё за цикада?
— Ты не знаешь? — изумился Кот, в свою очередь взирая на него как на малое дитя. Это Шору, разумеется, не понравилось. — Ты никогда не слышал, как они стрекочут?
— Я всю жизнь прожил в Подземелье, дурак, — сердито отрезал Шор. — Откуда мне знать, что там у вас наверху творится… — он запнулся, поняв, что и вправду выходил лишь на короткие вылазки и прислушивался не к окружающему его странному чуждому миру, а к шагам отряда Котов или Псов, охраняющих свои владения.
— Так ты — Крысак? — воскликнул Оделон даже с каким-то восторгом. — Я никогда не видел Крыс. Живых, — тут же добавил он виновато.
— А мёртвых, значит, видел? — воинственно ощетинился Шор. Перед ним стоял враг, пусть худосочный, мелкий и явно не в своём уме, но враг. Не стоило этого забывать. — Может быть, даже на зуб пробовал, Кот? Признавайся!
Он стиснул костлявую руку Кота — намеренно сильно, чтобы причинить боль, но Оделон даже не поморщился, явно потрясённый.
— Что ты! — горячо выпалил он. — Как можно есть разумных?
— Ну твои же сородичи нас едят, — не удержался Шор, чувствуя, как снова вздымается шерсть на загривке от гнева и досады на себя. Чего он, спрашивается, стоит тут и разговаривает с этим врагом!
Он под самой страшной пыткой не признался бы себе, что ему очень хочется ещё послушать те бессвязные бредни про цикаду и Праматерь Песен, что извергал этот враг.
А враг вдруг протянул свободную руку и ухватил Шора за хвост. Не крепко, а робко, но Шор так обомлел, что не отстранился.
Лёгкие тёплые пальцы, не выпуская когтей, прошлись по каждому позвонку, без брезгливости, а как-то даже ласково.
— Шерсть не растёт, — констатировал Кот очевидное, и тут Шор внезапно сообразил, что тот и в самом деле очень плохо видит. Почти не видит. Этому Оделону, вероятно, приходилось больше пользоваться чутьём, нежели зрением. Неудивительно, что он очутился в Подземелье, следуя за светом Старшей Сестры!
Помешанный же Кот тем временем выпустил из ладони хвост Шора, вскинул руку и так же легко коснулся его ушей! Это было уже слишком, Шор гневно взвыл и отбросил наглую лапу, ткнув ему почти что в лицо свой арбалет:
— Это вот видел?!
Кот снова понял его буквально, подсунув свой чересчур любопытный розовый нос к самой арбалетной стреле, так что Шору пришлось торопливо отдёрнуть оружие. Того и гляди стрела нечаянно сорвётся.
Хотя, возможно, малахольного и вправду стоило пристрелить — из милосердия. Он был… как когда-то с грустью говорил жрец об одном из умерших в приюте сверстников Шора (а Шор подслушал), «испорченным генетическим материалом». Шор догадался, что означают эти горькие непонятные слова: умерший мальчишка был нежизнеспособен.
Но стоявший перед ним придурковатый Кот казался здоровым.
— Это же арбалет, — дрогнувшим голосом промямлил он. — Ты хочешь меня убить?
— Да! Нет! — рявкнул Шор и как-то сразу успокоился. Даже рукой махнул. Ясно было, что Оделон не намеревался его оскорбить, хватая за хвост и за уши. Он просто… просто ничего толком не мог разглядеть и проверял окружающей мир нюхом или на ощупь, вот и всё.
— А ты боишься смерти? — сурово спросил Шор и подбоченился, показывая, что уж он-то, лучший разведчик своего отряда, ничего не боится.
Вместо чёткого ответа Кот снова нараспев пробормотал:
— Стань, моё сердце, цикадой, чтобы истёк я песней, раненный над полями светом небесной бездны.
Это звучало очень странно, как почти всё, что он говорил. Но так красиво.
— Ты полоумный, — грубо рявкнул Шор после паузы, чтобы не показать своего замешательства. — Или, может быть, ты собираешься стать учеником жреца вашего Клана?
— Нет, что ты, — перепугался Оделон. — Я… я не гожусь в жрецы. Я… меня пытался взять в ученики один из наших младших жрецов, но он быстро от меня отказался. Он тоже сказал, что я просто полоумный, — грустно закончил он, пожав плечами.
Шор вдруг почувствовал какую-то острую неловкость и потребность возразить. Но это было бы совсем уж глупо.
А Оделон близоруко моргнул и предложил, доверчиво глядя на Шора:
— Пойдём наверх, и ты послушаешь, как стрекочет цикада.
И сам сжал запястье Шора своими тёплыми пальцами.
Шор только фыркнул, хотя у него почему-то защемило сердце. Ведь и правда, за всю свою не слишком длинную жизнь он ни разу не слышал этих самых цикад и вообще крайне редко выходил на поверхность из Подземелья. В этом не было особой нужды: Крысы питались в основном выловленной в подземных ручьях рыбой и прочей живностью вплоть до моллюсков, не брезговали любыми червями, кротами и землеройками, обитавшими в Подземелье, как не брезговали воровать припасы из складов у Котов и Псов.
Собственно, для обеспечения таких вот удачных грабежей, а вовсе не для открытых боевых столкновений и были натасканы отряды крысьего молодняка, к одному из которых принадлежал Шор.
Немного поразмыслив, он величаво кивнул и проговорил, стараясь не проявлять особой заинтересованности:
— Что ж, я, пожалуй, посмотрел бы на этих твоих цикад.
— Что ты, — мягко улыбнулся Кот. — Их невозможно разглядеть. Они только поют… очень громко.
— Ну это тебе не разглядеть, — проворчал Шор строптиво. — Я же не такой подслеповатый, как ты.
Сказав так, он тут же пожалел об этом. Ему почему-то не хотелось обижать этого малахольного Кота, почти котёнка. Какая глупость! Это же враг!
И вообще, тот вполне себе мог притвориться и слепым, и малахольным, лишь бы выманить Шора, лучшего бойца отряда разведчиков, из родного Подземелья наружу, чтобы другие Коты, подкарауливающие там, его убили. И, скорее всего, даже съели!
Шор почувствовал, как вдоль хребта у него пробегает холодок, снова вздыбливая шерсть. Но отступать он не любил, тем более что уже сказал своё слово: хочу, мол, на цикад взглянуть. Вот и придётся, если что не так пойдёт, смотреть на котовьи разбойничьи рожи. И на острые зубы, которыми Коты будут рвать его. Но пока что тонкие пальцы Оделона доверчиво сжимали его руку.
— А ты знаешь, куда идти, чтобы выбраться наружу? — озабоченно спросил тот.
— Само собой, — сердито отрезал Шор. — Ступай за мной… киска.
И они очень тихо и быстро направились вдоль берега подземного ручья к его устью. Вернее, это Шор продвигался тихо и быстро. Оделон же несколько раз громко шмыгнул носом, потом оступился и наконец почти что сорвался в воду, откуда Шор его и выхватил, зашипев ему в ухо почище любого Кота:
— Держись за меня крепче, растяпа!
— А я тебе не мешаю? — забеспокоился Оделон. — Я… немного неуклюжий, правда.
Немного, о Великая Праматерь! Шор только головой покачал. Он в жизни своей не видел такого неуклюжего Кота. Обычно все они были очень ловкими и быстрыми. И безжалостными. Но этот недоумок, что тихонько сопел позади него, шлёпая по воде и распугивая рыб и лягушек, был совершенно другим.
В нескольких шагах от них ручей вырывался наружу, с шумом обрушиваясь в озеро, раскинувшееся среди холмов. Здесь обычно и заканчивались любые маршруты разведчиков Крыс. Обойти свою часть Подземелья по периметру, ненадолго высунуться, чтобы понять, не ищет ли их вражеский отряд, и скорее уносить отсюда ноги — вот что всегда являлось их задачей.
Закинув за спину арбалет, Шор ловко подтянулся, вскарабкался на край глинистого обрыва над водопадом, устроился поудобнее и протянул руку Оделону со словами:
— Хватайся и держись крепко!
Тот предсказуемо запыхтел, топорща усы и боязливо глядя на обрушивавшиеся вниз потоки воды. Потом, после очередного сердитого понукания, покорно ухватился за руку Шора.
— Другую руку давай! — свистящим полушёпотом потребовал тот, а потом, поняв, что толку не будет, попросту схватил Оделона за шкирку и в несколько рывков вытащил наверх.
Они лежали на мягкой влажной траве, в лица им ласково светила Старшая Сестра. Оделон сперва мучительно кашлял, приходя в себя после крепкой хватки Шора, но потом медленно выпрямился и уселся на траве, прислушиваясь. Шор тоже насторожился. Но у водопада никого не было, кроме них двоих.
— Пойдём поближе к деревьям, — хрипло выдавил Оделон. — Здесь вода всё заглушает. Но она тоже очень красиво шумит, — мечтательно добавил он и тут же пробормотал себе под нос: — Нам ветер оставит эхо, плывущее вниз по рекам…
— Нет здесь никакого плывущего эха, — хмуро отрезал Шор и вскочил. — Пошли к твоим деревьям.
Там-то его наверняка и ждала засада Котов. Он вскинул было руку с арбалетом, но под удивлённым взглядом Оделона нехотя опустил, устыдившись. Пускай! Пускай его сейчас растерзают на части, но трусом он себя не покажет!
Оделон потянул его за руку, и оба они пошли вперёд по едва заметной тропке, ведущей прочь от водопада. Видно было, что этим путём до них уже много раз кто-то ходил. Возможно, Кошки за питьевой водой.
Наконец оба уселись прямо под деревом, упершись спинами в гладкий ствол. Листва на ветках над их головами шуршала призывно и таинственно. И пряно пахла.
Вообще кругом было столько незнакомых, но приятных запахов! Шор то и дело раздувал ноздри, втягивая их. Некоторые из них он не узнавал. Он раскрыл рот, чтобы это сказать, но Оделон вдруг приложил палец прямо к его губам и щекочуще прошептал в самое ухо:
— Тс-с! Сейчас ты услышишь цикад!
И отнял руку, прежде чем Шор успел отпрянуть. Тот возмущённо фыркнул, но тут же действительно притих. В листве над ними раздался негромкий робкий стрекот, потом это стрекотание стало нарастать и наконец перешло почти что в гром.
Изумлённый, Шор вопросительно глянул на Оделона. Тот кивнул, довольно улыбаясь.
— Ты говоришь, это кто-то вроде сверчков? — Шор нахмурился, припоминая. — Зачем они так орут?
Теперь он говорил свободно, понимая, что упоенные своими трелями цикады его не услышат.
— Они призывают свою любовь, — серьёзно ответил Кот. Настолько серьёзно, что Шор даже кашлянул, слегка смущённый. Он вдруг ясно представил себе, как Оделон сидит под этим деревом, мечтательно запрокинув голову вверх, к светлеющей Старшей Сестре, и бормочет под нос свои загадочные «сочинения» в ожидании какой-нибудь пушистой Кошечки.
— М-м,— промычал он, не зная, как лучше отреагировать, а Оделон действительно поднял лицо к зеленевшей на тёмном небосводе луне и нараспев проговорил:
— Луна закинула руки и дразнит ветер полночный своей оловянной грудью, бесстыдной и непорочной…
— Кхм… — снова поперхнулся Шор, лихорадочно раздумывая, что бы сказать, и вдруг брякнул: — А у тебя что, были… м-м… Кошки? Ну-у, я про то, ты любил Кошек?
Оделон захлопал глазами и опустил голову, искоса поглядывая на Шора:
— Э-э… пока нет. Я… э-э… не умею с ними. Они надо мной смеются.
«Немудрено», — чуть было не ляпнул Шор, но вовремя спохватился и вместо этого рассудительно проронил:
— А ты бы рассказывал им вот эти свои… которые сочиняешь. Думаю, они бы слушали. Им бы, наверно, даже нравилось.
— Ты думаешь? — встрепенулся Оделон, но тут же понурился: — Я… не рискну попробовать. Я их боюсь. Девушек то есть.
«Я могу пойти с тобой», — слава Великой Праматери, которая удержала Шора от этих совсем уж дурацких слов. Только представить себе, как он, боевой Крысак-разведчик, сидит в кустах, чтобы ободрить Кота! Кота, декламирующего нараспев свою белиберду млеющей Кошечке!
Нет. Не белиберду. На самом деле сердце у Шора так и замирало, когда он слушал то, что декламирует Оделон.
А тот вдруг посмотрел ему прямо в глаза и нерешительно спросил:
— Ну, а у тебя были… ну… э-э…
— Кошек не было, — принуждённо хмыкнул Шор. Ещё чего не хватало! — Крыски, конечно же, были.
— Я и не сомневался, — горячо заверил его Оделон.
— Но я никого не любил, — зачем-то признался Шор, и оба в смущении замолчали. Подобных разговоров Шор ни с кем и никогда раньше не вёл.
Семьи он лишился рано, все его родственники — мама, отец, старшие братья и сёстры — погибли от какой-то неизвестной жрецам болезни, и с тех пор его жизнь протекала сперва в сиротском приюте, а потом и в казарме. И эта жизнь не располагала к задушевным беседам. А те податливые Крыски, с которыми он спаривался иногда, были очарованы его репутацией храброго бойца и весёлого удальца, но то, что он думает и чувствует на самом деле, никого не волновало.
— Давай, расскажи ещё что-нибудь, — не то попросил, не то приказал Шор, глядя на Оделона. — Про луну, про цикаду. Или про реку. Хоть что-нибудь.
— Тебе нравится?! — потрясённо ахнул Оделон и откашлялся в явном замешательстве. На его лице загорелась счастливая улыбка. — О… я даже не знаю… Это никому никогда не было интересно. Ну вот, про луну ещё… — Он выпрямился, опираясь рукой на темнеющий ствол дерева: — Любовь моя, люби! И да не развяжешь вовек ты жгучий узел этой жажды под ветхим солнцем в небе опустелом!
Шор опять едва не закашлялся — так пылко и странно это прозвучало. Но тут же он, обмерев, услышал произнесённое почему-то на Всеобщем откуда-то из кустов позади них:
— Да это же наш полудурок! Стоит и разглагольствует сам с собою! Эй, Оделон, ты что, совсем ума лишился — шляешься здесь по ночам, когда повсюду шныряют Крысы?
Да уж, один разведчик Крыс тут точно был! Сердце больно ударилось в рёбра Шору. Он понял, что Коты его пока не заметили, слава Великой Праматери, и рефлекторно распластался на земле, почти слившись с нею. Даже верный арбалет ему бы сейчас не сильно помог — Котов было как минимум трое. Очевидно, обычные дозорные, проверяющие окрестности.
Что ж, если они его всё же заметят, он дорого продаст свою жизнь! Шор вскинул тревожный взгляд на Оделона — ему отчаянно не хотелось, чтобы тот стал свидетелем назревающей бойни или, чего доброго, попал под стрелу. В том, что Оделон его не выдаст, он почему-то не сомневался.
Даже не взглянув в сторону Шора, как тот опасался, Оделон пробормотал, обращаясь к появившимся из кустов трём силуэтам, показавшимся прильнувшему к земле Шору просто громадными:
— Я никому тут не мешаю.
Коты переглянулись и басовито захохотали. Были они в полной боевой амуниции, даже в надетых поверх курток защитных панцирях, с арбалетами в руках.
— Крысы и Псы разбираться не будут, мешаешь ты им или нет, — отсмеявшись, назидательно сказал один из патруля Котов, очевидно, их командир. — Придушат, как мышонка, ты и пикнуть не успеешь.
— Ух, да велика ли печаль, — насмешливо фыркнул второй Кот, пониже ростом, и Шор ощутил прилив ярости.
Как они смели оскорблять своего сородича! Да ещё такого, как Оделон! Тот был куда умнее, добрее и благороднее всех этих недоумков, вместе взятых. Ну, растяпа, и что с того? Шор тоже не сразу выучился всем боевым приёмам. Но в родном клане, похоже, Оделона считали и вовсе никчемным.
— Тогда я тут останусь, — решительно заявил тот. — Мне очень хорошо сочиняется в этом месте, и если вы не станете мне мешать, буду очень признателен.
Да уж, Шор явно недооценивал этого худосочного котёнка — тот независимо выпрямился, бесстрашно глядя в глаза подошедшим громилам.
«Если кто-то из них сейчас начнёт его бить, точно получит стрелу в бок», — мрачно решил Шор. Ему было плевать, что сам он тогда из этой неравной схватки живым не выйдет. Он затаил дыхание.
Троица меж тем переглянулась, и старший с нарочитой небрежностью пожал крутыми плечищами:
— Ну и хрен с тобой, хочешь стать добычей для Крыс — мы мешать не будем.
Расхохотавшись, они преспокойно зашагали назад по тропинке туда, откуда пришли. Как сообразил Шор, она вела к ближайшему поселению Котов на окраине Города. Там как раз находился склад, однажды ограбленный его отрядом.
Когда последние отголоски шагов и разговоров патрульных затихли среди зарослей ежевики, Шор медленно поднялся с земли. Сырой песок забился под куртку, и он машинально отряхнулся.
Оделон озабоченно топтался поодаль, видимо не решаясь подойти ближе. Наверное, он думал, что выдаст этим Шора. Слишком деликатным был этот парнишка, вот что. И правда не очень-то приспособленным к жизни в жестоком мире. Он не умел нападать, лишь защищался, как мог. И у него были только его дурацкие, его чудесные бредни, которые он сочинял.
При мысли об этом Шор гневно сжал кулаки. Даже в собственном клане никто не мог и не хотел защищать Оделона. Никто не понимал, насколько особенным, редким и ценным тот был.
— Слушай, — порывисто выпалил Шор, не давая самому себе опомниться. — У тебя вообще есть родные? Кто заботится о тебе, ждёт тебя? Ну там, у тебя в Городе, где ты живёшь?
Озадаченно моргая, Оделон помотал головой и хрипло вымолвил:
— Н-нет. Никто. Я сирота. Живу при Храме Праматери. Ну… я уже говорил, что сперва жрецы хотели взять меня в ученики, но потом поняли, что я на это не гожусь. Но не выгнали. Я переписываю для них рукописи. За это меня кормят и дали тёплый угол. Они добрые, — подумав, добавил он и выжидательно посмотрел на Шора. — А почему ты спрашиваешь?
— У меня вот тоже никого нет, — выпалил Шор, по-прежнему не желая слушать воплей внутреннего голоса , уверявшего, что он точно так же тронулся рассудком, как этот малахольный Кошак. Того и гляди он сам начнёт завывать нелепые вирши, запрокинув голову к луне! — Никто и ничто меня здесь не держит. Может, мы вдвоём отправимся в путешествие? Вниз по реке, к морю, — он махнул рукой себе за спину.
Глаза у Оделона так и загорелись.
— Что? Путешествие? Ты не шутишь? — восторженно выдохнул он. — О Великая Праматерь!! Это она послала мне тебя! — Он энергично закивал, сияя при этом как начищенный грош или как луна в небе над ними. — Я мечтал об этом! Знаешь, как я мечтал! Уйти прочь и посмотреть мир!
Он вдруг кинулся к Шору и обхватил его худыми руками, приникнув всем телом и положив голову ему на плечо.
Шор и оторопел, и был странно тронут таким жестом. Но, постояв пару мгновений, он мягко оттолкнул этого порывистого дурачка.
— Только ты будешь мне во всём подчиняться и не спорить, — сурово сказал он, и Оделон снова яростно закивал:
— Конечно! Конечно! Но… послушай… — он запнулся и нерешительно продолжал, уставившись на Шора в упор: — Ведь это опасно. Ты и вправду хочешь всё бросить? Мы будем совсем одни в этих лесах, — он описал рукою круг, — а я умею так мало. Боюсь, я буду тебе только обузой.
Он заметно сник и втянул голову в плечи, а Шор усмехнулся:
— Можешь мне поверить, я сумею защититься сам и защитить тебя. — Он хотел похвастаться, что является лучшим бойцом в своём отряде, но не стал. В конце-то концов, он тоже больше ничего не умел, кроме как нападать, убивать, грабить и быстро уносить ноги, пока не поймали. Вот тоже умения! Перед тем волшебным даром, которым Великая Праматерь наделила стоящего перед ним парнишку, ничто не имело значения.
Но он, конечно же, не будет говорить про это Оделону, чтобы тот не зазнавался и слушался его получше. Шор уже понял, что Кошак мог стать непреклонным, когда осознавал свою правоту.
— Ты хочешь забрать из Города какие-нибудь свои вещи? — напрямик спросил Шор. — Осталось ли там у тебя что-то, что тебе дорого?
Оделон подумал и отрицательно покачал головой:
— Только та рукопись, которую я сейчас переписываю. — Он ещё подумал и закончил: — Но я всё равно не имею права её забирать, она ведь принадлежит жрецам и Клану.
У самого Шора тоже не было ничего, кроме находившегося при нём арбалета. Слава Великой Праматери!
— Тогда мы отправляемся прямо сейчас, — твёрдо заявил он, и Оделон запрыгал от радости, мотая полосатым хвостом, в точности как котёнок. Шор снисходительно усмехнулся, глядя на него.
Им в спины дул лёгкий ветерок, а Старшая Сестра ласково светила сверху. Шор шёл и слушал, как Оделон задумчиво бормочет:
— Хотела бы песня светом стать, её насквозь в темноте пронизали нити из фосфора и луны. Что хочется свету, он знает едва ли, с собою встречается он и к себе возвращается из опаловой дали…
Шор слушал его… слушал… и был счастлив.
Весь огромный мир разворачивался перед ними.
@темы: фики, ФБ-22, фантастика
Автор: sillvercat для fandom Orcs 2022
Бета: Xenya-m
Канон: ориджинал
Размер: мини, 2516 слов
Пейринг/Персонажи: Ярк/Тарувиэль, Фарлиен, другие разведчики-эльфы
Категория: гет
Жанр: фэнтези, военная драма, приключения, юмор, PWP
Рейтинг: R
Краткое содержание: Тарувиэль прекрасна, как звёздный свет... и командует взводом разведчиков-эльфов, которым приказывает взять в плен оскорбившего её юного орка.
Примечания: написано по заявке о межрасовом взаимодействии)
Предупреждение: AU, насилие, немного крови
Ссылка: тут.

Тарувиэль, командир взвода эльфийских разведчиков, сидела в окружении своих ребят перед визором и сосредоточенно чистила ручной ПМ, предварительно его разобрав. ПМ — пистоль Мандоса — был пушкой довольно-таки устаревшего образца, но Тарувиэль к нему привыкла, он прыгал к ней в ладонь по первой надобности, будто сам собою. Одним глазом она лениво косилась на экран визора, где кривлялась какая-то безголосая певичка в блёстках, непонятной расы и практически безо всего. Парни вокруг одобрительно хмыкали, не позволяя себе лишнего, во-первых, при командире, а во-вторых, не орки же какие-нибудь, прости Эру, а представители высшей расы, Дивного Народа. «А у меня сиськи лучше», — подумала Тарувиэль, пряча усмешку.
— Разреши, командир? — взвешивая в ладони пульт от визора, вдруг осведомился сержант Фарлиен, её правая рука, разведчик от Эру. Никто другой не мог лучше него просочиться сквозь вражеские позиции к командному пункту противника, чтобы выкрасть оттуда какого-нибудь вышедшего до ветру незадачливого штабного. Да, в разведке ему не было равных, кроме самой Тарувиэль, потому она и позволяла ему иногда совершать недозволенное: закатить маленькую тихую пирушку по случаю дня рождения друга или, как сейчас, прощёлкать каналы до запрещённых Высшими Силами вражьих передач.
Тарувиэль хмуро сдвинула брови.
— Ну интересно же, чего они там врут, — невинно пожал плечами Фарлиен в ответ на её безмолвное неодобрение.
Тарувиэль ещё немного помедлила и милостиво кивнула, вновь разрешая недозволенное. В конце концов, ей тоже было интересно.
На вражьих каналах, как оказалось, царила такая же белиберда. Кривлялась другая непонятной расы безголосая и безгрудая певичка.
— А может, певец, Эру их разберёт, — Тарувиэль пробормотала этот вслух под хохоток ребят и уже собиралась приказать Фарлиену выключить белиберду от греха, когда он перещёлкнул очередной канал и на экране появилось название «Прямой эфир», а вслед за этим — молодящаяся орчиха в красном комбезе, совавшая свой микрофон прямо в хмурые рожи каких-то громил в броне, с кокетливым придыханием вопрошая на Всеобщем:
— Но разве мы, орчанки, не способны встать с оружием в руках рядом с нашими мужчинами?
Вопрос для неё был явно риторическим, но на рожах громил тем не менее читался предсказуемый ответ типа «ты только на одно способна, дорогуша». Тарувиэль в этом была с ними полностью солидарна.
— Наши женщины предназначены для другого, — дипломатично, но непреклонно отрубил наконец самый юный из всех, переглянувшись с товарищами. Как и они, он был смуглым, рослым и кудлатым до безобразия. О Эру, у Тёмной Армии испокон веку не было даже смутных представлений о санитарии и гигиене. Для другого у него предназначены женщины, видите ли. Несчастные самки без капли мозгов. Отвратительно!
— Но в рядах наших противников успешно сражаются эльфийки, — не отступала «дорогуша». — Например, печально известная лейтенант Тарувиэль, командующая разведчиками.
Ого!
Тарувиэль вся подобралась под мгновенно обратившимися к ней взглядами остальных ребят. Кто-то из них коротко присвистнул, не сдержавшись, но вообще все хранили гробовое молчание, прикинувшись глухонемыми. Они знали: сболтнёшь лишку — командир вполне может язык откромсать. Таковская. Прецеденты имелись.
Молодой орчонок на экране визора, понятное дело, этого не знал, потому и сказал, наклонив вперёд лобастую башку, будто бычок, изготовившийся боднуть соперника:
— Какая это женщина? Это же змея. Только того и заслуживает, чтобы хребет её поганый переломить, вот и всё.
Все вокруг Тарувиэль, казалось, перестали дышать, а спёртый воздух сгустился до состояния готовой к немедленному взрыву горючей смеси. Фарлиен поспешно нажал на кнопку пульта и даже спрятал его за спину. Он на Тарувиэль не смотрел, уставился вниз, явно проклиная тот миг, когда ему вздумалось полюбопытствовать, что там врут противники.
Вот и полюбопытствовал.
Тарувиэль коротко выдохнула и негромко бросила, деловито начав сборку пистоля:
— Фарли.
— Слушаю, командир, — немедля отозвался тот.
— Выясни, где найти этого маленького гадёныша, и втихаря доставь его сюда. Давно я не развлекалась, — добавила она после паузы.
Мёртвая тишина наконец взорвалась одобрительным хмыканьем и присвистыванием. Тарувиэль могла бы и сама отправиться за поганцем-орчонком, но слишком много чести было бы для него. Хватит и того, что он умрёт от её руки. Сдохнет, как падаль.
Фарлиен усмехнулся и заверил:
— Сделаем, командир. Нынче же ночью.
Ярк, сын Шарса, очнулся с гудящей тяжёлой головой в какой-то яме, скрученный по рукам и ногам, босой и в одних подштанниках. Вверху, над стенками ямы, равнодушно сияло звёздное небо, которое медленно начинало светлеть. Ярк ошеломлённо повёл плечами, потом попытался приподняться и зашипел от боли в жестоко заломленных за спину локтях.
Какого рожна стряслось-то?
Всё, что он запомнил, это как после хорошей баньки он натягивает исподнее, оставшись в предбаннике последним — остальные не стали ждать его и потопали в казарму.
Самое резонное и стрёмное, что Ярк мог предположить, — его подрезала и утащила в своё расположение эльфийская разведка. Но на кой он им сдался, эльфам-то? Он ведь дослужился только до младшего сержанта. Прикончили бы сразу, да и всё. Нет, маялись, пёрли на горбу через боевые позиции, а ведь Ярк был не лёгонький. Для чего?
Он сразу понял, для чего, когда увидел заглянувшую в яму женщину. Среди россыпи созвездий её лицо казалось таким же равнодушно-холодным и прекрасным, как ледяной звёздный блеск. Светлый ёжик коротко остриженных волос, высокие скулы, надменно сощуренные глаза и плотно сжатый твёрдый рот.
Тарувиэль, командирша разведвзвода.
Пока Ярк ошеломлённо таращился на неё, она разлепила губы и словно выплюнула:
— Наверх его!
«Пора тебе помолиться, Ярк, сын Шарса, — отрешённо подумал он, пока другой эльф, кошкой спрыгнув в яму, набрасывал на его беспомощное тело новый виток петли, чтобы остальные могли вытянуть пленника на край. — Помолиться о том, чтобы твоя смерть была быстрой».
Но он уже знал, что такой она не будет.
Тарувиэль совершенно неподвижно застыла перед ним, тонкая, будто клинок, высокая, почти одного роста с ним, но куда более лёгкая. В её правой руке сверкало лезвие слегка изогнутого, длиной в локоть, клинка.
Значит, не левша.
— Ты, грязный орчонок, знаешь ли, что ты здесь делаешь? — прозвенел её негромкий голос.
Ярк откашлялся и сплюнул в песок. Его только что грубо вздёрнули на ноги, и он резонно ответил:
— Стою. И я не грязный, я успел помыться в бане.
По толпе окружавших их разведчиков — было их около двух десятков — прокатился невнятный шумок, похожий на сдавленный смех, и Тарувиэль сощурила глаза. Были они у неё какого-то странного цвета — словно серый лёд.
— Для чего ты здесь… стоишь? — процедила она, и Ярк так же честно ответил:
— Для того, чтобы тебе было удобнее меня прикончить.
— Правильно, — одобрила она, чуть переступив с ноги на ногу. Ноги эти были стройные и длинные, словно у молодой кобылицы. Сколько ей на самом деле лет — вот что вдруг стало интересно Ярку.
— Потому что ты залупилась, когда я во всеуслышание назвал тебя змеёй, — хладнокровно добавил он. — Но я хоть сейчас могу это повторить.
Вытащивший Ярка из ямы эльф, стоявший рядом, пребольно ткнул его кулаком в бок, и Ярк едва сохранил равновесие.
— Не смей его трогать, Фарлиен, — теперь ледяной колкий взгляд Тарувиэль обратился на эльфа, и тот отступил на шаг. — Он мой.
Орчонок оказался точно таким, как на экране визора — высокий, крепкий, с копной чёрных, как сажа, спутанных волос, падавших ему на спину и широкие плечи, почти голый. Его смуглое литое тело было то там, то сям помечено татуировками и рубцами, застарелыми и свежими. И он не боялся. Стоял и дерзил, прямо глядя на Тарувиэль тёмными раскосыми глазами. Она уже предвкушала, как заставит его визжать и умолять — не о пощаде, но о смерти.
С такими было куда интереснее, чем с теми, кто, едва очухавшись, принимался скулить и причитать, обещать, что родня заплатит выкуп… и Эру ведает, что ещё.
Этот тоже вдруг опустил ресницы и что-то зашептал себе под нос, быстрое и напевное. Тарувиэль против воли прислушалась — не Всеобщий, а орочье дикое наречие.
— Молишься своим божкам, орчонок? — насмешливо осведомилась она.
Он умолк и поднял на неё глаза.
— Великой Матери молюсь, — ответил он просто. — Тебе не понять, вы ведь давно забыли своих матерей.
Тарувиэль скрипнула зубами. Почему этот маленький стервец так раздражал её? Потому что он говорил искренне, вдруг поняла она, вот почему. Он не дразнил её намеренно, не старался взбесить, он действительно так думал. И говорил, что думал.
Поганец.
— Развяжите его, — приказала она. Фарлиен немедля выполнил этот приказ, потянув за хитроумно вывязанные узлы, и тут же предусмотрительно отскочил. Орк принялся разминать руки и ноги, восстанавливая нарушенное кровообращение. Потом усмехнулся:
— Тогда, может, и оружие дадите?
— Размечтался, — отрезала Тарувиэль, раздувая ноздри. — Просто хочу поиграть с тобой.
Его запёкшиеся губы тронула почти мечтательная улыбка:
— Я бы с тобой в другую игру поиграл.
— Заткнись, — процедила Тарувиэль. — Не боишься смерти, что ли, орчонок?
— Нет, — чуть подумав, так же честно ответил он. — Чего её бояться? Смерти же нет.
— Это для нас её нет, — Тарувиэль надменно вскинула голову, слегка покачивая в руке идеально сбалансированный клинок. — А вы — падаль, добыча ворон.
— Но это же просто тело, — убеждённо сказал он, разводя руками и зачем-то оглядывая себя, своё собственное тело, мускулистое и крепкое. — А вы — нежить. Сколько тебе лет? — он посмотрел прямо на онемевшую Тарувиэль сквозь ресницы. — Пятьсот или больше? Старуха.
Кровь хлынула ей в лицо, понесла по жилам редкое удовольствие — ярость. Он достал её больнее, чем мог достать клинком, и она в почти незаметном для глаза пируэте нанесла ему первый удар, пропоров предплечье. Он почти успел уклониться — почти, он был хорошим бойцом, этот мальчишка, но клинок Тарувиэль — продолжение её руки — жалил и жалил его.
От очередного удара он, впрочем, увернулся со словами:
— Что ж, попляшем! — И вдруг загорланил, быстро оглядевшись: — Не смотрите на меня, глазья поломаете! Я не с вашего села, вы меня не знаете!
«Гадёныш», — подумала она почти восхищённо, но ярость вскипела в ней с новой силой. Он смеялся над ней. Да как он посмел!
Через полчаса такой пляски тело орчонка было сплошь расчерчено струйками крови и пота, но дыхание всё ещё оставалось ровным, а реакция — молниеносной. Он отклонялся примерно от каждого третьего её выпада. Зрители вокруг — её бойцы — свистели и рукоплескали им обоим.
Отскочив от пленника, Тарувиэль опустила руку с клинком. Это была отличная тренировка, она не возражала бы оставить орчонка здесь, в лагере, чтобы притравливать на него новичков, как охотники притравливают гончих на пойманного в лесу медведя.
— Что, устал? — почти ласково спросила она, и он повёл окровавленными плечами:
— Есть немного.
— Ты шустрый, — снисходительно похвалила она, выравнивая собственное дыхание. — Я ещё не встречала таких. Твой отец, случайно, не эльф, ненароком обрюхативший твою мамашу-орчиху?
Он сморщил нос:
— Он был кузнецом, мой отец, его звали Шарс. Вы не способны никого обрюхатить, ваше семя не прорастает. Взгляни на себя, эльфийка, ты пустоцвет. Твоё лоно иссохло, как пустыня.
Вскрикнув высоким голосом, она вновь ринулась на него, как кобра, уже в своём смертоносном полёте осознавая, что совершает роковую ошибку. Его израненное тело тоже взметнулось в воздух, обрывая её пируэт, но он был гораздо тяжелее неё, и у Тарувиэль перехватило дух, будто от удара о скалу.
Они оба грохнулись оземь, и её на миг словно парализовало, тело подвело её, клинок звякнул о камень, вывалившись из разжавшихся пальцев. А его железные пальцы сомкнулись у неё на горле, и Тарувиэль увидела прямо перед собой его глаза — темнее бури, но с золотыми искрами на дне.
«Змея… Только того и заслуживает, чтобы хребет её поганый переломить, вот и всё...» — отрешённо вспомнила она, глядя в эти глаза.
Эльфы не умирали своей смертью, но и бессмертными не были.
Но он так и не убил её, хотя она ожидала услышать хруст собственных позвонков. Его пальцы медленно разжались, выпуская её, а навалившееся сверху тело дёрнулось под ударом стрелы, вонзившейся ему в бок. Ещё и ещё раз.
Вот и всё.
— Не смейте! — изо всех сил закричала Тарувиэль, надрывая саднившее горло. — Он мой!
Ярк кое-как приоткрыл распухшие веки. Болело всё, каждая жилка и косточка. Но, к своему удивлению, он ещё дышал. Осторожно подняв руку, он коснулся того бока, куда под рёбра вошла первая стрела. Под пальцами горел здоровенный рубец, взбугрившаяся плоть.
А вокруг Ярка была пустыня. Ночная пустыня, отдававшая песку дневной жар. В небе висел тонкий серпик народившегося месяца, окружённый россыпью звёзд.
Опираясь локтями на песок, Ярк медленно сел. Да, он был жив. Даже не ранен. Кровь больше не текла из многочисленных порезов, нанесённых Тарувиэль. Они зажили. И куда более тяжёлые раны от стрел её бойцов успели зарубцеваться.
— Что за… — ошеломлённо прохрипел он и потряс головой. — Что…
Он оборвал сам себя, поняв, что в этой пустыне не один.
Высокая тонкая фигура, закутанная в тёмный плащ с головы до пят, приближалась к нему легко и бесшумно, будто призрак. Потом она откинула с головы капюшон, и Ярк не поверил своим глазам, узнав Тарувиэль.
Последним, что он помнил, был её надсадный отчаянный вопль:
— Он мой!
Ярк снова потряс головой.
— Ну что ты дёргаешься, орчонок, — прозвучал над ним её насмешливый и досадливый голос. — Смерти же нет, ты сам сказал. И для нашей магии нет препон. Ну или почти нет, — неохотно поправилась она. — Но это не твой случай. Подумаешь, три дырки в боку, такие мелочи. Вылечить легко. Вот если бы ты мне шею сломал, как обещал… Но ты не сломал. Почему? — она вдруг присела на песок, требовательно заглядывая Ярку в лицо. — Почему?
— Потому, — огрызнулся он, строптиво скривившись и пытаясь отодвинуться. Клятая змея, теперь он был обязан ей жизнью! Но она ждала ответа, и он неохотно процедил: — Ты красивая.
Её странные ледяные глаза вдруг торжествующе сверкнули, из складок плаща вылетела твёрдая рука и вцепилась Ярку в волосы:
— Ты говорил, я старуха!
— Шутил, — поспешно выпалил Ярк, начиная улыбаться. — Я это… вообще шутник. По жизни. Эй, ты чего?
— С-стервец, — прошипела Тарувиэль, и плащ тёмным озерцом стёк с её плеч на песок. — С-скотина…
Под плащом на ней ничего не было. Белое тело почти ослепило Ярка — так, что ему захотелось зажмуриться, но не хватало сил. Он как зачарованный смотрел на её дерзко торчащие острые груди, на впалый живот с ямкой пупка и плавно круглящиеся бёдра.
— Значит, у меня лоно иссохло, как пустыня? — продолжала грозно шипеть она, наваливаясь на него, горячая, будто печка. — Грязный орчонок! Я тебе сейчас покажу, как оно иссохло.
— Я чистый, — прерывающимся от смеха голосом возразил Ярк, не пытаясь, впрочем, отстраниться, но тут её цепкие пальцы ухватили его за самое дорогое. — Ох! Осторожнее, звёздочка моя, ты его сломаешь, и никакая магия не поможет! Ох! У меня же нету запасного!
— З-заткнис-сь! — процедила Тарувиэль, наклоняя голову и властно забирая в рот его естество — так что он действительно заткнулся, зажмурился и приготовился теперь к уже неминуемой лютой кончине, а она не отрывалась от него, пока не высосала досуха. И удовлетворённо мурлыкнула, выпуская его наконец из своего жадного рта и откатываясь в сторону.
Ярк всё ещё хватал ртом воздух, когда у него надо головой прозвучало резкое, как удар хлыста:
— Чего ты разлёгся, орк?
— Я умер, — пожаловался тот, не открывая глаз. — И меня зовут Ярк. Ярк, сын Шарса.
— Мне нет дела до того, как там тебя зовут, — гневно фыркнула Тарувиэль, хватая его за руку и с силой притягивая его ладонь к низу своего шелковистого влажного живота. — Твоя очередь.
Её лоно вовсе не иссохло, о нет. Оно было тугим и жарким, таким жарким, что Ярк горел в нём, исходя стонами и рычанием, — и он не выпустил Тарувиэль из рук, пока дважды не залил в неё своё семя. А она беспрерывно оглашала пустыню своими криками — торжествующими воплями течной кошки.
Наконец она отодвинулась, всё ещё тяжело дыша — так она не дышала даже во время давешней смертоносной пляски вокруг него, — встала и подобрала с песка свой плащ, выдернув угол из-под спины Ярка.
— Твои тебя найдут, — заявила она, даже не оборачиваясь, и он ловко ухватил её за полу плаща. — Отвяжись! — гневно сверкнула она глазами через плечо. — Что тебе опять надо?
— Хотел ещё раз увидеть твоё лицо, — кротко отозвался он.
— Пош-шёл ты… Ярк, сын Ш-шарса, — был ответ.
Через три месяца Тарувиэль пришлось уйти из армии, а ещё через полгода она благополучно разрешилась от бремени. Мальчишкой, горластым, крепким, чернявым и смуглым.
Ортисом, сыном Ярка.
«Он мой!»
Название: Гнездо
Автор: fsillvercat для andom Americas 2022
Бета: Xenya-m
Канон: Кен Кизи «Пролетая над гнездом кукушки», одноименный фильм М. Формана, телесериал «Чёрное зеркало»
Размер: миди, 6897 слов
Персонажи: Патрик, Вождь, другие пациенты, персонал лечебницы
Категория: джен, преслэш
Жанр: кроссовер, AU, драма, фантастика, броманс
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: В частной психиатрической лечебнице для несовершеннолетних появляется бунтарь по имени Патрик, его соседом по палате оказывается индейский подросток, которого все зовут Вождь...
Примечание: время действия — недалекое будущее
Автор написал эту историю под впечатлением от мини команды Америк 2021 года «Эксперимент», автор Анжелика-Анна
Предупреждения: насилие, принуждение, обсценая лексика, сленг, местами стилизация под поток сознания, спойлер!ХЭ
Ссылка:: тут

Кто из дому,
Кто в дом,
Кто над кукушкиным гнездом.
(Детская считалка)
«Я так устал, какого хера, Боже?!»
Рик с размаху всадил колун в валявшийся рядом берёзовый чурбачок и пошёл к дому, машинально обтирая ладони о свои рабочие штаны. Поленья пускай сестрицын муж собирает и складывает аккуратненько, как всегда требует от Рика.
Слишком многого они от него хотят. Мать их, двадцать первый век, а он тут дрова колет на растопку котла! И как можно было доверить такому девианту, как он, топор, ведь он запросто зарубит тут всех, начиная с кур, и глазом не моргнёт.
Рик мрачно ухмыльнулся. Как же, трудотерапия, полезно, в кровь попадает дофамин и всё такое прочее. Он так же машинально пригладил растрёпанные тёмно-русые волосы. Он был бы совсем не против того, чтобы ему в кровь попало что-нибудь покруче дофамина, выработанного разделкой чурбаков на поленья, но какое там. Приходилось терпеть. Он сплюнул в пыль.
— Рики, — тут же раздался резкий голос сестрицы Анны, возникшей на крыльце, как по волшебству. — Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты так не делал!
— Как? — лениво осведомился он и снова цвикнул слюной в пыль. Ему нравилось дразнить свою старшую сводную грымзу-сестру. От этого хоть немного легчало на душе.
— Зайди в кухню, — помедлив, сказала Анна. Она пропустила мимо ушей провокационный вопрос и даже не разразилась монологом на тему его вопиющего поведения с привлечением цитат из писания. — Зайди, я напекла коричного печенья.
Час от часу не легче, что-то в лесу сдохло. Рик потянул воздух носом: в самом деле, из кухни пахло сладко и приятно. Чудеса!
Им что-то от него нужно. Следовало держать ухо востро. Но, пока Анна начнёт свои с ним этические манипуляции, можно нажраться печенья от пуза.
Рик довольно хмыкнул и взбежал на крыльцо. Из гаража, где муженёк Анны Дерек устроил мастерскую, доносились удары молотка по железу. Рик невольно поморщился — он ненавидел резкие звуки. Он плотно прикрыл за собой дверь.
В кухне на стенах повсюду висели библейские изречения. Бог правду видит, да нескоро скажет типа. И рядом огромный плоский телик на полстены. Но в кресло-качалку перед ним нельзя усаживаться, ни-ни. Это кресло Дерека. Хрен с ним, не больно-то и хотелось.
Рик плюхнулся на табурет, и Анна немедленно с укором на него воззрилась. А, да. Руки. Он поднялся и послушно поплёлся в ванную. Всё тело ломило. Он бы с удовольствием разделся и залез под горячий душ прямо сейчас, но нет. Всё по распорядку. Мыться перед сном. Сначала — ужин. Но печенье с какао перед ужином — тоже не по распорядку, тоже что-то из ряда вон. Ладно, он послушает.
Он сразу же набил полный рот, когда вернулся, не обращая внимания на брезгливую гримасу Анны. Он прекрасно знал, какие чувства вызывает у сводной сестрицы, вынужденной заботиться о нём. Если бы он не был таким бесчувственным чурбаном, как она его называла, он бы посочувствовал ей. А, да. Не бесчувственный чурбан. Отсутствие эмпатии на грани психопатии — вот как это называлось.
Анна встала напротив него, держась за изогнутую спинку стула, и сразу, без предисловий, апелляции к Писанию или детским воспоминаниям (которых почти и не было, кстати), начала:
— Рики, чтобы ты без дела не болтался, мы хотим определить тебя на трёхмесячный курс в экспериментальном учреждении для девиантных подростков. Называется «Гнездо». Это частное заведение, и оно…
— Гнездо?! Гнездо, точно? — прыснул Рик, едва не поперхнувшись печеньем. Ты не шутишь? Что это за хренотень такая?
Сестра и её муженёк всё время стремились впихнуть его то туда, то сюда, под крыло душевправляющей системы, и иногда это им удавалось. Он ведь был недееспособным в глазах закона. Недееспособный с диагнозом. Если бы мать с бабкой не умерли так рано, не оставили его на попечении Анны, возможно, и диагноза бы не было. Но Анна и Дерек сразу сказали, что он странный, какой-то не такой. За пять лет с ними он стал ещё более не таким и сам это признавал.
Так что с новым специализированным заведением — с «Гнездом», господи-боже-ты-мой! — ему оставалось только смириться.
Анна что-то возмущённо кудахтала, протестуя против его выпада, расписывала достоинства своего нового приюта для умалишённых, но Рик её уже не слушал. Он демонстративно развернулся к телевизору, продолжая наворачивать печенье за обе щеки. Что-что, а готовить Анна умела, этого было не отнять. Следовало нажраться получше, прежде чем его посадят на больничную баланду.
И ещё придумать себе парочку новых воображаемых друзей. Навряд ли в этом «Гнезде» у него найдутся настоящие.
Солнце-лампочка горит над головой всегда, а солнце-Ви за окном встаёт и садится, встаёт и садится, как я, ему это нетрудно, а мне иногда бывает просто невыносимо вставать из койки и садиться на стул, тогда я остаюсь лежать в постели, натянув на голову колючее одеяло, чтобы избавиться от всепроникающего света солнца-лампочки. Одеяло воняет дыханием тех, кто уже лежал на этой койке, хотя нас уверяют, что лечебница эта новая; ну, значит, одеяла старые, вывезенные откуда-то ещё, собранные из всех психушек этого штата.
Когда я вот так лежу в колючем душном полумраке, то вспоминаю, что я Мато — медведь, я в тепле и покое своей берлоги, которую сам вырыл под выворотнем — корневищами вековой сосны, сваленной ураганом. Я рыл усыпанную хвоей землю своими изогнутыми когтями, я стаскивал внутрь сухие листья и хворост для подстилки, я старался есть как можно больше, чтобы поднакопить жиру под шкурой. Годится всё: жуки, личинки, черви, мыши, лягушки, которые тоже сейчас готовятся к зимней спячке, но их ещё можно отловить в заболоченных овражках. Я и ловлю, зачерпывая воду когтями, и грязные струйки бегут меж ними. Я доволен, я спокоен, мне хватит сил до весны, я буду спать, свернувшись в бурый неопрятный клубок, весь в сухих листьях, прикрыв нос лапой с чёрными когтями, и никто, никто в целом свете меня не потревожит…
Но мне никогда не давали остаться Мато-медведем в своей берлоге. Прислужники Старшей Медсестры каждое утро врывались, стаскивая меня с койки, чтобы утащить в душевую, и из моего горла вырывалось рычание, когда они сдёргивали с меня зелёную пижаму и заталкивали под острые струи душа, колошматящего меня по голове.
Старшая Медсестра почти всегда заглядывала в душевую, привлечённая моим рыком, и говорила:
— Опять?
Она печально улыбалась и качала белокурой причёской, очень красиво и аккуратно уложенной, волосок к волоску, завиток к завитку. Она бы была даже красивой, не будь такой оплывшей, а её рот напоминал кроваво-красную разверстую рану.
Я боюсь её, и мне не стыдно в этом признаться, здесь все боятся её, хотя я Мато, медведь, и я должен быть храбрым, я и есть храбрый.
Когда-нибудь я убегу отсюда очень быстро. Но для того, чтобы это сделать, для того, чтобы меня выпустили, я должен перестать быть Мато-медведем.
Рик лежал на своей койке в двухместной палате. Старшая медсестра мисс Рейчел, приторно улыбаясь, просила называть это место домом, а палату — спальней. Рик смолчал. У этой мисс Рейчел были глаза-сосульки с крошечными точками зрачков, губы — накачаны силиконом и ярко накрашены, как у проституток, голосующих вдоль дорог и пытающихся подсесть в проезжающую машину.
Мысли о проститутках помогали отвлечься от мыслей о поганом месте, куда он попал. Куда его привезли сегодня утром сестрица Анна и её муженёк, так же приторно улыбавшиеся, как и мисс Рейчел.
«Гнездо».
Какого хер, Господи, за что?!
Все они тут нежно улыбались ему, а глаза — злые. Темнокожие санитары в зелёных робах, двигавшиеся нарочито плавно. Эта гадюка мисс Рейчел. Доктор-псих, принимавший его в своём кабинете, увешанном дипломами и благодарственными письмами в золочёных рамочках.
А едва только сестрица Анна с Дереком отчалили и он уселся на стул, как случилось это. Плавно двигавшееся санитары наклонились к нему, словно хотели поцеловать или укусить, и крепко прижали его руки к бокам. А док Стиви, так, кажется, звали психа, подкрался сзади и всадил Рику в шею иглу. Потом выдернул шприц и долго стоял, странно усмехаясь — и остальные тоже стояли и глазели на то, как Рик приходит в себя. Да он и не отрубался вовсе, просто сознание на несколько минут замутилось. Но он всё видел — и как стоят санитары-верзилы, будто зелёные столбы, а между ними — старшая медсестра и док с приклеенными улыбками на благостных лицах, похожих на маски. Маска раз и маска два.
— Теперь ты один из наших птенцов, — ласково проговорила мисс Рейчел.
А потом он так же, на раз-два, очутился на койке в «спальне», и всё тот же мелодичный голос объявил над его головой, что наступает время послеобеденного отдыха и выходить в коридор запрещено.
Может, ему всё это просто померещилось? Ведь он же ненормальный. Или же то, чем его накачали, вызвало такие глюки.
Пальцами он нащупывал на своей шее какую-то блямбу — будто бы шишку или кнопку прямо под кожей. Что это могло быть?
На соседней койке калачиком свернулось чьё-то большое тело.
— Эй, ты! — хрипло позвал Рик, приподнимаясь на локте. Белые пластиковые жалюзи на окне были опущены, но на потолке тускло горела лампа, и в этом тусклом свете видно было, что сосед его не шевелится. — Ты вообще там как, живой?
В ответ не раздалось ни звука.
Да и хрен с ним, решил Рик и снова беспокойно ощупал шею. Он понятия не имел, что ему такое вкатили, но, если разобраться, без его согласия никто не имел права этого делать.
Так он и объявил им всем, едва только его и остальных ребят собрали в холле перед столом мисс Рейчел, чтобы раздать лекарства. Соседа его, когда он проснулся, уже не было на койке — значит, либо живой и сам ушёл, либо мёртвый и унесли.
Больница новая, а всё тут такое старомодное. Пластиковое окошко, за ним — медсестра с подносом, уставленным пластиковыми же стаканчиками.
— Объясните мне, что это за таблетки! — громко и чётко потребовал Рик и даже заложил руки за спину, когда медсестра сунула ему его стаканчик. — И объясните, что это за херь вы вкатили мне в шею вчера. Вы не имеете права! Вы должны мне всё объяснять перед тем, как…
— Мы всё объяснили твоим родственникам, Патрик, — ласково прервала его мисс Рейчел. — Они подписали согласие на любые препараты и процедуры, которые будут необходимы для твоего лечения. Выпей лекарство и проходи в общую комнату. Мы будем передавать там добро по кругу.
Рик сперва на миг онемел, потом гневно фыркнул. Добро по кругу, ещё чего! И это убожество сестрица Анна называла лучшими, новейшими методиками лечения? Да она сама крышечкой съехала!
— Ничего подобного, — процедил он. — Я не хочу.
— Чего ты не хочешь, Патрик? — ещё ласковее спросила сестра Рейчел. — Объясни нам. Ты один из наших птенцов, мы внимательно слушаем тебя.
— Никакой я вам не херов птенец! И ничего я не хочу! — гаркнул Рик, чувствуя, как кровь бешено шумит в ушах. Что ему хотелось, так это отломать от стула ножку и вертеться вокруг своей оси, подобно берсерку, отоваривая всех, кто под руку подвернётся. — Нет, я хочу — вернуться домой! То есть выйти отсюда!
Сестра Рейчел покачала белокурой головой:
— Ты уже дома, мальчик мой. Помнишь, мы это обсуждали? Ты в своём Гнезде. Немедленно прими свои таблетки или…
— Или что? — процедил Рик, стискивая кулаки. Краем глаза он уже видел, как к нему спешат, хищно улыбаясь, санитары. Что ж, пускай. Он только радовался возможности наподдать им. В глазах темнело от знакомого прилива ярости, сердце бешено стучало о рёбра.
— Или ты примешь их другим способом, — елейным голосом закончила мисс Рейчел.
Конечно, они сломали его, они всех ломали, хотя он дрался как чёрт. Но их было больше, и они были сильнее. В конце концов один чернокожий прислужник Старшей Медсестры уселся ему на грудь и зажал нос двумя пальцами, а второй ловко забросил ему таблетки в судорожно раскрывшийся рот. А потом все они стояли и плотоядно ухмылялись, глядя, как новичок давится и кашляет. Но, едва отдышавшись, он заявил, что ни в какую общую комнату не пойдёт, и тогда снова началась буза — его туда втащили и привязали к стулу, вместе с которым он упал на пол, тогда его опять подняли и поставили в общий круг.
— Да вы тут все сумасшедшие, что ли? — прохрипел он, растерянно тряся головой.
— Отнюдь, — Старшая Медсестра и нежно улыбнулась кровавыми губами. – Мы любим тебя и хотим, чтобы ты был с нами.
Мне надо было кое-что объяснить этому новичку, который к тому же стал моим соседом по комнате. Но не сейчас, когда мы все должны были чинно сидеть каждый на своём стуле и изливать душу по очереди, передавая друг другу огромную красную плюшевую подушку в форме сердца. Кроваво-красную, как рот Старшей Медсестры. Все, кроме меня, я же Мато-медведь, медведи не разговаривают, они рычат.
И я громко рычал, когда подошла моя очередь, рычал, сжав подушку в лапах. Я стоял на высоченной красной скале, глядя, как над миром поднимается утреннее солнце-Ви, как золотятся в его лучах верхушки сосен, в которых носятся белки, тоже приветствуя восход, а в лицо мне дует западный ветер. Я рычал и рычал…
— Довольно, Вождь, спасибо, — оборвала меня Старшая Медсестра. — Теперь ты, Билли.
Билли, тощий, мелкий, курносый, страшно заикаясь, краснея и пряча глаза, принялся рассказывать, как мать заставляла его спать, положив руки поверх одеяла. Я перестал его слушать, потому что это было слишком больно, но я видел, что новичок, сдвинув брови, пытливо смотрит на Билли и шевелит губами, будто пытаясь помочь ему произнести каждое с трудом выдавливаемое им слово. Глаза у новичка были серые, и под левым сиял свежий синяк.
— Почему вы не можете научить его говорить? — внезапно и громко спросил он, перебивая Билли. — Господи, да что вы за коновалы такие, вы как в каменном веке. Есть же методики.
— Не хочешь ли на моё место, Патрик? — подняв брови так, что они почти упёрлись в причёску, осведомилась Старшая Медсестра. — Что касается Билли, то он говорит.
Билли тем временем беспомощно переводил взгляд с неё на новичка, его круглые светлые глаза-блюдца медленно наливались слезами. Его сосед Мартин протянул к нему руку, пытаясь вроде как успокоить, но, посмотрев на улыбающееся лицо Старшей Медсестры, тут же опустил.
— Вы это называете «говорит»? — бросил новичок. — Если бы он рассказывал о чём-то хорошем, у него получалось бы куда лучше.
— Что ж, тогда твоя очередь, Патрик, поведать нам о чём-то хорошем, — прервала его Старшая Медсестра, внезапно выхватив у Билли красную «сердечную» подушку и бросив её новичку. Тот рефлекторно сдвинул колени, руки-то у него были прикручены к стулу, но тут же опомнился, дёрнулся, и подушка упала на пол.
— Нечего мне рассказывать, — отрезал он. — Выпустите меня отсюда, мне нужно в туалет.
— Сначала ты расскажешь нам самый запомнившийся эпизод из своего детства, — голос Старшей Медсестры звучал уже не медоточиво, он был как скрип лезвия по стеклу.
Новичок сперва заморгал, он был явно ошарашен, а потом негромко осведомился:
— Вы ебанулись тут все, что ли?
— Ай-я-яй, Патрик, — в очередной раз покачала аккуратной причёской Старшая Медсестра. — Пожалуй, тебе стоит вымыть рот с мылом, как считаешь?
— Выпустите меня! — побагровев, заорал он.
Я снова перестал слушать и смотреть, я был Мато-медведем, таким же свободным, как ветер, я большими прыжками спускался со скалы, на которой стоял, приветствуя Ви-солнце, и ветер ерошил шерсть у меня на загривке, а ноздрями я ловил сладкий запах ягод малины в разогретых солнцем кустах. Я бежал и бежал, прочь отсюда, из этой пропахшей хлоркой комнаты, где прислужники Старшей Медсестры спешили, чтобы взять в болевой захват пытавшегося сорваться со стула парня, а все остальные жалко и испуганно пятились к стенам, выкрашенным грязно-жёлтой масляной краской.
Когда из динамиков раздался мелодичный голос мисс Рейчел, возвещающий отход пациентов — «птенцов», мать их, — к ночному сну, Рик осторожно вытянулся на своей койке, подтаскивая одеяло до подбородка. Всё тело саднило внутри и снаружи, глаза болели от непролитых слёз унижения и ярости, но он гордился тем, что сумел не зареветь. Сумел поддать всем, кто подвернулся. Во рту всё ещё стоял отвратительный вкус липкого мыла, которым его щедро попотчевали суки-санитары.
Что это такое было?
Ни в одном спецучреждении, где ему доводилось торчать раньше по милости сестрицы Анны, с пациентами так не обращались. В конце концов, он жил в свободной стране, не в Северной же Корее какой-нибудь!
— Послушай, эй! — не вытерпев, позвал он соседа, вновь скорчившегося на койке рядом. — Я знаю, ты не спишь. Ты очутился в этом гадюшнике раньше моего. Когда? И объясни, что тут происходит.
Сосед молчал как убитый. На паршивом «сеансе добра» в общей комнате Рик хорошо разглядел его. Высокий, смуглый, с чёрными волосами, заплетёнными в две косы, с ничего не выражающим лицом и всегда полуприкрытыми глазами, он будто вглядывался куда-то внутрь себя. И ещё он рычал по-медвежьи, прижимая к сердцу красную подушку. Сука Рейчел назвала его Вождём.
Всё, происходящее тут, что-то Рику до боли напоминало, он просто не мог припомнить что, проклятые таблетки туманили разум.
— Вождь, — шёпотом позвал он. — Колись же, давно ты тут? Не молчи, я точно знаю, что ты умеешь говорить, ну или по крайней мере рычать, так что отвечай хоть как, — он натужно усмехнулся.
Кулёк на соседней койке пошевелился, развернулся, и высокий парень, отбросив одеяло, сел на постели. Был он в одних трусах. Лампочка под потолком по-прежнему светила тускло, но так, что можно было разглядеть почти всё вокруг, кроме теней, прятавшихся в углах комнаты.
Рику нравился свет и не нравилась темнота. Он знал, что там может таиться всё что угодно.
— Давно ты в этом вонючем Гнезде обретаешься? — настойчиво повторил он.
Парень, которого мисс Рейчел назвала Вождём, посмотрел на него ничего не выражающим взглядом и разлепил губы.
— Третий месяц. Я из первой партии, — голос его оказался низким и тихим.
— Из первой партии? — Рик слегка оторопел. — Из первого набора сюда, что ли?
Вождь кивнул и подтвердил:
— Я остался один. Остальные выбыли.
— Куда выбыли? — выпалил Рик, но парень только пожал широкими худыми плечами. Все кости и жилки отчётливо вырисовывались у него под кожей, хоть анатомию учи.
— Почём я знаю. Их постепенно заменяют на новых. Вот ты — новый.
— Угу, я заметил — едко бросил Рик и тоже сел на койке. — Слушай, они всегда здесь так с людьми обращаются? Мне много где пришлось ошиваться, но тут просто пиздец какой-то… Ледяной душ и смирительную рубашку они не практикуют, случаем?
— Душ бывает каждое утро, — тихий голос Вождя по-прежнему был совершенно бесстрастным. — Тебя ведут в душевую, раздевают догола и моют.
— Чего? — Рик в очередной раз обалдел, потом со свистом втянул в себя воздух. — Я сам могу мыться. Я не парализованный и уж, конечно, обойдусь без посторонней помощи. Мне не надо, чтобы какие-то ублюдки на меня пялились и трогали меня.
Вождь снова пожал плечами и безразлично проронил:
— Они сами моют всех.
— Твою мать, это же… какое-то сексуальное домогательство! — голос Рика вибрировал от возмущения и ужаса, но он ничего не мог с этим поделать. — Я… я… мне надо позвонить!
— У тебя забрали мобилу, забыл? — сосед провел рукой по собранным в косы волосам. — Звонить домой можно раз в неделю под присмотром Старшей Медсестры из кабинета дока Стиви или из её кабинета. И если ты думаешь, что тебя кто-то будет слушать на том конце сети (провода?) , ты очень ошибаешься. Очень, — он впервые посмотрел прямо в ошалелое лицо Рика. — Билли, например, сюда сдала его собственная мать. Мартина — вся его семья. Меня — совет нашего племени. А тебя кто?
— Моя сестра, Анна, — проглотив слюну, ответил Рик — не сразу. Всё, что он слышал, было так дико, что он не верил своим ушам. — А… а почему тебя сдали?
Парень моргнул и на миг отвёл глаза.
— Я — Мато, медведь, — невнятно пробормотал он. — Неважно. Важно то, что ты теперь здесь и подчиняешься их правилам. Правилам Старшей Медсестры.
— Я не подчиняюсь, — зашипел Рик, сжимая и разжимая кулаки. — Слышишь, Вождь?! Я. Не. Подчиняюсь.
— Тебе придётся, — Вождь слышал, но не слушал. — Иначе…
— Иначе что? — яростно выдохнул Рик.
— Иначе познакомишься с электрошоком.
За эти три месяца я впервые встретил такого упрямого и гордого зверя, каким был этот Патрик, или Рик, он попросил называть себя Рик, и, когда я рычал в своей душевой в руках прислужников, потому что был Мато, медведь, купающийся в водопаде, и брызги воды радугой вставали у меня за спиной, он тоже рычал и выл за стенкой. Но совсем по-другому: он бешено сыпал ругательствами, половину из которых я раньше не слышал и плохо понимал. Им пришлось связать его, прежде чем вымыть, и я увидел его снова в палате — голого и мокрого до кишок, ему не дали даже полотенца, как мне, так и волокли по коридору в чём мать родила. Он уже не орал, а едва хрипел надорванным от воплей и ругательств горлом.
Прислужники швырнули его на койку и вышли. Руки у него всё ещё были скручены сзади.
— Развяжи меня, Вождь, — процедил он, сползая с койки и поворачиваясь ко мне спиной. Тощей спиной и тощим задом, отчасти прикрытым связанными кистями рук.
— Не могу, это не по правилам, — пробормотал я, хотя мне хотелось зажмуриться от стыда, особенно когда он вдруг повернул голову и посмотрел на меня через плечо — не злобно, а как-то грустно.
— Они тебя сломали, — заключил он почти шёпотом.
Так оно и было, но у меня язык не повернулся подтвердить, я только сказал:
— Они и тебя сломают.
— Хер им, — бешено выдохнул он, раздувая ноздри.
— Ты здесь всего два дня, — напомнил я, и, конечно же, после второй драки на следующее утро за ним пришли, чтобы отвести его в кабинет электрошоковой терапии, а он снова дрался и выл как зверь, но куда ему было, такому худосочному, против троих прислужников. Старшая Медсестра стояла и глядела на катавшийся по полу клубок из тел с настоящим блаженством на оплывшем лице, пока не поймала мой взгляд. Я попытался увернуться от него, но она пригвоздила меня им к потёртому, в разводах, линолеуму и подошла поближе, стуча каблуками — цок-цок-цок. Каждое «цок» выжигало дырку у меня в мозгу — дырку с обожжёнными краями, постепенно заполняющуюся кровью. Она подошла вплотную и заглянула мне в глаза.
— Ты и вполовину не так интересен, как он, — презрительно выплюнула она, повернулась и снова в упор уставилась на Рика, которого подняли с пола и поволокли прочь по коридору.
Я знал, каким его вернут в палату — связанным, без сознания и обделавшимся. Все обделываются. И таким его оставят лежать на койке до следующего утра, пока не поволокут в душевую.
Так и случилось: несло от него знатно, когда его свалили на койку, как мешок, и ушли, гнусно посмеиваясь: все трое прислужников и Старшая Медсестра.
Я сел на край его постели и поглядел в серое заострившееся лицо. Тёмно-русые волосы прилипли у него ко лбу, глаза ввалились, казалось, что ему не шестнадцать или сколько там ему было лет, а все девяносто.
Но он медленно поднял веки и посмотрел на меня в ответ.
И сказал:
— Хай, Медведь. Мато.
Вот что он сказал.
Я почувствовал, что у меня в горле встаёт комок. А он всё глядел на меня своими проницательными живыми глазами, теперь-то я точно видел, что ему не девяносто лет, это уж точно, и что все эти крысы не сломали его.
— Привет, Чакси, Волк, — отозвался я. Я никогда ещё не встречал человека, которому бы так подходило это имя.
— Какие новости в нашем гадюшнике, то есть, прости, Гнезде? — хрипло спросил он, выпрастывая руку из-под простыни, которой был укрыт. — Меня не было неделю, наверное. По крайней мере, похоже на то. И я воняю, как куча дерьма на заднем дворе.
Я невольно ухмыльнулся.
— Тебя не было три часа: десять минут на процедуру и остальное на отходняк, чтобы они убедились, что ты не трупак. Воняешь ты будь здоров.
— Можешь отвести меня в душ? — попросил он. — Я кучей дерьма валяться не собираюсь.
Я открыл было рот, чтобы сообщить, что это не по правилам и что нас загонят обратно в палату, когда увидят, как мы ползём по коридору, но не сказал. Стоило рискнуть. Я поднял его на руки, всё ещё завёрнутого в грязную простыню, я был Мато, медведь, легко несущий в зубах своего медвежонка, нет, своего друга, Волка-Чакси, которому досталось от охотников, он попал в капкан, в ловчую яму, но теперь всё кончилось, всё прошло, и мы спешили к моему заветному водопаду.
Нас никто не остановил. Это было поразительно, но мы прошли через весь коридор и свернули за угол к душевой, и никто нам не встретился: ни Старшая Медсестра, ни её прислужники, ни другие болящие. Это было очень, очень странно.
Рик фыркал под душем, смывая с себя воспоминания об унижении и белой слепящей боли, проткнувшей ему в голову и сердце в кабинете с электрошоком.
— Эй! — крикнул он Медведю, высунувшись из-за белой пластиковой занавески. — Зато у меня все мозги прочистились! — Он прыснул и сквозь смех выдавил: — Я даже помню, в каком году в Америке, мать их, высадились отцы пи… пилигримы… — от смеха у него заплетался язык, но башка и в самом деле стала удивительно ясной.
— В каком же? — невозмутимо поинтересовался Медведь, и они захохотали уже вместе, хотя смеяться было особо не над чем, им стоило биться в истерике, биться головами о стены, биться, как мотыльки в оконное стекло в тщетных попытках вырваться наружу. «А вот хрена», — торжествующе подумал Рик.
Кроме того, он больше не был Риком, Патриком Донелли, он теперь был Чакси-Волк!
Он испустил воинственный клич, эхом разнёсшийся по душевой, нимало не заботясь, что его могут услышать санитары, и объявил:
— В тыща шестьсот двадцатом. Уйму лет назад. Ты и правда из краснокожих, Медведь?
Вождь степенно кивнул.
— А из какого племени? — живо поинтересовался Рик.
— Оглала, — неохотно вымолвил тот и после паузы в свой черёд спросил: — Тебя почему сюда законопатили? Ты же не выглядишь психом.
Рик запрокинул мокрую голову — с волос на спину капало — и снова расхохотался:
— Это я-то? Да брось. Я же бешеный, не видишь? Я дерусь. Всегда дрался. У меня повышенная возбудимость, повышенная агрессивность, расстройство аутического спектра, бла-бла-бла... Так они говорят.
Медведь задумчиво почесал макушку, а Рик прибавил:
— Это ладно, но почему они меня не обследуют? В других местах сразу начинают глушить разными тестированиями и опросниками. А тут им этого как будто и не надо. Тебя обследовали?
— Я не помню, — честно сознался Медведь, нахмурив чёрные брови. — У меня с башкой нехорошо.
Они снова хохотнули, но уже невесело.
— Ладно, — бодро вымолвил Рик и содрал с крючков пластиковую занавеску. — Ладно. Голым шляться не буду, хватит уже трясти мудями по коридору. Пошли, может, вернёмся незаметно.
Тогда-то всё и случилось — едва только они вышли из душевой.
За углом кто-то тихо болтал, и, вслушавшись, я узнал голос одного из чернокожих прислужников, толстого и гнусного, кажется, его звали Сэм Деверо. Мы с Волком замерли на пороге душевой, бесшумно отступая назад, потому что они нас ещё не заметили, мы были как два зверя, настороженно вытянувших шеи, два загнанных охотниками зверя возле ручья, мы готовы были дать дёру во все лопатки, только вот куда?
А Сэм Деверо сказал своему напарнику вот что:
— Мисс Рейчел не велела их трогать. Мисс Рейчел сказала — пусть пока делают что хотят. Она сказала — зрители голосуют за эту пару, эти двое набирают рейтинг.
Его собеседник что-то неразборчиво пробормотал, и мы услышали удаляющиеся шаги.
Мы с Волком продолжали стоять, вцепившись друг в друга, потом переглянулись: глаза у Волка стали громадными, но он беззвучно приложил палец к губам, и мы пошли, крадучись, вдоль выкрашенных белой краской стен обратно к нашей палате и юркнули туда, как звери в берлогу под выворотнем.
Там Волк отыскал своё барахлишко, которое с него содрали, прежде чем отправить на электрошок, а мы забыли прихватить в душевую, натянул больничную распашонку и штаны и поманил меня к себе пальцем, забираясь на кровать под пластиковую занавеску. Это точно стало как берлога, как наше собственное убежище, и он заговорил, почти прижимаясь губами к моему уху — этот щекочущий шёпот поднимал дыбом волоски у меня на шее:
— Ты слышал, про что они толковали, мне не померещилась? Чёртова сестра Рейчел действительно не велела нас трогать, потому что зрители голосуют за нашу пару? — глаза его блестели в полумраке пластиковой палатки. — Мне не послышалось, они и правда такое сказали?
Я кивнул.
— Ты понимаешь, что это значит?
Я помотал головой.
— Гос-споди! — с досадой бросил он, и я почувствовал себя виноватым, даже голову в плечи втянул, а он, заметив это, снова придвинулся ближе и пробормотал: — Ладно, извини. Извини, Медведь, но ты что, никогда не смотрел всякие шоу по телику? Реалити-шоу, имею я в виду, где разные команды или отдельные чуваки делают что-то такое, что нравится зрителям, и все голосуют за того или за другого чувака или пару, а те, кто им не нравится, вылетает из игры?
Я снова помотал головой, я действительно не понимал, о чём он толкует, потому что у нас в доме, когда я ещё жил в резервации, телевизора не было, а всё, что мне удавалось посмотреть у соседей, когда я приходил к их пацану, Уэсу, были бейсбольные матчи.
— Я понял, почему тут всё такое странное и ненормальное, почему они с нами так обращаются, — торжествующе зашептал Волк, снова приникая тёплыми губами к моему уху. — Они снимают нас. Всё время снимают на камеры, а потом показывают по телевизору. В реалити-шоу! — голос его дрожал и срывался, его и самого трясло, как в лихорадке. — Вот гады! Вот гады! И эти гады, мои родные, они меня сюда продали, они знали! — пальцы, которыми он вцепился мне в руку, были горячими, как будто у него и правда была температура, он подтянул к груди костлявые колени и требовательно смотрел на меня. — Ты понял? Тебя тоже продали!
— Подожди, — зашептал я, медленно подбирая слова. — Ты думаешь, нас всё время кто-то снимает, а потом показывает по телику?
Он затряс головой:
— Да! Именно поэтому с нами тут так обходятся. Чтобы тем сучарам смотреть было поинтереснее на наше ебучее Гнездо, понимаешь? Всё тут не настоящее, это просто декорации. Тут даже и врачей настоящих, наверное, нет!
— Слушай, слушай, — заторопился я, — но зачем? Кто захочет смотреть на таких, как мы?
Он гневно скривил губы:
— Да брось! Смотреть, как голых пацанов моют, таскают по коридору, пихают в них таблетки, унижают? Да таких ублюдков, которые захотят на это пялиться, до хера и больше!
Голова у меня пошла кругом. Я всё ещё не мог до конца понять, про что он толкует, но вспомнил одну передачку, которую мне тоже удалось посмотреть, — там камеру подвесили прямо над клеткой, где держали лисят, и отсняли то, чем занимается лисья семья, которая жила в этой клетке: как лисята вылезают на солнышко, гоняются за мухами, закапывают свои говешки…
— Что же делать? — растерянно спросил я. Спросил такого же, как сам, зверя, сидящего рядом со мною — не в берлоге, а в пластиковом мешке, в пластиковой ловушке, за тонкими стенками которой был мир, жадно пялившийся на нас, и чем нам было больнее или страшнее, тем этому миру было интереснее.
Волк внимательно посмотрел на меня и ответил:
— Я не знаю, Медведь. Они, возможно, и сейчас нас слышат, хотя это вряд ли. Я бы на их месте не давал бы нам вот так сидеть, потому что, если они нас не видят и не слышат, тогда им просто нечего показывать.
Он оказался прав: свет лампы, постоянно горевший у нас над головами, стал более ярким, пронизав пластик палатки, будто каким-то электронным суперлучом, загрохотали ботинки прислужников Старшей Медсестры, и они, все трое, ворвались в комнату, распахнув дверь так, что та ударилась об стену. Они ворвались, отрывисто лая слова команд: «Разойтись по койкам!», «Всем спать!» и всё такое, а потом мне в ляжку вонзилась игла, и я больше ничего и никого не видел.
Рик сразу осознал, что ему снова что-то вкатили, когда с трудом разлепил веки. Рот пересох, голова адово болела и кружилась. Руки, когда он вытянул их над собой, тряслись, как желе. Но его хотя бы не привязали, и на том спасибо.
Ему стало интересно, где же здесь камеры. Этот интерес пробился сквозь жёлтый мерцающий туман, царивший у него в мозгу, и заставил шевелиться. Он повернулся набок и с беспокойством взглянул на койку своего соседа. Медведь лежал на спине и не шевелился. Но потом Рик с замиранием сердца заметил, что одеяло у него на груди вздымается от мерного дыхания. Он был здоровенным, как настоящий медведь, этот парень, тепло подумал Рик.
Итак, где тут можно поставить камеры? Он медленно обвёл взглядом палату, нет, тюрьму. Реалити-шоу про психушку, вот же уроды! Рик не сомневался, что его догадка верна; по крайней мере, это объясняло все странности, которые здесь происходили, ну или почти все. Если бы он был режиссёром этого сраного шоу, он поставил бы камеры в потолке по углам для лучшего обзора, ну и, конечно, выдал бы их «санитарам» и «докторам» — чтобы снимали с ближней дистанции, но незаметно для пациентов.
Сколько же человек прошло через это шоу, и почему он раньше не видел ничего эдакого. Он вдруг догадался, что подобная херь могла распространяться по подписке, по платным каналам. Его сестра и её муж никогда такими не пользовались, считали, что это дорого. Зато сейчас небось смотрят вволю, злобно подумал Рик и показал потолку средний палец. Потом осторожно сел на койке. По голове будто молотком били. Он поморщился, ощупав её руками: вроде была на месте.
Что же им делать? Он уже и в мыслях не отделял себя от Медведя. Подчиниться этому сраному порядку, сделать вид, что они ничего не поняли, — всё в нём восставало от такой мысли. Бежать? Как? Куда? Он не сомневался, что, вернись он к сестре, а Медведь — в резервацию, их обоих немедля отправили бы обратно в Гнездо. Ведь тогда эти гады лишились бы своего бабла, а зрители — зрелища. Если дела и в самом деле обстоят именно так, не имело смысла требовать телефон для связи с родными или что-то в этом духе. Помощи от семьи никому из них было бы не дождаться.
Он внезапно вспомнил, что Медведь говорил: его, мол, сюда сдали не родичи, а совет племени. Следовало бы расспросить его поподробнее. Рику в очередной раз показалось, что он что-то упускает в происходящем. Что-то очень важное.
Он поднялся с койки и подошёл к окну. Оно было затянуто снаружи проволочной сеткой, как и другие окна, что он успел увидеть в этом гадюшнике. В Гнезде. По крайней мере, в комнате для общего сбора, в душевой, в кабинете для электрошоковой, мать их, терапии, было именно так.
Кабинет сестры Рейчел? Кабинет дока?
Он не помнил.
Но это можно было бы проверить.
Конечно, камеры стояли и там. Мать их, камеры здесь наверняка были понатыканы повсюду.
Господи, он не знал, что делать! Рассказать всё другим ребятам? Но это же были чистые овощи, стадо послушных блеющих овец без малейшей тяги к сопротивлению, эта тяга была из них выбита, выжжена, потому-то их постепенно заменяли на других, сообразил Рик. Стать таким же, как они, покорно ждать своей участи, тогда рано или поздно их с Медведем выпустят?
Нет!
Никогда!
Должно быть, он и в самом деле девиант.
Мелодичный голос суки-Рейчел из динамиков позвал их на обед. Выходит, они с Медведем пропустили чёртово мытьё, завтрак, утренний приём лекарств. Прекрасно. Но в любом случае их ждали обеденные таблетки.
Он растолкал Медведя, дождался, пока у того из карих глаз исчезнет белёсая муть, и прижался губами к его уху:
— Не пей их сраные таблетки. Сделай вид, что пьёшь, прячь за щеку или под язык, а потом выплюнь в кулак и выброси.
— Они проверяют, — еле слышно возразил Медведь.
— Не найдут, — уверенно сказал Рик. — Вот увидишь.
Он поставил себя на место режиссёров этого грёбаного шоу. Ведь им же надо, чтобы там было побольше событий. Увидев, что два девианта, две их, ебать-копать, звезды что-то мудрят с таблетками, он дал бы команду не мешать им и посмотреть, что получится. Ведь их тут на самом деле не лечили! Никого из них.
Вышло всё так, как Рик и рассчитывал. Таблетки он не проглотил, а спрятал под язык, который старательно высунул, проходя перед чернокожим санитаром. Взгляд у этого урода был непроницаемым. Рик оглянулся на Медведя — тот сделал то же самое.
Что дальше? Их в очередной раз собрали в общей комнате для групповой терапии, ах, простите, для «сеанса добра». Вошла мисс Рейчел, цокая каблуками — как она умудрялась это делать, если тут повсюду был линолеум? Рик не представлял. Она величаво опустилась на свой стул, одёргивая узкую юбку, и мягко оглядела всех поочерёдно. Ребята ёжились и втягивали головы в плечи под этим взглядом. Некоторые что-то невнятно бормотали себе под нос. Медведь вообще глядел в пол, а Рик — Рик посмотрел на дверь, которая вела из общей комнаты как раз в кабинет этой старой суки, что сейчас так приторно улыбалась всем кровавыми губами и кивала белокурой, тщательно уложенной причёской.
Ослепительная догадка вдруг молнией вспыхнула у Рика в мозгу — так ярко, что он стиснул зубы, чтобы не выдать себя.
Он понял.
Он всё понял.
Следовало немедля это проверить.
Не раздумывая, он выхватил у заики-Билли, сидевшего напротив, уродливую плюшевую подушку-сердце и сжал её в руках. Посмотрел в блёклые голубые глаза мисс Рейчел — что, они не могли ей цветные синие линзы поставить, что ли?
— В чём дело, Патрик? — тепло улыбнулась она всеми своими фарфоровыми зубами, но улыбка вовсе не коснулась глаз, в которых забрезжило беспокойство и острый хищный интерес. — Ты хочешь сегодня начать? Пожалуйста, я очень рада.
Рик едва не закричал. На него накатывал боевой азарт, приливной волной вскипал в крови. Но он заставил себя говорить как можно более спокойно:
— Я в детстве… ну, когда был маленький, — он коротко усмехнулся, — посмотрел один фильм. Давно. И уже тогда этот фильм был очень старый, но знаменитый. Там играли известные актёры, и он мне очень понравился. По правде сказать, он меня просто ошарашил. Оглушил, как обухом по башке, — он замолчал, оглянувшись на Медведя, который уставился на него в упор. Все они уставились.
— Что же это был за фильм, Патрик? — благожелательно осведомилась мисс Рейчел. — И почему он произвёл на тебя такое впечатление? Продолжай, нам очень интересно.
Да, им было интересно, ещё как. Круглые кляксы глаз на бледных оладьях лиц, обращённых к нему.
— Это был фильм про психушку, — чётко проговорил Рик. — Там были овощи, просто овощи, а не люди, запуганные до потери сознания. Их запугивала медсестра, её звали мисс Рэтчед. Пытала их электрошоком, манипулировала ими. И ещё там был один индеец, притворявшийся глухонемым, его звали Вождь, они сделали его уборщиком, они глумились над ним, называли Шваброй. — Он передохнул. — И был один парень, его прислали туда из тюрьмы для освидетельствования, и он решил разрушить все эти сволочные порядки. Его звали Патрик Макмерфи. А фильм назывался «Над кукушкиным гнездом». Ничего не напоминает?
— А что мне это должно напоминать, Патрик? — высоко подняла брови мисс Рейчел, сестра Рэтчед, мать её, чьё лицо более чем когда-либо начало походить на напудренную маску.
— Всю творящуюся здесь херню, — отчеканил он, видя, как сужаются у этой суки зрачки. — Вы снимаете здесь шоу и показываете его толпе мудил, — он снова обвёл взглядом каждого из заворожённо уставившихся на него ребят, — вы измываетесь над нами им на потеху, но им требовалось что поострее, и вот я сгодился, правда? — Он с шумом перевёл дыхание. — Но по-вашему не будет!
— Нас снимают в шоу? — пролепетал Билли, потерянно озираясь по сторонам. — Всё это время?
— Он бредит, Билли, не обращай внимания, — ласково проворковала мисс Рейчел, приподнимаясь со своего места, и в этот момент Рик изо всех сил запустил в её ухоженное, тщательно накрашенное лицо плюшевой подушкой.
Медсестра на миг потеряла равновесие и беспомощно замахала руками, как курица, тщетно пытающаяся взлететь, и всё-таки плюхнулась на задницу. Рик кинулся вперёд, но не на неё, а к дверям в общую комнату, молниеносно заперев их изнутри. Всё-таки в настоящей психушке им бы так не повезло, там все замки были бы электронными, открывающимися с карточки, машинально подумал Рик. Он схватил ошарашенного Медведя за руку, волоча его за собой в кабинет мисс Рейчел, пока из холла снаружи в дверь общей комнаты ломились санитары.
— Вы показывали нас по телевизору? Ме-меня, — пробормотал Билли, продолжая изумлённо озираться, как заблудившийся в лесу ребёнок. — Меня?!
Его рука вдруг взметнулась, и он вцепился старший медсестре в волосы. Её белокурая, прекрасно уложенная причёска осталась у него в пальцах. Это был парик! Парик, мать его!
Кто-то из ребят засвистел, кто-то захохотал и захлопал, а Билли вдруг выхватил откуда-то зажигалку, и все расступились, и среди всего этого гама и грохота Рик и Медведь проскользнули в кабинет мисс Рейчел и заперли за собой дверь.
Шум, царивший в общей комнате, сразу будто ножом отрезало, и я оцепенело наблюдал, как Волк бросился к окну, выдохнув только:
— Ага, я так и думал, сетки нет. Помоги мне!
И я был словно Мато-медведь, стоящий на скале, нет, я сам стал скалой, красной громадной скалой, а он ловко карабкался на меня, направляя из угла в угол кабинета, и выдирал потолочные панели найденным на столе канцелярским ножом, выдирал вместе с крохотными камерами, у которых беспомощно гасли их злобные красные глазки.
— В том фильме Патрик умирает, — с болью выдохнул Волк, спрыгивая наконец на пол. — Вернее, Вождь убивает его, душит подушкой. Они дружили, как мы.
Я даже покачнулся:
— Но почему?!
— Потому что Патрику сделали лоботомию, — он провёл большим пальцем по лбу, будто показывая, как это произошло. — Вырезали ему мозги. Понимаешь? Тому до конца жизни предстояло мычать и мочиться под себя. Вождь этого не стерпел. Он задушил своего друга, а потом вышиб окно, спрыгнул вниз и убежал в горы. Вот так кончается этот фильм.
Глаза его были как чёрные провалы, как бездонные озёра, губы дёргались, когда он выпалил:
— Я лучше сам умру.
— Наш фильм так не закончится, — сипло возразил я. — Отойди-ка.
Окно вылетело вместе с рамой с первого же удара, когда я метнул в него тяжеленную тумбочку из красного дерева, стоявшую возле письменного стола. Снаружи, оказывается, уже стемнело.
И мы спрыгнули вниз. Прямо на забор, прямо на колючки, обмотавшись пурпурными бархатными занавесями, сдёрнутыми с этого чёртова окна.
— Почему они нас не ловят?! — задыхаясь, выпалил я. Мы бежали, бежали изо всех сил — по старой грунтовке к холмам, черневшим вдали в неясном свете Луны-Ханви, и на дороге не было ни одной машины. Ни единой!
Почему сюда не катят полицейские?
— Потому что они нас всё ещё снимают! — Рик оскалился, как настоящий волк, зубы его блестели в темноте. — Я же говорю тебе, что это бесполезно! Они снимают… я не знаю, как они это делают, но они прямо сейчас смотрят, все эти мудилы смотрят, как мы бежим тут… а потом будут смотреть, как нас поймают! — Он остановился, уперевшись руками в колени, и надорванно выдохнул, повернув ко мне растрёпанную голову. — Всё бесполезно, Медведь.
В руке его сверкнул нож, и он поднёс его к своему горлу.
— Нет! — заорал я во весь голос. — Подожди! Дай мне! Отдай же!
Я выхватил у него нож, блестящий и острый, и вдруг успокоился. Я точно знал, что нам сейчас нужно сделать, чтобы уйти отсюда.
Я нашарил у себя на шее под кожей твёрдую горошину, которая появилась там, когда я попал в Гнездо. Она была в опасной близости от становой жилы, но я полосовал её лезвием, стиснув зубы, пока не вырвал вместе с куском собственной плоти. Кровь заливала мне пальцы и капала вниз.
— Это чип, — прошептал Волк, ошалело глядя на меня. — Это чёртов чип! Или камера. Дай сюда!
Он протянул руку за ножом, но я не позволил ему кромсать себя вслепую, я сделал это сам, быстро и почти нежно вскрыв его белую кожу, и теперь уже вниз капала, смешиваясь, наша общая кровь. Капала на землю, которая теперь принадлежала мне.
Нам обоим.
Навсегда.
Я откинул голову и зарычал. И мне вторил вой Волка.
Позади нас, за поворотом, в небо поднимался сизый слоистый дымок. Пахло гарью.
«Пожар, произошедший вчера вечером на севере штата в одной из частных психиатрических лечебниц для несовершеннолетних, почти полностью её уничтожил. Среди пациентов и персонала жертв нет, двое подростков пропали без вести. В ситуации разбираются соответствующие федеральные службы. Пациенты распределены по другим специализированным учреждениям и проходят обследование.
И в заключение: в стороне от федерального шоссе несколькими водителями замечены два крупных зверя, быстро продвигавшихся в сторону Чёрных гор. Свидетели уверяют, что это медведь-гризли и необычайно крупный волк».
@темы: фики, американские тексты, ФБ-22, индейцы
Котик и все лавры по вскармливанию принадлежат oversoul12
Название: Выкормыши
Автор: sillvercat для fandom Cats 2022
Бета: Xenya-m
Форма: фандомная статья
Размер: драббл, 350 слов, 4 фотографии
Персонажи: котята
Категория: джен
Жанр: статья
Рейтинг: G
Краткое содержание: Этот материал написан ради единственного предупреждения: оставите ли вы своего котёнка-выкормыша себе или отдадите в добрые руки, и вам, и новым владельцам котёнка надо быть готовыми к тому, что у него проявятся нарушения пищевтого поведения и желудочно-кишечные проблемы.
Ссылка: тут


Если вы тёмной-тёмной ночь идёте по тёмному-тёмному городу и вдруг слышите с соседской помойки истошный писк, то бегите куда глаза глядят.
Если же вы не убежали, а подошли к мусорному баку, порылись в нём, ориентируясь на звуки, и извлекли мешок с новорождёнными котятами, то возрадуйтесь: теперь вы их мама-кошка (вне зависимости от вашего гендера) и вам предстоит их выкармливать.
Существует множество дельных рекомендаций по поводу искусственного вскармливания новорождённых котят, мы не будем их повторять, вы можете прочесть их тут или тут.
Всего лишь один практический совет: в качестве заменителя кошачьего молока лучше всего подойдёт смесь «Royal Canin», к ней прилагается ещё и очень удобная в употреблении соска.
Этот материал, в общем-то, написан ради единственного предупреждения: оставите ли вы своего котёнка-выкормыша себе или отдадите в добрые руки, и вам, и новым владельцам котёнка надо быть готовыми к тому, что у него проявятся нарушения пищевого поведения и желудочно-кишечные проблемы.
В чём их причина и как они проявляются?
Главная причина в том, что вы — не мама-кошка. При естественном вскармливании котята припадают к материнским соскам тогда, когда им того захочется. Кроме того, кошка вылизывает своих малышей, естественным образом удаляя их фекалии. Вы не будете делать этого при всём желании (может, находятся подобные фанатичные спасатели, но мы о них не слыхали)). Таким образом, котёнок ест строго по режиму и вынужден терпеть от кормёжки до кормёжки (а если у вас форс-мажор на работе, к примеру, или вы случайно проспите, малыш может проголодать лишний час). Массаж его брюшка и ануса тёплой влажной тряпочкой плохо заменяет естественный массаж материнским языком. Отсюда — практически неминуемые проблемы с ЖКТ во взрослой жизни. Поносы, запоры, неумеренное газообразование и т. д.
Второе. Очень часто ваш выкормыш будет реагировать на еду (любую, со стола) так, будто это последняя еда в его жизни. Как, простите за сравнение, выходец из детдома. К такому приводит именно кормление по режиму и невозможность «догнаться» едой в течение дня — на протяжении первого месяца жизни. Поэтому будьте готовы к тому, что ваш малыш начнёт тырить со стола всё, что вы там оставили, есть «как не в себя» и рычать и драться, когда вы попытаетесь отнять у него добычу. Не пугайтесь. Это закономерно. Возможно, он привыкнет к тому, что еда имеется всегда. Особенно если в доме у вас живут другие взрослые коты и они ведут себя более спокойно.
Фотоиллюстрации показывают процесс взросления милого парня по кличке Ыш, найденного в помойном баке. Сейчас ему десять месяцев.




Автор: sillvercat для fandom Russian original 2022
Бета: Xenya-m
Канон: ориджинал
Размер: миди, 14660 слов
Пейринг/Персонажи: Игнат Сёмин (Сёма), Фёдор Иванов (Гризли), Толян Охрименко (Рыжий), Энтони Хиггинс, отец Александр, Марфа Петровна, Николай Иванович и другие жители таёжного города К.
Категория: джен, упоминается гет
Жанр: детектив, мистика, драма, юмор, повседневность, немного хоррора
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Таёжный город К. — совершенно фантастическое место: там менты цитируют классиков, а на стажировку к ним в райотдел прибывает по обмену не кто-нибудь, а инспектор Скотланд-Ярда... который оказывается замешан в ещё более фантастических событиях.
Примечание: Время действия — начало 90-х; автора вдохновили «Записки старого опера», размещённые в Сети, и он выдвинул свою версию случившегося. Упоминаются события, произошедшие в сюжете мини команды Захолустья-2020 «Пёс на стене»; разрешение на публикацию получено.
Текст является приветом для команды Британских детективов.
Предупреждение: немного ненормативной лексики, упоминание насилия, немного крови
Ссылка: тут


Огромный пёс, чей силуэт был процарапан неизвестно кем на стене четвёртого подъезда дома 34 по улице Таёжной, широко зевнул и закрыл клыкастую пасть. Он сделал здесь всё, что мог. Вернее, сделало то тёмное, зыбкое и невероятно сильное, что стояло за ним..
Сначала в кабинете оперуполномоченных райотдела милиции таёжного города К. появились козлы. Нет, не те козлы, не полевые, то есть не бородатые и вредные, с рогами и копытами, а грубо сколоченные из занозистых досок и предназначенные для того, чтобы, стоя на них, возюкать кистью с побелкой по потолку. Внесли их две насупленные круглобокие тётки в синих застиранных комбинезонах и низко надвинутых цветастых косынках. Тётки безапелляционно скомандовали:
— А ну-ка, мужики, бумаги свои приберите, сейчас будете столы выносить и шкафы сдвигать. Ремонт. Побелка и обои.
Поименованные «мужики», то есть оба опера, в чьём распоряжении находился кабинет, Толян Охрименко по прозвищу Рыжий (был он действительно рыж и веснушчат) и Игнат Сёмин по прозвищу Сёма, мягко говоря, удивились. Ещё вчера ни о каком ремонте никто и не заикался, а тут эвон какое счастье привалило.
Сёма обрёл дар речи и возмущённо осведомился, ероша коротко стриженную русую макушку:
— Это кто сказал?
— Это я сказал, — прогудел, вдвигаясь в дверной проём и заполняя его своими могучими плечищами, старший оперуполномоченный, капитан милиции Фёдор Иванович Иванов, а попросту Гризли, чьё прозвище в полной мере характеризовало его внешность. — Срочный ремонт. Эти прекрасные дамы, — он слегка поклонился в сторону зардевшихся тёток, — будут ликвидировать ваш бардак. А вы пока бумаги разбирайте, да поживее. И не смейте мне тут возгудать, засранцы.
Грозно нахмуренные брови Гризли махом лишили обоих подчинённых всякой охоты возгудать.
— А что случилось-то? — кротко осведомился Толян, принимаясь вяло распихивать бумаги по картонным папкам и скоросшивателям.
Он отлично понимал: ни с того ни с сего начальство ремонт в кабинете, не видавшем эдакой роскоши со времён 25-го съезда КПСС, затевать не будет. Родимое государство не выдавало операм даже проездных на автобус. А тут нате вам — побелка, обои, козлы, тётки… Что-то в лесу сдохло, не иначе. Что-то большое, прямо-таки гигантское, вроде динозавра из фильма «Парк юрского периода», на который Сёма водил свою подружку Светку.
— Московская проверка? — ахнул он, хлопнув себя по лбу, и даже отвлёкся на миг от процесса складывания папок в стопку. Впрочем, стопка уже угрожающе раскачивалась и собиралась съехать со стола.
Гризли мрачно на него покосился, забрал папки и старательно затолкал их на полку ближайшего шкафа.
— Не-а, — вместо него ответил товарищу Толян. — Если бы московская или хотя бы краевая, мы бы тут… а, — он загнул указательный палец, — ночевали и бэ — сейчас бы все эти дела шерстили, которые в шкаф запихиваем.
— Молоток, — устало похвалил его Гризли. — Аналитик с большой буквы «А». Нет, всё немного лучше, хотя это как сказать. К нам едет детектив из Скотланд-Ярда по обмену. Инспектор из управления по борьбе с преступностью Энтони Хиггинс. Что-то навроде гуманитарной помощи нам окажет, сирым и убогим.
— Че-го?! — Толян, ушам своим не поверив, обалдело переглянулся с Сёмой.
— Того. Инспектор, говорю, по программе обмена. Они к нам, мы к ним. По-нашему шпрехает не очень, поэтому дела не шерстим, он всё равно в них нихера… — Гризли покосился на тёток, навостривших уши, но старательно размешивавших известковую бурду в ведре, — ничего не петрит.
— Товарищ капитан, — вскинул брови Сёма, — сегодня не первое апреля, а вовсе даже девятнадцатое мая. День пионерии.
— Пионерия тут ни при чём, — отрубил Гризли. — Согласно новым веяниям, товарищ… то есть господин инспектор будет проходить у нас короткую стажировку. Слава те господи, всего неделю.
— По обмену, так? — Толян, подтверждая гордое звание «Аналитика», ухватил в ориентировке старшего по званию самое главное. — А кого меняем-то? Ну в смысле, он к нам, а к ним кто?
— Конь в пальто, — злорадно ответствовал Гризли, принимаясь раскачивать шкаф, чтобы сдвинуть его с места и затолкать в угол. Шкаф прирос к полу и поддаваться не желал. — Не вы, орлики, и не я, так что не мылься, мыться не придётся. Москва с ними будет меняться… или уже поменялась. Чего стоим, кого ждём? Давайте толкайте с другой стороны.
— Ну во-от… — разочарованно протянул Толян, примериваясь к шкафу. — Как всегда, на нашем горбу в рай въезжают. То есть, наоборот, выезжают. Несправедливо.
— А ты чего-то другого ждал? — ехидно осведомился Гризли, вылезая из угла и старательно отряхивая ладони: шкаф оказался весь в пыли и паутине. — Наша с вами задача — продемонстрировать господину инспектору таёжную экзотику, показать методы нашей работы с наилучшей стороны и… — он воздел кверху толстый указательный палец, — что ещё? Ну, глагольте, ироды!
— И научить его пить водку! — радостно подхватил Толян. — Ну или коньяк. Армянский, пять звёздочек. Или хотя бы три звёздочки.
— И ругаться матом, — не остался в стороне от обсуждения Сёма.
— И проследить, чтобы этот Скотланд, чёрт его дери, Ярд в какую-нибудь жопу не угодил, — свирепо прорычал начальник. — Чтоб и волосок с его напомаженной головы не упал. Ясно вам, долбо… обалдуи?
Сёме ни черта не было ясно. Как демонстрировать экзотические и наилучшие методы работы и при этом держаться подальше от жопы, под коей Гризли подразумевал, конечно же, перестрелки и всякие бандитские разборки? Хотелось верить, что за неделю пребывания загадочного инспектора на территории райотдела ничего подобного не произойдёт, но мало ли…
— А жить он где будет? — спохватился Сёма. — В нашей общаге?
— Да ты что! — замахал руками Гризли. — Там только мы выжить можем. Где все московские шишки останавливаются, там и он будет.
— В «Восходе», что ли? — Толян в очередной раз озадаченно переглянулся с Сёмой. — Надо оттуда шалав на недельку того… попросить, а то как-то неудобно.
— Да что у них в Англии, проституток нет, что ли? — проворчал Гризли.
— Действительно, пускай привезёт отсюда наш родной экзотический таёжный трипак! — заржал бессердечный Сёма. — Ты ему просигнализируй, Фёдор Иваныч, пусть ящик резины с собой захватит, у нас с этим проблемы, сам знаешь.
— Шипованной! — подхватил Толян, которого было хлебом не корми, дай только зубы помыть.
Гризли мрачно показал зарвавшимся подчинённым пудовый кулак и возгласил, сдвигая с места хлипкий письменный стол, откуда немедля вывалились два ящика, усеяв всё вокруг россыпью мелкой канцелярии и обёрток из-под «сникерсов».
— Хорош болтать! Займите его работой по гланды, авось и сами начнёте шевелиться! Оглоеды! Срач до потолка развели!
— Какой работой-то, товарищ капитан? Ну какой работой? — заканючил Рыжий, искренне недоумевая. — Ты же сам сказал: туда не ходи, сюда не ходи, снег башка попадёт, совсем мёртвый будешь.
— А звание у него какое? — спохватился Сёма. — Он офицер ихний или просто какой-нибудь… эм… констебль? — вспомнил он книжки Конан Дойля.
— Инспектор, — буркнул Гризли, — соответствует нашему лейтенанту, то есть вам, олухи.
— А почему ты, Фёдор Иваныч, сказал, что у него голова напомаженная? — не унимался Толян. — Он что, из этих самых? — и он выразительно подвигал бровями. — Пусть даже и офицер полиции. У них там в ихней растленной Европе небось всё можно?
— Иди нахуй, — одними губами, старательно артикулируя, произнёс потерявший остатки терпения Гризли, и опера, поняв, что ещё немного — и они нарвутся, послушно принялись подбирать с пола вывалившийся срач. Тётки ехидно хихикнули и полезли на козлы. Оставалось надеяться, что к концу рабочего дня к приёму высокого гостя всё будет готово — по крайней мере, обои успеют просохнуть и не сползут со стен.
Не сползли.
Инспектор знаменитого английского Скотланд-Ярда Энтони Хиггинс оказался мелким, довольно щуплым, двадцати пяти лет от роду, в таких же, как у оперов, простецких джинсах, рубахе и куртке. И его белобрысая голова вовсе не была напомажена. Сопровождающий его капитан «из края», как принято было говорить у них в городе, то есть из краевой столицы, с превеликим облегчением сдал своего подопечного на руки райотделу, нудно проинструктировал Гризли, как надлежит себя вести со столь неудобоваримым гастролёром, и укатил обратно в столицу края на джипе.
Гризли задумчиво почесал в затылке и знаком велел подчинённым усаживать «Ярда» в «бобик».
— А если он Бонд, Джеймс Бонд? — задержавшись у водительской дверцы, страшным шёпотом осведомился шофёр Эдик. — Из Ми-6, или как там у них разведка называется?
— У нас тут разведывать нечего, — отрезал Гризли. — Рули, Эд, и не митингуй.
Эдик действительно сразу стал у Энтони Эдом, Гризли — Кэпом (в разговорах между операми, в лицо Энтони со всей почтительностью длинно именовал Гризли «то-варисч капитан»), Сёма — Сиомой и Толян — Толем. Сам же инспектор, разумеется, стал у них Тохой. Произошло это крещение сразу же после торжественного ритуала обмена рукопожатиями, пока Тоха подпрыгивал на продавленном сиденье «бобика» и с интересом пялился в мутное окошко.
Сёма, посмотрев туда же, меланхолично пожалел, что они не догадались «бобик» отмыть — если не снаружи, так хотя бы изнутри. Попросили бы уборщицу райотдела тётю Зину, что ли. Слава тебе господи, вчера задержанный за разбойное нападение, в зюзю бухой гражданин Мартынов Андрей Валерьевич, 1969 года рождения, ранее несудимый, тут не наблевал. А ведь намеревался.
Энтони Хиггинс во все глаза взирал в окно на видневшиеся вдали бурые сопки, на опушившиеся первыми зелёными иглами лиственницы, которыми были обсажены широкие прямые улицы, на заботливо выкрашенный «золочёнкой» памятник Ильичу и на герб города — комсомольца, обеими руками раздвигающего вековую тайгу, — на торце ближайшей девятиэтажки в виде изрядно побитого панно. Снег сошёл как раз на первые майские праздники, и воздух наполняли запахи таёжной весны — вскрывшегося Амура и прорвавшихся почками ветвей. А также запах дыма от жарившихся на ближних дачах шашлыков.
— Опять тайгу подпалят, черти, — вздохнул Гризли, и Тони живо повернул к нему свою остроносую физиономию.
— Подпалят? — поднял он белёсые брови.
«Шпрехал» он по-русски, кстати, довольно неплохо для иностранца, единственно, что тезаурус у него был пока что бедноват. Но Гризли подозревал, что в самое ближайшее время с помощью оперов райотдела тот его пополнит, к гадалке не ходи, причём весьма специфической частью великого и могучего.
Сёма немедля встрял в диалог и пояснил англичанину, что, дескать, тайгу якобы палят любители черемши (немедля последовал вопрос: «Что такое черемша?»), но на самом деле под этот шумок гектары вовсе даже целого леса будут проданы за границу как сгоревшие, всего делов.
— Значит, в курсе полиция? Власти? — Тони сосредоточенно наморщил лоб, пытаясь вникнуть в суть сказанного Сёмой, которому тем временем Гризли традиционно продемонстрировал крепкий кулак из-под полы куртки, а тот так же традиционно сделал вид, что капитанского кулака не заметил.
— Как бы все в курсе, — пожал плечами он, — но это не наше дело. У нас другие функции. Мы вот… бандюков ловим.
— Управление по борьбе с экономическими преступлениями есть? — продолжал настырно допытываться инспектор. Выражался он в стиле «Грейт Британ из ситьюэйтед он э ладж груп оф айлендс лайин ту зе вест оф Юроп», запомнившемся Сёме со времён Лены Стоговой в учебнике английского языка для пятого класса.
Гризли, понимая, что должен вмешаться, неохотно кивнул и проронил:
— Есть.
— Ес-ес, о-бэ-хэ-эс, — радостно провозгласил Толян, и без того слишком долго молчавший.
ОБХСС — отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности — почил в бозе не так давно вместе с этой самой собственностью, лихо перешедшей в лапы разных рвачей, с тоской подумал Гризли, а вслух дипломатично сказал:
— Ребята работают, а мы по другой части.
— Понятно, — подумав, кивнул Тони, — много разных… злоупотреблений и у нас есть.
Понятливый! Опера переглянулись.
— Сейчас устроим тебя в гостинице, — решительно сообщил Гризли, и Эдик послушно свернул на главный городской проспект, ведущий к «Восходу».
От гостиницы, на которой теперь гордо высилось светившееся в темноте заморское HOTEL, были убраны самые «заядлые» проститутки — по договорённости с сутенёрами, естественно. Те и другие довольны не были, но опера пообещали им, что это всего лишь на неделю, до отъезда англичанина. «Чтобы вы наш отдел не дискредитировали в глазах широкой международной общественности», — пояснил работницам сферы обслуживания Сёма. Такие навороты он подцепил в телевизоре, когда там ещё выступал незабвенный Михал Сергеич. Но в самом деле, разве это преступление — дать какому-нибудь озабоченному командировочному или местному в машине? Несовершеннолетних девочек среди проституток, а по-новому путан, не водилось, за этим опера как раз строго следили, всё происходило по обоюдному согласию. Хотя вообще бардак, конечно. Даже в местной газетке бесплатных объявлений «Мой Город» каждое второе объявление в разделе «Познакомлюсь» было от путан. Обоих полов. Индивидуальная трудовая деятельность.
— Вселим тебя, — бодро продолжал Гризли, будто прочитав Сёмины невесёлые мысли, — и организуем тебе экскурсию по городу. — Вон… хм… Толян тебя свозит туда-сюда. В музей краеведческий можно заглянуть, на халаты из рыбьей кожи посмотреть. На местных богов опять же, сэвэны называются.
«Так и день пройдёт», — подумал Сёма, видевший начальника насквозь, как и тот — его.
Но Тони на халаты и сэвэнов смотреть не желал, а желал немедля отправиться к месту стажировки, то есть в райотдел. Так что после того, как инспектор в сопровождении Гризли внёс в отведённый ему номер свой небольшой баульчик, а опера перекурили, стоя возле «бобика», Эдик повёз всю честную компанию на рабочие места.
Райотдел располагался на довольно тихой улочке, в отдалении от городских проспектов. Рядом со стоянкой сушилось на верёвках бельё, шустрые дворовые бабульки сидели на нагретых солнцем лавочках, зорко наблюдая за крутившимися на скрипучей карусельке внуками и одновременно — за ментами, входившими и выходившими из райотдела.
На свежевымытом тётей Зиной крыльце райотдела взорам выпрыгнувших из «бобика» оперов и инспектора предстала следующая картина: оперуполномоченные Мазин, он же Мазай, и Кот, он же Константинов, ухватив под локти задержанного накануне незадачливого гоп-стопаря Мартынова Андрея Валерьевича, деловито примерялись к чему-то. На небритой роже угрюмо молчавшего Мартынова наблюдался лёгкий перекос вправо. Один глаз совершенно заплыл, затянутый сизым фингалом, как грозовой тучей. До приехавших долетел диалог оперов.
— Так он с какой ступеньки сковырнулся, с этой или с этой? — вопрошал Кот. — В протокол чего писать?
— С той, что повыше, — рассудительно отвечал Мазай, почесав репу. — Ударился левой скулой. Нет, правой. Нет, левой.
— А, бля, Мазай, ты уже определись! — досадливо поморщился Кот. — Право и лево где — не знаешь?
Тут они заметили грозно сопящего Гризли, а с ним — других понимающе ухмылявшихся коллег и озадаченного импортного детектива. Пробормотав что-то приветственно-невнятное, начинавшееся с «т-твою ж мать…», Кот и Мазай влетели обратно в помещение райотдела, волоча под белы руки злосчастного гоп-стопаря, якобы неудачно упавшего с крыльца.
Гризли проводил троицу тяжёлым взглядом и пробормотал:
— Надеюсь, он хотя бы раскололся, — и, спохватившись, бодро повернулся к пристально следящему за этой сценой англичанину со словами: — Пойдём, пропуск тебе выпишем и вообще… оформим.
Ещё он истово надеялся, что Тони ничего не понял в разыгравшемся перед его светлым взором драматическом действе, хотя уныло предположил, что от этого самого взора нихрена не укрылось.
«Небось они сами своих подозреваемых пиздят почём зря», — философски утешил себя Гризли, припомнив некоторые виденные им боевики, где дело происходило в полицейском участке. Боевики эти, правда, были американскими, а не великобританскими, но морды задержанным там чистили будь здоров. Тем не менее дискредитация методов работы райотдела оставалась таковой.
— Дам засранцам в бубен, — не выдержав, высказался он вслух, и Тони немедля уставился на него голубыми, как небо, глазами. Вообще, машинально отметил Гризли, привыкший иметь дело с ориентировками на разыскиваемых, внешне парень выглядел как типичный славянин, и не скажешь, что брит какой-то. Даже нос и тот у него был по-родимому вздёрнут.
— Бубен — это что? — негромко осведомился брит.
— Шаманский бубен, зря ты в музей не захотел, — решил выстебнуться Толян, который давно не подвергался этой воспитательной процедуре, как с досадой решил про себя Гризли. — Товарищ капитан хорошо изучил культуру местных коренных народов. Нанайцев там, ульчей. Эвенков. И прочих, — он сделал вид, что не замечает пылающего взора начальника.
— В данном случае бубен — это физиономия, — даже Сёма не выдержал такого бесстыжего гона.
— Понятно, — со вздохом резюмировал Тони. Видно было, как обстоятельно крутились шестерёнки у него в мозгу. Он достал из внутреннего кармана куртки маленький блокнот в кожаной обложке, с такой же миниатюрной шариковой ручкой, торчавшей из петельки сбоку, и что-то педантично туда записал.
Наконец они очутились в кабинете, пройдя гулким и тоже свежепомытым коридором, где на выкрашенных тускло-голубой краской стенах висели стенды с ориентировками и рекомендациями по гражданской обороне.
— Тоха, а откуда ты так хорошо русский язык знаешь? — внезапно задал Сёма интересовавший всех вопрос.
— Люблю… учить языки. Хорошо получается. Быстро. Дедушка — лингвист, профессор, — ответил тот как само собой разумеющееся, внимательно разглядывая очередной стенд, на котором медики разместили устрашающие агитки о чужеземной болячке под названием «СПИД». — Я занимался русским два года. Программа… как это… полного погружения. Курсы. Работал с носителями языка. Правда, один был из Молдавии, а второй — из Грузии. Я знаю ещё немецкий и французский языки.
— Ого, — с уважением протянул Гризли. — А почему же ты при таком дедушке и таких талантах не в какой-нибудь свой Оксфорд подался, а в полицию? Работа грязная, неблагодарная, бумажек много, платят мало… — тут он оборвал сам себя, спохватившись, что описывает не великобританский Скотланд-Ярд, а родимую ментовку.
— Хочу людям помогать, — подумав, серьёзно ответил Тони. Насчёт грязи и безденежья он, кстати, ничего не возразил, возможно, это являлось мировой проблемой. — И мне нравится… расследовать. Распутывать… как это… нитки. Нити. Находить преступника.
Толян вдруг повернулся к нему и неожиданно для всех взял британского детектива в болевой захват, почти опрокинув на пол. Спасибо тёте Зине, хоть пол был чистым.
— Колись, ты шпион? — азартно прошептал он онемевшему бриту в покрасневшее ухо.
Но, прежде чем Сёма и Гризли успели выпасть из столбняка и прийти на помощь Хиггинсу, последний крутанулся на месте… и ещё через две секунды в его руках натужно сопел прижатый к полу Толян.
— Отставить! — страшным полушёпотом гаркнул Гризли. — Вы что, рехнулись?! — он запнулся, поняв, что поставил английского инспектора на одну доску со своим долбозвоном.
— Пока нет, — невозмутимо ответствовал брит, поднимая Толяна с пола и отряхивая на нём куртку. — Прошу извинения. Я не шпион, но, когда на меня нападают, всегда реагирую. Стараюсь.
— Молоток, — только и вымолвил Гризли.
Было похоже, что инспектор Скотланд-Ярда и вправду мало чем отличался от его подчинённых. Капитан крепко потёр ладонью лоб, предчувствуя весёленькую недельку.
Его предчувствия сбылись на все сто.
Хотя в этот день и на следующий ничего эдакого не произошло. Хиггинс внимательно изучил те находящиеся в производстве дела, которые ему показали, очень удивился, узрев стоявшую у Гризли в кабинете пишущую машинку времён очаковских и покоренья Крыма, и тут же кинулся тыкать в неё пальцем.
Ещё он забрал с собой в гостиницу Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР, сообщив, что будет его читать. Опера прифигели, но Гризли не возражал. Жизнь, как говорится, коротка, читай УК. Так что пусть читает. Хоть наизусть учит, его дело. Но такой энтузиазм не мог ему не импонировать.
— Пример берите, — посоветовал он своим охламонам. — Видите, как человек подходит ко всему? Системно. Мне прям вот хочется насовсем кого-нибудь из вас на него обменять, но, увы, — он театрально развёл руками, — перед Скотланд-Ярдом позориться неохота — такое добро, как вы, им отдавать.
Разговор этот происходил в отремонтированном кабинете оперов — уже в отсутствие инспектора Хиггинса, которого повёз в гостиницу заботливый Эдик, пообещав затарить гостя по дороге в самом престижной универсаме города. Универсам под названием «Всёбери» открылся недавно. И там было даже «Птичье молоко» владивостокского производства. И пиво «Гиннесс» в банках, моча мочой.
— Надо ему всё-таки поляну накрыть, пяточки обмыть, — заметил Гризли. — Толковый паренёк, с идеалами. Вы вот, архаровцы, — он сумрачно покосился на оных, — с идеалами?
— Э-э… — промямлил Сёма, озадаченно переглянувшись с другом, — само собой.
— С какими же? — продолжал допытываться въедливый Гризли, и Сёма на минуту задумался.
— Жила бы страна родная, и нету других забот — раз. Мы за мир и песню эту понесём, друзья, по свету — два. И три — значит, с ними нам вести незримый бой, так назначено судьбой для нас с тобой, служба дни и ночи.
Выпалил он всё это, как мантру, единым духом, будто специально готовился.
Гризли крякнул и покрутил головой, пронзительно уставившись в честные глаза опера. Тот и бровью не повёл, продолжал лихо есть этими самыми глазами начальство. Согласно рекомендациям Петра Великого.
— Валите оба отсюда, — от души пожелал наконец капитан. — Служба у них дни и ночи. Что завтра будете Тохе показывать, определились?
Опера снова переглянулись, и Толян браво отрапортовал:
— Можем выдать моего дядьку Митю за браконьера и взять его с поличным с незаконным орудием вылова, то есть с сетями. То да сё, природа, погода, тайга, мошка. Пока в кустах посидим, пока каждую рыбину в лицо опознаем, пока выпустим обратно, пока в отделение прокатимся, так и день пройдёт. Но от Мити бутылкой не отделаться, как минимум три постфактум.
— Неплохая идея, — одобрил Гризли, запирая кабинет. — Заодно товарищ… то есть господин инспектор ознакомится с нашей ихтиофауной. Кстати, всем привиться против клещей, — он с усмешкой покосился на скисшего Толяна. — Сплошная польза. Добро, можешь окучивать своего дядю Митю. Если всё хорошо пройдёт, вместо водки я ему коньяк поставлю. Не пять звёздочек, конечно, дагестанский, но всё равно вещь.
Однако, пока дядя Митя мялся и торговался, требуя за роль подсадной утки не три бутылки, а пять, случилось непредвиденное.
Ранним утром оба опера и инспектор, явившиеся в свой кабинет, успели выпить кофе и вкурить сводку свежих ночных происшествий. Никуда не торопясь, благо Гризли в кабинете отсутствовал, будучи вызванным на ковёр к более высокому начальству, наверняка по поводу дружественного британского визита. В сводке не было ничего особенного: состоялись разборки между двумя «бригадками» несовершеннолетних гопарей, делившихся на две банды: собственно гопари и «спартаки». Сёма и Толян пытались объяснить заинтересовавшемуся Тони, в чём состоит разница между представителями обоих неформальных течений. Разницы-то особой и не было, банальный передел собственности — вот что витало над этой бузой. Руководитель гопарей пытался отжать у руководителя «спартаков» его бизнес, и вся недолга. Базис и надстройка. Сёма хорошо запомнил эти термины из школьного учебника обществоведения.
— Бывает, — понимающе заметил Тони, выслушав оперов. — И у нас бывает.
Вторым происшествием, требовавшим вмешательства милиции, стала неудачная попытка кражи со взломом. Некто пытался обнести ларёк на углу улицы Одесской по пересечении с Советской, но сработала сигнализация. Некто тут же убежал скачками, а приехавший наряд милиции застал раскуроченный замок. Хозяин ларька Тимур вызвал заспанную и недовольную продавщицу Алию, чтобы та караулила его собственность.
Сёма мог поклясться чем угодно, что прибывший наряд, если не поступило следующего вызова, пребывал с хорошенькой Алиёй, пил в ларьке чай, закусывал хозяйским рахат-лукумом и травил байки о нелёгкой милицейской доле. Правильно, девушку же надо охранять! Он примерно представлял, кто мог попытаться взломать ларёк, и уже собрался изложить свои соображения Толяну, когда в дверь кабинета деликатно постучали.
И на порог шагнул поп. То есть самый настоящий православный священник, довольно молодой, в чёрной рясе, с крестом на груди, с небольшой русой бородкой, обрамлявшей заметно взволнованный круглый лик. Светлые глаза застенчиво моргали, русые волосы спадали до плеч. В руке священнослужитель держал обычную картонную папку с завязочками.
Опера и инспектор выпучили глаза.
Священник неловко помялся и тихо проговорил:
— День добрый. Я, понимаете ли, по такому делу… — Он снова умолк, не зная, видимо, с чего начать изложение этого самого дела.
— Здрасте. Да вы присаживайтесь, — отмер Сёма, снимая с колченогого стула гору таких же точно папок, как та, что держал в руке посетитель. — И представьтесь, пожалуйста. Я оперуполномоченный Сёмин, это оперуполномоченный Охрименко, — англичанина он деликатно пропустил, боясь совершенно застремать попа.
— Конечно, конечно, — заторопился тот, устраиваясь на стуле. — Надеюсь, вас не смущает мой внешний вид, я с утренней службы и не стал переодеваться.
Чтобы произвести более сильное впечатление, решил Сёма, относившийся к служителям церкви с некоторым предубеждением. Он был агностиком, да и пушкинская «Сказка о попе и работнике его Балде» в своё время врезалась в его неокрепшую детскую память неизгладимо. Гений русской словесности посредством сказки старательно втулял невинным детишкам мысль о том, что попы — недалёкие хапуги.
— Отец Александр, то есть Богданов Александр Иванович, — заторопился поп под скептическим Сёминым прищуром. — Вот мои документы.
— Прописка временная, — заметил Сёма, внимательно их проглядев. — Пионерская, 4, квартира 37.
— Я снимаю эту квартиру, — как-то виновато пояснил священник. — Вернее, приход снимает.
Энтони Хиггинс тем временем подсел ближе; происходящее его явно очень заинтересовало, он даже шевелил губами, будто сходу переводил сказанное на английский язык.
— Итак, в чём суть вашего дела? — осведомился Сёма со всей любезностью, на какую был способен. Сроду он так витиевато не выражался.
— Мне в почтовый ящик опускают мерзостные письма, — потупился поп. — И под дверь подсовывают. Под коврик. Вот они, в папке. Я хочу, чтобы вы нашли людей, которые этим занимаются.
Опера кисло переглянулись. Даже в первом приближении дело казалось заведомо тухлым.
— Письма тут? — указал Сёма на папку в руках священника, и тот, кивнув в знак согласия, торопливо распутал завязочки.
Из папки на стол к операм вылетело несколько измызганных листков. Пять, если точнее.
— Вещественные доказательства руками в стерильных пластиковых перчатках надлежит брать, — не преминул педантично заметить британец.
— А у тебя они есть? — насупившись, покосился на него Сёма. — Если есть — доставай. Если нет — помолчи. Кроме того, — он тяжело вздохнул, — тут уже полно разных отпечатков.
Был даже отпечаток грязной подошвы, кстати.
— Тем не менее, — продолжал упорствовать Энтони, и Сёма, демонстративно засунув пальцы в относительно свежий пакетик из-под «московских» конфет на развес, взял каждую из бумажек за уголок и внимательно рассмотрел.
Содержание подмётных писем действительно было премерзким: бедного отца Александра посылали во все неприличные места, какие автору или авторам писем подсказывала фантазия, они требовали, чтобы он убирался вон из города (именно в эти самые упомянутые места).
— Отдам криминалистам, — буркнул Сёма, аккуратно укладывая бумажки обратно в папку. — Пробьём отпечатки по базе. Кстати… э-э… батюшка, вам придётся пройти со мной и прокатать собственные отпечатки. Чтобы, так сказать, вычленить.
Отца Александра такая перспектива явно не обрадовала, но он снова с готовностью кивнул.
— И надо обязательно взять пробы… ДНК, — взволнованно вмешался британец.
Толян и Сёма снова сумрачно на него покосились. У Сёмы на языке завертелось: «Ты не в Чикаго, моя дорогая», всё-таки он глубоко увяз памятью в детской классике, но сдержанно ответил:
— Если начальство даст распоряжение, отправим на экспертизу в край.
Магический «край» на отца Александра впечатление произвёл, а на Тони — нет, это было заметно по его упрямо выдвинутой вперёд нижней челюсти. Настырный брит явно приготовился наседать на Гризли, требуя в полной мере обеспечить попа милицейским обслуживанием. Нехай, решил Сёма. Он-то знал, что на Гризли где сядешь, там и слезешь, если он сам не будет убеждён в необходимости каких-либо телодвижений.
— Берите бумагу, ручку, пишите заявление, — со вздохом предложил Сёма взиравшему на него с надеждой отцу Александру. И тот с готовностью включился в трудоёмкий процесс.
— У вас есть враги? — внезапно спросил Энтони.
Отец Александр поднял голову и доверчиво уставился светлыми близорукими глазами в сосредоточенное лицо брита.
— Это наш стажёр по обмену, инспектор Скотланд-Ярда Энтони Хиггинс, — счёл своим долгом представить того Толян.
Священник даже вздрогнул и уважительно протянул:
— О-о-о…
Сёме захотелось с досадой закатить глаза. Они тут все, значит, не «о-о-о», а этот белобрысый «бобби», значит, «о-о-о». Обидно!
— У меня только один враг, — подумав, совсем не высокопарно изрёк отец Александр. — Враг всего рода человеческого. Диавол.
— Вы считаете, что именно диавол проскакал к вашему почтовому ящику и к коврику под дверью на своих копытах и забросил эти письма? — не удержался Сёма.
Священник перевёл доверчивый взгляд на него:
— Разумеется, нет. Но он вложил пакостные мысли в чьи-то головы, и его замысел был осуществлён руками людей.
— Так, значит, врагов у вас нет? — устало вздохнул Сёма. — Может быть, кто-то из ваших коллег намерен, скажем так, подсидеть вас, чтобы вы из города уехали?
— Что вы! — взмахнул руками священник, явно оскорбившись за «коллег». — Боже сохрани!
«Вот и положились бы на Бога, — снова завертелось на языке у Семы, — чего ж вы в милицию пришли».
— Вы испугались? — внезапно спросил Энтони, внимательно глядя на попа.
Тот серьёзно покачал головой:
— Аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла , яко ты со мною еси: жезл твой и палица твоя, та мя утешиста. Псалом двадцать второй, — пояснил он. — Но просто… противно, знаете ли. И хочется, чтобы это… словоблудие прекратилось.
— Когда оно началось? — спохватился Сёма. — Словоблудие то есть?
— Первое письмо появилось две недели назад, — ответил священник. — А потом — с периодичностью в три-четыре дня: то на коврике, то в почтовом ящике.
— Может быть, соседи вам пакостят? — напрямик поинтересовался Сёма, впрочем, заранее зная ответ. Конечно: «Что вы, что вы»…
— Что вы, что вы! — горячо выпалил отец Александр. — Они замечательные люди!
— Ясно, — Сёма вздохнул. Священника окружали сплошь замечательные люди, вот только кто-то из них организовал эту травлю. И по какой-то причине. Снова базис с надстройкой? Похоже на то.
— Почему сразу к нам не пришли? — проворчал Сёма. Он понимал, что пристрастен, но ничего не мог с собой поделать. — Думали, он остановится?
— Да, — грустно кивнул отец Александр. — Именно так я и думал, к сожалению. Я верю в лучшее в людях. Но диавол силён.
«А как же эта, как её… палица божья, про которую псалом?» — едва не осведомился Сёма.
За спиной священника Толян всё-таки закатил глаза к потолку, что не укрылось от бдительного взора Энтони Хиггинса. Едва все бумаги были написаны и за священником, отправившимся к криминалистам, закрылась дверь, он выпалил, с нескрываемой укоризной воззрившись на Сёму:
— Ты предубеждён. И ты, — теперь его палец был направлен в грудь Толяна. — Почему? Потому что в СССР религия порицалась, а священников ссылали на Колыму?
— Ну это ты загнул, брат, и, между прочим, мы и так почти что на Колыме, — оскорбился Сёма за бывшую свою страну, хотя прекрасно понимал, что в его предубеждённости виноват именно злосчастный образ попа-мироеда, впечатавшийся в сознание. Отец Александр мироедом не был, напротив, производил впечатление крайне скромного интеллигента.
— Религия не порицалась, вон даже Блок в своей революционной поэме «Двенадцать», — щегольнул эрудицией Толян, — писал: «в белом венчике из роз — впереди — Исус Христос».
— Церковь порицалась, — упрямо гнул своё брит. — Вы поэтому отказываетесь заниматься расследованием этого дела?
— Да ладно, — проворчал Сёма, пытаясь увильнуть от неприятных разборок. — Мы не отказываемся, только ни к чему это не приведёт. Рано или поздно он заберёт заявление.
— Потому что вы его к этому принудите, — так же угрюмо предположил брит, косясь на него из-под светлой чёлки.
Угу, как давешнего недоделанного разбойника Мартынова на крыльце, злорадно подумал Сёма.
— Потому что это заведомый висяк; кроме того, письма просто могут перестать появляться, — отрезал он, совсем как отсутствующий Гризли, то есть безапелляционно. — Ты сам не видишь, что ли, что это висяк? Дохлый номер. Скорее всего, этот попоненавистник как раз подкладывал своё дерьмо в перчатках.
— Нужно опросить ближайшее окружение потерпевшего, — неожиданно встал на сторону брита Толян, делая вид, что не замечает пронзительного взгляда напарника. — Хочешь, я займусь. Возьму вот Энтони и займусь.
— Сволочь, — опять же по примеру Гризли одними губами произнёс Сёма в сторону Рыжего, едва Тони отвернулся. Конечно, прогуливаться за ручку с британским детективом было проще, чем заниматься неудавшимся ограблением ларька по улице Одесской или разборками гопоты. Но, с другой стороны, вышеперечисленные преступления гроша ломаного не стоили, а Гризли на рабочем месте отсутствовал. И они всё равно собирались на протоку ловить там псевдобраконьера дядю Митю с его сетями, чтобы отвлекать и развлекать инспектора.
Что ж, придётся пока что развлечь его по-другому. Посещением богоугодных заведений.
— Ладно, я с вами, — сдался Сёма. — Пошли, сходим в церкву и на хату к этому отцу Александру. Авось чего-нибудь да накопаем.
Тоха расцвёл. Вот где и правда идеалист хренов, в сердцах решил Сёма. А ещё британец! Они высокомерными должны быть, сухими и чёрствыми, как ихние галеты, которые Сёме довелось как-то купить во «Всёбери». Ан нет!
Храм Всех Святых располагался как раз напротив второй самой крупной гостиницы города под названием «Амур», и это наложило на окружающую среду неизгладимый отпечаток.
Контраст между благостно возносящим к небу золотые кресты бело-голубым храмом и аляповатой, купеческого вида гостиницей, вокруг которой вечно тусовались путаны, их клиенты и охрана, был разительным. Сейчас в ряды путан влились и те, которых опера отогнали от гостиницы «Восход», так что веселуха царила и у церкви. Девочки сидели в припаркованных на стоянке машинах с распахнутыми дверцами, выставив наружу стройные длинные ноги в лосинах и высоких сапогах, некоторые же стояли, картинно опираясь на дверцы.
Поглядев на это непотребство и на каменное лицо Тони, Сёма закашлялся. Он не знал, что делать — то ли подойти и шугануть оборзевших девах и их «дорогих руководителей», то ли притвориться слепоглухонемым, дабы не будить лихо. Он выбрал второй вариант, но при виде оперов девахи сами успокаивающе помахали им, загрузились в машины и захлопнули дверцы. Видимо, тоже не захотели будить лихо. Сёма облегчённо вздохнул и снова осторожно покосился на брита.
— Специальной полиции нравов нет у вас, — как ни в чём не бывало констатировал тот. — Я понимаю.
— Да, зашиваемся, не знаем, за что хвататься, — выдавил Сёма, проходя за ажурные церковные ворота и придерживая калитку для инспектора и Толяна.
Он настороженно огляделся. Здесь начиналась совершенно неизученная им территория, в церковь он был не ходок, хотя крещёный. «Креста на тебе нет», — всплыло в памяти какое-то бабкино ругательство. Да уж, креста на нём точно не было. По-хорошему, ему и приходить-то сюда не следовало.
Он медленно поднялся по каменным ступеням крыльца, так медленно, будто бы ноги у него заплетались. Толян и Тоха шагали за ним в некотором почтительном отдалении, собираясь, видимо, в этом чуждом им месте во всём следовать его примеру. Нашли пионера-героя, с тоской подумал Сёма и перед входом в церковь не очень-то умело обмахнул себя крестным знамением.
Внутри церкви было светло, красиво, повсюду висели иконы и приятно пахло. Где-то высокими тонкими голосами пел неведомый хор, и у Сёмы вдруг на миг защемило сердце. Ладаном пахнет, вспомнил он, с некоторым удивлением заметив, как Тоха исправно крестится — с нужной руки и в нужную сторону. Всё-таки стервец брит был очень наблюдательным.
Вообще Сёма понятия не имел, как вести себя в церкви, чтобы не оскорбить чувств присутствующих. Он ведь вполне мог ненароком залезть в какой-нибудь амвон, аналой или алтарь, поэтому бочком-бочком, как краб, стал пробираться вдоль висевших на стенах икон и горящих свечей. Почерневшие лики святых строго на него взирали. Сёма занервничал ещё пуще, обернувшись через плечо: Толян и Тони исправно шли за ним, след в след, как индейцы на тропе войны. Поддержки от них ждать не приходилось.
И тут, к своему превеликому облегчению, он наткнулся на старушку в чёрном, туго повязанном платке, преградившую ему путь. Видимо, она тут всем заправляла, вычленяя из пришедших разных нерадивцев типа Сёмы.
— Здрасте, матушка, — полушёпотом проговорил он, понятия не имея, почему именно так назвал старушку. — Мы из милиции. Я оперуполномоченный Игнат Сёмин. Можно поговорить с вами? Лучше снаружи.
«Пока кто-нибудь из нас не получил от вас клюкой в лоб», — чуть было не добавил он.
Старушка, представившаяся Марфой Петровной, быстренько вывела их на крыльцо. При солнечном свете оказалось, что эта маленькая женщина в чёрном платке очень похожа на боярыню Морозову с картины Сурикова: такое же тонкое, хоть и испещрённое морщинами лицо, те же пылающие глаза. Сёма даже оробел, а Толян и Тоха и вовсе переминались с ноги на ногу в приличном отдалении, не решаясь подойти поближе.
— Слушаю вас, — с достоинством произнесла Марфа Петровна, скрестив руки на плоской груди, будто инстинктивно пыталась от него отгородиться.
— Я по поводу отца Александра и прошу наш разговор оставить между нами, — начал Сёма, сразу уверившись, что эту женщину он мог бы о том и не просить. — Он пришёл к нам в милицию с заявлением по поводу того, что некие злоумышленники подбрасывают ему в почтовый ящик и под дверь записки угрожающего характера. Требуют, чтобы он уехал из города. Рассказывал ли он что-нибудь об этом?
— Нет, — твёрдо, не задумываясь, ответила Марфа Петровна.
— То есть вы ничего такого вообще не слышали? — уточнил Сёма. — От кого-то ещё?
Женщина покачала головой.
— Вот же пакостники, прости господи, — вырвалось у неё. — Отец Александр же воистину достойный человек. Бессеребренник, добрейшей души.
— Остальные ваши батюшки не таковы будут? — не удержался Сёма, а женщина пронзила его укоряющим взглядом. — Я, знаете ли, всё время с людскими грехами дело имею, матушка, — пробурчал он в своё оправдание, — посему груб и всех подозреваю. Так что же?
— Отец Иоанн и отец Варсонофий — добродетельные пастыри, — отрезала Марфа Петровна, — и если вы намекаете, что они способны писать какие-то подмётные письма…
— Я ни на что не намекаю, я прямым текстом вопрошаю, — возразил Сёма, снова сбиваясь на какой-то высокопарный церковнославянский штиль. — Значит, они, по-вашему, неспособны. Хорошо. А кто способен? Почему письма получает только отец Александр?
— А откуда такой вывод? — мгновенно парировала женщина.
— Я идиот, — после долгой, очень долгой паузы честно признал Сёма, чувствуя, что под её насмешливым взглядом его уши и скулы наливаются горячим. — Прошу прощения. В таком случае, где мы можем увидеть отца Варсонофия и отца Иоанна?
Отец Иоанн, по словам Марфы Петровны, был неделю назад вызван «в край» и тем из списка подозреваемых в первом приближении как бы исключался, а отец Варсонофий обнаружился в пристройке к храму, которая тоже как-то мудрёно прозывалась.
Но и этот визит ни к чему не привёл. Отец Варсонофий, низкорослый, но вполне себе плотного телосложения, живо напомнивший Сёме брата Тука из английского сериала про Робин Гуда, недавно показанного по телику, так непритворно изумился и огорчился, узнав про подмётные письма, что стало ясно: он, скорее всего, тоже ни при чём. Сёма скороговоркой попросил его ничего не говорить отцу Александру об их визите. И, попрощавшись, вместе с безмолвными спутниками направился к церковным воротам, провожаемый всё той же Марфой Петровной, которая, видимо, желала удостовериться, что непрошеные пришельцы свалили в даль светлую.
— Вы, случаем, не бывшая учительница? — не удержался Сёма от последнего вопроса, уже выходя в калитку, но Марфа Петровна только скупо улыбнулась сухими тонкими губами.
— Интересная женщина, — подал голос Энтони, когда они отошли на несколько шагов. — Похожа на… — он запнулся. — Боярыня Морозова.
Сёма только крякнул и пробормотал себе под нос:
— Паки и паки. То есть дондеже. Короче, надо идти по соседям попа.
— Пионерская, 4, 37, — тут же отреагировал Толян. — Только он сейчас, наверное, как раз дома, если тут его нет.
Они потоптались около церкви, раздумывая, как поступить, пока осмелевшие путаны из припаркованных напротив двух белых «тойот» и вишнёвого «ниссана» не принялись призывно помахивать им, явно забавляясь. Тут Сёма кое-что сообразил и соображение озвучил:
— Сейчас, кажись, должна вечерняя служба начаться. Наш терпила, — он нарочно употребил это жаргонное словцо, которое ему самому не нравилось, но хотелось как-то перебить пафос момента и места, — придёт сюда, а мы, наоборот, пойдём к нему.
— А с чего ты взял, что он сюда придёт? — наморщил лоб Толян. — Он же вроде как уже тут утром… того… отдежурил.
— Он поп, — отрезал Сёма, — а не вахтёр. Обязан, значит, или присутствовать, или служить. Наша служба и опасна, и трудна.
— Учитывая всё происходящее, ещё как, — подтвердил Толян со вздохом. — Пошли тогда пожрём в «Пикнике».
Жральня под названием «Пикник», она же «Разорви хлебало» (в народе) славилась по городу огромными, в руку толщиной и с ладонь диаметром, бургерами. Правда, вместо макдаковских салатных листьев там фигурировала капуста, горчица была ядрёной «Русской» и вышибала из клиентов слёзы и сопли, а сама котлета являлась свиной, а вовсе не говяжьей, но это, право, были мелочи жизни.
Так что опера с некоторым злорадством понаблюдали, как англичанин, хлюпая носом, справляется с заказанным чизбургером, сами тяпнули по такому же, запили всё это дело жидким чаем в пакетиках и пешком отправились к дому на Пионерской, четыре. Погода была почти что летней, вдоль остановок и магазинов стояли у своих ящиков бодрые азиатские торговцы овощами и всякой всячиной, в лужах прыгали воробьи, а под сияющим памятником Ленину трое пацанов в чёрных футболках в «анархиями» и «пацификами» наяривали на гитарах и орали что-то вроде: «Но на фуражке на моей серп и молот и звезда, как это трогательно — серп и молот и звезда…»
«Чёрт-те что», — подумал Сёма, косясь на англичанина.
— Панки? — предсказуемо заинтересовался тот. — Оппозиция? Лимонов?
— Хрениция, — пробурчал Сёма. — Рокеры.
Тони, подумав, кивнул и сообщил, что рок — всегда музыка бунта. Они свернули под вонявшую кошками облупившуюся арку, стены которой тоже были обильно расписаны «анархиями», «пацификами» и простыми русскими словами из трёх и пяти букв с иллюстрациями.
Сперва они изучили дом священника снаружи: стандартная брежневская пятиэтажка без дополнительных входов-выходов, подвалы заперты на внушительные замки, и в подвальные окошки под силу проскользнуть только особо юрким котам.
Потом все зашли в подъезд без новомодного кодового замка и поднялись по лестнице на третий этаж, где в квартире 37 и проживал отец Александр. Дверь была аккуратно обита коричневым дерматином — уж не сам ли священник постарался? Под зелёным резиновым ковриком у двери не лежало никаких писем, равно как и в скрипучем почтовом ящике, проверенном ими на втором этаже.
— Наш поп отсутствует в квартире большую часть времени, — хмуро сообщил Сёма то, что и так было понятно. — Забегает среди дня поесть и потом приходит на ночь. Он и правда такой… идейный, рвётся нести людям свет добра с двух рук. Как джедай.
— Ну и кому-то это очень не нравится, — подытожил Толян, а Энтони вдруг серьёзно сказал:
— Он, как это выразиться… под-виж-ник.
— Да уж, — Сёма уныло почесал в затылке. — Так что, по соседям пойдём? Или не будем компрометировать подвижника?
— Кто-то поднимается, — вполголоса предупредил Толян, насторожившись.
Внизу действительно громко хлопнула подъездная дверь с растянутой пружиной, послышались шаркающие шаги. Поднимался явно пожилой человек, кряхтя и покашливая. Все трое притихли.
Вскоре на лестничной площадке под ними появился грузный старик в поношенном коричневом костюме с орденскими планками на груди, и Энтони восхищённо поднял брови. А старик, в свою очередь, вопросительно уставился на оперов.
— Я спрошу, — вполголоса бросил Сёма и поспешил вниз, шагаю через ступеньку.
— Здрасте, мы из милиции, я оперуполномоченный Сёмин, — быстро сказал он, не дожидаясь вопросов явно озадаченного старика. — Вы в какой квартире проживаете?
— Вон в той, в тридцать восьмой, — протянул старик, и остальные быстро переглянулись. — Меня Николай Иванович зовут. Севастьянов.
— Мы по поводу вашего соседа, священника, то есть Александра Богданова, — продолжал, слегка приободрившись, Сёма.
— Саша в чём-то провинился? — удивлённо спросил старик, и Сёма отметил про себя это «Саша». Значит, соседи были хорошо знакомы и тепло друг к другу относились. Собственно, о чём упоминал и сам священник.
Старик тут же подтвердил этот вывод, проговорив сквозь одышку:
— У меня никого нет, а он мне всегда продукты покупает. Я пишу ему список, и он приносит. И лекарства. Мне тяжело отходить далеко от дома, а пришлось бы искать покупки подешевле. Вы же знаете, как это бывает сейчас. Всё втридорога.
Сёма молча кивнул. Он знал, что бабульки с дедульками порой обходят все окрестные магазины в поисках дешёвых продуктов. Они никак не могли привыкнуть к законам рынка и к тому, что на ценниках стремительно прибавляются нули. А ещё он подумал, что отец Александр наверняка добавляет к деньгам этого одинокого старика свои собственные.
— Я сам неверующий. Коммунист я, — закончил Николай Иванович с гордостью. — Но Саша — очень хороший человек. Советский, — он подчеркнул последнее слово.
— Тимуровец, — полушёпотом пробормотал позади Толян, и Сёме захотелось показать ему кулак, но он удержался.
— У нас к нему нет никаких претензий, — успокоил он старика. — Наоборот, это его преследуют какие-то… не очень хорошие люди. Пишут ему довольно поганые анонимные письма. Хотят, чтобы он уехал из города. Вы не замечали в подъезде посторонних? Например, тех, кто рассовывает какие-то бумаги по почтовым ящикам?
Старик сухо усмехнулся:
— Молодой человек, а разве в ваш подъезд не носят выборные агитки, рекламы, дрянь всякую?
— Носят, — вздохнул Сёма, разводя руками. — Так что, встречали таких?
— Каждый день, — подтвердил старик. — Но Саша ничего не говорил о том, что его… преследуют.
— Понятно, — снова вздохнул Сёма. — Извините за беспокойство, мы пойдём. Всего доброго.
— Молодые люди, — крикнул им вслед старик, когда они уже спустились на пролёт ниже, к пресловутым почтовым ящикам. — Но вы же можете устроить тут засаду. Подождать этого злоумышленника и схватить его буквально за руку.
— Он при нас навряд ли будет что-то раскладывать, свалит — и всё, — кисло возразил Сёма.
— Но на вас же не написано, что вы из милиции, — живо парировал старик, видимо, пересмотревший детективов. — Вы можете изобразить этих… как их… криминальных элементов. И стоять на нижней площадке. Вы подумайте, — убеждённо закончил он.
Сёма кашлянул, представив себе, как выкладывает Гризли обоснования для такого, с позволения сказать, розыскного мероприятия. Как будто заняться больше нечем, вот что скажет на это Гризли. И будет прав.
— Непременно, — вежливо пообещал он старику, и все трое вывалились из подъезда.
Но засаду всё же устраивать пришлось, причём при самых странных обстоятельствах.
Сперва, как говорится, ничто не предвещало. На другой день после посещения церкви для развлечения приезжего инспектора пришлось-таки задействовать дядю Митю. Опера во главе с Тони, полным энтузиазма, долго торчали в кустах у протоки, благо мошка в мае ещё не доводила до белого каления. Они успели даже загореть, пока дядя Митя проверял свои сети и извлекал на свет божий двух сазанов устрашающего размера и трёх просто здоровенных толстолобиков. Потом брали вполне натурально возмущавшегося «браконьера» в кольцо и идентифицировали улов. Потом выпускали рыбу обратно в протоку и доставляли дядю Митю в отделение. К концу всей этой возни опера и инспектор изрядно умотались. Сёма меланхолично размышлял, почему они не конфисковали и не пожарили рыбу сами, под тот дагестанский коньяк, который теперь предстояло отдать довольному дяде Мите. Из сазанов можно было настругать вполне приличную талу.
Но, в общем и в целом, день прошёл совершенно идиллически, и Тони, захваченный таёжной экзотикой, о злоумышленниках, преследующих попа, даже не вспоминал.
Они напомнили о себе сами, вернее, о них напомнил отец Александр, ворвавшийся в отделение утром следующего за благостной рыбной ловлей дня.
— Теперь у меня в коридоре кто-то ходит, — взволнованно объявил он с порога.
Сёма, который в это время как раз допивал свою кружку с «Нескафе Голд», едва не поперхнулся.
— В каком смысле — в коридоре? — осторожно поинтересовался он, уставившись на потерпевшего. — Прямо в вашей квартире, что ли?
— А письма были? — одновременно с ним спросил Энтони, вскочив с места.
— Писем не было, — качнул головой священник. — Но… вы понимаете, из коридора доносились такие звуки, будто бы там кто-то ходит в ластах. Что-то шлёпало по полу, в общем. И кто-то смеялся. Очень тихо, знаете, но явственно. И так… зловеще.
— Что-о? — совершенно офигел Сёма. — Ласты? Какие ещё ласты?
— Я понимаю, как вам это всё дико слышать, — виновато пробормотал отец Александр, переводя умоляющий взгляд с него на Толяна, а потом на Энтони. — Но… мне, право, очень страшно.
Голос его упал до шёпота.
— Что же вы сделали, услышав эти звуки? — сухо осведомился Сёма. Рассказанное не укладывалось у него в голове. Ласты? Смех? Батюшка что, тронулся умом на нервной почве?
— Я, честно говоря, заперся в спальне. Сидел и молился, — признался отец Александр, кротко и смущённо взирая на них. — Впал в грех уныния. К рассвету эти звуки затихли, и я решился выйти.
— И что вы смотрели? То есть увидели? — быстро спросил Тони.
Священник тяжело вздохнул:
— В том-то и дело, что ничего. Дверь квартиры была вечером заперта мною изнутри, таковой и осталась. Окно на кухне тоже были заперто. Но на полу в коридоре… было что-то вроде… слизи.
— Слизи, — машинально повторил Сёма, и священник энергично закивал:
— Похожей на рыбью.
— У меня версия, — встрял Толян, обожавший всякие публикации в жёлтой прессе про НЛО и колдунов вуду. Глаза у него азартно блестели. Неприличные письма с угрозами — подумаешь! А вот рыбья слизь, шлепки по полу и тихий зловещий смех в запертой изнутри квартире — это да, это круто! Короче, Сёме ужасно захотелось дать коллеге в бубен. Однако он процедил:
— Излагай.
Но тут же об этом пожалел, когда Толян приосанился и провозгласил:
— Таёжные духи!
— Что-о? — в очередной раз взвыл Сёма.
— Ну, местные духи, им не нравится, что… вот… церковь, — пояснил Толян уже более косноязычно. Вот они и приходят. Чтобы пугать. А что? Вполне.
— Письма тоже духи пишут? Ластами? Или, может, это русалка была? Шлёпала хвостом, — процедил Сёма и, видя, что товарищ открыл рот, собираясь что-то ещё сморозить, страшным шёпотом прошипел: — Толян, заткнись или получишь по репе.
Толян мгновенно заткнулся, зная: когда Сёма в таком настроении, его лучше не злить.
— Посоветуйте, что мне теперь делать, — решился робко спросить отец Александр, видя, что обстановка в кабинете оперов заметно накалилась.
— Сейчас товарищ Охрименко составит протокол, запишет ваши показания, — отрывисто сказал Сёма. — Понаблюдаете за происходящим ещё и сегодняшней ночью, а я к начальству схожу. Надо определиться… с планом оперативно-розыскных мероприятий.
Он стремительно вышел из кабинета и отправился искать Гризли. Сил у него уже больше не было ковыряться в этой бесовской тягомотине, он же не экзорцист какой! Пусть капитан скажет своё веское слово.
И капитан сказал. Но сперва он внимательно выслушал опера, изложившего всё как на духу, в подробностях, включая визит в церковь и осмотр места происшествия, то бишь подъезда дома номер четыре по улице Пионерской, где проживал батюшка. Не утаил и того, как они провели вчерашний день — можно сказать, на пикнике за ловлей дяди Мити. Ну и завершил он свой рассказ ночным щёлканьем ластами по половицам поповского коридора. Наконец он выдохся, умолк, схватил графин с водой, стоявший на сейфе с табельным оружием. Вода была тепловатой и тухловатой, но Сёма осушил графин прямо из горлышка, утёр рот, лоб и плюхнулся обратно на стул.
— Самое ведь хреновое, товарищ капитан, — жалобно пробубнил он, видя, что Гризли молчит, сцепив перед собой пальцы и глядя в стол, — что наш Тоха, то есть господин инспектор, увлёкся этим попом и всей этой катавасией не на шутку и теперь не отцепится до самого отъезда.
Гризли поднял на него тяжёлый взгляд, и Сёма моментально умолк.
— Значится, так, — веско проговорил Гризли, совсем как Глеб Жеглов, все они фильм с Высоцким знали наизусть, — нехай себе господин инспектор работает по этому делу. Под вашим чутким руководством, естественно. Главное, чтобы не лез в разборки наших спартаков с гопарями и всё такое прочее, он там головы не сносит, сам понимаешь. И ты прав, он скоро свалит отсюда в свою Великую Британию. Так что даю вам карт-бланш на засаду в коридоре у батюшки и на всё, что вы там ещё придумаете. Развлекайтесь. Всё это так, благорастворение воздухов.
Оказывается, Гризли тоже знал разные церковнославянизмы.
Но он ошибался.
Когда Сёма вернулся в кабинет оперов, отец Александр, по счастью, уже ушёл, написав «цидульку», как выразился осторожно поглядывавший на товарища Толян. Сёма успокаивающе помахал ему рукой — не ссы, дескать, я уже остыл. Он бегло проглядел «цидульку» и коротко пояснил, что капитан, мол, даёт добро на проведение оперативно-розыскных мероприятий, если таковые понадобятся. Тони опять расцвёл и горячо закивал, Толян скептически хмыкнул, правильно истолковав взгляд Сёмы на англичанина — чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не спичками.
— Мы организуем там… э-э-э… засаду, да? Как говорил тот боевой пожилой… товарищ? — жадно спросил Тони, блестя глазами. В Скотланд-Ярде ему явно не хватало адреналина, а возможно, его так возбуждала царившая в этом дельце атмосфера лёгкой чертовщинки.
— Надеюсь, что не понадобится, — дипломатично отозвался Сёма, но позволил прыткому бриту отлучиться вместе с Толяном и Эдиком на Пионерскую, четыре, дабы получше изучить место предполагаемой засады. Сам же он после отъезда раздражающих элементов перекрестился, что называется, двумя руками и отправился наконец обследовать недоограбленный ларёк на углу улицы Одесской.
Хорошенькая продавщица Алия, прибывшая, как и хозяин ларька Тимур, на заработки из страны ближнего Зарубежья, радостно закудахтала при виде Сёмы и набила ему карманы «сникерсами» и семечками. Так что расследование с самого начала задалось. Тамошнюю публику он хорошо знал и быстренько вычислил напавших на ларёк долбозвонов, которые даже отпираться не стали, раскололись, как перезрелые арбузы. Оба недавно вышли с зоны, где сидели за «хулиганку».
Вызвонив Эдика и закинув их в КПЗ, Сёма заполнил гору бумаг и с чувством исполненного гражданского и профессионального долга отправился домой. Ему срочно требовалась разрядка. Поэтому вместо собственной холостяцкой квартиры он зарулил к Светке, проходившей в его номенклатуре как «подруга бойца», выгрузил перед нею семечки, «сникерсы» и бутылку «Амаретто», купленную там же, у Алии. Светка чиниться и ломаться не стала, приветила Сёму как полагается подруге бойца, то есть накрыла стол, где главным украшением стали запечённые в духовке «ножки Буша» и маринованный папоротник, и оставила ночевать.
Ночью Сёма проснулся от странного ощущения. Ему показалось, что он слышит чей-то тихий злорадный смех. Рассказ попа, что ли, произвёл на него столь неизгладимое впечатление? Впечатлительным он сроду себя не считал, всё-таки и в армейке отслужил, и в райотделе вон сколько отработал. Он покосился на безмятежно сопевшую рядом Светку и на цыпочках отправился на кухню покурить.
Пока курил в форточку, снова так и сяк ломал голову, что же такое могло шлёпать по полу в коридоре у злосчастного попа. А смех? Смех ему, как и попу, тоже привиделся, что ли?
«Ерундистика это всё и опиум для народа», — решительно заявил он сам себе, возвращаясь в постель к тёплой Светке и запуская обе руки под её ночнушку. Светка не возражала. Так что Сёма заснул совершенно ублаготворённый и с затаенной надеждой, что завтрашнее утро пройдёт без потусторонних явлений.
Увы! Наутро стало ясно, что лёгкая чертовщинка на глазах переросла в тяжёлую. Батюшка уже ожидал оперов, нервно топчась возле крыльца райотдела, и, даже не поднимаясь на него, выпалил:
— Там теперь кровь!
— Так, — после паузы выдохнул Сёма, переглянувшись с Тони и Толяном. — Где именно?
— У меня в коридоре, — севшим голосом пробубнил отец Александр. — И это были не ласты. Это были ладони. Шлёпали. Там отпечатки. Кровавые. То есть следы. И только ладоней. А отпечатков ног нет. — Он умолкал чуть ли не после каждого слова, будто ему было трудно говорить.
— Может, просто краска? — брякнул Толян.
— Вы снова заперли дверь, окно и дверь? — перебил его Тони, подходя к отцу Александру.
— Разумеется, — пробормотал тот, взирая на англичанина со вспыхнувшей надеждой. На англичанина, а не на родных оперов! Вот ей-богу, снова обидно стало.
— Поехали, посмотрим, — кратко распорядился Сёма.
Эдик на «бобике» куда-то умотал с Котом и Мазаем, и ехать на место предполагаемого происшествия пришлось на трамвае. Батюшка отпер дверь, и друг за другом, гуськом, все осторожно проникли в квартиру. Сёма нажал на выключатель у косяка, и в коридоре вспыхнул неяркий свет тускловатой лампочки.
В этом свете на вытертом линолеуме стали отчётливо видны бурые отпечатки больших, явно мужских ладоней, нашлёпанные по всей площади довольно длинного коридора, который разветвлялся, упираясь одним концом в кухню, другим — в спальню. Стандартная планировка. Сёма почти что на цыпочках проник в кухню, где тоже хватало отпечатков на полу. Окно же было накрепко заперто — он специально подёргал за шпингалет.
— Вызываем эксперта, — буднично сообщил он. — Всё, шуточки закончились. У кого-нибудь из ваших соседей есть телефон? — повернулся он к священнику.
— У Николая Иваныча, в тридцать восьмой квартире, — предсказуемо сообщил тот, и к ветерану побежал расторопный Толян, снова преотвратно обрадованный происходящими паранормалиями. Сёма про себя решил, что непременно вломит коллеге, как только англичанин исчезнет из поля зрения.
Пока ждали эксперта Васю Савельева с его фотоаппаратом и оборудованием, мрачно сидели на кухне. Батюшка засуетился было с чаем, но Сёма махнул на него рукой. Ничего в горло не полезло бы, проклятые ладони так и притягивали взгляд.
— Кстати, — совсем некстати заинтересовался вдруг Толян, повернувшись к бриту, — а ты у нас тут пьёшь чай в пять часов вечера? Ну, файф-о-клок этот ваш?
Сёма раздражённо скривился, а Тони кротко произнёс:
— Нет.
— А почему? — не отлипал Толян.
— Я люблю какао, и я нахожусь на работе весь день, — отрапортовал Тони. Тут наконец явился эксперт Савельев, и началась привычная рутина: вспышки фотоаппарата, снятие отпечатков ладоней, соскобы проб с пола, стола и подоконника.
Забрав у батюшки ключи и строго-настрого приказав ему сегодня в квартиру больше не являться по причине намеченной милицейской засады, а переночевать хоть у матушки Марфы, хоть у кого-нибудь из коллег по цеху, опера снова поспешили в райотдел вместе с экспертом. Через четверть часа они уже сидели в кабинете у Гризли, тоскливо пялясь на портрет Дзержинского над начальственным креслом. Гризли не захотел его снимать даже под ветром новых веяний, сообщив, что, мол, привык к нему и без «железного Феликса» его мыслительные процессы будут проходить не столь интенсивно.
Сейчас в голове у Сёмы напрочь отсутствовали какие бы то ни было мыслительные процессы вообще. Он деревянным голосом произнёс:
— Вася говорит — кровь.
— Ясно, — отозвался Гризли и хмуро посмотрел на бодрого Тони. В этом взгляде явственно читалось: «Тебя тут только не хватало», но Гризли умел держать удар и всегда мужественно встречал жопу грудью, чему и подчинённых учил. Если от инспектора невозможно было отвязаться, его следовало задействовать, и вся недолга.
— Кстати, — буднично продолжал капитан, — а ваш отец Александр не мог всю эту лабуду, — он пошевелил пальцами в воздухе, — инсценировать?
Толян и Тони, переглянувшись, замотали головами, а Сёма, поскольку вопрос был адресован главным образом ему, как старшему опергруппы, честно подумал и ответил:
— Не похоже. Он такой… идеалист и божий одуванчик, даже стыдно перед ним.
— Э-э? — Гризли вскинул бровь. — Стыдно? Чего тебе стыдиться?
— Ну … — Сёма замялся, понимая, что ляпнул это сдуру. — Мы все по сравнению с ним адовы грешники и вообще какие-то монстры.
— Монстры-то монстры, но спасать его будете именно вы, — Гризли махнул рукой. — Ладно, хорош тут философию разводить, излагай план мероприятия.
— Прибудем на место происшествия в двадцать один ноль-ноль, — оттарабанил Сёма, — запрём двери и окно проверим, приготовим оружие и будем ждать.
— Где именно ждать? — уточнил Гризли, который обычно такими мелочами не шибко интересовался, отдавая процесс на откуп подчинённым: ему был важен результат.
— В спальне, где ж ещё, — пожал Сёма плечами, но Гризли продолжал взирать на него терпеливо, как умудрённый опытом педагог на трудновоспитуемого подростка, и тут до него дошло: — Чёрт… один в спальне, один в кухне, один на лестничной площадке пролётом выше.
— Хорошо, — смилостивился Гризли. — Учитывайте, что сидеть придётся всю ночь, до рассвета.
— До первых петухов, — пробормотал Толян. — Так положено, — спохватившись, добавил он под строгим взглядом капитана. — Всякая нечисть… это… должна исчезнуть с первыми лучами солнца. И криком… хм… петуха.
— Должна, но не обязана, — буркнул Гризли. — Ладно, идите уже с богом. Живьём брать демонов!
На его угловатом лице не было и тени усмешки.
Кто где будет караулить «демонов», распределили быстро. Тони, как необкатанное пока что в деле звено, оставили в спальне, которую на сей раз не стали запирать изнутри. Толян устроился на кухне, поближе к холодильнику, как он сам объяснил, весело скалясь. Сам Сёма, расставив остальных по их постам, бесшумно поднялся пролётом выше и застыл у подоконника, испещрённого вырезанными и выцарапанными там надписями, по большей части матерными.
Дверь в квартиру они тоже не стали запирать. Если нечисть, преследующая попа, в самом деле нечисть, в чём Сёма очень сомневался, она просочится и сквозь запертую дверь, как было и раньше. А вот самому Сёме, если внутри хаты начнётся заварушка, попасть туда будет трудновато.
Тони ещё что-то мёл про какие-то «радиотелефоны» для связи друг с другом, но его никто не понял, предположив, что речь идёт о портативных рациях. Такой роскоши, естественно, в райотделе не водилось, и Тони, поняв это, лишь грустно вздохнул.
Опять же для чистоты эксперимента Сёма дал отцу Александру разрешение — по его настоятельной просьбе — перед уходом вымыть пол, «украшенный» отпечатками ладоней. Окровавленных, как хмуро сообщил операм эксперт Вася Савельев. Что за хренотень, кому только могло прийти в голову заниматься такой фигнёй, устало думал Сёма, прислонившись к стене, тоже испещрённой «наскальными росписями».
К его большому облегчению, остальные жильцы подъезда вверх и вниз по лестнице практически не сновали, видимо, к девяти вечера они хотели только ужинать и спать. Он бы тоже от такой роскоши не отказался. На пятый этаж мимо Сёмы прошла лишь весёлая и хмельная молодая пара, вернувшаяся, видимо, из гостей. Сёма предусмотрительно повернулся к ним спиной, тупо пялясь в немытое окно подъезда. Но они обратили на него не больше внимания, чем на забытые кем-то на половике чёрные сланцы, продолжая рассказывать друг другу про какого-то Гошу и заливаясь при этом пьяным смехом.
А потом в подъезде наступила тишина, иногда нарушаемая только пробивавшимися даже сквозь стены и двери бодрыми выкриками Якубовича и гвалтом зрителей на «Поле чудес».
— В стране дураков, бля, — раздражённо пробормотал Сёма, это глумливое название, прямо намекающее, что все они живут в стране дураков, бесило его с первой же передачи. Он глубже засунул кулаки в карманы спортивной куртки и ссутулился, продолжая бездумно таращиться на свой силуэт в заляпанном оконном стекле.
Он неистово завидовал сидящему сейчас на мягком диване Тони, а также Толяну, который, к бабке не ходи, пристроился к поповскому холодильнику. Сам же Сёма не имел возможности даже присесть. Разве что на подоконник, вспомнив удалую пору отрочества, когда они сидели вот так в чужих подъездах, болтая и пересмеиваясь. От нечего делать он принялся читать «наскальные» надписи и добросовестно прочитал всё, что смог разобрать, начиная с «Nautilus Pompilius» и заканчивая «Машка из 69 сосёт».
И тут кто-то пискнул за его спиной.
Мгновенно обернувшись и чувствуя, как по шее сзади пробегает холодок, он сперва не увидел никого. Но, опустив глаза, всё-таки заметил тощую пёструю кошку, бурую, в чёрных и жёлтых мазках, похожую на картину импрессионистов. Кошка глядела прямо на него, будто чего-то просила. Жратвы, чего же ещё, машинально решил Сёма и так же машинально позвал:
— Кыса, кыса.
Кошка вновь откликнулась каким-то неясным жалобным стоном, даже не похожим на мяуканье, и вдруг ощетинилась, выгибая худую спину дугой. Шерсть у неё на загривке поднялась дыбом, хвост распушился посудным ёршиком. Но уставилась она уже не на Сёму, а на противоположную от него стену. Потом развернулась и исчезла так же внезапно, как появилась, порскнув вниз по ступеням — очевидно, в подвал или на улицу.
И звук, который Сёма услышал буквально через мгновение, издавала вовсе не кошка. Тихий, почти за пределами слуха… смех? Да, смех. От этого звука у Сёмы заледенела не только шея, но и спина, и волосы на затылке встали дыбом, как шерсть у кошки. Звук стал ещё омерзительнее, когда к нему присоединилось лязганье, очень похожее на скрежет огромных ножниц.
— Что за херь, — прошептал Сёма непослушными, будто пластилиновыми, губами и потряс головой, чтобы хоть немного прочухаться. Лязганье и смех оборвались, и ещё через мгновение он вовсе не был уверен, что вообще это слышал.
Ему отчаянно захотелось вернуться в квартиру попа и увидеть озабоченные и, самое главное, живые рожи Тони и Толяна, но он сдержался. Вместо этого он стремительно сбежал по ступенькам — к стене, на которую глазела кошка. Туда едва доходил свет тусклой подъездной лампочки, но под определённым углом, как раз если встать несколькими ступенями ниже, стало видно, что на стене — гвоздём или ещё чем-то острым — была процарапана ладонь.
Огромная растопыренная пятерня.
— М-мать… — прошептал Сёма, сам не понимая, ругается он или зовёт свою давно умершую маму, а возможно, взывает к Богородице.
Он моментально вспомнил, как в прошлом году точно так же он сам, Толян и Гризли стояли в четвёртом подъезде тридцать четвёртого дома по улице Таёжной. Там на стене столь же грубо и схематично был процарапан силуэт огромного пса с разинутой пастью… а в самом подъезде творилось страшное.
Совпадением такое быть не могло.
В три прыжка Сёма достиг двери в квартиру попа и рванул ручку на себя.
С первого же взгляда ему стало ясно, что ничего «эдакого» внутри не происходит: парни, слава те господи, смирно сидят там, где он их оставил. Из комнаты озадаченно выглянул взъерошенный Тони, явно расположившийся в отсутствие старшего на поповском диване, а в кухне зашебуршился Толян. Все были живы и здоровы.
— Толь, поди-ка сюда, посмотри, — задыхаясь, выпалил Сёма, и напарник, конечно, тут же очутился рядом с ним, как и Тони.
Не тратя времени на объяснения, Сёма повёл обоих за собою в подъезд. Увидев ладонь на стене, Рыжий длинно свистнул и поёжился, а Тони негромко спросил:
— В чём дело?
И протянул было руку к процарапанному силуэту, но Сёма его удержал.
— В прошлом году дело было, осенью, — с натугой проговорил он. — Улица Таёжная, тридцать четыре, четвёртый подъезд. Мужик вышел ведро вынести вечером, как раз после девяти, а его потом нашли с разорванным горлом. И отпечатки собачьих лап вокруг. Кровавые. Только саму собаку никто не видел. Но на стене над трупом как раз вот так же типа пёс оскалившийся был нацарапан. Прямо вот так же — схематично. А тут — ладонь. И в квартире.
— Отпечатки ладоней, — бесцветным голосом закончил Тони. — Я понял.
Он всё-таки протянул руку и коснулся пальцем борозды на стене.
— Не такая уж и свежая, — приглядевшись, объявил Толян. — Может, просто совпадение, Сём? Ты же не думаешь в самом деле, что… — он запнулся.
— Я уже не знаю, чего думать, — тяжело проговорил Сёма. — Смотрите. Там был процарапан пёс. Как будто знак. И мужика порвала псина. Мы её потом нашли.
— То есть… — перебил его Тони, — у происшествия разумное… логичное объяснение было?
Сёма кивнул:
— В подъезде хмырь один жил, а у его братана пёс был бойцовой породы. Кажись, стаффордшир. Знаешь такого? Ну вот, братан на этом псе очень хорошо наживался, он его на собачьи бои выставлял. У нас это запрещено, и всё было шито-крыто. Но тут хозяин уехал в отпуск, а чувак, который за псом приглядывал, загремел в больницу. И этот хмырь из четвёртого подъезда забрал сраную собачку Баскервилей себе. Ненадолго, до возвращения брата всего ничего оставалось. Но с собачкой-то надо было гулять, и притом так, чтоб никто не заметил, что она у него вообще живёт. Оба этих урода параноили страшно, что конкуренты что-то нехорошее с такой ценной собачкой учинят. Отравят, например. Так хмырь её в спортивной сумке, здоровенной такой, до лесополосы доносил и там уже гулял с нею. А она из сумки взяла и вырвалась в один непрекрасный миг. И загрызла соседа.
— А потом меня хотела, — с неприкрытой гордостью поведал Толян, — а Сёма её застрелил, когда она кинулась.
— Как? — ахнул Тони, переводя ошалелый взгляд с одного на другого.
— Да вот так же мы в засаде в том подъезде сидели, — объяснил Сёма, — и увидели, как хозяин…
— Возницын Глеб Павлович, 1960 года рождения, ранее несудимый, — подсказал Толян.
— Как Возницын её выносит. Гризли тогда сумку просто ногой поддел…
— Зачем? — снова не понял Тони.
— Ордера-то на обыск у нас не было, а что там собака может быть, мы уже догадывались, — пояснил Сёма. — Пёс внутри закувыркался, сумка выпала, «молния» разошлась… ну и началась катавасия.
— Стафф этот на меня бросился, — с прежней гордостью произнёс Толян, — ну, Сёма его и того. Положил из ПМ-ки. Возницын сел, кажись, на четыре года. Соседа-то он, считай, убил и скрыл этот факт.
Сёма сам непроизвольно поёжился и снова взглянул на ладонь на стене.
— Тоха, — хрипло вопросил он, — я дурак, если мне логическая связь между этими… картинками на стенах мерещится?
Тони подумал, поморгал и решительно качнул головой:
— Нет. Не дурак. Скажите, были ещё какие-то происшествия? В том месте, где собаку на стене… нарисовали?
— Нет, — пробормотал Сёма. — По крайней мере, к нам больше никто не обращался. И вот ещё что, мужики, — он на миг осёкся, — я слышал смех. Ну, про который поп говорил. Что, мол, смеётся кто-то. Тихо так, противно. Посмеялся и перестал. Вроде как надо мною. И что-то скрежетало, знаете, как большие ножницы щёлкают, — он изобразил в воздухе пальцами, как двигаются лезвия ножниц, и его опять пробил озноб.
— Здесь? Сейчас? — выдавил Толян, озираясь. — И ты тут один столько просидел? Ну ты силён, Сём, — он уважительно похлопал друга по плечу.
— Какое там «силён», — досадливо поморщился тот, — сразу за вами дёрнул.
— Момент, — снова заговорил Тони, хмурясь всё больше. — То есть подождите. Там, тогда, собака была на стене — и настоящая. Здесь — ладонь. На стене. Но… чья ладонь была настоящая? Кого-то найти хотело… нечто с той стороны…
— Нечто потустороннее, — шёпотом подсказал Толян.
— Потустороннее, да, — Тони пошевелил губами, подбирая слова. — Если нечто желало призвать собаку и оставило знак, оно призвало. Здесь нечто призвало кого?
— Господи, слышал бы нас Гризли, — простонал Сёма, присаживаясь прямо на ступеньку. — Какой же херью приходится заниматься… Ладно. Ладно, — он вдруг вскочил. — А наш батюшка не говорил, где он собирается сегодня ночевать?!
— Н-нет, — промямлил Толян, растерянно уставившись на старшего. — Что-то я не вкумекаю, Сём, к чему ты клонишь, — признался он дрогнувшим голосом.
Как ни странно, быстрее всего «скумекал» англичанин.
— Ладонь есть, — он разогнул один палец, прижатый к собственной ладони, и взглянул на стену. — Есть предположение, что существует нечто, — от волнения он начал путаться в формулировках и разогнул второй палец. — Где тот человек, который должен осуществить замыслы нечто? — третий палец. — Они же идут в тандеме. В связке.
— И в чём состоят эти замыслы? — Сёма понизил голос, ужасаясь тому, какую лабуду они на полном серьёзе тут обсуждают, и опасаясь, что на лестничную площадку сейчас повылезают соседи попа, привлечённые нездоровым галдежом снаружи. Того и гляди милицию вызовут!
Тони пристально посмотрел на него:
— Ты же не веришь в это? У тебя вообще нет веры?
— Верю в истину, добро и красоту, как каждый честный мент, — Сёма тяжело усмехнулся. — Если у этой нечты был замысел напугать или затравить нашего попа, она должна была найти человека, который будет этим для неё заниматься. Этого человека мы тут и ждём. Он не пришёл. Пока что. Так?
Тони в очередной раз кивнул и уверенно сказал:
— У меня мнение, что такой человек сегодня не придёт. Священник должен быть дома и должен быть один, чтобы он пришёл. Понимаете? Нечто знает, что его тут нет.
Во всём этом бреде всё-таки была какая-то логика, черт дери, с тоской сообразил Сёма.
— Знать бы, где ночует поп, — пробормотал он со вздохом. — Я идиот, не спросил вообще. Остаётся только ждать утра.
— И молиться, — спокойно добавил вдруг Тони. И даже слегка улыбнулся, когда опера ошалело уставились на него.
— Иди ты, — проворчал Сёма.
Они вернулись в квартиру, уже действительно не ожидая никаких «подосланцев», и даже прикорнули — кто на диване, кто прямо на ковре.
А наутро, когда они явились в райотдел, мрачный, как туча, Гризли, сообщил им, что на пустыре за церковью нашли отца Александра. Горло его было перерезано, предположительно, ножницами, найденными рядом с телом. По счастью, артерия не была задета, священник потерял много крови, но остался жив и был доставлен в больницу номер два в тяжёлом состоянии.
— Аллес махен, — сурово закончил Гризли, внимательно глядя на онемевших подчинённых. — Работайте, если не хотите, чтобы сюда приехала съёмочная группа НТВ с репортажем про то, как у нас в городе попов режут. Под присмотром британского агента ноль-ноль-семь, — теперь он смотрел на Тони.
Они не хотели.
В своём кабинете Сёма тут же вскипятил чайник, и каждый из членов опергруппы вбухал в свою кружку столько «Нескафе», что ложка аж стояла.
— Сейчас надо вот что: протокол осмотра места преступления и самим туда съездить, — Сёма опустился на свой стул, машинально дуя в кружку. — Потом — результаты экспертизы, как только будут готовы. Встать у Васи над душой.
— Съездить в больницу, — негромко уронил Тони, и все посмотрели на него. Лицо у брита было бледным, под глазами залегли тёмные круги, но так, наверное, выглядел сейчас каждый из них. — Отец Александр будет рассказать… рассказывать… расскажет, как всё было. Прямо сейчас.
Сёма замахал на него руками:
— Да нас просто не пустят к нему. Ты думаешь, он может опознать нападавшего?
— Возможно, — коротко ответил Тони. — А возможно, нет. Но я бы начать… начал с больницы.
Сёма ещё раз внимательно посмотрел на него и сжал губы. У брита были какие-то соображения, продиктованные наверняка только интуицией. В интуицию Сёма как раз верил, она не раз спасала ему жизнь. Интуиция, предчувствие, чуйка, ангел-хранитель — можно было назвать как угодно это ёканье под ложечкой и сосущую пустоту в животе.
Вместо того чтобы надавить на Тоху и вынудить его не мяться, а изложить всё как есть, Сёма решительно поднялся, одним глотком опрокинул в себя остатки горькой бурды из кружки и твёрдо заявил:
— Поехали тогда в больницу. Начнём с потерпевшего. Но нас не пустят.
В этот раз собственная чуйка его подвела — их пропустили в отдельный маленький бокс, куда по просьбе Гризли поместили отца Александра.
— Перелили кровь, проведена операция, состояние близкое к удовлетворительному, больной в сознании, — лаконично пояснил операм завотделением «травмы». — Поэтому не в реанимации.
Сёма успел прочитать протоколы осмотра места преступления. Он хорошо знал этот пустырь, пересечённый какими-то мелкими овражками и засаженный хилыми деревцами, которые никак не желали расти. Время от времени городская администрация пыталась что-нибудь замутить на этом месте: то крытый бассейн, то автошколу, то что-то ещё. Но пустырь неизменно, при любой власти, оставался пустырём.
А отца Александра в половине шестого утра обнаружил там некий гражданин Бабаев, вышедший погулять с собакой, обычное дело. Он и вызвал «скорую» и ментов, найдя человека в рясе, лежавшего на боку в луже собственной крови. Возле тела потерпевшего действительно валялись большие ножницы типа кухонных. Как уже выяснилось, без отпечатков пальцев.
— Нападавший был в перчатках, — лаконично прокомментировал Сёма, ещё когда они искали вход в приёмный покой недавно отремонтированной больницы, где пару раз приходилось пребывать и ему самому.
— А отец Александр был в перчатках? — неожиданно спросил англичанин, и это прозвучало так, что Сёма даже остановился на ходу, и Толян врезался в него.
— Что ты хочешь этим сказать? — на выдохе проговорил Сёма.
Но тут распахнулась дверь, действительно оказавшись дверью нового приёмного покоя, и они вошли внутрь.
И вот сейчас Сёма решительно осведомился, глядя в усталые глаза завотделением, кажется, доктора звали Андреем Владимировичем:
— Скажите, а когда потерпевшего привезли сюда, вы не помните, были ли у него на руках перчатки?
— Как ни странно, да, были, — чуть помедлив, подтвердил доктор. — Это удивило, да. В конце мая-то. Все в крови.
— Момент, — вмешался Тони. Он сейчас был похож на настоящую ищейку: подался вперёд, худое бледное лицо как-то заострилось, глаза загорелись. — То есть… а какие-то другие порезы у него на теле были?
Доктор снова кивнул:
— На левом предплечье: один свежий, второй — заклеен пластырем.
— Когда была эта рана нанесена? Под пластырем? — продолжал допытываться Тони, а у Сёмы и Толяна глаза буквально полезли на лоб.
Сёма старательно гнал от себя догадку, что именно «скумекал» брит, но… он был всё-таки опер.
— Сутки или двое назад, — отозвался завотделением, подтвердив эту догадку.
— Ладно, — бесцветным голосом проговорил Сёма. — Покажите, как нам пройти к отцу Александру, пожалуйста.
— Вы, похоже, не вполне понимаете, в каком он находится состоянии, — негромко произнёс им вслед доктор, но они не остановились.
…Отец Александр лежал безгласный, совершенно белый, в какой-то больничной распашонке, и горло у него было в бинтах до самого подбородка.
— Мы идиоты, — просипел Сёма так, словно у него самого было перебинтовано горло. — То есть, — почти шёпотом добавил он, увидев, что священник открывает глаза, — здравствуйте, мы сейчас уйдём, извините.
Глаза у отца Александра были огромными и тёмными. В них стояли слёзы. Прикрыв веки, он чуть пошевелил головой на подушке, и Сёма понял.
— Не уходить? — переспросил он.
Брит вдруг прошёл мимо него в выданном каждому из них застиранном белом халате и присел на край постели, рядом с торчащей «ногой» капельницы.
— Отец Александр, — очень мягко произнёс он, — мы же должны знать правду, простите. Если вы подтверждаете то, что я сейчас говорить… скажу… просто прикройте глаза. Хорошо?
Священник на миг опустил веки. Согласился.
Сёма и Толян затаили дыхание. Им было ясно, что брит разбирался в происшедшем лучше них.
— Вы же поняли, что сами делали… всё это? — спросил Тони, и веки отца Александра снова опустились.
— Когда? Когда вы это поняли?
Никто не думал, что священник сумеет ответить, но он вдруг с усилием выпростал из-под одеяла худую руку и поднёс её к своей перевязанной шее.
— Когда нанесли себе травму? — будничным голосом осведомился слегка пришедший в себя Сёма, и священник снова моргнул.
— Вы… чувствовали… почувствовали, — поправился Тони, — что рядом с вашей душой поселилась другая, вы поняли, что это она творит все эти… злые вещи?
Отец Александр закрыл глаза, и из-под его набухших век медленно поползли слёзы. Сёме захотелось отвернуться, но Тони пододвинулся к лежавшему и осторожно взял его за руку.
— Диавол… — прошелестел отец Александр одними губами.
— Не вините себя, — взволнованно выпалил Тони. — С вами — это не первый случай. Сёма, ты расскажешь?
И тот, кашлянув, тоже подошёл поближе к кровати и рассказал жадно слушавшему священнику про пса на стене подъезда тридцать четвёртого дома, про бойцовскую собаку, про гибель человека и про то, как стафф, вырвавшись из сумки, чуть было не загрыз Толяна.
— Оперуполномоченного Охрименко, — поправился он, и Толян закивал, подтверждая. — А тут, — он потёр лоб в замешательстве, — получается, что это нечто выбрало вас. Вы ему где-то дорогу перешли, — быстро добавил он, пытаясь утешить батюшку, но понял, что сказал чистую правду. — Он стремился вас убрать, но вы же победили. Вы победили. Пожалуйста, не надо уезжать. Вы же можете… обратиться за какой-нибудь… епитимьей, что ли. Когда поправитесь.
Бледные губы отца Александра сложились в печальную улыбку.
— Обещайте, что вы подумаете, — закончил вместо Сёмы Тони.
И отец Александр согласно моргнул.
— Короче, когда он поправится, то даст показания честь по чести, — закончил Сёма свой отчёт внимательно слушавшему Гризли. — Попытка суицида, дело закроем.
— У него, получается, раздвоение личности, что ли? — пробормотал капитан. — Доктор Джекил и мистер Хайд? Первый раз такое на моём… хм… веку. Как догадался? — он развернулся к бриту, уважительно на него глядя. — Имел дело с чем-то подобным?
Тот энергично кивнул. Заметно было, что он буквально валится с ног, но очень доволен.
— Итак, что мы имеем. Доктор Джекил, то есть отец Александр, не знал, что делает мистер Хайд, который в него вселился… каким-то образом, — продолжал Гризли, постукивая карандашом по столу в такт своим словам. — Ну, тронулся человек, бывает. Сам себе письма писал, потом забывал об этом, письма находил, переживал. Явился к нам. Вы начали разбираться. Тогда его мистер Хайд решил, что пора типа поднажать…
— Дальше я не понял, как было, и он сам вряд ли объяснит, — задумчиво протянул Сёма, прервав начальника. — Он нашлёпал ладонями по коридору кровавые следы — замечу, в перчатках, кровь текла у него из раны на предплечье, которую он сам же себе нанёс. И он же сидел в спальне, запершись и трясся, слыша смех из коридора? Нет, не понимаю. И он навряд ли вспомнит.
— Анализы крови взяли, сверили с теми данными, что были у экспертов? — перебил его Гризли, и Сёма подтвердил:
— Совпадают. Следы — это он.
— Ладно, а потом? — Гризли сдвинул брови; видно было, что в его голове идёт интенсивный мыслительный процесс, но осознать до конца происшедшее ему мешает реальный здравый смысл.
— Ну, видимо, мистер Хайд снова решил поднажать. Заставил батюшку уйти от отца Иоанна, в доме которого тот ночевал. Заявиться на пустырь и перерезать себе горло, предварительно оставив вокруг себя такие же кровавые следы, как те, что были в квартире. Но тут у него, этого долбаного Хайда то есть, кое-что пошло не так.
— Отец Александр сообразил, что делает и почему, — взволнованно добавил Тони. — Он изгнал… выгнал Хайда из себя и потерял сознание.
— Да уж, прекрасная версия. Я прямо вижу, как всю эту херню поднимаю наверх, — капитан действительно ткнул пальцем вверх, указывая таким образом на портрет «железного Феликса».
— Ставлю доллар, тот бы тоже не понял, — прошептал позади Сёмы циничный Толян.
Гризли хмуро глянул на него:
— Думаешь, я глухой? Шипит тут, аспид. Короче, поп выходит из больницы, объясняет всё происшедшее попыткой суицида, дело закрываем. Сам-то он как?
— Не очень, — честно признался Сёма. — Плачет… и вообще в депрессии.
Гризли сочувственно крякнул и потёр шею:
— Не удивлён. Я бы на его месте тоже имел… бледный вид и холодные ноги.
— У него в душе Бог, — вдруг решительно проговорил Тони. — Он справится.
Гризли снова крякнул:
— Божественная психотерапия. Понятно. Ладно, товарищ инспектор, — он наконец-то усмехнулся, — вы уже завтра от нас отбываете, а мы ещё ни разу с вами не пили. Рабочий день закончен, можно приступать.
Сёма закашлялся, вытаращив глаза. Это было, мягко говоря, внезапно.
— Так что заприте дверь, охотники за привидениями, и мы восполним этот пробел, — невозмутимо продолжал Гризли, ухмыляясь уже в открытую. — Ты вообще-то водку пьёшь, инспектор?
— Пью… вообще-то, — Тони тоже улыбнулся, но с некоторой оторопью. Даже, можно сказать, с опаской.
Ещё бы — на казённом столе появились вынутые из капитанского сейфа бутылка «Русской» и две бутылки дагестанского коньяка. А также двухлитровая банка солёных огурчиков и пол-литровая — груздей. Сёма даже знал, кто именно осчастливил начальника всем этим добром — уборщица тётя Зина. Потом на свет Божий появились четыре гранёных стопаря.
— Звиняй, виски не держим, — Гризли развёл могучими руками. — Да и вонючее оно у вас какое-то. Как самогонка. Рыжий, будь ласка, сгоняй за шаурмой в ларёк к девчонкам. Вот деньги.
В вагончике под окнами райотдела две весёлые гражданочки из Ближнего Зарубежья вертели шаурму — с раннего утра до позднего вечера. Злые языки поговаривали, что накануне шаурма мяукала, но опера считали это гнусной инсинуацией.
— Я мухой! — Толян проворно схватил деньги.
— …А как оно вообще происходит, такое раздвоение личности? — пристал Сёма к англичанину, когда все уже накатили по второй. — Ты же наверняка изучал, скажи.
— Бывает и больше, — Тони сосредоточенно нахмурился. — Больше других личностей.
— Да ты чо, вот здорово! — ахнул Толян. — Круто! И что, ни одна из них не помнит о другой?
— Чаще всего даже не знает… так было в отмеченных медициной случаях, — кратко объяснил Тони. Толян задумчиво закивал, понимаю, мол, но англичанин тут же добавил: — Но я не думаю, что у отца Александра было раздвоение личности. Как диагноз.
— Э-э? — протянул Гризли, едва не поперхнувшись огурчиком. — Расшифруй-ка, товарищ инспектор, а то я как-то не вкурю.
Тони задумался, знакомо шевеля губами и сосредоточенно глядя в свой стопарь.
— Раздвоение личности подразумевает некие… какие-то внутренние проблемы. С психикой. А тут как будто бы произошло вторжение извне. Захват. Кем-то тёмным. С той стороны.
— Во здорово! — снова восторженно подпрыгнул Толян, и Сёма не выдержал — наконец заехал ему по шее.
— За что?! — оскорблённо заверещал Рыжий.
— За всё. Нашёл чему радоваться, дурак, — сумрачно отрезал Сёма, а Гризли внушительно изрёк:
— Сейчас и я добавлю. Давай, Тоха, не отвлекайся. Ты реально веришь в «ту сторону»?
— Да, — тихо обронил Тони. — Были… прецеденты. А у вас не было? Сёма рассказывал про нарисованную собаку. А тут — ладонь.
— Совпадение, — проворчал Гризли. — А я вот не верю в такие тряхомудии. У всего рациональное объяснение есть. Кто-то накалякал псину на стене — что с того? Если бы тот хрен, как его там было звать, Возницын, что ли, не притащил братниного пса домой, ничего бы и не было. Пёс взбесился. Порвал человека, бывает, — он упрямо мотнул головой. — Нет, не верю. И здесь то же самое. Поп просто с катушек сошёл. А ладонь… Ну, тоже накалякал кто-то. У нас в подъездах, знаешь, не только ладонь могут накалякать, — он гулко хохотнул, — но и другие части тела.
— Знаю. У нас тоже, — серьёзно кивнул Тони. Глаза его были непроницаемыми.
— Так что давай за мир во всём мире, инспектор, и за британско-советскую, то есть британско-российскую дружбу! — Гризли в очередной раз вознёс над столом стопарь.
Сёма махом опрокинул в себя жгучую жидкость (пил он только коньяк) и, не давая никому опомниться, брякнул:
— Если, Фёдор Иваныч, как ты говоришь, поп умом тронулся, и херня на стене к этому отношения не имеет, то со мной-то что было? Мы уселись в засаде, и мистер Хайд устроил концерт уже мне. Кто-то смеялся, тихонько так… и ножницами лязгал… я чуть не обоссался, однако, — честно сознался он, — особенно когда ладонь на стене увидел и про того пса вспомнил. А пока мы в стену зырили и мараковали, что к чему, он отца Александра и попытался того… укокошить. Что, тоже совпадение?
Гризли крепко задумался, подперев щёку кулаком, а Толян исподтишка показал Сёме большой палец: дуй, мол, дожимай неверующее начальство.
— Невыспатый ты был, вот что, — наконец твёрдо заявил капитан. — Смех… лязг… да что угодно это могло быть. Глюки от недосыпа. Телик у поповых соседей в какой-нибудь квартире за стенкой. Или кошка мявкала.
— Кошка там была, — вспомнил Сёма. — Бурая такая. В жёлтую типа крапинку. Утекла в подвал.
— Вот видишь, — Гризли в очередной раз воздел палец к портрету Дзержинского. — Сам сказал.
Первый чекист с портрета укоризненно взирал на Сёму, и тот только пробормотал:
— Да что же я, человечий или там нечеловечий смех от кошачьего мява не отличу, что ли? Кстати, кошка шипела и горбилась, когда на эту ладонь на стене смотрела. Я потому на стену внимание и обратил. И ещё… — он поколебался, говорить или нет, но, увидев, что товарищи напряжённо смотрят на него, скороговоркой выпалил: — Я накануне у Светки своей ночевал, так там мне тоже смех мерещился, так, знаете, в полусне. И никаких кошек не было.
Гризли ещё немного подумал и предсказуемо заявил:
— Просто ты слишком вгрузился в эту байду, только и всего. Тут что угодно померещиться может, если нагнетать, — он хитро подмигнул. — Ладно, дело, считай, раскрыто. Сменим пластинку. Ты когда на Светке своей женишься, деятель?
— Чего? — обалдел Сёма и даже вспыхнул под удивлённым взглядом англичанина. Ещё не хватало! Сменим пластинку, называется.
— Того, — не обращая внимания на его корчи, гнул своё толстокожий Гризли. — Девка хорошая, мы ж её видели на концерте на День милиции в ДК или вон на Новый год. Симпатичная, хозяюшка небось и не шалава какая-нибудь Непутятична. Квартира даже есть. Чего не женишься?
Давно и прочно женатый на своей Марь Филипповне старший оперуполномоченный желал охватить подобным счастьем и подчинённых.
Багровый Сёма кашлянул и жалобно покосился на Толяна. Мол, выручай, не бить же начальству морду. Рыжий этот взгляд истолковал правильно и немедля принялся разливать пойло под следующий тост:
— За любовь!
Тут Сёма наконец с облегчением вздохнул, потому что махом переключившийся Гризли начал растроганно вспоминать, как познакомился со своей Машенькой, то есть Марь Филипповной, а потом как банный лист пристал к инспектору — женат ли он, и если нет, то когда собирается.
Сёма же незаметно встал из-за стола, подошёл к окну с распахнутой форточкой и закурил, глядя в тёмное холодное небо.
Сможет ли отец Александр пережить то, что с ним случилось? И если сможет, то когда? Сёма подозревал, что нескоро.
За столом Гризли и Толян, обнявшись, принялись негромко выводить: «Ходят кони над рекою». Сёма обернулся, встретил понимающую усмешку Тони и ухмыльнулся сам.
Каким-то образом все трое — Сёма, Толян и Тони, — проводив капитана на такси к его Марь Филипповне (та закудахтала, увидев мужа в таком состоянии), очутились в номере гостиницы «Восход», где и растянулись вповалку на двуспальной кровати англичанина, даже не раздеваясь.
Когда в окна номера заглянул суровый таёжный рассвет, Сёма первым продрал глаза. Глаза припухли и продираться не хотели, но он их заставил это сделать титаническим усилием воли. Узрев рядом на кровати посапывающих Толяна и Тони, он сразу вспомнил, как лихо они надрались вчера вечером, и едва не застонал: предстояло же провожать англичанина на поезд «в край».
Сёма глянул на наручные часы — до поезда оставалось ровно четыре часа, время прочухаться было. Он облегчённо вздохнул, прошлёпал в ванную, где умылся и напился прямо из-под крана, и принялся безжалостно расталкивать коллег. Он никак не предполагал, что Тони, проснувшись, серьёзно, как всё, что он делал, заявит:
— Я хочу посмотреть на этого… на собаку на стене. Таёжная, дом 34. Можно?
Вот же памятливый «бобби»!
— Да ты офигел, — простонал Толян, протирая запухшие, как у Сёмы, глаза. Сёма был с ним полностью солидарен. — Сейчас? Таёжная, 34? Точно офигел.
Но, говоря это, он уже понимал, что ехать придётся, брит не отстанет. Чтобы понять это, достаточно было поглядеть на его упрямую физиономию взявшей след ищейки.
— Хорошо, — покорно согласился Сёма, морщась от головной боли. — Тогда жрать и аспирин. Есть у тебя аспирин?
У запасливого брита нашёлся «Морниг афтер» в пакетиках, и через несколько минут жить стало лучше, жить стало веселее. Ещё через час, быстренько упаковав вещи инспектора в оставленный у порога баул и перекусив в пресловутом «Пикнике», они уже катили в трамвае на окраину города. То есть на улицу Таёжную, 34.
Залитый светом двор встретил их галдежом воробьёв и ребятишек, которых начали распускать из школ на летние каникулы. Пацаны сидели в беседке, ранее оккупированной местной алкашнёй. Сейчас беседка выглядела чистенькой и даже нарядной, потому что кто-то заменил там выбитые доски и покрасил её в желтый, красный и зелёный цвета. Сёма подозревал, что тягостное происшествие с собакой произвело такое впечатление на жильцов и местный ЖЭК, что они все вместе совершили сие благое деяние. А алкашня, с которой корешился погибший от зубов собаки мужик, куда-то расползлась или вовсе завязала.
В подъезде их тоже ждал сюрприз. Никаких собак на стенах. Ничего вообще — ни матерных надписей, ни похабных картинок, ни даже «Цой жив!». Потолок подъезда был чисто выбелен, стены — покрашены приятной глазу бежевой красочкой. Более того. Они стали гладкими — кто-то добросовестно их зашпаклевал, так что выцарапанный силуэт пса исчез совсем. С концами.
— ЁЁк-макарёк, — пробормотал Сёма и облегчённо рассмеялся. У него и правда вдруг полегчало на душе. Это что, так просто взяли и справились с самим диаволом? Со страшной Той Стороной? Всего лишь побелив и покрасив подъезд?
— Да здравствует капремонт! — провозгласил он, разворачиваясь, чтобы выйти на улицу. — Да здравствует солнце, да скроется тьма! Это Пушкин написал, — пояснил он Тони.
— Знаю, — привычно кивнул тот, и Сёма вдруг подумал, что будет скучать по его серьёзности, обстоятельности, логике и странным словесным конструкциям.
«Грейт Британ из ситьюэйтед…»
На перроне, рядом с пыхтевшим составом, им почему-то стало неловко обниматься, и они чинно пожали друг другу руки, пробормотав несколько дежурных фраз вроде «Здорово было вместе работать» и «Может, ещё увидимся. Когда-нибудь».
— Знаете, — внезапно сказал Тони, пристально глядя на них, совсем как Феликс Эдмундович. — Пообещайте мне, что прямо сейчас сделаете одну вещь.
— Женимся, что ли? — натужно хохотнул Сёма.
— Нет, — Тони шутки не принял. — Пообещайте, что пойдёте в дом, где жил… живёт отец Александр, и сделаете то же, что сделал кто-то в том доме по улице Таёжной. Закрасите стену.
— Ма-ать… — выдавил Сёма, обалдело хлопая глазами. — Да ты… кхм…
— Я в порядке, — твёрдо произнёс Тони. — Вы же сами понимаете, что это надо сделать. На всякий случай. Считайте, что это ритуал. Магический ритуал, — его глаза стали совсем тёмными. — Сделаете? Обещайте.
— Хрен с тобой, — Сёма махнул рукой и вдруг крепко обнял брита. — Сделаем.
Тони растерянно обнял его в ответ и просиял.
— Провожающим просьба покинуть вагоны! — зычно крикнула дородная проводница в синей тужурке.
Они и покинули.
И Энтони Хиггинс покинул порозовевшие от багульника сопки и вонзающиеся в небо, согласно советской песне, кедры. Отправился в свою Грейт Британ.
Гризли в райотделе пока не появлялся и даже не звонил. Выяснив это, Толян и Сёма не сговариваясь отправились в каморку под лестницей, где уборщица тётя Зина держала мётлы, совки, вёдра и другой техинвентарь. Сёма точно знал, что туда же она заботливо прибрала запасы шпаклёвки, краски и прочего, оставшегося после ремонта.
— Куда прём? — крикнул им дежурный на выходе у «вертушки», подняв глаза от газеты.
— Кой-чего подкрасить надо, — неопределённо отозвался Сёма, вышагивавший впереди с ведром. — Гризли разрешил.
— А, ну тогда ладно, — рассеянно согласился дежурный и вернулся к «СПИД-инфо». На развороте страниц мелькнули голые сиськи.
— Да тут чёрта лысого можно вынести, — справедливо возмутился Толян. — А ещё ментовка!
— Спокойно, Рыжий, всё пучком, — пропыхтел Сёма. — Лишь бы Гризли нас искать не начал. Представляешь, какой пиздец начался бы, если бы эти карманные телефоны, про которые Тони толковал, в самом деле у нас завелись? Вообще никуда не спрятаться, не скрыться.
— Ага, — согласился Толян.
Через двадцать минут они наконец достигли подъезда дома, где проживал отец Александр, и поднялись на нужный этаж. Ладонь оставалась в простенке. Сёме даже показалось, что она нахально скалится.
«У меня, блин, точно глюки», — сокрушённо подумал он и принялся размешивать шпаклёвку в ведре. Глюки глюками, но обещание, данное Тони, надо было выполнять. Авось поможет… чему-нибудь.
Толян, присев на корточки, отыскивал в принесённом пакете щётки и шпатель. Сёма закончил со шпаклёвкой, и работа пошла.
— Молодые люди, у нас теперь милиция ремонтом занимается? — раздался снизу недоуменный вопрос, и, повернувшись, они увидели Николая Ивановича, старика-ветерана из квартиры 38. Тот опять был в своём парадном коричневом костюме с орденскими планками на груди — небось в собес ходил.
— Здрасте, — неловко пробормотал Сёма. — Да вот, всякую… кхм… ерунду замазываем. Надо же кому-то это делать.
— Это хорошо, — одобрительно кивнул старик. — Правильно. Спасибо вам большое. Спасибо, — повторил он с искренней благодарностью.
«Боевик «Менты против хищника, или Опера райотдела спасают мир от нечистого», — подумал Сёма и даже слегка развеселился.
— Работа у нас такая, — ответил он, однако, как Тони, серьёзно. — Наша служба и опасна, и трудна. А вы присмотрите за отцом Александром, когда он вернётся.
— Конечно, конечно, — закивал старик. — Не беспокойтесь. Он, кстати, мне из больницы звонил.
— Да вы что! — насторожился Сёма. — И как он?
— Бодро разговаривал, — поведал Николай Иванович. — Думаю вот, как вернётся, пусть хотя бы недельку у меня поживёт сперва. И мне веселее, и он, так сказать, залечит раны окончательно. Его скоро выписывают. Вы ко мне-то потом зайдите, руки помыть, почиститься.
Через час стена сияла свежей заплатой, никакой ладони на ней будто и не было.
— Представляю, что Гризли скажет, — вздохнул Сёма, когда они на рысях приближались к райотделу.
И Гризли сказал:
— Олухи царя небесного, вы где шандарахаетесь?
«Вот так вот спасай мир, надрывайся», — философски подумал Сёма, переглянувшись с Толяном.
То огромное, непостижимое и злое, что таилось на той стороне, внимательно наблюдало за действиями оперов и слушало их разговор со стариком. Игра закончилась вничью. Но только эта её текущая сессия. Нечто потеряло интерес к этим червякам, хотя люди, красившие стенку, встречались ему уже дважды… и остались живы. И даже в своём уме.
Возможно, ему всё-таки предстояло когда-нибудь вернуться к ним.
В третий раз.
Нельзя же оставлять дела недоделанными.