И благослови, Боже,  nastyelf, она так дивно проиллюстрировала мне те вещи, которыми я больше всего горжусь...



ЕЩЁ


Иллюстрации к:
sillvercat.diary.ru/p182046261.htm
sillvercat.diary.ru/p182046835.htm
sillvercat.diary.ru/p181809035.htm

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Ребёнок читает Сэлинджера.
"Над пропастью во ржи".
Бумажную книжку, люди добрые!
Одна тыща девятьсот шестьдесят пятого года издания!
Я умилённо рыдаю...

Название: «Обуздать бурю»
Автор:  sillvercat
Бета: КИБ
Размер: миди
Пейринг/Персонажи: Оливия, Томас, Дженнифер, Оливер, маркиз Рамси
Категория: гет
Жанр: романс
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: чтобы подразнить жениха сестры, Оливия переодевается на балу в её платье и заманивает Томаса в самую глубину сада…
Предупреждение: пародия на дамский роман.
От автора: Вот это одна из трёх вещей, которые я написала специально для ФБ. Я её очень люблю. Главная героиня – это просто феерия какая-то. буффонада))) Я, правда, не знала, что с ней делать, пока из кустов не вылез главный герой...
Благодарю за консультации в процессе:  Steel Stem и [J]Alcaazar[/J]!
Читать дальше По соционике: Наполеон (Оливия), Достоевский (Томас), Дюма (Дженнифер), Бальзак (Оливер), Максим (маркиз Рамси)

Ссылка на ФБ-2012: fk-2012.diary.ru/p181514230.htm
Обсуждение в закрытой на время ФБ записи:: sillvercat.diary.ru/p179297402.htm



* * *
Она была ослепительна.
Боже, как же она походила на сестру – ростом, изяществом, цветом пшеничных кудрей, сиянием ясных голубых глаз, точёными чертами лица… и только родинка слева над верхней губой, которая делала улыбку Дженнифер такой трогательной, отличала их друг от друга.
Но на самом деле они не были похожи – абсолютно. Если рядом с Дженнифер он чувствовал себя легко и спокойно, то рядом с Оливией…
Вся она была будто летняя гроза, которая ослепляла и оглушала – росчерками молний на чёрном пергаменте неба, стремительностью хлынувшего ливня, алыми и золотыми всполохами зарниц…
Сравнения эти были, конечно, высокопарны – совершенно в духе лорда Байрона. Но других просто не находилось.
Буря.
Гроза.
Томас Олдингтон с детства панически боялся грозы.

* * *
– Ливи, а зачем ты заказала портнихе такое же вишнёвое платье, как у Дженнифер? Ты ведь не любишь, когда тебя сравнивают с ней. А сейчас ты хочешь быть на неё похожа?
– Это же на бал-маскарад, сестричка. Кто-то изобразит Орлеанскую Деву, кто-то – Чёрную Монахиню замка Сибервилль, ну а я хочу изобразить Дженнифер! Это забавно, разве не так?
– А Джен не обидится?
– С чего ей обижаться? Может быть, и ей захочется сыграть… меня? Пусть попробует, но у неё не получится. Хотя… давай мы не будем говорить ей об этом. Пусть это станет только нашим секретом – твоим и моим. Хорошо, Сара?
– Хорошо… А её жених, мистер Олдингтон? Он всегда такой серьёзный и скромный, а глаза у него серые… как дым, и очень добрые. Он вас нипочём не перепутает, он же любит Джен и узнает её под какой угодно маской! Потому что любовь – она видит сердцем!
– Дорогая моя малышка Сара, в какой из романтических баллад ты вычитала такую глупость? Право, мисс Эшли совсем не руководит твоим чтением!
– Ты нарочно дразнишь меня, Ливи! Ты хочешь подшутить над мистером Олдингтоном, да? Не обижай его!
– Ну что ты, детка! Я просто… хочу кое-что проверить.

* * *
Он был такой трогательный с этой своей серьёзностью и скромностью.
Жених её сестры Дженнифер, Томас Олдингтон.
И глаза у него и вправду были очень добрые, хотя порой он глядел на неё, Оливию, с каким-то почти мистическим ужасом. Это вправду было так забавно, и так умиляло.
Любовь видит сердцем? Какая чушь! Любовь слепа, малышка Сара, и у бога любви так же крепко завязаны глаза, как и у богини правосудия. Иначе он не метал бы свои проклятые стрелы так безрассудно. Так безжалостно.
Пора было проверить это.
Жаль, что дамам не положено держать пари, записывая их условия в специальные толстые книги, как, она слышала, делали это джентльмены в своих клубах.
Она бы побилась об заклад на десяток гиней, что Томас Олдингтон нипочём не распознает её в наряде Дженнифер, под карнавальной маской!
Оливия тряхнула кудрями и ликующе засмеялась.

читать дальше

* * *
Музыка выливалась из дверей и окон бального зала, летела по тёмному саду, зажигая в крови пьянящий огонь.
Леди Оливия Рамси, втихомолку пробравшись в отведённую дамам гардеробную, сменила голубое атласное платье, в котором открывала этот вечер, на шёлковое вишнёвое. Вырез по последней моде, пена кружев… Без помощи горничной переменить платье было не так-то просто, но она справилась. Как она справлялась с любым препятствием – легко и весело.
Так же легко, как мчалась по полям дедовского поместья на строптивом вороном жеребце – в мужском седле, со смехом выдернув поводья из рук Джона, шестнадцатилетнего мальчишки-грума, опешившего от неожиданности.
Так же легко, как убегала в разгар ночной грозы к озеру, выбравшись из окна своей спальни, и там зачарованно наблюдала, как молнии одна за другой раскалывали бездонную черноту неба.
Так же легко, как целовалась в пустой тёмной конюшне всё с тем же обмиравшим от страха и возбуждения грумом Джоном, беспощадно прикусывая его пухлые вздрагивавшие губы, дёргая за спутанные кудри, в которых застряли соломинки, и стискивая до хруста его исцарапанные пальцы, когда он пытался нарушить установленные ею границы дозволенного.
Только она обладала правом дозволять или не дозволять.
Кровь пела в её жилах – пела в такт скрипкам.
Почему дебютанткам сезона без разрешения старых грымз Олмака воспрещалось танцевать вальс?
Это было так глупо!
Сама она давно научилась вальсировать, заставив учительницу танцев мисс Дэвис показать ей шаги и фигуры этого неприличного, как считали грымзы Олмака, танца.
Ну и пусть! Она всё равно повеселится вволю – по-своему.
Интересно, осмелился ли Томас Олдингтон хоть раз поцеловать её сестру? Или Дженнифер целовала его сама?
Сейчас она это проверит.
Благо, Джен незаметно для всех уехала домой – её «тяжёлые» дни месяца проходили для неё воистину очень тяжело. Навряд ли она сообщила об этом своему Томасу.
Своему?
Он ещё не принадлежал Дженнифер, хотя они и были помолвлены.
Оливия вдруг вспомнила, как в детстве стремилась отобрать у сестры подаренные той игрушки.
Или сломать их, если не удавалось присвоить.
Почему ей вспомнились сейчас эти детские шалости?
Платье. Маска. Мушка над уголком верхней губы, так похожая на родинку Дженнифер. И удача.
Вот всё, что ей было сейчас нужно.
Оливия Рамси чувствовала такое азартное ликование, как будто на лисьей охоте раньше гончих заметила лисицу.

* * *
Томас облегчённо вздохнул.
Его чуткая сдержанная Дженнифер снова была рядом с ним. Его рука бережно касалась её пальцев сквозь белоснежную перчатку, подол её вишнёвого платья развевался в фигурах кадрили. А ведь кто-то говорил ему, что она якобы уехала домой. Что за ерунда, она не стала бы уезжать, не сказав ему.
Её голубые глаза ласково блестели в прорезях изящной карнавальной маски. Она всегда могла внушить ему уверенность, приободрить и утешить.
– Я счастлив снова увидеть вас, Дженнифер, – тихо вымолвил Томас, и она снова улыбнулась своей милой улыбкой.
Сразу после объявления помолвки они стали называть друг друга по именам. Вначале ему было как-то неловко это делать, но Дженнифер тогда сразу же преодолела эту неловкость своей тактичной заботливостью.
– А где же ваша сестра? – спросил Томас неожиданно даже для себя.
– Оливия… она внезапно занемогла и отправилась домой, – после некоторой заминки пояснила Дженнифер.
Она, кажется, удивилась. Его вопрос показался ей странным?
– Надеюсь, с ней не случилось ничего серьёзного? – спросил Томас слегка встревоженно. – Такой неожиданный отъезд… Это непохоже на вашу сестру. Она всегда такая… – Он запнулся и взглянул на невесту, ожидая подсказки. Дженнифер всегда угадывала его мысли.
Он привык к такому единству их мыслей и чувств.
Глаза её вновь блеснули. Ирония?
– Взбалмошная? Избалованная? Капризная? – насмешливо подсказала она, и Томас в панике качнул головой:
– Нет, нет, что вы! Стойкая. Упорная. Она бы просто не покинула бал без веской на то причины, просто потому что… ну, чтобы никто не подумал, что она может быть слабой.
– О-о, вы так хорошо знаете мою сестру, Томас? – снова засмеялась Дженнифер, и теперь в её смехе ему почудилась горечь.
Они вдруг остановились прямо посреди бального зала, так что другая танцующая пара почти налетела на них, и Томас тревожно спросил, склоняясь к ней и пытаясь поймать её взгляд:
– Я чем-то задел вас, Дженнифер? Мои слова обидели вас? Да… вы правы… я действительно не имею никакого права обсуждать вашу сестру. Прошу вас, простите меня.

* * *
Его глаза, очень серьёзные и добрые, были совсем рядом.
О, да это оказалось труднее, чем она предполагала – морочить голову Томасу Олдингтону!
Что ж, тем лучше. Он правильно угадал – и как он ухитрился так хорошо узнать её, они ведь и десятком фраз не обменялись за всё время знакомства! Любые трудности только возбуждали её, являясь для неё вызовом, который она всегда с радостью принимала.
Она, Оливия Рамси, просто не могла быть слабой!
Но ему надо было что-то ответить, он ведь так встревоженно смотрел на неё, бедняга.
Жаль, что раньше она отказывалась от прогулок в парке вместе с сестрой и её женихом, считая это довольно скучным занятием… тогда бы сейчас она точно знала, как они общаются между собой, о чём беседуют, что обсуждают.
– Ливи… Оливия всего лишь немного простужена, а чихать и кашлять посреди кадрили или менуэта не совсем прилично, согласитесь, – лукаво улыбнулась она, и тогда он тоже облегчённо улыбнулся ей в ответ. – Я бы не осталась на этом балу, – добавила она по наитию, – если бы Ливи серьёзно захворала.
Томас согласно кивнул, и Оливия поняла, что случайно угадала те слова, которые сказала бы сестра на её месте.
Всё это было довольно… напряжённым. Что ж, тем лучше.
– Прошу вас, проводите меня в сад, Томас. Я… немного устала.
Оливия Рамси никогда не уставала, а вот Дженнифер могла.
Видя, что он колеблется, она как можно мягче добавила:
– Поскольку мы помолвлены, в нашей прогулке не заподозрят ничего предосудительного.
– В ней и не будет ничего предосудительного! – сдвинув брови, поправил Томас, и Оливия мысленно стукнула себя кулаком по голове. Необходимо лучше следить за своим необузданным языком, если она не хотела, чтоб эта увлекательная игра с женихом сестры закончилась слишком быстро.
А она не хотела.
Но чего же она вообще хотела от Томаса Олдингтона? Посмеяться над ним? Испугать его? Показать ему, что любовь слепа, и проклятый Купидон мечет свои стрелы в кого попало? Узнать, каковы на вкус эти губы, только что коснувшиеся её руки в перчатке так целомудренно и нежно? Увидеть, как темнеют от страсти эти серьёзные серые глаза? Подчинить его себе, как подчиняла любого мужчину, стоило ей только пожелать?
Да!
Всё это, и сразу!
Здесь и сейчас.

* * *
Беседка, куда привела его Дженнифер, совсем не просматривалась из дома, и это его не на шутку обеспокоило. Дженнифер была его невестой, и в первую очередь именно на него была возложена обязанность оберегать её репутацию – так, чтобы её не коснулась и тень какой-либо сплетни.
– Вы находитесь под моей защитой, Дженнифер, – решительно заявил он, опять неожиданно для самого себя, и она опять как-то странно улыбнулась.
Почему-то в этот вечер он всё время говорил что-то невпопад, когда беседовал с нею. Говорил какие-то смешные и нелепые глупости. Странно. Никогда раньше между ними не было подобной натянутой неловкости, подобного барьера.
– Вы могли бы снять маску, Дженнифер, – робко предложил он. – Вам, должно быть, душно.
Солнце уже закатилось. Но сад освещали китайские фонарики, развешенные повсюду по последней моде, и в их призрачном свете Томас увидел, как Дженнифер, чуть поколебавшись, – или ему так показалось, в очередной раз показалось, – сняла свою изящную полумаску, и такая знакомая её улыбка немного успокоила его. Какой же всё-таки милой она была… с этой её родинкой над верхней, чуть вздёрнутой губкой.
Томас поспешно перевёл взгляд с её губ на веер, которым она играла, то разворачивая его, то складывая вновь.
Зачем он подумал о том, что на вкус эти губы, наверное, сладки, как мёд?

* * *
Звенящий азарт охоты по-прежнему бурлил в её крови, но теперь к нему почему-то отчётливо примешивалась нотка горечи. Как в терпком осеннем сидре, которым Оливия украдкой угощалась в деревне, в доме матери всё того же Джона, мальчишки-грума, куда она как-то заглянула вместе с ним. Что, конечно, совершенно не подобало леди.
Оливия подавила невольный досадливый вздох. Не от того ли она чувствовала эту горечь, что опять вела себя так, как не подобало леди. Но мало ли таких не подобавших леди поступков она совершила за последние два года, пока их дед, маркиз Рамси, был с какой-то важной миссией на континенте, а три его внучки оставались на попечение компаньонки, гувернантки, экономки и няни! Где уж им всем, вместе взятым, было уследить за ней, Оливией!
Но то, что она собиралась совершить сейчас, было не просто неприличным, а… подлым.
Подлым.
Это слово прозвучало у неё в голове так отчётливо, будто его кто-то там произнёс. Негромко, но настойчиво.
Из-под опущенных ресниц она украдкой взглянула на Томаса. Тот, – сам, очевидно, этого не замечая, – зачарованно глядел на её губы.
Она тряхнула головой. Подло? Вот ещё! Она хочет, хочет ещё поиграть, хочет испытать этого юнца, такого трогательного в своей тихой серьёзности. Хотелось ли Дженнифер когда-нибудь обнимать его за плечи, целовать, хохотать и тормошить его? Вряд ли. Она слишком правильна для таких распущенных мыслей.
Но Томас Олдингтон – её жених. Её, а не Оливии. И не просто жених. Их соединяло не только газетное объявление о помолвке, их соединяла…
Любовь.
Это слово опять отчётливо прозвучало у неё в голове, и, вздрогнув, как от толчка, Оливия порывисто опустила руку с веером и разжала пальцы. Веер мягко упал на траву, и, пока Томас машинально провожал его глазами, Оливия чуть приподнялась на цыпочках и прильнула губами к его губам.

* * *
Слаще мёда.
Томас услышал собственный полувздох-полустон, когда её руки решительно легли ему на плечи. Он вмиг ощутил всё её стройное тело под тонким шёлком платья – от пальцев, крепко стиснувших его плечи, до колен, прижавшихся к его ногам.
Что это? Сон?
Он нередко видел такие томительные сны – дурманящие, волшебные.
Да, это был сон. Под звуки скрипок, доносившиеся из невидимого за кустами бального зала, он держал в своих объятиях видение, растерянно отвечая на поцелуи, которые получал как самый щедрый в мире дар.
На мгновение оторвав свои горящие губы от её губ, таких же пылающих, он ошеломлённо заглянул ей в глаза.
Омут, бездна…
Он тонет, он падает...
Увлекая её за собой.
Нет, нет, это она. Она хочет этого падения, этого… полёта!
– Джен… ни… что… – потрясённо пробормотал он, прежде чем её властные, упругие, нежные губы вновь отняли у него возможность говорить.
И снова погружаясь в головокружительный жаркий рай, который она ему дарила, Томас отчаянно зажмурился, так, что перед глазами завертелись огненные круги. Это было похоже… похоже на налетевшую грозу, и он испытывал такой ужас и восторг, будто находился в центре бури и ждал, обречённо ждал, когда же ударит молния и испепелит его.
Буря.
Гроза.
Это не Дженнифер!
Томасу показалось, что перед его глазами и впрямь ударила молния, расколов пополам ночное небо и осветив всё вокруг.
Грянул гром, и земля закачалась.
Он вдруг всё понял.
Девушка, которую он сжимал в объятиях, которая прильнула к нему так тесно, что он всем своим существом чувствовал все изгибы её пленительного тела… эта девушка не была его невестой Дженнифер.
Она была её сестрой.
Оливией.

* * *
Оливия тоже закрыла глаза, жадно отдаваясь этому поцелую, наслаждаясь каждым его мгновением. Теперь она наконец узнала Томаса Олдингтона – робкого, пылкого, беззащитного, нежного… его руки, его губы…
Его губы неожиданно сомкнулись, а руки, разорвав кольцо объятий, оттолкнули её – почти грубо.
Не веря себе, она уставилась на Томаса.
Взъерошенный, растрёпанный, он тяжело дышал, так, что грудь под белой измятой сорочкой ходила ходуном, и глядел на неё глазами обиженного, несправедливо наказанного ребёнка.
– Оливия! – потрясённо выдохнул он, и она сперва почувствовала, как вся кровь отливает от лица, а потом – внезапную волну жара, опалившего всё тело.
Ещё несколько мгновений он смотрел на неё отчаянным взглядом, а потом… она только и успела, что протянуть руку, – кинулся в кусты, не разбирая дороги, под хруст ломающихся веток.
– Погибли клумбы леди Миртл, – пробормотала Оливия, судорожно сглатывая и хватаясь за перила беседки. Ей хотелось смеяться – хохотать, запрокинув голову… пока не хлынут слёзы, которые солёным комом застряли в горле и жгли глаза.
Ну разве это не забавно?
Глупышка Сара оказалась права!
Томас Олдингтон обнаружил подмену и исправил ошибку.
Любовь видит сердцем…
Чёрт бы её побрал!
Несколько раз судорожно вздохнув, Оливия машинально пригладила волосы, поправила платье и подобрала с травы свою маску и веер.
Теперь надо было улучить подходящую минуту, чтобы незаметно пробраться в дом и привести себя в надлежащий порядок в комнате для гостей. Этот дурачок Олдингтон вряд ли вернётся, а ей хотелось ещё повеселиться, прежде чем её разыщет заполошная компаньонка Лили или хватится кто-нибудь из подруг.
И довольно думать о том, что только что произошло в этой проклятой беседке. О том, что она сделала. Это же был просто пустяк… шалость. Ерунда!
Подумаешь, пара поцелуев…
А этот горемыка так смешно испугался!
Подняв голову, Оливия прищурилась, глядя сквозь мокрые ресницы на россыпь звёзд в чёрной пропасти неба.
Олдингтон никому не расскажет о том, что случилось, тем более – Дженнифер, своей невесте. Он просто побоится. Это останется их маленьким секретом, принадлежащим только им двоим.
Последняя мысль неожиданно доставила ей удовольствие, и, тряхнув головой, будто сбрасывая с себя всё происшедшее, Оливия поспешила к дому, подхватив подол вишнёвого платья, чтоб не испортить его ещё больше.
Внезапно она остановилась, чуть не налетев на какого-то человека, вышедшего прямо из-за беседки, в которой она скрывалась.
Это был джентльмен, которого она не замечала в бальном зале – старше неё лет на десять-двенадцать, очень высокий, светловолосый и бледный, – насколько она могла разглядеть его в неярком свете китайских фонариков. Его очень светлые прищуренные глаза оглядели её насмешливо и понимающе, и она вспыхнула до корней волос – от стыда и ярости. Неужели…
Словно подслушав её мысли, он со смешком выставил руку вперёд ладонью и лениво проговорил:
– Только не надо убивать свидетелей, тем более, что я не свидетель. Я глухой, слепой и, самое главное, немой бродяга, случайно ставший гостем этого дома. Через несколько дней я отбываю прочь из Англии – в колонии, и вашу… хм… маленькую шалость похоронят вместе со мной, если тамошним дикарям будет угодно меня прикончить.
– Вы кто такой?! – прошипела она.
– Меня зовут Оливер Эванс. – Тот слегка поклонился. – Поскольку нас друг другу не представляли, пусть ваше имя останется для меня тайной.
Тайной, как же!
Оливия стиснула зубы.
– Проводить вас в дом? – Светлые глаза его смеялись – откровенно и невыносимо. – Я могу проникнуть туда первым и сбросить вам верёвочную лестницу прямо из окна комнаты для гостей. Поиграем в пиратов, дорогая?
Нет, это уже слишком!
– Прочь с дороги! – Оливия ринулась вперёд. Она бы с удовольствием оттолкнула наглеца прямёхонько в кусты, если бы он вовремя не посторонился. И. чёрт бы его побрал, она опять услышала за спиной его тихий язвительный смешок.
Осторожно проскальзывая в дом по чёрной лестнице, Оливия подумала, что, тем не менее, стоит отдать этому наглецу должное – от злости она почти забыла происшедшее в беседке.
Почти.
«Вот если бы и Томас Олдингтон всё забыл», – горячо пожелала она, нетерпеливо расправляя нижние юбки вишнёвого платья.
И наглец в саду – тоже.
Кстати, надо будет разузнать о нём… поподробнее.
Музыка в бальном зале звала её, искушая, притягивая. Оливия с наслаждением потянулась всем телом, потрогала кончиком пальца мушку над верхней губой и озорно улыбнулась своему отражению в большом зеркале.
Что ж, ещё пару часов она побудет Дженнифер Рамси. В конце концов, это же бал-маскарад!

* * *
Томас кое-как выбрался из загородного дома леди Миртл и долго брёл по пустынной ночной дороге, иногда судорожно всхлипывая.
Всё кончилось, всё разбилось вдребезги.
Если он станет жертвой грабителей – что ж, отлично. Это именно то, чего он заслужил.
Как он только мог принять другую женщину за свою невесту, единственную любовь всей своей жизни?! Как он мог настолько забыться, чтобы отвечать на её поцелуи вместо того, чтобы, заботясь о её репутации, немедленно отвести её обратно в дом? С такой пылкостью отвечать… отвечать…
Томас громко застонал. Ему казалось, что на его губах пылает клеймо.
Клеймо раба.
Что ж, он джентльмен, и знает, что от него теперь требуется. Но как же это тяжело! Как больно…
Томас с силой провёл ладонью по мокрому лицу, смахивая слёзы.
Дженнифер… Дженнифер…

* * *
– Леди Оливия! – чей-то перепуганный настойчивый голос вытащил Оливию из глубин крепкого сна, и она что-то протестующее забормотала, отмахиваясь.
– Леди Оливия!
Господи, она же только что легла…
– Оставь меня, Маргарет, – пробормотала она, пряча голову под подушку.
– Лорд Рамси немедленно требует вас к себе! Леди Оливия...
Маргарет всхлипнула. Дурёха до смерти боялась деда. Впрочем, немудрено.
Оливия нехотя села на разворошенной постели и мрачно покосилась на горничную.
– Лорд Рамси ожидает вас у себя в кабинете сразу после того, как вы позавтракаете.
Дед, конечно, уже давно позавтракал. Балов и прочих увеселений он не признавал, ссылаясь на подагру, посещал только официальные приёмы, и на вчерашнем балу у леди Миртл его, к счастью, не было.
Мог ли кто-нибудь доложить деду о случившемся на балу? Никто не мог. Потому что ничего и не было.
«Не надо убивать свидетелей», – совсем некстати вспомнила она и против воли усмехнулась, но тут же нахмурилась. Этот наглец? Да он даже незнаком с дедом! И на балу больше не появился, как она его ни высматривала.
Правда, она очень осторожно расспросила о нём леди Миртл, которая охарактеризовала Оливера Эванса как «чудака» и близкого друга её незабвенного сына Мортимера, погибшего в морском сражении пять лет назад. Далее последовал рассказ о незабвенном Мортимере, перемежавшийся слезами, и Оливия в очередной раз терпеливо его выслушала, успокаивающе похлопывая леди Миртл по плечу.
Хватит размышлять об этом незнакомце! Чего хочет от неё дед? Вот это важно.
Надев домашнее платье, умывшись, но не позавтракав, – непрошеная тревога больно сжимала ей горло, – Оливия постучала в кабинет деда, и, не дожидаясь ответа, вошла.
И оцепенела, едва успев прикрыть за собой дверь – возле стола лорда Рамси, заложив руки за спину, стоял Томас Олдингтон, очень бледный и решительный. Губы его были плотно сжаты. Вспыхнув, как мак, при виде неё, он неловко поклонился, а когда выпрямился, лицо его вновь было таким же бледным.
Оливия перевела взгляд на бесстрастное лицо деда и почувствовала, как по спине бежит холодок. Сделав над собой усилие, она присела в почти придворном реверансе, выпрямилась и вздёрнула подбородок.
Лорд Рамси сдвинул седые брови, внимательно глядя на внучку, и наконец спросил – чётко и негромко:
– Вчера на балу у леди Миртл ты была в таком же платье, что у твоей сестры, Оливия?
– Да, – ответила она так же отчётливо, глядя на Томаса.
– Ты танцевала с мистером Олдингтоном?
– Да.
– Ты… целовалась с ним в садовой беседке?
– Да.
– Что ж… – дед медленно встал из-за стола, выпрямляясь во весь свой внушительный рост. – Мистер Олдингтон расторгает свою помолвку с твоей сестрой Дженнифер и предлагает свою руку и имя тебе, Оливия.
На мгновенье онемев, Оливия яростно затрясла головой – так, что из небрежно уложенных кудрей вылетела шпилька.
– Он сошёл с ума! Этого не будет!
– Вот как? – Мимолётная улыбка на суровом лице деда пугала сильнее, чем сдвинутые в гневе брови. – Мистер Олдингтон, как джентльмен, согласно общепринятому порядку, стремится загладить свою оплошность. Ты выйдешь за него.
– Но он жених Дженнифер! Он любит её! – выкрикнула Оливия, сжав кулаки так, что ногти врезались в ладони.
– Почему ты забыла об этом вчера? – невозмутимо парировал лорд Рамси.
О, дед всегда мог заставить Оливию почувствовать себя мелкой и ничтожной! Она сглотнула и промолчала, наконец опустив глаза на тёмно-серый ворс ковра, где валялась её шпилька.
Нельзя молчать! Надо что-то говорить, возражать! Но она не могла выдавить ни звука.
Не дождавшись её ответа, дед спокойно продолжал, каждым словом вбивая её в ковёр:
– Ты нарушила все правила и нормы, принятые в обществе, но это можно исправить – замужеством.
– Да если б я выходила за каждого, с кем целовалась, – выпалила Оливия, снова вскинув голову и сжав кулаки, – я бы уже пятьдесят раз была замужем!
Томас, кажется, тихо ахнул. Уже не обращая на него внимания, Оливия сверлила свирепым взглядом чеканное лицо деда.
– Вот как? – раздумчиво повторил тот.
– Да! – Оливия топнула ногой. – Пятьдесят! Может, мне и за грума Джона выйти?!
В кабинете повисла такая тишина, что стало слышно, как тикают на стене старинные ходики.
– Если на то будет моя воля – выйдешь, – голос деда был холоден и твёрд, как глыба льда. – Но я не могу обречь мальчишку на такую участь. – Он перевёл тяжёлый взгляд на Томаса. Тот молчал, машинально теребя полу сюртука. – Так же, как я не могу обречь на эту участь вас, мистер Олдингтон. Вашей вины в случившемся вчера нет, и вы остаётесь женихом Дженнифер, если это вам угодно.
– Лорд Рамси! – горячо воскликнул тот, прижимая ладони к груди, но маркиз поднял руку:
– Я слишком долго отсутствовал дома, и теперь моя младшая внучка нуждается в напоминании о том, что такое порядок и дисциплина. Пока она этого не усвоит, ей рано выходить замуж.
Оливия преодолела немоту и открыла было рот, но Томас заговорил первым. На его щеках горели красные пятна, но голос был так же твёрд, как и у лорда Рамси.
– Ответственность за всё происшедшее вчера лежит на мне, потому что я мужчина, а значит, я обязан был держать себя в руках и контролировать происходящее. Прошу вас простить леди Рамси, она ещё слишком молода, чтобы...
– Леди Рамси является достаточно зрелой, чтобы… – Маркиз сделал многозначительную паузу и усмехнулся. – Она не готова к замужеству, я признаю это, но она будет готова. Скажем, через год она выйдёт за человека, способного, подобно мне, держать её в узде.
– Никогда! – процедила Оливия, дёрнувшись, как от удара.
Но никто её не слышал.
– Не делайте этого, прошу вас! – воскликнул Томас, подавшись вперёд. – Вы… вы сломаете её!
– Она моя внучка. Она – Рамси, – спокойно отчеканил дед. – Рамси невозможно сломать.
– Но…
– Достаточно обсуждений, – прервал его маркиз. – Если вы хотите увидеться с Дженнифер, я даю вам на это своё разрешение. Оставьте нас, мистер Олдингтон.
Кусая губы, Томас метнул на Оливию тревожный взгляд, и та ещё выше вздёрнула подбородок. Только его жалости ей не хватало!
Когда за ним захлопнулась дверь, Оливия бестрепетно встретила испытующий взгляд деда, хотя внутри у неё всё дрожало и сжималось. Она чувствовала себя зайчонком в когтях ястреба, но дед ни в коем случае не должен был этого понять.
Секунды томительно текли.
– Ты завтракала, Оливия? – вдруг осведомился дед, и она растерянно заморгала, не веря своим ушам.
Он терпеливо ждал ответа, и девушка только ошеломлённо покачала головой.
– Что ж, это ещё одна твоя ошибка, – заключил лорд Рамси, подходя к ней, – ибо всю следующую неделю ты проведёшь в своей комнате на хлебе и воде.
Перед глазами Оливии вдруг предстала аппетитно шкворчащая яичница с беконом, которая тщетно ждала её в столовой сегодня утром – вплоть до хрустящей золотистой корочки в пузырьках масла.
– У тебя есть воля и характер, – продолжал дед, вглядываясь в её лицо прищуренными глазами, ничуть не выцветшими с возрастом – яркими глазами Рамси. – Дисциплина – вот всё, что тебе нужно. Дисциплина и приучение к порядку. Твоя гувернантка и твоя компаньонка оказались не в силах внушить тебе это. Они будут уволены с выплатой выходного пособия, как и этот… мальчишка-грум. – Губы деда пренебрежительно скривились, и Оливию так и обдало жаром. – Ты слишком импульсивна, Оливия. Тобой руководят ненужные страсти. Этого быть не должно. – Его большая ладонь клещами сжала ей локоть. – Ты всегда хотела заполучить ту игрушку, которая была у Дженнифер. Если тебе это не удавалось, ты хватала и портила её. В этот раз тебе не удалось испортить чужую игрушку. Я не наказывал тебя должным образом в детстве, потому что ваша бабушка, – голос его чуть смягчился, – баловала вас. Что ж, никогда не поздно наверстать упущенное. Повернись к столу и обопрись на него локтями.
Его ледяной голос был неумолим.
Она рванулась было прочь, как пойманная птица, но его железная рука удержала её, и, не в силах больше сопротивляться, она только конвульсивно зажмурилась, когда раздался свист трости.

* * *
– Ливи… – Обеспокоенный голос Дженнифер проник в её сознание как ещё один удар, и Оливия дёрнулась, плотнее вжимаясь лицом в мокрую подушку, только просипев:
– Уйди, Джен.
– Тебе… очень больно? – едва слышно спросила та, и Оливия мрачно усмехнулась. Ей следовало благословлять обилие нижних юбок своего домашнего платья.
– Ты должна быть рада этому, не так ли? – язвительно осведомилась она в твёрдой уверенности, что такой праведный Томас, конечно же, поведал обо всём случившемся на балу своей праведной невесте.
– Я знаю, что ты не хотела ничего дурного! – горячо заявила та дрогнувшим голосом, и Оливия сквозь припухшие веки подозрительно вгляделась в бледное хмурое лицо сестры. – Ты просто немного необузданна, и ты…
Да что же всем так хочется обуздать её, словно она – скаковая лошадь!
Кувшин с водой пролетел мимо Дженнифер и с жалобным треском разбился в углу.
– Ух-ходи! – процедила Оливия, снова роняя на подушку свою растрёпанную голову. Послышался торопливый стук захлопнувшейся двери и щелчок повернувшегося в замке ключа. Надо же, дед доверил своей любимице посещение узницы!
Умом Оливия понимала, что несправедлива к сестре, но ничего не могла с собой поделать – ярость и унижение жгли её изнутри, не давая ни на секунду успокоиться.
Год? Год такой жизни? Замужество с кем-то, кто сможет держать её в узде? В узде!
Никогда!
Внимательно осмотрев окно своей спальни, Оливия медленно слезла с кровати. Как хорошо, что за последние два года она часто вела себя так, как не подобает леди! Например, лазила по деревьям.

* * *
В комнате, отведённой ему леди Миртл, лорд Оливер Эванс лениво дочитывал заключительные страницы романа сэра Вальтера Скотта, так же лениво потягивая из стакана бренди, когда в его окно… постучали?
Не веря своим ушам, он отложил книгу.
Стук раздался снова – тихий, нетерпеливый и настйчивый.
Что за чертовщина?
Резко поднявшись, Оливер шагнул к окну. Он терпеть не мог всяческих неожиданностей, справедливо полагая, что ничего хорошего они никогда не сулят.
Ну конечно!
Прямо на подоконник шагнула девушка, откидывая мокрый капюшон тёмного плаща и встряхивая прилипшими ко лбу кудрями. Голубые глаза её вызывающе блеснули, когда, ухватившись за его плечо не по девичьи крепкой рукой, она спрыгнула в комнату.
Оливер мысленно застонал, но вслух ехидно поинтересовался:
– Чему я обязан столь поздним визитом, дорогуша?
– Какая я вам дорогуша?! – зашипела та, сбрасывая на подлокотник кресла свой мокрый плащ и отряхиваясь. – Я леди Оливия Рамси!
Он удержался от того, чтобы сообщить, что прекрасно это знает. Выяснил вчера сразу же после достопамятной встречи с ней в саду.
– Так всё-таки, чему я обязан вашим театральным появлением? – Оливер высунулся в окно, прежде чем его захлопнуть, и внимательно оглядел дуб, послуживший этой сумасшедшей девчонке опорой для упражнений в ловкости. – Пару веток вы всё-таки сломали. Вся флора леди Миртл должна дрожать от ужаса при вашем приближении – цветы, кусты, деревья...
– Чушь! – строптиво фыркнула она, невольно, впрочем, улыбнувшись. – У меня к вам очень важное дело.
– Надо же! И какое?
Несмотря на самые мрачные предчувствия, Оливер залюбовался бледным лицом девушки. Что за красавица!
– Вы не женаты? – Не дожидаясь его ответа, она продолжала: – Впрочем, я знаю, что не женаты. Вы должны жениться на мне.
– Почему же? – невозмутимо поинтересовался он, не теряя самообладания.
– Потому что это нужно мне… и вам! – Она уже знакомо вскинула подбородок.
– Поясните, прошу вас, – он указал ей на кресло у камина, а когда она отрицательно мотнула головой, пожал плечами и уселся сам. – Сушите свой подол и говорите. Бренди?
– Вы странный… – сказала она после паузы, внимательно поглядев ему в глаза. – Но это даже хорошо. Бренди… нет, не хочу. Дело в том, что мой дед, маркиз Рамси, собирается запереть меня дома на целый год… за вчерашний проступок… – пояснила она нехотя, – и…
– Надеюсь, он вас выпорол? – ехидно осведомился Оливер, крутя в пальцах стакан.
– Подите к дьяволу! – взъярилась она, сверкнув глазами, и он только усмехнулся:
– Считайте, что пошёл. Продолжайте.
Она какое-то время молчала, глядя в пол и обхватив себя руками, видимо, пыталась совладать с собой.
Оливер вздохнул, поднялся, сдернул с постели плед и протянул ей. Девушка упрямо дёрнула плечом, но плед взяла и неловко в него закуталась.
– Дальше, – буркнул Оливер, снова опускаясь в кресло и отпивая глоток бренди. Смутное предчувствие приближающейся бури перестало быть смутным – буря стояла прямо перед ним, блестя упрямыми глазами. И, чёрт… она была прекрасна.
– Дед сказал, – сделав над собой явное усилие, продолжила Оливия, – что… приучит меня к порядку и дисциплине, а потом… – она презрительно скривила губы, – выдаст замуж за того, кто сумеет держать меня в узде. И если вы сейчас засмеётесь или скажете какую-нибудь свою гадость, я… я… не знаю, что сделаю!
– Вылезете обратно в окно? Или вылетите в трубу? – предположил Оливер, не удержавшись, но тут же поднял руку. – Всё-всё, я со вчерашнего вечера нем, слеп, глух и даже местами парализован!
Оливия фыркнула и топнула ногой:
– И ничего смешного! Я не смогу так жить, вы что, не понимаете?! – Голос её зазвенел.
Оливер прикрыл глаза ладонью:
– Понимаю. И ещё я понимаю, зачем вам понадобился такой не слишком молодой, не очень красивый и странный человек, как я. Я весьма покладист, не женат, довольно богат, титулован… вы не знали? Не так давно я унаследовал баронский титул от умершего дяди… и через несколько дней отбываю из Англии в колонии. Кстати, вас что, даже не интересует, куда вам предстоит ехать в качестве моей супруги?
– Нет! – бросила Оливия, хотя ей было очень интересно.
– В Канаду, – коротко отозвался лорд Эванс. – Вы хотя бы имеете представление, в какой части света…
– В Америке, – перебила его Оливия, плотнее стянув на груди концы пледа. – Там дикари и французы. Мне всё равно. Я не боюсь. Вот ещё!
Оливер в очередной раз вздохнул и покачал головой:
– В общем, вы получаете то, что на данный момент желаете – свободу от своего деда и от того… гипотетического циркового укротителя, которого он прочит вам в супруги. Хорошо. Ну, а что получу я?
– Не что, а кого, – сердито поправила Оливия. – Меня!
Лорд Эванс тихо засмеялся:
– На мой взгляд, эта честь весьма и весьма сомни…
Не успев договорить, он поспешно вскочил и отступил за высокую резную спинку кресла – на всякий случай, потому что Оливия Рамси взвилась, как фурия ада:
– Да как вы смеете! Вы не смеете!
– Выражайтесь яснее, будьте добры, – с удовольствием поддел её Оливер, положив руку на спинку кресла, и девушка снова свирепо топнула ногой:
– Вы подозреваете меня в том… в том, что я… что я…
– До этого момента вы изъяснялись довольно бойко, – усмехнулся он, кладя на спинку кресла ужа обе руки и упираясь в них подбородком. Глаза его были насмешливо прищурены. – Ладно, я помогу вам и сам скажу, что подозреваю вас в том, что вы мне предлагаете… м-м-м… слегка подпорченный товар.
– Я вас убью! – бешено выкрикнула Оливия, и он быстро выдвинул вперёд кресло, как боевой щит.
– Я имею право это знать, если должен служить вам… спасательным плотом, – проговорил он уже совершенно серьёзно.
Ноздри Оливии раздувались, брови сошлись в одну сплошную черту над пылающими от гнева глазами, и он опять невольно залюбовался ею.
– Свою честь я запятнала только несколькими поцелуями, – наконец процедила она сквозь зубы. – Я сказала деду, что… если бы выходила за каждого, с кем целовалась, уже пятьдесят раз была бы замужем… не свистите! Я преувеличила – от злости. Шестеро. Их было шестеро. Ну что вы там увидели, на этом проклятом потолке?!
– Паутину, – кротко откликнулся Оливер. – Слуги леди Миртл довольно безалаберны.
– Вы всегда так… по-дурацки острите?
– Всегда. Привыкайте.
Наступила тишина. Перерыв, как в поединке боксёров, – подумал Оливер, пряча улыбку.
Наконец девушка снова заговорила:
– Я сказала вам правду. Теперь скажите – вы женитесь на мне? Если не женитесь, то я…
– Утопитесь? Закричите на весь дом, что я вас насилую? – любезно подсказал Оливер. – Отправитесь искать другую жертву?
Она в упор уставилась на него, и Оливер приготовился к новому яростному взрыву, видя, как полыхнули её глаза, но тут девушка пошатнулась, торопливо цепляясь за спинку кресла.
Чёрт, чёрт, чёрт!
Несмотря на всю свою силу, она была совсем лёгкой.
И маленькой.
Пшеничные кудри её пахли дождём.
– Не плачьте, – неловко пробормотал Оливер, поддерживая её. – Чёрт с вами, я согласен.
– Я не плачу, вот ещё, – глухо отозвалась она, не выпуская лацкан его сюртука, который судорожно комкала. – Я просто ничего не ела… со вчерашнего вечера. Это пройдёт.
Вполголоса выругавшись, Оливер осторожно усадил её в кресло и взял со стола тарелку с послеобеденными бисквитами, накрытую салфеткой, и графин с водой.
– Ешьте.
Пока она жадно поглощала бисквиты, почти не жуя, он исподтишка её разглядывал – от спутанных влажных кудрей до таких же промокших туфелек.
– Вы не пожалеете, – перехватив его взгляд, уверенно сказала Оливия.
– Ха-ха, – угрюмо парировал Оливер. – Я уже жалею.
– Врёте, – заявила она так же безапелляционно. – А что за дело у вас в Канаде?
– Дипломатическая миссия, – нехотя пояснил он. – И жить мы будем в Монреале, а не в индейской хижине.
– Ну и зря! – объявила она с озорной улыбкой. – Мне нравятся приключения!
– Это заметно, – фыркнул он язвительно. – Но что мне с вами делать сейчас?
– Как что? – Оливия пожала плечами. – Всё очень просто – мы вылезем в это окно и отправимся в Гретна-Грин, где можем сразу пожениться.
– Мы вылезем в окно… о Боже!.. и отправимся в мой лондонский дом, – поправил он твёрдо, – где я вас оставлю на попечение своей экономки и поеду выправлять специальное разрешение на брак. Учтите, с вами наедине я оставаться не собираюсь. Я, может, и парализован частями, но не всеми частями.
– Это скучно! – прыснув, откликнулась она и весело заболтала ногами.
– Да, я такой. Я скучный. Был, – пробормотал Оливер, снова приоткрывая окно.
Дождь, по счастью, прекратился, а небо на востоке медленно светлело. Приближался рассвет.
Оливер осторожно потряс ветку многострадального дуба под окном, посмотрел вверх, потом вниз.
– Надеюсь, эта ветка выдержит нас двоих, – с сомнением проворчал он. – Как и моя лошадь.
Всё это настоящее безумие, вот что это такое. Не для того он добрый десяток лет избегал брачных силков, чтобы…
«Может, потому и избегал?» – мелькнула в его мозгу неожиданная шальная мысль, и он даже замер.
Повернувшись, он почти наткнулся на Оливию, которая, встав из кресла, оказалась совсем рядом с ним, и быстро приложил руку к её губам. Губы были тёплыми, нежными и удивлённо шевельнулись под его пальцами.
– Целоваться мы начнём в церкви, – строго проговорил Оливер, завороженно глядя в её доверчиво распахнутые глаза. – Я буду первым, кто достанется вам только после свадьбы. И последним, предупреждаю!
Глаза её расширились ещё больше, губы снова дрогнули, и наконец, схватив его за руку, Оливия засмеялась и решительно кивнула:
– Только всё равно не надейтесь, что вам удастся… меня обуздать!
Оливер наконец впервые широко улыбнулся – совсем по-мальчишески – и уверенно пообещал:
– Удастся.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Название: «В мешке»
Автор:  sillvercat
Бета:  Tintae
Размер: мини
Пейринг/Персонажи: Шуберт/Динка
Категория: гет
Жанр: романс
Рейтинг: NC-17
Содержание: Динка любит людей и во всех видит только хорошее. Во время турпохода её угораздило заблудиться, остановиться на ночлег в заброшенной избушке и даже очутиться в одном спальном мешке с парнем по кличке Шуберт, который ей на редкость неприятен…

От автора: Глубокая благодарность всем, консультировавшим меня в процессе написания этого фика – [L]Victime de m@ Victoire[/L],  Fima S. и Сауронище! Люблю вас!
Да, и именно этот фик невозможно ДОСТАВИЛ на обсуждении его моей командой перед выкладкой на ФБ, посему я люблю его особо нежной любовью! Спасибо моей бете  Tintae, который разделил со мной эту радость))))
Если кому интересно...
По соционике: Бальзак (Шуберт)/Гюго (Динка)

Ссылка на ФБ-2012: fk-2012.diary.ru/p180014567.htm?oam#more5
Обсуждение в закрытой на время ФБ записи: sillvercat.diary.ru/p179795132.htm




В этот день Динке не повезло. Просто абсолютно не повезло. Страшно, кошмарно, ужасно не повезло.
Динка всегда искала в любой ситуации что-нибудь хорошее. Её стакан постоянно был полон если не до краёв, то наполовину, «инь» она исправно уравновешивала «янем», а любимым её присловьем было: «Но зато…»
Автобус ушёл из-под носа? Но зато скоро придёт следующий, не набитый под завязку пассажирами. Полетела материнка на компе? Но зато можно наконец целиком его апгрейдить и удалить заодно кучу устаревших программ. Дождь насквозь промочил развешенное на балконе бельё? Но зато оно ещё раз отлично выполоскалось!
Сейчас же никакого «зато», увы, не наблюдалось.
Динку угораздило отстать от своей команды на турслёте и заблудиться во время квеста на ориентирование. Вдобавок к этому её нашёл самый неприятный из сокомандников. И отделаться от него теперь было совершенно невозможно.
Относиться к людям с неприязнью тоже было совсем не свойственно Динке. Она вообще сразу искала в каждом человеке, как и в любой ситуации, что-то хорошее. Плохое она тоже видела, конечно, – не слепая же она, – но хорошее всегда перевешивало, а как же иначе?
В новичке, которого Сан Саныч привёл в команду перед самым слётом, её раздражало буквально всё. Начиная с прозвища.
Шуберт. Шу-уберт, люди добрые!
Сан Саныч сразу зачем-то пояснил, что это от фамилии – Шубин. Сам новенький ничего не пояснял, стоял, чуть ссутулившись и засунув руки в карманы, с таким выражением на физиономии, будто только что выпил стакан прокисшего кефира.
Хотя сама физиономия, как призналась себе Динка, была вполне симпатичной, остроскулой, с резкими чертами. Только губы были поджаты, а веки устало полуопущены, будто этот самый Шуберт вглядывался во что-то, ведомое только ему одному и недоступное простым, как оглобля, смертным.
Динка враз решила, что надо новичка подбодрить, и первой шагнула к нему, балда такая. Протянула руку и весело осведомилась:
– Привет. Я Динка. По паспорту Диана. А у тебя в паспорте что записано? Шубин Шуберт Иванович?
Холодный взгляд серо-зелёных глаз бесстрастно скользнул по ней.
– Мой папа очень любил произведения этого композитора. Особенно вторую часть его «Неоконченной симфонии». Слышали про такую? И да, папу зовут Иваном, так что вы всё правильно угадали. Ещё вопросы?
читать дальше
Динка стояла, пунцово багровея и чувствуя себя полной идиоткой. Глупой дворнягой, которая, беззаботно тявкая, кинулась поиграть, а ей с размаху заехали по морде дверью.
Она опустила руку и вымученно засмеялась, присоединившись к общему хохоту.
Динка любила смешить других, и её не задело, что смеялись именно над нею. Вот только Шуберт специально хотел её обидеть. И ей действительно стало обидно, чуть ли не до слёз, так что она заморгала и поспешно отошла в сторонку – собирать свой рюкзак.
В последующие два дня похода она сторонилась Шуберта, насколько это было возможно. Ей стали неприятны его какой-то измождённый вид и наигранно усталый взгляд. Новичок больше её не задевал, да и вообще почти ни с кем не общался, предпочитал отмалчиваться, и у вечернего костра сидел на отшибе со скучающей миной, в наушниках и с плеером.
И вот надо же, именно с этим Кощеем Динку угораздило остаться наедине! Дурацкий индивидуальный квест со спортивным ориентированием для неё завершился тем, что она забрела в какое-то болото, провалилась в трясину, до смерти испугалась, – фильм «А зори здесь тихие» с тонущей в такой же трясине Лизой Бричкиной врезался в память неизгладимо, – и начала глупо звать на помощь.
Откликнулся Шуберт, который, как оказалось, находился неподалёку.
Он преспокойно добрался до неё по кочкам, протянул руку и вытащил Динку на твёрдую почву, словно редиску из грядки. И глядел он на неё при этом, как на воспитанницу коррекционного класса, да ещё и двоечницу вдобавок. А потом заявил, что он и так здесь с нею задержался, а вот-вот, дескать, хлынет дождь. И зашагал вперёд, то и дело поглядывая на небо и вообще не оборачиваясь на Динку, которая, едва переводя дыхание, поспешила за ним.
Причём Шуберт, казалось, точно знал, куда надо идти, без всякого навигатора разыскав в пойме ручья какую-то заброшенную постройку, возведённую, наверно, какими-нибудь местными грибниками или охотниками.
Постройка оказалась настоящей хибаркой, без какого-либо топчана и даже без печки, но над головами у них была хотя бы крыша, пусть и дырявая местами.
Под этой крышей они и застряли. Дождь действительно полил, как из ведра, противный, холодный, совсем осенний. И стало ясно, что им придётся здесь заночевать.
Свои намокшие куртки они, едва войдя, развесили на гвоздях, вбитых в стены. Шуберт заставил Динку снять сырые кроссовки, сам переобулся в кеды и аккуратно набил обе пары кроссовок припасёнными газетами. Динка осталась в резиновых китайских шлёпках.
Всё-таки новичок был очень предусмотрительным, как нехотя призналась себе Динка. Но его предусмотрительность почему-то раздражала её. Он как будто к ядерной войне приготовился! К какой-нибудь отсидке в бункере!
Динка тяжело вздохнула, покосившись на Шуберта – тот сосредоточенно перебирал что-то в своём рюкзаке, отвернувшись от неё. Она видела только его худую спину, обтянутую тёмной футболкой. Очевидно, почувствовав её взгляд, он искоса глянул через плечо со своей обычной усмешкой:
– Что, афедрон наступил на горло кованым сапогом, уважаемая?
– Афедрон? – Динка растерянно моргнула.
– Говоря по-русски, задница, – снисходительно пояснил Шуберт.
Представив себе задницу в сапогах, Динка звонко рассмеялась. Может, он и не такой уж… мизантроп, этот странный парень?
Странный парень скривил губы:
– Поводов для веселья не наблюдаю. Надо быть совсем без головы, чтобы веселиться, когда мы застряли чёрт-те где без связи с группой и без еды, дождь хлещет, как при всемирном потопе, а крыша этой развалюхи в любой момент может рухнуть нам на головы. Это очень смешно, да. Вы, наверно, и в своей днявочке везде смайлики ставите, сударыня? У вас же есть днявочка в Интернетике?
Мизантроп!
Какое ему дело до того, есть ли у неё дневник в Интернете, и ставит ли она там смайлики? Кстати, он опять верно угадал, и это было невыносимо!
– У нас хотя бы имеется эта крыша! – вспыхнув, отчеканила Динка. – И мы успели сюда до дождя – благодаря тебе, да! Поэтому вещи у нас почти сухие. Переночуем и пойдём искать нашу группу. Так что не каркай, пожалуйста, будь так любезен!
– Я уже любезен, – с расстановкой отозвался парень. – И я не каркаю, а высчитываю возможные варианты развития событий. А вы всегда такая… оптимистка?
– Всегда! – отрезала Динка, слегка остывая.
Он действительно был вежлив, с этим своим «вы» и «сударыня». Только почему эта вежливость так походила на плохо замаскированное издевательство?
– То-то я вас в болоте нашёл, – растягивая слова, произнёс Шуберт. – Такую… незамутнённую энтузиастку. На два шага вперёд подумать слабо, зато, как та девочка из анекдота, всегда бегаете в каске и улыбаетесь?
Динка несколько мгновений молчала, потом шумно выдохнула, – он опять лениво ухмыльнулся, – и тоже повернулась к своему рюкзаку.
Всё, больше она не обратит внимания на этого Кощея – до самого утра!
Она вспомнила, что где-то в кармане рюкзака завалялся «Сникерс». Надо было хоть немного подкрепиться и поднять настроение. И побыстрее расстелить спальник – она начала уже мёрзнуть в своей футболке и тренировочных штанах.
– Надеюсь, тут нет мышей, – зачем-то проговорила она вслух и тут же прикусила язык. Но было поздно.
– Конечно, есть, – немедленно отозвался Шуберт. – Они в этой избушке на курьих ножках лет пятьдесят ждали, пока кто-то сюда забредёт. Сейчас они полчищами собираются в подполе. Помните, у Хичкока – «Птицы»? А тут – мыши.
– Отвяжись! – взвизгнула Динка. – Я ужастики ненавижу!
– Я не привязывался, и это не ужастики. Это классика мирового кинематографа, – назидательно проговорил парень, разворачивая свой спальник. – И вообще, я бы попросил вас хоть немного помолчать. Вы же рта не закрываете.
– Я?! – От возмущения Динка действительно не сразу закрыла рот. – Да ты сам, сам меня… провоцируешь!
– Жаль разрушать ваши мечты, сударыня, но я вас не провоцирую. – Ухмылка Шуберта была настолько язвительной, что у Динки прямо в глазах потемнело.
– Почему ты такой злющий?! – выкрикнула она, сжав кулаки.
Шуберт иронически поднял брови:
– Я не злющий. Я объективный.
Динка ещё несколько мгновений смотрела на него, а потом порывисто отвернулась.
Всё! Ни слова до утра! Ни единого словечка!
Ах да, «Сникерс»…
Шоколадка, – да ещё и «бигсайз», – обнаружилась в боковом кармане рюкзака, и Динка с облегчением её вытащила, развернула и хмуро поглядела на Шуберта.
Тот всё ещё сидел к ней спиной, – Динка могла бы, наверное, пересчитать все позвонки под его футболкой, – не произнося ни звука и не шевелясь. Медитировал, что ли?
Она была ему очень противна, наверное, раз он даже смотреть на неё не хотел.
Вот злыдень.
Динка вовсе не считала себя красавицей, но и цену себе знала. Пяток лишних килограммов её совсем не портил, наоборот. Мужчины, как известно, не собаки, костей не любят. Она это знала точно, как и то, что её очень красит улыбка, от которой на щеках появляются ямочки. Свои светлые кудряшки она время от времени высветляла ещё больше или забавы ради красила в ярко-рыжий цвет. В общем, обычно мужскому глазу она была отнюдь не противна. Наверно, она и впрямь почему-то сильно действовала новичку на нервы.
Динка тихонечко вздохнула, ещё немного помялась и в конце концов окликнула:
– Шу… Шуберт… – Она и без Карнеги понимала, что людям больше всего нравится звучание их собственных имён, но это дурацкое прозвище просто застревало в горле. – Хочешь «Сникерс»? Ты вон какой худой.
Ох, что она опять ляпнула?! Худой!
Парень уставился на неё в упор:
– Я счастлив, что вы это заметили. Но с чего это вас так интересует моя комплекция?
Господи, как же она устала…
– Шуберт, пожалуйста… просто возьми и съешь эту дурацкую шоколадку! – Слова Динки против её воли прозвучали не раздражённо, а жалобно.
Чуть поколебавшись, он протянул руку, взял у неё отломанную половинку «Сникерса», повертел в пальцах с таким видом, будто ему подсунули драже «Берти Боттс» со вкусом ушной серы, и осторожно откусил кусочек. Динка с облегчением отхватила от своей порции сразу половину.
Прищурившись, Шуберт снова смерил её ироническим взглядом и неторопливо проговорил:
– А вообще зря вы «Сникерсы» с собой таскаете. Вам яблоки более полезны… или морковка какая-нибудь.
Динка не сразу сообразила, на что он намекает, а когда сообразила, чуть не поперхнулась. Она мстительно нажала на кнопку своего карманного фонарика, который освещал их нечаянное убежище, запихнула в рот остаток злосчастной шоколадки и, свирепо пыхтя, полезла в свой спальник.
Вот Кощей! Сухарь! Змей!
Змей-Кощей-сухарь явственно хмыкнул и тоже завозился в темноте. Вжикнула «молния» замка, и наступила тишина, нарушаемая только шумом дождя, барабанившего по крыше. Динка мимолётно удивилась тому, что Шуберт за весь вечер ни разу не включил свой плеер, но потом сообразила, что у его девайса просто сели аккумуляторы. Так ему и надо!
Она попыталась выбросить из головы всякие мысли о соседе и о полчищах мышей, которые прямо сейчас вылезают из погреба. Если побыстрее заснуть, пройдёт эта несчастная ночь в неприятной компании, наступит солнечное утро, и они найдут свою тургруппу. Сан Саныч наверняка волнуется. И ребята тоже.
Динка опять вздохнула. Несмотря на усталость, сон не шёл. Было не просто холодно, но ещё и промозгло. Сыро. Её спальник, как назло, подмок, когда она уронила рюкзак в болото, и не успел высохнуть. Теперь сырость проникала не только снаружи, но и казалось, изнутри.
Динка отчётливо поняла, что в таком холоде уснуть ей не удастся. Она прислушалась, но не услышала даже дыхания соседа.
– Эй… – нерешительно окликнула она его. – Ты спишь?
Последовал сначала нарочитый вздох, а потом ожидаемый ответ:
– Уже нет.
– Холодно… – уныло вымолвила Динка, стараясь не стучать зубами. – А тебе не холодно?
– Если вы хотите предложить погреться известным способом, предупреждаю сразу – я гей, – прозвучал лениво-насмешливый голос, и Динка сперва оторопела, а потом задохнулась от гнева.
– Да мне-то что?! Хоть… зоофил, хоть некрофил, хоть… – Она тщетно попыталась вспомнить ещё какое-нибудь чудовищное извращение. – Мне насрать!
– Не копрофил точно.
Динка в очередной раз стиснула зубы.
Да чтоб он… был здоров!
Шуберт опять театрально вздохнул:
– Вы наверняка взяли никуда не годный спальник, чему я не удивлён. Летний, точно?
Она решила ни в коем случае не отвечать, и это ей почти удалось, но тут в носу у неё предательски защекотало, и она громко чихнула.
Два раза подряд.
Из темноты донёсся новый тяжкий вздох.
– Ладно, давайте поменяемся. У меня межсезонный.
Донельзя удивлённая таким великодушием, Динка прошептала: «Спасибо» и, трясясь от холода, неловко выкарабкалась наружу. И тут же споткнулась об ноги Шуберта, который уже расстегнул «молнию» своего мешка и сел.
– Стоп! – Он быстро поймал её за локоть. – А какой у вас размер?
– Размер чего? – непонимающе заморгала Динка. Весь её исстрадавшийся организм так и потянулся к вожделённому источнику тепла, то есть к соседу и его прекрасному большому спальному мешку.
Шуберт сардонически хмыкнул:
– Спальника, не груди! У меня «элька», так что я… Эй, ты чего делаешь?!
– Танцую! – огрызнулась Динка, проворно ныряя к нему в мешок и злорадно отмечая, что от потрясения Шуберт совсем забыл о своей высокомерной наигранной вежливости.
Долгожданное тепло мгновенно охватило её. Всё, теперь она отсюда и под дулом пистолета не вылезет!
Динка весело хмыкнула и предупредила:
– А у меня спальник ещё и сырой! Уронила в болото. Извини.
Шуберт возмущённо охнул и замер на мгновенье, видимо, переваривая эту вопиющую новость, а потом нервно заёрзал, пытаясь максимально отодвинуться от непрошеной соседки. Получалось это плохо. Вернее сказать, совсем не получалось. Её голова уже лежала на его плече, а тело в уйме самых разных точек соприкасалось с его телом. Точнее, со сплошными его углами.
Углы и точки. Геометрия какая-то…
– Ты прямо как суповой набор! – фыркнула Динка и поперхнулась. – Ой… Извини, я не хотела сказать… то есть я хотела сказать…
Она терпеть не могла обижать кого-то, даже нечаянно. Но Шуберт вроде как не обиделся. Он тоже то ли фыркнул, то ли усмехнулся, – она почувствовала, как вздрогнула его грудь под её плечом, и вдруг подумала, что он, наверное, её стесняется.
– Если я суповой набор, то ты… – Он сделал паузу. – Бройлер. Откормленная курочка.
Да уж, этот постесняется, как же! Спасибо, что хоть курочка, а не курица!
От Шуберта пахло так же, как и от неё, наверное, – костром и дождём. И на нём тоже была футболка с короткими рукавами и спортивные штаны. Его ровное дыхание касалось её макушки. Всё-таки он был намного… хм… длиннее её.
– А в попугаях я гораздо длиннее, – пробормотала Динка и снова почувствовала, как вздрогнула его грудь от сдержанного смешка. Но он ничего не сказал.
Она ещё полежала, слушая, как стучит его сердце, и зачем-то спросила:
– А сколько тебе лет?
– Восемнадцать, – нехотя отозвался он. – Мы что, ведём светскую беседу?
– А мне двадцать два, – не удержалась она от новой реплики. – Ты где учишься?
– В нархоз поступил, – отрывисто ответил он и смолк.
– А я – на филфаке в универе. Четвёртый курс.
– Я счастлив. Кстати, тебе и вправду не мешает похудеть. Избыточный вес – прямая дорога к гипертонии и диабету.
Голос его был не просто холодным, а прямо-таки ледяным.
Она зажмурилась от обиды, боясь шелохнуться. Сколько можно обращать внимание на этого злюку? Надо спать, в конце-то концов!
Но как заснуть? Овец, что ли, посчитать?.. Овцы-овцы… Шуберт, конечно же, считает её тупой овцой и… ах да, бройлерной курочкой.
При этой мысли у неё опять защипало в носу. Да она, пропади всё пропадом, закрыла сессию лучше всех в группе! Её работы отправили в Москву на студенческий конкурс! Почему же сейчас она чувствует себя такой… овцой и курицей? Да ещё и толстой?!
Потому что именно так о ней думает лежащий рядом Кощей.
Совсем пацан, между прочим.
Динка почти неслышно шмыгнула носом, но потом понемногу расслабилась в тепле и начала всё-таки погружаться в сон. Она рассеянно вытянула ноги, опять наткнувшись на длинные ноги Шуберта, повернулась к нему спиной и поёрзала, устраиваясь поудобнее. Потом ещё поёрзала – уже в полусне.
И неожиданно почувствовала, как что-то изменилось.
А, вот оно что – Шуберт почему-то затаил дыхание.
Точнее, вообще перестал дышать. Впал в анабиоз.
Странно.
Она даже проснулась, приподнялась на локте и тревожно поглядела на парня:
– Ты чего?
– Ничего, – отрезал тот. Его глаза раздраженно блеснули в полутьме. – Спи давай, а не вертись, не в ночном клубе.
Это он вообще к чему?!
– В каком ещё клубе? – рассердилась Динка, окончательно проснувшись.
Она снова заворочалась и вдруг замерла, сообразив наконец, что происходит с Шубертом. Не сообразить было сложно – потому что её бедро нечаянно задело как раз его… проблему, так что она услышала его судорожный вдох.
Она тоже громко ахнула и подскочила, торопливо расстёгивая чёртов спальник.
Ещё не хватало!
– Ты мне наврал! – сердито выкрикнула Динка, поворачиваясь к Шуберту.
– По поводу?
Голос его был абсолютно невозмутимым, и она могла бы поклясться, что он по своей привычке пренебрежительно вскинул брови.
Притворщик несчастный!
– Ты сказал, что ты гей, а у тебя стояк!
– С чего ты это взяла?
Ярость забурлила в ней с новой силой, и она, недолго думая, сунула руку в мешок и мстительно нащупала ширинку Шуберта.
Зашипев сквозь зубы, он схватил её за запястье, и они застыли, меряя друг друга свирепыми взглядами.
– Не обольщайся, – процедил наконец Шуберт. – Это чистая физиология. Просто у тебя афедрон размера «икс-икс-эль», и ты нарочно вертишься. А так ты мне даром не нужна.
Нарочно вертишься! «Икс-икс-эль»! Даром не нужна?!
Динка опять задохнулась от злости, но вдруг притихла, поглядев в бледное бесстрастное лицо парня, показавшееся ей похожим на страдальческую маску.
– Так ты меня не хочешь, значит? – медленно проговорила она и прищурилась. – Только он хочет? – Она кивнула на ширинку Шуберта.
– А ты что, желаешь его… обслужить? – Парень тоже прищурился. – Валяй, действуй. А я даже не шевельнусь.
Ах так?!
Динка покусала нижнюю губу и решительно потянула через голову свою цветастую футболку.
Обычно её отношения с парнями складывались легко – вплоть до «дружеского секса», и она не понимала, почему из этого надо делать какую-то проблему. Дожидаясь, как Ассоль, вечной и бесконечной любви, можно помереть старой девой. Впрочем, ей это уже давно не грозило, а в вечную любовь Динка верила так же, как в Деда Мороза. То есть теоретически он, может быть, где-то и существовал, но лично она его никогда не видела.
Какого лешего ей полезли в голову мысли о вечной и бесконечной любви рядом с этим... сухарём и мизантропом?!
Она содрала с себя футболку и завозилась с застёжкой лифчика.
– Что, жарко стало? Раздеваешься? – В голосе Шуберта не звучало ничего, кроме ленивого любопытства. – И не боишься? А вдруг я Чикатило какой-нибудь.
Динка и впрямь его не боялась. Она вообще не боялась мужчин, даже в самых щекотливых ситуациях. Ей всегда удавалось расположить к себе любого мужика – просто поболтав с ним, рассмешив, выслушав его историю или рассказав свою. Главное – перейти для него в разряд сестрёнки, – если не хочешь с ним секса, конечно, – тогда тебе на сто процентов ничего не угрожает. Ну или на девяносто девять. Один процент можно было откинуть на сильно датых, упоротых или полных психов. Но пока что Динке везло на все сто.
А Шуберт не был ни психом, ни датым, ни упоротым.
Хотя она совершенно его не понимала. Абсолютно.
И в разряд сестрёнки она для него переходить не собиралась. Ещё чего!
Дотянувшись до своего рюкзака, Динка начала сосредоточенно рыться в карманах.
– Ты там что ищешь вообще? – В голосе Шуберта просквозил некий удивлённый интерес, и Динка злорадно усмехнулась.
– Хирургические инструменты.
– Чего-о?
– Спички.
– Че-го?! Ты что, смеёшься?
Динку и вправду начал разбирать неудержимый хохот, совершенно неуместный, но она уже не могла сдерживаться, да и не хотела. Она чувствовала, как внутри поднимается и растёт волна горячечного веселья и возбуждения, нахлынувшая от этой непрошеной близости, от этих глупейших разговоров.
От ощущения его худого крепкого тела рядом с собой.
– Того! Знаешь про философа Кьеркегора? – Она вдруг возгордилась тем, что смогла произнести это имя без запинки. – Он был девственником, и только однажды решился посетить публичный дом… откуда его вынесли в приступе лихорадки!
Она нашла искомое и обернулась к Шуберту. Наконец-то его глаза были не просто открыты, а прямо-таки вытаращены, и она опять прыснула:
– Так вот, он всё время бормотал в бреду: «И ещё это ужасное хихиканье!»
– Ты издеваешься, – мрачно констатировал Шуберт.
Ага, проняло! А он думал, у него одного прерогатива на издевательства, что ли?
– Вот ещё! Я просто выбираю безопасный секс! – Она облизнула загоревшиеся вдруг губы, глядя на него в упор, и повертела у него перед носом маленьким квадратным пакетиком. – А у тебя что, уже не стоит?
– Вот ещё! – повторил он вслед за ней и тоже машинально облизал губы. – А ты что, всегда с собой презервативы носишь?
– Исключительно в лес, зайка, – почти пропела Динка, надрывая пакетик. Её прямо-таки колотило от сдерживаемого смеха и от возбуждения. – В такую вот заячью избушку! – Она опять захохотала, разглядев, как он моргает, и еле вымолвила: – Купила… хо-отела туда спички по-ложи-ить… от дождя-я, и за-забыла!
Шуберт на миг прикрыл глаза, откидываясь назад.
– Это всё так странно… – серьёзно сказала вдруг Динка, оборвав смех.
– Глупо? – подсказал Шуберт, криво ухмыльнувшись.
– Нет… – прошептала она. – Нелепо.
Она сбросила и скомкала свои трусики и лифчик, отшвырнув их куда-то в сторону, и Шуберт судорожно втянул в себя воздух, уставившись на неё, как загипнотизированный. И так же, будто во сне, протянул к ней руку.
«Нелепо, смешно, безрассудно, безумно, волшебно…» – завертелась у неё в голове строчка из какого-то древнего-предревнего фильма.
Да какое там «волшебно»?! Подумаешь, быстрый перепих в спальнике, точнее, уже где-то на спальнике! Что это ещё за чушь, что за…
Динка тихо ахнула и задрожала, как в ознобе, когда его пальцы неуверенно коснулись её торчащих сосков.
Шуберт тоже сдавленно ахнул, когда она поспешно и неловко стянула с него штаны, и его член, высвобождаясь, конвульсивно ткнулся ей в ладони.
– Ого! – округлив глаза, выдохнула она. – Только хардкор…
Шуберт скрипнул зубами.
Его «хардкор» пульсировал у неё в руке, влажный и очень горячий, и она отстранённо подумала, что презерватив, наверное, уже не понадобится.
Не успеет понадобиться.
Ну уж дудки!
Динка раскатала презерватив так осторожно, будто член у неё под пальцами был стеклянным, и так же осторожно и медленно, зажмурившись до рези в глазах, начала опускаться на него, сжимая коленями бедра Шуберта, а руками – плечи, вбирая его в себя буквально по миллиметру.
Она гортанно вскрикнула, когда Шуберт внезапно дёрнул её вниз, насадив на себя, и оба они замерли, прерывисто дыша.
Чувствуя, как от напряжения спина покрывается испариной, Динка почти беззвучно прошептала:
– Ты же… сказал, что не… не шевельнёшься...
Шуберт то ли хохотнул, то ли всхлипнул, и, запустив пальцы в её кудряшки, притянул к себе её голову, зажимая рот яростным поцелуем. И Динка, вся дрожа, радостно отвечала ему и двигалась лихорадочными рывками, раскрываясь и впуская его ещё глубже, до тех пор, пока он не стиснул ей бёдра, опрокидывая на бок. И наконец начал двигаться сам.
Динка даже заскулила от нетерпения, сдирая с него футболку и отправляя её куда-то к своим трусикам. А потом крепко прижала его к себе, с упоением гладя его плечи и спину.
– Это просто… праздник какой-то! – выдохнула она, на миг вырвавшись из поцелуя, а Шуберт, двигаясь всё быстрее, плавными и длинными толчками, снова смял её губы своим горячим ртом.
«Эрогенная зона», – подумала она отрешённо. Всё её тело вдруг стало сплошной эрогенной зоной, вспыхнув от макушки до пяток. Это и вправду было смешно. Смешно, смешно, сме…
Мысли кончились.
Динка инстинктивно вскинула колени, чтобы слиться с Шубертом ещё теснее, раскрыться ему ещё больше, и прижалась к нему изо всех сил, пряча лицо у него на плече.
– Ма-ама! – хрипло вскрикнула она, крупно вздрагивая и цепляясь за него так, будто тонула, слыша его низкий прерывистый стон, чувствуя, как он содрогается под её руками.
…«Так хорошо, что умереть можно», – едва не вымолвила Динка, продолжая прижиматься к нему, и плотно сжала вспухшие губы.
Её казалось, что они лежат так уже целый час. Или целый год. Или…
– Что это было? – пробормотал Шуберт куда-то ей в волосы, и она, подавив острое желание ответить: «Это же яхта «Беда», сэр!», лишь блаженно улыбнулась. – Ты… почему молчишь?
Продолжая улыбаться, Динка потёрлась носом об его твёрдое плечо и опять промолчала.
Он взял её за подбородок. И сказал, вглядываясь ей в лицо, будто видел впервые:
– Это всё так… деструктивно.
«Нелепо, смешно, безрассудно, безумно, волшебно…»
Динка согласно опустила ресницы.
– Это всё… – он запнулся. – Ты смеёшься?
«Ни толку, ни проку, не в лад, невпопад совершенно…»
Она покачала головой.
Отворачиваясь, Шуберт глухо проговорил, не отпуская её:
– Я… да, соврал. Я просто… думал, что у меня ничего не получится. Я вообще раньше никогда… я… чёрт, я прямо как этот несчастный долбанный Кьеркегор…. – Он осёкся, коротко усмехнувшись.
Динка крепко сжала его пальцы и потёрлась об них щекой.
– Ты только ничего там себе не воображай, – сдавленно зашептал он, поворачиваясь и снова утыкаясь лбом в её макушку. – Мы не пара. Это просто… физиология, я же сказал. Мы друг другу не подходим. Совсем. Я всегда просчитываю все возможные варианты неприятностей, так что можешь мне просто поверить… И… меня зовут Артём. Ты почему молчишь?!
Динка сморгнула навернувшиеся отчего-то слёзы и наконец засмеялась.

Название: «Небо надо мной»
Автор:  sillvercat
Бета (и гамма):  Эллаирэ
Пейринг/Персонажи: Стив Токей Сапа/ Скай
Рейтинг: R
Размер: миди
Категория: гет
Жанр: романс, ангст
Краткое содержание: Преуспевающая деловая женщина-юрист, сделавшая прекрасную карьеру, вспоминает в своём Интернет-дневнике события 40-летней давности и свою первую любовь к совершенно непутёвому парню – индейцу племени Лакота, которого она оставила ради того, чтобы преуспеть в жизни.
Это заключительная часть трилогии.
Первая часть: sillvercat.diary.ru/p182046261.htm
Вторая часть: sillvercat.diary.ru/p182046835.htm
Но читать можно в любом порядке.
Если кому интересно...По соционике: male!Жуков (Стив)/fem!Максим Горький (Скай)
Инициатор пейринга: Рикки Хирикикки)))
Публикация на социофанфикшене: sociofiction.diary.ru/p182047493.htm
Спасибо: [J]Просто Ватиканская Монахиня[/J],  Эллаирэ,  Xin Rei,  F-fantazy,  Auesha,  gm2933,  nastyelf и  Клякса_из-под_пера!


АРТ от  nastyelf: sillvercat.diary.ru/p182343638.htm


***
Эти строки появляются здесь исключительно «благодаря» тому, что я вдрызг пьяна и в скором времени провалюсь в сон, предварительно стерев отсюда ненужные подробности своей давно прошедшей жизни. Давно прошедшей – не эвфемизм, а констатация факта. Да, сейчас я могу признать, что по-настоящему жила только тогда, ровно сорок лет назад.
Я привыкла быть точной в формулировках, деталях и выводах, что обусловлено тридцатью двумя годами юридической практики.
Поэтому ещё раз уточню, что всеми появляющимися на мониторе моего «Мака» подробностями обязана исключительно неразбавленному виски «Скоттиш Принс», исправно поступающему в мою кровь последние три часа. Его там сейчас никак не меньше двух процентов.
Сорок, тридцать два, тройка, двойка.
Мне следовало бы стать математиком, а не юристом, распоряжаться цифрами, а не людьми.
Но я всегда стремилась стать именно юристом. Прокурором.
Крючкотвором, определяющим чужие судьбы так, как этого требует закон.
И я преуспела на этом традиционно мужском поприще, хотя мне не суждено было родиться мужчиной, о чём всегда сожалел мой отец, который однажды с явственной горечью бросил матери: «Ты не сумела родить мне сына». А та заплакала. Она всегда плакала легко.
В отличие от меня.
Даже сейчас, прочитав в Сети сугубо интимные излияния двух глупышек, Рут и Вайноны, – жены и сестры Стива, я могу с удовлетворением констатировать, что глаза мои даже не увлажнились. А «Скоттиш Принс»… что ж, хотя обе эти женщины считают меня ледяной королевой, богатенькой стервой и «сучкой беложопой», – и я признаю за ними право выражать своё частное мнение в своих частных блогах, – я вовсе не из-за этого подошла к бару и достала оттуда бутылку с виски.
Из-за одной-единственной фразы на первой же странице дневника Вайноны Смоллхок:
«Ох, если б вы могли хоть раз увидеть, как шагал по грёбаной белой школе мой брат – плавной хозяйской поступью вышедшей на охоту пумы…»
Я видела его тогда и вижу сейчас.

***
Той осенью мне минуло семнадцать, а всё лето я проработала секретарём в юридической конторе старого друга моего отца, мистера Уэсли Райта, в Миннеаполисе, и в Оглалу вернулась перед самым началом занятий в школе.
– Ты ещё больше расцвела, Скай, – одобрительно сказала, встретив меня в вестибюле школы, пожилая преподавательница латинского, миз Уорнингтон, повторив слова моей матери, которая, впрочем, произнесла их с грустью, как мне показалось. А вот взгляды девчонок и парней наших старших классов можно было практически безошибочно распределить на завистливые либо голодные. Неудивительно.
Собственная красота давно была мне привычна, я не замечала её. Всё та же Вайнона Смоллхок написала: «Скай была высокой, длинноногой, белокурой, голубоглазой и надменной». Именно так. Самой Вайноне наверняка нравилось повышенное внимание окружающих к своей персоне. Не скрою, и мне это льстило. Но больше раздражало. Особенно повышенное внимание всех переростков Оглальской средней школы. Гормональная буря захлёстывала им мозги. Если человек не в состоянии контролировать собственное тело, чем он отличается от животного? Да ничем.
Стив Токей Сапа, Чёрный Камень, был настоящим диким зверем – вот что подумала я, впервые столкнувшись с ним в школьном коридоре. Я очень давно не видела его, хотя слышала о нём много – а кто бы в Оглале о нём не слышал? – и теперь рассматривала открыто, в упор, как и он меня. И я так остро ощутила тогда его силу, его уверенность в своём праве на эту силу и исходившую от него угрозу… Это коробило и завораживало одновременно – настолько, что я никак не могла отвести взгляд от его хмурого лица.
– Вы чего, прорасти здесь решили, что ли? – жизнерадостно проорал Джереми Литтл, дружок Стива, не успев, впрочем, увернуться от его оплеухи, а вокруг загомонили и заржали.
А я, не торопясь, пошла туда, куда и направлялась – в школьную канцелярию, на практику по делопроизводству, стараясь не думать об этой нелепой мизансцене в коридоре.
Стив Токей Сапа являл собой вопиющий контраст с моим миром, в котором ему не должно было быть места даже на несколько минут.
Тем не менее, в канцелярии я внимательно просмотрела его личное дело. Он был из племени Лакота, его родители погибли, и в возрасте восьми лет он остался на попечении дальних родственников – Джозефа и Джемаймы Смоллхоков. Его прошлогодние баллы были высокими только по математике и физике, а перечень спортивных достижений являлся лишь немногим длиннее списка его дисциплинарных взысканий за разнообразные правонарушения. Мне стало ясно, почему директор и преподаватели закрывали глаза на то, что он всё реже и реже посещал школу, – в выпускном-то классе! – но такое попустительство являлось в корне неверным. Никакие его «подвиги» на родео или достижения в баскетболе не могли компенсировать того, что он фактически был прирождённым смутьяном и нарушителем порядка.
С точки зрения закона, его давно следовало посадить – как минимум, в исправительное учреждение штата для подростков.
Я даже сказала это вслух – вполголоса, возвращая в нужную ячейку шкафа жёлтую картонную папку с его досье.
И на секунду замерла, снова как наяву увидев перед собой его мощную фигуру в небрежно накинутой куртке и линялых джинсах, насмешливый, с прищуром, взгляд тёмных, как уголь, глаз под копной встрёпанных иссиня-чёрных волос. И его точные молниеносные движения огромной опасной кошки.
Я передёрнула плечами и снова уселась за свой стол.
Действительно, Стив Токей Сапа не стоил того, чтоб думать о нём дольше пяти минут.
читать дальше
***
В субботу вечером отец куда-то ездил и вернулся поздно, а в воскресенье за завтраком как бы между прочим объявил:
– Я купил новую кобылку. – И после паузы добавил, с лёгкой улыбкой глядя на меня: – Специально для тебя, Скай. К твоему дню рождения.
– Это очень мило с твоей стороны, – сдержанно отозвалась я и тут же засмеялась разочарованию, забавно проступившему на его всегда спокойном лице. Потом встала и чмокнула отца в щёку. – Спасибо, па! Я уж думала, будто ты забыл, что я хотела получить именно новую лошадь.
Отец коротко и смущённо улыбнулся:
– Я всегда помню о твоих желаниях, Скай. И о своих обещаниях.
– Ты балуешь её – укоризненно покачала головой мать, подливая ему кофе.
Отец только плечами пожал:
– Желания Скай всегда адекватны моим возможностям, дорогая.
Это была чистая правда, и я опять благодарно улыбнулась ему, спросив:
– Она на выгоне? Моя новая лошадь?
– На выгоне, но она ещё не объезжена. Стив ею занимается.
Я очень аккуратно поставила чашку на блюдце, не сказав ни слова. Зато мать испуганно охнула:
– Стив? Он же замучит несчастное животное!
– Ты купил эту лошадь у Смоллхоков? – я встала, чтобы собрать со стола посуду. – Оставь, мама, я сама.
– У них лучшие жеребята в округе, это все знают. – Отец тоже поднялся. – И Стив умеет с ними управляться. Я хочу, чтобы лошадь с самого начала была послушной, без выкрутасов, только и всего. Ведь она предназначена для Скай.
– Пойду взгляну на неё, – обронила я, тщательно вытирая руки полотенцем.
Пойду взгляну, что там делает с моей лошадью этот дикарь.
Стив Токей Сапа, прославившийся тем, что может укротить любого, самого строптивого мустанга.

***
А Стив ничего не делал. Просто стоял, задумчиво опершись на изгородь, и внимательно рассматривал чудесную вороную кобылку, нервно кружившую по загону.
Я на миг задержала дыхание, когда взгляд этих непроницаемых глаз устремился прямо на меня.
– Хай, – спокойно сказала я.
– Хай, – помедлив, отозвался он.
Я встала рядом с ним и тоже облокотилась на изгородь. Свежий ветер трепал нам волосы, в воздухе уже явственно пахло осенью – палой листвой и дымом.
– Как её зовут? – спросила я, кивая в сторону кобылки, которая как раз замерла напротив нас, прядая ушами.
Стив опять помедлил, прежде чем ответить, и опять пристально взглянул на меня из-под ресниц:
– Я её назвал Ханхени.
– Что это означает?
Я задала этот вопрос не только из вежливости, мне и вправду было любопытно.
– Тьма, – коротко отозвался он. И добавил, криво усмехнувшись: – Это неважно. Она ещё не откликается, и ты можешь дать ей любое другое имя. Не дикарскую кличку.
– Мне нравится это, – твёрдо сказала я, и он лениво изогнул бровь:
– Кличка Лакота?
– Ей подходит – тут её родина, – отрезала я и, не удержавшись, добавила: – Я тоже родилась и выросла здесь, между прочим.
– Но жить здесь ты не будешь, – уверенно заметил Стив, уже не глядя на меня.
Я хотела сообщить, что его это не касается, что прозвучало бы глупо и грубо, поэтому я промолчала.
– Уоштело. Хорошо, – вздохнул он и вдруг мгновенным движением перемахнул через изгородь.
Лошадь отпрянула, как впрочем, и я, и он рассмеялся. И негромко промолвил, даже не поворачиваясь ко мне:
– Если ты пришла поглазеть, как я стану её ломать, то можешь уходить – этого не будет. Я хочу, чтоб она сдалась мне сама. Чтоб осталась несломленной. На это требуется терпение и время, но я умею ждать.
Я слегка опешила:
– Как это?
– Я буду ей петь, – так же непонятно отозвался Стив, озорно глянув на меня.
И в самом деле запел.
Я помню всё так чётко, будто это происходило вчера, а не сорок лет назад: солнечный луч, пробившись сквозь лиловые тучи, скользит по его сосредоточенному лицу, правая его рука протянута к застывшей на месте кобыле, и песня… песня…
Я не могла проанализировать то, что я вижу, слышу и чувствую. У меня вдруг задрожали руки – так сильно я вцепилась в изгородь.
«Я хочу, чтоб она сдалась мне сама».
Я поспешила прочь от выгона, а эта песня догоняла меня. Летела следом.
Стив провёл там весь день. Я больше не ходила на выгон, но отец наведывался туда регулярно и, возвращаясь, только задумчиво посвистывал, а я различала в этом свисте всё ту же завораживающую мелодию.
Когда мы уселись ужинать, мать не выдержала:
– Он что, всю ночь собирается там провести?! Что за дикость!
– Ты же сама возмущалась тем, что он изуродует бедное животное, – проронила я. – Он и не уродует.
Отец утвердительно кивнул:
– Вот именно. Ты, как всегда, не совсем логична, дорогая.
– Тогда вынеси ему поесть, Скай, – вздохнула мать, поворачиваясь к плите.
Когда я подошла к выгону, неся термос с супом и плетёную корзинку с хлебом, уже начинало темнеть. Стив неподвижно стоял почти рядом с кобылкой, которая тоже застыла, опустив голову. При виде меня она вздрогнула, фыркнула и прянула в сторону, а Стив медленно отступил к изгороди и сердито бросил мне:
– Не шляйся тут! Мешаешь же. Ещё нескоро.
– А когда же? – удивилась я.
Он повёл плечом:
– Может быть, завтра к вечеру.
Завтра к вечеру? Он что, с ума сошёл?
– Ты хоть поешь! – Я осеклась, проговорив это.
Мне не было до него никакого дела. Не должно было быть.
Стив отрицательно мотнул головой:
– Хийа. Нет. Мы с ней должны быть на одной волне. Унеси всё это, хотя… хлеб оставь. Она подойдёт.
– А если она через неделю подойдёт? – проворчала я, и он усмехнулся:
– Значит, я буду ждать неделю.
Я вспомнила, что про него рассказывали в школе два года назад, и едва удержалась от того, чтобы не поёжиться.
Он провёл тогда несколько дней без воды и пищи в своих Чёрных Холмах… а потом ещё этот Танец Солнца – фактически пытка, когда мальчишка висит на столбе с ремнями, продетыми через грудные мышцы, чтобы получить право стать «воином». Какая всё-таки дикость! Двадцатый век на дворе…
Я подхватила с земли термос. Пусть поступает, как знает.
И отправляясь наутро в школу, даже не заглянула на выгон. Хотя сейчас могу признать, что ночью почти не спала.
«Я хочу, чтоб она сдалась мне сама».

***
– У него получилось, – сдержанно сообщил мне отец, поворачивая свой «кадиллак» с автостоянки у нашей школы.
Я ничего не ответила, только вопросительно подняла брови, хотя сердце у меня бешено заколотилось, и я медленно разжала пальцы, стиснувшие ручку школьной сумки.
– Он ждёт тебя, чтобы передать, так сказать, руль. То есть поводья, – мимолётно улыбнулся отец. – Вообще это производит впечатление. Зная его… нрав, я не ожидал от него такого терпения. Хотя… он ведь индеец.
– Коренной американец, – машинально поправила я.
Уже тогда этот термин начал внедряться в юридический обиход.
– Высади меня у загона, – прибавила я.
– А как же обед? – теперь отец вопросительно поднял брови.
Стив Токей Сапа, объезжая мою лошадь, ничего не ел со вчерашнего утра, и я вполне могла потерпеть… но, подумав, я согласилась.
Не стоило нарушать установленный порядок.
Я пошла на выгон, только поев и переодевшись в джинсы и тёмную футболку.
Стив действительно гонял Ханхени по кругу то рысью, то галопом. Завидев меня, он подскакал к изгороди и искренне улыбнулся. Его обычно хмурое, чеканное лицо стало совсем мальчишеским. А я поняла, что тоже невольно улыбаюсь в ответ.
– Это круто, – заметила я, и он молча кивнул, спрыгивая на землю. И так же кивком указал мне на кобылу, которая попятилась, хватая ноздрями воздух. Стив удержал её за недоуздок и протянул мне руку.
– Я сама, – возразила я, взбираясь на изгородь, и достала из кармана кусок сахара, который припасла для Ханхени. И поразилась радости, вспыхнувшей в груди от одобрительного взгляда Стива.
Ханхени, тихо заржав, приняла от меня сахар и позволила вскочить в седло. Делая круг за кругом по выгону, я ощущала какое-то пьянящее возбуждение, стараясь не задумываться о его источнике. Но, подскакав, наконец к Стиву, который стоял, опершись на ограду, вновь не удержалась от радостной улыбки.
– Она замечательная! Спасибо! Как это будет… – я запнулась, – на вашем языке?
– На языке Лакота? – Он насмешливо скривил губы. – Пила майа. Зачем тебе это знать? Хочешь сделать мне приятное? Так мне это похрен, а сделать мне приятное ты можешь другим способом, Скай Адамс.
Тёмные глаза его откровенно смеялись.
Вот теперь он вёл себя именно так, как я и ожидала с самого начала.
– Пила майа, – спокойно проговорила я, не отводя взгляда. – Ты пообедаешь у нас?
Я не сомневалась, что мать придёт в ужас при виде такого гостя, но не пригласить его было неучтиво.
– Хийа, – помедлив, обронил Стив. – Ни к чему. Я разделил хлеб с нею, – он указал на Ханхени. – И мне сейчас нужно заняться другими лошадьми деда.
– Но ты же ещё не отдыхал! – невольно ахнула я, а он расхохотался:
– Я бы отдохнул с тобой, Скай Адамс.
Я в этом не сомневалась, но предпочла не услышать.
– Вот что, – продолжал он уже серьёзно, взяв кобылу под уздцы и внимательно глядя на меня снизу вверх, – ты когда-нибудь пробовала ездить без седла?
– Но это же глупо, если есть седло, – подумав, возразила я.
Стив нетерпеливо сдвинул брови:
– В седле ты не чувствуешь лошади, не чувствуешь, что она хочет, как она двигается, что намеревается сделать. Это всё равно, что… танцевать в седле.
Я не выдержала и прыснула, и он тоже рассмеялся. И добавил:
– Нужно чувствовать как следует… телом к телу.
И прищурился.
А я хладнокровно заметила:
– Если рассуждать логически, в таком случае верхом надо ездить, исключительно раздевшись донага.
– Именно, – так же невозмутимо подтвердил он. – Лакота скакали верхом в набедренных повязках.
– Сотрёшь ноги с внутренней стороны, – раздумчиво проговорила я.
Он что, намеревался меня смутить?
– Леггинсы, – фыркнул Стив. – Потник. Попона. Да что угодно, только не седло. Но надо иметь сильные колени и руки. Если хочешь, я заеду завтра за тобой и поучу тебя.
– Школа? – напомнила я, и он скорчил унылую гримасу, вызвав у меня новый смешок.
– Совсем забыл про эту тягомотину. Уоштело, после дурацких уроков. И зацени, я не буду требовать, чтоб ты была в набедренной повязке. Я даже сам её не надену.
– Заценила, – сквозь смех откликнулась я. – Хорошо, приезжай.
– Увидимся, – бросил он, легко перемахивая через изгородь. – Аке уанчин ктело.
«До свидания».
Оказывается, я помню эти слова.
Оказывается, я всё помню.

***
На другой день я сообщила матери, что собираюсь прокатиться на новой лошади, и решительно направилась в конюшню. Стив, верхом на своём громадном, как грузовик, коне, уже ждал меня у выгона.
В прерии мы спешились. Стив расседлал Ханхени и деловито затянул у неё под грудью толстую верёвку. Жеребец тем временем тянул к моей лошадке свою огромную голову и громко всхрапывал.
– Отвали, чувак, – буркнул Стив, крепко огрев его кулаком промеж ушей. – Озаботился, подумаешь. Ты тут не один… озабоченный.
Я вновь предпочла этого не услышать, – тем более, что он не ко мне обращался, – и не увидеть его откровенной ухмылки.
Хотя сердце у меня колотилось, и я чувствовала себя так, будто стояла на арене перед выпущенным из клетки тигром.
Я не боялась его. Он не был идиотом, а наброситься на меня без моего согласия было полным идиотизмом. Но я понимала, что он будет добиваться этого согласия. Любой ценой.
«Я хочу, чтоб она сдалась мне сама».
Но я не была кобылой, и мне были безразличны желания Стива Токей Сапа.
Ну или почти безразличны.
Он подставил мне плечо, но я и без его помощи подтянулась, уцепившись за верёвку, и взобралась на спину Ханхени. Хмыкнув, Стив слегка хлопнул лошадь по крупу, и та рванулась вперёд.
Да, это было совершенно другое ощущение. Подо мной перекатывались мощные мускулы животного. Я судорожно цеплялась одной рукой за недоуздок, другой – за гриву, а коленями крепко сжимала бока Ханхени, боясь, что вот-вот сорвусь… но чувства, которые я испытывала, были воистину неописуемы. Мне хотелось кричать от восторга, когда Ханхени прянула вперёд ещё быстрее. Я оглянулась – Стив на своём жеребце настигал нас, но не так быстро, как, должно быть, намеревался. Наверняка он не ожидал, что я так быстро сориентируюсь и настроюсь на движения кобылы.
Прерия летела нам под копыта. Мы летели. Мы с Ханхени были – одно!
Я ещё сильнее сжала коленями её бока и наконец разразилась ликующим кличем, услышав, как захохотал позади нас Стив.
И тут всё кончилось самым плачевным образом.
Ханхени споткнулась на всём скаку, и я перелетела через её голову, грохнувшись наземь с такой силой, что потемнело в глазах. Мир вокруг закружился, в ушах раздался оглушительный звон.
Крепкая рука схватила меня за плечо, и я потрясла головой, оцепенело уставившись в тревожное лицо Стива.
– Хан… хени? – с трудом выдавила я.
– Вон хромает, – угрюмо проронил он, продолжая держать меня за плечи. – Хрен с ней. Ты как?
Сердце у меня оборвалось.
– Хромает?
– Попала копытом в кротовью нору, – подтвердил он устало. – Бывает.
– Она не сломала ногу? – выдохнула я, пытаясь подняться, и тут мою собственную правую ногу пронзила такая боль – от щиколотки до самого паха, что я зашипела сквозь зубы.
Стив решительно подхватил меня под мышки и усадил:
– Если сломала, значит, придётся её пристрелить. Говорю же – бывает. Что у тебя с ногой?
– Меня тоже придётся пристрелить? – прохрипела я, настороженно наблюдая, как он задирает штанину моих джинсов, расстёгивает сандалию и уверенно ощупывает распухающую на глазах щиколотку. Пальцы у него были тёплые и сильные.
От боли меня прошиб холодный пот, и я закусила изнутри щёку, чтоб не вскрикнуть.
– Ты-то ничего не сломала, – хмыкнул он. – Вывихнула только. С кобылой тоже всё в порядке – если б что, нога бы на весу болталась, а она на неё наступает. В больницу поедем? А то я сам могу вправить.
– Нет уж, спасибо, – буркнула я. Тёмные его глаза были совсем близко, в паре дюймов от моих, и насмешливо блестели. – Пускай в больнице вправят. И на этом твоём… чудовище я не поеду. Проголосуй на шоссе, пожалуйста.
Он ухмыльнулся, но встал:
– Уоштело! А знаешь… тебе не повезло, Скай Адамс, что так всё вышло. Я тебя сегодня завалить собирался.
– Ты хочешь сказать, повезло? – после паузы уточнила я. А Стив Токей Сапа запрокинул голову и расхохотался.

***
В больнице меня накачали болеутоляющими, вправили ногу и позвонили отцу. Когда тот приехал, мне даже не пришлось оправдываться, ибо он с порога заявил, что, мол, Стив признал свою вину в случившемся – возможно, если б на лошади было седло, я бы не упала.
– Бессмысленно перебирать варианты того, что могло бы случиться, – поморщилась я и успокаивающе похлопала отца по руке. – Всё в порядке, па. Док Мерридью обещал, что завтра уже отпустит меня домой. Во всём виноват крот, не там выкопавший свою злосчастную нору, только и всего.
Отец натянуто улыбнулся, но глаза его остались тревожными.
– Меня не только это волнует, хотя, конечно, ничто не может быть важней твоего здоровья, Скай, – нехотя проронил он. – Мне не нравится, что ты отправилась кататься верхом вдвоём со Стивом Токей Сапа.
В палате повисла напряжённая тишина.
– Ты думаешь, что он способен на что-то дурное по отношению ко мне? – тихо спросила я.
Отец разглядывал принесённый им букет цветов так усердно, будто видел его впервые. Хотя, возможно, так оно и было – он никогда не замечал таких мелочей, как купленный им же самим букет – завёрнут красиво, и ладно.
– Нет. Хотя я всегда беспокоюсь о тебе, как положено отцу. Но, Скай… на моей памяти ты никогда и никому не отвечала согласием на подобные приглашения.
– Он объездил мою лошадь, – запальчиво начала я и осеклась. К чему было увиливать от прямого ответа? – Ты боишься, что я… не устою перед ним, как другие?
– Да, – лаконично отозвался отец.
Я откинулась на подушку и прикрыла глаза. Нога опять запульсировала острой болью.
– Скай… прости. – Отец поднялся со стула и на мгновение коснулся рукой моей щеки. – Я перенервничал и говорю ерунду. Прости.
– Спасибо, папа, что беспокоишься обо мне, – проговорила я и снова приподнялась, – но вот насчёт Стива ты можешь не волноваться. Ты же знаешь, что моя жизнь давно распланирована, и подобным… неожиданностям в ней места нет.
– Хорошо, – помедлив, произнёс отец. – Не будем больше об этом говорить. Кстати, лошадь в полном порядке. Её… – он кашлянул, – пригнали домой. И ещё я тебе книгу принёс. Лежала у тебя на столике. Может быть, ты захочешь её почитать?
– Спасибо.
Это был роман Кизи «Пролетая над гнездом кукушки». Вообще-то я прочитала его ещё пару лет назад, но сейчас он был мне нужен для написания эссе по литературе.
Стараясь хоть ненадолго отвлечься от ненужных мыслей и от боли в ноге, я открыла книгу на своей закладке и попыталась погрузиться в чтение.
Не тут-то было.
– Миз Адамс, извините, к вам… э-э-э… – медсестра просунула в палату голову в накрахмаленной шапочке, но удивиться я не успела. Отстранив медсестру, на порог шагнул Стив Токей Сапа. Он преспокойно захлопнул дверь перед самым носом ошеломлённой сестры и прислонился к косяку.
– Ничего так смотришься, детка. – Взгляд его был, как обычно, пристальным и насмешливым.
Опомнившись, я вздохнула и отложила книгу.
– Ханхени в порядке, – продолжал Стив. – А ты?
– Завтра выпишут. А тебя что, замучили угрызения совести? – съязвила я, машинально поправляя волосы и повыше натягивая одеяло.
– Нет, хотел полюбоваться на тебя в больничной распашонке, – немедля откликнулся Стив.
Наглец. Но я и не ожидала от него ничего другого и проронила равнодушно:
– Полюбовался? Ступай.
Он невозмутимо прошествовал через палату и устроился в углу моей кровати, облокотившись на спинку и вытянув длинные ноги чуть ли не на середину комнаты.
– Уйду, когда захочу. А ты охрану вызови, – вкрадчиво предложил он, – медсестру эту толстую, пижона в униформе, который на входе сидит, и дока Как-то-там-дью. Он меня когда-то штопал, нудный старикан.
– Его фамилия – Мерридью, – холодно поправила я и прикусила губу, чтобы удержать улыбку, до того живо представилась мне такая картина – все вышеперечисленные личности пытаются вытащить Стива из моей палаты.
Стив склонил голову к плечу, продолжая с любопытством рассматривать меня, и вдруг серьёзно проговорил:
– Слушай, ну какого хрена? Тебе же хочется посмеяться над тем, что я сказал. Ведь хочется же! Так почему ты сдерживаешься? – И добавил, сверкнув глазами: – Ты, когда кончаешь, так же губу закусываешь или всё-таки кричишь?
Я уставилась на него, забыв закрыть рот, а потом произнесла очень медленно и спокойно:
– Я могу закричать хоть сейчас. И очень громко. Если ты так жаждешь это услышать.
Стив хмыкнул и на мгновение опустил голову:
– Обиделась, что ли? Брось. – Он опять покосился на меня. – Я уже слышал, что ты умеешь кричать, как надо. Когда ты подгоняла Ханхени.
– Когда я так красиво полетела, – припомнила я.
Стив фыркнул:
– Ага, как птица. Анункасан! Орёл то есть.
И мы внезапно улыбнулись друг другу, а потом он добавил:
– Женщине не обязательно всё время сдерживаться. Вот мужик – тот должен всегда контролировать себя.
А я неожиданно сказала:
– Я бы хотела родиться парнем. Мужчина сам всё решает и ни от кого не зависит.
– Не скажи… – протянул Стив задумчиво. – Мужиком рулит его хуй.
– Но зато это его собственный… – я всё-таки запнулась, – его собственный член, а не чей-то.
Стив пожал плечами и поднялся, засунув руки в карманы:
– И ещё надо отвечать за других. За тех, кто слабее тебя.
– Как ты за Вайнону? – не удержалась я.
О том, как безжалостно он муштровал Вайнону Смоллхок, и о том, как изувечил Майка Уайткроу за то, что тот переспал с Вай, знали все старшеклассники нашей средней школы.
– Не хочу обсуждать свою сестру, – отрезал Стив, глянув на меня исподлобья. – Что это у тебя за книжка?
Он взял с тумбочки роман Кизи и повертел его в руках.
– Это очень известная книга, разве ты её не изучал на литературе? – Что за глупый вопрос… – Между прочим, она написана от лица индейца, – добавила я. – И действие происходит в психушке.
– Нам, дикарям, там самое место, – хмыкнул Стив. – Я возьму почитать.
– Конечно, – разрешила я, хотя он, разумеется, разрешения и не спрашивал, а просто поставил меня в известность о своих намерениях. Спасибо и на том.
На пороге палаты он оглянулся через плечо и бросил:
– А я не хочу, чтоб ты была мужиком, Скай Адамс. Тогда бы я не смог тебя трахнуть.
Дверь за ним захлопнулась прежде, чем я успела выпалить: «Да ты и так не сможешь!» и запустить в этого хама подушкой. Или вазой с цветами.
Кипя от возмущения, я откинулась на постели. Чтоб тебя черти взяли, Стив Токей Сапа, теперь ты ещё и книгу у меня унёс!..

***
На другой день я вернулась домой и в школу, не давая себе поблажки – я и так пропустила целый учебный день из-за всей этой суеты. На Стива я в школе больше не натыкалась – или расписания занятий не совпадали, или же он пропадал на очередном родео. Меня это не интересовало.
А ещё через неделю, поздним вечером, он преспокойно влез в окно моей спальни на третьем этаже нашего особняка. Притом, что у нас была установлена лучшая в Оглале система охранной сигнализации.
Я как раз сидела в халате перед зеркалом и расчёсывала волосы. Полагалось сто раз провести щёткой по волосам. Как сейчас помню, взмахнув щёткой в пятьдесят седьмой раз, я заметила в зеркале позади себя знакомую фигуру и замерла, не веря своим глазам.
– Ты как сюда попал? – выдохнула я. – Отец установил систему…
– Фигня эта система, – отмахнулся он, ухмыляясь. – Я Лакота, не забывай, детка.
Под его напряжённым жадным взглядом я просто заледенела. Но опять повернулась к зеркалу и взялась за щётку:
– А Лакота что, умеют проникать сквозь стены?
Он весело хмыкнул и встал прямо позади меня:
– Типа того.
– Так ты проник сквозь стену, чтобы вернуть мне книгу? – небрежно поинтересовалась я, продолжая расчёсывать волосы. Равномерные движения странно успокаивали. Я знала, что ни в коем случае не должна показывать ему своего смятения. – Или ты наконец хочешь услышать, как я кричу на весь дом, а потом отправиться за решётку?
Он тихо засмеялся, положив ладони на спинку моего кресла, и я мельком успела удивиться – почему не мне на плечи.
– Хочу наконец услышать, как ты кричишь, да, но подо мной. – Он встретился со мной глазами в зеркале, и я сощурилась – так же, как он. – Знаешь, я однажды наткнулся в малиннике на мато – медведя. Здоровенного такого... Бегать от них бесполезно – они быстрые очень. Мог бы, конечно, с ножом на него, но тоже рискованно, такого большого сразу не уложить, а кишки он выпустит запросто. Уоштело, – он сделал паузу, – я просто стоял и смотрел ему в глаза. Как ты мне сейчас. И мато взял и ушёл.
– Но, я полагаю, медведь не заявлял, что хочет тебя трахнуть? – осведомилась я, и Стив сперва ошалело моргнул, а потом прыснул, зажав рот ладонью:
– Экие ты выражения знаешь, леди Адамс!
– Мне есть от кого их услышать, – пожала я плечами. – Так ты прочёл книгу?
– Прочёл.
Стив вдруг перестал нависать надо мной и уселся прямо на ковёр, скрестив ноги. Я как могла незаметно перевела дыхание, продолжая смотреть ему в глаза..
– Странная штука, – задумчиво продолжал он. – Мне, честно, хотелось там всех пришибить за то, что они такие сраные покорные кролики. И за Макмерфи… такое зло взяло. Вождь Бромден правильно сделал, что его задушил – ему нельзя было оставаться жить таким вот… овощем. Но вообще всё это было закономерно.
– Что? – живо спросила я.
– Всё, – Стив дёрнул плечом. – Что Макмерфи попал в психушку. Что ему выжгли мозги. Что он погиб. Ему же изначально не было места в системе. Как и мне. Но я ни в психушке, ни в тюряге не загнусь. Меня просто пристрелят. Хейапи.
Я молча смотрела на него, не зная, что ответить. Потом всё-таки сказала:
– Но ты же не вне системы! Ты внутри неё. Ты же учишься в школе, ты чемпион родео, ты торгуешь лошадьми… Ты можешь поступить в университет и стать тем, кем захочешь.
– В том и штука, что я не хочу быть кем-то в вашей грёбаной системе, – мрачно отрезал он и поднялся одним плавным движением, почти незаметным для глаз. Вот он сидит на полу – а вот уже стоит возле стола. – Даже президентом ваших грёбаных Соединённых Штатов.
– Глупо так думать, – сухо заметила я и тоже встала. – У тебя вся жизнь впереди.
– Ну, сколько-то лет, может, и есть, – легко согласился он. – Но меня всё равно убьют. Нас, Лакота, всегда убивали.
– Для чего ты мне это говоришь? – От гнева я даже повысила голос, но тут же спохватилась и продолжала почти шёпотом: – Пытаешься манипулировать мною? Это бесполезно, можешь не стараться.
– Да неужто? – ухмыльнулся он, и в следующее мгновение я оказалась у него в руках, а его жёсткие губы по-хозяйски накрыли мне рот.
Я невольно задрожала.
Весь мой предыдущий, пусть и небольшой, опыт был ничем по сравнению с этим бешеным напором.
Я не вырывалась – трепыхаться было и бессмысленно, и унизительно. Я замерла в беспощадных тисках его рук, откинув голову ему на плечо, и мы пили, пили, пили друг друга, как умирающие от жажды путники, дорвавшиеся до ручья.
Наконец он чуть отстранился, тяжело дыша и обжигая меня глазами. Я тоже едва переводила дыхание, но крепко стиснула ему запястья – что было сил – и высвободилась.
Я отнюдь не была сраным покорным кроликом и хотела, чтобы он это понял – раз и навсегда.
– Это всё, Стив Токей Сапа. А теперь уходи.
Я по сию пору удивляюсь тому, что он действительно ушёл. Просто взял и ушёл, как тот медведь из малинника, про которого он мне рассказал. Всё-таки Стив Токей Сапа на самом деле в полной мере себя контролировал. Его возбуждение явственно ощущалось сквозь плотную ткань его джинсов и моего махрового халата. Но он шагнул прочь, повернувшись к окну, глянул на меня, уже сидя на подоконнике, и исчез без единого слова.
Будто мне всё это приснилось!
Но мои губы нещадно саднило, к низу живота приливала горячая волна, а тщательно причёсанные волосы были взлохмачены.
Только к утру я кое-как уснула, а вернувшись из школы, перенесла свои вещи на второй этаж, в гостевую спальню, смежную со спальней родителей, под предлогом того, что мёрзну у себя на третьем этаже.
Отец поднял брови, услышав это, но ничего не переспросил. А я небрежно сообщила ему, что с нашей охранной сигнализацией что-то не в порядке, и вскоре к нам прибыли специалисты из компании, её установившей. Они старательно ковырялись в стенах и окнах, переустанавливая датчики и камеры, но я, регулярно наведываясь в свою старую спальню, находила там то вернувшийся волшебным образом роман Кизи, то орлиное перо, то горсть ракушек. Всё это я аккуратно складывала в ящик письменного стола.
Стиву Токей Сапа нравилось дразнить меня. Пускай. Его проблемы.

***
Та осень выдалась необычно жаркой. Это имело прямое отношение к тому, что случилось со мной в октябре, когда мне вздумалось как-то прокатиться в горы верхом на Ханхени.
Читая в дневнике жены Стива о том, как у неё заглохла машина прямо на перевале, я подумала, что это, должно быть, случилось на том же самом месте, где меня едва не застиг лесной пожар.
Это произошло мгновенно. Потом я узнала, что какие-то мальчишки развели костёр на склоне горы, и когда сухие деревья рядом с ними вдруг занялись огнём, просто испугались и убежали.
Тогда я внезапно почувствовала сильный запах гари, а Ханхени заржала тонко и испуганно, затоптавшись на месте. Я быстро повернула её обратно, намереваясь спуститься вниз с перевала, но, видимо, мы с ней оказались недостаточно расторопны.
Очень скоро огонь почти догнал нас. Рёв этого огня по сию пору стоит у меня в ушах. Мы задыхались от дыма и нестерпимого жара. Ханхени вновь отчаянно заржала, и вдруг впереди нас раздалось ответное ржание. Я ударила кобылу пятками по бокам, и мы вылетели на открытое пространство.
Никогда и никому ни до, ни после этого я не радовалась так, как Стиву Токей Сапа, который подскакал к нам на своём пегом жеребце.
Я знала, я точно знала, что он не позволит нам пропасть.
А он, грубо выругавшись, хлестнул Ханхени по крупу, и та рванулась вперёд, обиженно взвизгнув, как девчонка, которую дёрнули за волосы.
– Вперёд, чего встали, дуры? – яростно заорал он, обращаясь к нам обеим.
И мы припустили за ним.
Боже, как мы мчались тогда... Какая сумасшедшая это была скачка – воистину бег от смерти. Мы обгоняли косуль, зайцев, даже одного лося – все они изо всех сил неслись туда же, куда и мы.
– Куда… ку-да?! – выкрикнула я, наконец догнав Стива.
– К озеру! – проорал он в ответ, указывая вперёд.
И правда, там светлело маленькое озерцо, к которому зверей, застигнутых пожаром, гнал инстинкт. Мы влетели в это озерцо галопом, и наши кони устремились на самую его середину, а рядом плыли и косули, и зайцы, и лисы…
– Ноев Ковчег! – ошеломлённо выдохнула я.
Все мы достигли островка посреди озера почти одновременно. Стив придержал Ханхени за повод и бросил мне:
– Постоим тут, в воде.
Озеро было совсем мелким, по грудь лошадям.
– Оставим место для зайцев! – откликнулась я, переводя дух.
И тут хлынул ливень, враз погасивший пожар, который едва не погубил нас.
Подождав с четверть часа, мы осторожно выбрались оттуда. Кони медленно ступали по обугленной земле среди торчащих, как часовые, деревьев.
– Найду уродов, которые зажгли костёр в такую пору – за ноги подвешу, – угрюмо проронил Стив, и я согласно кивнула. – Хорошо, что всё быстро погасло, – продолжал он. – Многие деревья не успели вспыхнуть. Выживут. И вся эта живность в озере – тоже.
– Это то озеро, про которое говорят, будто только ты знаешь к нему дорогу? – поинтересовалась я. – Озеро Ножа, кажется?
– Хийа, – Стив отрицательно качнул головой. – Просто маленькое озеро. Ты в порядке?
Он остановил коня и напряжённо вгляделся мне в лицо.
И тут меня затрясло – от пережитого стресса и от холода. Затрясло так, что я даже не могла ему ответить, хотя старалась изо всех сил – у меня просто зуб на зуб не попадал, и я боялась, что откушу себе язык, если заговорю.
Стив мгновенно спешился и почти сдёрнул меня на землю, крепко-накрепко обхватив обеими руками. Я отчаянно вжалась в него всем телом, впитывая блаженное тепло и понемногу расслабляясь в этом тепле, а он тихонько дышал мне в макушку.
Он тоже был мокрым до нитки, но горячим, как печка.
Я никому не позволяла до такой степени приближаться к себе. Даже родители не обнимали меня со времён моего младенчества. Даже единственный к тому времени сексуальный опыт… впрочем, я не о том.
– Ваничи. Ничего, – пробормотал Стив мне в волосы. – Это нормально. Мы же чуть было не сгорели. Так что можешь пореветь, если хочешь. Ты девчонка, тебе можно.
– Я никогда не плачу, – глухо ответила я и слегка отстранилась. – Извини.
Сразу стало холодно.
– Может, разведём костёр и погреемся? – предложил Стив и вскинул бровь в ответ на мой скептический взгляд. – Просто погреемся, Скай Адамс. У огня.
– Хватит уже огня, – решительно сказала я и отступила поближе к Ханхени. – Лучше давай побыстрее вернёмся домой. Мои родители наверняка беспокоятся.
– Боишься меня? – с обычной ухмылкой прищурился Стив.
– Боюсь, – легко согласилась я.
– Врёшь ведь, – бросил он уверенно.
Я твёрдо встретила его взгляд и лишь пожала плечами.
– Уоштело, – с нарочитым вздохом он наконец взобрался на своего жеребца.
И мы отправились домой.
Уже через полчаса я положила свою промокшую и грязную, всю в саже, одежду в стиральную машинку и залезла под пуховое одеяло в своей спальне.
Я никому не рассказала о том, что Стив Токей Сапа спас мне жизнь.
И он тоже об этом молчал.
Я солгала ему тогда. Я его не боялась.
Я боялась себя.

***
Я представляю, – судя по дневнику Вайноны, – что вся старшая школа тогда толковала о моём романе со Стивом. Но между нами ничего не было – вплоть до самого мая.
Вайнона писала, что наша со Стивом любовь продолжалась почти два года. Нет. Это весьма приблизительное «почти» – у Вайноны Смоллхок всегда были нелады с подсчётом времени. Всего лишь полный год и ещё двадцать два дня.
Всю зиму и почти всю весну мы виделись исключительно в школе. Я же не могу считать горсть раковин или костяной браслет, найденные мною на столе в бывшей спальне, знаком любви, верно? Стив просто дразнил меня, как я уже говорила. Ему нравилось подчёркивать, что я не могу скрыться от него. Или… что?
Ничего. Ваничи.
И то, что я оставляла на том же столе книги, которые любила перечитывать сама, и они исчезали, а через пару дней возвращались – это ведь тоже ничего не значило.
Ваничи.
Да, я понимаю, откуда пошли сплетни о нашем романе. Когда мы сталкивались в школе, – в коридоре ли, в библиотеке или в каком-нибудь кабинете, – между нами разве что искры не сыпались. И этого нельзя было не заметить. Но всю свою энергию Стив тогда направил на учёбу, чему громогласно удивлялись все до одного преподаватели – я же слышала разговоры в канцелярии. Могу сказать, что была очень этому рада. Я решила, что Стив наконец выбросил из головы бредни о нежелании вписываться в систему и начал готовиться к выпускным тестам и поступлению в колледж. Меня даже подмывало остановить его в коридоре и спросить, куда он хочет подавать документы. Но ведь это, в сущности, меня совершенно не касалось.
Наступил май. В Оглале должны были состояться первые в этом году состязания по родео. Я никогда не посещала подобных мероприятий, считая их почти таким же безумием, как гладиаторские бои. Свою жизнь нужно употреблять на что-то более существенное, нежели скачки верхом на бешеных быках и необъезженных мустангах.
Стив стал реже появляться в школе – тренировался, наверное. Как же это было глупо…
И рискованно.
Он в любой момент мог просто сломать себе позвоночник. Сам. Без помощи какой-то там «системы».
Состязания должны были начаться в субботу и продолжаться два дня, а в пятницу Стив поджидал меня на крыльце школы. Я прямо-таки опешила, заметив его, но виду не подала, а лишь коротко бросила:
– Хай.
– Хай, – отозвался он, разворачиваясь ко мне. – Я хочу, чтоб ты пришла на родео, Скай Адамс.
Я намеревалась сказать ему, что это исключительно его дело, чего он там хочет. Я собиралась объявить ему, что рисковать так глупо своей жизнью просто недостойно мыслящего человека. Я хотела объяснить ему, что не терплю бессмысленных мучений людей и животных на потеху публике.
Но я ничего этого не сказала.
Я поглядела в его тёмные глаза и прямо-таки всей кожей, всеми враз оголившимися нервами ощутила, как он напряжён. Почувствовала, что он ждёт моего ответа, буквально затаив дыхание. Это он-то!
Я облизнула губы и произнесла:
– Хорошо, я приду.
А он молча кивнул, спрыгнул с крыльца и исчез, даже не обернувшись.
Наступил первый день родео. К нам в Оглалу съехались разные самоубийцы со всего Среднего Запада. Родео открывалось парадом. Играли оркестры, маршировали мажоретки, среди которых были все старшеклассницы нашей школы – все, кроме меня. Стадион был расцвечен флагами, повсюду пахло попкорном и сахарной ватой.
Отец тоже собрался на родео – мама традиционно осталась дома, – а когда я сообщила, что отправляюсь с ним, он изумлённо поднял на меня глаза:
– Ты серьёзно, Скай? Ты же никогда раньше…
– Чтобы с полным правом отказываться от чего-то, надо это что-то хоть раз увидеть, – пожала я плечами. – Так мы идём?
Было уже совсем тепло, даже жарко, но я надела почти школьную форму: белую блузку, узкую тёмную юбку, туфли на высоких каблуках, – и собрала волосы в строгий высокий пучок.
Стадион был набит битком – посмотреть на действо приехали болельщики из других городов и штатов – мы еле-еле нашли два свободных места вблизи прохода в третьем ряду, и то только потому, что кто-то пересел на более удобные места. Протискиваясь туда в яркой разноцветной толпе, я так и ждала, что сейчас кто-нибудь обляпает мне блузку мороженым или горчицей от хот-дога. Но ничего, обошлось без эксцессов.
Я заставила себя внимательно следить за происходившим на стадионе. За тем, как сумасшедшие парни скачут верхом на неоседланных жеребцах и на быках – до тех пор, пока не грянутся навзничь. Кое-кто из них мог продержаться верхом на этих бешеных животных, буквально пляшущих в воздухе, не более пары секунд вместо положенных восьми.
Стив Токей Сапа держался до самого финального свистка и даже после него – под рёв зрителей.
Стадион грохотал, мажоретки вытанцовывали перед трибунами, диктор что-то объявлял в репродуктор.
Я видела только Стива.
Я даже забыла об отце, который сидел рядом и искоса поглядывал на меня.
Я не сводила глаз с арены, сцепив на коленях побелевшие пальцы.
Всё это было опасно. Смертельно опасно и вызывало у меня холодную дрожь под сердцем.
Но как же это было… грандиозно… эта битва человека со зверем – другого слова подобрать я не могу, несмотря на свой весьма богатый тезаурус.
Отгремели фанфары, сопровождая награждение победителей промежуточного этапа – тех, кого не унесли на носилках под завывание сирен парамедиков, – и Стив был среди них первым.
Назавтра предстоял ещё один день этих соревнований.
Домой мы возвращались в молчании. Отец осведомился только:
– Тебе понравилось?
– Понравилось ли мне?! – вспыхнула я. Но увидев, как он изумлённо поднял брови, добавила поспешно: – Извини, па. Только не спрашивай больше ни о чём. Пожалуйста!
И отец больше ничего не спросил.
Я отказалась от ужина и, поднявшись в свою комнату, бросилась на постель.
Заснула я нескоро.
Воскресенье, как и суббота, выдалось ясным и жарким. Я надела тот же наряд, только сменила вчерашнюю блузку на свежую и не стала собирать волосы в причёску, а просто распустила их по плечам.
Отец оглядел меня и одобрительно улыбнулся. Хоть я и не родилась мальчиком, он всегда мною гордился, и я прекрасно это знала.
Теперь нам достались места повыше, откуда было видно весь стадион.
На этот раз состязались те, кто победил вчера в предварительном заезде. И на этот раз на песок стадиона пролилась кровь – когда разгневанный бык кинулся топтать копытами распростёртого на песке ковбоя. Клоуны в разноцветных ярких одежках засуетились, отвлекая быка, и окровавленного парня быстро унесли прочь. Над притихшим стадионом снова раздались звуки сирены парамедиков.
– Уйдём, Скай, – настойчиво предложил отец, наклонившись к моему уху.
Я упрямо качнула головой. Я не могла уйти, не увидев, благополучно ли выступит Стив.
И ещё я совершенно ясно поняла одно.
Это была схватка не для трусов. Для мужчин.
Мне нужно было это видеть.
А Стив... Когда я наблюдала за тем, как он укрощает очередного свирепо визжавшего жеребца, меня подмывало то ли кинуться прочь, то ли неистово свистеть и аплодировать, как это делали все вокруг меня, даже отец. Но я чинно сидела, сцепив, как вчера, руки на коленях и памятуя о том, что меня сейчас исподтишка рассматривает половина стадиона – учитывая все сплетни, которые ходили обо мне и Стиве в средней школе Оглалы.
Последний жеребец, каурой масти, едва его не покалечил, внезапно повалившись наземь и начав кататься по песку в отчаянном желании прикончить ездока. Трибуны сперва в один голос ахнули, а потом восторженно завыли, когда Стив, извернувшись, отскочил в сторону, чтобы через несколько секунд опять взлететь мустангу на спину.
Я зажмурилась бы, если б могла.
Но я не могла.
Наконец это безумие закончилось – под рёв зрителей и завывание фанфар. Я уже ненавидела эти звуки.
Оставалось дождаться награждения.
Стив получил из рук распорядителя чек – главный денежный приз состязаний – и звезду победителя родео, небрежно засунув то и другое в карман джинсов.
Когда я сейчас вспоминаю всё это, то снова вижу перед собой, как заливает стадион послеполуденное солнце, подпрыгивают мажоретки, плещутся на ветру флаги, гудит разноцветная толпа… а Стив, с совершенно равнодушным лицом кивнув распорядителю, вдруг вскакивает на своего пегого жеребца, подымает его на дыбы… и через секунду мчится в нашу сторону, вздымая песок.
Я не спрашивала его потом, как он сумел разглядеть меня на набитой битком трибуне. Для меня это осталось загадкой, как и тогда, когда Стив Токей Сапа, обнажённый до пояса, в джинсах, испятнанных грязью арены, безошибочно направил коня к той части трибун, где сидели мы с отцом, и на всём скаку осадил громадного жеребца так, что тот взвился, возмущённо заржав.
Стив смотрел мне прямо в глаза, и гул трибун постепенно начал стихать. Все, кто сидел возле нас, ошарашено повернули ко мне головы.
– Королева для короля родео! – гаркнул в репродуктор идиот-распорядитель, и тут время для меня будто остановилось.
Как завороженная, я не могла отвести глаз от напряжённого серьёзного лица Стива.
Я медленно встала, выпрямилась и начала спускаться по ступеням под всё нараставший вокруг гул и улюлюканье.
Если мой отец окликнул меня, пытаясь остановить, я просто не могла его услышать. Я ни разу не оглянулась назад. Я смотрела лишь на Стива.
В последующие сорок лет своей жизни мне не раз приходилось давать публичные интервью и пресс-конференции, бестрепетно выходить на самые почётные трибуны, включая Верховный суд, становиться под прицел десятков журналистских камер, выступать в телевизионных шоу перед сотнями тысяч глаз.
Но никогда с того майского дня я не чувствовала такой лютой, неистовой, злой гордости. Он подставил меня! Сделал мишенью для любопытства толпы, прилюдно объявил меня своей собственностью! Весь мир узнал, что он выбрал меня! Он принадлежал только мне, мне одной, он был моим!
Я шла вниз по ступенькам, вскинув голову так, будто её венчала корона, видя только сияющие глаза Стива на совершенно бесстрастном лице.
И, хватаясь за его протянутую руку, чтобы усесться перед ним на спину жеребца, я так же бесстрастно процедила:
– Убью!
И этот чёрт наконец расхохотался.
Когда он, галопом проскакав по кругу вдоль трибун под несмолкающий восторженный рёв толпы, повернул коня к выходу со стадиона, я уже понимала, что произойдёт сейчас между нами, и мне было всё равно, что мой отец и все зеваки на стадионе это тоже понимали.
Сердце у меня то болезненно замирало, то отчаянно колотилось о рёбра. Я не оборачивалась, плотно прижавшись к Стиву, в твёрдом кольце его рук, так остро ощущая всё его тело, будто была нагишом. Моя юбка задралась, ноги заголились до бёдер… мне было всё равно.
Он вывез меня далеко в прерию и, соскочив на землю, сдёрнул меня следом. Жеребец ускакал, недовольно заржав, – я отметила это краем сознания.
Мы со Стивом не обменялись ни единым словом. Мы просто слились в нескончаемом яростном поцелуе, будто клеймя друг друга, будто ставя тавро. И уже не было никакого «нет», никакого «я». Мы дрожали, стаскивая с себя одежду и падая прямо в свежую и пронзительно зелёную траву.
Сырая прохлада этой травы подо мной. Обжигающий жар его тела сверху.
– Скай… – услышала я его срывающийся шёпот.
Я не сразу сообразила, что он обращается ко мне. Потому что небо опрокинулось над нами ослепительным синим куполом, где медленно кружил ястреб – чёрной далёкой точкой.
Стив скрипнул зубами:
– Скай… я ведь без…
И я поняла.
– У меня есть таблетки, – прошептала я, с силой сцепив руки у него за спиной. – Ну же!
Я задохнулась, когда он заполнил меня до предела.
Он давно хотел, чтобы я кричала под ним, и я кричала, зажмурившись и мотая головой, и мне совершенно не было стыдно.
Мне и сейчас не стыдно это вспоминать. Я всё ещё чувствую ту яростную гордость.
Его жена написала у себя в дневнике: «Он принадлежал мне. Он был моим!»
Но моим он стал раньше.
Лёжа тогда на его плече и по-прежнему глядя в небо, я не выдержала и спросила его – хрипло и совсем неромантично:
– Все знают, что у тебя всегда с собой резинки, Стив Токей Сапа. Почему же сегодня ты?.. – Я осеклась.
И услышала его такой же хриплый смешок.
– Вот именно – все. Оайсин! Засранец Джереми выклянчил у меня пачку в раздевалке перед родео, он тёлку одну на вечер подцепил… а я вовсе не собирался… – Он тоже осёкся.
Я села, глядя на него сверху вниз округлившимися, наверно, глазами:
– Ты не собирался меня сегодня… подцеплять?
– Хийа, – безмятежно ответил он, улыбаясь во весь рот.
Я упёрлась обеими руками в землю по обе стороны от его головы, так что мои волосы упали ему на лицо:
– Нет?! Ты попросил, чтоб я пришла на родео, но ты не собирался…
– Хийа, – фыркнул Стив, сгребая меня одной рукой за волосы, другой – за шею и снова опрокидывая на себя. – Щекотно.
– Ах, щекотно! – выдохнула я, изо всех сил впиваясь ногтями в его предплечья, и тогда он, хохоча, перевернулся и опять подмял меня своим крепким телом.
– А теперь ты скажи, – потребовал он, уставившись мне в глаза. – Не помню, чтоб ты с кем-то гуляла здесь, Скай Адамс. Был кто-то в Миннеаполисе?
– Ты считаешь, что получил право это спрашивать? – вспыхнув от гнева, я оттолкнула его.
Отстранившись, Стив тяжело молчал. И ждал.
А потом наконец проговорил:
– Я не из любопытных. Не хочешь – не рассказывай. Просто… мне надо знать, что тебя никакой мудак не принуждал.
Чувствуя, как он напряжен, я вздохнула и неохотно ответила:
– Никто меня не принуждал. Это был… друг отца, у которого я работала. Всё произошло один раз и по моей инициативе. Просто… было интересно. Но не понравилось. И я не буду больше это обсуждать. – Я помедлила. – Что бы ты сделал, если б оказалось, что он действительно меня принудил?
Я могла бы не спрашивать.
– Поехал бы туда, – так же прямо отозвался Стив, – и вышиб бы из него всё дерьмо.
Я только покачала головой.
– И ты больше ни с кем другим не ляжешь, только со мной, Скай Адамс, – негромко добавил он. Его пальцы тисками сжали мои плечи, и я отрешённо констатировала, что поутру увижу в зеркале целую коллекцию синяков.
– Как и ты, Стив Токей Сапа, – откликнулась я так же тихо. – Как и ты.

***
Мы пробыли в прерии до самых сумерек. До серых прохладных сумерек.
Я подняла с травы свою когда-то белую блузку и измятую юбку и тяжело вздохнула, а Стив хмыкнул:
– Лучше б ты надела набедренную повязку, Скай Адамс. Или вообще ничего не надевала.
– Размечтался! – отрезала я, а он только расхохотался и пронзительно свистнул своему чудовищному жеребцу.
Водородная Бомба – что за кличка для коня, мне и выговаривать-то её не хотелось. Кстати, он меня терпеть не мог, вечно норовил укусить и скалился, будто насмехаясь.
На выгоне у нашего дома Стив придержал жеребца и спросил:
– Может, пойти с тобой? Твой отец…
– Не смешно, – я отстранилась и решительно спрыгнула на землю, но он наклонился, поймал меня за плечо и снова требовательно накрыл мои губы своими. Мы целовались и целовались, пока его конь не зафыркал, протестуя, и тогда я вырвалась и, не оглядываясь, направилась прочь.
Дом встретил меня молчанием. В холле не горел свет, дверь в родительскую спальню была плотно закрыта, и там едва слышно бормотал телевизор – на CBS News выступал любимый отцом Кронкайт.
– Я дома! – крикнула я, проходя мимо двери.
– Хорошо, – выключив телевизор, откликнулся отец.
– Я возвращаюсь в свою старую спальню, – сообщила я.
– Хорошо, – повторил он после паузы. Мать что-то проговорила, и он чуть повысил голос, обращаясь к ней: – Подожди, дорогая… Скай?
– Да?
– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
Это был не вопрос, а утверждение. И оно относилось вовсе не к выбору мной комнаты.
– Да, знаю, – ровно ответила я.
– Тогда мы больше не будем об этом говорить, – так же ровно сказал отец. – Спокойной ночи, Скай.
Он всегда знал, что мною руководит разум. И что заставить меня сделать что бы то ни было силой невозможно – если уж я совершила свой выбор.
И мы не говорили «об этом» почти год. Я уже писала выше – год и двадцать два дня.
Оказавшись в своей спальне, я даже не отправилась в душ, а сразу рухнула на постель. Мне хотелось ещё ненадолго сохранить всё, что произошло в прерии между мной и Стивом.
Но таблетки, которые год назад купил мне в Миннеаполисе мистер Райт, я приняла. Я хотела сохранить следы нашей со Стивом любви на своей коже, но отнюдь не его гипотетического ребёнка внутри себя.
Я провалилась в сон, а ровно в полночь поднялась, как от толчка, и тогда уже отправилась в душ. Заворачиваясь в большое махровое полотенце, я почувствовала какое-то движение за дверью, и не сдержала блаженной улыбки. Тело мгновенно отозвалось, вспыхнув огнём внутри и снаружи.
«Айсберг, – написала про меня Вайнона. – Стиву удалось растопить этот айсберг».
Она считала, что всё знает обо мне!
Но да – он будто метнул пылающий факел в высохшую высокую траву прерии, и пламя взметнулось до самых небес.
Всё, что тогда происходило между нами, навсегда осталось во мне, и не только в памяти мозга, но и в памяти тела – тепло его шершавой ладони, которой он, смеясь, зажимал мне рот, глуша вырывавшиеся против воли крики… сладостную мгновенную боль внутри, когда он входил в меня… запах его кожи…
Все досужие болтуны в Оглале наверняка представляли секс между нами, как случку двух кугуаров. Что ж, иногда так оно и было. Я помню, как девчонки шептались о том, что Стив пересчитал зубы Джереми Литтлу в раздевалке перед баскетбольной тренировкой, когда тому вздумалось высказаться по поводу царапин, оставленных мною у Стива на спине. Но, кроме страсти, была и нежность… такая пронзительная, что щемило сердце, которого, по всеобщему мнению, у меня не было вовсе.
Я не исповедуюсь здесь и не даю показаний в надежде на оправдательный вердикт. Я помню и то, что ссорились мы часто.
Иногда Стив просто убивал меня.
Например, окончив школу, он не стал подавать документы в колледж.
– А на хрена? – лениво поднял он брови в ответ на мой резонный вопрос. – Зубрить ненужную тягомотину? Мне этого в школе хватило, пила майа. Нагрести бабла я могу и на родео. А в офис с портфельчиком никогда ходить не буду. Как и служить в племполиции. Как и торговать сувенирами или трясти перед туристами перьями на жопе. Я – Лакота, и это всё, что мне оставляет ваша грёбаная система. А, да, ещё жрать вонючую сивуху на пособие, которое нам платит Великий Белый Отец из Вашингтона.
– Хватит! Что за бред ты городишь! Ты же учился! Ты нормально сдал выпускные тесты! – зашипела я, вцепившись ему в локоть. – Ты…
– Учился потому, что хотел тебя, а ты мне тогда не давала, – невозмутимо объяснил Стив и со смехом поймал меня за руки, заводя их за спину: – Ты чёртова бешеная рысь, Скай Адамс.
Меня так и подмывало как следует с ним схватиться, но шум могли услышать родители внизу, а его пальцы уже распахивали мой халат, жадно гладя оголившуюся грудь, и, глубоко вздохнув, я сдалась.
Много раз я с упорством, достойным лучшего применения, возвращалась к этому разговору – всё с тем же результатом. Стив не желал меня понимать, так же, как и я не могла понять его безрассудной ненависти к пресловутой «системе».
– Но ведь я уеду! – не выдержала я однажды. – Моя жизнь давно распланирована, в отличие от твоей, и если это означает быть частью системы, то я хочу именно этого! Хочу окончить университет и стать юристом. Прокурором. И ты это знаешь!
– Никуда ты не уедешь, запомни, – заявил он после паузы, глянув на меня исподлобья. На скулах его ходили желваки.
– Размечтался, – процедила я сквозь зубы. – Ради тебя прикажешь остаться в этой дыре?
– Прикажу, ага, – невозмутимо согласился он и дёрнул меня к себе, стискивая в объятиях – отнюдь не ласково. – Мы связаны с тобой, Скай Адамс. Ты моя, и тебе никуда от меня не деться. Ты не сможешь предать меня. Хейапи.
«Размечтался», – повторила я уже про себя, но не вслух. Тело требовало того, что он так щедро давал мне, но разум настаивал, что я не должна приносить себя в жертву. Мне не нужна была простая жизнь вместе с ним в какой-нибудь палатке из шкур возле его – о Боже! – священного Озера Ножа, в конце концов его погубившего … не нужна была куча детей, которыми он мог бы наградить меня. Я была достойна гораздо большего и знала это.
Моя семья это знала.
Знали все вокруг.
А Стив Токей Сапа не желал этого знать.
Он просто не оставил мне выбора.

***
Мне казалось, что дни моего последнего, решающего, выпускного года мчатся, как пришпоренные. Август сменился октябрём, дальше слишком быстро грянул День Благодарения, за ним – Рождество и новогодние празднества. Все дни для меня слились в сплошной круговорот учебных часов, семинаров, элективных курсов и диспутов.
А ночи – почти все – принадлежали Стиву, который тоже много и тяжко работал днём – то в конюшне деда, то на аукционах скота, то тренируясь перед родео, то патрулируя холмы в пожароопасную пору. Часто мы просто спали в объятиях друг друга, совершенно измотанные, но ещё чаще отдавались друг другу так же самозабвенно, как и в первую нашу ночь.
Кстати, мы больше ни разу не встречались в каких-нибудь диких местах – ни в прерии, ни на берегу озера, как он не раз вначале предлагал, – только под моей крышей.
На рождественских каникулах отец решил подарить мне неделю отдыха на горнолыжном курорте в Вермонте, но я отказалась. Мне не хотелось ссориться со Стивом, а я чувствовала, что ссора неизбежна.
И ещё я понимала, что срок, отпущенный нам, стремительно сокращается.
Я снова попыталась достучаться до его здравого смысла, когда зима была на исходе, и отец очень тактично предложил мне сравнить условия обучения в нескольких университетах и попробовать определиться с выбором.
Определиться с выбором!
Я знала, что подразумевается под этим.
– Стив, – осторожно сказала я как-то вечером, перебирая его волосы, – меня интересует чисто теоретически: почему ты не хочешь оставить Оглалу? Уехать в город, в любой большой город? Почему ты так зациклился на Оглале? Только не говори мне про «систему» и про то, что ты – Лакота.
– Но я – Лакота, – возразил он, чуть отстраняясь и приподымаясь на локте. – И теоретически, и практически. Это моя земля. Я храню её.
– Её хранят специальные федеральные службы, – зло огрызнулась я, начиная закипать. – Бюро по делам индейцев, например. Служба охраны лесов. Или…
– Скай, – сказал Стив очень спокойно и мягко, и его пальцы сжали моё запястье. – Ты родилась и выросла здесь. О чём ты говоришь? Разве ты не видишь? Они убивают нас и нашу землю.
Я не могла оспаривать это – я действительно жила здесь и всё видела сама.
– Но есть же закон! – с силой проговорила я. – Закон просто нарушается. Надо добиваться того, чтобы он выполнялся. Законным путём!
– Этот закон создан белой системой, – отозвался Стив. – И мы – вне его.
– Но… – начала я запальчиво, и тут его ладонь зажала мне рот, как в моменты нашей любви, и он наклонился к моему уху.

запись создана: 21.10.2012 в 18:06

Название: «Первый и последний»
Автор:  sillvercat
Бета:  Tintae
Размер: миди
Пейринг/Персонажи: Стив Токей Сапа/Рут, Вайнона, Люк, Джеффри и др.
Категория: гет
Жанр: романс, ангст
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: 1977 год, США, штат Южная Дакота. В индейскую резервацию приезжает белая девушка, мечтательница-идеалистка, чтобы стать там учительницей. Встретив парня, воевавшего во Вьетнаме, а сейчас – чемпиона родео, понимает, что он – её судьба
Предупреждение: POV главной героини, смерть главного героя

От автора: Ребята... первый раз я написала мужика, с которым могла бы прожить всю жизнь самолично и самолично же его убила в первой же части!!! Нет мне прощения. Зато из этого чувства вины выросло ещё два фика...
И я даже в этот фик дописала четыре изрядных куска, так что от первоначальной версии он ну оооочень отличается. Надеюсь, всем этим я хоть немного искупила свой грех.
Вообще да, руки чешутся пойти по пути Кишимото-сэнсея, оживляющего героев направо и налево, но я удерживаюсь титаническим усилием воли)))
Если кому интересно...По соционике: male!Жуков (Стив)/fem!Есенин (Рут)
Это первая часть трилогии о Стиве.
Вторая часть: sillvercat.diary.ru/p182046835.htm
Третья часть: sillvercat.diary.ru/p181809035.htm

Ссылка на ФБ-2012: fk-2012.diary.ru/p181513025.htm
Обсуждение в закрытой на время ФБ записи: sillvercat.diary.ru/p180955586.htm
Примечания:
Написано для:  Xin Rei, без которой тут ничего бы не стояло))))
Спасибо:  F-fantazy за ценные уточнения и проявленную БИ)))
Спасибо  Auesha,  gm2933,  nastyelf и всем-всем-всем, кто прочёл это первыми.
А, да, признаюсь, что имя коня я нахально слямзила у Клер Хаффейкер в романе «Никто не любит пьяного индейца».

Арт от  nastyelf: sillvercat.diary.ru/p182343638.htm



ЕЩЁ ВИЗУАЛИЗАЦИЯ...



***
В мае 1977 года мне исполнилось двадцать два, и я была некрасивой, замкнутой, асексуальной и безнадёжно девственной.
Последнее, наверно, вытекало из трёх первых, но с логикой у меня всегда были нелады. В своих мечтаньях я могла сколько угодно воображать себя загадочной красавицей, сильной и волевой, повергающей к своим великолепным стройным ногам всех встречных и поперечных, но, как любила повторять бабуля Конвей, застав меня отрешённо уставившейся в пространство: «Не перестанешь витать в облаках, Рут, вырастешь такой же никчемной, как твоя маменька!»
Мама вовсе не была никчемной, но, как и я, доказать это бабуле Конвей не могла. Она и папа вместе попали в автокатастрофу, когда мне было всего четыре года, оставив меня на попечение бабули. Мне повезло, что меня не отправили в сиротский приют. Это тоже любила повторять бабуля Конвей.
Ещё она постоянно твердила о том, что Господь по милости своей не дал мне привлекательности, чтобы не ввергать в искушение. Кто именно должен был ввергнуться в искушение – я или окружающие, бабуля не уточняла, а я не спрашивала. Но, глядя на себя в зеркало, я думала, что она права. Рост мой не достигал и пяти футов, волосы, хоть и густые, были какого-то неопределённого блёкло-русого цвета, рот чересчур велик, светлые, тоже неопределённого цвета глаза широко расставлены, и в общем, я была ничем не примечательной серой мышкой.
Едва окончив среднюю школу, я уехала из дома и поступила в общественный Средне-Западный колледж. Мне сразу понравилось его название – просто как в книгах сэра Дж. Р. Р. Ну и стипендию мне там предоставили, как оставшейся без родителей сироте. Так что до старости сидеть на шее у бабули, как та предрекала, я не собиралась. Хотя уезжать было очень страшно, признаюсь. Я всегда умела понимать людей, но общаться с ними не умела совершенно. Такое вот нелепое сочетание.
Нелепое, как я сама.
Вай ужасно бесилась, если я вдруг такое говорила.
Когда мне посчастливилось стать студенткой Средне-Западного, Вай оказалась моей соседкой по комнате в кампусе, а также лучшей и единственной подругой. Едва я, зажав в потной ладони ключ от комнаты и робко озираясь по сторонам, впервые поднялась по лестнице общежития и начала ковырять ключом в замке, дверь вдруг распахнулась.
– Не заперто же! – прозвенел весёлый голос, и передо мной возникло нечто яркое, пышное, смуглое, круглощёкое и кареглазое. – Хау!
Я близоруко заморгала.
– Вайнона Смоллхок. – Девушка, показавшаяся мне невероятной красавицей, торжественно протянула мне руку, на запястье которой звякнули блестящие широкие браслеты, и на мгновение крепко сжала мои пальцы. Рука у неё была горячей, а моя, как обычно, ледяной. Бледная немочь – вот кем я была по сравнению с ней. – Из народа Лакота, штат Южная Дакота, резервация Роузбад.
Я, видимо, так восхищённо воззрилась на неё, что она звонко рассмеялась:
– Что, романтично, ага?
Именно так я и подумала, но постеснялась озвучить.
Вай захохотала ещё пуще, тряхнув иссиня-черными волосами, разметавшимися по круглым плечам. Потом я поняла, что она почти всегда смеётся и почти никогда не плачет.
– Рут Конвей, – застенчиво пролепетала я.
Все годы обучения в колледже Вай опекала меня, как Матушка-Гусыня, и совсем не ворчала, если я теряла ключи от комнаты, забывала в аудитории конспекты, разбрасывала вещи и не успевала подготовиться к семинару.
Вот от чего она начинала по-настоящему бушевать – так это от моего дурацкого самоуничижения, как она это называла. Хотя я и пыталась объяснить ей, что это не самоуничижение, а констатация факта. Я ведь в самом деле была растяпой, неумехой и плаксой, и у меня хватало духу это признать.
– Просто ты не даёшь себе раскрыться, – заявила как-то Вайнона. – Ну почему, Рут?!
– Не для кого. Ты же знаешь, что мне никто даже не нравится… – пробормотала я неловко. – Совсем.
Это была сущая правда. Некому было тягаться с героями, злодеями, пиратами, ковбоями и императорами, которые сонмами толкались у меня в голове, сколько я себя помнила.
читать дальше
Вай не отставала:
– Ну хоть грёбаный Роберт Редфорд тебе нравится, а? Марлон Брандо? Ну на кого-то же ты дрочишь в ванной?!
– Ва-а-ай…. – простонала я, прижав ладони к заполыхавшим щекам.
Подруга закатила к потолку круглые карие глазищи, а потом тяжело вздохнула:
– Ну извини!
– Не смей извиняться! – вспыхнула я, тоже вдруг разозлившись. – Я просто… просто асексуальна, и всё!
Тогда я всерьёз так считала, хотя смутно понимала, что моя асексуальность была заботливо взращена бабулей Конвей, которая все годы моего у неё проживания бдительно следила за моим моральным обликом, вечно потрясая над моей головой Библией, как огненным мечом. Дешёвые книжки про любовь я не смела читать открыто, поэтому потихоньку покупала их в аптеке, пролистывала с фонариком под одеялом, а потом украдкой оставляла на скамейках в парке.
– Фигня! Тебе всего-навсего не попался ещё настоящий горячий жеребчик, – авторитетно объяснила Вай, плюхаясь с размаху на свою жалобно крякнувшую кровать. – А как он тебе попадётся, когда ты только и знаешь, что торчать в библиотеке? Лишаешь себя самого вкусного в жизни…
«Вкусного»! В этом была вся Вай. Иногда она меня умиляла. Как ребёнок, честное слово.
– Первый парень у меня был в пятнадцать, – мечтательно произнесла она, разглядывая потолок. – Майк Уайткроу. Потом, правда… – Она запнулась и смолкла. Надолго.
– Правда что? – удивлённо поторопила я её.
– Пришлось аж на три года завязать со вкуснятинкой, – с глубоким вздохом и весьма туманно отозвалась наконец Вай. – Пока я чёртову школу не закончила и не отвалила в Миннеаполис. Год проработала в баре официанткой… – Она сладко потянулась всем своим крепким телом и почти пропела: – Та-акие мужики-и были, представляешь?
– Представляю, – промямлила я, поспешно отгоняя тут же развернувшиеся в мозгу апокалипсические картины.
– А после Совет племени раскошелился на целевую стипендию, и я поступила сюда! – весело закончила подруга. – Тут мальчики тоже ничего! Весёлые и милашки. Смешные такие.
– Мелкие они все… – неожиданно для себя выпалила я. – В том смысле, что… ну… не в том смысле… – Я окончательно запуталась, не зная, как лучше выразить то, что вертелось в голове. Не зря меня ругал занудный старикашка Миллер, преподававший у нас риторику.
– Детишки ещё, я понимаю, – весело подтвердила Вайнона, переворачиваясь на живот. Заскрипела койка. – Ну мне же с ними всего лишь так, побаловаться. Я всегда предохраняюсь, ты же знаешь.
Я знала. При всём своём легкомыслии Вай неуклонно следовала двум правилам, которые озвучила мне в первый же день знакомства: никогда не напиваться допьяна и всегда носить с собой презервативы.
– А как же любовь? – вдруг ляпнула я и тут же прикусила язык.
О том, что Вай влюблена в кого-то, я ни разу от неё не слышала. Только «Он клёвый!» Или: «Смешной попался вчера малыш». Или того хлеще: «Чёрт, да у него член, как у жеребца!»
– Любо-овь, – задумчиво протянула Вай. – Её можно и не дождаться, представляешь?
Это-то я как раз представляла. Её можно было не дождаться вообще или потерять. Как я потеряла родителей.
Папа и мама любили друг друга.
– Моя тропинка протоптана, – негромко сказала Вай. В полутьме её глаза блестели. – Через месяц закончу колледж, вернусь в резервацию, буду преподавать в Школе за выживание. Найду не шибко пьющего и не мудака из наших. Буду рожать для племени настоящих воинов – сколько получится, хоть десятерых. Это называется «война колыбелями», маленькая белая скво.
– Не называй меня так, – взъерепенилась я, чувствуя, что Вай, говорившая всё это как бы в шутку, была серьёзна, как никогда. – Что такое Школа за выживание?
Этим вопросом я предопределила всю свою дальнейшую жизнь.
Вайнона помолчала и как-то неохотно промолвила:
– После Вундед-Ни, четыре года назад… ну, после нашего восстания в семьдесят третьем… мы стали организовывать такие школы для наших детей. Альтернатива американским интернатам.
– Восстание? – ошеломлённо выдохнула я. – Ты о чём?
Вайнона вдруг замолкла, будто ей стало тяжело говорить. Болтушке Вай эдакое было совершенно не свойственно, и сердце у меня странно ёкнуло. Я твёрдо решила пойти завтра в библиотеку и всё непонятное выяснить самой.

***
Весь следующий день я сидела в библиотеке, просматривала заказанные микрофильмы с подшивками местных газет четырёхлетней давности. Я то и дело рефлекторно сглатывала, потому что в горле будто застрял какой-то ком.
Наша страна отправляла астронавтов на Луну, а резервации Лакота будто находились совсем в другой стране. В стране третьего мира. Или даже четвёртого.
Газетные колонки прыгали перед моими широко раскрытыми глазами, когда я читала материалы пресс-конференций вождей Лакота.
Колониальная агрессия.
Произвол полиции.
Культурное насилие…
Я могла этому не верить, но мне слишком ярко помнилась реакция Вай на мой вопрос о Вундед-Ни, её усталое тоскливое молчание в темноте.
И ещё там были фотографии жалких полуразвалившихся домишек и детей со вздутыми животами и тонкими ручонками. Как в какой-нибудь… Камбодже!
Я не пошла на семинар старикашки Миллера. Провались он. Я до вечера просидела над газетами, а потом пришла в кампус и легла на свою кровать.
Когда в дверь цветным вихрем влетела Вай, я медленно встала ей навстречу. Мне было мучительно стыдно смотреть ей в глаза.
– Ты почему не… – воинственно подбоченившись, начала было Вай, но осеклась, вглядевшись в моё лицо, наверное, очень бледное. – Ру-ут! Ты заболела?
– Я читала газеты. Весь день, – прошептала я. – Про… Роузбад, Вундед-Ни и всё такое…
Вай на миг прикрыла глаза:
– И? Ты хочешь спросить, почему у индейцев столько привилегий по закону, а они всё чего-то требуют?
Вместо ответа я шагнула к ней и неловко обняла. И шмыгнула носом.
– Ты почему мне ничего про это раньше не рассказывала? – сипло и обиженно осведомилась я. – Про жеребячьи члены какие-то, всякую ерунду… Мы же дружим! Ты что, думала, я не поверю, что ли?
– Не хотела тебя расстраивать. Видишь, ты какая… – вздохнула Вай. – Нежная. Это наша беда, маленькая белая скво, не твоя.
И тут я пихнула её на кровать что было силы. И заорала, глядя прямо в её изумлённые глаза:
– Я поеду с тобой через месяц, поняла, Вайнона Смоллхок?! И тоже буду учительницей в вашей Школе за выживание! Я тебе покажу «нежная»! И маленькую белую скво тоже покажу!
Вай, лёжа на подушках, часто заморгала и наконец захохотала:
– Ты хочешь, как я, замуж за кого-то из наших, не шибко пьющего и не мудака, чтоб родить племени с десяток настоящих воинов?
– Иди ты на… на жеребячий член! – Я ещё раз свирепо её пихнула, и она опять повалилась на кровать, хохоча и загораживаясь подушкой.
А потом торжественно провозгласила:
– Я всегда знала, что у тебя есть яйца, Рут Конвей!
– Клёво звучит, – огрызнулась я, усаживаясь на пол – ноги почему-то подкосились, и я запоздало вспомнила, что весь день ничего не ела.
– Тогда учи язык, винчинчала, девочка, – важно сказала Вай. – Как это сказать на языке Лакота? Тошке Лакотийа эйапи уо?
– Бо-оже… – простонала я, хватаясь за голову, и мы захохотали уже обе.
Так вот и получилось, что по окончании колледжа я не стала подавать документы в университет, а известила о своих сумасшедших намерениях бабулю Конвей коротким письмом, – на которое та не ответила, окончательно вычеркнув меня из своей жизни, как и из завещания, – собрала вещи и отправилась вместе с Вайноной Смоллхок в резервацию Роузбад, штат Южная Дакота.
Поселились мы у бабушки и дедушки Вай, которая, как и я, с раннего детства осталась сиротой. И уже в день приезда я устроилась преподавательницей английского языка в Школу за выживание, а на время летних каникул – волонтёром в Центр, организованный Движением американских индейцев.
Дом, где размещался Центр, был совсем небольшой, недавно отремонтированный после пожара... или поджога? Полиция вяло разбиралась в происшедшем, но так и не разобралась. Это было чем-то совершенно обыденным, и я сейчас удивляюсь, до чего же быстро тогда сама привыкла к тому, что должно было ужасать – поджоги, ночная стрельба, исчезновения людей...
Здесь шла война. Как сотню лет назад.
«И тогда кавалеристы напали на нас, и всех убили...» – пелось в старой лакотской песне.
Рук и образованных голов в Центре катастрофически не хватало, и не успела я оглянуться, как стала журналисткой и корректором в газете «Вассаха», издававшейся в Центре. И, о Боже, как же мне это нравилось!
Я наконец-то чувствовала себя нужной. Не неумехой, не плаксой, не растяпой. Я, оказывается, многое могла!
И все эти люди приняли меня. Они меня приняли!
Дети в первую очередь, а ведь я так боялась, что как раз они меня, мямлю, и отринут. Но меня не отринул даже Люк Клауд, шило-в-заднице и притча-во-языцех, не ужившийся ни в одном интернате для детей Лакота и в свои четырнадцать реально метивший в исправительную школу штата. Когда мы впервые встретились, он пришёл в редакцию поглазеть на «новую училку» и встал у порога – нога за ногу, пальцы на ремне потертых джинсов, взгляд непроницаем – всё, как у полупьяных бродяг, бесцельно шатавшихся по округе. Не было лишь неизменной шляпы, надвинутой на лоб, и дымящейся сигареты в углу пренебрежительно искривленного рта.
Я подарила ему свой фотоаппарат, показала, как надо фотографировать, и уже через неделю наша газета выходила только с его фоторепортажами. Джеффри Торнбулл, наш редактор, заверял, что снимки Люка свободно тянут на Пулитцеровскую премию, а тот просто лопался от гордости.
С Джеффри я тоже сразу подружилась. Он был ужасно серьёзным и умным, да ещё и выпускником Принстона – наверное, единственным индейцем-Лакота за всю историю этого привилегированного заведения. После Принстона он, однако, вернулся в резервацию и основал газету «Вассаха». «Чтоб люди знали, что у нас тут действительно происходит», – объяснил он мне, застенчиво поправляя очки в широкой роговой оправе. Вай очень уважала его, хотя всегда именовала не иначе как «наш супер-зануда».
А ещё я никогда не встречала людей добрее и мудрее, чем Джемайма и Джозеф Смоллхоки – бабушка и дедушка Вайноны. Когда я робко поинтересовалась у Джозефа, сколько ему лет, он пожал плечами и широко улыбнулся, отчего морщин у него на лице стало еще больше. Мне казалось, он еще помнит знаменитых вождей прошлого века Ситтинг Булла и Крейзи Хорса. И разгром генерала Кастера в сражении при Литл Биг Хорн в восемьсот семьдесят шестом. И сам натягивал тетиву большого лука, стреляя в тех, кто отнимал у его народа свободу.
Свободу все равно отняли. Лук и стрелы попали в музей Рапид-Сити вместе с головными уборами из орлиных перьев, бизоньими шкурами в непонятных выцветших значках, расшитыми бисером мокасинами. Удивительно, почему там не выставлялись «подлинные чучела подлинных лакотских вождей». Бывало ведь и такое…
Я всей душой полюбила поросшие бурой высокой травой бесконечные равнины, тёмную гряду холмов на горизонте, горький ветер, бьющий в лицо. И эта суровая земля медленно вошла в мою кровь.

***
В дни летнего солнцестояния в резервации проходило традиционное Пау-Вау – праздник племён прерий. Несколько дней, слитых в яркий хоровод, во время которого мне все время хотелось плакать, до того это было прекрасно. Всё, даже остроносая физиономия Люка Клауда в голубых и жёлтых пятнах приветственной раскраски.
А танцы в круговерти орлиных перьев, а монотонное завораживающее пение под барабанный бой и завывание костяных дудок…
Вайнона достала из старого сундука расшитое бисером и иглами дикобраза тяжёлое и прохладное замшевое платье. Мои пальцы слегка дрожали, когда я помогала ей одеваться. Смешливая беспечная Вай преобразилась совершенно. Свои чёрные блестящие волосы, обычно распущенные по плечам, она аккуратно заплела в две длинные толстые косы, перекинув их на грудь. Поперёк лба она закрепила белую бисерную повязку, попутно объясняя мне, что означает каждый узор на повязке и на платье. Я только моргала.
Завершением наряда стали мокасины, принесённые снизу Джемаймой. Та оглядела внучку, одобрительно цокнула языком и что-то заметила по-лакотски. Вай демонстративно вздохнула, и я улыбнулась, сообразив, что именно сказала Джемайма.
– Бабушка хочет правнуков, – развела руками Вай. – Ну что, пошли?
И мы пошли.
Любоваться танцорами, подпевать певцам, есть стейки и сахарную вату.
В окружавшей нас пёстрой толпе мелькало много белых лиц – «васичу», зевак. Но я была не васичу, несмотря на свой простенький наряд и белую кожу, даже не загоревшую. Я была своей здесь, своей среди своих, и это переполняло меня несказанной гордостью.
Наконец Вай потянула меня на стадион, где вот-вот должно было начаться родео, и по-хозяйски уселась в первый ряд, прогнав заворчавшего Люка с моим фотоаппаратом в руках.
Сперва отчаянные парни пытались продержаться хоть сколько-то секунд на спине бешено брыкавшихся быков. Вскоре быков сменили необъезженные мустанги, брыкавшиеся ничуть не хуже. Я сидела, опустив взгляд на свои колени и слушая, как рядом ахает и взвизгивает Вайнона, как неистово хлопает и свистит стадион. Неожиданно все стихли, а потом заорали и заулюлюкали с удвоенной силой. Но даже сквозь этот шум я разобрала тоскливый стон Вайноны:
– Господи, я не знала, что он здесь будет…
– Кто? – изумлённо спросила я.
– Стив Токей Сапа! – раскатисто, как на хоккейном матче, провозгласил из репродуктора диктор, будто отвечая на мой вопрос, и все опять захлопали и заорали, как оголтелые, а Люк полез с фотоаппаратом прямо на барьер, но был, слава Богу, отогнан полицейским.
«Токей Сапа – Чёрный Камень», – машинально перевела я и наконец поглядела на арену.
И замерла.
Верхом на сером, визжавшем от ярости жеребце из ворот вылетел черноволосый парень. Его смуглое литое тело, обнажённое по пояс, было испещрено алыми и чёрными полосами боевой раскраски. И он держался на свирепо брыкавшемся звере так, будто сросся с ним. Только когда мустанг, в очередной раз злобно заржав, повалился наземь и начал кататься, пытаясь раздавить дерзкого седока, парень отскочил в сторону, но через секунду снова был на спине жеребца, едва тот поднялся.
Мустанг кружился по стадиону ещё добрых десять минут, в течение которых я, кажется, даже не дышала. Но сбросить ездока ему так и не удалось. Наконец он сдался и застыл на месте под рёв стадиона, понуро опустив голову. Его серые бока, все в потёках розовой пены, тяжело вздымались.
Вокруг нас свистели и одобрительно орали болельщики, что-то объявлял диктор, а я никак не могла отвести взгляда от смуглого чеканного лица всадника. Тот, будто почувствовав этот взгляд, чуть повернул голову, и наши глаза встретились.
А Вай вдруг резко вскочила с места и устремилась к выходу со стадиона, почти волоча меня за собой.
– Куда мы? – недоумённо воскликнула я, оборачиваясь, чтобы ещё раз посмотреть на поле стадиона. Но парня-победителя там уже не было.
– Дома объясню! – нетерпеливо бросила Вай.
Мы нырнули в проход между трибунами, и тут она словно приросла к месту, так что я с разгона налетела на неё.
– Хау, – неспешно приветствовал нас Стив Токей Сапа. Он стоял прямо перед нами, – чёрной громадной тенью, – едва заметно улыбаясь. Тёмные, как уголь, глаза вновь были устремлены прямо на меня. – Давно не виделись, Вай. Тониктука уо? Анпету ваште.
«Как дела? Прекрасный день», – перевела я автоматически.
– Поганый день! – процедила Вайнона, вздёргивая голову, как норовистая лошадка, и отступая на шаг. – Анпету шича!
Парень коротко засмеялся – сверкнули белые зубы. Полосы краски на его груди и плечах были размыты струйками пота, белёсые шрамы резко выделялись под обеими ключицами. Его иссиня-чёрные волосы были спутаны, а выгоревшие добела джинсы – все в пыли и бурых пятнах крови.
Я не успела удивиться, откуда взялась кровь, как Вай мрачно бросила:
– Переоделся бы, что ли, и снял хотя бы вот эту дрянь! – И ткнула пальцем куда-то вниз.
Я наконец разглядела окровавленные шпоры на грязных сапогах парня, и меня замутило.
– Так это и есть твоя подружка из колледжа? – прищурился он, даже не обратив внимания на выпад Вайноны. Казалось, что его хищно прищуренные глаза раздели меня не то что догола, а до самого нутра. – Беленькая дурочка решила поиграть в миссионерку? Что, шибко милосердная христианка или просто из-за недоёба?
Я немо уставилась на него, не веря своим ушам, а потом, – действительно, как последняя дура, – отчаянно замотала головой.
– Перестань, Стив, – устало проговорила Вай, обычно никогда не лезшая за словом в карман. Рука её, сжимавшая мои пальцы, дрогнула. – Пропусти нас. Пожалуйста. Мы спешим.
– Волнуешься, что я на неё глаз положу? – ухмыльнулся Стив и чуть посторонился. – Зря. Мне под одеялом нужна жаркая кобылка, а не бледная ледышка.
И тут что-то вспыхнуло у меня в груди – ярость, алая и чёрная, как боевая раскраска. Совершенно не соображая, что же я такое говорю, я выпалила, отстранив Вайнону и шагнув вперёд, к нему, почти упёршись грудью – о Боже! – в его мускулистую грудь и глядя в его насмешливо сузившиеся, чуть раскосые глаза:
– Я не ледышка!
Сзади раздался горестный стон Вайноны.
– Да ну-у? – только и протянул Стив, и сильные пальцы взяли меня за плечо.
Я вздрогнула, но даже не попятилась. Так и стояла, не отрывая от него взгляда.
– Нанпи йузе шни йо! – гаркнула пришедшая в себя Вай. – Руки убери!
И почти поволокла меня прочь. А он присвистнул нам вслед и громко расхохотался. И крикнул:
– Аке уанчин ктело!
– Ещё увидимся, – прошептала я, осознав наконец всю пошлость и глупость своего «я не ледышка». Неужели это я сказала парню такое?!
Всего ужаснее было то, что я совершенно не стыдилась сказанного.

***
Нам обеим уже было не до праздника. Вай вымученно улыбалась в ответ на приветствия знакомых, по-прежнему до боли сжимая мою руку и маршируя к автостоянке. Там среди машин были привязаны к торчащей из земли ржавой трубе – самодельной коновязи – несколько мустангов.
Через минуту наш старенький пикап уже вовсю пылил среди холмов.
Наконец Вай припарковалась у обочины, – там, где с трассы сворачивала просёлочная дорога, – и нервно пошарила в бардачке. Вытряхнула из пачки сигарету и закурила. Искоса глянула на меня:
– Сначала спроси: «Ты что, куришь?» А потом: «Это кто был?»
– Твой парень, полагаю. Бывший, – переглотнув, тихо ответила я. Сердце сжалось от непонятной тоски.
Вайнона как-то нехотя улыбнулась:
– Вот уж не знаю, что ответить, подруга – «если бы» или «не приведи Боже». Это мой брат.
– Бра-ат? – я разинула рот с превеликим облегчением.
– Троюродный, но это без разницы, всё равно брат, – пояснила Вайнона. И продолжала бесстрастно: – Он псих. Бешеный, совсем без башни.
– Непохоже, – после паузы твёрдо сказала я.
Стив Токей Сапа, возможно, был бешеным, но не психом – я это точно знала.
Вайнона печально покачала головой:
– Ему двадцать пять, он отвоевал во Вьетнаме и зарабатывает на жизнь, ломая себе шею на всех среднезападных состязаниях по родео. Он… очень сильный. Хокшила лила уаса ка кин хеча. И я его боюсь до смерти. – Она глядела прямо перед собой, не замечая тлевшего в пальцах окурка.
Я ждала, и Вай, глубоко вздохнув, продолжала:
– Его и в школе все боялись, даже учителя. Он дрался, как чёрт… никто с ним справиться не мог. Мы вместе выросли. Отец у него спился и пропал в Миннеаполисе, мать умерла родами. И он, чтоб ему провалиться, всегда мной командовал. Мне было пятнадцать, а ему восемнадцать, когда он меня поймал вечером… пьяную… в сарае на старом выгоне, с моим первым, с Майком.
– И? – Я затаила дыхание.
Вай передёрнула плечами:
– И, и… И сломал ему к хренам три ребра, руку, нос и два передних зуба вышиб. Ничего так, да, за маленькое развлеченьице? – Она криво усмехнулась. – И сам повёз его в больницу… кстати, Майк там наврал, будто с лошади упал… В общем, уехал он. А мне велел сидеть в этом чёртовом сарае и ждать его. Я и ждала – часа три, наверное. Протрезвела махом. Сидела, со страху помирала, скулила, как зассанный щенок, и ждала.
– А… а почему ты не убежала к дедушке с бабушкой? – дрожащим голосом осведомилась я. Мне было так жалко глупышку Вай, и я так остро представила себе её тогдашний ужас в ожидании жестокой расплаты за «развлеченьице», что у меня даже зубы застучали, а руки покрылись ознобными мурашками.
– Ну и чего бы я набегала? – фыркнула Вай и тщательно затушила окурок. – А деду что бы я объяснила? Что Стив с меня соседа снял? Нет уж… – Она тяжко вздохнула. – Заслужила – получи. Это справедливо.
– И он… совсем тебя не пожалел? – спросила я, поёжившись. – Совсем-совсем?
– Это Стив-то? Ха! Он пожалеет… Подъехал, взял кнут с коновязи на выгоне и выдрал меня так, что любо-дорого – я сидеть смогла только дня через три … а кабы не новые джинсы, так вообще бы через неделю небось. Но я молчала, представляешь? – проговорила она гордо. – Все губы только изгрызла. А Стив наконец кнут бросил и говорит преспокойненько: «Контролируй свою жизнь, винчинчала, и запомни два правила – никогда не набирайся допьяна и всегда носи с собой резинки».
– Ах, во-от оно что… – протянула я.
– Угу, его урок, – сумрачно подтвердила Вай. – Но резинки эти мне всё равно ни хрена не понадобилась, пока я школу не закончила. Потому что никто из наших больше не рисковал ко мне подойти ближе, чем на два шага. Как к чумной! И Стив, гад такой, всегда рядом оказывался, появлялся, как из-под земли, куда бы я ни пошла. Он чует… чует, как зверь. Или как охотник. Один раз, уже накануне выпускного, я в Рапид-Сити решила сгонять на блядки, хоть там оторваться… так он меня на автовокзале дожидался, представляешь?
Я не представляла. Но захохотала в голос.
– Очень смешно, ага, – проворчала Вайнона и тут же сама прыснула. – Вот картина была! Сейчас-то смешно, конечно. А тогда… ух, я и бесилась…
– А потом что было? – Я опять затаила дыхание в ожидании ответа.
– Ну, едва я выскочила из школы, тут же купила билет до Миннеаполиса и свалила от этого психа подальше. А Стив… – Она помолчала, прикусив губу. – У него тогда любовь была. Скай Адамс, дочка бакалейщика, сучка беложопая. Уж извини.
– И что? – нетерпеливо перебила я.
Ещё этих реверансов не хватало!
– Что... Погуляли они со Стивом года два, а потом она просто взяла и смылась во Фриско. Потихоньку слиняла. И то, не с индейцем же всю жизнь якшаться.
– А… Стив?
– Поджёг бакалею Адамса и завербовался во Вьетнам, – кратко ответствовала Вайнона. – Доказать никто не смог тогда, что это он. Год во Вьетнаме пробыл. А потом на минное поле попал, ему правую ногу сильно исполосовало… Ты заметила, что он хромает?
– Н-нет… – прошептала я.
– Он старается не показывать, – буркнула Вай, – но дед говорил, что ногу будто гризли рвал. А Стив даже болеутоляющих не принимает – не хочет подсесть, представляешь? И бухла никакого в рот не берёт – как мало кто из наших.
– Контролирует свою жизнь, – тихо заметила я.
– Слушай, подруга! – Вай, будто очнувшись, внимательно воззрилась на меня. – А ты к чему всё это выспрашиваешь, а?
– Я ведь в твоём доме живу, а Стив – твой родственник, – быстро пояснила я. – И… и ещё я раньше никогда о нём от тебя не слышала. Почему?
– Потому. Я с ним стараюсь не пересекаться, – проронила Вай, отворачиваясь. – А то он опять начнёт меня дрючить. Он это любит – укрощать. Ломать. А сам к себе никого близко не подпускает. Он как будто не в том веке родился – ему бы с генералом Кастером воевать… И вообще, Рут! – взметнулась она снова. – Ты о нём и думать забудь, поняла? У него баб на переспать – во! – Она красноречиво чиркнула себя ребром ладони по макушке. – В очередь выстраиваются после каждого родео – отсюда и до… Аляски! Так что не смей его жалеть!
«Во – это никого», – подумала я, но вслух сказала:
– Я и не жалею его, ты что!
Вай будто клещами сжала мне локоть и произнесла чуть ли не по слогам, пронзительно и подозрительно глядя в моё очень честное лицо:
– Ты жалеешь всех, Рут Конвей. Ты над дохлым воробьём ревёшь фонтаном. Стив не для тебя, ты это понимаешь?
Я понимала. Ещё как.


***
На следующее утро Люк Клауд примчался в редакцию раньше меня или вообще ночевал там, проявляя снимки, потому что, когда я вошла, он кинулся навстречу, размахивая пачкой свежеотпечатанных фотографий, пропахших закрепителем:
– Глядите, миз Конвей! Круто же, да?
Ну, что я могла ответить, если с первого же снимка на меня в упор глянул Стив Токей Сапа – верхом на взбешенном жеребце, правая рука вскинута и сжата в кулак, глаза азартно блестят, левую бровь перечёркивает шрам.
Это остроскулое смуглое лицо мерещилось мне всю ночь.
– А… почему у него такое имя? Токей Сапа? – выпалила я, сообразив, что Люк может рассказать мне о Стиве всё, о чём умолчала Вайнона, причём с превеликим удовольствием.
– У него же было видение! – возбуждённо затараторил Люк, и я невольно улыбнулась, потому что угадала правильно. – Когда ему стукнуло шестнадцать, он пошёл в горы, неделю там один провёл, ничего не ел и не пил, только просил Вакан Танку о видении. Потому что воин Лакота должен носить настоящее имя. Не имя белого человека. Имя Лакота! Когда мне будет шестнадцать, я тоже пойду в горы и получу имя. А потом, как Стив, буду плясать у столба Танец Солнца. Вы у него шрамы видели?
Я прикоснулась ладонями к ключицам.
– Ага! – восторженно подтвердил Люк. – У нас бывает ещё Пау-Вау, не для туристов, своё. Там, в Паха Сапа, в Чёрных Холмах, на священной земле. Вот тут, – он тоже провёл рукой по своей худой впалой груди, – вот тут надо пробить ножом дырки, как в шкуре бизона, и продеть ремни.
Я немо взирала на Люка. Его круглые чёрные глазищи горели яростным огнём.
– И парень висит на столбе с этими ремнями в груди весь день под палящим солнцем, – продолжал Люк, сверля меня испытующим взглядом, – а вечером начинает танцевать. Выдирает ремни из себя с мясом. Приносит Солнцу жертву крови.

– Зачем? – с трудом выдавила я, чувствуя, как щёки и губы колет, будто крохотными иголками. – Зачем Стив это сделал?
– Затем, чтобы весь мир знал, что он – лучший охотник, воин и ёбарь, – отчеканил Люк, вскинув голову. – И я тоже так сделаю!
– Люк Клауд! – простонала я, утыкаясь лицом в ладони.
– Чего, миз Конвей? – невинно осведомился он.
Я опустила руки и прямо посмотрела на него:
– Спасибо. Пила майа. Спасибо, что рассказал. Покажи фотографии Джеффри, пойдут в номер.
Я запретила себе представлять эту картину: человека – Стива! – на столбе, обнажённого и окровавленного, под палящим солнцем. Я занялась обычной газетной рутиной. И лишь после полудня спохватилась, что не отвезла на сверку интервью с Расселом Иглом, возглавлявшим тогда местное отделение Движения.
Я глубоко уважала Игла. По сути, он каждый день рисковал жизнью, делая то, что он делал для своего народа, и слишком много находилось подонков, желавших эту жизнь у него отнять.
Сегодня была как раз моя очередь пользоваться нашим с Вай общим пикапом, и, доставая на ходу ключи от машины, я вылетела за дверь.
Я, наверно, отъехала всего на пару миль от бензозаправки «Шелл» на окраине Оглалы, когда прямо перед собой на обочине трассы увидела всадника и узнала его, прежде чем успела как следует разглядеть. И затормозила, прежде чем успела сообразить, что делаю. Так же, не раздумывая, открыла дверцу и спрыгнула с подножки машины, встав прямо перед Стивом Токей Сапа.
Он был верхом на огромном пятнистом жеребце, который то и дело всхрапывал, вскидывая большую голову и прядая ушами. Стив небрежно похлопал его по блестящей от пота шее и искоса посмотрел на меня. Его чёрные волосы трепал ветер. На этот раз на нём была обычная выгоревшая от солнца клетчатая рубаха навыпуск и линялые джинсы.
– Хау, – облизав губы, пробормотала я, изо всех сил стараясь не опускать глаз.
– Так зачем ты здесь, Птичка? – вместо приветствия резко спросил он.
– Везу интервью Иглу на сверку, – с готовностью доложила я, пряча невольную улыбку.
Стив сердито сдвинул чёрные брови:
– Не придуривайся, будто не понимаешь. Ты же не дура. И ты красивая. Что ты вообще делаешь в этой никому не нужной грёбаной дыре?
– Красивая?! – ахнула я и заморгала.
У меня перехватило дыхание. Потому что он говорил серьёзно. Он говорил серьёзно!
Стив нехотя усмехнулся и досадливо бросил:
– Виньян! Женщина! Ты только это услышала? Я спросил...
– Я… поняла, что ты спросил. – Поразительно, но мой голос стал очень ровным. – Может, эта земля никому и не нужна, но я её люблю. Её и людей, которые здесь живут. И я им нужна. Ты ведь тоже не уезжаешь. И… – Я помедлила, но всё равно сказала то, что чувствовала. – Потому что ты тоже любишь эту землю, и ты здесь тоже нужен.
Он опять поморщился – зло и досадливо:
– Чушь сопливая! Просто я родился здесь. И всё, что я умею делать – объезжать чёртовых жеребцов, пока не сверну себе шею.
Я протестующе замотала головой. Слова рвались с языка, глупые отчаянные слова, которые он опять назовёт сопливой чушью и которые могут его только насмешить или ещё сильнее разозлить. Или, того хуже, ранить.
Ранить?
Его?!
Этого необузданного парня, жестокого, как стальной клинок?
Но я знала это, точно знала. Впервые в жизни я всем своим существом чувствовала то, что ощущает другой человек – причём абсолютно чужой и чуждый мне!
Боль.
Усталость.
Пустоту.
– Ты и этого жеребца объездил? – вместо всех непроизнесённых слов спросила я, смело протянув руку к морде его коня. Тот сперва всхрапнул и дёрнул головой, а потом как-то удивлённо вытянул шею и раздул ноздри, обнюхивая мои пальцы и делая вид, что хочет их прикусить своими большими зубами. Было горячо, смешно и не страшно.
– Я его не объезжал, – после долгой паузы отозвался Стив, опять сдвинув брови и разглядывая меня так внимательно, что мне захотелось поёжиться. – У нас с ним… мирный договор. Пакт о ненападении. Как у Джимми Картера с Советами. Вот как бы ты назвала этого зверюгу?
Я опять перевела глаза на громадного жеребца. Тот как-то скептически фыркнул и насторожил уши, будто в ожидании моего ответа.
– Молния? – робко предположила я. – Или… Гром?
Стив вдруг хмыкнул и широко улыбнулся.
– Ну… почти угадала. Водородная Бомба.
– Что-о? – Я прямо рот разинула.
Он уже не улыбался, а открыто хохотал, откинувшись назад. Я впервые заметила, что на спине коня не было седла, а лишь попона и пропущенная под грудью и завязанная узлом на холке толстая верёвка.
– Сокращённо – Водородка, – отсмеявшись, пояснил Стив. – Так и стремится кого-нибудь ухайдокать. У этой скотины самый поганый норов, какой только можно представить. Прямо как у меня.
Ещё несколько мгновений мы глядели друг другу в глаза.
– Не льсти себе, – наконец вымолвила я, и он снова рассмеялся:
– Умеешь клеваться, Птичка? Это хорошо. Но знаешь что? Тебе лучше отсюда уехать, пока не поздно. – Он понизил голос, так что я с трудом разбирала слова. – Чтобы не попадаться мне на глаза. Нарвёшься... а тебе это совсем ни к чему. Ты ведь целочка?
И я даже не покраснела, услышав этот вопрос. Не упала в обморок. Не завопила от возмущения. А просто молча кивнула!
И поглядела на его крепкую руку, лежавшую на шее коня, представив, как эти пальцы так же властно ложатся мне на грудь, которая вдруг напряглась и заныла, зажив отдельной от моего разума жизнью.
Всё это было настолько странно, что казалось сном. Одним из тех смутных снов, тёмных и сладких, после которых я подскакивала на постели и не могла больше заснуть.
Не задумываясь, я выпалила:
– Почему ты зовёшь меня Птичкой?
Мне вдруг страшно захотелось это знать, но я почти не сомневалась, что он не ответит.
– Птичка и есть, – Стив пожал плечами, а потом нехотя добавил: – Фигня была такая… приснилось, что какая-то птица спорхнула мне на руку, и я… – Он запнулся и нахмурился. – Хреновина, в общем.
И я опять серьёзно кивнула.
Стив тряхнул головой, сжав коленями бока всхрапнувшего жеребца, и бросил через плечо:
– Уезжай. Хейапи!
«Я всё сказал».
Он и вправду сказал очень много.
Когда конь и всадник скрылись из вида, я опустилась на жёсткую колкую траву рядом с подножкой пикапа и поглядела сквозь мокрые ресницы прямо на солнце, сиявшее в бездонной голубой вышине. На солнце, которому Стив Токей Сапа принёс жертву крови.
– Не дождёшься, не уеду, – громко заявила я – себе, ему и солнцу.

***
Июль медленно переходил в август. Трава в прерии побурела от палящих солнечных лучей, а стремительные грозы часто роняли на землю молнии. Ручейки в оврагах давно пересохли, и волонтёры верхом объезжали прерии, опасаясь пожаров.
А я вывезла ребят из Школы за выживание в Янктонский музей культуры коренных американцев.
Когда, возвращаясь обратно, мы начали подыматься на перевал, уже смеркалось. Я очень аккуратно вела старый «лендровер», позаимствованный у Джеффа Торнбулла. Джефф долго колебался, прежде чем отдать мне ключи. Но что поделать – на нашем пикапе Вай ещё вчера рванула в Рапид-Сити, потому что ей было «край как надо». Я сильно подозревала, что она закрутила очередной роман, и в самое ближайшее время собиралась это досконально выяснить, благо у Вай секреты не держались никогда.
На заднем сиденье галдели и хихикали дети – Люк Клауд, брат и сестра Мэри и Марк Кларки и маленькая Флой Гудлак. О культуре коренных американцев эти дети знали гораздо больше меня и даже больше экскурсовода, что было неудивительно. Но, зачарованно бродя по залам музея, мы немного задержались. Получив, впрочем, возможность наблюдать закат в горах – переливы алого и золотого над тёмными таинственными громадами скал, как на только что виденных в музее картинах.
– Миз Конвей, – выпалил Люк ехидно, – а Флой тут укачало, и она сейчас на меня сблюёт!
Я вздохнула. Люк был в своём репертуаре – никакой романтики момента.
– Он врёт! – возмущенно возопила бедняжка Флой, и Люк демонически захохотал.
– Флой, если тебя укачивает… – начала я, оборачиваясь к ним, и тут – привет! – случилось то, о чём меня предупреждал Джефф, отдавая ключи. «Лендровер» заглох. «Он у меня с характером, знаешь», – со вздохом вспомнила я, вылезая из машины.
Дети тоже попрыгали наружу.
После бесплодных усилий по реанимации «лендровера» я окончательно убедилась в том, что он действительно с характером, и сдалась. Тем более, что технические заморочки всегда ставили меня в тупик.
Дорога впереди и позади нас была пустынна. Помочь нам было некому.
– Духи гор сейчас выйдут на ночную охоту… – со зловещим удовольствием предрёк Люк, а Мэри и Флой, прижавшись друг к другу, испуганно взвизгнули.
– Ты идиот, – процедил сквозь зубы Марк, накидывая на плечи сестрёнки свою куртку, и на этот раз я с ним была полностью согласна.
– Ох, посмотрите! – выдохнул вдруг Люк, указывая пальцем на склон утёса справа от нас.
– Перестань! – сердито начала я и тут же осеклась.
На склоне действительно появилась чёрная тень, которая приближалась к нам угрожающе быстро. Девчонки опять завизжали.
– Инила йанка йо! – гаркнул знакомый голос. – Уйми своих цыплят, учительница.
– Сти-ив! – восторженно подпрыгнул Люк. – А мы тут, а мы…
– И ты уймись, – отрезал Стив Токей Сапа, легко спрыгивая вниз, на дорогу.
Люк немедля унялся, приплясывая на месте от избытка чувств. А я молча стояла, крепко сцепив похолодевшие пальцы за спиной, пока Стив разбирался в моторе. Естественно, не прошло и пяти минут, как старик «лендровер» завёлся.
Покосившись на меня, Стив распахнул дверцу и уселся за руль:
– Мы едем или что?
Дети радостно полезли на заднее сиденье, а я, неловко потоптавшись, обошла машину и села рядом со Стивом, уныло думая о том, что я даже не поблагодарила его. Язык будто примёрз к зубам.
– Пила майа, – наконец выдавила я.
Он насмешливо глянул на меня краем глаза и промолчал. Я остро ощущала его присутствие возле себя – когда машина подпрыгивала на ухабе, я касалась плечом его твёрдого плеча, а моё колено было совсем рядом с его рукой, лежавшей на рычаге переключения передач.
Я прикрыла глаза, притворяясь, что задремала, и поэтому так и не поняла, откуда взялся огромный чёрный джип, догнавший нас на очередном повороте дороги.
Резкий толчок сзади. Жалобный лязг сминаемого железа. Детский визг.
Вся кровь застыла у меня в жилах. Я могла только смотреть на Стива широко раскрытыми глазами, упёршись одной рукой в дверцу, а другой – в лобовое стекло, оцепенело слушая, как он свирепо матерится, прибавляя и прибавляя скорость.
Придя в себя наконец, я отчаянно вскрикнула:
– Они что, с ума сошли?! Здесь же дети, дети!
– Тихо! – рявкнул Стив, пригибаясь к рулю. – Может, оторвемся...
Джип снова догнал нас. Стив резко повернул руль, и толчок получился слабым, но чужая машина опять приблизилась. Они будто играли с нами – так хищник играет с пойманной, беззащитной добычей.
Обливаясь ледяным потом, я изо всех сил цеплялась за что попало. Дети! Они молчали там, сзади... они, наверно, все поняли гораздо раньше меня…
«Лендровер» принадлежал Движению, это было известно всем в Оглале. Наши преследователи не знали только, что в машине не Джеффри, не Игл, а просто несколько перепуганных детей с учительницей и за рулём – парень, который взялся нам помочь. Но какая разница?
Мы всё равно должны были умереть здесь, на этой горной дороге.
Закрывая глаза, я воочию видела, как «лендровер» срывается вниз и летит, летит в пропасть, угрожающе разверзшуюся за редкими корявыми кустами и зарослями ежевики. Никто ничем не поможет. Никто ничего не докажет. Просто ещё одна катастрофа в горах.
На следующем повороте джип занесло, и мы наконец оторвались от преследователей. Стив ещё прибавил скорость, свернул и вдруг резко затормозил у нависшего над дорогой утёса.
– Люк! – крикнул он. – Уходите, живо! Подымайтесь туда! И ты, Птичка, выкатывайся!
Распахнулась дверца, и дети посыпались из машины горохом, спеша вскарабкаться на утёс. Стив бешено глянул на меня:
– Чего ждёшь?! А-а, т-твою мать…
Джип снова выскочил из-за поворота, и Стив рванул машину с места так, что из-под колёс с хрустом полетел гравий, а меня швырнула на лобовое стекло – я едва успела выставить перед собой руки. И погнал машину вперёд, уводя преследователей подальше от детей. Так куропатка уводит собак от выводка.
«Лендровер» сотрясался от толчков, Стив, цедя ругательства, выжимал из него всё, что мог.
Удар!
Переворачиваясь, мир наполнился скрежетом, болью, чернотой...

***
Нас спасла огромная старая сосна, растопырившая почти голые ветви на склоне холма. Врезавшись в неё, «лендровер» не полетел вниз, на дно пропасти, где змеилась речка, почти пересохшая в такую жару, а застрял у края обрыва.
Сияла луна – кроваво-красная охотничья луна, и было очень светло – почти как днём.
Из моей рассечённой скулы на блузку капала кровь, а на руках, которыми я всё ещё конвульсивно цеплялась за дверцу, уже проступали синяки.
Но мы были живы.
Пока живы.
Смотреть вниз я не могла – голова шла кругом. Я смотрела на Стива, ноги которого были намертво зажаты между рулём и сиденьем искалеченной машины, и молилась. Что ещё мне оставалось делать?
Его веки дрогнули, и тёмные глаза в упор взглянули на меня. Облизнув губы, он хрипло проронил:
– Чего ты там бормочешь, дурёха?
– Ты… ноги сильно повредил? – запинаясь, спросила я.
Стив задумчиво глянул вниз и чуть пошевелился. Потом нехотя пробормотал:
– На месте ноги. Только как в капкане грёбаном. Ничего, надо только дождаться, когда твои цыплята приведут сюда кого-нибудь. – Он снова остро глянул на меня, сдвинув брови. – А ты какого хуя не вылезла с ними, когда я велел?
– Вот ещё! – ответила я срывавшимся голосом.
– Если выберемся – выдеру, – мрачно пообещал он.
– В-вот ещё… – упрямо повторила я и закусила саднившую губу. В животе у меня похолодело.
Если выберемся…
Да пусть бы он хоть всю шкуру с меня спустил… лишь бы остался жив!
Стив скрипнул зубами и посмотрел на край обрыва, который был совсем рядом, а потом опять на меня:
– Чуешь?
Тут и я наконец почувствовала запах бензина. Где-то под нами был, видимо, поврежден бензопровод, и свежие пары горючего просачивались наружу. Я отстраненно вспомнила, что утром на заправке бак «лендровера» залили доверху.
– Убирайся отсюда! – хрипло приказал Стив. – Ну?! Быстро!
Повернув голову, я спокойно ответила:
– Нет.
Страх и боль ушли совсем, голова стала ясной-ясной.
– Спятила?! – Стив тяжело дышал.
– Да.
Он ещё несколько секунд смотрел на меня и наконец закрыл глаза, откинув голову на спинку сиденья:
– Уоштело! Отлично. Я отправлюсь в места вечной охоты с цыпочкой под мышкой. – Он коротко хохотнул. – С белой целочкой. Да ещё и чокнутой.
– Ты недоволен? – Я изумилась тому, что голос мой не дрожал.
Стив снова рассмеялся:
– Матаийан! Я счастлив, бля. Ты, Птичка, и вправду спятила.
Я согласно кивнула и просто сказала:
– С тобой не страшно. Тебе ведь уже приходилось умирать. И убивать.
Стив на минуту опустил голову, а потом посмотрел на меня и так же просто подтвердил:
– Во Вьетнаме. Но я этим не горжусь. Я не за свою землю воевал, а пришёл на чужую. Как васичу… американец. – Он вдруг вызывающе прищурился: – Что ж ты не говоришь, будто я и есть американец?
– Потому что ты – Лакота, – пожала я плечами.
Стив чуть наклонился ко мне, продолжая напряжённо вглядываться в моё лицо, и заговорил снова:
– А ещё я мстил. За Литтла, когда его убили. Он был моим другом, Малыш Джереми, и пошёл во Вьетнам вместе со мной, когда я… – Он осёкся. – Неважно. Потом он погиб, и я знал, что убиваю за него. А потом… – Он надолго смолк и наконец пробормотал. – Ни к чему тебе это всё, Птичка.
– Пожалуйста, говори, – взмолилась я, невольно схватив его за руку, которую он тут же отдернул, хмурясь:
– Зачем тебе?
– Пожалуйста, рассказывай, – прошептала я. – Стив, пожалуйста.
Он тяжело усмехнулся:
– Уоштело, я расскажу. Мы как-то высадились в одной деревне… разведка передала, что там вьетконговцы. Наш взвод обторчался ещё в самолёте, и парни ворвались в эту сраную деревушку, как стая волков. Палили по всему, что движется. А я не стрелял. Мне нужен был настоящий враг, а не бабьё с ребятишками. А потом я услышал… – Он на мгновение замолчал. – Услышал, как кто-то визжит в сарае. Пушка в руке – зашёл. А там была девчонка, лет десяти, наверно, их же хрен разберёшь, гуков этих, мелкие все такие… Голая, в кровище. И лейтенант наш, Бейкер, там – уже ширинку застёгивает. Поглядел на меня, – зрачки во всю радужку, – заржал и говорит: «Что, тоже хочешь? Зови ребят!». Тут ещё двое наших за мной в дверь – тоже упоротые, суки, лыбятся. Девчонка эта в угол заползла, скулит там, как собачонка…
Он опять умолк, отрешённо глядя перед собой.
Я не дышала.
– Тогда я парней просто вырубил, а лейтенант начал рыпаться… его пристрелил. И выволок наружу, – продолжал Стив спокойно. – А тут и вправду вьетконговцы ударили нам в жопу, и начался настоящий бой. Когда мы из деревни выходили, нарвались на минное поле, там меня и располосовало. Отправили в госпиталь. Я думал, что те двое мудаков, которых я вырубил, меня сдадут, но нет. Совсем обдолбанные были тогда, видать, ничего не запомнили. Вот так эта война для меня и закончилась. – Он поднял голову. – Ну? Что скажешь, Птичка?
И я, не раздумывая, ответила:
– Скажу, что ты был прав.
Стив хрипло засмеялся, не сводя с меня глаз:
– Бешеная, точно. – И, оборвав смех, добавил едва слышно. – Зачем я тебе это рассказал? Я никому не рассказывал.
Он вдруг стремительно вскинул руку, сгребая в горсть волосы у меня на затылке и с силой притягивая меня к себе:
– Хватит болтать! Это наш пикник, малышка.
И его потрескавшиеся тёплые губы требовательно раскрыли мои – дрожащие и неумелые.
Я зажмурилась.
Так вот оно как… вот оно, значит… вот…
Бессвязные обрывки мыслей проносились в моей опустевшей, закружившейся голове, пока его язык настойчиво ласкал мой рот, а ладонь, зарывшаяся в волосы, сжималась всё сильнее. Машина покачивалась, угрожающе потрескивая, резко воняло бензином, кровавая луна светила ярче солнца. Это было чистым безумием, чистым… блаженством.
Вторая рука Стива нашла мою грудь под расстегнувшейся блузкой, нетерпеливо отдёргивая кружево белья, и он уверенно покатал меж пальцев мои напрягшиеся соски.
Господи Боже!
Мы могли уже лететь вниз на камни, а возможно, и летели – я бы этого не заметила. Я больше не была Рут Конвей, став просто огнём под его ладонью. Я бессознательно заёрзала и выгнула спину, чтобы прильнуть к нему ещё тесней, и услышала его сдавленный стон.
Меня словно холодной водой окатило. Господи, да что мы делаем?!
– Больно? – выдохнула я, чуть отстраняясь от его жадных губ и рук.
– Сладко, – севшим голосом отозвался он.
Внизу шумела река…. Или это шумело в моей бедной голове?
Стив вдруг широко улыбнулся. Глаза его шало блеснули:
– Никогда не целовалась раньше, Птичка? Вот уж не думал, что встречу такую.
И тут наверху промелькнул свет автомобильных фар, захлопали дверцы и послышались голоса. Я различила взволнованную скороговорку Люка, а потом кто-то незнакомый громко прокричал:
– Сейчас мы вас вытащим, держитесь!
– Чтоб вам… – негромко, но с чувством пробурчал Стив себе под нос, и тут я не выдержала и засмеялась.

***

Дальше всё было, как в телесериалах. Двое парней из племенной полиции спустились вниз и легко выдернули меня из машины, распахнув боковую дверцу. Через несколько минут я уже стояла на обочине, трясясь в ознобе, и Люк Клауд неловко накинул мне на плечи толстое грубое одеяло, в котором я, наверное, стала похожа на старуху-индеанку с дагерротипов прошлого века. Изувеченный «лендровер» очень аккуратно подцепили сзади тросом и бережно водрузили на дорогу.
Потом, как я сообразила, разгорелся спор о том, каким образом лучше извлечь Стива из разбитой машины, не вызвав взрыва от случайно проскочившей искры. Я скорчилась на краешке сиденья полицейского «форда» и лишь отрицательно мотала головой в ответ на все заботливые предложения немедленно отправиться в больницу.
Сзади завизжали тормоза, и рефлекторно подпрыгнув, я увидела, как из пикапа пулей вылетает Вай и мчится к нам, спотыкаясь и размазывая слёзы по круглым щекам.
– Ой, прости, Рут, прости, – зачастила она, бухаясь рядом со мной и хватая меня за плечи. – Ты в порядке?! Зачем я только взяла этот пикап?! На хрена мне сдался Рапид и этот мудак из банка?!
В наступившей на миг тишине отчётливо прозвучал ленивый голос Стива:
– Это какой ещё мудак из банка, а, винчинчала?
– Ой! – задохнулась Вай, ухватившись ладонями за щёки. – Сти-ив! Ты тоже здесь? Ты… ты…
– Он нас всех спас, – с трудом проговорила я, и меня опять затрясло.
– Так, – распорядился Стив из «лендровера» не терпящим возражений голосом. – Забирай свою Птичку, винчинчала, и валите отсюда обе. Да побыстрее.
– Но… но… а ты как же? – забормотала Вай, поспешно хватая меня за руку и подталкивая к пикапу.
– Здесь и без ваших соплей скользко. Проваливайте. Я разберусь.
Голос его был стальным, и распоряжался он так властно, словно вовсе не сидел, как в капкане, в машине, готовой вот-вот взлететь на воздух.
Вай дважды торопливо кивнула и втолкнула меня в пикап, несмотря на все мои протесты.
Впрочем, мы отъехали недалеко, поднявшись на один виток дороги, и внимательно наблюдали сверху, как в свете прожекторов возле «лендровера» суетятся люди, как жалобно и страшно скрежещет металл… а я отрешённо думала, что если машина внизу сейчас взорвётся, просто шагну в пропасть с обрыва, и всё.
Будто подслушав мои мысли, Вай мёртвой хваткой стиснула мне плечо. Так мы и застыли возле пикапа, почти не дыша, пока Стива наконец не вытащили наружу и не уложили на носилки. Завыла сирена машины парамедиков, замигали огни.
Вай перевела дыхание и повернулась ко мне:
– Давай тоже в больницу, а, Рут?
Я молча покачала головой.
Вайнона осторожно погладила мои пальцы, комкавшие казённое одеяло, и вот тогда я всё-таки разревелась.
Утром меня допросили в полиции, но что я могла сказать? Я ничего и никого не запомнила. Но я знала, что запомнил Стив. И это наполняло меня какой-то свирепой радостью.
По пути из полицейского участка я, не раздумывая, повернула в сторону муниципальной больницы и, выяснив у стойки регистратора, в каком отделении находится Стив, поднялась на лифте на третий этаж.
Я не знала, как он меня встретит. Да как бы ни встретил.
Я должна была его видеть, вот и всё.
В отделении травм и ожогов никто не обратил на меня никакого внимания, пока я не окликнула пробегавшую мимо пожилую медсестру. Та, недовольно нахмурившись, поманила меня за собой и с какой-то странной нерешительностью заглянула в дверь третьей от угла палаты.
– Сестра, – прозвучал оттуда вкрадчивый голос Стива, – вы что, опять с иголкой или ещё какой хреновиной? Я ж предупреждал.
– Я с посетительницей! – оскорблено сверкнула очками медсестра. – И прекратите наконец меня запугивать! Я пожалуюсь доктору!
Фыркнув, она зашагала прочь, а я робко протиснулась в палату. Стив лежал на кровати, закинув руки за голову, и мрачно взирал на дверь.
– А ты почему без цветочков и медвежонка Тедди? – после паузы ехидно поинтересовался он, и мне вдруг показалось, что в его глазах промелькнули не только удивление, но и что-то, похожее на радость.
– А что бы ты сделал, если б сестра была с иголкой? – не менее ехидно осведомилась я вместо ответа. От сердца у меня враз отлегло – Стив был раздражён, как зверь в клетке, значит, с ним всё было в порядке! Ликующий смех так и рвался у меня из груди.
Он недовольно фыркнул и медленно сел. Вместо больничного халата на нём красовались всё те же джинсы и тёмная футболка, что и вчера ночью – не самые чистые, между прочим.
– А почему тебя не переодели во что-нибудь более… гигиеничное? – спросила я прерывающимся от сдавленного смеха голосом, и Стив хмуро на меня покосился:
– Попробовали бы только… А ты с чего развеселилась, а, Птичка? Я тебе за твои выкрутасы вчера всыпать обещал, а ты ещё и веселишься тут.
– Когда? Не помню, – быстро сказала я.
И мы замолчали, глядя друг на друга.
Упрямое лицо его было осунувшимся и усталым.
Я успела подумать – что он сделает, если я сейчас шагну вперёд, чтобы запустить пальцы в спутанную гриву его волос, чтобы провести губами от шрама на виске до плотно сжатого рта? Обнимет? Оттолкнёт?
– Иди сюда, – охрипшим голосом сказал Стив, и я шагнула вперёд, больше не раздумывая – прямо к нему в руки. И наконец блаженно зарылась пальцами в его волосы, приникая губами к губам, телом – к телу. Его ладонь жадно нашла мою грудь под блузкой, и я тихо вскрикнула.
И тут Стив отстранился. Рывком поставил меня на ноги и глухо проронил, глядя в пол:
– Хийа.
Нет?
– Почему? – еле шевеля горевшими и вздрагивавшими губами, ошеломлённо спросила я, судорожно сжимая пальцами ворот блузки.
– Потому, – отрезал он, всё ещё не подымая головы. – Летан кигла йо!
Уходить?
– Ни к чему тебе это, – закончил он, наконец угрюмо посмотрев на меня из-под чёрных прядей, упавших на лоб. – И мне ни к чему. Я…
Тут за моей спиной распахнулась дверь, и в палату ввалились двое полицейских, которые беседовали со мной утром. Оба они удивлённо на меня воззрились. Я невнятно пробормотала что-то и попятилась за дверь, услышав сзади негромкое, но явственное ругательство Стива.
Ещё несколько минут я стояла в коридоре, сжав кулаки и глядя в пол. До меня доносились обрывки разговора в палате.
– Да вы и не будете искать этих мудаков, что я, не знаю, что ли?
– Для нас главное – чтобы в законном порядке…
– Для вас главное, чтобы я их не нашёл раньше вас, верно, офицер?
Я ещё крепче сжала кулаки и кинулась прочь по коридору, зная, что завтра же непременно вернусь.
Но той же ночью Стив исчез из больницы, как доложил нам утром вездесущий Люк.
– В холмы отправился, – со вздохом пояснила Вай и нахмурилась. – Там он всегда лечится. Он одно озеро знает, с целебными родниками. Исантамде, Озеро Ножа… Рут! – Она прищурилась. – Ты мне так и не рассказала толком, а я не спрашивала… между вами что-то было? Там, в машине? Ты так с этого клятого обрыва смотрела…
– Чушь какая! – буркнула я на редкость правдивым и противным голосом. – Вечно у тебя всякие глупости на уме! Я просто расстроилась, потому что он из-за нас… из-за меня мог погибнуть, вот и всё! Машина на дереве висела, а мы что там, по-твоему, целоваться должны были, что ли?!
Грудь и губы у меня сладко заныли, щёки загорелись огнём, и я отвернулась.
– А почему ты не вылезла оттуда? Осталась с ним? – не отставала Вай. – Ты ж могла!
– Я же высоты боюсь, ты что, забыла? – невнятно пробормотала я и спаслась бегством.
Я совершенно точно знала, что мне делать дальше, но не знала – как.


Окончание — в комментариях/

Пишет  Итицкая сила!:

читать дальше

URL записи

Я недавно вот здесь показывала вам, какие дивные подушки с Гюго и Робеспьером сделала моя подруга.
Теперь у неё готовы ещё несколько подушек. Вот они!


ЕЩЁ!










Автор подушек мониторит комменты, принимает пожелания, рисует на заказ!
Спасибо за внимание!

УПД. Перед вами ЦИФРОВОЙ ЭСКИЗ, готовый продукт может незначительно отличаться,причем в лучшую сторону (в плане четкости линий, светотени, проработки деталей и пр.). Эскиз же призван продемонстрировать композицию и характер персонажа. Также отдельные детали могут быть изменены по вашему желанию, в этом случае перед началом работы автор согласует с вами окончательный эскиз
На основе которого могут быть расписаны не только подушки, но и кружки, декоративные тарелки, яйца Фаберже футболки и всё, что пожелаете!