Название: Кошкин светофор
Автор: sillvercat для команды fandom Russian original 2016
Бета: Daremif aka Angua
Размер: драббл, 595 слов
Пейринг/Персонажи: кошка, котята, люди
Категория: джен
Жанр: драма, повседневность
Рейтинг: G
Краткое содержание: «Ей просто надо было спасти своих детей, вот и всё».
Примечание: время действия — наши дни
В основу текста положен случай из реальной жизни
Предупреждение: антропоморфизм
От автора: своими глазами не видела. но мне на работе рассказали, как кошка перетаскивала трёх котят через Платановую аллею, она же улица Маркса. На самом деле там ДВЕ параллельные дороги с платанами посередине, так что задача кошки была ещё более тяжёлой. Светофор там реально появился.
Ссылка на ФБ-2016: тут.

Ей просто надо было спасти своих детей, вот и всё.

В том логове, где она родила их, — в укромном уголке подвала, среди переплетений тёплых труб — стало опасно оставаться. Там начали ходить какие-то люди, стучать по трубам разными железками и сверкать брызжущими во все стороны ослепительными снопами искр.

Её дети были слишком малы, чтобы укрываться вместе с нею во дворе: в кустах или под старой беседкой. Они едва открыли глаза, неуверенно ковыляли и сразу стали бы лёгкой добычей для бродячих собак. Да и для тех, что хозяева выгуливали во дворе, — тоже.

Она облазила все окрестности, пока дети мирно спали на куче ветоши в подвале, где родились. Их было трое: две полосатые, как она сама, дочки и сын, рыжий, как его отец, большеголовый, лобастый, с крепкими лапами. Вырастет таким же разбойником… если вырастет. Она не могла допустить, чтобы он погиб.

Не так далеко от их подвала открылось кафе — благодатное место, куда люди приходили, чтобы есть и пить, оставляя много объедков. Она уже побывала там и выяснила, что две женщины, которые разносили еду и убирали со столов, а также та, что еду готовила, — добрые. Они выносили к порогу много вкусных объедков. У них были тёплые руки и ласковые голоса. Они не должны были обидеть её и детей.

Однако это чудесное место с добрыми женщинами и вкусной едой находилось за широкой полосой дороги, по которой взад и вперёд сновали машины, дудя гудками и гремя музыкой из окон. Она знала, что машины неживые, что внутри них сидят люди, но захотят ли они остановиться, когда она побежит им наперерез, крепко-крепко держа в зубах одного из своих детей?

Пока она напряжённо размышляла обо всём этом, наступило новое утро. В подвал опять пришли, громко топая и переговариваясь, те, кто хотел разрушить их дом. Они не заметили ни её, ни её детей, потому что тех она уже торопливо подтащила ближе к подвальному окошку.

Первым она схватила за загривок рыжего сына, схватила неудачно, и он пронзительно вскрикнул. Ей пришлось снова положить его, чтобы взять ещё раз, поудобнее. Сердце у неё колотилось сильно-сильно, а уши сами прижались к голове, и шерсть вздыбилась от ужаса, когда она стремительной тенью промчалась через залитый утренним солнцем двор и метнулась к громыхающей машинами дороге.

— Гляньте, кошка крысу тащит, — ахнул старик с тросточкой, покупавший журнал со сканвордами в киоске «Роспечать».

Киоскёрша высунулась в дверь и тоже ахнула:

— Да это не крыса, это котёнок!

Кошка тяжело бежала через дорогу, дрожа от напряжения и страха. Она уже не могла останавливаться или озираться по сторонам, она должна была исполнить свой долг, полагаясь только на милость людей, сидевших внутри машин. Машины останавливались, скрежеща тормозами, одна за другой, пропуская отчаянно бегущую кошку с котёнком, болтавшимся в её пасти.

Она примчалась к кафе, завернув в знакомый проулок, и положила рыжего сына к ногам изумлённой официантки, выглянувшей из кафе. И снова кинулась обратно через дорогу. Теперь ей нужно было спасать дочек.

— Надеюсь, у неё их там не десяток, — завороженно пробормотал старик, увидев, как кошка выносит со двора второго котёнка. Опережая её, он шагнул к дороге и властно помахал машинам своей тростью, как милиционер, регулирующий движение.

Кошка вновь благополучно пересекла дорогу, оставила отчаянно пищащую дочку на пороге кафе и, не давая себе опомниться, стремглав метнулась обратно.

В последний раз она бежала медленнее и даже выронила у обочины пискнувшую дочку. Но тут же подобрала её и поспешила дальше. У противоположной обочины стояли люди и махали ей руками. Кто-то фотографировал её, кто-то аплодировал. Двое старшеклассников с рюкзаками радостно свистели.

Кошка устало добрела до кафе, из которого вышли не только официантки и повариха, но и сам хозяин. Вышли её встречать.

А через месяц на том месте, где кошка переходила дорогу, встал светофор.

Nautilus Pompilius — Колёса любви

Название: Маугли
Автор: sillvercat для команды fandom Russian original 2016
Бета: Daremif aka Angua
Размер: драббл, 818 слов
Пейринг/Персонажи: Мишка, Рина, хозяин Рины
Категория: джен
Жанр: повседневность, драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: «Человечий щенок пах прегадко, а выглядел того хуже. Он боялся, потел и плакал, вернее, скулил, совсем как собственные щенята Рины, последнего из которых недавно продал Хозяин»
Примечание: время действия — начало 90-х годов
Предупреждение: сленг, ненормативная лексика; антропоморфизм
Ссылка на ФБ-2016: тут.

Устав реветь, Мишка просто вжался в шершавую стену гаража. Он даже не смел рыдать в голос, только сорванно скулил. И сопли не смел утирать, боясь лишний раз шевельнуться.

Он не знал, что за порода была у этой собачищи, которую мудак-хозяин запер вместе с ним в своём гараже, уйдя бухать дальше. Из дома, за которым стоял гараж, доносился хмельной ржач и взвизгивание шалав. Хрипло надрывались колонки с веранды.

– А я ушаночку поглубже натяну и в своё прошлое с тоскою загляну…

Пьяный хозяин не стал слушать Мишку, который отчаянно орал, что не хотел, не хотел ничего тырить. Он только заглянул в приоткрытую дверь этого грёбаного гаража, в котором стоял «мерин», чёрный и блестящий, как мамкины лакированные туфли. Мамку Мишка помнил плохо, а её туфли — хорошо.

— Интернатский, сучонок? — лениво процедил хозяин, огромный, плечистый, так неожиданно возникший рядом с Мишкой, словно специально его караулил.

Тут Мишка отпираться не стал. Чего отпираться? Весь район легко отличал интернатскую шпану от нормальных школьников, сытых и чистеньких. А уж Мишку — юркого заморыша, наголо обритого ввиду обнаружения вшей, в грязной майке навыпуск и в чёрных китайских трениках, выглядевшего лет на десять вместо своих тринадцати, — даже слепой не принял бы за домашнего пацана.

Мишка, конечно же, хотел пошарить в этом богатом гараже, оставленном без присмотра, вот и пошарил. Хозяин взял его железными пальцами за цыплячью шею и легко, как щепку, зашвырнул внутрь гаража. Мишка только успел вякнуть: «Дяденька, не надо!», а когда кое-как поднялся с карачек, на пороге, повинуясь окрику хозяина, выросла эта собачища. Громадная, словно накачанная, ростом Мишке по грудь, бурая, с чёрными подпалинами, с обрубленными ушами и хвостом. Она пронзительным взглядом уставилась на Мишку, и тот затрясся так, что зубы зацокали.

— Дрыгаться будешь, она тебя порвёт, — равнодушно бросил хозяин, едва глянув на прижавшегося к стенке Мишку. — Стереги, Рина.

Вышел и запер дверь. Мишка остался в темноте один на один с этой страшенной тварью! У него даже не было огнива, как в той сказке, что читала вслух воспиталка Елена Петровна. Она была добрая, но уволилась, — наверно потому, что платили воспиталкам очень мало, а воровать Елена Петровна не хотела. Мишка сам слышал, как она сказала директрисе, когда уходила, — не могу, мол, воровать у сирот. Директриса так распсиховалась, что вся красными пятнами пошла. Мишка же спокойно мог воровать — не у сирот, а у всяких жлобов. Но сейчас он с отчаянием понимал, что попал.

Мишка неподвижно стоял у стены. Он не знал, сколько прошло времени, может быть, несколько часов. Он снова принялся тихо и безнадёжно скулить, незаметно утираясь ладонью. У него подкашивались ноги от усталости, но, едва он пробовал пошевелиться, как псина начинала утробно рычать. В горле у неё будто клокотал мотор, а шерсть на мощном загривке вставала дыбом. Мишка видел в темноте, как сова или кошка, хотя на эту страхолюдину глаза бы его не глядели.

Коленки у него окончательно подогнулись, он начал понемногу сползать по стене. Шершавая облицовка царапала ему лопатки сквозь драную майку. Однако он не обращал на это внимания, судорожно, по сантиметру, приближаясь к бетонному полу.

— Рина, — прошептал он хрипло, глядя в блестящие глаза собачищи. — Рина, Рина… Не ешь меня…

Осталось только добавить, как Колобку: «Я тебе песенку спою», и Мишка затравленно всхлипнул.

* * *

Человечий щенок пах прегадко, а выглядел того хуже. Он боялся, потел и плакал, вернее, скулил, совсем как собственные щенята Рины, последнего из которых недавно продал Хозяин.

Рина тосковала по своим щенятам. Это был её третий помёт.

Она ещё раз посмотрела на скулящего человечьего щенка. Он был худой, маленький и неопасный. Рина не понимала, зачем Хозяин велел ей его стеречь. Щенок медленно сползал вниз, на пол, — решил, что она этого не заметит или же ему стало всё равно.

Ещё он назвал её по имени. Это ничего не значило, но всё-таки.

Наконец щенок весь оказался на полу. Поджал к груди тощие задние лапы и обхватил их передними. Пускай. Рина не могла позволить ему убежать, но стоял он или сидел на полу, было неважным. Хотя Хозяин приказал ей не позволять щенку шевелиться. Но Рине стало жалко щенка. Он всё ещё трясся и стучал зубами. Наверное, замёрз. Он был почти голый и совсем безволосый. Даже на голове у него не было шерсти.

Рина подошла к нему, цокая когтями, и он сперва попытался отползти, а потом замер. Даже дышать перестал. Вернее, сопеть.

Рина боднула лбом этого дурачка и легла рядом, привалившись к нему своим горячим мохнатым боком. Дурачок мало-помалу перестал дрожать и свернулся калачиком, притянув задние лапы к худому животу.

Уснул.

Рина ещё немного полежала, чутко прислушиваясь к пьяному шуму во дворе, и наконец задремала сама, опустив морду на тощую спину щенка.

* * *

Наутро едва проспавшийся хозяин, войдя в гараж, пнул ногой в бок сперва Мишку, а потом Рину. Он был похмельным и злым, но не погнался за Мишкой, когда тот, извернувшись, пулей проскочил мимо него и вылетел в распахнутую дверь. Только проорал ему вслед:

— Маугли хренов! Попадись мне только!

И погрозил кулаком.

Рина посмотрела, как быстро убегает прочь человечий щенок, который всю ночь доверчиво сопел у неё под боком, и опустила голову.

Геннадий Жаров — Ушаночка

Название: Кот, Сонечка и маньяк
Автор: sillvercat для команды fandom Russian original 2016
Бета: Санди Зырянова
Размер: драббл, 997 слов
Пейринг/Персонажи: Сонечка, её мама и бабушка, кот, маньяк, следователь
Категория: джен
Жанр: мистика, хоррор
Рейтинг: R
Краткое содержание: Сонечка спасает кота, а кот — её
Примечание: время действия — наши дни; написано по заявкам анонов, желавших ужастиков
Предупреждение: попытка изнасилования; лёгкий стёб; одноногие собачки; шпала-мораль
Ссылка на ФБ-2016: тут.

Рыжий кот обретался на пустыре под разбитой гипсовой скульптурой пионера, и забрать его домой Сонечка никак не могла. Кот был ужасен: очень худ, даже костляв, на спине вдоль торчащего гребнем хребта и на тощих ляжках шерсть у него облезла до розовой шкурки, и там зияли проплешины. Глаза у кота гноились и были покрыты какой-то чёрной грязью, как и огромные уши. Но это была не грязь. Сонечка погуглила и выяснила, что это демодекоз.

Про демодекоз она прочла ещё в детстве, у Хэрриота. Она мечтала стать ветеринаром, но мама, конечно, ей не разрешила. Мама и бабушка. Услышав, что Сонечка намерена поступить на ветеринарный факультет сельхозакадемии, они тут же принялись кричать, что это работа не для интеллигентной девушки, и капать друг другу валокордин. В итоге Сонечка поступила на филфак гуманитарного университета, закончила его с красным дипломом, да так и осталась там — ассистентом на кафедре. Зарплата была небольшой, зато работа — чистой, подходящей для интеллигентной девушки и смертельно скучной. Мама и бабушка остались довольны.

В свои тридцать два Сонечка всё ещё была девушкой и Сонечкой.

Мама родила её «для себя», как сама говорила. В своё время бабушка тоже родила маму «для себя». Мужчин в их «двушке» никогда не водилось, разве что в облике слесаря дяди Коли. Бабушка неустанно напоминала маме, что пожертвовала ради неё всем, а мама то же самое твердила Сонечке.

Сонечка не возражала, не кричала, что, дескать, не просила её рожать. Она понимала, что мама права, и что теперь в благодарность за подаренную жизнь она должна посвятить эту жизнь маме и бабушке.

Маме исполнилось шестьдесят два года. Бабушке — восемьдесят восемь, и она жила с Сонечкой в одной комнате, пропахшей валокордином.

Так что забрать кота с пустыря домой и вылечить было делом неосуществимым.

Но Сонечка пыталась лечить его прямо на пустыре. Она кормила его каждый день: утром, когда шла на автобусную остановку, чтобы ехать на работу, и вечером, когда возвращалась. В Интернет она прочла, что демодекоз возникает при слабом иммунитете и плохом питании. А при хорошем питании состояние животного может улучшиться и стабилизироваться. Ещё она колола коту отодектин и гамавит. Кот шипел и рычал, но Сонечке хватало минуты, чтобы прижать его к земле и сделать укол. Потом он вырывался и снова забивался под пионера.

Шприцы с лекарствами Сонечка купила в ветеринарной клинике, сначала описав ветеринарам симптомы котовьей болезни. Привезти его туда было невозможно — он непременно удрал бы по дороге.

Наконец кот и в самом деле начал стабилизироваться! Он оброс новой шерстью и, хоть и косился на Сонечку хмуро и с укоризной, исправно вылезал из-под пионера, едва Сонечка туда подходила и кыкыскала.

Когда-то мама и бабушка встречали Сонечку по вечерам возле остановки, но перестали. У них болели ноги, по телевизору шёл сериал «След», а на Сонечку никто никогда не покушался. Поэтому она могла спокойно окормлять кота.

Маньяк напал на Сонечку как раз тогда, когда она пришла к коту. Наступил октябрь, темнело рано, фонари на пустыре не горели, и вокруг не было ни души.

Кроме кота.

Маньяк подошёл к Сонечке сзади и начал что-то мямлить. Что-то про «проводить». На вид ему было лет сорок. Через руку у него был перекинут плащ, в другой руке он держал старомодный портфель. Сонечка недоумённо подумала, откуда он его выкопал, когда маньяк аккуратно сложил на останки пионера и портфель, и плащ, и принялся Сонечку душить.

Вернее, заваливать её туда же, на пионера, одной рукой — на удивление сильной — держа за горло. А второй рукой полез к ней под юбку и начал срывать колготки. Сонечка беспомощно трепыхалась, как пойманная птица. «Курица», — машинально подумала она, судорожно давясь и кашляя. Курица, которую поймали, чтобы зарубить на суп. Когда однажды в детстве они всей семьёй ездили в деревню к прабабушке Софье, Сонечка видела, как это происходит. Тогда она в ужасе зажмурилась и убежала. Но сейчас она не могла никуда убежать. Маньяк кряхтел, воняя потом и гнилыми зубами. Его пальцы больно тискали Сонечкину грудь. А потом он вдруг заорал так, что совершенно оглушил Сонечку.

И лопнул.

Разлетелся на сотни мелких ошмётков, обрызгав всё вокруг кровавым дождём, горячим и липким.

Сонечка лишилась чувств.

* * *

Она провела несколько часов в больнице, где выяснилось, что у неё нет никаких серьёзных травм, кроме шока. Потом её отвезли в отделение полиции, где следователь, пожилой дородный дядечка, допрашивал её, сам, кажется, пребывая в шоке от увиденного на пустыре. Сонечка ничем не могла ему помочь. Ничего подобного в сериале «След» не показывали.

Мама и бабушка сидели в коридоре и очень переживали — так, что весь коридор пропах валокордином.

Через два дня Сонечка вышла на работу, а ещё через неделю мама и бабушка наконец перестали встречать её возле автобусной остановки, чтобы привести домой. У них болели ноги, а по телевизору всё ещё шёл «След».

И вот, выйдя из автобуса, Сонечка торопливо направилась прямиком к разбитому гипсовому пионеру. Кровавую лужу возле него уже смыло дождём. Сонечка наклонилась и посветила телефоном в щель под руинами пионера.

Кот был там — сидел и сверкал на Сонечку зелёными глазами.

— Как вы это сделали? — прошептала Сонечка. — И кто вы такой? Пришелец? Инопланетянин, потерявший свой корабль? Демон? Оборотень?

Все эти дни она напряжённо, до головной боли, размышляла обо всём случившемся, и пришла к определённым логическим выводам.

Маньяка убил кот. Она не знала, как он это сделал, но это был он.

— Послушайте, — сказала она сдавленным дрожащим полушёпотом, — я точно знаю, что это сделали вы.

Кот молчал и только подёргивал кончиком хвоста. Глаза его горели ярче, чем фонарик в её телефоне.

— Я помогла вам, а вы мне, — хрипло проговорила Сонечка и встала на колени прямо на мокрую холодную землю. — Пожалуйста, помогите мне ещё раз. Заберите меня отсюда хоть ненадолго! Я не могу так больше! — она всхлипнула. — Так тоскливо и так… одинаково! Прошу вас! Пожалуйста!

Кот молчал и только светил глазами. Сонечка ещё немного постояла, поднялась и побрела домой.

Наутро, когда она нерешительно подошла к пионеру, кота там уже не было. И вообще нигде не было.

Кот исчез.

* * *

На другой день Сонечка уволилась с кафедры филфака и устроилась регистраторшей в ветеринарную клинику, где ей когда-то прописали лекарства для кота. А на следующий год она решила подать документы на заочное отделение ветеринарного факультета сельхозакадемии.

Жизнь начиналась заново.

Песня про кота

@темы: кошачье, фики, джен, ФБ-16, Русреал

УПД: изменила концовку чуть-чуть согласно пожеланиям))

Название: Профессор и Акула
Автор: sillvercat для команды fandom Russian original 2016
Бета: Daremif aka Angua
Размер: миди, 5350 слов
Пейринг/Персонажи: Акула/Инга Анатольевна
Категория: гет
Жанр: повседневность, драма, романтика, юмор, стёб
Рейтинг: R
Краткое содержание: современная сказка для тургеневских девушек бальзаковского возраста, мечтающих о прекрасном принце, пусть даже он является к ним в образе раненого «братка»
Примечание: время действия — начало 90-х годов
Все персонажи, вовлеченные в сцены сексуального характера, достигли возраста согласия и совершеннолетия
Предупреждение: обсценная лексика, упоминание насилия и пыток
От автора: я этих героев неимоверно люблю. Мне много хорошего написали в комментах, в том числе о том, что этот рассказ лучше «Тонкой штучки»)) и ещё о том, как кто видит дальнейшую жизнь Инги и Никиты. Я это тоже вижу: женщину, стоящую на крыльце с ребёнком на руках
Ссылка на ФБ-2016: тут.

* * *

Акуле повезло. Он сам понимал, как ему повезло: он ухитрился скрыться от бойцов Лазаря, вывалившись из подвала, где его держали, когда на лазаревскую хазу насыпались менты. От ментов Акула тоже ускользнул. Ему следовало бы сменить кликуху на «Колобок».
Ещё он понимал, что радоваться рано: Лазарь вот-вот мог откупиться или отмазаться от ментов (не зря же говорили, что у него везде всё схвачено, и свора адвокатов всегда наготове) и тут же послать братков в погоню за бывшим пленником. Поэтому Акуле следовало шевелить копытами пошустрее.
Но это удавалось ему с трудом. Условия трёхдневного пребывания в лазаревском подвале были отнюдь не санаторными. Акулу мурыжили качественно, отбив почки, сломав, как минимум, два ребра, и не поленились потыкать в рожу горящей сигаретой. Поскольку Акула уворачивался, ожоги пришлись в левую скулу и подбородок. Само собой, его не кормили и держали в наручниках. Когда налетели менты, лазаревский недоделок Федька Гном, сосредоточенно сопя, как раз отстёгивал Акулу от подвальной трубы, чтобы вести наверх, к хозяину. В очередной раз. Заслышав поднявшийся во дворе кипеж, Гном зазевался. А уж оглушить его, вырвав из рук ключи от «браслетов», было для Акулы делом плёвым, как бы он ни ослабел.
Тёткин образок сработал, не иначе, отрешённо думал Акула, кое-как пробираясь в темноте вдоль чужих заборов и зажимая рукой нестерпимо ноющий бок. Когда семь лет назад, в восемьдесят восьмом, ещё при Совке, он собирался из своего Камышлова в армию, тётка Лида, как в мыльном сериале, повесила ему на шею образок на серебряной цепочке — Николу-Чудотворца. Вот он и натворил чудес. Мог бы, конечно, подоспеть пораньше, пока бойцы Лазаря не отбили Акуле почки, но и за то, что получилось, следовало сказать «спасибо». Может, просто отвлёкся святой, чего уж там, имел полное право: таких подшефных, как Акула, у него наверняка был вагон и маленькая тележка.
Лазаревские уроды, как ни странно, образок с Николой-Угодником не тронули. Верующие оказались, паскуды, как хозяин. Ведь сам Лазарь, как о нём болтали, даже обедню в церкви выстаивал по воскресеньям.
Сейчас Акуле требовалось срочно куда-то сховаться хоть на пару суток — в таком месте, где бы его точно не нашли ни менты, ни лазаревские гоблины, а потом как-то добраться до своих. Это было почти невыполнимо.
Акула еле волочил ноги по тёмному проулку, где из-за заборов на него вяло брехали собаки. Он не представлял, как это всё проделать. Проще было лечь в придорожную канаву, свернуться калачиком, прижав коленки к груди, и сдохнуть спокойно, без суеты и колготни. Хорошо, что стояло лето. Хотя зимой, наверное, сдыхать в канаве было бы куда удобнее — просто замёрз и всё.
На этой жизнеутверждающей мысли Акула, должно быть, всё-таки отключился, привалившись к чужому забору под единственным на весь проулок фонарём. Поэтому незнакомый женский голос прозвучал у него в ушах так неожиданно, что он даже затряс головой, словно вынырнув со дна реки на поверхность.
— Что с вами? — повторяла и повторяла женщина. — Вам плохо? Может, «скорую» вызвать?
Её глаза за стёклами очков в роговой оправе тревожно уставились на Акулу — светлые, прямо-таки льдистые, как у Снежной королевы, если бы та носила очки. Женщина была старше Акулы, наверное, лет на десять. Или на пятнадцать. Он на баб после тридцати никогда толком не смотрел. Чего на них смотреть, когда вокруг полно сосок-малолеток.
— Н-не надо «скорую», — промычал Акула.
— Но вас же кто-то избил, — запнувшись, растерянно пробормотала женщина, видимо, хорошенько разглядев его покоцанную физиономию.
— Избили, да, — прохрипел Акула в ответ. — И могут убить, — добавил он просто, чувствуя, что вот-вот вырубится.
— В милицию надо позвонить! — строго произнесла женщина, и Акула мотнул гудящей головой, решив объяснить ей всё как есть. Ему уже нечего было терять.
— Я сам такой же, как они, — с усилием проговорил он, облизнув ссохшиеся губы. — Как те, кто бил, то есть. Так что мне нельзя в ментовку. Посадят сразу. Не звоните… пожалуйста, — вспомнил он детское «волшебное слово». — Я уже того… ухожу отсюда.
А женщина вдруг подошла к нему вплотную и закинула его бессильно повисшую руку себе на плечо.
— Вы чего? — ахнул Акула.
— Не могу же я вас так бросить, — решительно сказала та и потянула его за собой. — Я тут живу. В этом доме, — она указала куда-то за забор, возле которого топтался Акула.
— Вы с ума сошли? — изумлённо спросил он, пытаясь отстраниться. Он вообще-то хотел употребить более крепкое слово, но постеснялся. Эта женщина казалась ему учительницей. Или даже профессоршей. При ней стыдно было материться.
— Я не хочу, чтобы вы скончались под моим забором, — отрезала она и деловито поправила очки. — Идёмте же!
«Точно, профессорша», — зачарованно подумал Акула и покорно поплёлся за нею в калитку, стараясь сильно на странную профессоршу не наваливаться. Это у него почти получилось — он окончательно отрубился уже у неё на крыльце и сквозь нарастающий звон и гул в ушах почувствовал только, как она с трудом перетаскивает его через порог. Дальше Акуле стало совсем хорошо, темно и спокойно. Как в глубоком космосе.

* * *
В пиндосовских боевиках главные герои всегда, прочухвшись, говорили: «Привет», как идиоты. Подняв тяжёлые веки и сфокусировав неверный взгляд на женщине, стоявшей спиной к нему и чем-то звякавшей на столе, Акула прохрипел:
— Здрасте.
— Доброе утро, — чётко проговорила та, поворачиваясь к нему.
Тогда Акула осознал, что уже действительно утро — солнце проклёвывалось сквозь прозрачные занавески на окне, а под окном бойко квохтали куры и чирикали воробьи. Ещё он осознал, что лежит на допотопной кровати с высокой никелированной спинкой и шишечками на ней. У тётки Лиды в Камышлове была точно такая же кровать. Акула вспомнил, как в детстве любил откручивать эти гладкие шишечки, пихать их в рот и однажды чуть не подавился, дурак.
Ещё он был сейчас раздет до трусов — он даже проверил этот факт, проведя рукой под одеялом — его левое плечо и рёбра стягивала тугая повязка, а ожоги и порезы — теперь он провёл рукой по щекам — залеплял лейкопластырь.
— Вас, кажется, пытали, — ровным голосом констатировала женщина, сдвинув брови. — Почему? Что вы им сделали?
Её золотистые волосы были аккуратно собраны в пучок на затылке. Серый мешковатый свитер с воротником до подбородка и монашеская тёмная юбка «в пол» совершенно скрывали её фигуру.
«Нихрена я им не сделал», — сказал бы Акула кому угодно, только не ей, не этой профессорше, глядевшей на него строгими светлыми глазами из-под стёкол очков.
— Я не… — скороговоркой пробормотал Акула, — не хочу к ним присоединяться. У меня немного ребят, но они дорогого стоят… каждый… и поэтому Лазарь не может просто меня ухайдо… убить. Ну, попытал немного. Но я под него не пойду, потому что он, — Акула старательно проглотил завертевшееся на языке определение, — сволочь он, короче. К нему зачем-то менты заявились… вот тогда я чуток придушил того гадёныша, который меня караулил, и ушёл. Никто не заметил, — он с трудом перевёл дыхание, выпалив всё это.
— Раздел сфер влияния, — серьёзно кивнула женщина. — А вы — небольшое, но гордое суверенное государство, сопротивляющееся аннексии. Понятно. Вам лучше?
— Ещё как! — благодарно выдохнул Акула.
Её точно прислал Никола-Чудотворец. Больше некому было.
— Хотите есть? — спокойно осведомилась она.
— Ещё как! — повторил Акула со всем пылом, и тогда она улыбнулась. Не сказать, что широко или лучезарно, но в глазах её вспыхнули весёлые искорки, и Акула понял, что зачарованно лыбится в ответ.
— Я сейчас, — сообщила она и направилась к двери. Тут Акула наконец заметил, что она сильно хромает, прямо-таки ковыляет, припадая на левую ногу. Вчера он этого не рассмотрел. Как только она ухитрилась его дотащить от порога до этой кровати?! Раздеть, перевязать… Такого бугая!
Хлопнула дверь, женщина вернулась. Она несла перед собой на подносе дымящуюся тарелку с тушёной картошкой и большую кружку с чаем. Акула накинулся на всё это, едва дождавшись, когда она поставит поднос на табуретку и подоткнёт ему подушку, чтобы было удобнее есть. Он едва не стонал от удовольствия, пока ел, и только спустя несколько минут обнаружил, что женщина опять отошла к окну — наверное, чтобы не смущать его.
— Зачем вы меня к себе всё-таки… притащили? — внезапно выпалил Акула, даже перестав жевать. Этот вопрос не давал ему покоя.
— Не бросать же вас было у ворот. Вы сознание потеряли. Или вы имеете в виду — почему я не сдала вас в милицию? — невозмутимо уточнила женщина. — Считайте, что я подобрала вас, как подобрала бы больного котёнка.
Акула поперхнулся чаем и надрывно закашлялся. Он? Здоровенный загорелый кабаняка, коротко стриженный, с распухшей от побоев рожей? Больной котёнок?!
— Лазарь — это Иннокентий Витальевич Лазарев, я полагаю, — негромко уточнила она, и Акула снова едва не поперхнулся. Но кивнул. — Он спонсирует наш университет.
— Он много чего спонсирует, — проворчал Акула, наконец переведя дух. — Как вы догадались?
— Ну, вы же не могли в таком состоянии брести издалека, — легко объяснила женщина, скрестив на груди руки. — Его дом — на соседней улице. Про Иннокентия Витальевича разные слухи ходят. Когда вы сказали: «Лазарь», паззл сложился.
Акула откинулся на подушку. Есть ему сразу расхотелось. Он опять увидел перед собою водянистые глаза Лазаря, услышал елейный голос. «Поразмысли-ка ещё, сопляк». И за этими словами — удар ботинком под дых. Хорошо начищенным, модным итальянским ботинком.
Спонсирует университет.
— Его ребята уже меня ищут, — выпалил он. — Они тоже могут сложить два и два… и тогда придут сюда. Вломятся, если вы не откроете.
— Не прямо же сейчас, — подумав, отозвалась женщина. — И потом, он меня знает, Иннокентий Витальевич. Вряд ли заподозрит. Я ему преподавала.
— Как это… преподавали? — опешил Акула. Он просто ушам своим не поверил.
— Он решил расширить свой интеллектуальный багаж, — весело пояснила она, — и брал у меня частные уроки. Я историк и подрабатываю репетиторством. Собственно, вчера вечером я возвращалась от одного из своих учеников. А у Иннокентия Витальевича за плечами всего лишь военное училище.
У Акулы за плечами вообще нихрена не было, кроме трёх лет на флоте и года в технаре. Да и тот он бросил.
Он почувствовал себя дикарём. Питекантропом, каким вообще-то и был. С моряцкими матерными татуировками на бицепсах. Она их наверняка увидела во всей красе, когда перевязывала его. Что она должна была о нём подумать?!
Он даже замычал, готовый с головой забиться под стёганое одеяло, которым она заботливо его укутала.
— Вам плохо? Больно? — встревоженно спросила она, быстро составляя на стол пустую посуду с табуретки и присаживаясь у кровати. Её прохладные пальцы сжали его запястье. — Я вам уже давала антибиотики, когда вы были без сознания. Вы хотели пить и пили. Сейчас я ещё принесу.
— Погодите, — хрипло попросил Акула. — Вы же профессор, да? Всё-таки, какого… о Господи… зачем вы со мной возюкаетесь тут?!
— Я не профессор, — спокойно возразила женщина, — я доцент и замдекана… и вообще всё это неважно. Я уже, как вы выразились, возюкаюсь. И довозюкаюсь до положительного конечного результата. То есть до того момента, когда вы поднимаетесь на ноги и отправитесь восвояси.
Теперь Акула сам схватил её за руку. Рука была тонкой и нежной по сравнению с его лапищей.
— Какого… рожна?! — яростно просипел он, буравя взглядом её серьёзное лицо. — Я, может, бандюк и убийца!
— Бандюк — это уж наверняка, — задумчиво кивнула она, — но не убийца. Вообще вы неплохой человек.
Акула наконец совершенно потерял дар речи и мог только хлопать глазами, как идиот.
— Вы могли бы убить того, как вы выразились, гадёныша, который вас караулил. Но не сделали этого, — рассудительно продолжала она, словно не замечая его изумления. — Я довольно хорошо изучила Иннокентия Витальевича за время своих с ним занятий, чтобы полностью согласиться с характеристикой, которую вы ему дали. Он пытал вас… думаю, самолично. Кроме того, считается, что здешние правоохранительные органы целиком у него в кармане. Так что… — она развела руками, — я не могла снова вас к нему вернуть, такого беспомощного, иначе меня бы замучила совесть. И знаете, что ещё? — она улыбнулась, наморщив нос. — вы так забавно проглатываете обсценную лексику, что просто любо-дорого слушать.
Акула интуитивно догадался, что она имеет в виду. Вот, значит, как это называется. Обсценная лексика.
— Может быть, пора уже познакомиться? — живо спросила она, наклонив голову к плечу. — Меня зовут Инга Анатольевна. Как мне вас называть?
— Акула, — брякнул он и спохватился. — Это по фамилии — Окулов. Первая буква «О», но всем до… до фени. Прозвали, ещё когда я на флоте служил. На Тихоокеанском. А так меня Никитой зовут.
Женщина опять серьёзно кивнула.
— Я сейчас принесу таблетки… а вы отдыхайте, Никита. Вам, может, телевизор включить? У меня есть маленький, на кухне.
Акула решительно помотал головой на подушке.
— Дайте мне лучше какую-нибудь книгу. На свой вкус. Я… оклемаюсь чуток и буду читать.

* * *
Вкус у Инги Анатольевны оказался профессорский. Глаза её лукаво блестели, когда она протягивала Акуле толстенную книгу с золочёным обрезом: Соловьёв Серей Михайлович «История России с древнейших времён», том первый. Акула отчётливо скрипнул зубами, открыв книгу, но мужественно преодолел предисловие и принялся читать дальше. Втянулся он на Рюрике.
Книженция весила как пудовая гиря, словеса в ней — тоже, но Акула всегда был охоч до учёного лексикона и сам не заметил, как на исходе второго дня такого воодушевляющего времяпрепровождения строй его собственных мыслей начал до боли походить на строй мыслей господина Соловьёва. Типа: «Как скоро племена начали владеть сами собою, то не стало у них правды, то есть беспристрастного решения споров, не было у них устава, который бы все согласились исполнять, не было власти, которая бы принудила ослушников к исполнению принятого устава…»
— Беспредел у них там, короче, творился, — с удовольствием поддел он Ингу Анатольевну, которая время от времени заглядывала в комнату, интересуясь физическим и душевным состоянием своего пациента. — Прямо как у нас сейчас.
— Существует расхожее мнение, что история развивается по спирали, — пожала та худыми плечами. — То есть повторяется раз за разом на более высоком уровне. Это всего-навсего «людская молвь», но некое зерно истины в ней присутствует. Погодите, вы ещё до Смутного времени не дошли.
— Я и не успею дойти, — с искренним сожалением вздохнул Акула, опустив монументальный том себе на живот. — Я уже почти оклемался. Мне опасно здесь оставаться… опасно для вас. Вызвоню своих ребят и того… ретируюсь.
Это тоже было «соловьёвское» словечко.
Он расстроился, подумав об этом. Чёрт, он и правда не успеет дочитать все эти книги. Господин Соловьёв понаписал ого-го сколько — двадцать девять томов. До Нового года можно было читать. И он бы с удовольствием!
Акуле вообще всё нравилось в этом доме. Тихо тут было, спокойно, цветы в горшках расставлены по всем подоконникам, куры кудахтали под окном, а сонный толстый кот Федот валялся на полу в полосах солнечного света. Акула давно так не жил, с самого детства, закончившегося уходом из тёткиного дома в армию.
Тётка Лида вскоре после этого умерла, и Акула больше в Камышлов не возвращался.
Инга Анатольевна посмотрела на него и сухо проронила:
— Конечно. У вас же дела, я понимаю. Вы… читайте, сколько успеете.
— Какие там дела, — буркнул Акула, ещё больше расстроившись. Что ж такое, эта женщина и её Соловьёв заставляли его ломать голову над тем, правильно ли он живёт вообще. Они-то жили совсем по-другому! — Моя персона для вас опасна, говорю же… и потом, я не могу сидеть у вас на шее. Я вам уже задолжал. Я всё верну, как только…
— Не валяйте дурака, Никита! — вспыхнула вдруг Инга Анатольевна и резко встала с табурета, на который присела. На её бледных щеках проступили алые пятна, и даже лоб покраснел. — Вы мне ничего не должны, вы у меня в гостях, и я не желаю больше ничего об этом слышать.
— Хорошо, не услышите, — пошёл на попятный Акула, донельзя удивлённый этой внезапной вспышкой. — Только не обижайтесь.
— Я не обижаюсь, с чего бы! — отрезала Инга Анатольевна и заторопилась к двери, хромая сильнее обычного.
Но она расстроилась, конечно же, Акула это чувствовал. И тратилась она на него изрядно, при её-то мизерной зарплате и приработках. Чёрт, она купила для него бинты, лекарства и даже смену белья! Поэтому, как бы она ни ерепенилась, он твёрдо решил возместить ей ущерб. Сунуть в почтовый ящик конверт с баблом, например. Или сберкнижку завести на её имя.
У Инги Анатольевны, судя по всему, никогда не жил годный мужик, занимавшийся домом по-хозяйски. Ведь она была калекой, если на то пошло, как тут хозяйственных мужиков ловить и где, не в своём же университете! Да и не из тех она была, кто ловит кого ни попадя, Акула сразу это понял.
Он бы с огромным удовольствием взялся за обустройство этого крохотного домика, похожего на домик бабушки Красной Шапочки: тут и крыша наверняка текла, и скрипучие половицы просто вопили о необходимости их перебрать… словом, руки у Акулы чесались, но как он мог заниматься такими домработами, не спалившись перед соседями?! Никак.
Так что он тихо лежал, смаковал Соловьёва, постепенно дойдя до Ивана Калиты — хитрющий был князь! — и наслаждался каждой минутой такого безмятежного бытия.
Но Калита Калитой, а пора было и честь знать.
Закончились выходные, Инга Анатольевна ушла на работу. Акула допрыгал до её телефона, чтобы послать сообщение на пейджер своему другану и правой руке Борюсику. Сообщение было кратким: «Перезвони мне» и номер телефона, аккуратно записанный на бумажке, приклеенной к аппарату.
— Твою мать! — радостно заорал Борюсик, дозвонившись, и Акула поморщился, отводя трубку от уха. За шесть дней, проведённых в этом доме, он напрочь отвык от таких-то матерей. — Ты живой!
— Куда я денусь, — проворчал Акула. — Всё в ажуре?
— В полном, босс, а теперь — так ваще! — горячо заверил Борюсик. — Ох, и погуляем теперь! Ты где?
— В Караганде, — исчерпывающе отозвался Акула, и друган снова счастливо заржал. — Завтра утром, часиков в семь, подруливайте к винно-водочному на Савеловской. Я там внутри буду ждать, он круглосуточный.
Савеловская находилась через две улицы от профессорского дома. Палить Ингу Анатольевну перед кем бы то ни было Акула не собирался.
— На «мерине» не приезжайте, «пятёрку» у Димона возьми, — устало закончил он. — Всё ясно?
— Ясно, как день, босс! — жизнерадостно возопил Борбсик. — В семь, Савеловская, вино-водка, как штык, бля буду! Ох и погудим теперь!
— Гудок не порви, — буркнул Акула и с досадой хрястнул трубкой по рычагу. Чёрт, чёрт, чёрт…
Инга Анатольевна вернулась сравнительно рано, ещё темнеть не начало, и принесла большой пакет с продуктами, при виде которого Акулу даже передёрнуло — попробуй прокормить такого бугаину! Нет, всё правильно он сделал, пора было валить отсюда к таким же бугаям, позабыв про Ивана Калиту и всё такое прочее.
— Меня заберут завтра в семь утра от винно-водочного на Савеловской, — сумрачно объявил он, сидя на койке в простыне, как какой-то римский патриций или привидение, дикое и вовсе не симпатичное. — Я дозвонился до своего клана «Сопрано». До своего роду-племени. До своей бригадки, короче. Пора и честь знать. Каникулы кончились.
Он подумал, что в самом деле чувствовал себя здесь, как в детстве на каникулах, когда можно было валяться с книжкой, сколько захочется, и каждое утро ждать только хорошего.
Инга Анатольевна сразу как-то поникла. Улыбка пропала с её бледного лица.
— Да, конечно. Если вам нужно. Если вы считаете, что уже полностью поправились.
— Поправился на все сто. На всю грёбаную катушку, — проскрипел Акула и с вызовом покосился на неё, кутаясь в простыню. Да-да-да, ему пора было возвращаться к своим бугаям, к привычному лексикону и в привычную жизнь-жестянку, ну её в болото.
Акуле охота было летать!
Он стиснул челюсти так, что их заломило.
— Не стоит демонстрировать мне, Никита, что вы браток и авторитет, — бесстрастно сказала Инга Анатольевна. — Я это и так знаю.
А, чёрт!
— Извините, — пробормотал Акула, чувствуя, что уши у него загорелись, как красные лампочки на ёлке. Это у него-то! Нет, валить, валить отсюда, и побыстрее. Винно-водочный на Савеловской, семь утра, Борюсик, кабак, тёлки. И всё!
Заснуть в эту ночь — в последнюю ночь под крышей профессорского дома — Акуле никак не удавалось. Он крутился, вертелся, снова и снова зажигал и гасил настольную пампу, дочитал про Калиту и перешёл к Симеону Гордому, Ивану Второму и его сыну, малолетнему княжичу Димитрию, которому вскоре предстояло стать Дмитрием Донским и наголову разгромить татар на Куликовом поле.
Акула вдруг остро пожалел, что не родился в то время. Скакал бы себе на богатырском коне, махал палицей и горя не знал. Самое то для него.
А Инга Анатольевна была бы какой-нибудь монашкой. Светлой голубицей. Аки горлицей. Спасала бы его на Куликовом поле. Обмывала бы кровавые раны на жестоком его теле.
Под его дверью вспыхнула полоска света из кухни. Инга Анатольевна тоже не спала, тихонько брякала там чашками: видно, решила заварить себе чаю. Акула подумал, подумал, потом решительно встал с кровати, по привычке придерживая ладонью пострадавший бок и заматываясь в куцую простыню.
Профессорша вроде как не удивилась его патрицианскому явлению среди ночи. Поставила на стол ещё одну чашку, банку с вишнёвым вареньем и два блюдечка. И печенье «Крокет».
Акуле кусок в горло не лез, но он мужественно жевал, не отрывая взгляда от своей исходящей паром чашки. Вкусно пахло мятой, которую Инга Анатольевна добавляла в заварку.
— Хорошо, что вы вышли, Никита. Я уже собиралась к вам зайти, чтобы сказать кое-что, — внезапно объявила она, и Акула удивлённо вскинул глаза.
Профессорша была одета, как обычно, несмотря на ночь. То есть в шёлковую белую блузку и длинную чёрную юбку до пола. Акула уже понял, что такие монашеские одеяния она носила для того, чтобы скрыть уродливую ортопедическую обувь, которая, впрочем, мало помогала ей от хромоты.
Сам Акула, что он ни надень, хоть смокинг, чувствовал себя при ней лопух лопухом. Его испачканную и порванную в лазаревском подвале одежду Инга Анатольевна добросовестно отстирала и заштопала: и штаны, и рубашку, так что к завтрашнему возвращению в строй он был экипирован полностью. Пушки вот только не хватало, её тиснули лазаревские братки.
— Кое-что — это что? — с некоторым удивлением уточнил Акула, глядя на профессоршу во все глаза.
Скулы у неё сильно порозовели. Она аккуратно поставила чашку на стол и негромко, но чётко произнесла:
— Так получилось, Никита, что после смерти родителей я много лет живу одна. С моим физическим недостатком мне сложно найти себе… партнёра, да я и не искала, честно говоря. Как-то не к лицу, — она чуть усмехнулась уголком губ. — А теперь уже и не по летам. Согласно Евангелию, надо просить, чтобы было дано. Я никогда не просила… а теперь в сухом остатке мне тридцать девять лет, и я понятия не имею, что такое акт любви. Физической любви. Я прошу вас… мне кажется, что вы поймёте… в общем… — она глубоко вздохнула и поправила очки, — мне бы хотелось, чтобы вы познакомили меня с этой стороной жизни. Сегодня ночью. Сейчас. Если я вам, конечно, не слишком противна.
Её светлые глаза за стёклами очков казались огромными и беззащитными.
— Почему я? — как идиот, спросил Акула. У него даже в ушах зазвенело от услышанного. Он сидел на краю стула и пялился на Ингу Анатольевну. Просто глаз не мог оторвать.
— Потому что я уверена — вы меня поймёте, как я уже сказала. И ещё потому, что вы мне симпатичны, — ответила она просто.
— Я?! — ахнул Акула.
Он? Неуклюжий бугаина с ручищами, как у молотобойца, заросший щетиной, с перебитым носом? Симпатичен?!
Инга Анатольевна решительно кивнула:
— Да. Вы. Я понимаю — мало того, что я калека, так ещё и отвратительно стара для вас. Сколько вам лет?
— Двадцать пять, — обалдело пробормотал Акула. — И вы совсем не…
— Перестаньте, прошу вас, Никита, — всё так же ровно проговорила она. — К чему из вежливости отрицать очевидное?
Теперь её впалые щёки побледнели, и она сжала тонкими пальцами камею — или как там называлась эта штука с женским профилем — под воротничком белоснежной блузки.
Акуле вдруг пришло в голову, что лицо у неё — точно такое же, как на этой камее. Тонкое, нежное.
— Никакой я не вежливый, — брякнул он хрипло, — я грубый. Кабан Пятак. А вы красивая. Просто я вас боюсь, вот и всё.
Теперь настала её очередь ахнуть и захлопать ресницами.
— Меня?!
— Вас, вас, — мрачно подтвердил Акула, затолкав руки между колен и понурившись, как школьник. — Потому что я — тупой браток, быдло, а вы…
Он даже крякнул.
Инга Анатольевна нахмурилась и опустила голову, а потом порывисто встала.
— Предлагаю нам обоим не заниматься тут самоуничижением. Давайте уже решимся и сделаем… что-то более полезное.
Она сглотнула, храбро глядя сквозь очки на медленно воздвигшегося во весь рост Акулу. Он чувствовал себя рядом с нею просто какой-то башней. Танком «Клим Ворошилов». Броненосцем «Потёмкин».
— Пойдёмте, — прошептала она, облизнув губы, и неловко пошла впереди него в свою комнату, не оглядываясь и сильно хромая. Акула подумал — не оскорбит ли он её, если догонит и подхватит на руки? Наверное, оскорбит. Но ему очень этого хотелось.
Её спальня, в которую он никогда раньше не заходил, была довольно просторной. Но там все стены занимали книги. Книги — от пола до потолка, все четыре стены и даже простенок над дверным проёмом. Это было всё равно что жить в библиотеке! Ещё тут стоял широкий диван.
— Это бывшая комната моих родителей, — тихо сказала Инга Анатольевна, обернувшись. — А та, где вы… моя. Я постелю? И потушу свет?
Акула молча кивнул. Он совершенно не знал, куда девать руки, ноги… и вообще, в дурацкой простыне чувствовал себя не римским патрицием и даже не привидением с мотором, а просто болваном.
Инга Анатольевна, спеша и путаясь в углях, расстелила на диване свежее постельное бельё и бросила подушки. Потом так же торопливо потушила лампу. Теперь комнату освещала только луна, заглядывавшая сквозь занавески. Инга Анатольевна в этом свете казалась неясной тенью, едва заметной, затаившей дыхание, как заяц перед охотником.
Сам Акула чувствовал себя не охотником, а точно таким же зайцем, но он понимал, что должен быть ведущим.
— Инга… — проговорил он, впервые назвав её так. — Снимите… сними очки. И всё вообще сними. Пожалуйста.
Он увидел, как она пошевелилась в плотном полумраке, послушно сняв очки, которые тихо брякнули о тумбочку у дивана. Зашуршала ткань. Акула терпеливо ждал, сам затаив дыхание, пока её тонкое тело смутно не забелело в темноте, пока она не уронила руки, глядя на него потерянно и доверчиво — так, что у него запершило в горле.
Незаметно для себя он подошел к ней вплотную, и она запрокинула голову, уставившись ему в лицо. И прерывисто вздохнула.
— Ни презервативов же, ничего? — глухо спросил он, сцепив за спиной руки — свои большие волосатые ручищи. Секс-символ несчастный, мужчина по вызову!
Она заметно вздрогнула:
— О… я не подумала. Я никогда не покупала… такие вещи… но ведь я, наверное, уже не забеременею, мне тридцать девять… — бессвязно залепетала она, залепетала вовсе не похоже на свою обычно чёткую и ровную речь. — Какая я дура…
Она, кажется, готова была расплакаться.
Акула наконец расцепил пальцы, протянул руку и погладил её по горячей щеке.
— Я ничем таким не болею, честно, — прошептал он. — Я здоровый вообще. Как бык. Честное слово.
Простыня наконец сползла на пол.
У Инги были острые лопатки и ключицы, хрупкие позвонки, а волосы, когда Акула наконец распустил её всегдашний пучок, оказались густыми и прохладными на ощупь, рассыпавшись по её тонким плечам.
Её пальцы нерешительно легли ему на грудь, коснулись образка с Николой-Чудотворцем.
— Я могу вас вообще трогать? — спросила она дрожащим полушёпотом. — То есть… тебя. Мне всё время хотелось тебя трогать. Я, наверное, развратная, да? Развратная старая дева. Какой ужас.
Она изучающе водила ладонями по его плечам, по предплечьям до локтей, сперва робко, а потом всё смелее и смелее. Акула сотню раз бывал в куда более опытных женских руках. Шалавы и в несколько пар рук его оглаживали, но никогда он не трясся так — словно хренов осиновый лист весом под центнер.
— Я вам… тебе… нравлюсь хоть немножечко? — снова прошептала Инга, и Акула всей свой голой, покрывшейся мурашками кожей, вывернутыми наизнанку нервами ощутил её тоскливое отчаяние, её возбуждение, испуг… и то, как унизительно всё это было для неё. Чёрт, он ещё никогда так отчётливо не чувствовал другого человека! Словно он сам стал ею. Ингой.
Он сглотнул, пошевелил пересохшими губами и поймал её хрупкую руку. Поймал и потянул вниз, по своему вздрагивающему животу — туда, где палаткой вздыбились его трусы.
Он посмотрел на Ингу почти жалобно. И пробормотал — совершенно по тому же невесть откуда взявшемуся наитию:
— Примете у меня экзамен, профессор? Я опоздал, простите, но, может быть, ещё всё-таки не совсем поздно?
Инга вздрогнула, и Акула с радостью услышал её неуверенный короткий смешок.
— Я не профессор… и вы опоздали на много, много лет... но экзамен я у вас приму.
Её ладонь замерла как раз над резинкой его трусов, а потом, решившись наконец, занырнула под неё, и прохладные пальцы неумело, но крепко сомкнулись вокруг самого для Акулы дорогого. Ему показалось, что комната вокруг осветилась, такие яркие искры брызнули у него из глаз.
— Экзамен для меня — всегда праздник, профессор, — простонал он сквозь стиснутые зубы и покорно отдал самое дорогое ей на забаву, заранее поставив на нём крест. Но Ингины пальцы оказались поразительно чуткими.
— Культ Приапа, — задумчиво произнесла она, не разжимая их и озорно глядя на ошалевшего Акулу снизу вверх. — Приап — это бог плодородия в античной мифологии, он изображался…
— Со своим плодородием наперевес, — прорычал Акула, попятился и грохнулся на затрещавший диван, путаясь в чёртовых трусах и увлекая её за собой. — Простите, профессор, но я завалю экзамен, если вы не прекратите болтать!
— Я… не… не профессор, — пролепетала Инга сквозь смех, и тогда он заткнул её влажный, нежный, сладкий рот собственными губами.
Она была хрупкой, но где надо — кругленькой. Гладкой. А внутри — тесной и скользкой. Она дурманяще пахла сиренью и вскрикивала под его руками и губами так самозабвенно, что он едва удерживал на месте свою сорванную крышу. Он знал, что обязан полностью себя контролировать, чтобы не повредить ей. Ведь у неё болела нога, а он, питекантроп с приапом наперевес, никак не мог сообразить, как же поудобнее уложить её и самому улечься. И наконец усадил сверху себе на бёдра.
Инга упёрлась узкими ладонями в его покрытые испариной плечи, пряди густых волос упали ей на лицо. Она не закричала, только выдохнула со стоном, протяжно и сладко, и храбро подалась навстречу его напору.
Акула тоже зажмурился. Он был бы рад хоть вечность любоваться тем, как она раскачивается на нём, подымаясь и опускаясь, как рассыпаются по плечам и груди её пышные волосы, как она то растягивает губы в блаженной улыбке, то снова прикусывает их, глотая стоны. Но веки у него сами истомно закрывались.
— Ой, — удивлённо сказала вдруг Инга, не переставая двигаться на нём. — Как это… странно… Ой… Ой!
Глаза её расширились ещё больше и стали просто в пол-лица. Как блюдца.
Торжествующе рассмеявшись, Акула крепко обхватил её прохладные бёдра обеими ладонями и сам улетел вслед за нею.
Вокруг них сейчас могло происходить что угодно — извержение вулкана, вторжение инопланетян или, что было бы куда реальнее, бойцов Лазаря. Но у Акулы бы хватило сил только заслонить Ингу собой. Он лежал на боку, судорожно стискивая в объятиях её тонкое тело, и дышал ей в волосы. Дышал ею.
— Я справился, профессор? — хрипло спросил он наконец.
— Если бы у вас была зачётка, — прошептала она ему в грудь, обжигая дыханием, — я поставила бы вам «отлично».
И тихо рассмеялась.
Потом наступил рассвет, и Акула поднялся с измятой, разворошённой постели, ища свои трусы под её взглядом, пристальным и ясным. За окном радостно заорал петух.
Акула не знал, как теперь будет жить без этого домика с его книгами во все стены и восторженным криком дурака-петуха под окном.
Без этой женщины, которая смотрела на него счастливыми и тревожными глазами.
«Спокойно!» — свирепо приказал себе Акула и босиком пошлёпал в крохотную ванную за перегородкой, а потом в свою комнатушку, чтобы одеться. И когда он натянул починенные и отстиранные Ингой носки, штаны и рубаху и вышел в кухню, Инга уже была там — свежая, разрумянившаяся, и жарила гренки на допотопной чугунной сковороде.
Акула поглядел на неё, тяжело плюхнулся на табурет и отправил в рот гренку.
— Ты сейчас прикинешься бухариком? — деловито спросила Инга, поворачиваясь к нему от плиты. — Ну там, возле винно-водочного, когда будешь дожидаться своих?
Он кивнул, прожевал гренку и укорил с вымученной ухмылкой:
— Слова-то какие — буха-арик… не к лицу профессору… Нет. Не подходи, — он поспешно выставил перед собой ладонь и сам вскочил на ноги, отстраняясь, лишь бы не коснуться её. — Не трогай меня, а то я не уйду никуда. А мне надо… надо идти. Кто ты, а кто я? — он покривился, как от боли. — Акула!
Теперь она побледнела.
— Ты порешь ерунду, — отчётливо проговорила она, машинально вытирая руки об фартук. — Не надо мне демонстрировать, как глубока разделяющая нас социальная пропасть… а то я сейчас, как в мыльных сериалах, заявлю тебе, что, если у меня всё-таки появится ребёнок, я сохраню его любой ценой. Вот.
— С ума сошла, — одними губами произнёс Акула, и она лихо тряхнула головой:
— Может, и сошла. Ну и что? Ты куда-то торопился, так иди же.
Теперь её голос вновь стал очень ровным, а глаза — спокойными.
Давясь самой отчаянной матерщиной, Акула попятился и с грохотом вывалился на крыльцо. Чёртов петух с заполошным кудахтаньем сунулся ему под ноги, словно хотел остановить, и Акула едва не отвесил ему пинка.
Нет, ну надо же, удумала, ребёнка она оставит! Самой жрать нечего, а туда же! На кой ляд ей этот ребёнок, ну на кой?! Перепихнулись, и ладно! Так нет же! Всё-таки все бабы дуры, даже профессорши! Господи Боже!
Он сжал в ладони болтавшийся на шее образок с Николой-Чудотворцем. Надо было оставить образок Инге, чтобы та отдала его их будущему сыну — всё, как в мыльных сериалах показывают! А самому ему надо было захватить с собой на память «Историю России с древнейших времён» господина Соловьёва! Все двадцать девять томов!
Ураганом промчавшись по двору, у самой калитки Акула не выдержал и всё-таки обернулся.
Инга стояла на крыльце и смотрела ему вслед. И Акуле вдруг показалось, что у неё на руках уже подпрыгивает младенец — крепкий бутуз со светлым хохолком, похожий на его первые детские фотографии в тёткином альбоме. Подпрыгивает, что-то лопочет, пускает слюни и дёргает Ингу за лямку сарафана.
Какой сарафан?! На Инге был халат!
Акула моргнул и снова увидел Ингу в сарафане и весёлого бутуза.
Стиснув зубы, он толкнул калитку.

Любэ — Позови меня тихо по имени

@темы: гет, фики, ФБ-16, Русреал

@темы: я, твор4ество, друзья

Гюго
Робеспьер
Дюма

Жуков
Есенин
Максим Горький
Гамлет

Наполеон
Бальзак
Драйзер

Габен
Гексли
Штирлиц

ВИЗУАЛИЗАЦИЯ ТИМов

@темы: соционика, чтоб её, я

ТЫЦ!

@темы: я, твор4ество, фики

Когда ко мне приезжаю гости... они делают мне котиков и енотиков на челлендж)))

Эти вещи моя прекрасная подруга alamaro сделала для американской команды. Русскую она обиходила до этого)))



+4










+2

@темы: ФБ-16, друзья

Название: Солдат ребёнка не обидит
Автор: sillvercat для команды fandom Russian original 2016
Бета: Daremif aka Angua
Размер: миди, 6500 слов
Пейринг/Персонажи: Варвара, Сашка, Баграт, Ваган, Васька, подполковник Казанцев, капитан Калинин и другие солдаты и офицеры Советской Армии
Категория: джен, гет
Жанр: повседневность, юмор, броманс
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: в маленький гарнизонный Дом офицеров Советской Армии на окраине большого таёжного города устроилась на работу новая библиотекарша
Примечание: время действия — 1988-89 годы; написано для всех, кто помнит те заветные времена излёта СССР
Предупреждение: пионерский позитив и лёгкий стёб над вечным и великим

От автора: писано с натуры)))
Ссылка на ФБ-2016: тут.

* * *

Шёл тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год.

Михаил Горбачёв ещё был Генеральным секретарём ЦК КПСС, а не первым президентом СССР. Школьников по-прежнему скопом принимали в пионеры и в комсомол, но и то, и другое стало модным высмеивать в супер-популярном телевизионном КВН и ругать в не менее популярной программе «Взгляд». В толстых журналах печатался «Реквием» Ахматовой и «Интердевочка» Кунина. На киноэкранах бомбой взорвался фильм «Маленькая Вера», а в ларьках звукозаписи — альбомы «Группа крови» и «Князь тишины». До появления в киосках «Союзпечати» газеты «СПИД-инфо» и начала массового сексуального просвещения населения СССР оставался год. До вывода последних частей «ограниченного контингента» советских войск из Афганистана — чуть больше полугода, а до первой чеченской войны — почти шесть лет.

А в маленький гарнизонный Дом офицеров Советской Армии на окраине большого дальневосточного города устроилась на работу новая библиотекарша.

* * *

— Страшненькая она, — разочарованно протянул Ваган, моргая карими очами и рассеянно потирая затылок, словно пытаясь отыскать там артистическую копну чёрных кудрей, а не колючий ёжик едва отросших волос, к которому он не привык.

Ваган много к чему не мог привыкнуть, внезапно очутившись в приамурской тайге вместо родного Еревана.

— Некрасивых женщин не бывает, запомни, салабон, — авторитетно возразил Сашка.

Сашка был «дедушкой», аборигеном и Казановой местного разлива, грозой и отрадой всех окрестных представительниц слабого пола от семнадцати до семидесяти, очарованных его шальными зелёными глазами и улыбкой, лихой или томной в зависимости от ситуации.

— Бывает мало водки, — язвительно закончил Баграт, второй «дедушка» Дома офицеров. «У-у, татарское иго, зубробизон», — уважительно именовал его Сашка. Баграт и вправду был смуглым, могучим — на голову выше остальных пацанов — и любил давить в кулаке грецкие орехи, которые присылала Вагану мама.

— Водка тут вообще ни при чём, — укоризненно поморщился Сашка. — Каждая баба — шкатулка с сокровищами, нужно только уметь подобрать к ней ключ.

— И что, будешь подбирать? — вытаращил голубые наивные глаза рыжий Васька. Он прослужил тут уже год, из разряда «духов» с появлением Вагана перейдя в более почётную касту «щеглов». — Она же целка, сразу видно. И в очках.

Сашка отвесил ему необидный подзатыльник и вздохнул. Салаги совершенно распустились.

— В общем, эту поляну топчу я, а вы не лезьте, — сурово приказал он остальным «битлам», разгильдяям и охламонам, как их именовал начальник Дома офицеров, подполковник Казанцев.

«Битлы» сидели рядком на деревянной, ими же старательно выкрашенной сцене актового зала. У них только что закончилась репетиция. Через несколько дней им, то есть гарнизонному вокально-инструментальному ансамблю «Голубые погоны», предстояло выступление на концерте в честь Дня Воздушного Флота СССР.

Хотя им отчаянно хотелось петь: «Группа крови на рукаве» и «Казанова, Казанова, зови меня так» (они могли бы спеть это даже во сне), — но приходилось разучивать «Не зря в судьбе алеет знамя, не зря на нас надеется страна». Капитан Калинин, отвечавший за репертуар своего подневольного ВИА, не признавал «Кино» и «Нау» даже на репетициях. Так что в судьбе алело знамя, и точка.

Это было обидно, но против лома, как говорится, нет приёма. Поэтому «Голубые погоны» уныло готовились петь про знамя. Погоны у них в самом деле были голубыми, ибо их часть обслуживала аэродром при местном авиазаводе.

Ещё «битлы» являлись, соответственно, бесплатной рабсилой для всего Дома офицеров. Они подметали здесь двор, мыли полы, оформляли стенды с изображениями противогазов и ядерных грибов на горизонте. Малевали стенгазеты и плакаты для своей части. Высаживали цветочки на клумбах и чинили изгородь. Чистили деревянный курятник-сортир во дворе и шоферили на «газике», прилагавшемся к очагу культуры. Служили Родине, в общем.

Поскольку Сашка был местным уроженцем, ему повезло больше всех — хотя бы не пришлось акклиматизироваться. Остальные же «битлы» ехали сюда через всю страну: Васька — из-под Твери, Баграт — из Самарканда, а Ваган, представлявшийся учеником знаменитого фокусника Артура Акопяна — из армянской столицы. Свой первый фокус он, кстати, продемонстрировал всем сразу по прибытии, зимой, когда его отправили чистить пресловутый сортир. Он сперва долго стенал, что ему необходимо беречь руки, а потом примотал шланг к крану в умывальне и за двадцать минут превратил сортир и дорожку к нему в каток — морозы в те дни ломили под сорок. Скалывая лёд ломами, остальные «битлы» грозились Вагана побить, но простили ввиду его искреннего раскаяния.

«Битлы» даже ночевали здесь же, в каптёрке, а не в казарме, когда подполковник Казанцев закрывал на это глаза. В каптёрке было всего две лежанки, занимаемые Сашкой и Багратом по священному праву «дедов», а Ваган с Васькой безропотно спали на полу, бросив туда ветхий матрас. Всё лучше, чем в казарме, где их нещадно дрючили бы офицеры и «старики». Сашка с Багратом всё-таки были не такими уж заядлыми «дедами».

В Доме офицеров имелся и видеосалон, возможностями которого тоже вовсю пользовались «битлы». Конечно, подполковник Казанцев строго требовал, чтобы кассирша Наташа, по совместительству билетёрша, после сеансов запирала все кассеты под замок, но они же кругом продавались! Вполне можно было скинуться на «Глубокую глотку», «Эммануэль» или «Конана-варвара». И «битлы» скидывались. Они смотрели всё это добро по ночам в крохотном видеозале, старательно заметая за собой следы, поскольку за эдакое нарушение Устава подполковник Казанцев запросто сослал бы всех четверых в другую часть, километров за сто от Благословенного Дома офицеров, в глухую тайгу — кормить комаров и чистить гаубичные стволы.

Самый кайф у «битлов» начинался, когда после просмотра «Глубокой глотки» им удавалось протащить в каптёрку на тот же матрас какую-нибудь весёлую шалаву, чтобы поделить её по-братски, если она была не против. А шалавы обычно не противились, особенно когда Сашка напирал на них со всей сокрушительной мощью своего кобелиного обаяния, ухарски щуря зелёные глаза. Даже если бы Сашка не пел под гитару нежным лирическим тенором есенинские романсы, убийственная аура, распространяемая им, как радиоактивное заражение, действовала не только на окрестных шалав, но и на холёных офицерских жён.

Остальные «битлы» тоже были хоть куда: симпатичные, смешливые и ласковые, так что им ни разу не довелось платить шалавам — всё проистекало полюбовно. Тратиться им приходилось только на дефицитные резиновые изделия номер два, но у Сашки были связи и среди местных аптекарш, так что никто из парней ни разу ничего не подцепил.

Вот такая обстановка была в гарнизонном Доме офицеров Советской Армии (сокращённо – ДОСА), когда Варя Скворцова пришла туда заведовать библиотекой.

* * *

Прежняя завбиблиотекой Алла Владимировна уехала вслед за мужем-майором в другой гарнизон. Не то, что бы солдаты прямо рвались в библиотеку, но это было тихое цивильное место с мягкими стульями, полное умных книг и интересных журналов, самым захватывающим из которых был «Советский воин», на третьей странице обложки которого всегда красовалась «девушка месяца» в купальнике. Самые ушлые солдаты-читатели умудрялись ещё при Алле Владимировне отчекрыживать наиболее грудастых красавиц лезвием «Нева», чтобы утащить к себе в казарменную тумбочку и там намертво прилепить к обратной стороне дверцы.

Но храм мудрости и красоты был закрыт на замок и опечатан с самого начала года. Поэтому, когда Сашка увидел, что подполковник Казанцев выводит из своего кабинета молодую девчонку в очочках, с гладко зачёсанными в хвостик светлыми волосами, направляясь к библиотеке, то сразу навострил уши и осторожно двинулся следом. Даже стенд с поломанными рейками под мышку прихватил для пущей конспирации.

Девчонка, кстати, была одета безобразно. Сашка даже не мог разобрать, какая у неё фигура под старомодными тряпками — тёмной длинной юбкой и кофточкой, будто бы вытащенной с бабушкиных антресолей.

Подполковник отлепил от дверного косяка библиотеки пластилиновую красную блямбу печати, деловито побрякал связкой ключей и открыл замок.

— Вся документация в полном порядке, Алла Владимировна оставила её здесь же, в библиотеке, — разливался соловьём подполковник. — Инвентарные книги и всё прочее. Фонд не очень большой, но все необходимые журналы выписываются. «Советский воин», «Военная мысль», «Политическое образование», даже «Наш современник» и «Юность». Кстати, — он многозначительно воздел кверху палец, — необходимо периодически собирать военнослужащих в актовом зале для проведения культурно-воспитательных мероприятий. Бесед, например. О вреде неуставных отношений!

Девчушка поправила очки и серьёзно кивнула. Она казалась совсем маленькой рядом с монументальным Казанцевым.

— Я сейчас пришлю вам ребят-срочников, они вымоют здесь полы и окна, — бодро заверил тот.

— Что вы, я сама! — застенчиво пробормотала девчушка, и Казанцев нахмурился.

— Эти лодыри всё равно шатаются без дела, а у них тут, между прочим, служба, — он резво обернулся и, конечно, сразу углядел Сашку с реечным стендом под мышкой, пялившегося на них из-за угла коридора. — Вот, пожалуйста, экземпляр. Рядовой Богданов!

— Я! Здрав-жлаю-трищ-подполковник! — браво гаркнул Сашка, поставив чёртов стенд на пол. Спохватившись, он выдернул из-под ремня заткнутую туда пилотку, проворно нахлобучил её на голову и лихо козырнул.

— Деятель! — скорбно констатировал подполковник. — Если этих орлов делами не занимать, Варвара Андреевна, они распустятся вконец. Поэтому пусть отдраят вам библиотеку.

По Сашкиному мнению, подполковник с удовольствием ввёл бы для всего своего ансамбля порку шпицрутенами, как в царской армии, и был бы не так уж неправ. Но мнения своего он благоразумно не высказывал, стоял, вытянувшись по стойке «смирно» и преданно ел глазами начальство. А заодно и Варвару Андреевну, новенькую библиотекаршу лет двадцати, в очочках и со светлым хвостиком на затылке.

«Страшненькую», — как высказался потом на репетиции балбес Ваган. Но сперва они вчетвером старательно отдраили библиотеку и вылили грязную воду из вёдер в «очко» сортира. Сама Варвара Андреевна лишь мельком показалась в библиотеке, пока они там шуршали: тихонько поздоровалась, промямлила: «Не буду мешать» и растворилась в обшарпанных коридорах Дома офицеров. Там, суля по галдежу, к ней немедля кинулись Марья Васильевна, отвечавшая тут за разные рукодельные кружки, и кассирша Наташа — чтобы опекать и расспрашивать, а потом и сплетничать о новенькой.

Но когда «битлы», сняв гимнастёрки, сами принялись плескаться возле двух умывальников в закутке у каптёрки, Варвара Андреевна как раз завернула туда же из своей чистой библиотеки. С большой банкой из-под дефицитных болгарских огурчиков в руках. Небось перетаскала обратно в библиотеку цветы, вынесенные после отъезда Аллы Владимировны в фойе, и решила их полить, догадался Сашка.

— Что же не сказали, мы бы вам сами все эти горшки перекидали, — весело укорил он библиотекаршу, пытливо изучая её реакцию на присутствие рядом четверых полуголых парней.

Однако его ждало некоторое потрясение. Варвара посмотрела на них сквозь очки безо всякого смущения, приветливо и с одобрением, словно… словно на те же цветы! — пришло Сашке в голову. И ответила серьёзно:

— Ну что вы, зачем! Вы и так всё за меня сделали. Спасибо вам большое.

«Вот так, значит», — удивлённо подумал Сашка. А потом содрал с шеи у Вагана вафельное полотенце, вытер мокрые руки, протянул Варваре ладонь и важно представился:

— Александр.

— Ваган, — радостно высунулся вперёд Ваган. — То есть рядовой Оганесян.

— Сержант Сейфуллин, — пробурчал Баграт, хмуро глядя на библиотекаршу. — Баграт. А это Васька, — он хлопнул рыжего по плечу, так что тот чуть присел. — Салага рыжая, он же рядовой Иваненко.

— Очень, очень приятно, — горячо заверила Варвара, с готовностью протягивая тонкую руку каждому по очереди. — Я Варя, называйте меня, пожалуйста, именно так и на «ты», а то мне как-то неудобно.

— На брудершафт-то мы не пили, — нахально ввернул Сашка, включив свою самую невинную улыбочку.

— Что вы имеете в виду? — удивилась Варвара, озадаченно моргнув. — Я вообще не пью.

— Вы, наверное, только что школу закончили, да? — вылез с догадкой рыжий.

— Ну что вы! То есть ты, — Варвара тихонько засмеялась. — Я уже даже институт заочно закончила, библиотечный, мне двадцать три года. Я просто долго работала в школе, тоже в библиотеке. Сразу после десятого класса туда пришла. Я люблю с детьми… но мама узнала, что здесь освободилось место. У моей мамы идея-фикс, –продолжала она, переводя доверчивый взгляд с одного «битла» на другого, – выдать меня замуж. Тут ведь офицеры, не то, что в школе, — она вздохнула и развела руками. — Я живу с дедушкой и с мамой. Ну вот, она меня пилила и пилила, пока я сюда не перешла. Но замуж я не собираюсь.

— Как, вообще? — промурлыкал Сашка. Господи, да она всё про себя сама выложила, как в детсадовской песочнице! Он рассмотрел её вблизи. Фигурка её, скрытая под мешковатыми шмотками, была ничего себе, по крайней мере, грудь и задница вполне себе имелись. И ноги длинные, Сашка понадеялся, что не кривые. Но косметики — ноль, ни капли, ни на губах, ни на ресницах. Носик остренький и длинноватый, а серые глаза зрительно уменьшались толстыми стёклами очков в уродливой оправе. В общем, Варвара Андреевна была несимпатичной и совсем не умела скрывать недостатки своей внешности.

Не то чтобы Сашка стремился незамедлительно окучить новую библиотекаршу — он в своём Доме офицеров обычно не рыбачил, ибо хлопот потом не оберёшься — но охотничью стойку сделал автоматически.

— Нет, ну если влюблюсь, тогда, конечно, выйду, — объяснила Варвара всё так же доверчиво и серьёзно, прижимая к себе банку с водой. — В общем, вы приходите ко мне читать, ребята, не стесняйтесь, я уже разобрала все журналы за полгода.

Она улыбнулась и ушла, постукивая каблучками. «Битлы» озадаченно посмотрели ей вслед, потом друг на друга.

— Правда такая наивнячка или прикидывается? — требовательно спросил Сашку Баграт от общего имени.

— Я выясню, — уверенно пообещал Сашка.

* * *

Наступил День Воздушного Флота СССР, то есть праздник всего гарнизона вообще и Дома офицеров, в частности. «Битлы» летали по очагу культуры с раннего утра, надраивая полы, расставляя стулья в президиуме актового зала для почётных гостей и отлаживая звук на микрофоне. Ожидался большой торжественный концерт. Даже гала-концерт, потому что Ваган должен был демонстрировать фокусы, супруга подполковника Казанцева, Роза Львовна, — играть на пианино бетховенскую пьесу «К Элизе», Баграт — показывать силовые упражнения с гирями, а пионеры из ближайшей школы — танцевать «Яблочко». В заключение весь состав «Голубых погон» собирался исполнить бессменное «Не зря в судьбе алеет знамя».

Но тут Сашка дал маху. Пацаны из самолётной обслуги потихоньку приволокли за кулисы разбавленный авиационный спирт. И он на правах «деда» несколько раз к нему приложился, пока Ваган на сцене плёл в воздухе затейливые кружева, а Баграт подкидывал гири под дружные аплодисменты офицеров и их нарядных жён. В результате, когда пришло время петь про знамя, Сашке прихорошело настолько, что он даже микрофон не смог подключить. А ведь он был в ВИА солистом, по новомодному, хедлайнером, и запевал каждый куплет, после чего остальные бодро горланили припев.

Сунув Сашке микрофон, Баграт оглядел солиста с некоторой тревогой и прошептал:

— Ты с чего так назюзюкался-то?

— Так праздник же, — глупо улыбаясь, поведал Сашка и с интересом воззрился в слабо освещённый зал, где, как ему показалось, промелькнула новая библиотекарша.

Баграт только головой покачал.

— Выступает вокально-инструментальный ансамбль «Голубые погоны»! Музыка Мовсесяна, слова Рождественского! «Мы армия народа»! — хорошо поставленным звенящим голосом с лёгким армянским акцентом объявил Ваган и под общие аплодисменты встал на своё место к ударной установке.

Сашка выпрямился, стараясь максимально сохранить равновесие, и залихватски пропел первый куплет:

— Стоим мы на посту повзводно и поротно, бессмертны, как огонь, спокойны, как гранит, мы армия страны, мы армия народа, великий подвиг наш история хранит!

Прозвучал проигрыш, и остальные «битлы» задорно грянули:

— Не зря в судьбе алеет знамя… — и далее по тексту Роберта Рождественского, который, хоть и был замечательным поэтом, но для этой песни явно не очень постарался. Однако подошло время второго куплета. Сашка снова бойко ударил по струнам и во весь голос завёл:

— Стоим мы на посту повзводно и поротно, бессмертны, как огонь, спокойны, как гранит, мы армия страны, мы армия народа, великий подвиг наш история хранит!

Он заметил, как Баграт, возвышавшийся рядом, изумлённо разинул рот — не для того, чтобы петь, а просто разинул. Вдаваться в причины изменения его мимики Сашке было некогда — настала пора припева про алеющее знамя.

К сцене почему-то пробился капитан Калинин. Глаза его метали молнии, он беззвучно шевелил губами. Сашка опять же не понял, чего он там хотел, как не понял и того, почему Ваган таращится на него, выразительно дёргая чёрными бровями.

Но разбираться во всём этом ему снова оказалось некогда — подошло время для следующего куплета. Сашка в очередной раз бодро стиснул микрофон и загорланил:

— Стоим мы на посту повзводно и поротно, бессмертны, как огонь, спокойны, как гранит…

Он хорошо усвоил, что всего куплетов три, этот как раз был третьим по счёту, так что Сашкино соло на этом и заканчивалось. Оставалось допеть припев, что он и сделал вместе со всеми. Гром аплодисментов, десять шагов к свободе, и Сашка с облегчением нырнул за кулисы, за пыльный бархатный занавес. Там, однако, его сгребли за грудки крепкие лапы Баграта. Сашка обалдело мотался в этих лапах туда-сюда, как тряпичная кукла, а над его головой гремел свирепый бас капитана Калинина:

— Ты что, издеваешься, что ли, Богданов?!

Сашка никак не мог взять в толк, почему это он издевается. Его даже замутило от немилосердной тряски. Но тут рядом с ним прозвенел негодующий и чистый девичий голосок:

— Да вы что?! Разве он издевается? Он же просто забыл слова! Он переволновался и забыл! Как Мишка в «Денискиных рассказах»! «Папа у Васи силён в математике», вы что, не читали, что ли?

Сашка повернул гудящую голову и встретился взглядом с серыми сочувственными глазами новой библиотекарши, сияющими за стёклами очков. Её тонкие пальцы решительно потеребили Баграта за рукав, и тот послушно поставил Сашку на пол.

Папа у Васи?.. Вот чёрт, сообразил вдруг Сашка, да он ведь и правда спьяну спел трижды один и тот же, первый, куплет этой несчастной песни!

Он снова заглянул в широко раскрытые ясные глаза библиотекарши и окончательно офигел, поняв — она действительно так думала! Что он просто волновался!

— Папа у Васи, значит? — крякнул капитан Калинин, потирая щёку. — Ну-ну.

На следующий день Варвара обложилась журналами «Советский воин» и принялась готовить беседу о неуставных отношениях, вернее, об их недопустимости в крепкой армейской семье. Маявшийся головной болью Сашка и Васька болтались рядом, по мере сил её консультируя.

— Нет, — сказала Варвара, задумчиво грызя кончик шариковой ручки, — я что-то недопонимаю.

Губы у неё были красивые, хоть и не накрашенные. Пухлые такие.

— В войну ведь не было никакой дедовщины, что в Отечественную, что в афганскую, — серьёзно продолжала она. — Потому что один за всех и все за одного, сам погибай, а товарища выручай. Как же иначе?

Сашка закашлялся. Хотел ли он погибнуть за рыжего? Как-то раньше он об этом не задумывался.

— Знаешь… — пробормотал он неловко. — Мы же не на войне. Давай не будем про это.

«Афганка» ещё шла где-то там, очень далеко от их дальневосточного города, в который почти не приходили самолёты с «грузом двести». Сашка сам пел под гитару про эти самолёты, про Кандагар и про ребят, которых надо прикрыть с «вертушки» от душманских пуль. Он растерянно переглянулся с Васькой.

— Давай, — с готовностью согласилась Варя. Глаза у неё стали тревожными.

— Просто они же ничего не знают, эти салабоны… ну, новобранцы то есть, — попытался объяснить Сашка. — Если я их всему учу, пока они не наблатыкаются, то я же их и строю, это справедливо.

— Ты? — ахнула Варвара, и Сашка спохватился:

— Ну, это к примеру. Какое тут, в армейке, братство? Человек человеку — волк. Ни денег, ни жратвы, грузят всё время разной бедой… писем из дому нет, девчонка бросила… Никакого просвета. А ты про братство.

Получилось с надрывом, он даже сам испугался, а Варварины глаза стали больше оправы её старомодных очков. Она пролепетала, глядя то на него, то на притихшего Ваську:

— Если вам нужны деньги, или вы есть хотите, ребята, вы только скажите, я помогу, чем могу…

— Скажем, — мгновенно ляпнул балбес Васька. Ну как было не отвесить ему щелбан по рыжему стриженому затылку? Сашка чудом удержался.

— Не скажем, — угрюмо буркнул он. — Вот ещё!

— Тебя что, девчонка бросила? — горестным шёпотом спросила Варвара.

— Н-нет! — замотал головой Сашка. Девчонок он сам бросал направо и налево, даже не вспоминая, как их звали. — Говорю же — я для при-ме-ра!

— А-а, — немного успокоилась Варвара. — Ну ладно тогда.

* * *

Вскоре Варвара одалживала «битлам» то рубль, то трёшку — Сашка сумрачно настаивал на том. что она именно одалживает — таскала им из дому мамины пирожки с картошкой и капустой, а также дедушкины рубашки — точь-в-точь клетчатые ковбойки Шурика из «Операции Ы», — для того, чтобы парни могли пойти в город хотя бы на верхнюю половину в штатском, а не в застиранных гимнастёрках.

В этих ковбойках она и вывела «битлов» на нашумевший спектакль первого на Дальнем Востоке независимого экспериментального молодёжного театра. Театр назывался «Мы!» — именно так, с восклицательным знаком, — а нашумевшим спектаклем стала эпатажная трактовка пьесы Чехова «Вишнёвый сад».

— Я уже купила билеты, — объяснила Варвара, умоляюще уставившись на «битлов». — Это совсем недорого. Ребята, мы с вами, как культурные люди, просто обязаны посмотреть этот спектакль!

Культурные люди переглянулись с некоторой тоской во взорах, а Сашка промямлил:

— Ну-у… э-э-э… мы как бы в армии вообще-то… Ю ин зе арми нау. А это получается самоволка.

Песня «You’re in the army now» как раз гремела из раскрытых настежь окон и даже из динамиков в парке имени Гагарина. Не давая забыть о тягомотном настоящем.

— На танцульки-то в парк по вечерам бегаешь… в кустах шуршать, и ничего, — поддел его нечуткий Баграт.

— Ладно, — буркнул Сашка, незаметно ткнув ехидного татарина кулаком в твёрдый бок. — Будем культурно развиваться. Если тебе комсомолец имя — имя крепи делами своими.

Варвара приняла сарказм за чистую монету и радостно закивала.

Поздним воскресным вечером четверо «битлов» в дедушкиных обносках и Варвара стояли в полуподвальном театральном фойе, оформленном то ли под ночлежку, то ли под бомбоубежище, и с любопытством озирались по сторонам, ожидая богемных откровений. Чего-нибудь типа спектаклей Романа Виктюка, которого ругали в «Советской России», а в «Огоньке», наоборот, хвалили. У Виктюка, кажется, даже была обнажённая натура!

Но никакой натуры они не дождались, а дождались появления подполковника Казанцева – в штатском и с супругой под ручку. Начальник Дома офицеров тоже решил приобщиться к высокому искусству и богемным откровениям. Узрев своих орлов во главе с библиотекаршей, подполковник вскинул брови так высоко, что они почти достигли лысины.

Варвара немедленно выступила вперёд, заслоняя собою застывших статуями офигевших «битлов» и затараторила как ни в чём не бывало:

— Добрый вечер. Вы тоже пришли на спектакль, Иван Алексеевич?

По Сашкиному мнению, было предельно ясно, что подполковник пришёл вовсе не за картошкой, но так же ясно было, что Варвара просто пытается вести светскую беседу.

— Хм, — отозвался подполковник, буравя орлов выразительным взором. — Да. Добрый вечер. Розочка, это Варвара Андреевна, наша завбиблиотекой. Культурно просвещает контингент.

Контингент тем временем, немного придя в себя, потихоньку пятился к выходу из театра, приятно улыбаясь подполковничьей супруге. Варвара вовремя всех догнала и потянула за собой в зал под сардоническим прищуром Казанцева.

Богемные изыски театральной труппы миновали «битлов». Их не впечатлило даже привидение, вывалившееся непонятно зачем из «многоуважаемого шкафа», к которому по ходу пьесы обращался с монологом чеховский персонаж. Они едва досидели до антракта, и там уж Варвара не смогла их удержать, вылетев вместе с ними под начавшийся дождичек.

— Всё, — мрачно предрёк Сашка, пока они мчались к автобусной остановке. — Конец. «Губа»! Таёжка!

Таёжка была местным танковым полигоном и сущей каторгой по сравнению с родным Домом офицеров.

Но Варвара подкараулила подполковника на следующее утро прямо на подходе к очагу культуры и горячо зачастила, молитвенно сложив руки перед собой, как отрок Варфоломей на знаменитой картине Нестерова:

— Иван Алексеевич! Ребята не виноваты! Они не хотели! Это я их уговорила и сама купила им билеты! Ведь об этом спектакле все говорят! Надо же повышать культурный уровень гарнизона! Можно записать это как культмассовое мероприятие! Иван Алексеевич…

Подполковник посмотрел в круглые умоляющие глаза Варвары, потом — на «битлов», которые с самого рассвета усердно возили мётлами по лужам, расчищая от листвы дорожки, и махнул рукой.

Всё обошлось.

* * *

Под крылышком Варвары парни благоденствовали. Ни одна шалава так их не опекала — будто мама. Ну или сестра. Соответственно, именно так они и стали к ней относиться — все, кроме Сашки, для которого, как в первобытные времена, каждая половозрелая особь противоположного пола, не связанная с ним по факту узами кровного родства, являлась объектом охоты. Поэтому при виде Варвары у него тоже автоматически включалась программа тетеревиного токования, распускания хвоста и рассылания обволакивающих томных взоров. Беда была только в том, что Варвара — возможно, сослепу — этих масленых взглядов совершенно не замечала, а токования не слышала, ибо всегда находила тему для более интересного разговора — например, о вышедшей в журнале «Нева» повести Владимира Высоцкого.

Как-то вечером Баграт припёр Сашку к стене возле каптёрки и очень тихо, но выразительно произнёс:

— Ты, Казанова хренов, завязывай на Варьку глаз ложить и с толку её сбивать!

Материализовавшиеся рядом, как по волшебству, Васька с Ваганом согласно закивали, словно китайские болванчики. Такой болванчик стоял у Сашкиной бабушки в серванте и кивал очень долго, если в него тыкали пальцем.

— Нет такого слова в русском языке «ложить»! — вяло огрызнулся Сашка. Без боя он сдаваться не привык. — Есть слово «класть». Чего вы на меня взъелись?

— Того, — исчерпывающе сообщил Баграт, не выпуская его плеча. Прищур у него был нехороший, будто у какого-то Челубея. — Ты же трахаешь всё, что движется, а что не движется — толкаешь и тоже… того. Так вот. Варьку не трожь. Я понятно объясняю?

— Да что ты пристал?! — взъярился Сашка, с трудом отпихнув от себя этого мастодонта и раздражённо поправив выбившуюся из-под ремня гимнастёрку. — Вы что, не видите — она даже не понимает, что я пытаюсь её склеить!

Он впервые озвучил мысль, царапавшую его самолюбие, как заноза. С Варварой его кобелиный обаяж впервые не сработал. Даже сталкиваясь с полуголым Сашкой где-нибудь возле умывальника, она доброжелательно взирала на него, словно детсадовка на товарища по младшей группе, только что слезшего с горшка.

— А мы о чём? — внушительно подтвердил Баграт. — Она не такая. Вот и не лезь!

— Солдат ребёнка не обидит, — пробурчал Сашка, косясь на пацанов с некоторой опаской: в таком рыцарском запале они вполне могли ему и в морду въехать. И Варвары не было рядом, чтобы его выручить! — Я ж как лучше для неё хочу, вы, олухи! Чего она, как малолетка? Мама её сюда из школы специально переправила. Чтобы она тут начала… того… вести недетскую жизнь. Сама же Варька рассказывала, вы что, не помните?

— С тобой, что ли, вести? — снова нехорошо прищурился Баграт.

— Да хоть с кем! — вызверился Сашка. — Здоровый секс полезен для здоровья! Надо же ей с кем-то встречаться… отношаться…

Ваган сморщился так, словно кислую антоновку раскусил. Нежный какой!

— Короче, — решительно заявил Сашка и ещё раз одёрнул гимнастёрку. — Я просто произведу эксперимент. Попробую её окучить прямо при вас!

— Э-э? — оторопел Баграт.

— Да! — с пафосным надрывом провозгласил Сашка. — При вас, придурки, понятно? Чтобы вы меня хрен знает в чём не подозревали! Ну, то есть, не совсем при вас, но вы будете типа за углом. Если её не пробьет, я умою руки, как Понтий Пилат, и отступлюсь. Честное пионерское, под салютом.

Про Понтия Пилата Сашка вычитал у Булгакова — Варвара сама отложила ему дефицитную книжку.

— Больной, — после некоторого раздумья резюмировал Баграт, посмотрев в Сашкины вытаращенные от решимости глаза. — Ладно, гусар летучий, рискни. В первый и последний раз. А мы присмотрим.

И продемонстрировал Сашке свой смуглый кулак – размером с футбольный мяч, никак не меньше.

— Троглодит, — скорбно вздохнул Сашка и принялся напряжённо обдумывать детали операции, призванной пробудить Варвару, как спящую красавицу из сказки, к активной половой жизни.

Желательно, конечно же, с ним.

* * *


Операцию под кодовым названием «Спящая красавица» Сашка назначил на субботу, потому что по субботам в очаге культуры не толкались офицеры, а Варвара, наоборот, была на рабочем месте до самого вечера. Да и видеомагнитофон «Сони» по субботам всегда обретался в каптёрке на хранении. Зато по воскресеньям он нещадно эксплуатировался в видеозале, с утра демонстрируя мелюзге «Тома и Джерри», днём — «Коммандо» или «Рэмбо» — мелюзге постарше. А по вечерам наступало время эротики в виде «Эммануэли».

Поразмыслив, Сашка решил «Эммануэль» пока не использовать, а подобрать порнуху покруче, чтобы до неразбуженной Варвары сразу дошло, что к чему и почему. «Горячие пляжные девочки» для его просветительских целей вполне годились.

— Варь, а можно тебя попросить. — начал он, подкравшись к Варваре примерно за час до закрытия библиотеки.

Та с готовностью кивнула, хотя понятия не имела, о чём он собирался просить. Сашка даже почувствовал некоторые угрызения совести, но уверил себя, что всё это он затеял исключительно для Варвариной пользы. Что это такое, в самом деле, девчонке двадцать три, а она всё как грудной младенец! В СССР секса нет, что и ляпнула какая-то дурища на телемосте Владимира Познера. Такого позорища Сашка, как передовой комбайнёр сексуальной нивы, спокойно пережить не мог.

— Заштопай мне, пожалуйста, гимнастёрку, порвал, — вздохнул он.

— Так неси, — удивилась Варвара.

— А после работы у нас в каптёрке можешь? Тут как-то неудобно. Не торопишься? — скороговоркой осведомился Сашка и затаил дыхание.

— Конечно, могу, — пожала плечами Варвара. — Закрою библиотеку и заскочу. Ты там всё приготовь.

— Угу, — промычал Сашка и испарился. Он уже всё приготовил!

Ровно в шесть он шуганул от каптёрки за угол коридора отиравшихся там «битлов» во главе с настороженным Багратом, который так переживал за библиотекаршу, словно та была его родной сестрой, отданной на растерзание насильнику. От его укоризненных взоров Сашка и вправду почувствовал себя каким-то растлителем малолетних. Вот чёрт…

Наконец по скрипучим половицам бодро простучали Варькины каблучки, Сашка незаметно показал Баграту кулак и гостеприимно распахнул перед Варварой дверь каптёрки.

— Прошу!

И даже прищёлкнул стоптанными каблуками своих кирзачей, как кавалергард, хоть это и было нелепо. Варвара, конечно, прыснула.

Койку, на которой ей предстояло сидеть, Сашка предусмотрительно застелил свежим одеялом, на тумбочку водрузил видак и телик, а окно задёрнул занавеской для создания интима. Любую другую девчонку все эти нововведения в каптёрке, как минимум, насторожили бы, но не Варвару. Та рассеянно огляделась, деловито устроилась на койке и спросила:

— Что зашить-то?

Своё обмундирование, грешным делом, Сашка специально порвал. Он мгновенно сунул Варваре в руки разодранную по шву многострадальную гимнастёрку, катушку с иголкой и сделал щенячьи глазки, как этот его взгляд называл бессердечный Баграт.

Дождавшись, когда Варвара склонит голову над шитьём, он потихоньку включил видак. А потом так же втихаря присел на край койки рядом с Варварой — коленом к колену.

Раздолбанная койка скрипнула и прогнулась, Варвара озадаченно покосилась на Сашку. Пляжные девочки на экране закопошились в песке и призывно замурлыкали. Появился загорелый бугай в плавках и принялся сдирать с них бикини. Варвара мельком глянула на бугая, откусила нитку и снова опустила взгляд на шитьё.

«Привет вам всем в шляпу», — обиженно подумал Сашка. Обидно ему стало не только за себя, но и за старающегося бугая. Обслуживать трёх девок разом сам Сашка нипочём бы не взялся.

Он кашлянул и поглядел на курносый Варькин профиль. Потом на её коленки, где раскинулась его заношенная гимнастёрка. Он приподнял своё тряпьё за краешек и нырнул под него рукой. Под него и под Варькину старомодную юбку. Коленки там оказались тёплыми и круглыми, Сашка затаил дыхание.

Варвара оторвалась от своего занятия и удивлённо уставилась на него:

— Ты чего, Сань?

— Э-э… — промямлил Сашка. Под этим кротким и невинным взглядом тропининской кружевницы он даже перестал вслушиваться в стоны и вздохи, несущиеся от телевизора. Но руку не убрал. — Ты вообще понимаешь, что мы тут смотрим?

— Нет, я же шью, — серьёзно объяснила Варвара и близоруко вперилась в экран. По её сосредоточенному лицу было заметно, что она старательно пытается разобраться в происходящем.

— Это порнуха, — проскрежетал Сашка замогильным голосом. Варвара обратила внимание на экранное действо, но на его ладонь у себя под юбкой — ни капельки. — Мужик и три девчонки. На пляже. Поняла?

Варвара даже шею вытянула.

— О… — она округлила глаза. — А-а… Вот, значит, как это происходит! Я так и думала, что это несложно.

Сашка поперхнулся.

— Знаешь, я сама догадалась, как это должно быть, когда читала «Трёх мушкетёров», — живо похвасталась Варвара, поворачиваясь к нему. — Но тут-то, конечно, гораздо понятнее, потому что наглядно. Спасибо, что показал, — она пошевелила коленкой, и Сашка машинально отдёрнул руку. — Но мне кажется, что в данный момент им всем, — она указала подбородком на экран, — как-то не очень удобно. Он что, не может это с каждой по очереди делать? Пусть остальные подождут, он же не убежит.

Сашка сам готов был убежать. Он даже вскочил. Не изучи он Варвару настолько хорошо, решил бы, что она издевается. Но она не издевалась, она в самом деле так думала!

У него вмиг упало всё, что начало подниматься.

Дверь каптёрки со скрипом приоткрылась, и в щель нетерпеливо просунулись три злорадно ухмыляющиеся рожи. Как же Сашка их ненавидел!

— Подслушивали, уроды? — устало прошипел он.

Баграт, широко улыбаясь, протянул руку и вывернул звук в телевизоре. Четыре голых тела на экране продолжали кувыркаться в песке, но уже в немом режиме. Это было похоже на художественную гимнастику, промелькнуло в голове у Сашки. Варвара свет Андреевна кого угодно могла навести на столь невинные открытия. По крайней мере, раньше порнуха никогда не навевала Сашке таких ассоциаций.

— Ты уже зашила этому гусару всё, что надо? — жизнерадостно поинтересовался Баграт, обрушиваясь на соседнюю койку. Пошарил под нею и извлёк оттуда свой аккордеон. — А то я тебе могу поиграть.

— Ой, давай, — обрадовалась Варвара. — У тебя так здорово получается!

Сашка едва не заплакал от досады. Операция «Спящая красавица» с позорным треском провалилась.

— Народная татарская песня «Кубэлэк»! — торжественно объявил Баграт и сосредоточенно склонился над аккордеоном.

…Когда капитан Калинин, решивший всё-таки в субботу вечером навестить вверенный ему контингент, заглянул в каптёрку, то обнаружил там идиллическую картину. Варвара Андреевна прилежно штопала гимнастёрку рядового Богданова, сержант Сейфуллин упоенно наигрывал на аккордеоне национальные мелодии, рядовые Иваненко и Оганесян благоговейно им внимали, притулившись за широкой спиной сержанта. А рядовой Богданов отрешённо пялился на экран подключённого к видеомагнитофону телевизора. На экране мельтешили какие-то тени, но при выключенном звуке сложно было разобраться, что там происходит. Капитан прищурился.

Баграт оборвал мелодию и вскочил, опустив аккордеон на койку. Экран телевизора вмиг погас — это постарался опомнившийся Сашка. Взлетели со своих мест и остальные орлы.

— Здравия желаю, товарищ капитан, — лихо отрапортовал Баграт. — Личный состав гарнизонного Дома офицеров Советской Армии занимается самоподготовкой! Докладывает сержант Сейфуллин!

— Добрый вечер, Игорь Владимирович, — приветливо поздоровалась Варвара, тоже поднявшись с койки. — Я вот… Саше помогла гимнастёрку зашить. То есть рядовому Богданову. У меня всё равно лучше получается, чем у него. Вы его не ругайте, пожалуйста, я сама вызвалась и уже ухожу. Мама меня просила талоны на сливочное масло и на сахар отоварить. До свидания.

Она сунула гимнастёрку в руки окаменевшему Сашке, проворно взяла с кровати свою сумочку и попятилась к двери.

Капитан Калинин и орлы задумчиво проводили её глазами.

— Видеомагнитофон в кассу унесите, оглоеды, — устало велел Калинин.

Слово «оглоеды» не было уставным выражением, но суть отражало точно.

«Битлы» завалились спать в полном молчании, которое нарушил Баграт, обращаясь к Сашке:

— Убедился?

Сашка ещё немного помолчал, тяжело вздохнул и отозвался:

— Убедился. Я не её принц. Пусть ждёт своего. Но… — он выдержал многозначительную паузу и закончил: — Хоть принцем я и не буду, но феей-крёстной — постараюсь.

— Это как понимать? — настороженно поинтересовался Баграт.

— Увидишь, — загадочно отозвался Сашка. — Увидишь и обалдеешь.

* * *

Сашка решил выполнять миссию крёстной феи, начиная со следующего рабочего дня Варвары Андреевны — со вторника. Он промаршировал по красной ковровой дорожке, расстеленной от дверей библиотеки до Варвариной кафедры, и сурово вопросил:

— Ты почему не красишься? Косметики нету или не умеешь?

Варвара смущённо посмотрела на него сквозь очки. Её бледные щёки слегка порозовели.

— Не умею, — честно призналась она. — Купить, наверно, можно, хотя я точно не знаю, где. В галантерее? У меня мама не красится.

Сашка уже понял, что все бытовые знания об окружающем мире Варвара получала от мамы.

— Никакой галантереи! — ужаснулся он. — Что ты там достанешь? Тушь производства фабрики «Красная заря»?

— А что, есть какая-то другая? — хлопнула ненакрашенными ресницами Варвара.

— Понятно, — резюмировал Сашка после паузы. — Косметика за мной.

В очередной раз возблагодарив свои связи в женском мире, он втихаря покинул Дом офицеров и вернулся с целым косметическим набором. Чтобы заполучить такой дефицит, ему пришлось рассказать Свете из «Военторга» всё как есть про новую молодую библиотекаршу, которая не умеет краситься и не знает, где достать приличную косметику.

— Импортную, — подчеркнул Сашка. — Польскую хотя бы.

— Что, глаз на девку положил? — ревниво прищурилась Света.

— Ни в коем случае, — честно заверил Сашка. — Нетронутые цветуёчки не по моей части, ты же сама знаешь. Светуля.

Светуля с подозрением посмотрела в его правдивые очи, вздохнула: «Да уж знаю» и поманила в подсобку, откуда он вышел только через полчаса, ублаготворённый, ублаготворивший и нагруженный польской тушью, двумя видами теней, румянами и помадой. Всё это добро уместилось в аккуратной косметичке, которую расщедрившаяся Светуля выдала довеском.

— Это мне? Ты с ума сошёл… — пролепетала потрясённая до глубины души Варвара, когда Сашка позвал её в каптёрку и величественным жестом высыпал на койку содержимое косметички. — Сколько я тебе должна?

— Молчи, женщина, — отрезал Сашка голосом благородного грузинского разбойника Даты Туташхии. — Это я тебе задолжал, Мы все. И потом, я за это ни копейки не заплатил.

— А как же?.. — совсем растерялась Варвара.

— Да вот так, — вздохнул Сашка, разглядывая её намётанным взором. Чистый лист, право слово. Но это было даже хорошо. — Ты что, совсем никогда не красилась? — спросил он, хотя уже был уверен в ответе. — Ладно, смотри. Вот это маскара, тушь, то есть, для ресниц. Это тени. Тут по два цвета в каждой коробочке — голубой и серебристый, зелёный и золотистый. Зелёный кладёшь на верхнее веко, золотистый растушёвываешь под бровь. Это комплект. Так же и голубой с серебристым. Тебе и то, и то пойдёт, у тебя глаза серые. А румяна — вот сюда, на скулы мажь и растушёвывай кисточкой. Ты поняла? Ва-арь?

— Саня, но я ничего этого не умею… — в ужасе зашептала Варвара, уставившись на красивые коробочки, будто на гнездо смертельно ядовитых скорпионов. Она чуть не плакала. — Я только всё испорчу!

— Господи, чего ты там испортишь? Ну, сходи к бабам в бухгалтерию, они тебе покажут, как надо, — досадливо проворчал Сашка.

— Я не могу! — в панике воскликнула Варвара. — Они будут надо мной смеяться! И так уже смеются!

«Сучки», — подумал Сашка, вздохнул и скомандовал:

— Тогда бери зеркало. Угу, вот это, — зеркальце, всё в потёках мыльной пены, служило парням во время бритья. — Сейчас потренируемся. Тяжело в ученье — легко в бою, кто сказал?

— Суворов… — пробормотала Варвара, дрожащими пальцами беря коробочку с румянами. — Александр Васильевич.

Когда обновлённая библиотекарша в окружении «битлов» вернулась в библиотеку и снова уселась за свою кафедру, Сашка почувствовал такую гордость, словно в самом деле вывел Золушку на бал. Ваган показал ему большой палец, Васька уважительно развёл руками, а Баграт одобрительно похлопал по плечу своей увесистой дланью.

— Теперь очередь очков, — объявил Сашка не терпящим возражений тоном, подойдя к кафедре и пронизывающе уставившись в благодарные Варварины глаза.

В городской «Оптике» у него тоже имелись связи. Всё-таки, как ни крути, секс был великой силой. Когда-нибудь Варваре предстояло это понять, подумал Сашка и деловито добавил:

— Что у тебя с ногами?

— А что такое с моими ногами? — испугалась Варвара.

— Тоже не понял, — сурово встрял Баграт, а остальные посмотрели на Сашку с любопытством.

— Вот именно, что ничего, — отрубил тот. — А должно быть что-то. В смысле, ноги у тебя первый сорт, красивые. Сам убедился.

Варвара разинула рот и залилась румянцем, видимо, вспомнив наконец сцену в каптёрке.

— Но их никому не видно, — безапелляционно заключил Сашка, не обращая внимания на изменения в Варькиной окраске. — А должно быть видно. Поэтому, Варвара Андреевна, берёте ножницы и чик-чик… — он подвигал растопыренными пальцами в воздухе, — режете все свои юбки так, чтобы они не прикрывали ваших красивых колен. Или мне принесите, я обрежу.

— Мама… — слабым голосом проблеяла Варвара, уставившись на Сашку с мольбой и благоговением.

— Мама поймёт, — торжественно заверил её Баграт, тоже покосившись на Сашку прямо-таки восхищённо, и тот приосанился.

В каптёрке Баграт уважительно сказал Сашке:

— Кино такое было… или спектакль. Я забыл, как называется. Вроде бы какой-то профессор нашёл на улице цветочницу…

— «Пигмалион», — радостно отрапортовал начитанный Ваган. — Профессор Хиггинс и Элиза! Он на пари представил её герцогиней!

— И женился? — заинтересовался Васька.

— Вроде нет, — почесал в затылке Ваган. — А настоящий древнегреческий скульптор… ну, про которого миф, Пигмалион-то, этот женился!

Все внимательно посмотрели на Сашку, и он даже вспотел.

— Я жениться не собираюсь, — со всей решительностью заявил он. — Погулять охота. И вообще… Скоро дембель.

* * *

Варвара Андреевна покинула Дом офицеров даже раньше дембельнувшихся по весне Сашки и Баграта. Сперва на Новый год она в обновлённом виде и прикиде съездила по путёвке в какой-то черноморский санаторий. Путёвка досталась ей легко, потому что был не сезон. А вернулась она, как говорили в старину, уже помолвленной. Сашка только крякнул, глядя на фотографию жениха Михаила, которую Варвара всем со счастливой гордостью демонстрировала. Черноволосый крепкий парень на фотографии тоже счастливо и гордо улыбался. Ещё бы!

— Ужгород — это где? — спросил Сашка, стараясь, чтобы его голос не звучал слишком уж уныло. — На границе с Польшей, что ли? Далековато…

В его голосе всё-таки просквозила вселенская тоска, и Баграт утешительно похлопал его по плечу.

— Страна-то большая, — рассудительно заметил он. — Будем встречаться где-нибудь посередине. У меня в Самарканде, например. Там у нас во-от такие дыни! И виноград. Не горюй, Сань. Встретимся, куда мы денемся!

Ваган и Васька энергично закивали.

— Обязательно встретимся, Портос, — через силу усмехнулся Сашка.

* * *

Шёл тысяча девятьсот восемьдесят девятый год. До распада Советского Союза оставалось около двух лет.

Развалилась Берлинская стена и режим Чаушеску в Румынии. Литва и Латвия приняли декларации о государственном суверенитете. По телевизору начались прямые трансляции со скандальных заседаний первого съезда народных депутатов СССР и «Рабыня Изаура», а бывшие диссиденты учредили общество «Мемориал».

Сотовой связи, Интернета и социальных сетей ещё и в помине нет было.

А через двадцать пять лет Варвара, Баграт, Сашка, Ваган и Васька встретились на «Одноклассниках.Ру».

@темы: гет, фики, джен, ФБ-16, Русреал

Чёрт... мне страшно смотреть на таблицу деанона... и интересно будет сравнить с деаноном Америк — столько ли я написала туда или больше/меньше...
Я люблю равно оба свои хэдканона.
Да-да-да, пионерский позитив, пафос и всё такое... И ХЭ! (в большинстве случаев). И ниибёт)))
Спасибо всем моим сокомандникам, кэпу, бетам и читателям!

@темы: твор4ество, ФБ-16