@темы: приколы

Даже у нас на юге...



Это не статуи, а замотанные на зиму пальмы и прочие магнолии..

@темы: фото, Туапсе

Название: Рыбонька моя
Автор: sillvercat для команды fandom Russian original 2016
Бета: Daremif aka Angua
Размер: драббл, 603 слова
Пейринг/Персонажи: Трофим/русалка
Категория: гет
Жанр: мистика, PWP
Рейтинг: R
Краткое содержание: русалка вынырнула из омута посреди озера и взобралась в лодку к Трофиму
Примечание: время действия — наши дни
Предупреждение: сленг, ксенофилия
Иллюстрация: _Хатифнатт_
Ссылка на ФБ-16: тут.

У русалки — твёрдые и круглые маленькие груди. Холодные. Соски тоже холодные и острые. Трофим пытается согреть их языком и губами, но не может, хотя ему кажется, что они немного теплеют от его стараний. Русалка ёжится и хихикает, отбрасывая с веснушчатого личика зеленоватые сырые пряди волос, пахнущие тиной.

На самом деле Трофим, конечно, спит. Упился водки и спит возле потухшего костерка. Вон даже пустая бутылка из-под «Талки» валяется. Отличная водка, приносит такие клёвые глюки. Русалку, вынырнувшую из омута посреди озера и взобравшуюся к нему в лодку. Вода струйками стекала по её гладкому телу, пока Трофим ошалело выгребал к берегу. А теперь она растянулась прямо на его брошенной на песок штормовке, будто так и должно быть.

У русалки — раскосые глаза, уголки которых приподняты к вискам. Светло-зелёные, яркие. Густые ресницы. И пухлый бледный рот. Губы холодные, как и вся она. Зубы влажно поблескивают, когда русалка смеётся.

У русалки — длинный рыбий хвост, как у какой-нибудь сёмги, и он тоже влажно поблескивает, сверкает чешуёй. Красивый, в общем-то, хвост. Русалка игриво пошлёпывает им по коленям Трофима, пока тот неуверенно, но жадно ощупывает её упругое тело, судорожно вспоминая, как же размножаются рыбы, согласно школьному учебнику зоологии для восьмого класса.

Рыбы мечут икру. Входное отверстие у них одно. Или два? Трофим нихера толком не помнит. Это же было двадцать лет назад — восьмой класс! Он тогда был по уши влюблён в Женьку, чем-то похожую на эту русалку, такую же конопатую, с задорно вздёрнутым носиком. Таскал за ней портфель и млел, глядя на её остроносый профиль.

Может, это Женька ему приглючилась?

У русалки нет коленок, которые можно раздвинуть своим коленом. Бёдра сразу переходят в хвост, скользкий и блестящий. Но нужное отверстие находится на том же месте, что и у обычных баб, и Трофим вздыхает с облегчением, когда нащупывает его неловкой рукой. Там влажно и наконец-то тепло. Горячо даже.

Трофим не снимает обзеленённых, прожжённых искрами от костра, штанов, только приспускает их, кое-как пристраиваясь к русалке, которая пугливо и тоненько ахает и держится за его плечи покорными тонкими руками. Она не произносит ни слова — наверное, не умеет. Только откидывает назад голову на гибкой, как стебель кувшинки, шее, рассыпая сырые волосы по озёрному крупитчатому песку.

Трофиму сперва кажется, что он не сможет войти в неё до конца, уж больно она узкая. Он пыхтит, хрипит и шёпотом матерится, жмурясь от удовольствия. Он ебёт русалку! Никто не поверит.

…— Эй, мужики, а я на рыбалке русалку трахнул.

— Пить меньше надо, а то тебя кто-нибудь трахнет.

— Га-га-га!...

Трофим чуть не плачет от счастья и скрипит зубами, насаживая на себя русалку всё глубже и чаще. Если «Талка» насылает такие глюки, он ничего не будет пить, кроме неё. Даже воду. Никогда. Лишь бы повторилось.


Русалка трепещет в его руках пойманной рыбкой и тоже прерывисто всхлипывает. В волосах у неё полно песка, бока безжалостно измяты, чешуйки осыпаются с хвоста, но она чувствует только, как ей сладко. Как жарко и горячо.

Хороший, большой рыбак. Крепкий.

Ей даже топить его не придётся. Сам утопится, когда поплывёт искать её, не дождавшись.

За двести лет на дне её омута накопилось немало мужских скелетов.

Хрипя, как умирающий, Трофим в последний раз дёргается в глубине её маленького тела и замирает, крупно вздрагивая.

— Рыбонька моя… — счастливо бормочет он. — Любимая моя... Какая же ты сладкая… горячая какая…

Он засыпает через минуту, позабыв натянуть штаны. Русалка коротко фыркает, пожав точёными плечами. Рассматривает его в упор, нахмурив тонкие брови, и снова пожимает плечами.

Любимая? Горячая? Она?

Ладно. Пусть он живёт. Пусть забудет.

Она небрежно касается его лба своей узкой ладонью. Потом забрасывает пустую бутылку из-под «Талки» подальше в озеро, и сама, грациозно извернувшись, без единого всплеска соскальзывает в воду. Уплывает к своему омуту.

— Женька... — тихонько шепчет во сне Трофим и чмокает улыбающимися губами.

Название: Никто не узнает
Автор: sillvercat для команды fandom Russian original 2016
Бета: Грета Дрейер
Размер: мини, 1575 слов
Пейринг/Персонажи: Полина, Павел Степанович
Категория: гет
Жанр: повседневность, драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: просто голая девушка в окне... в те времена, когда ещё не было веб-камер
Примечание: время действия — конец 80-х
Предупреждение: мастурбация
От автора: случай взят из реала
Ссылка на ФБ-16: тут.

Он представился Полине Павлом Степановичем, и она почему-то не сомневалась, что это его настоящее имя. Был он гораздо старше неё, на вид лет сорока-сорока пяти, совсем как Полинин отец. И смотрел он на неё по-отцовски участливо, с заботой, которая сразу подкупила Полину, давно уехавшую из дома.

Но потом, после разговора с ним, она могла вспомнить только этот взгляд, заботливый и немного тревожный. Она даже не смогла бы описать, какого цвета у него глаза, тёмные они или светлые. Вся его внешность была стёртой, неприметной, как и одежда.

Он встретился Полине на остановке, едва она вышла из автобуса и направилась к дому. Она училась на вечернем отделении и всегда возвращалась домой затемно.

Он окликнул Полину негромко и вежливо:

— Простите, девушка, могу я задать вам один вопрос? Вы меня, пожалуйста, не бойтесь, я не маньяк и не иеговист, честное слово.

И он улыбнулся ей — спокойной, доброй улыбкой, не приближаясь, держась поодаль.

— Если вас интересует, как пройти куда-то, — растерянно пробормотала Полина, — то я тут ничего не знаю. Я недавно в этом районе живу, извините.

— Меня зовут Павел Степанович, — серьёзно сказал незнакомец. — И я — так уж получилось — знаю, что вы недавно сюда переехали. Об этом я и хочу с вами поговорить.

Полина растерялась ещё больше. Но всё равно не испугалась.

— Мы можем на минутку присесть — вот тут, на лавочке, — продолжал незнакомец, — и поговорить. Никого нет, никто не помешает.

И правда — все, кто вышел вместе с Полиной из автобуса, уже скрылись из виду.

Она понимала, что ведёт себя очень глупо, но всё-таки послушно присела на лавочку под единственным, тускло горевшим фонарём. Павел Степанович тоже присел, но не рядом с нею, а на другой конец скамейки. Боялся испугать, поняла Полина.

— Как вас зовут? — спросил он мягко.

— Полина, — ответила она.

Он кивнул:

— Красивое имя. Всегда мне нравилось… — он вздохнул, будто что-то вспомнив. — Вы ведь знаете, Полина, что находится напротив дома, где вы снимаете квартиру.

Он не спрашивал, а утверждал. И был прав — конечно, Полина знала, именно поэтому смогла снять здесь квартиру так дёшево и даже без подселения. Напротив её дома, буквально через двор, находилась так называемая «Пятая зона».

Действующая мужская колония.

За двумя высокими, обильно заплетёнными колючей проволокой заборами — с вышками по углам этих заборов. На вышках всегда стояли часовые с автоматами и овчарками. Собачий лай и отрывистые слова команд слышались из-за заборов, вызывая у Полины неприятную дрожь и ассоциации с фильмами про гитлеровские концлагеря. Но даже из окна своего пятого этажа она могла увидеть лишь верхний этаж и крыши бараков зоны — её двор был достаточно широким, как и полоса между двумя заборами, а сами заборы — очень высокими. Впрочем, Полина редко туда поглядывала — от этого зрелища ей становилось не по себе.

— Вы, наверное, студентка? — продолжал тем временем Павел Степанович. — Работаете и учитесь на вечернем? Потому так поздно возвращаетесь?

Полина опять кивнула, как завороженная. Он всё угадывал верно.

— Я уже заканчиваю институт, — пробормотала она.

— Вы большая умница, Полина, но это тяжёлая нагрузка для молодой девушки, — вздохнул он. — Где вы работаете? На «Сибсельмаше»? — дождавшись нового удивлённого Полининого кивка, он продолжал, чуть понизив голос: — Вы приезжая. Вас тут никто не знает. То, что я хочу вам предложить, вас испугает и наверняка оскорбит. Но я хочу, чтобы вы выслушали меня до конца и только потом решили, отказываться или нет. Вы большая умница, — повторил он. — И вы красивая.

Он опять утверждал, а не спрашивал.

Полина открыла было рот, чтобы возразить, запротестовать, но промолчала. Этот спокойный голос действовал на неё просто гипнотически.

— В бараках напротив вашего окна, — раздумчиво и медленно проговорил Павел Степанович, — находится множество молодых, здоровых мужчин. Есть среди них и несправедливо осужденные…

Он сказал «осУжденные», с ударением на «У», это была единственная неправильность в его гладкой литературной речи, и Полине захотелось его поправить, но она опять промолчала.

— Но в основном, они, конечно, преступники в глазах общества, — Павел Степанович кашлянул, поправив воротник светлой куртки, и Полина впервые заметила на его пальцах тёмные татуировки в виде перстней.

— Тем не менее, это живые люди, и они страдают, — вздохнул Павел Степанович. — Они на много лет оторваны от своих семей, много лет не видели женщин. Это причиняет почти физические страдания. Поэтому они готовы платить, — он опять сделал паузу, внимательно глядя на оторопевшую Полину, — платить большие деньги, только чтобы взглянуть на красивую женщину. На обнажённую женщину, — он вскинул руку. — Прошу вас, дайте мне договорить до конца.

Полина и не собиралась его перебивать. Она потеряла дар речи и только сжимала влажными пальцами потёртый ремень своей сумки, набитой конспектами.

— Это не проституция, — с силой сказал Павел Степанович. — Нет ничего дурного в том, что красивая женщина… девушка… разденется перед своим окном. Просто разденется. Может быть, поласкает себя. Погладит грудь. Даже не глядя в окно. Всего несколько минут. Несколько минут. И триста рублей.

Он замолчал.

— Вы с ума сошли? — слабым голосом пробормотала Полина.

Триста рублей за несколько минут? Она получала сто двадцать рублей в месяц, работая табельщицей, и часто уставала так, что мечтала только об одном — поскорее добраться до подушки. А надо было ещё ехать в институт!

— О чём вы говорите? Кто вы? Вы… оттуда? — выдохнула она, во все глаза глядя на него.

— Я смотрящий. Или квартальный, — мягко ответил Павел Степанович. — Это на жаргоне. Квартиру, в которой вы живёте, раньше снимал я сам, но милиция… Ладно, это неважно. Важно только то, что, если вы согласитесь на моё предложение, я принесу вам деньги и назначу время, вот и всё. Ну, а самое главное… — он опять выдержал длинную паузу, — никто никогда об этом не узнает.

— Это как же? — прошептала Полина, криво усмехнувшись. — На меня будут смотреть…

— Эти люди много лет находятся за колючкой, — спокойно отозвался Павел Степанович. — И останутся там ещё на несколько лет. Часовые вас не увидят — вышки находятся по углам периметра. А за тем, чтобы в это время никого не было во дворе, прослежу я.

Полина вскинула на него глаза и лишь пошевелила губами, не в состоянии вымолвить ни слова.

— Я на вас смотреть не буду, — вновь подчёркивая каждое слово, произнёс Павел Степанович. — Обещаю вам.

— Нет… — вымолвила Полина, опустив голову и наконец покраснев так, что не только её щёки, но даже грудь и шея вспыхнули огнём. Господи, что такое он говорит, а она слушает! — Нет-нет, я не могу… не буду этого делать! Никогда. Пожалуйста, уходите.

Она вскочила со скамейки и сделала несколько шагов по направлению к дому. Павел Степанович не пошёл за ней, как она боялась. Он тоже встал и сказал, не двигаясь с места:

— Подумайте ещё, Полина. Завтра я положу вам в почтовый ящик конверт с деньгами и записку. На тот случай, если вы передумаете, там будет указано время. Если нет — я снова встречу вас здесь на другой день после указанного срока, и вы просто отдадите мне деньги.

Он так уверенно это говорил!

Полина повернулась к нему спиной и почти побежала прочь, боясь споткнуться и внимательно глядя под ноги.

Вечером следующего дня она действительно нашла в почтовом ящике конверт. В нём были три розовые купюры по сто рублей и записка с несколькими цифрами, написанными ровным почерком: «16.04, 22.50».

Завтра.

Полина посмотрела вокруг себя, на убогую обстановку своей съёмной однушки, самым ценным в которой был телевизор «Электрон», и ей захотелось плакать.

«Никто никогда об этом не узнает».

На другой вечер, едва стрелки старых кухонных часов показали без десяти одиннадцать, Полина раздёрнула в стороны занавески на кухонном окне и принялась медленно расстёгивать вздрагивающими пальцами свой вишнёвый халатик с незатейливыми цветочками.

Весь её опыт общения с мужчинами сводился к неумелым слюнявым поцелуям Толика Карнакова, который сперва сидел за одной с ней партой в школе, а потом ушёл в армию — ждать его Полина не обещала. И к очень болезненному, почти платоническому и закончившемуся разрывом роману с преподавателем её института — уже в этом городе, на втором курсе. С тех пор у Полины никого не было, но она хотя бы могла понять, о чём толковал ей Павел Степанович.

«Почти физические страдания».

Светила тусклая лампочка-«сороковка» под потолком кухни, светила луна, светили прожектора на вышках, но, в общем-то, за окном было темно. И абсолютно тихо. Ни ветерка.

«Они много лет не видели женщин. Поэтому они готовы платить…»

Она запомнила каждое слово, сказанное этим мягким спокойным голосом.

Кое-как расстегнув халатик, Полина повернулась вполоборота к окну. Под халатиком ничего не было. Совсем ничего. Она нерешительно сжала груди обеими ладонями и прикрыла глаза. Так было легче.

«Поласкайте себя».

Она по-настоящему ощущала тяжёлые взгляды нескольких пар мужских глаз. Жадные взгляды, полные похоти. Старинное библейское слово. И все эти неведомые ей мужчины, глядя на неё, сейчас онанируют. Ещё одно библейское слово.

Он обещал не смотреть на неё! Павел Степанович...

Мысли скакали и путались, не хватало дыхания. Она длинно выдохнула, чтобы хоть немного прийти в себя. Собственное тело под ладонями показалось ей таким обжигающе горячим, словно она тяжело болела. Пылала в жару. Бредила.

Она и чувствовала себя словно в бреду, в тягучем, возбуждающем, стыдном сне.

Она хотела бы, чтобы он смотрел.

Грудь горела под пальцами, соски встопорщились. Полина зажмурилась и провела ладонью по животу — всё ниже, к промежности, где тоже всё начало гореть и пульсировать. Она шире расставила ноги и опустила голову, больно прикусив нижнюю губу. Под пальцами было мокро и скользко. Она поставила ногу на табурет, чтобы было удобнее. Странные, яркие и стыдные картины проносились перед её крепко зажмуренными глазами. Пальцы скользили всё быстрее и быстрее… и наконец она коротко и хрипло вскрикнула, сотрясаясь всем телом.

Боже…

Полина без сил опустилась на табуретку. И задёрнула занавеску дрожащей рукой.

Они должны были остаться довольны, эти мужчины, что застыли сейчас на чердаках бараков, на крышах… или где они там находились.

Машинально Полина взглянула на кухонные часы. Прошло всего семь минут. Триста рублей хрустели в конверте.

Через пять дней в почтовом ящике оказался новый конверт.

А через три месяца Полина закончила институт, получила диплом и уехала домой.

Никто никогда не узнал.

@темы: гет, фики, ФБ-16, Русреал

@темы: видео, Туапсе

Название: Кто-то чудесный
Автор: sillvercat для команды fandom Americas 2016
Бета: Эллаирэ
Размер: макси, 67000 словР
Пейринг/Персонажи: певица кантри Элис Хилл, цыганский пацан Гэл Чирешару, русский хакер Кит Рязанов, шериф Клод Миллер, доктор Мартин Дэвис, индеец-бродяга Ша Акичита и многие другие
Жанр: роад-стори, драма, флафф, романс, экшн, детектив, мистика, юмор, hurt/comfort, creepy
Рейтинг: R
Краткое содержание: 2000-е годы, США. Элис Хилл, путешествуя по Среднему Западу в своём трейлере, подбирает по дороге цыганского мальчишку, вместе с которым ввязывается в расследование серийных убийств
Примечания: вы смотрите головное кино автора, поставленное по дамским романам и полицейским сериалам; очень странное AU на «Notre-Dame de Paris»
Предупреждение: сленг, стёб, ненормативная лексика, русизмы, неграфичное описание пыток и смертей

От автора, который теперь смотрит на этот жилмассив текста и тихо фигеет: я не писатель кейсов от слова СОВСЕМ. Села писать детектив в кои веки и снова написала отношенческий текст. Не обессудьте. Переделывать не буду, даже когда подготовлю его к печати. А издам обязательно.
Я была ошарашена тем, что этот текст, несмотря на очевидные недостатки, стал шестым в читательском голосовании за макси. Спасибо всем, кому полюбились герои! Я-то вообще с ними за год сжилась.
Больше всех мне, конечно. дорог Гэл. Почему «конечно» — потому что именно он, а не Элис, моё альтер-эго. Свободный, как птица, цыганский пацан, отчаянно жаждущий любви.
Спасибо моей прекрасной бете, которая сделала мне, сама не зная того, неимоверной силы комплимент. написав, что в процессе бетинга боялась ночью вылезти из постели. Уииии!
И спасибище моей замечательной команде Америк, которая всячески поддерживала меня в процессе написания.
А вообще это всё выросло из заказа Tagarela на драббл (!) по пейрингу Клод Фролло/Эсмеральда (!)))

Ссылка на ФБ-16: вот! и вот.
Скачать макси целиком: doc. epub. fb2, pdf. rtf.

Обложка: ginnan



ЕЩЁ ИЛЛЮСТРАЦИИ:

От ginnan



От OxanaKara



Ну и дочь наша, царевна Будур, сделал клип по моему сценарию. Просто прикольный:

disk.yandex.ru/d/7gBfCJ296RDQUw

От  oversoul12 по мотивам:
кто-то волшебный
кто-то чудесный...
возможно,эмоции
здесь неуместны,
но трудно унять
сейчас пульс учащенный
реальней реального
мир сотворённый.
похоже,и ты
из этого теста,
кто-то волшебный
кто-то чудесный.




* * *

Элис Хилл вела свой фургон по совершенно пустой грунтовой дороге, ведущей к федеральной трассе через Монтану, и вполголоса подпевала радиоприёмнику. На горизонте синели горы Уошэтч, ветер, врывавшийся через опущенное стекло, ерошил ей волосы и трепал воротник клетчатой рубашки. Тёплый, почти летний ветер. Забубенная и томная «Escucha Me» лилась из динамиков, как привет с песчаных пляжей Рио хмурому монтанскому маю… и всё это было просто до чёртиков здорово!

Элис рассеянно глянула на себя в боковое зеркало и смахнула со лба спутанные ветра медно-рыжие пряди. Уходящая неделя выдалась неплохой. Её поясной кошель был туго набит купюрами. Здесь, в монтанской глуши, всё ещё предпочитали расплачиваться по старинке, наличными из кассы стадиона. Организаторы первого в этом году большого родео, братья Кен и Пол Робардсы, заплатили щедро, не поскупились. Что ж, было за что!

Она довольно улыбнулась и подмигнула Берте, развалившейся сразу на двух соседних сиденьях. Что ж, аляскинский маламут — собака не мелкая. Берта живо повернула к хозяйке свою огромную, лобастую, как у медведя, башку и расплылась в ответной улыбке, высунув розовый язык. Её медовые раскосые глаза весело заблестели.

— Сейчас мы с тобой — заговорщическим полушёпотом сообщила ей Элис — найдём самый лучший мотель со стоянкой для нашего Старикана, как следует погуляем, накупим разных вкусняшек и завалимся спать, как королевы!

Берта с готовностью вильнула пушистым хвостом. Против вкусняшек она никогда не возражала, как и против того, чтобы именоваться королевой.

— Уау! — отозвалась она и мохнатым лбом боднула Элис в плечо.

Рассмеявшись, та ласково потрепала её по мощной холке и рассеянно взглянула в боковое окно.

А взглянув, обомлела от изумления.

К обочине грунтовки во весь опор нёсся невесть откуда взявшийся вороной конь, в гриву которого вцепился парень. Вернее, совсем мальчишка, подросток лет пятнадцати на вид. Он замахал рукой и что-то прокричал, но ветер отнёс его крик в сторону, сделав совершенно неразборчивым.

Что за чертовщина?

Элис сбросила скорость и быстро взглянула на бардачок, где лежал её пистолет. «Беретта» была незаменимой на дороге вещью. Но потом она решила не опережать события. Пацан опасным не казался.

Громаду разогнавшегося фургона не так-то просто было сразу остановить. Старикан протестующе зарычал, дёрнулся и начал постепенно прижиматься к обочине.

Осадил своего вороного и парень. Теперь-то, даже в подступавших сумерках, Элис хорошо его рассмотрела: смуглый, с чёрными растрёпанными кудрями, падавшими на лоб, гибкий и тонкий, как кнутовище, он держался на спине неосёдланного коня, будто влитой.

— Чего тебе? — сердито прокричала Элис, высунувшись в окно. Мотор она не глушила, и Старикан тоже недовольно взрыкивал.

— Подвези! — умоляюще крикнул в ответ мальчишка, быстро оглянувшись через плечо.

Позади него столбом вздымалась пыль, поднятая копытами сразу трёх лошадей, подгоняемых верховыми. Эта кавалькада с гиканьем и невнятной руганью тоже неслась к обочине. Обгоняя всадников, прямо по бездорожью месил грязь белый пикап, откуда высовывались ещё две перекошенные от злости рожи. Все эти славные люди явно не просто так прогуливались по весенней прерии.

Элис почти не колебалась, хотя Кит за этакую дурь немедля настучал бы ей по голове. Она буквально услышала его чуть задыхающийся, ехидный и сердитый голос, вопрошающий, не спятила ли она.

— Спятила, спятила, — буркнула Элис себе под нос, приоткрыла противоположную дверцу и махнула парню рукой, показывая, чтобы тот забирался в кабину. В противостоянии «охотники — заяц» она однозначно была на стороне зайца, что бы тот ни натворил. И она почти догадывалась, что именно натворил пацан.

Тот тем временем уже спрыгнул с коня. Но, прежде чем кинуться к спасительному фургону, обнял смирно стоявшего и даже слегка пригорюнившегося вороного за шею и что-то зашептал ему в ухо, оглаживая то так, и эдак. Напоследок чмокнул его прямо в нос и стремглав метнулся к трейлеру.

Элис ожидала, что мальчишка испугается, увидев Берту. Всё-таки Господь наделил маламутов впечатляющими зубищами, несмотря на вполне добродушный оскал.

Обогнув кабину и вскочив на подножку Старикана, парень действительно округлил при виде Берты свои тёмные глаза, из которых вмиг исчезло всякое нахальство. Однако он швырнул на пол потрёпанный рюкзак и решительно вскарабкался на сиденье, хоть и вжался боком в захлопнутую дверцу. Хмыкнув, Элис подтащила Берту поближе к себе.

— Собака не тронет, если сам не накосячишь, — сухо пояснила она, нажав на педаль газа.

К оставшемуся позади вороному уже подбегали, спешившись, всадники. Элис с досадой подумала, не бросятся ли они теперь в погоню за её фургоном. Но пикап тоже затормозил возле оставленного парнем коня, который сердито заржал и вскинулся на дыбы. Ему явно не нравилось такое повышенное внимание к собственной персоне.

— Что за животина? — коротко спросила Элис, в упор глянув на парня.

— Каро, призовой жеребец мудака Колина Уинстона, — доложил тот, как ни в чём не бывало, и с неподдельной гордостью закончил: — Скучал на выгоне, стреноженный… и подпустил меня только так. Красавчик! Ух, мы и погоняли!

Его белозубый рот растянулся в счастливой улыбке, яркие глаза так и вспыхнули азартом.

— Ты идиот? — раздражённо бросила Элис, обрывая эти дурацкие восторги. Её предположения полностью оправдались: мелкий обалдуй не придумал ничего умнее, как увести чужого коня с выгона.

— Я цыган, — легко откликнулся парень, словно это всё объясняло, и ухмыляться не перестал. — Гэл Чирешару. Привет.

Элис скептически вздёрнула бровь, не торопясь представляться в ответ, и тогда он поспешно добавил:

— И я тебя знаю! Ты Элис Не-Даёт! Ты поёшь на конских ярмарках и на родео, я тебя там слышал! Ты классно поёшь, детка!

Отлично, отлично, шпанёнок вдвое моложе неё называет её деткой и хвалит её пение — вот она, настоящая слава! Элис подавила улыбку и ровным «учительским» тоном произнесла:

— Ну если ты ошиваешься на конских ярмарках вместо того, чтобы ходить в школу, тогда, конечно, ты меня знаешь. Я польщена. И, если на то пошло, меня зовут Элис Хилл. Миссис Элис Хилл.

Она ещё раз строго оглядела мальчишку поверх головы Берты. Цыган? Этой публики она навидалась на тех же лошадиных шоу, торгах и ярмарках. Цыгане всегда держались вместе, кучно, в неприятности с законом старались не ввязываться и, уж конечно, не уводили вот так, в открытую, чужих коней. Тем более у Колина Уинстона, который действительно слыл отъявленным мудаком, отстреливавшим из дробовика не только кроликов и койотов, но и бродяг. Надо было быть полным идиотом, чтобы покуситься на его коня. Или обкуренным до посинения.

Но мальчишка не выглядел ни наркошей, ни умственно отсталым. Яркие глаза его лукаво блестели на живой физиономии, хотя чёрные всклокоченные кудри казались жёсткими от грязи даже на вид. Одежда — серая ветровка нараспашку, продранные на коленях джинсы и чёрная футболка с непонятной надписью — просто молила о стирке. И разило от него соответственно — Берта, и та пахла гораздо приятнее.

— Школа — отстой! — бойко поведал он, нисколько не тушуясь под её испытующим взглядом. — Я бы с тобой покатался, Элис Не-Даёт. Возьми меня к себе, а? Я пою не хуже тебя, клянусь святым Иосифом и Марией-Девой!

Торопливо перекрестившись, он вцепился зубами в ноготь большого пальца — видимо, в подтверждение этой клятвы. А потом выудил из выреза своей замызганной футболки маленький крестик на цепочке и торжественно прижал к губам.

Вот клоун!

Элис, не выдержав, расхохоталась, и тогда он тоже радостно засмеялся, блестя зубами. Он был похож на чертёнка, этот цыганский бродяжка, тощий и чумазый, невесть откуда взявшийся и так нагло пытавшийся ей навязаться. Не хуже неё он поёт, ну надо же!

— Нет уж, ну тебя, — вымолвила Элис сквозь смех. — Я всегда езжу одна и выступаю одна. Мне это нравится… и мне никто больше не нужен.

— Скучно же, — возразил парень, вмиг посерьёзнев. — И страшно.

Его живые весёлые глаза как-то разом погасли.

— У меня есть Берта, — нахмурившись, отрезала Элис, и та, услышав своё имя, немедля вильнула пушистым хвостом. — А ты… ты просто лоботряс, с которым хлопот не оберёшься. И места у меня в фургоне впритык, радости мне мало с тобой тут задницами толкаться. Наймись куда-нибудь конюхом, если тебе так уж нравятся лошади. И деньги будут какие-никакие, и крыша над головой. Одному на дороге и правда опасно. Ты же несовершеннолетний? Из дома, что ли, сбежал?

Она не знала, чего ради вообще принялась объясняться с этим цыганёнком — наверно, по неистребимой учительской привычке. Одного только дурацкого фортеля с кражей коня с лихвой хватало, чтобы выставить парня взашей, едва только ранчо Уинстона осталось позади.

Элис снова тревожно глянула в зеркало заднего вида — слава Богу, никто их не преследовал. Но люди Уинстона вполне могли запомнить номер её фургона, и тогда ей действительно предстояло нахлебаться неприятностей.

— Мне твоя задница ни к чему, — с некоторой обидой протянул парень, выпятив нижнюю пухлую губу. Вопрос о побеге из дома, равно как и о своём возрасте, он пропустило мимо ушей. — Я, если что, вообще гей. Клянусь Спасителем-Иисусом, не вру!

От такого заявления Элис на секунду опешила, а потом опять прыснула со смеху. Вот же сочинитель этот Гэл… как его там, Чи-ре-ша-ру. После всех заковыристых русских словечек, которыми щедро пичкал её Кит, запомнить это имя оказалось легко.

— Чего ещё выдумаешь? — ехидно поинтересовалась она. — Врёшь ты, парень, как дышишь.

— Не вру я! — вспыхнул тот и нервно затеребил смуглыми пальцами потёртую лямку рюкзака. — Я же поклялся! Не веришь? Рабочую дырку тебе показать, что ли?

Черешневые глаза вызывающе полыхнули на его чумазом лице. Элис сперва даже не поняла, о чём он толкует. Потом, сообразив, она покраснела до ушей и разозлилась не на шутку.

— Будешь хамить, выкатишься вон отсюда сию же минуту, — холодно отчеканила она. — Новые новости, он мне тут будет рабочей дыркой хвастаться!

Расслышав сердитые нотки в голосе хозяйки, Берта тоже заворчала, а мальчишка сник так же мгновенно, как вспылил.

— Я не хвастаюсь… и я этим не зарабатываю, не думай… только минетом, и если совсем уж припрёт, — виновато пробормотал он, опустив кудлатую голову и косясь на Элис из-под прядей спутанных волос.

Она тяжело вздохнула. Ну что с такого взять!

— Негигиенично совать в рот что ни попадя, — проворчала она, остывая, и парень вновь облегчённо заулыбался.

— Просто чтоб ты знала: я тебя не изнасилую, можешь не волноваться, — пылко заверил он, прижимая к груди ладонь с растопыренными пальцами.

— Вот спасибо-то, — язвительно поблагодарила Элис, невольно усмехнувшись. Всё-таки мальчишка был на редкость забавным в своей простодушной непосредственности. Среди старшеклассников, которым она когда-то преподавала, таких наивных не водилось.

— Я не заразный и даже анализы могу сдать, какие скажешь! И я не торчок! — горячо продолжал пацан, видимо, всё-таки надеясь, что она раздобрится и передумает. — Вот, сама посмотри!

Он порывисто задрал рукава куртки и вытянул вперёд смуглые руки.

— Давай без демонстраций. Почём я знаю, может, ты какую-то дрянь нюхаешь, а не колешься, — устало отрезала Элис, не давая сбить себя с толку. — Или амфетаминами закидываешься. И вообще, в любой момент тебя может забрать соцслужба, и поделом. Где твоя семья? Только не ври.

— Они меня выгнали, — помедлив, нехотя буркнул пацан. — Когда узнали, что я… в общем, что я. Да и не семья они мне были, так, родичи. Дядька Сандро, материн двоюродный брат. А мать умерла. Давно уже, — он вздохнул так глубоко, что у него в горле что-то пискнуло. — Я зиму в Техасе перекантовался, там теплее.

— Понятно. Бывает, — сухо констатировала Элис и свободной рукой открыла бардачок. — Но на жалость мне не дави, я не жалостливая. «Сникерс» вот возьми, если голодный, и пепси под сиденьем. Денег, пару десяток, могу дать. И довезу до Маунтин-Риверса, я туда и еду, скоро там родео отроется.

— У! Ствол! — заметив в бардачке «беретту», мальчишка покосился на Элис с возросшим уважением и проворно сцапал «сникерс». — Спасибо. А ты и вправду крутая, Элис Не-Даёт! Зря ты не хочешь меня взять, я бы тебе пригодился, — заключил он убеждённо и, пошуршав обёрткой, откусил сразу половину батончика.

— Я обычно даже попутчиков не беру, не то что… напарников, — отрезала Элис, прибавив скорости. Они уже выехали на федеральную трассу, лента дороги под колёсами трейлера стелилась ровно. — А такого раздолбая, как ты, мне тем более не надо.

Она по-прежнему не понимала, зачем вообще слушает его байки. «Пригодился бы»! На долю секунды она даже… что? Заколебалась? Сумасшествие какое-то. Цыганский гипноз!

Элис подумала, что не стоит рассказывать Киту о том, как цыганский оборвыш с её помощью улизнул от погони. Кит её просто засмеёт и правильно сделает.

Оборвыш тем временем проглотил «сникерс» и допил пепси. Облизнувшись, вытер рот тыльной стороной ладони и сообщил:

— Ладно, тогда высади меня прямо здесь. Нахрена мне сдался твой Маунтин-Риверс, там одно жлобьё живёт. И шериф — зануда злющий. Голосну сейчас, — он расплылся в мечтательной и беспечной ухмылке, — и добрый Боженька с Марией-Девой и пресвятым Иосифом пошлют мне симпотного водилу!

Элис следовало бы вздохнуть с облегчением, но никакого облегчения она не ощутила. Покачав головой, она сбросила скорость, направляя фургон к обочине.

— Сколько тебе всё-таки лет? — отрывисто спросила она, снова открыв бардачок, где у неё хранилась небольшая заначка наличных. Лезть в поясной кошель при этом бродяге ей не хотелось, каким бы безобидным он ни казался.

— Девятнадцать, — без запинки соврал пацан и живо схватил протянутую ему двадцатку. — А ещё столько же дашь?

— А правду скажешь? — вопросом на вопрос ответила Элис, всматриваясь в его замурзанную остроскулую физиономию. Ей следовало бы довезти его до полицейского участка или до офиса пресловутого зануды-шерифа и сдать властям. Пусть бы они с ним разобрались и определили куда следует. Но ведь сбежит же и оттуда!

— Шестнадцать. Скоро семнадцать, — пробурчал парень, исподлобья зыркнув на неё. — Честно, не вру.

— Тебе нельзя оставаться на дороге, — сердито и беспомощно проговорила Элис, на миг коснувшись его исцарапанной грязной руки. — Если ты не хочешь возвращаться к своему дяде…

— Он меня выгнал, говорю же, — нетерпеливо перебил тот, — и всё равно не примет обратно. Забей.

— Тогда обратись к властям и живи в приюте до совершеннолетия, — с жаром продолжала Элис, не обращая внимания на его протестующее мычание. — Подумай сам, ты же не дурак. Ты голодаешь. Рискуешь заболеть. Вообще рискуешь жизнью! Ты сам признал, что на дороге страшно!

— Ай, да брось! — досадливо отмахнулся пацан. — Я это про тебя сказал, потому что ты баба. Женщина то есть. А я мужик и могу за себя постоять. Не хочу за решётку. И чтобы всякие мудилы мной командовали, тоже не хочу. Я волю люблю. А чтоб я не голодал… ну, просто подкинь ещё бабла, не жмись, а?

Улыбка его была лукавой и безмятежной.

Элис со вздохом прибавила ещё двадцатку. Выброшенные деньги.

Мальчишка ловко сцапал купюры у неё из рук и завозился с защёлкой на дверце. Кое-как открыл замок, подхватил свой рюкзак и спрыгнул с подножки. Элис, обняв Берту за шею, внимательно смотрела на него с высоты кабины. Сердце у неё почему-то остро защемило. Она подумала, что парень напоследок непременно её обругает — в этом не было бы ничего удивительного.

— Бывай, Элис Не-Даёт! — весело крикнул тот, поворачиваясь к ней. — Пока, собачища, — уже потише добавил он, робко взглянув на Берту.

— Её зовут Берта, — зачем-то напомнила Элис. Сердце щемило всё сильнее.

— Ещё увидимся, — жизнерадостно закончил Гэл Чирешару и захлопнул за собой дверцу.

«Боже упаси», — устало подумала Элис и нажала на педаль газа. Старикан сперва медленно, а потом всё резвей тронулся вперёд. Тонкая, словно нарисованная тушью, мальчишечья фигурка растворилась в подступившей мгле.

— Дитя природы, — пробормотала Элис, через силу усмехнувшись.

«Всех не пережалеешь», — отчётливо произнёс Кит у неё в голове.


* * *

Стоя на обочине, Гэл уныло смотрел вслед отъехавшему фургону. Там, в кабине, ему было тепло — и не только потому, что работала печка. Тепло исходило от этой женщины, от Элис. Она была доброй — это Гэлу стало ясно, едва только он взглянул на неё. Доброй, печальной и красивой, будто какая-то кинозвезда, с этими рыжими волосами и зелёными глазами. Но всё равно она его прогнала.

Гэл не мог обижаться на неё за это, будучи просто засранцем-оборванцем, да ещё и цыганом. Правда, на кой он ей сдался? Она и так столько для него сделала: спасла от громил Уинстона, накормила и даже дала денег. Сорок баксов! Ему повезло.

Гэл упрятал аккуратно свёрнутые купюры в карман ветровки, натянул её как следует и застегнул «молнию» до самого подбородка. Ночь обещала быть холодной, а ему никак нельзя было простыть и свалиться с пневмонией. Не хватало ещё оказаться в благотворительной больничке, а потом — в приюте для малолеток, о котором толковала Элис. Она и в самом деле волновалась за него, так горячо уговаривала. Вот чудачка.

Сейчас ему надо было просто найти какой-нибудь заброшенный сарай на окраине Маунтин-Риверса и там заночевать.

Гэл и сам не смог бы объяснить, почему он всё-таки передумал и решил тоже добраться до этого жлобского городишки. Ради того, чтобы посмотреть родео? Или ещё раз послушать песни Элис Не-Даёт?

Пела она здорово, гораздо лучше него. Зря он ей хвастался, дурак. Да и вообще много чего наговорил ей зря… ну да ладно.

Гэл шмыгнул носом и накинул на голову тонкий капюшон ветровки. Может, ему и правда стоило рвануть в большой город, где такой пацан, как он, мог бы неплохо зарабатывать, вместо того, чтобы шататься по дремучим захолустьям? Именно так и выразился встреченный им недавно на дороге прихиппованный чувак. Но Гэл любил лошадей и здешние просторы, любил носиться верхом наперегонки с ветром и не хотел покидать эти края, каким бы захолустьем они ни слыли.

Приободряясь, он подумал, что скоро наступит лето с ярким солнцем и жарким ветром, и можно будет, как советовала Элис, забуриться в чью-нибудь конюшню, ходить там за лошадьми и стебаться над ковбоями. Петь им песни по вечерам у костра. И, может быть, среди них даже найдётся кто-то особенный.

Кто-то… чудесный.

И всё тогда станет совсем хорошо!

Гэл Чирешару всегда был оптимистом, хотя и не знал этого слова. Он успокоенно вздохнул и зашагал по обочине, направляясь к Маунтин-Риверсу.


* * *

Поставив Старикана на трейлерную стоянку при въезде в Маунтин-Риверс. Элис прежде всего хорошенько выгуляла очень довольную этим Берту. Маламутам, как ездовым собакам, необходимо много двигаться, а Берта большую часть дня провела в кабине трейлера.

Потом Элис накупила ей и себе разных вкусняшек в автомате кемпинга. Выстирала и высушила в прачечной нуждавшиеся в стирке вещи. Хорошенько вымылась в душевой кабинке и намазалась сладко пахнущим кремом для тела — она обожала такие штуки. И наконец с удовольствием вытянулась на койке в своей крохотной спальне, пока Берта укладывалась на коврике у двери.

Но какая-то заноза всё это время царапала ей сердце глубоко внутри — царапала неожиданно и больно, мешая наслаждаться долгожданным отдыхом.

Гэл Чирешару, чумазый оборвыш, брошенный ею на сомнительную милость встречного «симпотного водилы» — вот кто был этой карябающей душу занозой, чёрт бы его побрал совсем, откуда его только принесло на её голову!

Элис села на постели, сердито отхлебнула глоток остывшего какао из кружки, стоявшей на тумбочке, раскрыла лэптоп и вошла в скайп. Ей требовалось немедленно услышать от Кита, какая она идиотка, и на этом успокоиться.

Никита Рязанов был «онлайн», и Элис облегчённо вздохнула, рассеянно расчёсывая пальцами влажные после мытья, пахнущие мятным шампунем волосы.

Год назад она вот так же, от тоски и скуки, вышла в скайп. Это была как раз одна из тех ночей, которые хронические тяжелобольные называют «плохими». После смерти Кона все её ночи стали «плохими», но та ночь оказалась хуже других.

Ей пришлось заново обзаводиться аккаунтом в скайпе. Когда она продала дом и отправилась колесить по Западу, все её связи в социальных сетях — не её, но той благополучной женщины, какой она когда-то была: добросовестной учительницы, счастливой жены и будущей матери — вмиг оборвались. Но в ту ночь скайп послал ей Кита — огонёк в непроглядной унылой тьме, воображаемого друга, как в далёком-далёком детстве. Когда Элис было три года, она разговаривала с живущим под кроватью Муравейкой. Когда ей сравнялось тридцать два, в её лэптопе, но за тысячи миль от неё поселился Кит Рязанов.

Сперва он написал ей минимум слов в окошечке скайпа, а потом взял и позвонил. А когда она, поколебавшись, всё-таки ответила, он объяснил чуть задыхающимся сипловатым голосом, что писать ему трудно, что уже пять сраных лет у него действует только одна рука, что столько же лет он нуждается в регулярном гемодиализе и не покидает больничного бокса. И что может откинуть копыта в любой момент: «Прямо сейчас, например, дорогуша. Предпочитаю рассказать всё как есть и сразу, чтобы ты ничего лишнего не выдумывала». Сказал и хрипло хохотнул.

Кит очень хорошо говорил по-английски, почти без акцента, появлявшегося только от сильной усталости. Он виртуозно матерился на двух языках сразу и переводил Элис забавные русские идиомы. Но он так и не признался, откуда растут ноги — одна из идиом — у его столь свободного американского сленга. Элис подозревала, что он достаточно долго прожил в Америке. Ещё она подозревала, что он — бывший агент КГБ или как это теперь называлось в России. В общем, бывший сотрудник русских спецслужб. Но сейчас он жил — доживал, как он выражался — в городе под названием Новосибирск, в каком-то военном госпитале. Он был ровесником Элис — тридцать два года. Иногда он исчезал из скайпа на двое-трое суток, но потом появлялся, мимоходом сообщив, что, мол, дерьмо случается, пришлось отлёживаться в реанимации.

…Выслушав сбивчивый краткий рассказ Элис про Гэла Чирешару, Кит долго молчал, так долго, что она не выдержала:

— Ну так что? Давай, скажи уже, какая я дура, что выручила какого-то цыганского заморыша, да ещё и вспоминаю о нём, грызусь совестью… и тому подобное.

— Это не совесть, — возразил Кит, растягивая слова по своему обыкновению, а Элис представила его таким, каким всегда представляла — серьёзным молодым профессором в очках, кем-то вроде Чарли Эббса из сериала «Числа». Когда она однажды созналась в этом Киту, тот хохотнул и сообщил, что похож скорее на Нео из «Матрицы» в момент, когда тот лежит в капсуле с биораствором, лысый и обмотанный шлангами, торчащими из всех естественных отверстий.

Сам он никогда ей не показывался, но то и дело требовал, чтобы Элис включила видеорежим, и объяснял это предельно честно: «Хочу церебрально вздрочнуть на твои рыжие патлы и смазливую мордашку, дорогуша. Сиськи ты мне всё равно не покажешь, правда?» Элис возмущалась и хохотала, но камеру послушно включала. Что греха таить, ей льстили его пошлые, но искренние признания.

— Не совесть, а материнский инстинкт у тебя наконец взыграл, дорогуша, — неторопливо продолжал Кит, и Элис протестующе замотала головой. — Брось, я знаю всё, что ты скажешь: почему-то этот инстинкт не срабатывает у тебя при виде пухленьких карапузиков. Или на голенастых девчушек с косичками и брекетами. Ну, вот так получилось — тебя зацепил немытый чертёнок, который ворует коней… и тебя обворует и свалит рано или поздно. Приплюсуй сюда свою неистребимую учительскую тягу исправлять неисправимых, и ты получишь…

— Стоп! — от возмущения Элис даже сорвалась с койки, едва не уронив лэптоп, и Берта тоже вскочила, тревожно навострив уши. — Про что ты толкуешь, Кит Рязанов? Какое ещё «рано или поздно»? Я…

— Высадила цыганёнка, не доезжая до этого вашего Хемлок Гроува — преспокойно перебил её Кит. — Или Саут-Парка. Или Касл Рока, не суть. Какой-то захолустной дыры. Высадила и теперь маешься дурью, которую называешь совестью. Но ведь ты его найдёшь.

— Да с чего ты взял?! — свирепо зашипела Элис, и Берта басовито гавкнула. Она терпеть не могла человеческие свары.

— С того, что я знаю тебя, дорогуша! — хмыкнул Кит и нахально отключился, оставив последнее слово за собой.

— И это Маунтин-Риверс, а никакой не Касл-Рок, хренов ты шринк! — крикнула в никуда Элис и раздражённо захлопнула лэптоп. Иногда Кит бесил её неимоверно.

Однако на этот раз «хренов шринк» накаркал. Просто накаркал, зараза такая, вложив Элис в голову то, чего там и в помине не было. А если и было, она вовсе не собиралась давать воли этому «если».

Но, очевидно, на стороне Гэла Чирешару сыграл не только Кит Рязанов, но и целая команда в составе Боженьки, Мария-Девы, пресвятого Иосифа и прочих Божьих угодников. Ничем другим нельзя было объяснить то, что Элис наткнулась на злополучного цыганского оборвыша на другой же день — в баре, куда даже не собиралась заглядывать. Просто она вспомнила, что в автомате кемпинга нет «Лаки Страйк». Элис курила редко, но иногда ей это просто требовалось.

Она как раз возвращалась на арендованном стареньком «форде» от стадиона, где вот-вот должно было открыться родео. Ей следовало радоваться тому, что организаторы — на сей раз это опять были братья, Майк и Пол Чимини — согласились на её условия, но она поймала себя на том, что высматривает по обочинам дороги Гэла Чирешару. Не дура ли? Парень наверняка уже подцепил своего «симпотного водилу» и мчит с ним куда-нибудь в Калифорнию, подальше от поздней и промозглой монтанской весны.

И вот на окраине Маунтин-Риверса ей попался на глаза хорошо известный завсегдатаям родео бар под дурацким названием «Хвост скакуна», где собирались местные ковбои, лошадники и мелкие ранчеро. Она оставила «форд» на стоянке, где, кроме её машины, красовалось несколько потрёпанных пикапов, маленький грузовик и даже пара унылых одров, прикрученных за уздечки к ограждению стоянки, — привычная для монтанской глубинки картина. В вечернем небе чётко вырисовывалась вывеска бара — светящийся силуэт пресловутого скакуна с гордо задранным хвостом.

Элис, конечно, взяла с собой Берту. И положила пистолет в карман потёртой замшевой куртки. Не то, чтобы она опасалась нарваться на неприятности, просто с самого начала своих скитаний накрепко усвоила, что одинокая женщина должна быть к этим неприятностям готова. Пусть на ней была эта мешковатая куртка, джинсы и грубые башмаки, а приметные рыжие волосы безжалостно скручены в узел под чёрной банданой.

Она увидела Гэла Чирешару, едва переступив порог бара. Вернее, сперва услышала отборную многоголосую матерщину, густо повисшую в воздухе, как сизый вонючий табачный дым. А потом даже не увидела, а угадала знакомую тонкую фигурку пацана среди мощных спин и затылков ковбоев, угрожающе теснивших его к стойке.

Сердце у неё так и дёрнулось.

— Да не трогал я его сраную тачку! — срывающимся голосом проорал Гэл. — Не трогал, понятно вам? Он врёт!

— Кто врёт, это я-то? Ах ты погань шелудивая! — проревел гневный бас, мелькнул кулак, и раздался болезненный вскрик.

Элис рванулась вперед, но пробиться к стойке было не так-то просто. Хозяин бара, Гас Вильямс, достаточно спокойный и рассудительный мужик, явно находился в отлучке, иначе здесь бы не разгорелся такой шабаш.

— Полегче, Джим, — прогудел ещё один бас, — не пришиби сопляка до смерти. Может, к шерифу его отволочь?

— Да какой шериф! — яростно зарычал тот, кого назвали Джимом. — Нахрена нам тут шериф? Пришибу щенка — значит, прикопаем! Кто это цыганское отродье искать будет?

Ковбои ответили возбуждённым гулом — одобрительным или протестующим, Элис разбирать не стала. Она остервенело заработала локтями, проталкиваясь к чёртовой стойке, а Берта помогла ей расчистить путь, вцепившись по дороге в несколько джинсовых штанин. Негодующий ропот утих, когда Элис наконец встала на пятачке перед скорчившимся на полу Гэлом, заслоняя его собой, и сорвала с головы бандану. Её рыжие волосы рассыпались по плечам.

— Как это никто не будет искать? — спросила она громко и почти весело, переводя взгляд с одной хмурой, дочерна загорелой физиономии на другую. — Я искала и нашла. Это мой напарник, ребята, мы будем выступать у вас вместе. Я наняла его. Вы же меня знаете, верно? А я знаю вас. Я столько раз для вас пела.

Она помолчала несколько мгновений, а потом продолжала, понизив голос, но так же чётко, чтобы услышали все:

— Это же просто пацан-побродяжка. Почти ребёнок. А вы что, убивать его собрались? Из-за какой-то взломанной тачки? С ума вы все посходили, что ли? — у неё чуть отлегло от сердца, когда она заметила, что ковбои отводят глаза и бормочут что-то невнятное. — Что он украл? Я заплачу за него.

— Я ничего не крал! — гневно завопил Гэл, подскакивая с пола и утирая разбитый нос тыльной стороной запястья. Развернувшись, он с презрением ткнул пальцем в сторону верзилы Джима. — Мало ли что ему по пьяни примерещилось!

Ковбои опять возмущённо загудели.

— Заткнись, дурак! — прошипела Элис, хватая мальчишку за шиворот и снова силком заталкивая его себе за спину. Берта встала перед ними, утробно и почти неслышно рыча — так, что казалось, будто неподалёку работает мощный мотор.

— Что он украл у вас, уточните, пожалуйста, сэр, — с подчёркнутой любезностью попросила Элис набычившегося Джима.

— Вертелся около моей тачки вот только что, — неохотно пробубнил тот, сдвигая шляпу на затылок. — И попадался мне в городе то там, то сям, а ведь ещё и родео не началось! Нам тут этих вороваек-цыган не надобно!

— А, то есть он ничего не украл, — подытожила Элис, облокачиваясь на стойку, и дёрнула за рукав Гэла, который явно вновь собрался возмущённо запротестовать.

— Этот цыганский сопляк обнесёт тебя до трусов, Элис Не-Даёт, ослица ты полоумная! — резюмировал обладатель давешнего рассудительного баса, и, хорошенько присмотревшись, Элис узнала в нём Билли Коллинза по кличке Билли-Работяга, одного из завсегдатаев местных родео. — Твою разъети, зачем ты его берёшь?

Остальные согласно зашумели, уставившись на Элис с любопытством и недоумением, но без неприязни.

Она готова была перекреститься, как недавно Гэл. На её глазах остервенелая безликая толпа превращалась в знакомых ей или полузнакомых, но, в общем-то, неплохих мужиков, а уж разговаривать с мужиками понятным им языком Элис научилась давно.

— И какая тебе печаль до моих трусов, Работяга Билли? — под общий одобрительный хохот протянула она медовым голосом, скрестив руки на груди. — Я о своём белье сама могу позаботиться. Ну, а если мой оболтус ничего у вас не украл, ребята, я просто хочу распить с вами мировую и спеть для вас пару добрых старых песенок. «Красотка Салли» подойдёт, а, лапоньки мои?

Когда «лапоньки» радостно взвыли, у Элис едва не подкосились ноги от нахлынувшего облегчения. Повернувшись к стойке, она выложила на тарелку перед опешившим барменом всю наличность, остававшуюся в поясном кошеле, коротко бросив:

— Выпивку всем на всё!

Другой рукой она подтащила к себе застывшего истуканом Гэла и быстро сунула ему в ладонь ключи от арендованного «форда».

— Запрись внутри и жди меня, — тихо приказала она. — Понял? Берта, ступай с ним.

Гэл только зыркнул на неё запавшими глазами — на щеке и под носом у него запеклась кровь — и метнулся к двери. Ковбои поспешно расступились — не перед ним, а перед Бертой, нёсшейся рядом с ним, словно тень.

Элис проводила обоих взглядом. Ей ужасно хотелось выпить, несмотря на то, что от нескольких глотков спиртного у неё потом дико болела голова и обнулялась работоспособность. Она ткнула пальцем в сторону бутылок за стойкой и скомандовала бармену:

— Мне порцию бурбона со льдом и гитару… как там тебя зовут? — она нахмурилась, припоминая. — Томми? Давай, действуй, Томми!

Билли-Работяга одобрительно сжал её плечо ладонью. Она насмешливо скосила глаза на его наглую заскорузлую лапу, но возмущаться не стала. Хрен с ним, пусть радуется. Пусть они все радуются, лишь бы пацан благополучно унёс отсюда ноги. Она от души надеялась, что у того хватит ума подождать её в машине, как было велено, а не удирать куда глаза глядят… Впрочем, с ним же была благоразумная Берта, которая, если что, просто сцапает его за штаны.

Элис тряхнула головой и взяла у Томми торопливо принесённую им гитару.

«Красотка Салли» так «Красотка Салли».


* * *

Когда примерно через полтора часа Элис, слегка спотыкаясь, вывалилась из злополучного бара, голова у неё предсказуемо гудела, пытаясь расколоться на мелкие составляющие части. В горле саднило от табачного дыма и перенапряжения. Но дело было сделано.

— Делай, что должно, и будь что будет, — пробормотала она вслух любимую мамину присказку и поискала глазами свой «форд», машинально скручивая в пучок распущенные волосы. Машина была на месте, смирно стояла среди чужих пикапов, и Элис поспешила к ней. На водительском кресле восседала преисполненная важности Берта, радостно гавкнувшая при виде хозяйки.

Перегнувшись через неё, Гэл отпер Элис дверцу и снова устроился на соседнем с водительским месте, задрав острые коленки почти что на приборную панель. Он покосился на Элис без особой радости, настороженно и устало. Кровь с лица он уже оттёр. Элис молча переместила собаку на заднее сиденье и уселась за руль, одновременно достав из-под кресла завалявшуюся там бутылку «Эвиан». Выпитый бурбон давал о себе знать не только головной болью, но и премерзким вкусом во рту. Она, не отрываясь, осушила почти треть бутылки, включила зажигание и спокойно велела Гэлу:

— Сядь как следует и пристегнись.

Поглядев, как он неловко подбирает длинные ноги — коленки торчали сквозь прорехи в джинсах, — она отрывисто спросила:

— К врачу, может, отвезти? Вид у тебя…

— Нормально всё со мной. Пара пинков, подумаешь, — сипло буркнул Гэл. Помолчал и выпалил: — Ты что, реально меня искала? Потому и приехала сюда?

Он уставился на неё в упор блестящими глазами, под которыми залегли тёмные тени. Наверное, дожидаясь её в машине, он только об этом и думал, поняла Элис.

— Да, — без запинки соврала она, трогая машину с места и выводя её со стоянки. Измордованный вид парня ей абсолютно не нравился, и она не представляла, что с ним теперь делать. По-хорошему, больница была бы для него наилучшим выбором, но она не сомневалась, что он даст дёру прямо из приёмного покоя, и почти не сомневалась, что у него нет медицинской страховки.

А были ли у него вообще документы?

Решив, что разберётся со всем этим в кемпинге, Элис на полной скорости погнала «форд» по шоссе, и минут через двадцать они уже были на месте. Она заперла «форд» и кивком указала мальчишке на свой фургон, не переставая недоумевать, зачем она вообще всё это делает. Благотворительность? Жалость? Материнский инстинкт, как сказал ехидна Кит? Она очень редко впускала посторонних в свой трейлер — свой единственный дом.

Свет в фургоне был тускловатым — только-только, чтобы ориентироваться внутри. Зато воду для душа Элис подключила заранее и сейчас поставила регулятор в душевой на нагрев, пока мальчишка стоял у порога и озирался по сторонам, бросив на пол рюкзак. Всё, что он видел — узкое помещение, похожее на вагончик и разделённое на отсеки. В одном отсеке была оборудована кухня с небольшой плитой и встроенным холодильником, в другом — спальня с откидной кроватью и встроенным, как и холодильник, шкафом.

Сложно сделать уютным такое походное жильё, но Элис постаралась: развесила на заменявших стены перегородках забавные постеры, собственноручно склеенные из старых комиксов… а ещё — пучки сухих, пряно пахнувших трав. Во время своих путешествий она всегда покупала у встреченных ею мастеров-ремесленников самодельные вещи, хранившие тепло их рук: плетёные корзинки, домотканые коврики, кувшины с широким горлом и глиняные плоские тарелки, куда она складывала всякие мелочи. На время переездов хрупкие вещицы приходилось запаковывать в отдельные коробки, но Элис не жалела на это времени и сил. Она любила обихаживать свой дом, и сейчас, когда она смотрела на Гэла, ей очень захотелось, чтобы неприкаянному цыганскому бродяжке здесь понравилось.

Какая же сентиментальная чушь лезла ей в голову!

— Я называю его Стариканом. Этот фургон, — коротко пояснила Элис в ответ на удивлённый взгляд парня. — Он и вправду старый, и тут тесновато, как я и говорила, но другого у меня нет. Так что всё-таки будем задницами толкаться, — она чуть усмехнулась и закончила: — Вон кухня, проходи, будем ужинать.

Пацан опустил глаза на свои грязные, как прах, разбитые кроссовки, видимо, колеблясь, разуваться или нет, потом покривился и буркнул:

— Если сниму, будет хуже.

Он прошёл к кухонному столу и присел на край табуретки. Элис удержалась от команды: «Руки вымой!», справедливо рассудив, что бактерии с парнем уже сжились, и поставила перед ним горку холодных кукурузных лепёшек с сыром, испечённых утром. Пока грелся чайник на плите и остатки цыплёнка в микроволновке, все до одной лепёшки исчезли во рту у мальчишки. Берта, сидевшая на полу, только и успевала, что провожать их удивлённым взором.

«Спасибо, не вместе с тарелкой уплёл», — весело подумала Элис, ставя перед Гэлом остальную еду. Тот промямлил что-то невнятное, но явно благодарное: набитый рот мешал ему говорить. Покачав головой, Элис насыпала Берте в миску вечернюю порцию «Еканубы» и некоторое время с улыбкой слушала дружное чавканье.

Вода в душевой уже нагрелась, и Элис, похлопотав там немного, окликнула парня, который наконец возник на пороге, дожёвывая цыплёнка и привычно утирая рот тыльной стороной запястья.

— Так, — коротко произнесла она, прикидывая, сумеет ли этот обормот как следует отмыться без посторонней помощи и без использования лошадиного скребка и собачьего спрея от блох. — Я хочу, чтобы ты потратил весь мой запас воды, мыла и шампуня, но вымылся бы так, чтобы под пальцами скрипело. Не халтурь. Всё барахло, что на тебе надето, всё до нитки, выбросишь за дверь, я сейчас схожу с ним в прачечную. Что у тебя в рюкзаке?

Гэл присел на корточки и молча завозился с застёжками рюкзака. Глядя на его лохматую макушку, хвостик перевязанных резинкой кудрей и тонкую грязную шею, Элис вздрогнула, внезапно подумав — что было бы с ним, не подоспей она вовремя в чёртов кабак? На что способна пьяная толпа озлобленных мужиков, она вполне представляла: те могли опомниться, только забив мальчишку насмерть.

Она встряхнулась и посмотрела на вывернутое им наружу тряпьё: несколько линялых футболок и пару трусов, всё немногим чище тех обносков, что красовались на нём.

— На двери висит мой халат, — со вздохом сообщила она. — Наденешь на ночь, пока сохнет всё это добро. Так я возьму его постирать? — спохватилась она. — И куртку?

— Угу, — невнятно промычал пацан, снова кинув на неё острый настороженный взгляд, и скрылся в душевой. Куда только подевалась его общительность! Стеснялся он, что ли? Не доверял ей?

Элис дождалась, когда в приоткрытую дверь вылетит комок тряпья, взяла с полочки фонарь и отправилась в прачечную кемпинга. Ей вспомнились слова Билли-Работяги: «Элис Не-Даёт, ослица ты полоумная». И точно, она вела себя именно как полоумная ослица. Притащила в собственный дом невесть кого. Хотя почему «невесть» — беспризорного цыганёнка, возможно, малолетнего социопата или психопата. Занимавшегося проституцией, как он сам признался. Гипотетически заражённого какой-нибудь чесоткой или гонореей. Или даже ВИЧ-инфицированного…

Теперь она к тому же оставила его в фургоне одного! Ну ладно, с Бертой. Элис понадеялась, что собака хотя бы помешает Гэлу Чирешару обчистить хозяйку до трусов, как выразился тот же Работяга. Да и удирать босиком парню было бы несподручно — его драные вонючие кроссовки Элис незамедлительно отправила в мусорный бак по дороге к прачечной.

Итак, теперь ей предстояло купить ему другие кроссовки. И нормальную подростковую одежду. И мобильник — чтобы всегда был на связи. Сплошные расходы… а доходов пока не предвиделось.

И самое главное — как-то оформить над ним опеку.

Присев на пластиковый стул возле стиральной машинки, Элис методично перетрясла все вещи пацана, опасаясь отправить в стирку кредитки, водительское удостоверение или карточку медстраховки. Но документов не оказалось нигде — ни в рюкзаке, ни в карманах куртки, ни в джинсах. Нигде и никаких.

Дождавшись, пока вещи отстираются и высушатся в быстром режиме, Элис сгребла резко пахнущее дешёвой отдушкой тряпьё в пакет и поспешила обратно в фургон.

Который за время её отсутствия вполне мог быть угнан Гэлом Чирешару.

Но Старикан оказался на месте, как и Гэл, уснувший мёртвым сном на её постели и в её халате. Он поджал под себя голые ноги и свернулся клубком — точь-в-точь как Берта, лежавшая на коврике у койки и вскинувшая лобастую голову при виде хозяйки. Элис немного постояла, глядя на эту парочку со странным умиротворением. Потом развесила вещи Гэла на спинках стульев. Подтёрла разлитую повсюду мыльную воду и раздвинула кухонный угловой диванчик, обычно собранный.

— Надо будет потом совершить рокировку, — пробормотала она и тихо засмеялась, усаживаясь на диван и распуская волосы.

День удался.


* * *

Но до рокировки было далеко, потому что парень всё-таки заболел. Вернее, в тепле и покое у него, очевидно, просто лопнула та пружина, что раньше держала его в постоянной боеготовности. Гэл впал в настоящую спячку: он, как сомнамбула, добредал только до туалета и обратно. И так же, почти не разлепляя сонных глаз, поглощал принесённую Элис еду. Всерьёз забеспокоившись, она уже намеревалась силком тащить его в больницу, но сперва наконец решила позвонить Киту, связываться с которым раньше просто боялась из-за грозящей взбучки.

— Я так и знал, — выслушав её короткий сухой отчёт, торжественно заявил Кит с подлинным удовольствием в голосе. — Я же говорил, что ты сломаешься и подберёшь этого бродячего щеночка. Ну что ж, он с большой долей вероятности тебя обчистит и смоется, но зато какое-то время тебе будет для кого жить.

— Я живу для себя! — сердито отпарировала Элис. Она тоже знала, что он оседлает своего любимого конька, гад такой, и начнёт распространяться о смысле, вернее, о бессмысленности её жизни!

— Я её не обчищу, и я не бродячий щеночек! — раздался из-за её спины такой же возмущённый, ломкий и срывающийся голос.

Элис обернулась, а Кит, зараза, так и залился своим задыхающимся хохотом.

Гэл стоял у входа на кухню, завернувшись в одеяло, из-под которого торчали босые ноги. Волосы его были всклокоченными — но хотя бы чистыми, как довольно отметила Элис, — а угол одеяла волочился по полу.

— Ты его документы видела? — отсмеявшись, деловито осведомился Кит, словно и не слышал их протестующих воплей.

— Нет у него документов, — отрезала Элис. — По крайней мере, я не нашла. Сядь, не маячь тут босиком.

Последнее, естественно, уже относилось к Гэлу, который, обиженно засопев, исчез в спальне. Не успела Элис удивиться, как он вернулся с водительским удостоверением в руке и торжествующе шлёпнул его на кухонный стол перед раскрытым лэптопом:

— Вот!

— Где ты это прятал? — изумилась Элис, но Гэл в ответ только загадочно ухмыльнулся.

— Мне покажи, — распорядился Кит не терпящим возражений тоном. — Камеру включи. И на самого подкидыша хочу позырить. Кстати, привет, подкидыш.

— А ты вообще кто? — вместо приветствия поинтересовался тот, послушно включая камеру. Странно, но Гэл сразу сообразил, как управиться со скайпом. Но если он надеялся на ответную любезность со стороны Кита, то напрасно: Элис могла бы сразу объяснить ему, что Кит предпочитает оставаться невидимкой. Точнее, вываливающейся на экран аватаркой — весело осклабившимся скелетом в чёрной пиратской треуголке набекрень.

— Никита Рязанов, её единственный мужик и по совместительству русский хакер на инвалидной пенсии, — лениво ответствовал тот. — Короче, Кит. Поближе к камере поднеси ксиву-то. Ага, ученическая, ясно. Восемнадцати нет, но и не совсем уже сопляк. Отлично. Будет кому присматривать за нашей Леди-Не-Даёт, кроме меня.

Он снова сипло расхохотался, не обращая внимания на гневное шипение Элис, а потом продолжал как ни в чём не бывало:

— Поскольку она у нас сентиментальная и доверчивая коровушка, хоть и строит из себя крутую тёлку, я тебя самолично допрошу, подкидыш. Первый вопрос: где ксиву прятал? В заднице?

Гэл опять хмыкнул и ничего не ответил.

— Копперфилд секретов не открывает, ладно, — легко согласился Кит. — Тогда вопрос второй, поважнее, рекомендую ответить без выебонов: ты действительно гей, как заявил нашей красотке? Или всё-таки би?

Парень стрельнул в Элис взглядом и пробормотал:

— Гей. Домогаться её не стану, не бойся.

— Догадливый. Но я бы в этом случае испугался только за тебя, — фыркнул Кит. — Что ж, у каждого свои тараканы. Один давно бродяжишь? И почему?

Элис отошла к мойке, решив не вмешиваться в эти мужские разборки, но вслушивалась очень внимательно. Она почему-то не сомневалась, что пацан ответит Киту правду.

— С полгода, — неохотно отозвался Гэл. — От Техаса и вот досюда. Раньше с дядькой жил, с тёткой и с их детьми, когда мать умерла. Давно, в общем. Мы тоже всё время ездили. Я и не учился почти.

— Конечно, зачем тебе учиться, ты и так всё знаешь, — констатировал Кит. — А потом что стряслось? Дядька тебя выгнал? Стоп, дай я угадаю, — он застукал тебя на каком-нибудь ковбойчике?

— Под, — уточнил Гэл, безмятежно ухмыльнувшись.

— Что ж, дерьмо случается, — Кит, судя по голосу, тоже усмехался. — Короче, дядюшка дал тебе пинка под твою несчастную задницу, и с тех пор ты рассекаешь по Американщине один. С законом были тёрки? Давай колись, Эсмеральда.

— Если бы были, — лаконично произнёс Гэл, тряхнув кудрями, — я бы не тут сидел, а в исправилке для малолеток.

На «Эсмеральду» он не обиделся — скорее всего потому, что попросту не понял подначки.

— Ну допустим, ты оттуда скипнул, — лениво предположил Кит.

Гэл опять отрицательно мотнул кудлатой башкой:

— Нет. Меня копы ни разу не загребли, Мария-Дева, Иосиф и святые угодники помогали.

Улыбка его была невинной, как у ангелочка с рождественской открытки.

— Что-то позавчера в «Скакуне» никакие угодники не рвались тебе помочь, — съязвила Элис, со стуком распахнув дверцу шкафчика и достав оттуда банку с мукой. — Если бы я туда не заявилась, ковбои бы тебя по полу размазали.

— А может, святые угодники тебя мне и послали, — убеждённо возразил Гэл, пожав плечами, и подхватил сползающее на пол одеяло. — И вообще: ну, отпиздили бы меня эти мудаки, и что с того? Не в первый раз, подумаешь. Фараонов же там не было. А он спрашивает про тёрки с законом.

— Эсмеральда, в отличие от тебя, дорогуша, умеет рассуждать логически, это хорошо, — весело подытожил Кит. — Итак, что мы имеем в сухом остатке: подставить тебя он вполне способен, если стырит что-нибудь где-нибудь, а также если соцслужбы за него всерьёз возьмутся. Рискнуть можно, было бы ради чего. Ты уже слышала, как он поёт?

— Нет. Не до песен нам пока что, — сухо отозвалась Элис, взбивая веничком тесто. И сама мысленно отметила это «нам».

— А чем ты там шваркаешь?

— Оладьи буду печь, — с усталым вздохом сообщила она. — Если ты уже всех тут научил жить, то я, с твоего позволения, отключусь. Некогда мне болтать, младенец вон есть хочет.

— Когда я отброшу копыта, ты горько пожалеешь, что затыкала меня, леди Хилл, — злорадно предрёк Кит и отключился сам. Последнее слово он, как всегда, оставил за собой.

Элис и Гэл посмотрели друг на друга, и Элис велела:

— Иди оденься.

— Он что, правда русский? — с жадным любопытством спросил Гэл, не торопясь в спальню.

— Правда. Пока не наденешь штаны, оладьев не получишь.

— И правда хакер и инвалид?

— Это всемирная паутина, деточка, я никогда его не видела, — Элис начала выкладывать ложкой комочки теста в зашкворчавшее на сковороде масло, — но… допустим, и это правда.

— Он чего, бывший коп, что ли?

— Сам у него спроси в следующий раз, — усмехнулась Элис, но, заметив краем глаза, как разочарованно вытянулась живая физиономия мальчишки, смилостивилась и добавила: — Он айтишник. А с тех пор, как с ним такая вот беда приключилась… ну, болезнь эта, он всё время, считай, живёт в сети. Так он говорил.

Она вытерла руки бумажным полотенцем, укоризненно глядя на парня, который, вместо того, чтобы отправиться за штанами, присел на корточки и принялся почёсывать Берту. Та довольно развалилась на коврике, подставив его тонким пальцам лохматое светлое пузо.

— У-у, собачища, красавица… А щенки у неё были? — с интересом осведомился Гэл, подняв голову.

— Она стерилизована, — спокойно пояснила Элис и принялась переворачивать оладьи деревянной лопаткой. — Вырезана вся репродуктивная система. Как и у меня, кстати. Поэтому у нас обеих нет никакой течки и, соответственно, никаких проблем.

Позади неё воцарилась гробовая тишина, и Элис покосилась на парня через плечо. Тот смотрел на неё снизу вверх, распахнув глаза и рот. Смуглое лицо его побледнело.

— Иисус и Мария-Дева… — пробормотал он срывающимся полушёпотом. — У тебя что, был рак? Ты же ещё не старая!

— Автокатастрофа. Мой муж погиб, а я… — она поколебалась, но, глядя в расширившиеся глаза мальчишки, сухо добавила: — Я тогда была беременна, но хирурги вырезали всё, иначе мне бы не выкарабкаться. Провалялась в коме две недели. А когда вышла из больницы, то продала дом, купила Старикана и поехала кататься по Западу. Петь я всегда любила, хотя раньше была учительницей, — Элис наклонилась и легонько похлопала парня по худому плечу, высунувшемуся из-под одеяла. — Дело прошлое, — она вспомнила сказанное ей когда-то Китом: — Я рассказала это, чтобы ты сразу понял, что к чему, и не слушал чужих выдумок. Я же знаю, что про меня болтают в округе: мол, яйцерезка и всё прочее.

На самом деле она понятия не имела, с какой стати выложила всю свою жизнь перед совершенно чужим парнем, почти ребёнком. Что он мог понять? Какое ему было до неё дело? Элис в замешательстве откашлялась и предложила:

— Давай-ка поедим, и ты мне споёшь. Хочу послушать.

Гэл порывисто вскочил, исчез в комнате и вернулся к столу уже в свежевыстиранных джинсах и красной футболке. Элис одобрительно кивнула, раскладывая оладьи по тарелкам.

После еды она составила посуду в раковину, вытащила из шкафа свою гитару и улыбнулась, увидев, как парень её схватил: с загоревшимися глазами, стиснув гриф, будто дружескую руку. Но, прежде чем провести пальцами по струнам, он вскинул на Элис потемневший взгляд и твёрдо произнёс:

— Ты не пожалеешь, что взяла меня, Элис Не-Даёт. И я никогда не совру тебе. Клянусь Марией-Девой!

Он снова прижал к губам свой крестик, выхваченный из-под выреза футболки. Элис хмыкнула, внезапно развеселившись, и предложила:

— Тогда скажи, что ты делал возле тачки того остолопа, как его там… Джима, раз уж ты мне никогда не соврёшь. А?

Пацан прикусил нижнюю губу и потупился. Элис терпеливо ждала, не сводя с него серьёзного взгляда, и он сокрушённо выдавил:

— Хотел обнести, чего уж там. У него тачка незапертая стояла.

— Засранец, — подытожила Элис, покачав головой. — Чтоб больше этого не было.

— Не будет. Клянусь Марией-Девой! — повторив Гэл, горячо сверкнув глазами.

Элис не знала, стоит ли верить его клятвам, но петь Гэл Чирешару умел — что медленные печальные ковбойские баллады, что забористые куплеты, пересыпанные солёными словечками. Голос его, уже переломавшийся, был мелодичным и сильным. Когда парень умолк, Элис выждала с минуту, глядя в его тревожные блестящие глаза, и наконец сказала:

— Да. Споёмся… партнёр.

И засмеялась, когда он в восторге подпрыгнул и боднул её головой в плечо — совсем как Берта.

К вечеру в кухню доставили раскладной угловой диван — размером побольше старого. Элис заказала его накануне. Кухоньку пришлось изрядно переоборудовать, и диван в разложенном виде встал впритык к холодильнику, обречённому отныне оставаться полупустым, ибо Гэл то и дело что-нибудь оттуда таскал. А Элис наконец обрела собственную спальню.

Ближе к полуночи, растянувшись на своей кровати и сквозь подступающий сон прислушиваясь к бормотанию крохотного телевизора на кухне, — пацан смотрел там какое-то музыкальное шоу и то и дело прыскал со смеху, — она подумала, что теперь её старый фургон стал настоящим домом.

А через неделю они нашли первый труп.

ОКОНЧАНИЕ В КОММЕНТАРИЯХ

@темы: гет, фики, джен, ФБ-16, американские тексты, индейцы

Название: Рабыня
Автор: fandom Americas 2016
Бета: fandom Americas 2016
Размер: мини, 1307 слов
Пейринг/Персонажи: Доротея, её прабабка Лулу, Сэмюэль, Дэвид, белые хозяева
Категория: гет
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Доротея была покорной рабыней Иисусовой и рабыней хозяев
Примечания: время действия — середина XIX века, незадолго до Гражданской войны Севера и Юга
Слушать спиричуэл «Lord don't move the mountain» в исполнении Mahalia Jackson здесь .
Предупреждение: смерть некоторых персонажей
Ссылка на ФБ-16: тут.

>



Lord don't move the mountain,
But give me strength to climb it
Please don't move that stumbling block,
But lead me Lord around it
Lord don't move the mountain,
But give me strength to climb it
Please don't move that stumbling block,
But lead me Lord around it
The way may not be easy,
You didn't say that it would be
For when our tribulations get too light,
We tend to stray from Thee.
Halleluja

Умирая, прабабка Лулу больно стиснула своими костлявыми, корявыми и тёмными пальцами руку своей шестнадцатилетней правнучки Доротеи и ликующе прохрипела прямо в её испуганное, залитое слезами лицо — на том наречии, которого никто, кроме Доротеи, здесь не понимал:

— Теперь я свободна!

Прабабка Лулу была ведьмой, по мнению остальных рабов, и в их хижинах, лепившихся, как червивые грибы, к белостенной усадьбе «Розовый куст», и в самой усадьбе так считали все. Сторонились Лулу и опускали глаза перед нею, перед этой сморщенной, как запечённый в костре батат, скрюченной, словно корешок астрагала, старухой. Никто не знал, сколько ей лет, да она и сама, наверное, не знала. Она никогда ни слова не произнесла по-английски. Только презрительно выпячивала сухие губы, когда хозяева, надсмотрщики или кто-то из негров обращался к ней на этом языке. Она говорила только на каком-то африканском наречии, смутно понимаемом Доротеей, и вовсе не принимала святого Крещения, не получив поэтому и добропорядочного христианского имени.

Она так и умерла некрещёной, закосневшей в языческом грехе ведовства. Умирала Лулу долго и трудно, задыхаясь в муках агонии почти сутки, словно чья-то тяжёлая рука безжалостно сжимала её хрупкое горло, лишь иногда позволяя с хрипом втянуть в себя воздух. Выходя по какой-нибудь надобности из хижины, Доротея слышала, как судачат между собой негры: мол, дьявол не подпускает к себе ведьму Лулу, пока старуха не передаст кому-нибудь свои опасные чары. И боязливо косились при этом на Доротею.

Та лишь устало усмехалась. Она верила в Спасителя нашего Иисуса, в то, что Он принял крестные муки за всех людей и, значит, и за неё, Доротею. И ей не нужен был запретный прабабкин дар, она свято верила только в то, что Иисус защитит её от всех бед.

Она была покорна воле Божией и воле господ. В Священном Писании говорилось, что рабы должны повиноваться Богу и хозяевам, только тогда они войдут в Царствие Небесное.

Прабабка Лулу вошла не в Иисусово Царство, а под сень своих языческих кущ, где родилась — бесконечно далеко отсюда, на той земле, о которой она рассказывала Доротее.

«Теперь я свободна…»

Прабабку Лулу похоронили в стороне от общего кладбища, и Доротея стала жить одна — до тех пор, пока к ней не посватался кузнец Сэмюэль.

Доротея была красива строгой красотой, похожей на красоту выточенной из эбенового дерева изящной фигурки: длинная шея, огромные глаза в тени густых ресниц и пухлые губы.

И ещё она любила петь и пела псалмы, восхваляя Спасителя-Иисуса глубоким грудным голосом, сильным и нежным, взлетавшим к самому престолу Господню.

На неё заглядывались многие негры, но она выбрала Сэмюэля, потому что кузнец был не только могуч, но и добр: в его кузне вечно жили какие-то приблудные псы, которых остальные рабы гнали прочь, чтобы не делиться с ними скудной едой. А однажды Доротея увидела, как он, ловко балансируя на ветке старого вяза, кладёт в гнездо лазоревки выпавших оттуда, отчаянно пищавших птенцов.

— Позвал бы мальчишек! — запрокинув голову, с беспокойством крикнула ему снизу Доротея.

— Ещё сорвутся, — застенчиво улыбаясь, ответил ей Сэмюэль, как будто сам не рисковал сорваться и расшибиться оземь.

Поэтому, когда кузнец, глядя на неё с той же застенчивой улыбкой, спросил, согласится ли она жить с ним, Доротея кивнула, почти не раздумывая. И засмеялась, когда он на радостях подхватил её как пушинку и вскинул к небу в своих огромных мозолистых руках.

Они не стали жить в грехе, а поженились, как положено в вере Иисусовой. Хозяин Джордж разрешил их брак, и Сэмюэль перенёс свои пожитки из кузни, где привык спать, в хижину к Доротее. А та ещё пуще расцвела в его больших руках и понесла чуть ли не с первой их ночи вместе. Она работала в усадьбе с задумчивой улыбкой на пухлых губах, словно всё время прислушиваясь к себе и часто опуская ладонь на живот, где росло дитя.

Её не волновало то, что это дитя родится в рабской доле. Иисус и Сэмюэль защищали её… и всё должно было быть хорошо. Господа были добры к ней и рады её счастью. Доротея ощущала это счастье, как тёплую, баюкающую её воду огромной реки. Но иногда, глядя по вечерам в сторону могилы прабабки Лулу, она будто слышала её скрипучий задыхающийся голос.

«Теперь я свободна!»

У Доротеи родился сын, смуглый большеголовый малыш, окрещённый Дэвидом. Он был спокойным, не крикливым, жадно сосал материнскую грудь, упираясь в неё маленькими кулачками. Доротея стала ещё счастливее. Доволен был и хозяин Джордж: его рабы принесли здоровое крепкое потомство. Он разводил на племя породистых собак и лошадей, и знал в этом толк.

Но счастье маленькой семьи Доротеи продлилось ещё лишь полтора года — до те пор, пока в хижины рабов, лепившиеся к усадьбе «Розовый куст», не пришла чёрная лихоманка, которую белые господа называли оспой.

Обтирая влажной тряпицей большое сильное тело своего мужа, метавшегося в огненном жару, который сжигал его изнутри, Доротея не плакала. Она истово молилась Спасителю-Иисусу, который должен был спасти её мужа. Ведь Сэмюэль ни в чём не провинился перед Господом, он всегда был богобоязненным и покорным. Но Спаситель не внял горестным мольбам Доротеи, не спас Сэмюэля, и тот навсегда покинул Доротею с сыном и вошёл в Царствие Небесное.

Когда его безжизненное тело опускали в могилу, Доротея решительно, под корень, срезала острым лезвием ножа свои пышные кудри, которые так любил перебирать Сэмюэль в минуты любви, и бросила их на его широкую грудь.

— Язычество! — укоризненно прошептал преподобный, читавший над Сэмюэлем молитву, но Доротее было всё равно.

Чёрная лихоманка пощадила Доротею и Дэвида, но из шатких хижин рабов перенеслась под белую крышу господского дома и там собрала новую дань. Она унесла жизнь супруги хозяина Джорджа и его пятилетней дочки, а потом и жизнь самого хозяина Джорджа. Кладбище вокруг усадьбы разрослось, а господский белый дом, собаки, лошади и рабы пошли с молотка.

Доротея с Дэвидом на руках вместе с другими рабами отправилась на аукцион, который должен был состояться в специально отведённом для этого месте. Оцепенело глядя в сторону оставшихся позади могил прабабки и Сэмюэля, Доротея судорожно прижимала к себе сына. Он был так мал! Его не могли отнять у неё! Нет-нет!

Но она, как и другие рабы, прекрасно знала, что ребёнок, продающийся вместе с матерью, ничего не стоит, а вот если продать его отдельно, за него ещё можно что-то выручить. Дэвид был здоровым и сильным малышом, он уже начал бодро ковылять на крепких ножках и перестал сосать материнскую грудь. Его вполне могли продать отдельно от Доротеи.

В ночь накануне аукциона Доротея не сомкнула глаз, скорчившись в углу сарая, где разместили рабов из усадьбы «Розовый куст», и укачивая безмятежно спавшего сына. Она уже не в силах была молиться — разве не молилась она до хрипоты, распростёршись крестом на полу возле койки умирающего Сэмюэля?

Что ей было делать теперь? Как поступить?

Рабы иногда осмеливались бежать на Север, переплыв через реку Огайо, служившую границей между северными и южными штатами. Но как Доротее было перебраться через неё с ребёнком на руках? И до Огайо было слишком, слишком далеко. По её следу торговцы непременно пустили бы собак, и она всё равно не сумела бы скрыться от них. И Дэвид — Дэвид мог при этом погибнуть!

Она лихорадочно прижалась губами ко лбу своего мальчика и тихо запела, положившись на волю Иисусову, как полагалась всегда, сколько себя помнила.

Lord don't move the mountain,
But give me strength to climb it
Please don't move that stumbling block,
But lead me Lord around it
When my folk would slay me,
And these things they will try to do
Lord, don't touch him but within his heart,
Make him give his Heart to you.
Lord don't move the mountain,
But give me strength to climb it
Please don't move that stumbling block,
But lead me Lord around it
Oooh, oooh, oooh...

* * *

Наутро Доротею продали отдельно от сына.



Название: Кудесник-волшебник и Мэри-Лу
Автор: sillvercat для fandom Americas 2016
Бета: Блэй
Размер: мини, 1700 слов
Пейринг/Персонажи: Мэри-Лу, Саймон Фишборн, Ушастый Джимми, шериф, пастор, другие мужчины и женщины Ловелла
Категория: гет
Жанр: драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: Мэри-Лу жила на отшибе Ловелла и была просто черномазой блудницей...
Примечания: действие происходит в Оклахоме вскоре после Гражданской войны; личная жизнь героев — плод фантазии автора
Предупреждение: графичное описание жестокого наказания, бытовавшего в ту пору в США, — вымазывания в смоле и перьях
Ссылка на ФБ-16: тут.





Ловелл в штате Оклахома был замкнутым, богобоязненным и праведным городом, и Мэри-Лу жила далеко за его окраиной, у речной излучины, в шатком домишке, прежний хозяин которого куда-то сгинул.

У Мэри-Лу были тёмные блестящие кудряшки и кожа цвета коричного пряника. Пухлые губы и лукавые карие глаза. Упругие груди и точёные бёдра, сладкие, будто медовая коврижка. Так сказал ей Коннор Эймс, шериф Ловелла, пришедший к ней первым, когда она только-только поселилась в заброшенной лачуге у реки. И жадно смял её бёдра. Ладони его были большими и грубыми, он хрипел непристойности и сладкие словечки ей на ухо, тяжело проталкиваясь в неё. Мэри-Лу крепко обнимала его за шею и тёрлась об него всем телом. Она знала, что сейчас ей будет хорошо.

После шерифа к ней так же, украдкой, пришёл лавочник, мистер Петтигрю. А потом все мужчины Ловелла, у которых волосы росли не только на голове (хотя некоторые из них уже облысели), потянулись к лачуге Мэри-Лу, черномазой блудницы, как называли её между собой богобоязненные женщины Ловелла.

Они ненавидели Мэри-Лу, но делали вид, что её не существует на свете. Они были праведны. Они не вопили, как кошки, от страсти в объятиях своих мужей. Зачатие являлось делом богоугодным, но плотское наслаждение — греховным. Мужья отродясь не видели своих жён голыми. Те лишь благопристойно и стыдливо задирали перед ними подолы ночных сорочек и чуть раздвигали колени. А потом закрывали глаза и с отвращением, терпеливо ждали, когда же закончится мерзостное животное совокупление.

А Мэри-Лу любила любовь.

Она принадлежала всем и никому. Она не смела подходить к церкви по воскресеньям, боясь, что добропорядочные женщины Ловелла забросают её камнями. Хотя Христос- Спаситель сам сказал про такую же женщину, как Мэри-Лу, что простятся ей грехи её многие за то, что она возлюбила много.

Ту женщину тоже звали Марией. Марией Магдалиной. Мэри-Лу узнала о ней, когда бывшая хозяйка, мисс Дебора, читала по вечерам Святое Писание своим дочерям Памеле и Джоанне, а Мэри-Лу, их горничная, тихонько сидела в углу спальни и тоже слушала.

Это было далеко от Ловелла, в Джорджии, в усадьбе «Три дуба».

Усадьба сгорела во время войны, пришедшей на красную землю Джорджии вместе с солдатами-янки. Хозяйка мисс Дебора, Памела и Джоанна умерли от тифа и упокоились на семейном кладбище, не увидев, как горит их дом. Господь был милостив к ним.

А негры, их бывшие рабы, разбежались кто куда.

Солдаты-янки забрали Мэри-Лу с собой. Они были добры к ней, кормили её тем, что ели сами, дарили серебряные монетки, серёжки и бусы, которые она припрятывала, как сорока. А солдаты прятали её от своих офицеров. Им нравился весёлый ласковый нрав Мэри-Лу, её торчащие груди и медовые бёдра, её страстные ночные стоны. Многие из этих солдат были убиты, и Мэри-Лу горько оплакивала их.

Но война закончилась, схлынула, как вода после потопа. Мэри-Лу, крохотная щепочка в этом потопе, осталась одна в домишке у реки неподалеку от богобоязненного Ловелла, где её ненавидели женщины, где дети шарахались от неё как от прокажённой, где пастор порицал её в своих воскресных проповедях — в церкви, куда ей была заказано было входить. Ну, а мужчины… мужчины приходили к ней по ночам.

Сама она никогда не заявлялась в Ловелл. На те деньги, что мужчины Ловелла давали ей, она нанимала беспризорного негритёнка по кличке Ушастый Джимми, чтобы он приносил ей припасы из городской лавки. А ещё у неё была лодка, оставшаяся от прежнего хозяина домика. В ней она рыбачила на стремнине реки.

Но ей ужасно захотелось всё-таки отправиться в Ловелл, когда Ушастый Джимми, прибежав в очередной раз, взахлёб рассказал ей, что в город приехал настоящий кудесник-волшебник! Он будет показывать настоящие чудеса в большом общинном зале для собраний!

— Чудеса творит только Господь, — строго произнесла Мэри-Лу, сунув мальчишке десятицентовик.

— Вот и преподобный так говорит, — вздохнул тот, почесал босой пяткой правой ноги лодыжку левой и дал стрекача.

Ох, но Мэри-Лу ужасно, ужасно разбирало любопытство! И в вечер представления она надела мужские штаны и рубашку, которые остались в её котомке со времени войны, когда она пряталась в солдатских палатках от глаз офицеров-янки. Она собрала свои чёрные кудри под дырявую соломенную шляпу и позвала своего пса, кривоногого косматого Фокса, похожего на растрёпанную метлу. Толку от него было мало, но он ободрял Мэри-Лу одним своим присутствием. И наконец, подготовившись так, она поспешила в Ловелл — крадучись, в темноте, как приходили в её дом его мужчины.

Она намеревалась хоть одним глазком взглянуть на настоящие чудеса!

Но Мэри-Лу опоздала. И кудесника-волшебника, который показывал свои чудеса богобоязненной общине Ловелла, увидела только тогда, когда он, совершенно голый, обмазанный в смоле и вывалянный в перьях, судорожно цеплялся за дважды распиленное повдоль бревно. Мужчины Ловелла волокли его прочь из города, свистя и улюлюкая, как бешеные. Мэри-Лу содрогнулась. Она знала, что острая грань этого бревна может, как ножом, раскроить его плоть до самого нутра, если он его оседлает. Но кудесник-волшебник, видимо, тоже это знал и потому отчаянно балансировал на бревне. Но не молил о пощаде.

Притаившись в кустах и замерев от ужаса, как заяц перед охотниками, Мэри-Лу онемело смотрела на позорную казнь. Её вполне могла постигнуть такая же участь! Ведь перед ней были те же люди, что приходили в её дом, те же, что стонали и всхлипывали в её объятиях, шепча на ухо непристойные и сладкие словечки. Она не узнавала их! Они и на людей-то не походили — скорее, на визжащих от радости свиней, дорвавшихся до корыта с помоями. Как не походил на человека тот бедолага, кудесник-волшебник, что сейчас изо всех сил пытался не сорваться с бревна. Он выглядел как громадный грязный комок перьев, как огромная птица с изломанными крыльями.

«Да его же тащат к реке!» — вдруг сообразила Мэри-Лу. Сбросив оцепенение, она со всех ног припустила обратно к берегу, благословляя свою мужскую одежду — штаны и грубую рубашку из домотканого полотна, — позволявшую ей бежать так быстро.

Она почти успела. Задыхаясь, прыгнула в воду и поплыла, когда горожане всё с тем же диким улюлюканьем и свистом, похожим на радостный визг стада свиней, швырнули свою жертву вниз с обрыва. Сперва кудесник-волшебник с коротким придушенным воплем камнем пошёл ко дну. Но потом всё-таки вынырнул, беспорядочно молотя по воде руками. Свет факелов дрожал и расплывался, отражаясь в реке. Мальчишки неистово плясали на обрыве и метко бросали в плывущего камни. Среди них был Ушастый Джимми, и Мэри-Лу свирепо подумала, что надерёт ему лопухастые уши, когда увидит в следующий раз.

Течение уносило кудесника-волшебника прочь от Ловелла. Мэри-Лу, торопясь и ловя ртом воздух, догнала его в несколько длинных гребков — плавала она как рыба — и ухватила за плечо. Его измученные запавшие глаза изумлённо и затравленно глянули на неё с испятнанного смолой лица. Она, не тратя слов, просто указала ему на свою лачугу, показавшуюся из-за излучины.

У Мэри-Лу сводило живот от напряжения: кудесник-волшебник был высоким и костлявым, но она всё-таки вытащила его на отмель у берега и поволокла за собой, пыхтя и задыхаясь. В конце концов он немного оклемался и начал послушно переставлять ноги, хоть и наваливался иногда на Мэри-Лу всей тяжестью.

Она затащила его в лачугу, лихорадочно размышляя, что же теперь ей делать, где спрятать его. Она почему-то была твёрдо уверена, что никто из горожан сегодня к ней не придёт — слишком уж они были взбудоражены и наверняка отправятся пить виски или молиться. Ну, а что же будет завтра?

Опустив спасённого человека на скомканный половичок, Мэри-Лу торопливо обтёрла себя ладонями и сухим тряпьём прямо поверх мокрой одежды и зажгла керосиновую лампу, чтобы рассмотреть кудесника-волшебника как следует. Он приоткрыл свои запавшие глаза, оказавшиеся отчаянно синими.

Мэри-Лу без стеснения ощупала его худые бёдра, чтобы проверить, не рассадил ли он себе нутро, и вздохнула с облегчением – бревно лишь сильно расцарапало его. Река смыла с него перья и кровь, но смола осталась на коже — чёрными широкими полосами и кляксами. Её надо было оттереть.

Кудесник-волшебник думал о том же.

— Ототри её с меня, парень, — простонал он, едва шевеля губами. — Давай, не щади моей шкуры. Я не могу в таком виде показаться на людях. А я ведь артист!

Он хрипло закашлялся — видно, всё-таки наглотался речной воды. Грудь его ходила ходуном.

— Как тебя зовут? — спросил он, немного отдышавшись.

— Лу, — без запинки ответила Мэри-Лу, решив, что не время ему объяснять, кто она и что. Взяла чистую тряпицу и начала осторожно, но настойчиво оттирать ему лицо. Его свалявшиеся, как войлок, волосы, скорее всего, придётся остричь, решила она. По счастью, у неё были хорошие стальные ножницы.

— А я — Саймон Фишборн, — прохрипел он и облизнул запёкшиеся губы. — Я фокусник. Циркач. Я думал… то есть я не думал… о Боже, я не думал, что они так рассвирепеют, поймав меня врасплох на простом фокусе, который я случайно испортил!

— Они ждали чуда, — рассудительно заметила Мэри-Лу, не прекращая своего занятия.

— Я же не Господь Бог, — пробормотал Саймон, морщась от боли.

«За это ты и поплатился», — подумала Мэри-Лу.

Его тело, тщательно отчищаемое ею от смолы, было тощим, но сильным и жилистым. Крепким.

— В этом вашем захолустье люди понятия не имеют о цирке, — с жаром продолжал Саймон, лихорадочно блестя своими синими глазами. — Что за дикари! Я выступал даже перед краснокожими в их палатках, в прериях! Мне, наверное, пора возвращаться обратно на Запад.

Пальцы Мэри-Лу с зажатой в них тряпицей дрогнули, и она выпалила, не раздумывая:

— Возьми меня с собой!

— Конечно, — так же без раздумий отозвался кудесник-волшебник, сонно глядя на неё. Веки его опускались. Он немного успокоился и отогрелся, перестав дрожать, когда она набросила на него своё лоскутное одеяло и заботливо укутала. — Ты же спас мне жизнь, Лу, ты добрый парень.

Когда его дыхание стало ровным, Мэри-Лу сняла и досуха выкрутила за порогом свою рубаху и штаны, устало улыбаясь. Натянула бумазейную сорочку и голубое холстинковое платье. Распустила по плечам влажные кудри.

Утром кудесника-волшебника ждал фокус… которого тот не ждал.

Мэри-Лу даже засмеялась тихонько, представляя себе, как же он удивится! И как удивятся мужчины Ловелла, найдя её хижину опустевшей. Им предстояло отныне обходиться без медовых бёдер Мэри-Лу, без её шоколадных грудей и страстных ночных стонов. Предстояло спать только со своими праведными жёнами, холодными, как рыбины, чёрствыми, как прогорклая ячменная лепёшка.

Мэри-Лу пожала плечами и потянулась всем телом, рассеянно и задумчиво глядя в чёрную бездну усыпанного звёздами неба.

Господь смотрел на неё звёздными глазами.

В кустах у реки пронзительно стрекотали цикады, на траве, высунув язык, растянулся уставший Фокс. Он бежал следом по берегу.

— Поплывёшь с нами, — решительно сказала ему Мэри-Лу.

В этих же кустах, полных цикад, у неё была спрятана старенькая лодка, с которой она рыбачила, выгребая на стремнину. Лодка эта, конечно же, вместит мужчину, женщину и собаку.

* * *

Праправнук Саймона Фишборна и Мэри-Лу — Лоуренс Фишборн — через много-много лет станет всемирно известным киноактёром, снявшись в роли Морфеуса в трилогии братьев Вачовски «Матрица».

Бонус: одна из первых ролей 14-летнего Ларри Фишборна в кино была в знаменитом фильме Ф. Копполы «Апокалипсис сегодня» (Apocalypse Now)^


Название: Марина
Автор: sillvercat для fandom Americas 2016
Бета: Блэй
Размер: драббл, 225 слов
Пейринг/Персонажи: Эрнан Кортес/Марина
Категория: гет
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: о женщине, породившей мексиканскую нацию
Примечание: подробнее о Малинче-Малинцин-Марине: здесь .
Иллюстрация: Jortagul
Ссылка на ФБ-16: тут.





Вот она стоит возле своего бородатого бога, эта смуглая женщина в длинном, до пят, белом платье, опустив глаза. Тени от ресниц лежат на её щеках, черноволосая голова покорно склонена долу, ноги босы.

Рабыня!

Её в числе двадцати других женщин майя подарили бородатым богам «для помола зерна», как скромно указали благочестивые хронисты конкистадоров, но в результате этого помола родился первый ребёнок смешанной крови, признанный его отцом и ставший родоначальником мексиканской нации — дон Мартин Кортес.

Малинче!

Она стала тенью своего бородатого бога, тенью неслышной, но не безгласной. Покорной, но не покорённой. Её собственная мать продала её торговцу рабами. Бородатый бог, которого она любила больше жизни, дважды дарил её другим знатным конкистадорам, и от одного из них она родила дочь, которую назвала своим именем, данным ей при крещении.

Марина!

Бородатый бог велел окрестить её, прежде чем взять в свою постель, её, дикарку, язычницу, смуглую, медовокожую, с волосами цвета ночи и кроткими глазами лани. Всесильный, он внимал на ложе её рассказам. Её советам. Её мольбам.

Рабыня и госпожа, она предала и спасла свой народ.

И её народ дал её бородатому богу то же имя, что и ей.

Малинцин.

* * *

«Женщина, которую индейцы стали называть «Малинцин», выучила испанский в достаточной степени, чтобы переводить с языка науатль непосредственно Эрнану Кортесу. Индейцы многозначительно также стали называть Кортеса «Малинцин», возможно, указывая на то, как сильно они стали связаны друг с другом».

@темы: фики, ФБ-16, американские тексты, индейцы

Предыстория: у меня есть подруга  alamaro, автор чудных, дивных котиков и енотиков на челлендже моей американской команды, козы Людмилы и козла Анатолия, а также других прелестей на челлендже моей русской команды, выпустила куриный календарь на 2017 год!
Увеличение по клику.



+ 5




ч









Календарь настольный - домик, размер 21 х 11 см, цена вопроса 300 р., при покупке 4-х и более штук - 250 р. Москвичи могут забрать календарь самовывозом, встретившись с автором во взаимно удобных местах, иногородним покупателям высылаю почтой.

При желании купить пишите  alamaro в личку!

@темы: друзья