Горю! Конопляное поле.
Название: Зовите меня Лис
Автор: sillvercatдля fandom Divnozerie 2022
Бета: Olven
Размер: миди, 5300 слов
Пейринг/Персонажи: Алехандро/Маржана, Василиса, Лютомил, Диего де ла Вега
Категория: джен, гет
Жанр: мистика, приключения
Рейтинг: R
Краткое содержание: Лютомил хочет извести Лютогора и переселяет его душу в тело Алехандро Мурьеты, в Калифорнию 19 века... и наоборот. Таким образом юный Алехандро оказывается в Кощеевом царстве.
Примечание: кроссовер с фильмом «Маска Зорро» (1998); сиквел к командному миди высокого рейтинга 2021 года «Зовите меня Зорро»
Предупреждение: частичный ООС персонажей, стилизация
Ссылка: тут.
— Хоакин! — кричал Алехандро старшему брату, но сам не слышал этих криков, которые раздирали ему пересохшее горло.
Двое бежали по каменистой дороге, раскалённой добела безжалостным палящим солнцем, — дороге, по обеим сторонам которой шелестели казавшиеся бесконечными кукурузные поля. Алехандро никак не мог взять в толк, почему им не кинуться прямо в эти шуршащие золотистые заросли и не укрыться там.
Спина Хоакина в пропитанной потом драной рубахе маячила прямо перед ним. А позади… позади раздавался треск ружейных выстрелов и топот конских копыт. Солдаты в синих мундирах! Кавалеристы из форта! Под предводительством проклятого капитана, палача и убийцы!
Святые угодники и сама Богоматерь сегодня позабыли о братьях Мурьета.
Хоакин обернулся на бегу, его смуглое лицо было перекошено яростью и страхом.
— Алехандро! Да шевелись же ты! Они убьют нас!
Тому уже было всё равно. Он хватал ртом горячий, плывущий маревом воздух и не мог вдохнуть полной грудью. Под рёбрами будто нож торчал.
— Я… не… мо… гу… — прохрипел он, в отчаянии понимая, что брат его не слышит. Но тот замедлил бег и схватил его за руку. Пальцы жёсткие, в глазах — такое же отчаяние.
— У меня только… один патрон!
Это были последние слова, услышанные Алехандро в его мире. Белая каменистая земля раскалённой сковородой перевернулась и плашмя ударила его — так сильно, что он кулем свалился навзничь, теряя сознание.
Треска выстрела он уже не услышал. Не услышал ничего.
Теперь не он звал брата, а кто-то звал его самого, немилосердно тряся за плечи. Звал, но выкликал не его имя — чужое. Голос был женским, полным тревоги.
— Лютогор! Очнись! Да что с тобою? Ты не спишь, мне ли не знать!
Алехандро со стоном разлепил веки. Всё плыло и качалось перед ним в туманном мареве, но это не было марево накалённой солнцем калифорнийской дороги, по которой он только что бежал с Хоакином, торопясь скрыться от смерти. Он лежал в траве. В траве, качающейся на ветру, зелёной, с просверками голубых и жёлтых цветов.
— Откуда? — недоуменно прохрипел Алехандро. Тут на лицо и на грудь ему тонкой струйкой полилась холодная вода. Он окончательно пришёл в себя и рывком сел, отфыркиваясь и мотая головой, как норовистый жеребёнок. Да что ж такое?! И где Хоакин?
Лицо, возникшее перед ним из сумрака, — уже наступил вечер? когда? — действительно было женским и очень красивым. Настолько, что Алехандро вытаращил глаза. Подобных ей раскрасивых девиц ему близко видеть не доводилось. Сеньоры, приезжавшие в раззолоченных каретах из порта, были не в счёт — они надменно щурились при виде такого босяка, как он, и могли лишь бросить ему медяк, если он спешил распахнуть перед ними дверцу их кареты.
У незнакомки, требовательно уставившейся на него, было чистое, сияющее скуластое лицо, вишнёвые глаза с поволокой в длинных чёрных ресницах и волосы что твоё вороново крыло — аж в синеву, блестящие, но короткие, до плеч. И на ней не было платья — Алехандро потрясённо ахнул, заметив это. Она носила мужские штаны ниже колен, шёлковую рубаху да длинный жилет, отороченный мехом. И всё это — тёмное, как ночь!
Она и сама была ночью — тёмной, загадочной, пугающей. А уж когда разлепила пухлые, красиво очерченные малиновые губы и между ними блеснул ряд острых, будто иголки, белых зубов, Алехандро и вовсе обомлел.
Ведьма? Дьяволица? Он уже в аду? О Иисусе сладчайший, Пречистая Матерь Божия, он и в самом деле умер, был застрелен солдатами из форта! Но, разумеется, попал не в сияющие райские чертоги, смешно было бы даже на это надеяться!
— Свят-свят-свят… — прошептал он онемевшими губами, продолжая таращиться на незнакомку, и даже попытался отползти в сторону.
Тут она твёрдой, совсем не женской рукой ухватила его за ворот затрещавшей рубахи и безжалостно встряхнула, так что голова мотнулась. Ещё немного — и оплеуху влепит, понял он.
— Да очнись же ты! — зашипела странная девица ему в лицо. — Али забыл, что мы с тобою тут встретиться намеревались, как из Дивнозёрья ты вернёшься?!
— Я? — пролепетал Алехандро, часто моргая. — С тобой?
Девица всплеснула руками и картинно подбоченилась, продолжая, однако, сидеть рядом с ним на траве.
— Ты, ты, Лютогор, Кощеев сын, со мной, марой Маржаной! Ума ты лишился, что ли, княжич?!
Алехандро сглотнул. А потом решительно заявил:
— Да. Лишился.
Он сказал чистую правду.
Чёрные брови этой мары Маржаны (кто бы ещё объяснил ему, что она такое) сошлись на переносице, а скуластое лицо стало мрачней грозовой тучи.
— Это всё братец твой клятый, Лютомил, — после недолгого раздумья заявила она. — То-то я видела, каким развесёлым он от стены замковой вернулся. Не иначе как заклятье какое над тобой сотворил, паскудник. Такое, что памяти лишает. Ну ладно, — она с сожалением вздохнула, — не до свиданий тебе тогда, понимаю. Пошли. В Невестину башню к матери тебя провожу. Василиса поможет.
Она поднялась одним плавным текучим движением и протянула руку Алехандро, продолжающему сидеть сиднем и ошалело таращиться на неё.
— Братец? К матери? — только и смог выдавить он.
Его единственный брат, Хоакин Мурьета, только что кричал ему, что у него остался один патрон — в его старом револьвере. Их мать, Катарина Мурьета, семь лет назад умерла от болезни, которую доктор в форту назвал грудной лихорадкой, — оставив их сиротами. Отца же они и вовсе не помнили, сгинул в море. Алехандро прибился к миссии при монастыре, где его учили латинским словам молитв, а также нещадно пороли за шалости и неприлежание. И монастырские грядки он пропалывал, и полы во всех жилых помещениях скрёб, и за скотом убирал. К любой работе был привычен. Только один из монахов, брат Бартоломео, был к нему по-настоящему добр. Он занимался гончарным делом в особой мастерской, изготовлял горшки и всякую утварь на продажу и позволял монастырскому служке сколько угодно лепить из глины фигурки людей и зверей.
— Всё, хватит, — мара Маржана решительно вздёрнула Алехандро на ноги, и в самом деле едва не порвав на нём рубаху, которой он тоже не узнавал, — расшитую по рукавам алыми буквицами. А на шее у него висел уже не крест, а странный амулет из сшитых крепкою нитью между собой кусочков дерева.
«Оберег. Это оберег», — пронеслось вдруг у него в голове, будто подсказал кто, и он крепко сжал его в горсти.
— Обожди за оберег матушкин хвататься, мало ли с кем нам придётся встретиться, — с досадой, как ему показалось, бросила Маржана. — А я тебе не опасна, княжич.
Если бы Алехандро мог хоть что-то во всём этом понимать!
Но он послушно кивнул и зашагал вослед девице, заспешившей по утоптанной приметной тропе, невольно любуясь её статной гибкой фигурой, обтянутой мужской справою. Но никакие штаны не могли скрыть пленительного изгиба её бёдер. Неужто она и впрямь пришла сюда на свидание с ним? Быть такого не могло.
Ещё Алехандро заметил у неё на боку изогнутый клинок в ножнах — поболе ножа, но помене сабли — и покрутил головой. Она сама была как клинок — острая, резкая, смертельно опасная. Но, как только что сказала, опасная не для него.
Ну а для него — какая она была?
— Погоди, — позвал он вдруг охрипшим голосом. — Постой… Маржана.
Слова сами слетали у него с языка. И руки сами вскинулись, поймав девушку за плечи — крутые, округлые под рубахой и жилетом с оторочкой.
Та остановилась, усмешливо глядя на него из-под длинных ресниц. Пропела лукаво:
— Ну-у? Неужто решился?
Алехандро только кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Сердце у него всякий раз замирало, когда он видел её улыбку с хищно оскаленными острыми зубами за яркими губами. Нечисть она или ещё кто — он не хотел думать об этом. Только не сейчас, когда она вдруг подалась к нему, обхватила руками ответно, обвилась змеёю — гибкая, сильная. Её чёрные волосы мазнули его по скуле, пышная грудь прильнула к его груди, к часто забившемуся сердцу.
Пожалуй, ради того, чтобы встретиться с такой красавицей, стоило умереть, решил он, зачарованно глядя, как она неспешно снимает с себя жилет и рубашку, сбрасывает наземь, торжествующе поводит плечами под его жадным взглядом — так, чтобы упругие груди колыхнулись.
Потом она так же неспешно опустилась прямо в траву, ещё хранящую немного дневного зноя, — на Маржане оставались штаны, подвязанные ниже колен серебряными вязками, да чёрные сапожки.
— Иди же сюда, что ты там застыл, как каменный? — позвала она с гортанным смешком, вольготно раскидываясь на траве.
Одна часть его тела точно окаменела, вздёрнулась, натянув ткань шаровар. Маржана заметила это, засмеялась ещё пуще. Вскинулась, потянула на себя, одной рукой завозилась с завязками своих штанов, а второй принялась щупать Алехандро прямо сквозь одежду.
Зарычав, он оттолкнул её бесстыжую руку, сам развязал и сдёрнул с себя штаны. Забыл про сапоги, жалобно заругался, путаясь во всём этом. Маржана смеялась неутихающе, грудь её колыхалась, и тогда Алехандро наконец улёгся рядом с нею, упоенно оглаживая и тиская обеими руками.
Перестав смеяться, она тоже стянула с себя штаны до колен, повернулась к нему круглым крепким задом — как зверица, ждущая зверя. Ноздри ему защекотал пряный аромат её желания — и он навалился на неё, вминая в траву.
Да, зверица ли, дьяволица ли, она была слаще и желаннее всех женщин, которых ему доводилось пробовать. И он с нею стал зверем, горяча и покусывая её сзади за гибкую шею, упиваясь её стонами и вскриками.
— ...Ох, и хорош ты, оказывается, младший княжич, ох, хорош. Но нам пора идти, — вымолвила мара, едва отдышавшись, и снова будто облила Алехандро ледяной водой, как давеча на поляне. — Задержались мы сильно, Лютогор, а ну как твой отец искать тебя начнёт?
В глазах её уже не было смешинок, они стали тревожными и глубокими.
Алехандро со вздохом поднялся, отыскивая в траве свою разбросанную одежду. На шее у него оставался оберег, а так он был гол, как Адам в день творения. Забыв обо всём, он изумлённо провёл ладонями по бокам. Это было чужое тело. Чужое! Он не узнавал его! На нём не было ни рубцов, ни шрамов — от кнута, ножа, пуль.
Маржана, уже полностью одетая, встревоженно поспешила к нему.
— Что, что с тобой, Лютогор?
— Я ничего не помню, — честно ответил он, поднимая на неё потрясённые глаза. — Даже себя.
— Но меня же ты вспомнил, — сказала она решительно. — Значит, всё вспомнишь.
Он не стал спорить и вновь покорно пошёл за нею — теперь уже к явственно возвышающейся впереди тёмной громаде замка за крепостными зубчатыми стенами.
Уже совсем стемнело, и Маржана, обождав, пока Алехандро поравняется с нею, взяла его за локоть крепкой рукой.
— Чей это замок? — выдохнул он, благодарный за помощь. Замок стоял на высокой насыпи, куда было карабкаться и карабкаться, а он вновь совершенно лишился сил.
Маржана досадливо цокнула языком:
— Так Кощея же, отца твоего. Владеет он всем нашим Навьим княжеством. Чародей он великий, и ты таким же будешь, Лютогор. Не печалься, — повторила она успокаивающе, хотя непонятно было, кого она больше успокаивает — его или себя, — матушка тебя исцелит, вот увидишь.
— Я? Чародеем стану? — ахнул Алехандро, на миг замерев, но Маржана вновь потянула его за собой.
— Ты, ты, не болтай, ступай за мною след в след и делай, что я говорю, если уж позабыл, что все ходы-выходы тут змейки-кощейки да огнепёски охраняют так, что птица не пролетит, паук не проползёт без оберега и слов заветных.
Огнепёски? Змейки-кощейки? Это что ещё за невидаль такая?
Голова у Алехандро шла кругом, вопросы так и рвались с губ, но он прикусил язык. Испуг и любопытство обуревали его, когда он запрокидывал голову, глядя на величавые, темнеющие над ним, закрывающие собою небо стены.
А ещё он чувствовал холод. Лютый, пронизывающий до костей. Ровно и не они сейчас с Маржаной на поляне в обнимку нагие лежали!
Заметив, что Алехандро бьёт крупная дрожь, Маржана пояснила как само собой разумеющееся:
— Холод — тоже чтоб ворогам сюда не подобраться. В замке-то тепло, — она лукаво улыбнулась, приободряя его. — Что, на поляне-то возле дивнозёрского вяза теплее было?
Алехандро, стараясь не стучать зубами, утвердительно кивнул и прохрипел:
— Ещё как…
Рука Маржаны, показавшаяся ему вдруг ледяной, обняла его за плечи, вишнёвые глаза близко заглянули в лицо, и Алехандро выпалил, не удержавшись:
— Кто такие мары?
Шёлковые ресницы девушки затрепетали и опустились на миг.
— Ты и этого не помнишь, — с сожалением произнесла она, покачав головой. — Воительницы мы Кощеевы, отца твоего стражницы. И твои, значит, княжич. Всё, молчи, — властно оборвала она его, едва он открыл рот. — Сейчас лучше молчи, раз ничего не помнишь.
И Алехандро снова ничего не запомнил. Маленькая неприметная калитка в замковой стене скрипнула, пропуская их между двумя крепостными стенами. И сразу вспыхнули пламенем глаза огромного пса, направившегося прямо к ним. Из разверстой пасти его капала слюна, казалось, прожигавшая камни. Алехандро обмер, но Маржана спокойно шагала вперёд, и пёс, шумно вобрав ноздрями воздух, потрусил мимо. За ним — второй. Дальше во тьме яркими огнями пылали алые злые глаза — ещё и ещё. Что же это за жуть такая?
Маржана тем временем подошла к узкой каменной лестнице, крутые ступени которой вели наверх, на вторую замковую стену. Алехандро зачарованно запрокинул голову: меж вздымающихся в небо острых, как осколки, башен робко светлел тонкий серп месяца, то и дело исчезающий среди чёрных, будто предгрозовых туч.
Сердце Алехандро снова замерло. Как сумеет он выжить здесь, даже с помощью мары?
Они успели вскарабкаться на стену и даже пройти несколько шагов, когда путь им преградил тонкий тёмный силуэт и звонкий голос издевательски произнёс:
— Всё-таки вернулся, значит? А почто это девица тебя за ручку водит, братец?
Глаза Алехандро успели привыкнуть к темноте, да тут ещё и из узкого окна башни, возле которой они застыли, как вкопанные, упал луч мерцающего света.
Человек, остановивший их, был ростом пониже Алехандро и Маржаны, но наглостью явно превосходил обоих. Блеснули раскосые тёмные глаза, иссиня-черные, как у Маржаны, волосы крылом упали на высокий лоб, а когда вопрошающий недобро усмехнулся, стало видно, что зубы у него не такие, как у мары, а обычные человечьи, только мелкие и выдающиеся вперёд, что не красило его в остальном правильного лица.
Алехандро растерянно заморгал, не зная, что ответить, потому что и не ведал, кто перед ним. Опять помогла Маржана, сказав, хоть и со всей видимой почтительностью, но резко:
— Я не девица, я мара-воительница, княжич Лютомил.
Княжич? Это и есть тот его брат, который против него козни строил? Алехандро так и ахнул. А потом не выдержал, проговорил в полном изумлении:
— Княжич Лютомил? Но ведь это же девица!
— Какая ещё девица, ты не в своём уме, — пробормотала Маржана, с тревогой глянув на него. — Это твой старший брат, наследник Кощеев.
Алехандро протестующе замотал головой.
Он пытался сказать то, что увидел сразу же, едва глянул на преградившего им дорогу человека: княжич Лютомил был девицей, самой настоящей, то есть приходился ему, коли уж и его назвали сыном Кощеевым, вовсе не братом, а сестрой!
Алехандро не так хорошо разбирался в женщинах, как солдаты и офицеры форта или как Хоакин, изрядно познавший трактирных служанок и портовых шлюшек. Самому Алехандро тоже доводилось испробовать от их прелестей, но он ещё с тех детских времён, когда лепил из глины в мастерской монаха Бартоломео, понял разницу в мужских и женских лицах и фигурах, различающихся не только исконным естеством.
В Маржане и Лютомиле, пусть те и были в мужской справе, он сразу признал безусловно женское, девичье. Хотя бы очертания лба, скул, подбородка, манеру ходить и говорить, поправлять волосы. Больше того, они были похожи — мара и этот «брат»! Почему же никто вокруг этакого не замечал? Может быть, потому что облик Лютомила был всем привычен с младенчества, а Алехандро его узрел впервые в жизни?
Лютомил не позволил ему договорить — вскрикнул тонким резким голосом, как охотящийся коршун, и крик этот рассёк тишину ночи, будто плеть, вмиг очутившаяся в его руке. Плеть-семихвостка, Алехандро отлично знал, что это такое: воистину орудия мучений одинаковы во всех мирах.
Маржана же, не владевшая, видимо, правом сопротивляться княжичу, принялась быстро отступать, таща за собою совершенно очумевшего Алехандро. Видит Бог, всего этого он не ожидал!
— В Невестину башню, — шепнула ему на ухо Маржана. — Вон туда, по стене! Быстрее!
И они побежали. Прямо среди зубцов крепостной стены, рискуя ежеминутно сорваться вниз, на каменные плиты двора. А княжич всё гнался за ними, что-то выкрикивая — истинный коршун, но Алехандро и Маржана оказались проворнее.
Вдруг воздух перед ними будто сгустился. Девушка, запыхавшись, выговорила какие-то слова — заклятие, понял помертвевший Алехандро.
Они стояли перед решёткой, за которой была заветная дверь. А на решётке — целый скрут двухголовых красноглазых змей: черных, алых, бурых, ржавых, полосатых.
Змеи зашипели, поднимаясь на хвосты. Хоть Лютомил и остался позади, видимо, нарочно отстав, теперь им грозила новая нешуточная опасность.
Маржана ткнула Алехандро в бок — пребольно.
— У тебя же в кармане окарина! Играй!
Что это ещё такое?! Алехандро был в полном отчаянии, но повиновался. Рука его будто сама собой нырнула в карман штанов — и да, там оказалась дудочка. Простая пастушья свирель, он сам играл на такой, когда пас монастырское козье стадо. Едва только он поднёс её к непослушным губам и извлёк из глубины первый звук, как змеи, насторожившиеся было и изготовившиеся к броску, утихли. Ещё чуть — и они улеглись на камни, повисли на решётке безжизненными плетьми.
— Спят, — облегчённо прошептала Маржана. — Играй же!
И Алехандро играл, хотя у него опять будто замёрзло горло и губы, играл, пока Маржана тащила его вовнутрь башни, которую назвала Невестиной.
— Василиса! — тревожно и вместе с тем торжествующе окликнула она, едва за ними опустилась решётка со змеями. — Вот твой сын. Я привела его, но он не в себе. Да перестань же ты! — прошипела она, как настоящая змея, и снова ткнула локтем в бок Алехандро, продолжавшего играть.
Окарина словно прилипла к его губам, в голове не осталось ни единой мысли. Он даже не сумел опустить руку с намертво зажатой в ней свирелью, пока Маржана не толкнула его ещё раз и не вырвала у него окарину. Только тогда он безвольно уронил руки, уставившись на очень красивую и очень молодую, как ему показалось, женщину, спешащую к ним из глубины тёмного коридора со странным светильником в руках, заливающим всё вокруг голубоватым сиянием.
— Лис! Сынок! — вскрикнула та, поставив светильник прямо на пол и поспешно подходя к нему, пока Маржана взахлёб рассказывала:
— Лютомилка убить нас хотел, исхлестать плетью отравленной да в ров столкнуть. Это он у младшего княжича заклятием всю память отшиб, больше некому. Не помнит ничего и никого Лютогор. Ты уж присмотри за ним, Василиса. Исцели его!
— Лис! — повторила женщина, заглядывая ему в глаза.
«Лис?» — оторопело подумал Алехандро, у которого совершенно помутилось в голове. Он уже не знал, чего ждать. Эта женщина, прибежавшая сюда с побледневшим от тревоги лицом, была его матерью? Но она казалась ему ровесницей! Как же может такое быть?
Алехандро покачнулся и предпочёл погрузиться во тьму беспамятства, чтобы хоть немного отдохнуть от того непонятного и страшного, что сейчас окружало его. Он смутно ощутил, как его с причитаниями обхватывают две пары рук, опускают на мягкую постель, разувают. И — темнота.
Женский голос выводил мелодию почти без слов, но, когда в неё вплетались слова — совсем детские, простые, — Алехандро будто снова оказывался под крышей своей сейчас разрушенной лачуги. Но его родная мать, Катарина, не пела ему таких песен.
— Люли-люли-люленьки,
Прилетели гуленьки,
Стали гули ворковать,
Моё дитятко качать…
На глаза у Алехандро навернулись непрошеные слёзы, и он беззвучно заплакал. По своей собственной матери, оставшейся лежать в могиле неизвестно где, и по этой женщине, лишившейся сына, в теле которого он, Алехандро, очутился по чьей-то злой воле.
Сквозь пелену слёз он уставился на поющую женщину. Та склонила голову над шитьём. Длинная каштановая коса спадала ей на грудь, точёные черты лица были так прекрасны, что Алехандро немедля захотелось вылепить её портрет, как делал он это в мастерской монаха Бартоломео.
Она — видимо, ощутив его взгляд — с тревогой вскинула глаза, синие-синие.
— Сынок! — Она вмиг оказалась у его постели. — Ты узнаёшь меня?
Алехандро хотел было соврать ради её спокойствия, но только отрицательно помотал головой на подушке.
— Маржана сказывала — ты мать мне, — сипло отозвался он.
— Василиса я, жена Кощея, князя навьего, а тебе мать, — в тихом голосе её прозвучала печаль, и Алехандро остро пожалел, что не соврал. Её пальцы ласково перебирали ему волосы. — Не бойся, Лисёнок мой, ты поправишься. Всё вспомнишь. Травами отпою тебя целебными, заклятья верные наложу. Вспомнишь, — уверенно повторила она.
Но Алехандро-то точно знал, что этого не случится. Чужим и чуждым был этот мир для него. Но в чьём теле он оказался?
— Почему ты зовёшь меня Лисом, а мара — Лютогором? — спросил он, отпив тёплого взвару из кружки, которую Василиса поднесла к его пересохшим губам.
— Потому что нам с тобою не нравится имя, что тебе дал твой отец, — просто ответила она, поправляя на нём узорчатое одеяло. — И ещё потому, что ты умеешь в лиса перекидываться.
— Что-о? — Алехандро разинул рот от изумления. — Кто… я?
— Ты и того не помнишь? — Василиса с сожалением покачала головой. Каштановые прядки выбились из её косы и окружили прекрасное лицо сияющим ореолом. — Но ты же вспомнил Маржану?
Под её пытливым взглядом Алехандро вспыхнул до корней волос, заёрзал под одеялом: слишком ярким было воспоминание о том, что случилось на волшебной поляне между ним и марой.
— Потому что она мне рассказала, — глухо пробормотал он, пряча глаза. — Теперь расскажи ты, прошу тебя. Кто мой отец?
Он приподнялся на локтях, любопытство снова взыграло в нём, несмотря на отчаянное положение.
— Твой отец… — Василиса глубоко вздохнула, её глаза затуманились, — могущественный чародей, владетель Нави, где мы все живём и где стоит этот замок. В сокровищнице его всяких диковин полно, а охраняют его от врагов чары волшебные да полчища навьего люда. Звери страшные, жить и нежить. И ещё отец твой бессмертен.
— Как это? — снова ахнул Алехандро. Сердце его дрогнуло, застучало часто.
Может быть, этот Кощей — сам Сатана?
Василиса повела округлым плечом. Он лишь сейчас заметил, что на ней такая же одежда, как на Маржане и Лютомиле: длинный кафтан, шаровары, только не чёрные, а золотистые с красным отливом. Запястья унизаны браслетами со множеством самоцветных каменьев, на гибкой шее — ожерелье жемчужное.
— Никто не знает, отчего так, он свою тайну свято хранит. Только он вечен, всегда жил и будет, пока эту тайну никто не прознал. Злодей он, — снова протяжно вздохнула Василиса, — душегуб лютый. Забрал он меня из Дивнозёрья, из моей родной деревни, сделал своей женой и запер в этой башне, чтобы я снова к людям убежать не смогла. Смертному человеку одолеть его заклятья не под силу.
— А я… как же? Я же смог выйти? И вернуться? — вырвалось у Алехандро.
Положим, выходил-то отсюда не он, а тот, настоящий Лютогор, прозванный Лисом.
— В тебе его кровь, — строго пояснила Василиса, снова приглаживая ему волосы, и под её ласковой рукой он так и замлел. — Брат твой Лютомил — тот целиком из Нави, мать его, Алатана, здешнего народа. Он только по отцу тебе брат, раньше тебя родился. Ненавидит же он тебя и меня воистину люто.
— Почему? — вскинулся Алехандро и прикусил язык, чтобы с губ его не сорвалось: «Да Лютомил вовсе не брат мне, а сестра». Какое-то внутреннее чутьё удерживало его от такого признания.
— Мать его и дядька Ардан желают, чтобы только он Кощеевым наследником был, — пожала плечами Василиса. — Извести тебя хотели, когда ты ещё несмышлёнышем в люльке лежал, змеек-кощеек тебе в неё подбрасывали. Ты носи мой оберег, не снимая, и с окариной волшебной не расставайся, — спохватилась она. — Её мне чародей Весьмир много лет назад подарил. Вот она, под подушкой у тебя. Не забывай о ней, когда из моих покоев выходишь, — настойчиво повторила Василиса.
Алехандро кивнул, опускаясь на постель, и облизнул губы. Ему опять хотелось уйти в сон, скрыться, хотя бы так убежать от окружающего неизвестного и пугающего мира. И ещё он втайне надеялся, что, проснувшись, окажется там, откуда попал сюда — пусть даже на каменистой белой дороге, рядом со своим настоящим братом.
Рядом с Хоакином.
Василиса, видя, что он закрыл глаза, потрогала его лоб прохладной ладонью и отошла неслышно. Зато потом снова зазвучала её печальная и кроткая песня:
— Люли-люли-люленьки,
Прилетели гуленьки,
Стали гули ворковать,
Моё дитятко качать…
В постели, ставшей ему укрытием, Алехандро провёл три дня, всё время делая вид, что спит. Но, закрывая глаза, он лихорадочно размышлял. Он понимал, что, не являясь тем, за кого его тут все принимали, не зная никакого чародейства, очень быстро погибнет. Достаточно было этому Кощею, которого все здесь называли его отцом, прийти в Невестину башню — и он тут же выведет Алехандро на чистую воду. И бежать ему было решительно некуда. Здесь, по крайней мере, он был под защитой матери и Маржаны.
Господь всемогущий, его защищали женщины, будто малое дитя. Стыд-то какой!
Маржана заходила к нему трижды на протяжении этих дней, но он успешно притворялся спящим. Он почти ничего не ел, пил только свежий взвар из кружки, стоящей на столике у постели, и думал, думал, думал…
Как спастись? Он искал, но не находил выхода.
На четвёртый день в окно его спальни кто-то постучал. Настойчиво, мерно, негромко. Даже не «тук-тук-тук», а «тюк-тюк-тюк». Алехандро замер под одеялом, но стук не прекращался. Василисы рядом с ним сейчас не было, она, как сама объяснила, направилась в свой сад набрать свежих целебных трав.
С захолонувшим сердцем Алехандро сполз с постели и подошёл к окну. Распахнул ставни.
Там, снаружи, на карнизе сидела махонькая серая птичка. Таких он прежде не видывал. Она смотрела глазками-бусинками прямо в глаза Алехандро и стучала, стучала, стучала острым клювиком в стекло. Постучит — посмотрит. Снова и снова.
Что опять за чудеса?
Обомлев, Алехандро открыл окно. В башне и вокруг неё стояла тишина, всё было залито тёплым солнечным светом.
Птичка вспорхнула с карниза и перелетела на столик у его кровати. Присела, распустила крылышки и вдруг заговорила человеческим, высоким и резким голосом. Алехандро тотчас узнал его, хотя слышал лишь однажды. Это был голос Лютомила!
— Ежели ты, Лис, из-под мамкиной юбки вылезешь и спустишься нынче, как стемнеет, в Василисин сад, можем с тобою там встретиться. Нужно нам поговорить… братец.
Раздался ехидный смешок, и голос смолк. А птичка склонила головку набок, будто вопрошая, не повторить ли?
Алехандро собрался с духом и выпалил:
— Скажи: да. Да, я приду. Сегодня вечером, как стемнеет, в Василисин сад.
Он и сам не знал, удастся ли ему это, и только проводил взглядом вспорхнувшую волшебную птичку, снова резво вылетевшую в окно.
Потом тяжело опустился на кровать и спрятал лицо в ладонях. Сердце гулко билось, будто подсказывая ему: вот единственная возможность вернуться домой. Стать самим собою.
Или же Лютомил просто хочет убить его? Выдать Кощею на расправу?
Пусть так, обречённо решил Алехандро. Пусть будет, что будет. Он смертельно устал притворяться.
Лис. Лютогор. Он им не был и не хотел быть! Не Кощеев он сын, не оборотень и не чародей вовсе. Простой крестьянский парень, умеющий делать только такие же простые вещи. Пасти коз, пахать землю, растить сад, лепить из глины. Стрелять, если потребуется. Но сам, а не с помощью колдовства.
Ему легко удалось убедить Василису, что он хочет прогуляться по заповедному саду. Посмотреть на цветы и травы, подышать вечерней прохладой. Она очень обрадовалась, всё-таки он столько времени пролежал в постели, и даже не предлагала погулять с ним вместе, чего он втайне опасался. Но нет, она только напомнила про окарину — мол, мало ли что.
Он послушно кивнул, засовывая свирель в карман шаровар.
Василисин сад был истинным раем, пришло в голову Алехандро, едва он спустился с каменного крылечка и ступил на песчаную дорожку, вьющуюся среди деревьев. Многих растений он не знал, а некоторые росли и в монастырском саду, например, яблони и белоягодник.
Быстро темнело. В комнатах Невестиной башни зажглись огни, но вскоре — по мере того, как Алехандро удалялся прочь — скрылись за деревьями. Наконец он дошёл до высоченной каменной стены, достигающей, кажется, самых небес.
Он совершенно не помнил дороги, по которой его сюда привела Маржана.
Внезапно чья-то рука легко коснулась его плеча и тут же отдёрнулась, над ухом раздался знакомый язвительный смешок. Вздрогнув, Алехандро обернулся. Перед ним стоял Лютомил — весь в чёрном, как тогда, при первой их встрече на крепостной стене, только перепоясанный багровым, как запёкшаяся кровь, кушаком.
— Я бы несколько раз мог тебя сейчас убить, ты, раззява, — торжествующе проговорил он, горделиво сверкнув тёмными глазами. — Ты не наш. Ты не из Нави. Ты не Кощеев сын. Ты — человек.
Алехандро внезапно разозлился. Тоже мне, оскорбление! Он хотел было выпалить: «А ты — девица», — но что-то удержало его. Наверное, мысль о том, как больно и горько живётся в постоянной лжи самому Лютомилу.
Плохо жить, когда все окружающие считают тебя не тем, кто ты есть.
Лютомил, наверное, мгновенно понял, что Алехандро собирался сказать, потому что опустил голову и набычился. Но тут же снова вызывающе вздёрнул острый подбородок.
— Я забросил тебя в это тело, а Лис теперь там, где был ты. Может, его там уже убили, — он злорадно хохотнул. — Там же дикое место. Даже не Дивнозёрье.
Алехандро прислушался к себе, а потом сказал с невесть откуда взявшейся уверенностью:
— Нет, он жив. Он там.
Воцарилось молчание. Лютомил стоял, косясь на него и покусывая ставшие пунцовыми губы. Наконец, словно решившись, выпалил:
— Я уже почти такой же великий чародей, как мой отец. Тебе никогда им не стать! Никогда!
Алехандро, не споря, кивнул. Его и не прельщала такая участь.
— Вот и возвращайся к таким, как ты, чер… — он запнулся и скривился, невесть с чего решив проглотить оскорбление. — К людям. Туда, откуда пришёл. Я могу это сделать.
И выжидательно умолк, в упор уставившись на Алехандро.
Тот коротко выдохнул и сдержанно произнёс:
— Я тебя об этом умолять не буду. Тебе ведь точно так же хочется, чтобы я отсюда убрался и не проболтался про тебя.
Это была сущая правда, понял он по изменившемуся взгляду Лютомила.
— Почему ты меня не выдал? — тихо спросил вдруг тот, сжимая и разжимая кулаки.
Алехандро подумал и честно ответил:
— Я никогда не ловил зверей капканами. Это нечестно.
Лютомил закатил глаза, будто выражая своё презрение к его глупости, потом бухнул:
— Вот и дурак. Человек, что с тебя взять. Идём. Или ты с мамочкой хочешь сначала попрощаться? Или с девкой своей?
Он снова презрительно покривил губы.
«Почему ты злой-то такой?» — едва не вырвалось у Алехандро, но он опять сдержался и проронил:
— Я им чужой. А они хотят своего Лиса. Идём.
Он опять сказал сущую правду. Василиса и Маржана принимали его за того, кем он не был. И любили — того. Своего Лиса-Лютогора. Алехандро же был сиротой, монастырским служкой, разбойником, но не волшебником, не чародеем, не сыном Кощеевым.
Лютомил сдвинул красивые, вразлёт, брови, будто хотел добавить что-то ещё, но потом поджал губы и повелительно кивнул прямо на стену:
— Туда, — он победно хмыкнул. — Боишься? Прямо в неё. Давай же, иди. Тьфу ты…
Его тонкие пальцы вдруг ухватили опешившего Алехандро за руку, а стена расступилась перед ними так, словно была не из камня, а из воздуха. Лицо Алехандро обожгло горячим ветром… и оказалось, что они уже стоят снаружи замка, высящегося в отдалении мрачной тёмной громадой.
Теперь на них повеяло холодом, промозглым и страшным. Но Лютомил, не отпуская руки Алехандро, что-то выкрикнул— и вот они уже очутились на заветной поляне, где совсем недавно Алехандро лежал вместе с марой.
Теперь всё это казалось ему сном… а может, им как раз и было?
— Вяз, — коротко промолвил Лютомил, пихнув Алехандро в спину, прямо к огромному корявому дереву. — Лезь в дупло да побыстрее. А то тебя и меня в замке хватиться могут, шум поднимут. Ни к чему это, — он зло и отчаянно ухмыльнулся. — А знаешь, я бы с тобой ушёл, если б мог.
— Так пошли, — моргнув от неожиданности, отозвался Алехандро.
Этот человек не переставал его изумлять. Эта бешеная девица… или кем она там была. И вправду словно коршун или рысь.
Лютомил оскалился:
— Знаешь, а ведь на самом деле я не ручаюсь за то, куда ты попадёшь.
Последнее, что услышал Алехандро в мире Нави, был его резкий лающий смех, похожий на кашель.
Очнулся он от ведра холодной воды, выплеснутой ему на грудь и в лицо. Он ошалело подскочил и сел, отфыркиваясь.
Ни Лютомила, ни Василисы, ни Маржаны рядом с ним не было. Но не было и Хоакина, и солдат из форта!
Он сидел в центре какого-то круга, выложенного белыми камнями на сером полу. Просторная и гулкая зала. Наверху, в большом окне, синело небо, на котором колкими искрами загорались первые звёзды. А прямо над Алехандро стоял старик в кожаном колете, обтягивающем мощную широкую грудь. Совершенно седой старик с молодыми чёрными глазами.
— Ты согласился учиться у меня, Алехандро Мурьета, чтобы отомстить за смерть своего брата капитану и коменданту форта! Но сделаешь ты это только тогда, когда будешь готов, — голос его загремел, отдаваясь под сводами так, будто они находились где-то в соборе. — Что же ты разлёгся тут, словно от небольшого падения у тебя улетучился последний разум? Чем скорее ты усвоишь мою науку, тем скорее заменишь меня под именем легендарного Зорро!
Зорро?! Господь всемогущий… Похоже, что он попал из огня да в полымя…
Значит, Хоакин, его брат, всё-таки погиб. Что же, этот старик только что сказал ему, что он должен делать… и сделает.
Алехандро сглотнул вставший в горле солёный ком и нащупал в кармане маленькую глиняную свирель. Окарину. Она была с ним! Она не исчезла!
Он надеялся, что в том, оставленном им мире, Василиса найдёт для Лиса другую.
Он поспешно схватился за грудь под рубахой. А вот Василисиного оберега на нём уже не было. Зато был другой — тот, что всегда висел на шее у его брата Хоакина, с переплетением серебряных кругов. И привычный медный крестильный крестик.
Алехандро посмотрел на подбоченившегося старика, сморгнул, снова улёгся — прямо в лужу разлитой по полу воды — и заявил:
— Тогда я, пожалуй, перед этим всем ещё немного полежу.
КОНЕЦ
Автор: sillvercatдля fandom Divnozerie 2022
Бета: Olven
Размер: миди, 5300 слов
Пейринг/Персонажи: Алехандро/Маржана, Василиса, Лютомил, Диего де ла Вега
Категория: джен, гет
Жанр: мистика, приключения
Рейтинг: R
Краткое содержание: Лютомил хочет извести Лютогора и переселяет его душу в тело Алехандро Мурьеты, в Калифорнию 19 века... и наоборот. Таким образом юный Алехандро оказывается в Кощеевом царстве.
Примечание: кроссовер с фильмом «Маска Зорро» (1998); сиквел к командному миди высокого рейтинга 2021 года «Зовите меня Зорро»
Предупреждение: частичный ООС персонажей, стилизация
Ссылка: тут.
— Хоакин! — кричал Алехандро старшему брату, но сам не слышал этих криков, которые раздирали ему пересохшее горло.
Двое бежали по каменистой дороге, раскалённой добела безжалостным палящим солнцем, — дороге, по обеим сторонам которой шелестели казавшиеся бесконечными кукурузные поля. Алехандро никак не мог взять в толк, почему им не кинуться прямо в эти шуршащие золотистые заросли и не укрыться там.
Спина Хоакина в пропитанной потом драной рубахе маячила прямо перед ним. А позади… позади раздавался треск ружейных выстрелов и топот конских копыт. Солдаты в синих мундирах! Кавалеристы из форта! Под предводительством проклятого капитана, палача и убийцы!
Святые угодники и сама Богоматерь сегодня позабыли о братьях Мурьета.
Хоакин обернулся на бегу, его смуглое лицо было перекошено яростью и страхом.
— Алехандро! Да шевелись же ты! Они убьют нас!
Тому уже было всё равно. Он хватал ртом горячий, плывущий маревом воздух и не мог вдохнуть полной грудью. Под рёбрами будто нож торчал.
— Я… не… мо… гу… — прохрипел он, в отчаянии понимая, что брат его не слышит. Но тот замедлил бег и схватил его за руку. Пальцы жёсткие, в глазах — такое же отчаяние.
— У меня только… один патрон!
Это были последние слова, услышанные Алехандро в его мире. Белая каменистая земля раскалённой сковородой перевернулась и плашмя ударила его — так сильно, что он кулем свалился навзничь, теряя сознание.
Треска выстрела он уже не услышал. Не услышал ничего.
* * *
Теперь не он звал брата, а кто-то звал его самого, немилосердно тряся за плечи. Звал, но выкликал не его имя — чужое. Голос был женским, полным тревоги.
— Лютогор! Очнись! Да что с тобою? Ты не спишь, мне ли не знать!
Алехандро со стоном разлепил веки. Всё плыло и качалось перед ним в туманном мареве, но это не было марево накалённой солнцем калифорнийской дороги, по которой он только что бежал с Хоакином, торопясь скрыться от смерти. Он лежал в траве. В траве, качающейся на ветру, зелёной, с просверками голубых и жёлтых цветов.
— Откуда? — недоуменно прохрипел Алехандро. Тут на лицо и на грудь ему тонкой струйкой полилась холодная вода. Он окончательно пришёл в себя и рывком сел, отфыркиваясь и мотая головой, как норовистый жеребёнок. Да что ж такое?! И где Хоакин?
Лицо, возникшее перед ним из сумрака, — уже наступил вечер? когда? — действительно было женским и очень красивым. Настолько, что Алехандро вытаращил глаза. Подобных ей раскрасивых девиц ему близко видеть не доводилось. Сеньоры, приезжавшие в раззолоченных каретах из порта, были не в счёт — они надменно щурились при виде такого босяка, как он, и могли лишь бросить ему медяк, если он спешил распахнуть перед ними дверцу их кареты.
У незнакомки, требовательно уставившейся на него, было чистое, сияющее скуластое лицо, вишнёвые глаза с поволокой в длинных чёрных ресницах и волосы что твоё вороново крыло — аж в синеву, блестящие, но короткие, до плеч. И на ней не было платья — Алехандро потрясённо ахнул, заметив это. Она носила мужские штаны ниже колен, шёлковую рубаху да длинный жилет, отороченный мехом. И всё это — тёмное, как ночь!
Она и сама была ночью — тёмной, загадочной, пугающей. А уж когда разлепила пухлые, красиво очерченные малиновые губы и между ними блеснул ряд острых, будто иголки, белых зубов, Алехандро и вовсе обомлел.
Ведьма? Дьяволица? Он уже в аду? О Иисусе сладчайший, Пречистая Матерь Божия, он и в самом деле умер, был застрелен солдатами из форта! Но, разумеется, попал не в сияющие райские чертоги, смешно было бы даже на это надеяться!
— Свят-свят-свят… — прошептал он онемевшими губами, продолжая таращиться на незнакомку, и даже попытался отползти в сторону.
Тут она твёрдой, совсем не женской рукой ухватила его за ворот затрещавшей рубахи и безжалостно встряхнула, так что голова мотнулась. Ещё немного — и оплеуху влепит, понял он.
— Да очнись же ты! — зашипела странная девица ему в лицо. — Али забыл, что мы с тобою тут встретиться намеревались, как из Дивнозёрья ты вернёшься?!
— Я? — пролепетал Алехандро, часто моргая. — С тобой?
Девица всплеснула руками и картинно подбоченилась, продолжая, однако, сидеть рядом с ним на траве.
— Ты, ты, Лютогор, Кощеев сын, со мной, марой Маржаной! Ума ты лишился, что ли, княжич?!
Алехандро сглотнул. А потом решительно заявил:
— Да. Лишился.
Он сказал чистую правду.
Чёрные брови этой мары Маржаны (кто бы ещё объяснил ему, что она такое) сошлись на переносице, а скуластое лицо стало мрачней грозовой тучи.
— Это всё братец твой клятый, Лютомил, — после недолгого раздумья заявила она. — То-то я видела, каким развесёлым он от стены замковой вернулся. Не иначе как заклятье какое над тобой сотворил, паскудник. Такое, что памяти лишает. Ну ладно, — она с сожалением вздохнула, — не до свиданий тебе тогда, понимаю. Пошли. В Невестину башню к матери тебя провожу. Василиса поможет.
Она поднялась одним плавным текучим движением и протянула руку Алехандро, продолжающему сидеть сиднем и ошалело таращиться на неё.
— Братец? К матери? — только и смог выдавить он.
Его единственный брат, Хоакин Мурьета, только что кричал ему, что у него остался один патрон — в его старом револьвере. Их мать, Катарина Мурьета, семь лет назад умерла от болезни, которую доктор в форту назвал грудной лихорадкой, — оставив их сиротами. Отца же они и вовсе не помнили, сгинул в море. Алехандро прибился к миссии при монастыре, где его учили латинским словам молитв, а также нещадно пороли за шалости и неприлежание. И монастырские грядки он пропалывал, и полы во всех жилых помещениях скрёб, и за скотом убирал. К любой работе был привычен. Только один из монахов, брат Бартоломео, был к нему по-настоящему добр. Он занимался гончарным делом в особой мастерской, изготовлял горшки и всякую утварь на продажу и позволял монастырскому служке сколько угодно лепить из глины фигурки людей и зверей.
— Всё, хватит, — мара Маржана решительно вздёрнула Алехандро на ноги, и в самом деле едва не порвав на нём рубаху, которой он тоже не узнавал, — расшитую по рукавам алыми буквицами. А на шее у него висел уже не крест, а странный амулет из сшитых крепкою нитью между собой кусочков дерева.
«Оберег. Это оберег», — пронеслось вдруг у него в голове, будто подсказал кто, и он крепко сжал его в горсти.
— Обожди за оберег матушкин хвататься, мало ли с кем нам придётся встретиться, — с досадой, как ему показалось, бросила Маржана. — А я тебе не опасна, княжич.
Если бы Алехандро мог хоть что-то во всём этом понимать!
Но он послушно кивнул и зашагал вослед девице, заспешившей по утоптанной приметной тропе, невольно любуясь её статной гибкой фигурой, обтянутой мужской справою. Но никакие штаны не могли скрыть пленительного изгиба её бёдер. Неужто она и впрямь пришла сюда на свидание с ним? Быть такого не могло.
Ещё Алехандро заметил у неё на боку изогнутый клинок в ножнах — поболе ножа, но помене сабли — и покрутил головой. Она сама была как клинок — острая, резкая, смертельно опасная. Но, как только что сказала, опасная не для него.
Ну а для него — какая она была?
— Погоди, — позвал он вдруг охрипшим голосом. — Постой… Маржана.
Слова сами слетали у него с языка. И руки сами вскинулись, поймав девушку за плечи — крутые, округлые под рубахой и жилетом с оторочкой.
Та остановилась, усмешливо глядя на него из-под длинных ресниц. Пропела лукаво:
— Ну-у? Неужто решился?
Алехандро только кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Сердце у него всякий раз замирало, когда он видел её улыбку с хищно оскаленными острыми зубами за яркими губами. Нечисть она или ещё кто — он не хотел думать об этом. Только не сейчас, когда она вдруг подалась к нему, обхватила руками ответно, обвилась змеёю — гибкая, сильная. Её чёрные волосы мазнули его по скуле, пышная грудь прильнула к его груди, к часто забившемуся сердцу.
Пожалуй, ради того, чтобы встретиться с такой красавицей, стоило умереть, решил он, зачарованно глядя, как она неспешно снимает с себя жилет и рубашку, сбрасывает наземь, торжествующе поводит плечами под его жадным взглядом — так, чтобы упругие груди колыхнулись.
Потом она так же неспешно опустилась прямо в траву, ещё хранящую немного дневного зноя, — на Маржане оставались штаны, подвязанные ниже колен серебряными вязками, да чёрные сапожки.
— Иди же сюда, что ты там застыл, как каменный? — позвала она с гортанным смешком, вольготно раскидываясь на траве.
Одна часть его тела точно окаменела, вздёрнулась, натянув ткань шаровар. Маржана заметила это, засмеялась ещё пуще. Вскинулась, потянула на себя, одной рукой завозилась с завязками своих штанов, а второй принялась щупать Алехандро прямо сквозь одежду.
Зарычав, он оттолкнул её бесстыжую руку, сам развязал и сдёрнул с себя штаны. Забыл про сапоги, жалобно заругался, путаясь во всём этом. Маржана смеялась неутихающе, грудь её колыхалась, и тогда Алехандро наконец улёгся рядом с нею, упоенно оглаживая и тиская обеими руками.
Перестав смеяться, она тоже стянула с себя штаны до колен, повернулась к нему круглым крепким задом — как зверица, ждущая зверя. Ноздри ему защекотал пряный аромат её желания — и он навалился на неё, вминая в траву.
Да, зверица ли, дьяволица ли, она была слаще и желаннее всех женщин, которых ему доводилось пробовать. И он с нею стал зверем, горяча и покусывая её сзади за гибкую шею, упиваясь её стонами и вскриками.
* * *
— ...Ох, и хорош ты, оказывается, младший княжич, ох, хорош. Но нам пора идти, — вымолвила мара, едва отдышавшись, и снова будто облила Алехандро ледяной водой, как давеча на поляне. — Задержались мы сильно, Лютогор, а ну как твой отец искать тебя начнёт?
В глазах её уже не было смешинок, они стали тревожными и глубокими.
Алехандро со вздохом поднялся, отыскивая в траве свою разбросанную одежду. На шее у него оставался оберег, а так он был гол, как Адам в день творения. Забыв обо всём, он изумлённо провёл ладонями по бокам. Это было чужое тело. Чужое! Он не узнавал его! На нём не было ни рубцов, ни шрамов — от кнута, ножа, пуль.
Маржана, уже полностью одетая, встревоженно поспешила к нему.
— Что, что с тобой, Лютогор?
— Я ничего не помню, — честно ответил он, поднимая на неё потрясённые глаза. — Даже себя.
— Но меня же ты вспомнил, — сказала она решительно. — Значит, всё вспомнишь.
Он не стал спорить и вновь покорно пошёл за нею — теперь уже к явственно возвышающейся впереди тёмной громаде замка за крепостными зубчатыми стенами.
Уже совсем стемнело, и Маржана, обождав, пока Алехандро поравняется с нею, взяла его за локоть крепкой рукой.
— Чей это замок? — выдохнул он, благодарный за помощь. Замок стоял на высокой насыпи, куда было карабкаться и карабкаться, а он вновь совершенно лишился сил.
Маржана досадливо цокнула языком:
— Так Кощея же, отца твоего. Владеет он всем нашим Навьим княжеством. Чародей он великий, и ты таким же будешь, Лютогор. Не печалься, — повторила она успокаивающе, хотя непонятно было, кого она больше успокаивает — его или себя, — матушка тебя исцелит, вот увидишь.
— Я? Чародеем стану? — ахнул Алехандро, на миг замерев, но Маржана вновь потянула его за собой.
— Ты, ты, не болтай, ступай за мною след в след и делай, что я говорю, если уж позабыл, что все ходы-выходы тут змейки-кощейки да огнепёски охраняют так, что птица не пролетит, паук не проползёт без оберега и слов заветных.
Огнепёски? Змейки-кощейки? Это что ещё за невидаль такая?
Голова у Алехандро шла кругом, вопросы так и рвались с губ, но он прикусил язык. Испуг и любопытство обуревали его, когда он запрокидывал голову, глядя на величавые, темнеющие над ним, закрывающие собою небо стены.
А ещё он чувствовал холод. Лютый, пронизывающий до костей. Ровно и не они сейчас с Маржаной на поляне в обнимку нагие лежали!
Заметив, что Алехандро бьёт крупная дрожь, Маржана пояснила как само собой разумеющееся:
— Холод — тоже чтоб ворогам сюда не подобраться. В замке-то тепло, — она лукаво улыбнулась, приободряя его. — Что, на поляне-то возле дивнозёрского вяза теплее было?
Алехандро, стараясь не стучать зубами, утвердительно кивнул и прохрипел:
— Ещё как…
Рука Маржаны, показавшаяся ему вдруг ледяной, обняла его за плечи, вишнёвые глаза близко заглянули в лицо, и Алехандро выпалил, не удержавшись:
— Кто такие мары?
Шёлковые ресницы девушки затрепетали и опустились на миг.
— Ты и этого не помнишь, — с сожалением произнесла она, покачав головой. — Воительницы мы Кощеевы, отца твоего стражницы. И твои, значит, княжич. Всё, молчи, — властно оборвала она его, едва он открыл рот. — Сейчас лучше молчи, раз ничего не помнишь.
И Алехандро снова ничего не запомнил. Маленькая неприметная калитка в замковой стене скрипнула, пропуская их между двумя крепостными стенами. И сразу вспыхнули пламенем глаза огромного пса, направившегося прямо к ним. Из разверстой пасти его капала слюна, казалось, прожигавшая камни. Алехандро обмер, но Маржана спокойно шагала вперёд, и пёс, шумно вобрав ноздрями воздух, потрусил мимо. За ним — второй. Дальше во тьме яркими огнями пылали алые злые глаза — ещё и ещё. Что же это за жуть такая?
Маржана тем временем подошла к узкой каменной лестнице, крутые ступени которой вели наверх, на вторую замковую стену. Алехандро зачарованно запрокинул голову: меж вздымающихся в небо острых, как осколки, башен робко светлел тонкий серп месяца, то и дело исчезающий среди чёрных, будто предгрозовых туч.
Сердце Алехандро снова замерло. Как сумеет он выжить здесь, даже с помощью мары?
Они успели вскарабкаться на стену и даже пройти несколько шагов, когда путь им преградил тонкий тёмный силуэт и звонкий голос издевательски произнёс:
— Всё-таки вернулся, значит? А почто это девица тебя за ручку водит, братец?
Глаза Алехандро успели привыкнуть к темноте, да тут ещё и из узкого окна башни, возле которой они застыли, как вкопанные, упал луч мерцающего света.
Человек, остановивший их, был ростом пониже Алехандро и Маржаны, но наглостью явно превосходил обоих. Блеснули раскосые тёмные глаза, иссиня-черные, как у Маржаны, волосы крылом упали на высокий лоб, а когда вопрошающий недобро усмехнулся, стало видно, что зубы у него не такие, как у мары, а обычные человечьи, только мелкие и выдающиеся вперёд, что не красило его в остальном правильного лица.
Алехандро растерянно заморгал, не зная, что ответить, потому что и не ведал, кто перед ним. Опять помогла Маржана, сказав, хоть и со всей видимой почтительностью, но резко:
— Я не девица, я мара-воительница, княжич Лютомил.
Княжич? Это и есть тот его брат, который против него козни строил? Алехандро так и ахнул. А потом не выдержал, проговорил в полном изумлении:
— Княжич Лютомил? Но ведь это же девица!
— Какая ещё девица, ты не в своём уме, — пробормотала Маржана, с тревогой глянув на него. — Это твой старший брат, наследник Кощеев.
Алехандро протестующе замотал головой.
Он пытался сказать то, что увидел сразу же, едва глянул на преградившего им дорогу человека: княжич Лютомил был девицей, самой настоящей, то есть приходился ему, коли уж и его назвали сыном Кощеевым, вовсе не братом, а сестрой!
Алехандро не так хорошо разбирался в женщинах, как солдаты и офицеры форта или как Хоакин, изрядно познавший трактирных служанок и портовых шлюшек. Самому Алехандро тоже доводилось испробовать от их прелестей, но он ещё с тех детских времён, когда лепил из глины в мастерской монаха Бартоломео, понял разницу в мужских и женских лицах и фигурах, различающихся не только исконным естеством.
В Маржане и Лютомиле, пусть те и были в мужской справе, он сразу признал безусловно женское, девичье. Хотя бы очертания лба, скул, подбородка, манеру ходить и говорить, поправлять волосы. Больше того, они были похожи — мара и этот «брат»! Почему же никто вокруг этакого не замечал? Может быть, потому что облик Лютомила был всем привычен с младенчества, а Алехандро его узрел впервые в жизни?
Лютомил не позволил ему договорить — вскрикнул тонким резким голосом, как охотящийся коршун, и крик этот рассёк тишину ночи, будто плеть, вмиг очутившаяся в его руке. Плеть-семихвостка, Алехандро отлично знал, что это такое: воистину орудия мучений одинаковы во всех мирах.
Маржана же, не владевшая, видимо, правом сопротивляться княжичу, принялась быстро отступать, таща за собою совершенно очумевшего Алехандро. Видит Бог, всего этого он не ожидал!
— В Невестину башню, — шепнула ему на ухо Маржана. — Вон туда, по стене! Быстрее!
И они побежали. Прямо среди зубцов крепостной стены, рискуя ежеминутно сорваться вниз, на каменные плиты двора. А княжич всё гнался за ними, что-то выкрикивая — истинный коршун, но Алехандро и Маржана оказались проворнее.
Вдруг воздух перед ними будто сгустился. Девушка, запыхавшись, выговорила какие-то слова — заклятие, понял помертвевший Алехандро.
Они стояли перед решёткой, за которой была заветная дверь. А на решётке — целый скрут двухголовых красноглазых змей: черных, алых, бурых, ржавых, полосатых.
Змеи зашипели, поднимаясь на хвосты. Хоть Лютомил и остался позади, видимо, нарочно отстав, теперь им грозила новая нешуточная опасность.
Маржана ткнула Алехандро в бок — пребольно.
— У тебя же в кармане окарина! Играй!
Что это ещё такое?! Алехандро был в полном отчаянии, но повиновался. Рука его будто сама собой нырнула в карман штанов — и да, там оказалась дудочка. Простая пастушья свирель, он сам играл на такой, когда пас монастырское козье стадо. Едва только он поднёс её к непослушным губам и извлёк из глубины первый звук, как змеи, насторожившиеся было и изготовившиеся к броску, утихли. Ещё чуть — и они улеглись на камни, повисли на решётке безжизненными плетьми.
— Спят, — облегчённо прошептала Маржана. — Играй же!
И Алехандро играл, хотя у него опять будто замёрзло горло и губы, играл, пока Маржана тащила его вовнутрь башни, которую назвала Невестиной.
— Василиса! — тревожно и вместе с тем торжествующе окликнула она, едва за ними опустилась решётка со змеями. — Вот твой сын. Я привела его, но он не в себе. Да перестань же ты! — прошипела она, как настоящая змея, и снова ткнула локтем в бок Алехандро, продолжавшего играть.
Окарина словно прилипла к его губам, в голове не осталось ни единой мысли. Он даже не сумел опустить руку с намертво зажатой в ней свирелью, пока Маржана не толкнула его ещё раз и не вырвала у него окарину. Только тогда он безвольно уронил руки, уставившись на очень красивую и очень молодую, как ему показалось, женщину, спешащую к ним из глубины тёмного коридора со странным светильником в руках, заливающим всё вокруг голубоватым сиянием.
— Лис! Сынок! — вскрикнула та, поставив светильник прямо на пол и поспешно подходя к нему, пока Маржана взахлёб рассказывала:
— Лютомилка убить нас хотел, исхлестать плетью отравленной да в ров столкнуть. Это он у младшего княжича заклятием всю память отшиб, больше некому. Не помнит ничего и никого Лютогор. Ты уж присмотри за ним, Василиса. Исцели его!
— Лис! — повторила женщина, заглядывая ему в глаза.
«Лис?» — оторопело подумал Алехандро, у которого совершенно помутилось в голове. Он уже не знал, чего ждать. Эта женщина, прибежавшая сюда с побледневшим от тревоги лицом, была его матерью? Но она казалась ему ровесницей! Как же может такое быть?
Алехандро покачнулся и предпочёл погрузиться во тьму беспамятства, чтобы хоть немного отдохнуть от того непонятного и страшного, что сейчас окружало его. Он смутно ощутил, как его с причитаниями обхватывают две пары рук, опускают на мягкую постель, разувают. И — темнота.
* * *
Женский голос выводил мелодию почти без слов, но, когда в неё вплетались слова — совсем детские, простые, — Алехандро будто снова оказывался под крышей своей сейчас разрушенной лачуги. Но его родная мать, Катарина, не пела ему таких песен.
— Люли-люли-люленьки,
Прилетели гуленьки,
Стали гули ворковать,
Моё дитятко качать…
На глаза у Алехандро навернулись непрошеные слёзы, и он беззвучно заплакал. По своей собственной матери, оставшейся лежать в могиле неизвестно где, и по этой женщине, лишившейся сына, в теле которого он, Алехандро, очутился по чьей-то злой воле.
Сквозь пелену слёз он уставился на поющую женщину. Та склонила голову над шитьём. Длинная каштановая коса спадала ей на грудь, точёные черты лица были так прекрасны, что Алехандро немедля захотелось вылепить её портрет, как делал он это в мастерской монаха Бартоломео.
Она — видимо, ощутив его взгляд — с тревогой вскинула глаза, синие-синие.
— Сынок! — Она вмиг оказалась у его постели. — Ты узнаёшь меня?
Алехандро хотел было соврать ради её спокойствия, но только отрицательно помотал головой на подушке.
— Маржана сказывала — ты мать мне, — сипло отозвался он.
— Василиса я, жена Кощея, князя навьего, а тебе мать, — в тихом голосе её прозвучала печаль, и Алехандро остро пожалел, что не соврал. Её пальцы ласково перебирали ему волосы. — Не бойся, Лисёнок мой, ты поправишься. Всё вспомнишь. Травами отпою тебя целебными, заклятья верные наложу. Вспомнишь, — уверенно повторила она.
Но Алехандро-то точно знал, что этого не случится. Чужим и чуждым был этот мир для него. Но в чьём теле он оказался?
— Почему ты зовёшь меня Лисом, а мара — Лютогором? — спросил он, отпив тёплого взвару из кружки, которую Василиса поднесла к его пересохшим губам.
— Потому что нам с тобою не нравится имя, что тебе дал твой отец, — просто ответила она, поправляя на нём узорчатое одеяло. — И ещё потому, что ты умеешь в лиса перекидываться.
— Что-о? — Алехандро разинул рот от изумления. — Кто… я?
— Ты и того не помнишь? — Василиса с сожалением покачала головой. Каштановые прядки выбились из её косы и окружили прекрасное лицо сияющим ореолом. — Но ты же вспомнил Маржану?
Под её пытливым взглядом Алехандро вспыхнул до корней волос, заёрзал под одеялом: слишком ярким было воспоминание о том, что случилось на волшебной поляне между ним и марой.
— Потому что она мне рассказала, — глухо пробормотал он, пряча глаза. — Теперь расскажи ты, прошу тебя. Кто мой отец?
Он приподнялся на локтях, любопытство снова взыграло в нём, несмотря на отчаянное положение.
— Твой отец… — Василиса глубоко вздохнула, её глаза затуманились, — могущественный чародей, владетель Нави, где мы все живём и где стоит этот замок. В сокровищнице его всяких диковин полно, а охраняют его от врагов чары волшебные да полчища навьего люда. Звери страшные, жить и нежить. И ещё отец твой бессмертен.
— Как это? — снова ахнул Алехандро. Сердце его дрогнуло, застучало часто.
Может быть, этот Кощей — сам Сатана?
Василиса повела округлым плечом. Он лишь сейчас заметил, что на ней такая же одежда, как на Маржане и Лютомиле: длинный кафтан, шаровары, только не чёрные, а золотистые с красным отливом. Запястья унизаны браслетами со множеством самоцветных каменьев, на гибкой шее — ожерелье жемчужное.
— Никто не знает, отчего так, он свою тайну свято хранит. Только он вечен, всегда жил и будет, пока эту тайну никто не прознал. Злодей он, — снова протяжно вздохнула Василиса, — душегуб лютый. Забрал он меня из Дивнозёрья, из моей родной деревни, сделал своей женой и запер в этой башне, чтобы я снова к людям убежать не смогла. Смертному человеку одолеть его заклятья не под силу.
— А я… как же? Я же смог выйти? И вернуться? — вырвалось у Алехандро.
Положим, выходил-то отсюда не он, а тот, настоящий Лютогор, прозванный Лисом.
— В тебе его кровь, — строго пояснила Василиса, снова приглаживая ему волосы, и под её ласковой рукой он так и замлел. — Брат твой Лютомил — тот целиком из Нави, мать его, Алатана, здешнего народа. Он только по отцу тебе брат, раньше тебя родился. Ненавидит же он тебя и меня воистину люто.
— Почему? — вскинулся Алехандро и прикусил язык, чтобы с губ его не сорвалось: «Да Лютомил вовсе не брат мне, а сестра». Какое-то внутреннее чутьё удерживало его от такого признания.
— Мать его и дядька Ардан желают, чтобы только он Кощеевым наследником был, — пожала плечами Василиса. — Извести тебя хотели, когда ты ещё несмышлёнышем в люльке лежал, змеек-кощеек тебе в неё подбрасывали. Ты носи мой оберег, не снимая, и с окариной волшебной не расставайся, — спохватилась она. — Её мне чародей Весьмир много лет назад подарил. Вот она, под подушкой у тебя. Не забывай о ней, когда из моих покоев выходишь, — настойчиво повторила Василиса.
Алехандро кивнул, опускаясь на постель, и облизнул губы. Ему опять хотелось уйти в сон, скрыться, хотя бы так убежать от окружающего неизвестного и пугающего мира. И ещё он втайне надеялся, что, проснувшись, окажется там, откуда попал сюда — пусть даже на каменистой белой дороге, рядом со своим настоящим братом.
Рядом с Хоакином.
Василиса, видя, что он закрыл глаза, потрогала его лоб прохладной ладонью и отошла неслышно. Зато потом снова зазвучала её печальная и кроткая песня:
— Люли-люли-люленьки,
Прилетели гуленьки,
Стали гули ворковать,
Моё дитятко качать…
* * *
В постели, ставшей ему укрытием, Алехандро провёл три дня, всё время делая вид, что спит. Но, закрывая глаза, он лихорадочно размышлял. Он понимал, что, не являясь тем, за кого его тут все принимали, не зная никакого чародейства, очень быстро погибнет. Достаточно было этому Кощею, которого все здесь называли его отцом, прийти в Невестину башню — и он тут же выведет Алехандро на чистую воду. И бежать ему было решительно некуда. Здесь, по крайней мере, он был под защитой матери и Маржаны.
Господь всемогущий, его защищали женщины, будто малое дитя. Стыд-то какой!
Маржана заходила к нему трижды на протяжении этих дней, но он успешно притворялся спящим. Он почти ничего не ел, пил только свежий взвар из кружки, стоящей на столике у постели, и думал, думал, думал…
Как спастись? Он искал, но не находил выхода.
На четвёртый день в окно его спальни кто-то постучал. Настойчиво, мерно, негромко. Даже не «тук-тук-тук», а «тюк-тюк-тюк». Алехандро замер под одеялом, но стук не прекращался. Василисы рядом с ним сейчас не было, она, как сама объяснила, направилась в свой сад набрать свежих целебных трав.
С захолонувшим сердцем Алехандро сполз с постели и подошёл к окну. Распахнул ставни.
Там, снаружи, на карнизе сидела махонькая серая птичка. Таких он прежде не видывал. Она смотрела глазками-бусинками прямо в глаза Алехандро и стучала, стучала, стучала острым клювиком в стекло. Постучит — посмотрит. Снова и снова.
Что опять за чудеса?
Обомлев, Алехандро открыл окно. В башне и вокруг неё стояла тишина, всё было залито тёплым солнечным светом.
Птичка вспорхнула с карниза и перелетела на столик у его кровати. Присела, распустила крылышки и вдруг заговорила человеческим, высоким и резким голосом. Алехандро тотчас узнал его, хотя слышал лишь однажды. Это был голос Лютомила!
— Ежели ты, Лис, из-под мамкиной юбки вылезешь и спустишься нынче, как стемнеет, в Василисин сад, можем с тобою там встретиться. Нужно нам поговорить… братец.
Раздался ехидный смешок, и голос смолк. А птичка склонила головку набок, будто вопрошая, не повторить ли?
Алехандро собрался с духом и выпалил:
— Скажи: да. Да, я приду. Сегодня вечером, как стемнеет, в Василисин сад.
Он и сам не знал, удастся ли ему это, и только проводил взглядом вспорхнувшую волшебную птичку, снова резво вылетевшую в окно.
Потом тяжело опустился на кровать и спрятал лицо в ладонях. Сердце гулко билось, будто подсказывая ему: вот единственная возможность вернуться домой. Стать самим собою.
Или же Лютомил просто хочет убить его? Выдать Кощею на расправу?
Пусть так, обречённо решил Алехандро. Пусть будет, что будет. Он смертельно устал притворяться.
Лис. Лютогор. Он им не был и не хотел быть! Не Кощеев он сын, не оборотень и не чародей вовсе. Простой крестьянский парень, умеющий делать только такие же простые вещи. Пасти коз, пахать землю, растить сад, лепить из глины. Стрелять, если потребуется. Но сам, а не с помощью колдовства.
Ему легко удалось убедить Василису, что он хочет прогуляться по заповедному саду. Посмотреть на цветы и травы, подышать вечерней прохладой. Она очень обрадовалась, всё-таки он столько времени пролежал в постели, и даже не предлагала погулять с ним вместе, чего он втайне опасался. Но нет, она только напомнила про окарину — мол, мало ли что.
Он послушно кивнул, засовывая свирель в карман шаровар.
Василисин сад был истинным раем, пришло в голову Алехандро, едва он спустился с каменного крылечка и ступил на песчаную дорожку, вьющуюся среди деревьев. Многих растений он не знал, а некоторые росли и в монастырском саду, например, яблони и белоягодник.
Быстро темнело. В комнатах Невестиной башни зажглись огни, но вскоре — по мере того, как Алехандро удалялся прочь — скрылись за деревьями. Наконец он дошёл до высоченной каменной стены, достигающей, кажется, самых небес.
Он совершенно не помнил дороги, по которой его сюда привела Маржана.
Внезапно чья-то рука легко коснулась его плеча и тут же отдёрнулась, над ухом раздался знакомый язвительный смешок. Вздрогнув, Алехандро обернулся. Перед ним стоял Лютомил — весь в чёрном, как тогда, при первой их встрече на крепостной стене, только перепоясанный багровым, как запёкшаяся кровь, кушаком.
— Я бы несколько раз мог тебя сейчас убить, ты, раззява, — торжествующе проговорил он, горделиво сверкнув тёмными глазами. — Ты не наш. Ты не из Нави. Ты не Кощеев сын. Ты — человек.
Алехандро внезапно разозлился. Тоже мне, оскорбление! Он хотел было выпалить: «А ты — девица», — но что-то удержало его. Наверное, мысль о том, как больно и горько живётся в постоянной лжи самому Лютомилу.
Плохо жить, когда все окружающие считают тебя не тем, кто ты есть.
Лютомил, наверное, мгновенно понял, что Алехандро собирался сказать, потому что опустил голову и набычился. Но тут же снова вызывающе вздёрнул острый подбородок.
— Я забросил тебя в это тело, а Лис теперь там, где был ты. Может, его там уже убили, — он злорадно хохотнул. — Там же дикое место. Даже не Дивнозёрье.
Алехандро прислушался к себе, а потом сказал с невесть откуда взявшейся уверенностью:
— Нет, он жив. Он там.
Воцарилось молчание. Лютомил стоял, косясь на него и покусывая ставшие пунцовыми губы. Наконец, словно решившись, выпалил:
— Я уже почти такой же великий чародей, как мой отец. Тебе никогда им не стать! Никогда!
Алехандро, не споря, кивнул. Его и не прельщала такая участь.
— Вот и возвращайся к таким, как ты, чер… — он запнулся и скривился, невесть с чего решив проглотить оскорбление. — К людям. Туда, откуда пришёл. Я могу это сделать.
И выжидательно умолк, в упор уставившись на Алехандро.
Тот коротко выдохнул и сдержанно произнёс:
— Я тебя об этом умолять не буду. Тебе ведь точно так же хочется, чтобы я отсюда убрался и не проболтался про тебя.
Это была сущая правда, понял он по изменившемуся взгляду Лютомила.
— Почему ты меня не выдал? — тихо спросил вдруг тот, сжимая и разжимая кулаки.
Алехандро подумал и честно ответил:
— Я никогда не ловил зверей капканами. Это нечестно.
Лютомил закатил глаза, будто выражая своё презрение к его глупости, потом бухнул:
— Вот и дурак. Человек, что с тебя взять. Идём. Или ты с мамочкой хочешь сначала попрощаться? Или с девкой своей?
Он снова презрительно покривил губы.
«Почему ты злой-то такой?» — едва не вырвалось у Алехандро, но он опять сдержался и проронил:
— Я им чужой. А они хотят своего Лиса. Идём.
Он опять сказал сущую правду. Василиса и Маржана принимали его за того, кем он не был. И любили — того. Своего Лиса-Лютогора. Алехандро же был сиротой, монастырским служкой, разбойником, но не волшебником, не чародеем, не сыном Кощеевым.
Лютомил сдвинул красивые, вразлёт, брови, будто хотел добавить что-то ещё, но потом поджал губы и повелительно кивнул прямо на стену:
— Туда, — он победно хмыкнул. — Боишься? Прямо в неё. Давай же, иди. Тьфу ты…
Его тонкие пальцы вдруг ухватили опешившего Алехандро за руку, а стена расступилась перед ними так, словно была не из камня, а из воздуха. Лицо Алехандро обожгло горячим ветром… и оказалось, что они уже стоят снаружи замка, высящегося в отдалении мрачной тёмной громадой.
Теперь на них повеяло холодом, промозглым и страшным. Но Лютомил, не отпуская руки Алехандро, что-то выкрикнул— и вот они уже очутились на заветной поляне, где совсем недавно Алехандро лежал вместе с марой.
Теперь всё это казалось ему сном… а может, им как раз и было?
— Вяз, — коротко промолвил Лютомил, пихнув Алехандро в спину, прямо к огромному корявому дереву. — Лезь в дупло да побыстрее. А то тебя и меня в замке хватиться могут, шум поднимут. Ни к чему это, — он зло и отчаянно ухмыльнулся. — А знаешь, я бы с тобой ушёл, если б мог.
— Так пошли, — моргнув от неожиданности, отозвался Алехандро.
Этот человек не переставал его изумлять. Эта бешеная девица… или кем она там была. И вправду словно коршун или рысь.
Лютомил оскалился:
— Знаешь, а ведь на самом деле я не ручаюсь за то, куда ты попадёшь.
Последнее, что услышал Алехандро в мире Нави, был его резкий лающий смех, похожий на кашель.
* * *
Очнулся он от ведра холодной воды, выплеснутой ему на грудь и в лицо. Он ошалело подскочил и сел, отфыркиваясь.
Ни Лютомила, ни Василисы, ни Маржаны рядом с ним не было. Но не было и Хоакина, и солдат из форта!
Он сидел в центре какого-то круга, выложенного белыми камнями на сером полу. Просторная и гулкая зала. Наверху, в большом окне, синело небо, на котором колкими искрами загорались первые звёзды. А прямо над Алехандро стоял старик в кожаном колете, обтягивающем мощную широкую грудь. Совершенно седой старик с молодыми чёрными глазами.
— Ты согласился учиться у меня, Алехандро Мурьета, чтобы отомстить за смерть своего брата капитану и коменданту форта! Но сделаешь ты это только тогда, когда будешь готов, — голос его загремел, отдаваясь под сводами так, будто они находились где-то в соборе. — Что же ты разлёгся тут, словно от небольшого падения у тебя улетучился последний разум? Чем скорее ты усвоишь мою науку, тем скорее заменишь меня под именем легендарного Зорро!
Зорро?! Господь всемогущий… Похоже, что он попал из огня да в полымя…
Значит, Хоакин, его брат, всё-таки погиб. Что же, этот старик только что сказал ему, что он должен делать… и сделает.
Алехандро сглотнул вставший в горле солёный ком и нащупал в кармане маленькую глиняную свирель. Окарину. Она была с ним! Она не исчезла!
Он надеялся, что в том, оставленном им мире, Василиса найдёт для Лиса другую.
Он поспешно схватился за грудь под рубахой. А вот Василисиного оберега на нём уже не было. Зато был другой — тот, что всегда висел на шее у его брата Хоакина, с переплетением серебряных кругов. И привычный медный крестильный крестик.
Алехандро посмотрел на подбоченившегося старика, сморгнул, снова улёгся — прямо в лужу разлитой по полу воды — и заявил:
— Тогда я, пожалуй, перед этим всем ещё немного полежу.
КОНЕЦ
.1661800695.png)
.1652644943.jpg)
.1662657946.jpg)
.1649076898.jpg)
